Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Семестр начинался через неделю, и Фрэнсису по старой привычке хотелось выпить. Как в прежние времена: встретить Блэнки, тогда ещё профессора, на выходе из корпуса томным августовским вечером, закинуть портфели и пиджаки в машину, припаркованную под трёхсотлетним дубом — гордостью Университета — пройти пару кварталов до “Снулой рыбы”, в которую в жизни не заглянул бы ни один студент, и пропустить по стаканчику тёмного. Может быть, по паре.

Так было в когда-то, но времена, как известно, меняются. Случались и плохие дни, когда Фрэнсис просыпался наутро и обнаруживал, что семестр начинается завтра, а он не помнит, где был последнюю неделю, что стало с Блэнки, почему так болит любое место на теле и где он находится. Однажды он проснулся на лужайке у дома сэра Джона Франклина, хотя София там не жила уже полгода, и обнаружил, что он в одном ботинке и в пиджаке с оторванным рукавом. Вспоминая об этом, он до сих пор благодарил всё, от антиматерии до Бога, что успел улизнуть до того, как кто-то из Франклинов вышел на балкон, желая вдохнуть прохладного утреннего воздуха. Лицо леди Джейн и всё, что она ему могла бы высказать, представлялось чрезвычайно живо. Такого позора Фрэнсис бы не пережил.

К счастью, эти времена тоже остались в прошлом. После случая с лужайкой Франклинов он всё-таки взял себя в руки, дошёл до нарколога, пролечился и дал себе слово, что не возьмёт в рот больше ни капли спиртного.

Удивительно, но Блэнки поддержал. К тому моменту он уже год как уволился из Университета, громко послав к чёрту студентов, сессии и особенно сэра Джона Франклина, и открыл паб в другой стороне от “Снулой рыбы”. Когда Фрэнсис завязал, он добавил в меню какое-то невообразимое количество безалкогольных напитков, чем Фрэнсис был невыразимо тронут, несмотря на то, что всю секцию Блэнки озаглавил “Водичка для Фрэнки” и своей рукой пририсовал к заголовку сердечки розовым маркером. В отместку за это Фрэнсис ключами нацарапал в единственном туалете паба “Том Блэнки ♥ сэр Джон” прямо напротив унитаза, и потом с удовольствием наблюдал, как надпись дополняется. С тех пор он считал, что они квиты.

Семестр начинался через неделю, и это были последние спокойные дни, которыми Фрэнсис собирался наслаждаться по полной, несмотря на то, что кружечка пива теперь была не доступна. Поэтому он привычно закинул портфель и пиджак в машину, оставил в кармане галстук, и, закатывая на ходу рукава, отправился в паб, который держал Блэнки. Паб назывался “Ужас на палубе”, и об истории этого названия можно было только догадываться.

Блэнки торчал перед стойкой за своим обычным для этого времени занятием. С тех пор, как он покинул Университет, он находил какое-то странное удовольствие в том, чтобы зайти на страницу своего факультета и раскритиковать в пух и прах решительно все курсы, их преподавателей, расписание, учебные материалы… В том числе и всё то, что сам же когда-то привнёс и создал.

— Насколько низко пал Исторический Факультет в этом году? — Фрэнсис плюхнулся на стул рядом и лёг грудью на стойку, бестактно заглядывая в экран планшета.

— В этом году, — Блэнки поднял на него водянистые глаза и выдержал театральную паузу, достойную сцены “Глобуса”, — в расписании появился курс “Изучение странной истории”. Я заинтригован по самую печень! Что это ещё за херня?

Фрэнсис вскинул брови, разворачивая планшет к себе, и мгновенно всё понял. Очень сложно было не понять: об этом жужжали все начиная чуть ли не с марта.

— Это “Квир-история”, — объяснил Фрэнсис и по выражению лица Блэнки понял, что понятнее не стало. — Ну вся эта новомодная хрень про ЛГБТ-плюс-все-буквы-алфавита. Ведёт пацан, который пришёл уже после тебя. Тоже явно из этих.

Фрэнсис нашёл графу с автором курса, где гордо красовалось имя выскочки Фицджеймса и продемонстрировал Блэнки портрет, на котором напомаженный и, кажется, накрашенный Фитцджеймс гордо щурился в камеру.

— Тут он ещё в костюме, — поделился Фрэнсис. — А бывает, так разоденется, что хочется подойти и спросить, не спутал ли он кафедру с клубом.

— Что, прямо в стрингах и перьях приходит? — хмыкнул Блэнки, отбирая планшет. Фрэнсис не видел, куда он там тыкает, и решил, что от греха подальше — и правильно.

— Да нет, к счастью, не настолько, — Фрэнсис тряхнул головой, вспоминая некоторые образы этого напыщенного выскочки, по ошибке ставшего профессором. — Но иногда появляется, знаешь, в оранжевом. У меня после этого перед глазами ещё полчаса световые пятна. Или смотришь со спины: вроде костюм как костюм, всё великолепно и прилично, а он потом поворачивается, а там чёрные кружева и серебряный галстук. И ногти постоянно накрашенные в какой-нибудь совершенно непотребный цвет.

— В розовенький? — хмыкнул Блэнки, медленно расплываясь в улыбке.

— Бывало, что и в розовенький.

Блэнки загоготал уже в голос и даже сполз под стойку, воя от восторга:

— А мне начинает нравиться этот пацан! Бедный Фрэнки, твоё чувство прекрасного наверняка в окно выбрасывается каждый раз! Это надо срочно запить, щас, дай секунду…

Блэнки уселся на пол, хохоча так, что немногочисленные в этот час посетители стали посматривать косо, а с кухни выглянул Джон Диггл, повар в этой богадельне:

— Томас, твою мать! — гаркнул он, скаля зубы в широкой усмешке. — У меня так суп скиснет, если не заткнёшься, брошу в тебя сосиску!

В ответ на это Блэнки захохотал ещё громче, захлёбываясь, переходя на стон и стуча кулаком по полу. Фрэнсис умирал рядом, лёжа грудью на стойке, и сосиской в итоге прилетело ему по лбу.

— Фрэнк, я рад тебя видеть, но суп скиснет и из-за тебя тоже, — проворчал Джон, скрываясь за дверью.

— Тоже рад тебя видеть, Джон, — прокашлял Фрэнсис. От смеха уже начинало болеть в груди. — Суп, так и быть, сегодня не заказываю.

Отхохотав, Блэнки кое как поднялся на ноги и полез в холодильник с безалкогольным. К счастью, искать что-то непотребное ему сегодня было лень, и перед Фрэнсисом появился безалкогольный “Гиннес”. Почти как в старые добрые, даже вкус почти не подкачал.

Блэнки поставил перед собой то же самое и, пока Фрэнсис гадал, с чего это его пробило на солидарность, придвинулся ближе с таинственным видом.

— А давай сходим? — заговорщицки шепнул он, подталкивая Фрэнсиса локтем в бок. — Посмотрю хоть, что за пацан такой и что ты в нём нашёл?

— Я нашёл? — поперхнулся Фрэнсис, не донеся банку до губ.

— А кто, я? — хмыкнул Блэнки. — Это ты мне только что пересказал все костюмы парнишки и как они тебя возмущают. Что-то я не замечал твоего внимания к прикидам нашего сэра Джона. Или даже хотя бы к прикидам Джопсона.

— Меня щас стошнит, — скривился Фрэнсис. — Ещё мне не хватало рассматривать костюмы сэра Джона. А Тома в это вообще втягивать не смей, старый ты развратник, и меня под статью не подводи. Он ещё даже аспирантуру не закончил.

— То есть если закончит?..

— Блэнки, завали.

— Ладно-ладно, — хмыкнул тот, снова протягивая руку за планшетом. — Но всё равно давай сходим, а? Хоть посмотрю, кого там взяли на моё место.

— У меня вообще-то есть расписание, которое я обязан соблюдать, — напомнил Фрэнсис, понимая, что отвязаться уже не получится. Обнадёживало лишь то, что Блэнки быстро терял интерес, едва удовлетворив своё любопытство, а значит, больше одной лекции Фитцджеймса Фрэнсис не увидит. — У меня нет трёх сменщиков и полной свободы…

— В этом и заключается твоя главная проблема, — пробормотал Блэнки, пытаясь отыскать в мешанине университетского сайта расписание Фрэнсиса, — нет в тебе, Фрэнки, внутренней свободы… Вот.

Он развернул планшет, на котором были открыты сразу оба расписания, и Фрэнсис понял, что кто-то ответственный знатно ему подгадил. Фитцджеймс должен был читать свой курс буквально этажом выше сразу после того, как заканчивались лекции у Фрэнсиса. С семинарами выходило чуть посложнее, но всё равно без накладок.

— Кто вообще ставит историю в одном здании с физикой? — пробормотал Фрэнсис, растерянно глядя на расписание.

— Тот, у кого есть внутренняя свобода, — хмыкнул Блэнки. — В общем, в следующую среду. Приду к тебе послушать, чего ты неокрепшим умам затираешь, заодно прослежу, чтобы ты не увильнул. Не смей заболеть или забухать, слышишь?

Фрэнсис со стоном стукнулся лбом о стойку. В такие моменты как этот (и ряд других моментов) он ненавидел систему открытого образования, в которой каждый мог прийти послушать. Несмотря даже на то, что ему лично неплохо платили.

***
Джеймс волновался.

Джеймс волновался так сильно, что его руки мелко дрожали, стоило ему вытащить их из карманов. Он искренне надеялся, что ничего больше у него не дрожит, и студенты, шумно рассаживавшиеся в амфитеатре, видят только, как он стоят, вальяжно прижавшись бедром к столешнице преподавательского стола.

Он знал, что это пройдёт, стоит лишь всем собраться, рассесться и обратить на него внимание. Внимание — в этом и заключался его секрет. Оно придавало ему сил. В один момент Джеймс прекращал думать о том, как он выглядит (конечно же, безукоризненно), паниковать о том, что забыл дату или фамилию (из зала напомнят), откладывал в сторону тщательно подготовленный текст (он всё равно знал всё лучше, чем наизусть). Он овладевал всем вниманием, он жаждал его — и отдавал сторицей. Осталось всего лишь дождаться, когда наступит тишина и все будут смотреть только на него.

Стрелка на часах над древней доской в выделенной ему аудитории медленно подползала к двум пополудни. Джеймс закрыл глаза, вдохнул поглубже. Почувствовал, как задрожало от натуги бедро — вибрация под пальцами, спрятанными в карман, ощущалась отчётливо и тревожно. Прислушался к стихающему гулу и принялся считать до десяти: раз… два… три…

На счёт “десять” от встрепенулся, спокойный и собранный и повернулся к аудитории, сдержанно улыбаясь. Тревога, сомнения, дрожь в ноге — всё испарилось. Он знал, что выглядит безукоризненно в своём новом приталенном пиджаке, накинутом на яркую радужную футболку, знал, что скинни идеально очерчивают его ноги, знал, что чёрные “Конверсы” не отвлекают на себя внимание, но идеально дополняют лук — ни единого изъяна во внешности, даже профессор физики Крозье, этот старый башмак без вкуса, но с запахом, не прикопался бы. Осталось безукоризненно провести лекцию.

— Добро пожаловать на “Введение в Квир Историю”, друзья! — сказал Джеймс, перебегаю взглядом по лицам и ни на одном не сосредотачиваясь. Отметил, что народу набилось много, кажется, даже больше, чем записалось на курс, а значит, это всё-таки был успех! — Спасибо вам большое за доверие. Возможно, вы знаете, что это экспериментальный курс, и мне пришлось изрядно повоевать с руководством Университета, чтобы его включили в программу. Осмелюсь сказать, что буквально от каждого из вас зависит, будет ли у курса продолжение и разрешат ли мне расширить программу. Сейчас это всего лишь история, но если дело выгорит, у меня большие планы. Если не возражаете, не буду их озвучить, чтобы не сглазить.

Со всех сторон посыпались редкие сдержанные смешки. Джеймс знал, что социологи уже не первый год пытались уговорить Джона Франклина, главу Университета, выделить в расписаниии место и под исследования квирности, знал, что уже несколько выпусков студентов год за годом заваливали дирекцию письмами, но сдвинуть дело с мёртвой точки получилось только у него.

— Меня зовут Джеймс Фитцджеймс, — представился он. — Я выпускник Оксфорда со степенью Магистра Искусств, а докторскую диссертацию планирую защищать уже здесь и именно в области исследования квирности. Да?

— Вы уже определились с темой, сэр? — бойко спросила девушка с третьего ряда. Джеймс вгляделся: на голове словно пламя — настолько рыжая, серёжка в ноздре, полненькая.

— Определился и уже пишу, но сэр Джон всё тянет с утверждением, — пошутил он.

Тема действительно была, но ему не нравилась формулировка: “Видимость квир-людей в современном обществе: предпосылки и дискурс”. Однако правильная формулировка всё ускользала, а “дискурс”, который он исследовал, не внушал никакого оптимизма. В нормальной ситуации ему бы помогла супервизия (он надеялся, что помогла бы), но он был вне нормальной ситуации. Он был один среди враждебно настроенного мира, и только твёрдое убеждение, что именно невидимое становится видимым, и именно он и нужен этому миру, помогали ему не сдаваться.

— Итак, квир-история. Я планирую двенадцать лекций и десять семинаров. Довольно плотное расписание, но я искренне верю, что вы получите от него удовольствие. На лекциях расскажу про все основные исторические периоды в этой части света (пожалуйста, не обвиняйте меня в колониальном мышлении, мне кроме прочего пришлось впихивать невпихуемое) и про то, как в эти периоды проявлялась квирность. Как к ней относились, и можно ли считать квирностью просто инакомыслие или любое другое отличие от нормы. На семинарах мы с вами обсудим, что есть норма, в чём она выражалась в различные временные отрезки, и можно ли продолжать считать квир-людей квир-людьми в тот момент, когда квирность становится нормой… Не слишком много слова “квир”?

Аудитория разулыбалась, и Джеймс почувствовал торжествующее удовлетворение. Не разучился за лето говорить на публику. Аудитория будет полностью его!

— Нет, если вы настоящий квир, сэр! — выкрикнул кто-то с задних рядов.

— Можете не сомневаться, — кивнул Джеймс. — Думаю, то же самое можно сказать и про каждого присутствующего.
Всё вокруг взорвалось от смеха и жидких аплодисментов, и Джеймс почувствовал, что снова дрожит. Но не от волнения, нет — от ликования. Как же это было невыразимо прекрасно!

— Тихо, тихо! Успокойтесь, я вас умоляю, — выкрикнул он, смеясь, и поддёрнул рукава пиджака, чтобы к его рукам было больше внимания. — Не будем мешать другим занятиям.

Никаких занятий в корпусе больше не проходило, он это точно знал. Только часом ранее профессор Крозье утомлял кого-то физикой в аудитории прямо под ним, но это было часом ранее, а значит, больше не существовало.

— Давайте так. Со вступительной частью мы на этом покончим. На сегодня у меня запланирована для вас совершенно необъятная тема, которую я очень постарался сжать примерно до размеров атома — Древняя Греция. Но пока мы не приступили, вы можете задать любые вопросы по теме. Только, прошу вас, не личные. Да?

— Можно ли узнать ваши местоимения, сэр? — спросила студентка, сидевшая рядом с огнеголовой девушкой. — Если это не очень личный вопрос, конечно.

— Благодарю за вопрос, — кивнул Джеймс. — Думаю, в контексте курса это совершенно уместно. Мои местоимения “он/они”, и вы не представляете, как я благодарен английскому языку за то, что это практически никак не выражается грамматически, — раздались смешки от студентов, чей английский явно был не родным. — В официальных документах предпочитаю быть “он”, чтобы мои более консервативные коллеги не страдали, а за спиной разрешаю говорить про меня “эти Джеймс Фитцджеймс”. Можно даже в негативном ключе. Ещё вопросы?

— На какого слушателя рассчитан ваш курс и каковы его цели?

Голос, задавший вопрос, как-то странно выбивался из общего фона. Он как будто принадлежал более взрослому человеку, ощутимо более взрослому по сравнению с аудиторией. И звучал хоть и не враждебно в целом, но как-то… с вызовом, что ли? Да и сам вопрос больше походил на вопрос начальника, чем на вопрос заинтересованного слушателя.

В резко наступившей тишине Джеймс зашарил глазами по рядам, отыскивая вопрошавшего, и скоро наткнулся на спокойно поднятую руку, привлекавшую его внимания. Он вгляделся, слегка щурясь — лёгкий минус даже в очках не позволял ему чётко видеть происходящее в задних рядах — и глазам своим не поверил.

— Профессор… Крозье, если не ошибаюсь? — уточнил Джеймс. — И, э…

— Томас Блэнки, бывший профессор истории в Университете, — представился второй, неизвестный ему мужчина, куда более свободно себя чувствовавший и вёдший. — На меня не обращайте внимания, я так, полюбопытствовать зашёл.

— Что ж, тронут вашим вниманием, господа, — сдержанно кивнул Джеймс. Чёртова жила на бедре напряглась и, по видимому, приготовилась предать его нервным тиком. — Особенно вам, профессор Крозье. Вопрос как нельзя в тему! Цель моего курса: повысить видимость квир-людей. Проще говоря рассказать миру о том, что мир вокруг них состоит и состоял далеко не только из людей гетеросексуальной ориентации. Я хочу, чтобы мир знал, что явление трансгендерности существовало задолго до того, как это слово только начало зарождаться. Я хочу, чтобы люди — самые обычные люди — поняли, что норма, о которой я говорил, вовсе не заключена в двух полах и семье, состоящей из мамы, папы, дочки и сыночка. Я хочу, чтобы люди увидели всё то многообразие, из которого состоит человечество, и наконец начали считать именно это многообразие нормой. Вот в чём цель моего курса, профессор Крозье. И отсюда позвольте вывести ответ на ваш первый вопрос: курс рассчитан на самых обычных людей, желающих хоть немного выглянуть за рамки привычного им мира.

— Но всё, что я вижу, — хмыкнул Крозье, — это то, что на ваши лекции об истории квирности пришли люди, которые в ней не нуждаются.

— Что вы имеете в виду? — Джеймс почувствовал, как заиграли желваки на скулах, так сильно он сжал челюсти. Только гомофоба в первый же день ему не хватало! Ну почему вот обязательно надо было припереться на его лекцию — первую лекцию выстраданного курса — и начать разводить тут балаган? Ещё и приятеля взял для поддержки. Как же он их всех ненавидел, и особенно этого старого говнюка!

— Я вижу, что вы собрали огромную аудиторию заинтересованных лиц, — спокойно сказал Крозье. — Кстати, примите мои поздравление, это определённо успех. Но я осмелюсь предположить, что все присутствующие здесь и так осведомлены о вашем предмете. А простых людей, тех, которым вы хотите показать мир с непривычной им стороны, здесь как будто и нет… Я не прав?

Спокойный тон немного внушал уверенность в том, что всё-таки получится избежать скандальных дебатов, перерастающих в мордобой. К тому же… кажется, Джеймс кое-что нащупал.

Он выпрямил спину и ухмыльнулся:

— Я признал бы вашу правоту, уважаемый коллега, если бы не одно “но”.

— Какое?

— Вы и мистер Блэнки тоже пришли на лекцию.

Аудитория, напряжённо следившая за назревающей перебранкой, взорвалась аплодисментами, какие не слышал, наверное, ни один театральный зал. Джеймс еле устоял на ногах, торжествующе улыбаясь. Томас Блэнки, бывший профессор истории, покатывался со смеху не хуже своих юных соседей, но главное…

…И, пожалуй, наиболее удивительное…

…Этот говнюк Крозье, которого Джеймс никогда не видел с не-кислой миной, широко ухмылялся ему в ответ и даже соизволил пару раз хлопнуть в ладони прежде, чем усесться на место.

Может быть, он всё-таки был не таким уж и говнюком.

***
Фрэнсис и сам не знал, чего хотел добиться. Зачем открыл рот с таким тупым вопросом — курс Фитцджеймса определённо предполагал некоторую атмосферу доверия, а Фрэнсис был не настолько плох, чтобы лезть в чужой курс, даже если лектор лично ему был неприятен.

Впрочем, для начала Фрэнсису вообще не стоило соглашаться туда идти, но сделанного уже было не отменить. Оставалось только разбираться с последствиями (то есть надеяться, что их не будет) и обходить аудиторию этажом выше десятой дорогой. И Фитцджеймса тоже.

— Ловко он тебя уделал, а? — Блэнки опустил перед Фрэнсисом тарелку с каким-то густым супом. Фрэнсис понятия не имел, каким, поэтому просто полагался на мастерство Джона, которое не подводило ещё ни разу.

— Язык у него подвешен что надо, — кивнул Фрэнсис.

— Мне, пожалуй, даже понравился этот парень, — продолжал рассуждать Блэнки. — Манерный, конечно, но зато предмет свой знает. Причём, — Блэнки поднял палец, — явно не по учебникам. Я таких за версту чую.

— Каких — таких? — с интересом спросил Фрэнсис. За несколько лет, прошедших с его увольнения, Блэнки ещё ни разу не похвалил… вообще никого, пожалуй. По крайней мере, никого из Университета. И в целом Фрэнсис был с ним согласен: некоторые коллеги не выдерживали никакой критики.

— Которые не удовлетворяются чужим мнением, а идут копать первоисточники и находят всё сами. Ты видел вообще, как он про “Илиаду” распинался?

— Да, это… впечатлило, — согласился Фрэнсис. Сам он Илиады не читал и понятия не имел, было ли там всё то, что в таких ярких красках расписывал Фитцджеймс.

— И самому почитать захотелось, а? — подначил Блэнки, наливая себе пива и ставя перед Фрэнсисом какую-то нулёвку.

Фрэнсис задумчиво кивнул, отпивая из горлышка. Нулёвка оказалась сидром, кислым и шипучим, но Фрэнсис лишь отметил это мимоходом, размышляя о лекции, которая закончилась всего час назад.

Этот… Эти Фитцджеймс чертовски хорошо рассказывал свой предмет. И определённо получал удовольствие. Нет, ФРэнсису не захотелось немедленно взять в библиотеке томик Гомера и прочитать обо всём самому. Ему захотелось…

— Вообще-то я думал, что мы сходим, послушаем, как пацан несёт хуйню, о которой не имеет понятия, и потом похохочем, — продолжал разглагольствовать Блэнки. Фрэнсис тоже так думал. — Но вообще-то я давненько такого не встречал. Так что благословляю.

— Кого благословляешь?

— Дак его! Фитцджеймса этого. Далеко не пойдёт, такие восторженные мальчики обычно всем неудобны, но хороших дел ещё наворотит. Так ему можешь и передать.

— Вообще-то я не собирался с ним пересекаться примерно больше никогда, — хмыкнул Фрэнсис.

— Из-за того, что он тебя на место поставил, что ли? — прыснул Блэнки. — Ты вроде особенно задетым не выглядел.

— Да нет, я… — Фрэнсис растерянно замолчал, вдруг поняв, что никакой неприязни к Фитцджеймсу в нём как будто не осталось. — Мы просто почти не пересекаемся на работе. Вот и всё.

Блэнки насмешливо фыркнул, но тему развивать не стал.

***
На следующий день Фрэнсис едва не опоздал на собственную лекцию. Накануне вечером он всё вертелся в кровати, сам толком не понимая, почему: то в комнате было слишком душно, то слишком громко шумело из раскрытого окна, то он мысленно принимался спорить с Фитцджеймсом и тот ему в яростной манере высказывал: мой курс вообще-то не для таких, как вы, старых гомофобов…

Он даже не знал толком, что означает это слово. Услышал краем уха, когда уходил с лекции. Кто-то из студентов шептался у него за спиной, мол, я-то думал, этот старый гомофоб сейчас в драку полезет…

Фрэнсис понятия не имел, что это слово означает вообще, но смысл подсознательно угадывался. София, помнится, была склонна разбрасываться подобными обвинениями. Мол, ты, Фрэнсис, тот ещё шовинист, я женщина, а не кукла. Или: расизм нынче не в моде, Фрэнсис, если у человека чёрная кожа, это не значит, что он тупой. Или: не пялься так, это всего лишь трансвеститы.

Каждое такое слово ощущалось как пощёчина. Фрэнсис никогда, ни-ког-да не считал Софию куклой. Он любил её за вольный характер и смелые взгляды, за то, что она всегда знала, чего хотела от жизни. Он ухаживал так, как умел, старался быть галантным и не казаться неотёсанной деревенщиной (которой, как бы он ни пытался скрыть, он и был), а оказалось, что он шовинист, считающий Софию куклой. Он всё ещё считал, что если от жизни она хотела не его, то могла бы просто так и сказать.

Ещё Фрэнсис никогда не считал темнокожих студентов тупыми. Вообще-то, они были совершенно обычными и статистически идеально попадали в распределение Ньютона: были такие, кто сверкал, и Фрэнсис с удовольствием жал руку новым аспирантам, сотрудникам ЦЕРН, молодым физикам в таких сложных областях, что он боялся даже в мыслях напутать; были абсолютные посредственности; в основном же они просто были обычными: тянули до сессии, учили пятьдесят билетов в ночь перед экзаменом, целовались на лужайках, не умели задавать вопросов. Как все. Студент, о котором шла речь, накануне перегрузил и чуть не взорвал лазер в лаборатории, и Фрэнсис просто хотел поделиться, что чудом остался жив, хотя не выходил за пределы Университета. Это была бы самая нелепая смерть на работе, но только потому, что студент был чернокожим, Фрэнсиса немедленно записали в расисты.

Почему он вдруг оказался виновен в нетерпимости к трансвеститам, Фрэнсис тоже не понял. Как не понял и того, что перед ним были трансвеститы: он всего лишь увидел потрясающе красивую женщину, которую хотелось бесконечно рассматривать. Вообще-то, она тоже была обычной, просто было в её лице что-то ускользающее, и Фрэнсис всё никак не мог понять, что именно в ней было не так. Оказалось, она просто была не совсем женщиной. Если бы София возмутилась, что он в её присутствии смотрит на других, он бы понял. А так…

В конце концов Фрэнсис нащупал у кровати смартфон и, щурясь, нагуглил это чёртово слово, только чтобы убедиться, что он опять оказался каким-то не таким. Моральным уродом по меркам современного общества. Что он, чёрт побери, сделал не так, чтобы все начали считать, что он ненавидит геев? Придирался к студентам, которые оказались ещё и геями? Так он придирался совершенно ко всем, он даже не смотрел на этих чёртовых студентов, когда к ним придирался. Пол, возраст, ориентация, вероисповедание и цвет кожи — всё это не имело для него значения. Студент либо знал, как связаны магнитное и электрическое поле, либо нет. Или это из-за того, что он пару раз не очень вежливо высказался о Фитцджеймсе и его костюмах? Но это и правда не лезло ни в какие ворота, дресс-код никто не отменял! Если преподаватель будет себе позволять приходить в колготках в сеточку, то чего требовать от студентов?.. И, совершенно отдельно, Фрэнсиса раздражало то, как покровительственно относился к Фитцджеймсу сэр Джон Франклин. Не знай Фрэнсис наверняка, что сэр Джон тот ещё любитель полных дам, а Фитцджеймс — очень даже наоборот, он бы даже заподозрил, что дело там нечисто, но нет: благорасположенность сэра Джона к молодому аспиранту оставалась загадкой.

До середины ночи Фрэнсис вертелся в постели в какой-то бредовой полудрёме и бесконечно доказывал воображаемому Фитцджеймсу, что он не верблюд.

“Если мне не нравишься лично ты, — думал он, вертясь на пропитавшихся потом простынях, — это не означает, что я ненавижу геев. Мне вообще нет дела до геев!”

“А почему тебе не нравлюсь лично я?” — обиженно спрашивал Фитцджеймс, и всё повторялось по кругу. Аргументация не строилась. Джеймс Фитцджеймс, даже нереальный, отказывался признавать, что он может кому-то не нравиться.

В итоге Фрэнсису всё же удалось уснуть — и не услышать аж четыре звонка будильника. Фрэнсис подорвался с кровати аккурат в то время, в которое обычно выходил из дома. Едва отыскав свежую рубашку и надев вчерашний костюм, он схватил портфель и выбежал из дома, на ходу приглаживая волосы и надеясь, что никто всё-таки не заметит. До кампуса он домчался за рекордные двадцать пять минут, с содроганием надеясь, что нигде не попал под камеру и ему не придёт через неделю штраф. Но даже если и придёт! Чёрт с ним, со штрафом! До лекции оставалось всего пять минут, когда он влетел на парковку, и последний раз он так спешил ещё будучи студентом!

Тяжело дыша, в развевающемся за спиной незастёгнутом пиджаке он влетел в корпус и помчался к лестнице на второй этаж, потому что так было быстрее, и за поворотом немедленно налетел на главного виновника его опоздания. Впрочем, расшаркиваться времени не было, и Фрэнсис, буркнув на ходу извинения, полетел дальше, отчаянно надеясь, чтобы конспект нужной лекции лежал в портфеле. Иначе пришлось бы читать по памяти, а это было чревато!..

Лекция, что закономерно, не задалась. Кто-то постоянно переговаривался на задних рядах, добавляя фоновый раздражающий шёпот, и он чуть не сорвал голос, призывая аудиторию к порядку. Потом на середине презентации у него завис ноутбук, и пришлось-таки читать по памяти, благодаря себя из прошлого за распечатанный конспект. В пальцах постоянно крошился мел, разлетаясь вокруг кафедры пачкающимися белыми осколками, а под конец лекции Фрэнсис обнаружил, что на нём разные носки. Закончилось всё тем, что он отпустил группу на десять минут раньше просто потому, что у него не осталось больше сил терпеть их присутствие. От огромного дополнительного чтения их это, конечно, не уберегло, но это были уже их проблемы. Выдохнув, Фрэнсис зашёл в преподавательский туалет, где немедленно обнаружил, что всё это время читал лекцию в образе ударенного током Эйнштейна. Приглаживание волос на бегу не помогло совсем, они торчали во все стороны, как чёртовы антенны, жирно блестели в тусклом жёлтом свете туалетной лампы и вдобавок оказались припорошены белой меловой крошкой.

Фрэнсис со вздохом отставил портфель в сторону, куда не долетали брызги воды, и принялся приводить себя в порядок, понимая, что исправить разные носки и мятый костюм не сможет уже никак, а через час ему предстоит лекция у другой группы.

По крайней мере у него был час на то, чтобы выдохнуть и влить в себя кофе. Пригладив волосы водой и ощущая на ладонях и на висках их отвратительную липкость, он поплёлся в кафетерий на четвёртом этаже, и уже там понял, что сегодня ему вообще не стоило выходить из дома. За его любимым столиком у окна сидели аспиранты Фитцджеймс и Ле Весконт, и, судя по тому, как резко они оборвали разговор, когда Фрэнсис вошёл, его они и обсуждали.

Усилием воли Фрэнсис решил, что ему всё равно. Если это игнорировать, оно уйдёт — так завещал капитан Кирк*. Фрэнсис старательно выбросил из головы обоих вместе с розовыми ногтями Фитцджеймса и решительно взял курс на кофе.

Хоть что-то в этот день не испортилось в его присутствии: кофе оказался стабильно гадким даже с молоком, и никто не купил прямо у него под носом последний сэндвич с погрустневшей ветчиной и сыром. Фрэнсис именно поэтому предпочитал никогда не заглядывать в кафетерий на кампусе и, если дома было нечего есть, заглядывал к Блэнки, но не сегодня. Сегодня всё шло не так с самого начала, и с этим просто нужно было смириться и дожить день до конца.

Когда он развернулся, Фитцджеймс и Ле Весконт успели исчезнуть из-за его столика и даже убрали за собой подносы, и Фрэнсис почти-уже-было-решил, что жизнь налаживается… В следующую минуту жизнь поспешила его в этом разуверить.

— О, Фрэнсис! — услышал он знакомый голос, и, видит Мирный Атом, он бы предпочёл, чтобы этот голос принадлежал Фитцджеймсу. Были в Университете люди, которых он терпеть не мог куда сильнее, чем несчастный аспирант-историк. — Как прошла первая неделя? Я слышал, ты решил, хм-м, обновить свои знания в истории?

Сэр Джон воздвигся над ним горой, затмевая свет и удовлетворённо посмотрел сверху вниз. Сэр Джон, награждённый несколько лет назад рыцарским титулом за какие-то мутные заслуги перед Великобританией и пожизнанно оставленный на посте ректора Университета, в принципе был склонен к театральщине.

— Как поживаете, сэр Джон? — Фрэнсис растянул губы, надеясь, что оттуда сверху его гримаса сойдёт за улыбку. Если нет, придётся снова сослаться на больную печень и читать потом с лица сэра Джона всё, что тот о нём думает. — Как дела у миссис Франклин?

— Благодарю вас, вполне неплохо, — довольно хохотнул сэр Джон и без спроса уселся напротив. — Гостили перед началом семестра у Софии в Бордо. Чудесное место, идеально ей подходит…

Фрэнсис коротко кивнул, не желая углубляться в эту тему. Он своё по Софии отстрадал и не собирался снова бередить старые раны, превращая свою несчастную глупую влюблённость и неудавшееся сватовство в балаган.

— Передавайте привет, — всё-таки выдавил он из себя, когда пауза чрезмерно затянулась. Сэр Джон с заметным усилием не скривился, и Фрэнсис почувствовал хоть какое-то удовлетворение.

— Просто увидел тебя тут и захотел сказать, что твой вчерашний поступок должен быть нам всем примером, — сменил тему сэр Джон. — Мы все тут засели в своих раковинах узких тем и забыли, что мир шире и прекраснее. Ты меня приятно удивил, Фрэнсис.

— Извините, сэр Джон, я не очень понимаю, о чём вы, — честно признался Фрэнсис, с сожалением поглядывая на остывающий кофе и стремительно несущуюся к концу перерыва стрелку часов. — Что я сделал не так?

— Брось, Фрэнсис, ложная скромность тут ни к чему! — прогудел сэр Джон, тоже поглядывая на часы. По всему было видно, что он уже жалел, что вообще подошёл поболтать с Фрэнсисом. — Мне рассказали, что ты вчера заходил на первую лекцию в Джеймсу и произвёл фурор. Я считаю это великолепным знаком того, что ты решил покончить с вашей неприязнью и выразить коллеге поддержку. И даже если это просто тяга к знаниям… Помнится, ты тоже любишь историю, а? В общем, как бы там ни было… Так держать, Фрэнсис! Продолжай в том же духе!

Сэр Джон, кряхтя, поднялся, даже не удосужившись выдумать причину для скорого прощания.

— Да, кстати, — сказал он, едва обернувшись. — Надеюсь, ты не начал снова заглядывать в стакан, Фрэнсис. Выглядишь отвратительно.

— У меня уже и бессонницы случиться не может? — огрызнулся Фрэнсис, даже не пытаясь казаться вежливым.

Кофе, конечно, безнадёжно остыл, а день продолжал быть отвратительным.

*На самом деле первоисточником мема “Если это игнорировать, оно уйдёт” является эпизод "Nightmare at 20,000 Feet" американского сериала The Twilight Zone, в котором тоже играл молодой Уильям Шатнер. Но Фрэнсис смотрел только Стар Трек, а потом и вовсе переключился на “Доктора Кто”.
https://en.wikipedia.org/wiki/Nightmare_at_20,000_Feet

***
— Сейчас порадую тебя свежей сплетней, — ухмыльнулся Данди, подхватывая Джеймса под локоть у выхода из корпуса. — Даже не одной.

— Противной сплетней? — заинтересовался Джеймс, подтягивая ремень любимой сумки через плечо. — Сколько мерзости по шкале от одного до “мерзко”?

Стоял тёплый сентябрьский вечер, шумный из-за огромного количества студентов, высыпавшего на лужайки после пар. Ещё не золотой, но солнце целенаправленно спускалось к горизонту, обещая прохладные сумерки совсем скоро. Джеймс любил осень. Обожал. И категорически отказывался понимать всех тех, кого она ввергала в депрессию.

— Не так уж и мерзко, на самом деле, — хмыкнул Данди. — Одна на двоечку, другая на троечку. Но тебе будет очень интересно.

— Тогда я внимаю, — Джеймс заинтересованно поднял брови, в ответ на что Данди широко ухмыльнулся и развернул его в сторону их любимой кофейни, где можно было найти не только кофе.

— Не будем рабами быстрого серотонина, — велел он.

В меню уже появился облепиховый чай, который Джеймс обожал, заставляя всех своих друзей и приятелей кривиться от ужаса, и ничего не мог с собой поделать. Осень была временем облепихи. Временем кофе с коричным сиропом по утрам, временем классических луков, в которые он с удовольствием добавлял острых деталей, не меняя сути, временем горького парфюма, чуть позже — временем элегантных пальто и перчаток. Джеймс обожал осень, и потому не стал противиться — наслаждение медленной жизнью (которой у него не было и в помине) тоже было про осень.

Данди взял пряный индийский чай себе и облепиховый для Джеймса и вынес на террасу, где Джеймс как раз занял им недавно освободившийся столик. Мимо них спешили к остановке студенты, проходили возвращавшиеся с работ люди, вокруг них шумел и дышал город, и осень казалась идеальной.

В такую осень хотелось влюбиться — просто чтобы стало совсем идеально, но произносить этого вслух Джеймс не стал. Хотя бы потому, что несколько его последних влюблённостей закончились с наступлением осени и, если честно, не очень хорошо, а Данди был в курсе их всех.

— Ну рассказывай наконец свои сплетни, — сказал вместо этого Джеймс, отворачиваясь от шумной улицы и устремляя на Данди всё своё внимание. — А то я с ума сойду от любопытства.

С Данди Ле Весконтом они вместе изучали историю в магистратуре Оксфорда, вместе поступили там в аспирантуру и вместе же решили, что есть места и поприятнее. Достаточно статусные, но чуть менее претенциозные и чуть менее требовательные. Удивительно, что их взяли в этот Университет обоих, но Джеймс считал это добрым знаком. Так они были оба не совсем одни в этом отвратительном мире — и жить становилось несколько легче.

— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Данди. — Но всё же позволю тебе угадать, про кого будем сплетничать.

— Ты невыносим! — фыркнул Джеймс. — Даже не собираюсь, вокруг слишком много тем для сплетен.

— Это каких например? — у Данди аж глаза загорелись. Он даже не пытался скрывать, что обожает быть решительно в курсе всего. Не со зла и не для корыстных целей: он искренне считал, что вокруг творится своя собственная, неповторимая и невероятная история.

— Например, про нового аспиранта профессора Бридженса.

— Это Гарри, кажется? — Данди заинтересованно наклонился ближе к Джеймсу. — А что с ним такое? Вроде бы очаровательный юноша. Он, кажется, год пропустил, да? В последнем выпуске магистров его не было…

— Да, пропустил. А знаешь почему?

— Так-так?

Джеймс тоже наклонился вперёд, прикрыв чашку с яркой облепихой ладонью, чтобы не испачкаться:

— Это, конечно, всего лишь слухи, но где-то я краем уха слышал, что этот очаровательный юноша совершенно безответно влюбился в нашего дорогого профессора Бридженса.

— Какой кошмар, — в голосе Данди просквозило сочувствие. — У него было ноль шансов. У Джона табу на студентов.

— Вот и я о чём, — кивнул Джеймс. — Поэтому Гарри закончил магистратуру и исчез, и Джон, наверное, выдохнул с облегчением, но вот прошёл год — и Гарри тут как тут.

— Бедный Джон, — цокнул языком Данди. — Теперь никакое табу не спасёт.

— И тылы не прикроет, — ухмыльнулся Джеймс. — Никаких оправданий, только безответно влюблённый юноша.

— Я не буду говорить, что это отвратительно, потому что язык не повернётся сказать так о Джоне, — хмыкнул Данди. — Но понаблюдаю с интересом.

— Понаблюдаем, — согласился Джеймс. — И пожелаем Джону счастья в личной жизни, а то он уже оброс книжной пылью. А теперь выкладывай уже свои сплетни, ты!

Данди хлопнул себя по лбу и отодвинулся на десяток сантиметров, впуская между ними городской шум. Золотое закатное солнце красиво упало на его лицо и начавшие рано седеть волосы.

— В общем, это про твоего любимого профессора физики, — сказал он с мерзкой усмешкой. Вовсе даже не на троечку мерзкой, между прочим. — Кто-то рассказал сэру Джону, что он заглядывал к тебе на лекции.

— Уж не ты ли? — Джеймс нахмурился. Поминать Крозье лишний раз ему не очень-то и хотелось.

— Да делать мне, что ли, нечего? — отмахнулся Данди. — И без меня найдётся кому. Не я, но дело вовсе не в этом. Потом, и вот это я уже знаю из самых достоверных источников, — эта фраза всегда означала, что Данди отирался где-то рядом и случайно подслушал, — сэр Джон встретил Крозье в кафетерии, выразил своё высочайшее одобрение поступком и велел продолжать в том же духе.

Джеймс почувствовал, как меняется в лице. Только этого ему и не хватало!

— Что продолжать? — на всякий случай уточнил он, едва шевеля губами и чувствуя, как предательски загрохотала кровь в ушах.

— Изучать квир-историю, конечно!

— Только этого мне и не хватало, — сказал Джеймс потерянным голосом. Осень вокруг резко перестала казаться лучшей в его жизни. — Данди, это же… Зачем мне это?..

Ухмылка на лице Данди завяла так же быстро, как и расцвела.

— Да ладно тебе, — серьёзно сказал он. — Когда вообще этот старый говнюк слушал, что говорит ему сэр Джон? Если это не прямой приказ, подписанный и заверенный, он и пальцем не пошевелит. У этого мудака есть яйца.

— А вдруг пошевелит? — нервно спросил Джеймс. — Чёрт бы его, он одним вопросом вывел меня из равновесия так, что я потом всю ночь не спал, доказывал воображаемому Крозье, что я чего-то стою. Господи боже… — Джеймс отодвинул кружку как можно дальше и запустил пальцы себе в волосы, изо всех сил сжимая виски.

— Ну и зря, — твёрдо сказал Данди. — Не придёт он. У него своих дел наверняка полно, один раз сходил, выставил себя полным идиотом и хватит.

— Да вовсе не идиотом, — пробормотал Джеймс, отпуская наконец голову и проводя по волосам пальцами. — Он, вообще-то, задал простой, но очень точный вопрос, просто сам не понимал, что…

— Что?

— Что сам дал мне оружие. Вообще-то он был отчасти прав: в аудитории сидели только наши, и ты сам знаешь, каждый из нас знает хотя бы что-то основное. Ну например… — Джеймс на секунду задумался, — каждый знает, что “Русалочка” — это про несчастную влюблённость Андерсена в Эдварда Коллина, но мало кто знает про Максимиллиана Второго*…

— Джейми, это всего лишь домыслы…

— Ну хорошо, тогда про Карла Александра**! Это-то вроде не домыслы!

— Ладно, это не домыслы. И?

— И если бы сам Крозье тоже был из наших, — твёрдо ответил Джеймс, — то мне было бы нечего ему ответить.

— Но он не из наших.

— Мы бы знали, — кивнул Джеймс. — Но теперь я буду об этом бесконечно думать.

— Лучше бы ты думал о чём-то более приятном, — сочувственно сказал Данди. — О следующей лекции или о первом семинаре. Или о, я не знаю, той вечеринке в честь столетия Университета.

— Вот о ней я точно подумаю позже, — вздохнул Джеймс, проводя ладонями по лицу. — Не в таком раздрае.

— Извини, — вздохнул Данди. — Я совсем не собирался тебя так расстраивать. Думал, поржём над стариканом, которому велели просвещаться в молодёжных тенденциях, и закроем тему.

Джеймс махнул рукой и одним глотком допил остывшую облепиху. Холодной она тоже была чудесно хороша:

— Наоборот, спасибо, что рассказал. Хоть буду морально готов, если всё-таки придёт.

— Не придёт, — хмыкнул Данди.

*Максимиллиан II Виттельсбах — король Баварии в 1848 – 1864 годах. По некоторым свидетельствам был дружен с Гансом Христианом Андерсеном и Рихардом Вагнером и приглашал их в свою летнюю резиденцию в Альпах в замок Хоэншвангау (расположен рядом с замком Нойшванштайн). Вагнер, по утверждениям местных экскурсоводом, предпочитал ночевать в гостевом доме, а Андерсен оставался на ночь в соседних с королём покоях. Их возможные романтические отношения — не более чем предположение автора фика!

**Карл Александр Саксен-Веймар-Эйзенахский — великий герцог одноимённой земли. Действительно дружил и состоял в переписке с Андерсеном на протяжении многих лет, и Андерсен пишет, что их отношения были вполне романтического свойства (очень нежно пишет, вообще-то): https://en.wikipedia.org/wiki/Charles_Alexander,_Grand_Duke_of_Saxe-Weimar-Eisenach

***
Конечно же, Фрэнсис не собирался никуда идти. И пожелание сэра Джона продолжать вызвало в нём единственное, зато чёткое и точное желание: послать это пожелание в задницу. Ему платили за чтение лекций, а не за прослушивание — и всё на этом.

Так бы он и поступил, если бы во вторник не столкнулся на кафедре с Джопсоном — впервые за неделю, что для Джопсона было не совсем характерно.

— Давненько вас не видел, Том, — поприветствовал его Фрэнсис. — У вас всё в порядке?

— Э, да, сэр, — кивнул Джопсон, широко улыбаясь. — Извините, что пропал. Пришлось взять больничный на конец недели, но всё уже в порядке.

— Не пропадайте так резко, — шутливо попенял ему Фрэнсис. — Я бы не хотел обрывать ваш телефон в преддверии лабораторных.

— Исправлюсь, сэр, — кивнул Джопсон. Откуда-то он взял эту армейскую привычку отвечать чётко и по делу, хотя Фрэнсис никогда не спрашивал, успел ли он послужить в армии.

— Просто напишите мне пару строчек в следующий раз, Том, — мягко сказал Фрэнсис. — И не переживайте. С вашей мамой всё в порядке?

— Э, да, сэр, — кивнул Джопсон. — Спасибо, с ней всё хорошо. Больничный был для меня.

— Ну и прекрасно, — не собираясь лезть дальше, Фрэнсис принялся просматривать скопившуюся корреспонденцию. Её обычно два раза в неделю приносил Том, но много скопиться, к счастью, не успело: в начале года всегда было немного корреспонденции. Фрэнсис быстро просмотрел письма — приглашение на конференцию в ноябре, пара листов спама и приглашение на вечеринку в честь столетия Университета. Всё, кроме конференции, немедленно полетело в мусорную корзину.

— Могу я задать странный вопрос, профессор? — спросил Джопсон, возясь у себя за столом и не поднимая головы. — Даже, наверное, личный.

— Дерзайте, Том.

— Вчера я услышал странный слух… Я не сплетничаю о вас за вашей спиной, если что, просто сложно было проигнорировать…

— Вы про лекцию профессора Фитцджеймса? — Фрэнсис постарался спросить это как можно более невозмутимо. Ничего необычного не произошло. Ничего из ряда вон выходящего. — Мой старый друг Том Блэнки уговорил меня сходить послушать. Он когда-то преподавал здесь историю. Не понимаю, почему все сделали из этого такое событие.

— Осмелюсь предположить, сэр, это из-за того, что никто до сих пор не видел, чтобы преподаватели сидели на лекциях вместе со студентами, — аккуратно сказал Джопсон, поднимая голову от бумаг. — А ещё, э… Это невежливо с моей стороны, но… Никто бы не подумал, что вы выберете такую специфическую тему для изучения… Просто так, сэр.

— Если вы про то, что я гомофоб, Джопсон, — резко сказал Фрэнсис, — то уверяю вас, это не так. Я не ходил туда, чтобы разжигать ненависть или чтобы запоминать студентов и потом валить их на сессии.

— Извините, сэр, — смутился Джопсон. — Я скорее имел в виду вашу неприязнь к профессору Фитцджеймсу. Она… заметна.

— Она личная, а личное с профессиональным я не смешиваю, — твёрдо сказал Крозье. — Во всяком случае, не так. Ещё раз повторю, у меня было свободное время и друг, который хотел посмотреть, что это такое. А посещение лекций у нас свободное.

— Да, сэр, — кивнул Джопсон. — Извините, если я вас чем-то обидел.

— Пустое, — пробормотал Фрэнсис. Он вдруг вспомнил, что до лекции осталось пятнадцать минут и принялся копаться в завалах, отыскивая зарядник для ноутбука и флешку с презентацией.

— И могу я ещё сказать, сэр?..

— Вперёд, вы уже наговорили на пожизненное, — ответил Фрэнсис с задумчивым видом. — Вы, кстати, не видите флешку, с третьей лекцией?

— Под синей папкой с моей стороны. Я просто хотел сказать, сэр… Я рад, что вы не гомофоб. От людей вашего поколения обычно можно услышать совсем противоположное, сэр.

— Да, они в основном те ещё куски дерьма, — согласился Фрэнсис и приподнял синюю папку. Флешка нашлась ровно там, где и сказал Джопсон.

— Круто, что вы решили ходить, сэр. Если бы моё расписание не накладывалось, я бы тоже сходил послушать.

— Я не…

Фрэнсис поднял голову от стола и понял, что Джопсон тихо сбежал сразу после последней фразы. Даже дверью не хлопнул. Зато нашёлся зарядник от ноутбука.

На следующий день, отпустив группу на следующую лекцию, Фрэнсис выждал десять минут перерыва и осторожно поднялся на этаж выше. Дверь в аудиторию была приветливо распахнута, изнутри раздавался гул рассаживающихся по местам студентов. Через дверь было видно изящную фигуру Фитцджейма, который прислонился бедром к парте в первом ряду, засунул руки в карманы и спокойно оглядывал заполнявшиеся ряды. Удивительно, но костюм на нём был совершенно обыкновенный светлый костюм в крупную клетку. Чуть более вызывающе, чем Фрэнсис бы надел на себя, но намного менее дико, чем всё то, что обычно надевал на себя сам Фитцджеймс. Интересно, в чём подвох? Он надел под рубашку лифчик или что?

— Сэр? — осторожно спросили у него в районе локтя. — Здорово снова вас видеть здесь!

Крозье обернулся и увидел тонкого паренька с рыжей бородкой и лисьими глазами. Чем-то похожего на Бешеного Суини, но Фрэнсис давно уже перестал судить по внешности.

— Мистер, кажется, Хикки? — кивнул Фрэнсис. Этот паренёк точно был у него на экзамене в прошлом семестре.

— Он самый, сэр, — кивнул тот, как-то совершенно нагло расплываясь в улыбке. — Вы на лекцию.

— Проходите, мистер Хикки, — твёрдо сказал Фрэнсис, но всё-таки зашёл следом.

Фитцджеймс его, конечно же, заметил. Блуждающий по рядам взгляд остановился, брови нахмурились, губы поджались. Именно его Джеймс и высматривал, понял Фрэнсис. Надеялся, что Фрэнсис не придёт, но опасался — и опасался не зря. Фрэнсис вдруг почувствовал себя в чём-то виноватым. Ему явно здесь никто был не рад, Фитцджеймс определённо думал, что Фрэнсис собирается испортить ему лекцию. Это было не так, Фрэнсис вообще не собирался приходить ещё сегодня утром, но всё равно захотелось немедленно уйти. Он даже оглянулся на дверь, но там как раз подоспела волна припозднившихся, и вместо того, чтобы незаметно для всех, кроме Фитцджеймса, выйти из аудитории, Фрэнсис медленно кивнул ему и сел на самый последний ряд, как нерадивый студент. Фитцджеймс глубоко вздохнул — Фрэнсис видел этот вздох аж с последнего ряда — и тоже кивнул.

Лекция была про времена Римской империи — от Принципата и до разделения на Византию и Западную Римскую Империю. Неожиданно Фрэнсис заслушался и сам не заметил, как прошло полтора часа.

***
Джеймс не знал, зачем ему это понадобилось. Понятия не имел. Ничего такого он не собирался ни говорить, ни делать, но потом чёртов Крозье припёрся к нему на лекцию — вопреки заверениям Данди, что этого не будет, и молча и внимательно слушал, хотя Джеймс несколько раз давал время для вопросов. А после лекции просто поднялся, кивнул Джеймсу и исчез из аудитории.

Поэтому Джеймс наспех похватал свои вещи и поспешил этажом ниже с бьющимся в горле намерением догнать и поговорить. Ему физически нужно было понять, что всё это значит. Чего от этого человека ожидать. Иначе… Иначе до конца семестра Джеймс тронется умом.

Джеймс вывернул за поворот аккурат в тот момент, когда Крозье подходил к дверям своей кафедры. Коридор в это время пугающе пустовал, и крик Джеймса эхом отразился от стен.

— Профессор! Профессор Крозье! Подождите минутку!

Крозье замер с протянутой к двери рукой и медленно повернулся в сторону спешащего к нему Джеймса. Джеймс даже смутился: наверное, он напугал Крозье, который совершенно не подозревал, что за ним гонится так нелюбимый им коллега.

— Прошу прощения, — выдохнул Джеймс, сбавляя шаг. — Просто… Я хотел бы с вами поговорить. У вас не найдётся для меня минутка?

Крозье молча открыл дверь и заглянул внутрь. Не успел Джеймс возмутиться: неужели он Крозье вот настолько неприятен? — как тот кивнул и жестом предложил Джеймсу входить.

— Никого нет, — зачем-то сообщил он, заходя следом.

— Вообще-то, — Джеймс замялся, понимая, что то, что пятью минутами они не обойдутся. — Мне очень неловко, профессор, но у меня, на самом деле, семинар через десять минут, а… Господи, возможно я вообще глупость себе придумал, но… Может быть, у вас найдётся время через одну пару? Очень неловко просить вас уделить мне время, но…

Крозье угрюмо посмотрел на него исподлобья. Джеймс почти увидел, как играют желваки на щеках, почти услышал, как его посылают куда подальше в не самых вежливых выражениях, но Крозье всего лишь тяжело вздохнул.

— Могу дождаться вас тут, — сказал он. — Или в пабе “Ужас на палубе” в двух кварталах отсюда. Его держит мой друг Том Блэнки и, если вы захотите поговорить совсем тет-а-тет, пустит куда-нибудь в закрытое от чужих глаз место.

Джеймс вдруг растерялся, понимая, что это может обернуться чем-то не особенно приятным. С одной стороны он сам попросил поговорить, да и есть хотелось страшно — сегодня он успел только выпить кофе с сиропом, который милостиво принёс Данди. С другой… приватная встреча с человеком, который не питает к нему тёплых чувств, в пабе, который держит его друг? И оба вполне могут оказаться гомофобами. Сомнительно, и закончиться может не особенно хорошо. С третьей, Крозье вроде бы никогда не демонстрировал к нему совсем уж открытой ненависти, так? Ну ворчал на наряды и старательно игнорировал, да, но всё-таки не набрасывался с кулаками и оскорблениями. Можно было рискнуть.

Выдохнув, Джеймс кивнул:

— Давайте в пабе. Приду туда сразу после занятия. Если честно, чертовски хочется что-то съесть уже сейчас.

Крозье тоже кивнул с совершенно нечитаемым выражением лица:

— Найдёте дорогу?

— Справлюсь.

Перед тем как идти, Джеймс отправил Данди сообщение:

“Пойду в паб “Ужас на палубе” поговорить с Крозье. Проследи, чтобы я вышел на связь через три часа”

“Мне подойти?” — немедленно ответил Данди.

“Не надо. Три часа, и если не дозвонишься, вот тогда можешь бить тревогу”.

Немного подумав, Джеймс дописал: “Думаю, всё будет нормально, просто место предложил не я. Сам понимаешь”, — и открыл карты. Есть хотелось просто нестерпимо, и Джеймс очень, очень надеялся, что этот самый паб где-то неподалёку, и что если его и будут бить, то после того, как накормят.

Данди ответил: “Надеюсь, ты расскажешь мне, зачем тебе это”. Джеймс вздохнул. Кто бы ему рассказал?

Паб оказался недалеко и даже не прятался в переулке, где ходило мало народу, нет. Напротив, Джеймс вдруг понял, что места ему подозрительно знакомы, а в следующую секунду увидел вывеску любимой кофейни, где они с Данди сплетничали не далее как в понедельник вечером. Паб стоял ровно через дорогу, и Джеймс удивился, что никогда не замечал его раньше: вот же и вывеска прямо напротив его любимого места на террасе.

Джеймс растерянно оглянулся на витрину кафе и, тряхнув кудрями, решительно потянул на себя тяжёлую дверь.

Внутри оказалось неожиданно просторно и уютно. В центре стояли два тяжёлых огромных стола с лавками, за барной стойкой в конце зала протирал бокалы какой-то нерешительного вида юноша, а вдоль стен теснились столы поменьше, на двух-трёх человек. Час-пик ещё не начался, и народу в зале сидело немного: две женщины за столиком у дальнего окна, пара человек лицом в смартфоны за стойкой и двое мужчин в дальнем углу. В одном из них Джеймс опознал Крозье и решительно направился к их сторону.

Второй мужчина, заметив его приближение, поднялся со стула, на котором сидел задом наперёд, и приветливо кивнул:

— Привет, профессор. Щас принесу меню и общайтесь.

Джеймс прищурился:

— Вы же Томас Блэнки, верно?

— Он самый, — хмыкнул Блэнки, протягивая руку. — Рад познакомиться не с галёрки.

— Взаимно, — кивнул Джеймс, нерешительно пожимая руку в ответ. — Простите, Томас, можно вас попросить принести хоть какой-то еды? Совсем что угодно, я готов быка сожрать…

— Быка не обещаю, — хмыкнул Блэнки. — Но сейчас что-нибудь соображу. Ты всё равно пока вот меню изучи, напиточки там, то-сё.

Джеймс глянул вниз на меню, в которое тот тыкал пальцем, и не смог сдержать улыбку при виде ярких розовых сердечек, пестревших на безалкогольном меню.

Блэнки ушёл, слегка прихрамывая, на кухню, а Джеймс сел напротив угрюмого Крозье, который всё это время потягивал что-то ярко-розовое и шипящее, что возмутительно не вязалось с его строгим образом. Такому профессору из пятидесятых, как он, подошёл бы чай с коньяком или тёмное пиво, но никак не… что бы это ни было.

— Итак? — Крозье приподнял брови, отодвигая стакан в сторону.

— Да, — замялся Джеймс. — Итак.

Он побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями.

— В понедельник я услышал одну достаточно странную, эээ, сплетню о вас, — начал он издалека. — Якобы сэр Джон узнал, что вы приходили на мою первую лекцию, и велел вам… продолжать в том же духе.

— В этой богадельне даже поесть нельзя спокойно, чтобы в сплетни не попасть, — скривился Крозье. — И что?

— И вот вы пришли на мою вторую лекцию, — пожал плечами Джеймс. — И я хотел спросить…

— Если вы хотите знать, не пришёл ли я, потому что сэр Джон мне приказал, — ещё сильнее скривился Крозье, — то для пояснения, куда он может пойти со своими приказами я буду вынужден перейти на неакадемический язык.

— Это, в общем, очевидно, — кивнул Джеймс. — Я скорее хочу узнать, зачем вы пришли. И на первую, и на вторую.

Крозье посмотрел куда-то за его плечо, и в следующее мгновение перед Джеймсом опустилась тарелка с хлебом, а потом огромная миска густейшего грибного крем-супа. Блэкни появился следом, снимая с подноса две бутылки безалкогольного сидра. Пузыристого и ярко-розового.

— Позволил тоже выбрать на свой вкус, — оскалился он, ставя перед Джеймсом бокал и откупоривая одну из бутылок. — Вернее, не выбирать вообще. Фрэнки нельзя смешивать.

— Да иди ты, — беззлобно усмехнулся Крозье. Он вообще смотрелся в этом баре совсем не так, как в Университете. Он выглядел спокойным и расслабленным, может, не как дома, но как… Как Джеймс чувствовал бы себя в городской библиотеке, которую знал как свои пять пальцев.

— Иду-иду, — согласился Блэнки. Он оставил откупоренную бутылку перед Крозье, даже не потрудившись долить напиток, и ушёл, насвистывая, за стойку.

— На вашу первую лекцию меня подбил сходить Блэнки, — сказал Крозье. — Вы ешьте, не стесняйтесь. Блэнки раньше работал на вашей кафедре. Возможно, вы даже заняли его должность, когда он уволился. Каждый год в конце августа на него нападает ностальгия, и он идёт на сайт Университета и критикует учебный план. Ваши лекции попались ему случайно, и он заинтересовался, а я, — Крозье вздохнул и допил остатки своего розового и, предположительно, безалкогольного сидра, — не сумел увернуться.

— Я даже не буду спрашивать, зачем вам это понадобилось… обоим, — вздохнул Джеймс. — И так ясно, но…

— Да ничего вам не ясно, — Крозье помассировал лоб, словно у него начинала болеть голова. — Вы думаете, что я вас ненавижу, потому что вы открытый гей. Вот, что вам “ясно”, — он даже кавычки пальцами показал, и в голосе его звучала какая-то настолько глубокая обида, что Джеймс заставил себя внимательнее посмотреть ему в лицо. Там, где-то в глубине, было что-то такое… Непонятное, но…

— А как на самом деле? — осторожно спросил он. — Без обид с моей стороны, просто скажите это.

— А на самом деле вы меня беспричинно бесите, — резко сказал Крозье. — Возможно тем, что пользуетесь какой-то необъяснимой благосклонностью сэра Джона, а…

— Вы ревнуете ко мне сэра Джона? — ушам не поверил Джеймс. — Серьёзно?

— Чего? — Крозье выглядел не менее ошарашенным. — Вы ничего более отвратительного придумать не смогли, что ли? Я ухаживал за его племянницей, и на этой почве мы с ним и не поладили, вот и всё.

— Слава богу, — выдохнул Джеймс, подперев лоб ладонью и позволив себе крохотный истеричный смешок. — Иначе это и правда было бы отвратительно.

Он опустил глаза и увидел нетронутый медленно остывающий суп. Неуверенно взял ложку, попробовал — и не смог сдержать восхищённого стона.

— Извините, — пробормотал он, отламывая кусок хлеба и принимаясь за суп всерьёз. — Я правда не ел с самого утра, и суп правда настолько восхитительный.

Крозье кивнул и налил в свой стакан сидра.

— Ну так что вы ещё от меня хотите? — спросил он. — Чтобы я не ходил на ваши лекции? Да пожалуйста.

— Я скорее хотел узнать, почему вы пришли на вторую, — пробормотал Джеймс, понимаю, что попытка быть приличным провалилась. — Если сэр Джон вам не приказывал.

— Сэр Джон может пойти и… — Крозье оборвал себя на полуслове. — Я не знаю. Все почему-то так всполошились из-за того, что я появился на этой несчастной лекции. Ну что такого-то?

— Когда гомофоб приходит на лекцию к открытому гею… — тонко намекнул Джеймс, и Крозье вдруг взорвался:

— Да с чего вы вообще взяли, что я гомофоб?! — рявкнул он, с грохотом ставя стакан на стол. Немногочисленные посетители зашевелились, оборачиваясь в их сторону, но Крозье не обратил на них никакого внимания. — Я когда-нибудь прямо об этом говорил? Хоть в жизни раз?

— Но вы никогда и не говорили обратного, — пожал плечами Джеймс. — А репутация ваша, вы уж простите…

— Репутация моя мне неизвестна и не интересует, — раздражённо сказал Крозье. — Меня интересуют только факты. Вот вам факт, профессор: в основном мне всё равно, с кем вы спите. Я не гомофоб.

— Это… Приятно слышать, профессор, — честно сказал Джеймс, засовывая в рот последний кусок хлеба, божественно-ароматного и мягкого. Джеймс уже и не помнил, когда в последний раз ел такой вкусный хлеб — со слегка липким кисловатым мякишем и хрустящей коркой.

— Джопсон тоже так сказал, — устало усмехнулся Крозье. — Сказал, что рад и что от людей моего поколения такое нечасто можно услышать.

— Так и есть, — кивнул Джеймс. — Не знаю, кто такой этот Джопсон, но он определённо понимает.

— Мой аспирант, — пояснил Крозье. — Я никогда и не думал, что ему это важно.

— Ну, мнение значимых людей для нас в принципе важно. Я имею в виду: для человечества как вида. Мы социальные существа, нам важны принадлежность к общности и принятие со стороны тех, кто тоже входит в эту общность.

Джеймс внимательно всмотрелся в лицо Крозье, пытаясь уловить тот тонкий момент, когда он поймёт. Крозье посмотрел на него в ответ и, словно прочитав его мысли, усмехнулся:

— Да понял я, всё понял, можете не намекать. Не полный же я чурбан, ну?

Джеймс в очередной раз за вечер пожал плечами. Может быть, действительно не чурбан?

— Не переживайте, Фитцджеймс, — продолжил тем временем Крозье. — Я больше не приду на ваши лекции. Живите себе спокойно.

— Знаете, — сказал Джеймс после небольшой паузы, — вообще-то я подумал… Наверное, совершенно дурацкая идея. Но давайте скажу, пока мы с вами в жизни раз говорим спокойно?

— Валяйте, — махнул рукой Крозье. — Обещаю ни с кем, кроме Блэнки, о вашей идее не сплетничать.

Джеймс усмехнулся. Тот Крозье, которого он знал, ворчливый старый говнюк, не сказавший ему доброго слова за все два года работы, постепенно растворялся и сменялся совершенно другим Крозье — усталым и немного закомплексованным мужчиной среднего возраста, который утверждал, что ему всё равно, и всем собой демонстрировал обратное. Этот Крозье был обычным человеком: у него был друг, с которым они любили посплетничать и подтрунивали друг над другом, он не пил алкоголь, за что Джеймс ему мысленно выразил уважение, он, чёрт побери, как минимум один раз в жизни влюблялся (очевидно, совсем неудачно). Он был человеком, а Джеймсу нравились люди.

— Я предлагаю перемирие, профессор Крозье, — сказал Джеймс серьёзно. — Я бы сказал даже “Давайте дружить, а не враждовать”, но я не настолько наивен, чтобы думать, что мы с вами вдруг возьмём и станем друзьями. Давайте перемирие.

— И в чём заключается ваше перемирие? — Крозье сложил руки на груди и скептически усмехнулся, но Джеймс уже понимал: он вовсе не отгораживается от его предложения. Вовсе нет, он… ошеломлён?

Не меньше, чем сам Джеймс.

— Да в чём угодно, — Джеймс в который раз за вечер пожал плечами. — В том, что мы с вами не будем друг другу мешать жить и не будем ждать друг от друга подвоха. В том, чтобы люди вокруг это видели. Вы говорите, что вас интересуют факты? Так вот вам факт: вам на самом деле не всё равно. Вы так расстроились, когда я назвал вас гомофобом, что распугали мистеру Блэнки всех посетителей, но сами никогда не произносили этого вслух. Не знаю, почему. Но если вы по какой-либо причине не хотите этого говорить, вы всегда можете это показать.

— Как показать? — растерянно спросил Крозье, и Джеймс понял: кажется, он победил. Не то, чтобы они в чём-то соревновались, просто… Кажется, Крозье уже согласился, ещё не признав этого.

— Приходите на лекции, — выдохнул Джеймс, закрыв глаза. — И на семинары, если вам позволит расписание. Они… не совсем про историю, хотя и про неё тоже. Покажите всем, что вам действительно интересно. Задавайте свои самые каверзные вопросы, только сделайте так, чтобы группа вокруг чувствовала, что вы действительно пытаетесь разобраться.

— Ну, мне действительно интересно, — пожал плечами Крозье. — Ваша лекция была вполне захватывающей. Я только одного не понимаю: вам-то это всё зачем, Фитцджеймс?

Джеймс спрятал лицо в ладонях. Усталость и недосып потихоньку брали своё, а скоро нужно было отписаться Данди о том, что всё в порядке, и страшно хотелось кофе, который ему не стоило пить перед сном, и… Джеймс прекрасно понимал, что Крозье тот ещё непробиваемый чурбан. Но ему страшно хотелось, чтобы всё было проще.

— Понятия не имею, профессор, — ответил он. — Надоело напрягаться на лекциях, которые я и без того выбивал потом и кровью. Надоело ловить по углам ваши неприязненные взгляды. Надоело жить в атмосфере ненависти, если хотите. Я хочу жить среди друзей, а не среди врагов. Или хотя бы просто среди людей, которые меня не ненавидят. Не важно, по какой причине — просто не ненавидят.

— Семинары не обещаю, — сдался Крозье со вздохом. — Но хорошо. Пусть будет перемирие. Если хотите, можем посветиться вместе в какой-нибудь кофейне, чтобы показать, что я вас не ненавижу.

— Вы меня не поняли, да? — устало спросил Джеймс.

— Напротив, — возразил Крозье. — Я вас понял лучше, чем мне хотелось бы. Поэтому приглашаю вас выпить кофе. И можете звать меня по имени, а то я чувствую себя, как будто принимаю экзамен.

— Ф-фрэнсис? — на пробу сказал Джеймс, слегка запнувшись на первом слоге. Имя непривычно прокатилось по языку. Он неловко протянул над столом руку, чувствуя себя глупее, чем когда-либо в жизни, и почему-то немного счастливее.

— Джеймс, — вздохнул Крозье.

Ладонь у него была крепкая и сухая. Чертовски приятная у него была ладонь.

Chapter Text

Погода испортилась к выходным, не дожидаясь начала новой недели, и в субботу Фрэнсис проснулся от холода, проползшего под отсыревшее одеяло, и от настырного, на зубах вязнущего звука дождя. В его квартире он звучал особенно противно: не стучал по подоконникам, как положено, а тихо и медленно капал — кап… кап… кап… — какой бы сильный ни бушевал дождь снаружи.

Осень и дождь всегда вгоняли Фрэнсиса в уныние, а сырость добивала. Он дрожал под одеялом в тягостной полудрёме и всё никак не мог встать с кровати. Даже вытянуть руку из под одеяла и довернуть регулятор на радиаторе казалось невыполнимым, и он просто лежал, завернувшись в одеяло как в кокон, и пытался ни о чём не думать.

Забыть об этом мире.

Забыть о собственном существовании.

Забыть о холоде, сырости и противном капающем звуке.

Когда-то давно он пытался думать о чём-то хорошем, но с тех пор в его жизни стало так мало хорошего, что проще было разобраться в микробиологии. Фрэнсис терпеть не мог субботы, потому что приходилось искать, чем себя занять, и тот день, когда он засядет за учебники, был уже очень недалёк.

В конце концов он выполз из-под одеяла и включил обогреватель, в который раз подумав, что это стоило бы делать перед сном, а не с утра. И кое-как выполз на кухню, только чтобы обнаружить, что у него закончился кофе. Ну конечно, вспомнил Фрэнсис. Вчера он выскреб из банки последние крохи той растворимой бурды, которую купил в последний раз, а занести в список покупок забыл. Да и не заходил никуда, а сегодня, конечно, ближайший к его дому магазинчик не работал. Фрэнсис со стоном схватился за лицо. Дождь насмешливо хлестал в окно, а тяжёлые серые тучи намекали, что выбор у него — между промокнуть до нитки, но с кофе, и умереть от головной боли прямо на собственной кухне. Фрэнсис поплёлся в ванную, малодушно надеясь, что к тому времени, как он окатит себя едва тёплой водой, дождь поутихнет, но и в этом ему не повезло.

Снаружи оказалось ещё противнее, чем он представлял. Ветер выворачивал у него из рук зонт, дождь хлестал со всех сторон, немедленно вымочив пальто и забрасывая воду горстями ему за воротник, а второй по близости к дому магазин нахально оповещал, что именно сегодня они решили взять выходной. Фрэнсис сгорбился, будто это могло спасти его от воды вокруг, и поплёлся в круглосуточный “Теско, который находился аж в четырёх кварталах оттуда. На середине пути он вдруг сообразил, что мог бы вернуться за машиной и не страдать, но теперь это выглядело ещё более глупо, чем просто дойти и купить банку растворимого кофе. И ещё шесть кварталов возвращаться под дождём домой.

Фрэнсис брёл вперёд и думал о том, что он полный болван, и никакая учёная степень этого не поправит. Корреляция между бытовым интеллектом и научными степенями вообще может оказаться отрицательной.

Размышляя так, Фрэнсис прошёл ещё квартал и врезался в кого-то, вынырнувшего из-за угла на узком тротуаре, и этот кто-то упал бы, не подхвати его Фрэнсис за локоть.

— Смотрите, куда идёте, чёрт бы вас, — буркнул этот кто-то подозрительно знакомым голосом, и только тогда Фрэнсис поднял голову и увидел, кого именно он чуть не сбил.

— Не знал, что вы так изящно выражаетесь, — усмехнулся он, отпуская локоть Фитц… Джеймса и отступая на шаг. — Но в любом случае, прошу прощения. Действительно моя вина.

— О, Фрэнсис, — Джеймс тоже только теперь посмотрел на него и вяло кивнул в знак приветствия. Выглядел Джеймс ещё более помятым и побитым жизнью, чем сам Фрэнсис, и тот невольно задался вопросом, чем же он занимался вчера ночью и какого чёрта вышел на улицу в такой дождь с утра. — Что вы здесь делаете?

— У меня кофе кончился, — ответил Фрэнсис, не вдаваясь в подробности.

— А… — кивнул Джеймс, сутулясь и пряча лицо в плотно намотанный шарф. — У меня та же проблема. Вы тоже в “Фабрику”?

— Что? — удивился Фрэнсис, прикусив язык за секунду до того, как с него слетело «Я в “Теско”».

— Это кофейня тут неподалёку, — пояснил Джеймс. — Я как раз туда иду. Пойдёмте, я вам покажу, — он подхватил Фрэнсиса под локоть и потянул в совершенно противоположную сторону. — Там весьма неплохо. А главное, совсем недалеко.

Фрэнсис понятия не имел, почему вообще пошёл. Он собирался купить банку чёртова кофе и вернуться домой, но вместо этого позволил Джеймсу завести себя в тёплое помещение кофейни, залитое мягким приглушённым светом и заполненное одуряющим кофейным ароматом, позволил угостить себя “великолепным капуччино, Фрэнсис, вы не пожалеете” и, чтобы не оставаться в долгу, купил им обоим по огромному печенью с орехами. Послушно сел в мягкое кресло за столиком у окна, на который указал Джеймс. Признал, что капуччино неплох — он и вправду был вполне ничего, хоть Фрэнсис и не признавал за кофе напитки любых цветов, отличных от чёрного. Печенье тоже оказалось великолепным: мягкое и не приторное, оно таяло во рту, оставляя ореховое послевкусие. Джеймс в кресле напротив молчал и смотрел в окно, и сидеть с ним в тишине тоже оказалось вполне приятно. Может быть, так действовало заключённое ими “перемирие”, а может, что-то незаметно изменилось в отношении к нему самого Фрэнсиса, но факт оставался фактом: пить кофе и молчать с Джеймсом оказалось легко и уютно.

Фрэнсис допил свой кофе первым и, рассудив, что просто встать и уйти будет невежливо, от нечего делать принялся разглядывать сидевшего перед ним Джеймса. Сегодня тот выглядел куда менее лощёным и напомаженным, чем обычно. Он словно только проснулся: всегда аккуратные, волосок к волоску, локоны сегодня были небрежно стянуты в хвост, приглушённо-голубой джемпер казался слегка помятым, словно его вытянули наобум из кучи одежды, а сам Джеймс растерянно смотрел в одну точку где-то на дне своей чашки и маленькими глотками тянул кофе. Лицо его тоже выглядело как-то не так — оно выглядело как любое другое лицо, в которое с утра плеснули холодной водой и тут же вывели под дождь. Немного подумав, Фрэнсис вдруг понял, в чём дело: Джеймс не успел накраситься.

Фрэнсис не сдержал удивлённого смешка — не потому что это стало для него каким-то небывалым открытием, вовсе нет. Открытый гей, пользующийся косметикой — что в этом удивительного? Но нечто подобное с ним уже случалось: однажды он увидел Софию без косметики, и разница была колоссальна: да, это была всё та же София, но как-то… бледнее? Как будто она каждый день рисовала на себе другое лицо, и Фрэнсис знал только его. А её настоящее, то, что скрывалось подо всеми этими слоями — это лицо он встретил впервые. Помнится, он даже рискнул попросить её иногда появляться без косметики, на что получил гневную отповедь, сути которой так и не смог уловить.

В случае с Джеймсом всё оказалось как-то иначе. Это всё ещё был Джеймс: тонкие губы, прямой нос, массивный подбородок, складки вокруг рта, прямыми линиями прочертившие щёки, словно из лица Джеймса кто-то пытался вырезать другое лицо, но не смог и бросил. Просто сейчас на щеках за этими линиями тенью лежала вчерашняя щетина, и кожа была чуть менее ровного тона, чем обычно. Фрэнсис подумал: приятно познакомиться с тобой, Джеймс. Появляйся так почаще, если тебе не сложно.

Словно услышав его, Джеймс поднял от чашки глаза и столкнулся с Фрэнсисом взглядом.

— Мне, кажется, не помешает ещё кофе, — сказал он, почему-то смущаясь. — Составите мне компанию ещё ненадолго?

— Я никуда не тороплюсь, — кивнул Фрэнсис, поднимаясь. — Взять вам такой же?

— А? — растерялся Джеймс. — Ну что вы, я сам могу…

Фрэнсис кивнул и, не слушая, отошёл к прилавку, на котором, залитая тёплым светом и источающая дивные ароматы, лежала всевозможная выпечка и стояли пакеты с зёрнами под неизвестным ему брендом.

Фрэнсис заплатил за кофе: американо для себя и капуччино для Джеймса, надеясь, что он правда будет точно таким же, потому что если Джеймс предпочитал какие-то современные изыски… Наверное, он сказал бы, но Фрэнсис сам не дослушал.

— Не переживайте, капуччино на обычном молоке меня вполне устраивает, — кивнул Джеймс на его осторожный вопрос, забирая из рук Фрэнсиса чашку. — И извините. Из меня по субботам ужасный собеседник, особенно с утра.

— Значит, пятница была неплоха? — осторожно поинтересовался Фрэнсис, возвращаясь в кресло напротив. Он был совсем не против остаться тут ещё ненадолго: дождь за окном всё не утихал, и лужи на улице постепенно превращались в реки. При таком раскладе даже беседа ему была не обязательно, но — почему бы и нет?

— Ну… — Джеймс замялся, потом видимо что-то себе надумал и пожал плечами. — Вы, наверное, думаете, что я не вылезаю из ночных клубов или что-то такое? Бывает, но в этот раз я, если честно, просто не мог оторваться от “Задачи трёх тел” до двух ночи, а потом мои соседи решили, что в восемь утра уже можно устроить… я даже не знаю, что они там устроили, драку с ремонтом? В общем, выспаться не получилось, пришлось позорно бежать из собственной квартиры.

— И часто у вас так?

Джеймс покачал головой и наконец приложился к чашке. На его губах осталась плотная молочно-кофейная пена, которую он задумчиво слизнул языком. Фрэнсис тряхнул головой и сменил тему:

— Не знал, что вы интересуетесь астрофизикой.

— Я тоже не знал, — удивился Джеймс. — Почему вы пришли к такому выводу?

— Вы сказали “задача трёх тел”. Это классическая задача астрофизики о том, как будет вести себя система, состоящая из трёх достаточно массивных тел…

— Ах да! — Джеймс улыбнулся. — Да, я… Так называется одна книга — научная фантастика об инопланетянах, живущих в такой звёздной системе. Её автор, кажется, как раз физик или астрофизик. А ещё по ней сняли сериал, и вот его я и смотрел.

Фрэнсис вскинул брови:

— Возможно, я несколько отстал от современного мира. Хорошая книга?

— Я… — Фрэнсис додумал: “...не читал”, но Джеймс как будто не собирался следовать вообще никаким стереотипам, — мало что понял из научной части, если честно. Но в целом мне понравилось.

Фрэнсис разблокировал смартфон и записал название в заметки, чтобы потом найти. Возможно, даже сегодня. Ему всё ещё предстояло на что-то убить почти всю субботу и целое воскресенье.

— А вы, Фрэнсис? Не буду спрашивать, как прошла ваша пятница, но… не знаю. Какие планы на выходные?

— Ничего особенного, — отозвался он, откладывая смартфон. — Вернее, только что появились: найду эту вашу книгу и в кои-то веки убью время до понедельника не совсем впустую.

— У вас ещё более ленивые выходные, чем это бывает обычно? — улыбнулся Джеймс. — Время до понедельника как раз и убивают книгами и сериалами, если совсем нечем заняться.

— Как-то так чаще всего и происходит, — кивнул Фрэнсис. — Я не самый интересный человек с не самой интересной жизнью. Так что мне вам и рассказать нечего.

— Не верю, — вздёрнул брови Джеймс. — Но настаивать не буду. Расскажите тогда, какой ваш любимый фильм? Или сериал, если вы вдруг… Есть же такие?

Фрэнсис пожал плечами и отпил американо, крепкий и горький несмотря на долитую воду. Он как раз подостыл и не обжёг Фрэнсису язык и нёбо, но ещё не стал отвратительным. Как раз на грани.

— Стар Трек? — предположил он после секундных раздумий. Да, сейчас он не выдерживал, наверное, никакой критики, но когда Фрэнсис смотрел его впервые, он казался невероятным. И с тех пор совершенно не потерял своей интересности, несмотря на то, что технологии давно ушли далеко вперёд и вовсе не в ту сторону, куда летела “Энтерпрайз”. — Надеюсь, вам это о чём-то сказало.

— Более чем! — живо откликнулся Джеймс, на глазах расцветая интересом. Он даже позу поменял: вот он ещё почти лежал в своём кресле, рассеянно свесив руку с подлокотника, а вот вдруг подобрался и наклонился поближе к Фрэнсису, блестя глазами. — Не могу сказать, что смотрел всё, но… Как можно не знать мистера Спока?

Фрэнсис кивнул, удивляясь такой перемене. Раньше он обсуждал кинематограф только с Софией: она любила исторические драмы и непременно читала всё об обсуждаемом периоде, а потом пересказывала всё прямо во время просмотра или сыпала именами и датами, в которых Фрэнсис ничего не понимал. Джеймс, другой, Джеймс Росс, с которым Фрэнсис мог бы что-то обсудить, не любил кинематограф вообще, и с ним Фрэнсис обсуждал совсем другие вещи. Блэнки любил старые вестерны и фильмы про пиратов (и мелодрамы), но космос словно не укладывался у него в голове, и если с ним Фрэнсис что-то и обсуждал, что не “Стар Трек”. Никто никогда не обсуждал с Фрэнсисом мистера Спока.

Джеймс тем временем хитро улыбнулся, ещё сильнее сверкая глазами:

— Хотите, Фрэнсис, я расскажу вам что-то, о чём вы, возможно, никогда не думали? Возможно, это немного испортит ваше отношение к Стар Треку, но я всё же надеюсь, что нет.

— Собираетесь сплетничать о ком-то из актёров или режиссёров, которые вдруг оказались говнюками или чьё мнение не угодило общественности? — хмыкнул Фрэнсис.

— Вовсе нет, — улыбаться шире было уже некуда, и всё же Джеймс сделал это. Он словно светился изнутри в этот момент, и выглядел, словно мальчишка, гордый своим первым серьёзным достижением. — Это тоже своего рода квир-история. Раз уж вы утверждаете, что вам интересно…

Фрэнсис наклонил голову вбок:

— Ну дерзайте!

— Очень давняя история, на самом деле. И совсем не мной придуманная. Может, вы смотрели не только оригинальный сериал, но и фильмы, которые его продолжают? — дождавшись кивка, Джеймс наклонился ещё чуть ближе, опёрся локтями о стол, чуть не сбив собственную чашку, и продолжил: — К самому первому фильму Джин Родденбери написал новеллизацию. Слышали о ней?

Фрэнсис покачал головой. Он и фильмы-то посмотрел не все, и ни о какой новеллизации не слышал. Да и вряд ли стал бы читать. Джеймс кивнул:

— Я не специалист по Стар Треку и давно забыл все детали. Но там есть момент, когда Спок готовится уйти отшельником в пустыню. Он вроде даже в фильме есть. Спок вспоминает Джима Кирка и думает: “Прощай, мой t’hy’la”.

— Что это значит? — нахмурился Фрэнсис. Слово было совсем ему незнакомо. Не как “что-угодно-фобия” или сленг, на котором говорили решительно все первокурсники и который менялся каждый год — так быстро, что Фрэнсис перестал пытаться за ним угнаться. Нет, это слово явно было из какого-то другого языка, но какого?

— В этом самая суть! — Джеймс откинулся на спинку кресла и снова взял в руки свою ополовиненную чашку. Пригубил остывшего кофе, медленно слизал с губ молочную пену. Фрэнсис терпеливо смотрел на него, пытаясь не зацикливаться. Обычно это ничем хорошим не заканчивалось — оранжевый костюм и розовый маникюр Джеймса и ещё тысячи мелких деталей до сих пор вызывали у Фрэнсиса какие-то непонятные, тревожащие его чувства. Приходилось напоминать себе, что у них перемирие и что если не зацикливаться и не позволять этим чувствам взять верх, Джеймс не так уж и плох.

— Умение держать интригу полезно в работе преподавателя, — хмыкнул Фрэнсис. — Я бы хотел сказать, что я не ваш студент, но…

— Но вы именно что мой студент! — просиял Джеймс, и Фрэнсис невольно задержал дыхание. Что-то в этом Джеймсе… было.

— Всё равно не томите, — проворчал Фрэнсис, надеясь, что его лёгкая растерянность не замечена Джеймсом и кем-либо ещё. — Я уже не в том возрасте, чтобы тратить время на драматические паузы.

Джеймс, кажется, собирался сказать что-то колкое, уже даже открыл рот, но потом покачал головой и продолжил как ни в чём ни бывало:

— T’hy’la на вулканском языке, придуманном специально для франшизы, означает “друг”. Во всяком случае, Родденбери пытался вложить именно это значение в уста Спока. Но вместе с этим он придал слову t’hy’la ещё несколько значений: “друг, брат, любовник”. Таким образом…

Фрэнсис почувствовал, что краснеет. Он пересматривал Стар Трек несколько раз, и вспомнил сейчас все те моменты, которые ему не с кем было обсудить. Ему всегда казалось, что между Кирком и Споком много намеренного эротизма. Больше со стороны Кирка, конечно — Спок всегда оставался для Фрэнсиса хладнокровным и безэмоциональным идеалом.

Что-то во всём этом было. Фрэнсис отказывался даже мысленно произносить, что именно. Оно просто было.

— Полагаю, — сказал он хрипло, — в ближайшем будущем я услышу ещё не одну такую историю?

— О, я полон подобных историй, Фрэнсис, даже не сомневайтесь! — хмыкнул Джеймс, и собственное имя вдруг зашумело у него в ушах.

То, как Джеймс произносил его… Чёрт побери! Фрэнсис мысленно положил это на ту же полочку, где уже лежало множество вещей, которые он собирался просто игнорировать, если их исполнял Джеймс. Теперь там было — просто потрясающе — ещё и его собственное имя.

Кофе они допивали в тишине. Фрэнсис тянул и тянул свой американо крохотными глоточками и разглядывал отражение Джеймса в оконном стекле. Он пытался смотреть на улицу, на проезжающие мимо окна машины, расплёскивавшие колёсами воду, на редких прохожих, борющихся с зонтами и бегущих под дождём, накрыв плащами головы. Но получалось смотреть почему-то только на Джеймса, пусть и в зыбком отражении, наложенном на дождь и улицы. Почему-то этот момент хотелось растянуть, именно этот: дождь за окном, тёплый свет, вкус кофе… Послевкусие странной беседы.

Фрэнсис зажмурился, но не смог не додумать: Джеймс.

Впрочем, кое-что из этого он действительно мог сохранить, разве нет?

— Скажите, Джеймс, — спросил Фрэнсис под конец, когда кофе был уже выпит и можно было с чистой совестью расходиться. — Вы разбираетесь в кофе?

— В кофе? Ну, не сказал бы, чтобы как-то особенно… Так… Почему вы спрашиваете?

— У меня закончился кофе, — напомнил Фрэнсис. — А здесь он чертовски хорош. Я, конечно, совсем не умею его готовить…

— Это не так сложно, — уверил его Джеймс с мягкой улыбкой.

— Но и выбирать не умею.

Джеймс понимающе улыбнулся и поднялся из-за стола. Фрэнсис неловко поднялся следом, а Джеймс уже шёл между столиков к витрине, на которой стояли ароматно пахнущие пачки.

— Вот, — сказал Джеймс, возвращаясь назад и протягивая Фрэнсису небольшой пакет. — Раз вы угостили меня кофе, позвольте сделать вам подарок. Он уже смолот, вам просто надо залить кипятком ложку с горкой. Или больше, экспериментируйте. Если понравится, будете знать, что купить. Если нет…

— Посоветуете мне что-то ещё?

— И более вдумчиво.

***
— Итак, мы с вами подходим к своеобразному экватору, — сказал Джеймс, обводя глазами аудиторию. — Да, это всего лишь пятая лекция, но именно она будет особенной. Напомню, на прошлой лекции мы с вами обсуждали Тёмное Средневековье, о котором можно лишь строить догадки и спекулировать фактами, и эпоху Возрождения, о которой нам, наоборот, известно намного больше. Но и фактами о Возрождении можно изрядно спекулировать, опираясь лишь на какие-то разрозненные моменты. Напомню вам, что это не самый научный подход: фактами не стоит спекулировать. Всё, что я вам рассказал на предыдущей лекции — это, в основном, додумки и надстройки.

Джеймс сделал небольшую паузу и посмотрел в самый дальний угол аудитории, где обычно сидел Фрэнсис. Джеймс старался не высматривать его в толпе входящих в аудиторию студентов, но совсем удержаться не смог.

Фрэнсис был здесь. Сидел, подперев подбородок кулаком и откинувшись на жёсткую спинку сиденья, и внимательно смотрел ровно на Джеймса. Джеймс коротко улыбнулся ему и перевёл взгляд куда-то на середину ряда:

— После Возрождения всегда ставят Эпоху Просвещения со всеми её многочисленными источниками. Это, в общем, верно. Но между ними я хочу втиснуть коротенький отрезок — сравнительно коротенький, конечно, его определяют всего-то в восемьдесят лет — и затронуть одну из самых интересных тем, которые когда-либо случались в вашей и моей жизни. Кто догадается?

По рядам пробежался неуверенный шёпот. Джеймс выловил краем уха “Эпоха Эдо в Японии?”, “Точно про Войну Алой и Белой Розы!”, “Чёрт побери, какие это годы вообще?..”, покивал головой и кинул взгляд на Фрэнсиса. Тот вздёрнул брови и пожал плечами, мол, меня-то вы чего спрашиваете? Я дальше Ньютона и Гука не учил.

— Пиратство, друзья мои! — широко усмехнулся Джеймс, глядя прямо на Фрэнсиса. О нет, он ещё не знал. — Золотой век Пиратства с середины семнадцатого века и где-то до первой трети века восемнадцатого.

На задних рядах кто-то звучно отбил пять, и Джеймс тут же обратился в ту сторону:

— Уважаемые, вы уже догадались?

— Мателотаж! — хором ответили две довольные собой явно небинарные персоны, и Джеймс очаровательно улыбнулся:

— Браво! И, конечно, расскажу вам историю — реальную историю, как она до нас дошла, которую вы все, конечно, знаете. Обязаны знать или что вы делаете в этом классе?

— Поправляем урон, нанесённый исторической школой Дэвида Дженкинса! — звонко крикнули откуда-то слева, и аудиторию уже было не сдержать.

Джеймс гордо улыбнулся и снова глянул на Фрэнсиса. Нет, он ничего не пытался ему доказать, он хотел проверить, нормально ли ему быть практически единственным человеком, который ничего не понимает. Окружённый беснующейся, восторженной толпой, тот посмотрел прямо на Джеймса и скептически выгнул бровь, призывая продолжать.

— Тише, тише! — крикнул Джеймс и, дождавшись, когда шум стихнет, начал: — Как вы знаете, чем ближе к современности мы подходим, тем конкретнее становится история, и квир-история в том числе. Вместо размытых пятен появляются имена и лица, всё больше и больше. На сцену выходят доселе несправедливо задвинутые на заднюю полку женщины. В девятнадцатом веке мы уже сможем говорить о трансгендерных персонах, пусть даже слово и определение для них появится намного позже. Но пока мы в веке семнадцатом и говорить будем о гей-браках — может, не первых, но тогда отыщите мне факты…*

Время пролетело незаметно. После лекции его окружили студенты, практически не оставив ему времени на подготовку к следующей и уж тем более на какие-то личные дела, и о Фрэнсисе он вспомнил только через два часа. Джеймс на всякий случай проверил на кафедре физики, но там нашёлся только его аспирант, кажется, Джопсон. Джеймс видел его пару раз в одном уютном ЛГБТ-френдли баре в центре с прекрасноглазым аспирантом кафедры Античной Литературы Недом Литтлом, с которым недавно порвал Ирвинг, который с год назад аж целый месяц встречался с Данди… В общем, Джеймс не сомневался, что Джопсон его там тоже заметил.

— Я очень надеюсь, что ваш курс не закончится одним сезоном, — сказал ему Джопсон, пожимая руку, — и я смогу послушать его в следующий раз. Пока что эта возможность есть только у профессора Крозье.

— Если хотите, я всегда могу поделиться конспектами, — щедро предложил Джеймс.

Они оба знали, что конспекты не читает никто. Но иногда всё-таки кто-то читает, поэтому Джеймс сделал себе мысленную пометку.

Оставалось всего одно место, где он мог отыскать Фрэнсиса — где он знал, что его там можно найти. А если нет, то по крайней мере в пабе у Блэнки можно было весьма неплохо поесть, так что Джеймс направился в “Ужас на палубе”.

Фрэнсис сидел за стойкой и читал какую-то достаточно увесистую книгу. Рядом Блэнки протирал какие-то бокалы белоснежным полотенцем, насвистывая и периодически начиная нести полнейшую чушь:

— Я думаю, тебе стоит купить тот розовый костюм. Помнишь, с металликом такой?

— Угу, — соглашался Фрэнсис.

— И галстук к нему. Зелёную бабочку в малиновые огурцы.

— Ага.

— Я спрошу у Мэг, но думаю, она согласится: к такому костюму ещё нужны великолепные белоснежные башмаки. Да и добавить блёсток не помешает.

— М?..

— Она согласилась, Фрэнсис.

— Поздравляю…

Юный официант, помогавший Блэнки в зале, а сейчас отиравшийся тут же за стойкой, смущённо прикрывался ладонью и всё равно не мог сдержать смех. Впрочем, Блэнки, кажется, был не против.

— Твоя работа? — спросил он, заметив присоединившегося к ним Джеймса. — Он припёрся, достал эту книженцию, сказал “Я пока почитаю” и пропал для мира, как будто его прямо изнутри черепушки инопланетяне похитили.

— Угу, — согласился Фрэнсис, перелистывая страницу.

— Что читаете, Фрэнсис? — спросил Джеймс, запрыгивая на табурет рядом.

Фрэнсис вздрогнул и медленно поднял взгляд на Джеймса:

— О, ваша лекция уже закончилась? — удивлённо спросил он. — Так быстро?

— Прошло два часа, Фрэнки, — просветил его Блэнки. — Хорошо, что чтобы покушать, тебе мозги не понадобились.

— А я уже и поесть успел? — ещё сильнее удивился Фрэнсис.

Джеймс осторожно приподнял книгу за обложку и удовлетворённо хмыкнул:

— Похоже, это действительно моя работа, — сознался он, обнаружив знакомое название. — Простите, Томас, кажется, инопланетяне действительно похитили нашего Фрэнсиса из-за меня. И я даже знаю, с какой они были планеты. Но можно мне всё равно что-то у вас поесть?

Блэнки хмыкнул и, сделав знак официанту, ткнул пальцем куда-то в меню и полез в холодильник.

— Сегодня у вас гешприц**, — объявил он, наливая в два бокала яблочный сок и минеральную воду. — Итак, значит, это из-за тебя Фрэнки снова научился читать?

— Шутки у тебя, — хмыкнул Фрэнсис, вкладывая закладку в “Задачу трёх тел” — получилось почти в самый конец.

— О нет, — возразил Блэнки с широкой ухмылкой. — Шутки кончились. Ты только что согласился прийти на вечеринку в честь столетия Универсистета в розовом костюме с зелёной бабочкой и в белых туфлях. Скажи спасибо, что до каблуков дело не дошло.

Фрэнсис схватился за голову, а Джеймс рассмеялся:

— Вообще-то вам бы пошло.

— Нет! — рявкнул Фрэнсис. — Я туда вообще не собираюсь идти. Это развлечение для кого-то другого.

— И это развлечение будет у меня прямо тут, — сказал Блэнки. — Мы уже согласовали меню, и я договорился одолжить в соседнем баре караоке.

— О боже…

— Я надеялся, ты для нас споёшь.

— Ни за что!

— А я надеялся, — вклинился Джеймс, — что увижу вас там, Фрэнсис. Без вас это будет очень скучная вечеринка.

— Она и со мной будет скучная.

— Там будет караоке, ты глухой, что ли? — возмутился Блэнки. — Как может быть скучной вечеринка с караоке?

— Ещё ни одна университетская официальная вечеринка не была прикольной. Да и в целом вечеринки…

— Официальная будет у вас в актовом зале, — фыркнул Блэнки. — Там сэр Джон будет три часа толкать речи, и вот туда как раз можешь не идти. А здесь чтобы был как штык!

Официант вынес из кухни тяжёлое блюдо с запечёным в специях картофелем и белой рыбой и опустил перед Джеймсом. Джеймс тут же накинулся на еду, вполуха вслушиваясь в перебранку, которая пустилась по второму кругу: розовый костюм, караоке, белые туфли, нет, никакой выпивки, пой в караоке в трезвую… Это даже было забавно.

— Однажды ты выведешь меня из себя и я совершу что-то страшное, — взвыл в конце концов Фрэнсис, отталкивая от себя бокал, который Блэнки ловко перехватил на полпути к краю.

— Что такого страшного ты можешь совершить? — хмыкнул Блэнки.

— А ты давно был в туалете для посетителей?

— Ах ты чёрт! — возмутился Блэнки и кинулся прочь из-за стойки.

Фрэнсис довольно ухмыльнулся и повернулся, наконец, к Джеймсу.

— Так вы зачем-то меня искали? — спросил он.

Джеймс кивнул, деликатно обсасывая рыбью кость и откладывая её на край тарелки:

— Ничего срочного. Так, хотел поболтать с вами о том о сём.

— Например?

— Мм… Понравился ли вам кофе? Как вам книга? Пойдёте ли вы на уже упомянутую сегодня вечеринку? А ещё, — он ухмыльнулся не хуже Фрэнсиса минутой ранее, — вы пропустили уже четыре семинара, и я собирался спросить, придёте ли вы на пятый…

Фрэнсис заметно смутился и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, когда из туалета раздался нецензурный вопль, мощью которого можно было бы вышибить дверь.

— Теперь мне тоже интересно, что там такое, — хмыкнул Джеймс.

— О, вам понравится, — довольно ответил Фрэнсис. — Всего лишь персональная квир-история Тома Блэнки.

По дороге в туалет Фрэнсис рассказал, как примерно год назад в отместку за именное меню нацарапал на двери туалета безобидное признание в искренности и верности (уже на этой формулировке Джеймс расхохотался так, что заболели щёки), а те, кто заходил туда позже, видимо, решили дополнить и улучшить…

— Фрэнсис Крозье, ты не достоин звания профессора! — возмущался Блэнки, хлопая глазами и сжимая и разжимая кулаки. — Это вообще поступок пятиклассника! Вот это всё!

— Если бы ты почаще заглядывал в туалет в собственном пабе, — ехидно заметил Фрэнсис, — ты бы знал, что моего здесь практически ничего. Я всего лишь задал направление мысли, остальное — народное творчество.

— У меня есть туалет для персонала, — буркнул Блэнки, и вдруг резко переменился в лице. — Том! Джон-сука-Диггл! Кто из вас, сволочей, знал об этом?!

Он унёсся на кухню, из которой раздавался смачный гогот, а Джеймс, наконец, получил возможность заглянуть внутрь и узнать, в чём же дело.

Туалет в пабе “Ужас на палубе” был всего один, и только поэтому гендерно-нейтральный. Всю внутреннюю дверь кто-то исписал, исчертил, исцарапал и изрисовал, но самое пошлое и ожидаемое, что Джеймсу удалось отыскать в этой какофонии, была скромно нацарапанная ключами надпись “Том Блэнки ♥ сэр Джон”. Дальше народная мысль действительно пошла развиваться. Кто-то написал “Этот тот сэр Джон, о котором я думаю?”, и им отвечали: “Не знаю, но романтика жива”; “Том это хозяин паба”; “Думает ли он ночами о своём Джоне?”; “Между прочим, его Джон — рыцарь!”. Дальше дорога любви увела переписку в отчаянный романтизм: кто-то нацарапал крест какого-то из рыцарских орденов; кто-то принёс и приклеил рисунок, в котором угадывался Блэнки с разбитым сердцем. После этого, самого по виду старого рисунка, появилось ещё несколько отличного качества скетчей — уже не с Томом, а просто. Ниже и выше стали появляться надписи в духе “Как я понимаю бедного Тома” и рассказы о чьих-то разбитых сердцах. Джеймс даже нашёл листок с сонетом о разбитом сердце. Он мог бы заподозрить здесь дело рук Бридженса из-за выбора стиха — витиеватого, прекрасно-классического, как раз в его духе, но почерк был незнакомый.

— Ставлю на то, что это Гарри Пеглар посвятил своему любимому профессору, — вздохнул Джеймс, указывая на листок. — Надо будет намекнуть Джону, чтобы не мучал уже пацана…

— Только не говорите, что речь идёт о Джоне Бридженсе, — хмыкнул Фрэнсис, вчитавшись в сонет.

— А вы знаете каких-то ещё профессоров по имени Джон, ценителей классической литературы? — приподнял брови Джеймс. — Штат в Университете не такой уж и большой.

— Но при чём здесь?..

— Ох чёрт, — Джеймс провёл пальцами по лицу, поняв, что Бридженс наверняка до сих пор “в шкафу” и вряд ли когда-нибудь выйдет. — Знаете, Фрэнсис, есть вещи, которые я не могу вам рассказать по этическим соображениям. И так сболтнул слишком много… Что-то я с вами излишне расслабился.

Джеймс прикрыл дверь в туалет, оставив чужие тайны в их былой приватности, и протиснулся мимо Фрэнсиса в зал. Блэнки встретил их скрещенными на груди руками и лицом, не предвещающим ничего хорошего.

— Если вы думаете, что это из-за меня… — начал было Джеймс, но Блэнки только хмыкнул и махнул ему рукой.

— Расслабься, парень, — сказал он, — мир не вертится вокруг тебя. Ты ещё не родился, а Фрэнки уже был задницей бабуина. — Он отодвинул Джеймса в сторону и наставил палец на Фрэнсиса: — Ты. Появишься. На вечеринке с караоке. Розовый костюм опционален, но я буду ожидать от тебя хотя бы галстук, — жёстко сказал он.

Фрэнсис вздохнул и поднял руки, сдаваясь.

— Ты хотя бы дашь мне выбрать песни? — осторожно спросил он.

— Не волнуйся, там будут только твои любимые, — немедленно разулыбался Блэнки, но по этой улыбке нельзя было сказать, что Фрэнсис прощён. — А теперь проваливайте вы оба, на сегодня я зол. Фитцджеймс, вы тоже приходите на вечеринку, — велел Блэнки. — Вам понравится.

— Я собирался так или иначе, — кивнул Джеймс, вынимая кошелёк и понимая, что налички там всего пять фунтов. — Извините, понятия не имею, сколько у вас стоила рыба… И вообще, вам можно платить картой?

Блэнки махнул официанту, видимо, Тому и ворча удалился в подсобку.

*Первые гей браки https://t.me/c/1796041583/664
**гешприц — популярный в Германии безалкогольный напиток, состоящий из сока, разбавленного несладкой газированной водой.

***

Когда они вышли с Фрэнсисом на улицу, в очередной раз собрался дождь. Не проливной, но отвратительно моросящий: эту часть осени Джеймс, пожалуй, любил меньше всего.

— Если вы хотите продолжить, то лучше нам куда-то спрятаться, — сказал Фрэнсис, зябко ёжась. Он был без шарфа и головного убора, и его куртка выглядела так, словно совсем недавно уже попала под дождь и лишь немного высохла с тех пор. — Или могу подвезти вас куда скажете, чтобы вы не…

— Не переживайте об этом, — покачал головой Джеймс. — Но я бы действительно выпил кофе. К тому же вы меня когда-то приглашали.

— Тогда ведите, — кивнул Фрэнсис. — Вы разбираетесь в этом явно лучше меня.

Может, из-за дождя в любимой кофейне Джеймса было не протолкнуться. Джеймс кинул на Фрэнсиса неуверенный взгляд: уверен ли он? Внутрь как будто набилась добрая половина Университета: Джеймс радостно помахал Данди, который о чём-то беседовал с лёгким на помине Бридженсом, заметил двух ярких персон, на которых часто обращал внимание на своих лекциях, ещё несколько студенческих и аспирантских смутно знакомых ему лиц. Точно ли Фрэнсис хочет, чтобы вся эта толпа увидела их за одним столиком?

Фрэнсис на него не смотрел. Он вдруг сорвался с места и занял едва освободившийся столик в дальнем углу у окна. На нём ещё стояли оставленные чашки, а одна из барист спешила к ним с тряпкой, едва успев заметить, что столик освободился.

— По крайней мере, мы не будем пить кофе стоя, — сказал Фрэнсис, возвращаясь к Джеймсу без куртки. — Посоветуете мне здесь что-нибудь?

Джеймс улыбнулся:

— Давайте я возьму нам на двоих фильтр, а вы угостите меня вот этим пирожным с малиной.

— Это ваше любимое? — кивнув, спросил Фрэнсис.

— Да. Я обычно их не застаю, поэтому беру всегда, когда вижу.

— Если вас не смутит, возьму себе такое же. Ненавижу выбирать.

Джеймс пожал плечами — почему он должен быть против? — и, подхватив кофе, направился к занятому Фрэнсисом столику. Пальто под дождём отвратительно промокло, и радовало только то, что до дома отсюда было идти всего несколько кварталов. Джеймс надеялся, что до завтра оно успеет высохнуть в его достаточно холодной квартирке, и надевать снова сырое не придётся. Он слишком любил это пальто, к тому же оно слишком идеально подходило его осеннему настроению. Только с влюблённостью никак не складывалось.

— Мне нравится ваш костюм, — неожиданно послышался голос Фрэнсиса у него из-за спины. — Вам невероятно идёт, Джеймс.

Следом появились два малиновых пирожных и он сам. На бледных щеках, слегка побитых ветряной оспой, выступил лёгкий румянец. Джеймс улыбнулся, чувствуя одновременно гордость за то, что человек научился с ним говорить комплименты, и тёплую благодарность.

— Я заметил, что если я не ношу ничего вызывающе-яркого, вы испытываете ко мне меньше раздражения, — хмыкнул он, усаживаясь за стол. Сегодня он был в пиджаке приятного голубовато-металлического оттенка и брюках на несколько тонов темнее, плотно облегающих бёдра. Из-под пиджака выглядывал белый ворот тонкого кашемирового свитера, поверх которого Джеймс надел цепочку с серебряным кулоном в виде компаса. — Только не думайте, что это для вас. У меня просто такое настроение.

— Я и не думал, — пожал плечами Фрэнсис, разливая по чашкам кофе. — Мне просто захотелось сказать вам это. Не стоит?

— Да нет, почему же, — возразил Джеймс. Приятное тепло от этих слов растеклось по слегка сжавшимся лёгким, застряло в горле. — Мне очень приятно это слышать.

— Я рад, — сухо сказал Фрэнсис, пряча улыбку в чашке с кофе. — Могу я задать вам, возможно, глупый вопрос?

— Фрэнсис, вы же преподаватель, — попенял Джеймс, — не бывает глупых вопросов.

— Вы сказали, что о некоторых вещах не говорите по этическим соображениям. Могу я узнать, что именно вы имели в виду?

Джеймс смущенно оглянулся на столик, за которым о чём-то продолжали болтать Данди и Джон, и заметил в дальнем углу несчастно поглядывавшего на них Гарри Пеглара. Он плохо его знал, но всё-таки был уверен, что это именно он. Данди поднял голову и заметил Джеймса. Фрэнсиса он, конечно, тоже заметил, вздёрнул брови, на что Джеймс глазами показал ему: не туда смотришь, оглянись. Джон их переглядки тоже заметил, кивнул с мягкой улыбкой Джеймсу и Фрэнсису, и обернулся вслед за Данди.

Бедный Гарри Пеглар, подумал Джеймс с сожалением. Он понятия не имел, что там у них происходит с Джоном, хоть и был уверен, что Данди не стал бы вклиниваться между ними. Но всё же он явно не хотел оказаться замеченным сразу всеми. Он замер, испуганно перебегая глазами с Данди на Джона и обратно, и, по всему судя, уже собирался бежать. Данди со вздохом встал, то ли собираясь уйти, то ли пойти говорить с Пегларом, но Бридженс остановил его жестом и поднялся сам. Неловко подхватив портфель и прижав к груди шляпу, он пересел к Пеглару, похоже, сильно удивив и себя, и самого Гарри.

Джеймс снова встретился взглядом с Данди, и тот ободряюще кивнул. И вздёрнул брови, глядя на Фрэнсиса.

— Мм, извините, Фрэнсис, — вздохнул Джеймс, возвращаясь в беседу.

Тот насмешливо фыркнул в чашку:

— Если вы хотели скрыть от меня ориентацию Бридженса, то о ней всем давно известно. Как и то, что в него влюбился его собственный бывший студент.

— Вот это и есть та этическая сторона вопроса, о которой вы спрашивали, — сказал Джеймс, собираясь с мыслями. — Это называется “аутинг” — раскрытие подробностей о человеке без его на то согласия и активного участия.

— Я думал, это называется “сплетня”, — пожал плечами Фрэнсис.

— Сплетня — это если бы ваш приятель Том Блэнки всем подряд рассказывал, что вы катили яйца к Софии Крэкрофт, а она предпочла вам, бедному профессору физики с алкоголизмом в анамнезе, ммм, скажем… Кого?

— Моего лучшего друга Джеймса Росса, — горько хмыкнул Фрэнсис. — К несчастью (хотя, по-моему, к счастью), безнадёжно женатого однолюба.

— Вот это — сплетня, — кивнул Джеймс, не зацикливаясь на деталях. — Вам, как её непосредственному участнику, может быть неприятно, но вашей жизни или вашей работе эта дрянная ситуация не угрожает. Не сама ваша любовная драма, конечно, а тот факт, что о ней узнает случайно ваш коллега Джеймс Фитцджеймс, например. Не угрожает?

— Предположим, — согласился Фрэнсис. — Хотя ощущается как дрянь. И насчёт работы я бы поспорил: отношения с сэром Джоном после этого у меня весьма натянутые.

— Если вы скажете, что до этого вы с сэром Джоном были лучшими друзьями, ходили пить пиво каждую пятницу и всё такое, я вам не поверю, — усмехнулся Джеймс, и Фрэнсис, подтверждая его слова, скривился. — Но вот если бы, скажем, вы были геем и жили в маленькой деревне, где каждый мужчина напоказ гомофобен, вы, пожалуй, не захотели бы, чтобы кто-то начал распускать про вас слухи, мол, Фрэнсис Крозье любит соснуть пару членов по пятницам. Не правда ли?

Фрэнсис задумчиво смотрел в пустоту прямо за плечом Джеймса и долго молчал, но наконец кивнул:

— Не сказал бы, что ситуации идентичные, но я понял вас. Да, пожалуй, я бы предпочёл из деревни уехать и никогда не возвращаться, и уж точно не хотел бы, чтобы кто-то знал.

— Ситуации не идентичные, конечно. Я позволил себе гиперболизировать её, чтобы вам было понятнее. Но в целом, каждый человек достоин того, чтобы его тайну берегли, не спрашивая причин. Кто-то, как я, выбирает не прятаться. Кто-то, как Джон, предпочитает не распространяться — знают только свои. Есть и такие, которые женятся и заводят детей, только бы об их “склонностях” не подозревали, а заподозрив, отметали. Это не всегда несчастные люди, но и не всегда счастливые. Бывает по-разному, Фрэнсис.

Фрэнсис опустил подбородок на сцепленные в замок пальцы и снова посмотрел куда-то в никуда. Джеймс, в свою очередь, смотрел на него и в очередной раз задавался вопросом: зачем ему это всё? Приятно, что человек, которого он считал гомофобом, оказался совсем даже наоборот — человеком, пытающимся понять. Здорово, что он умел принять что-то новое для себя, здорово, что задавал вопросы и обдумывал ответы. Но в чём, чёрт побери, была причина? У всего должна быть причина, но Джеймс её упорно не видел.

— Могу я задать вам личный вопрос? — спросил Фрэнсис. Его взгляд всё ещё блуждал где-то между столиками и тёплой витриной с пирожными, к которым ни один из них так и не притронулся.

— Не обещаю, что отвечу, но рискните, — удивлённо кивнул Джеймс.

— Почему вы решили не скрываться?

Джеймс хмыкнул, поражённый тем, как этот человек умеет заглянуть в самую суть и задать самый точный вопрос. Не верилось, но Фрэнсис снова это сделал.

— Это, к сожалению, решили без моего ведома. А я просто рассудил, что раз моя тайна больше не тайна, то и нечего теперь делать вид, что я — это не я. Даже то, что я уехал из того города, меня не спасло бы, если бы я боялся собственной тени, да?

Он вспомнил Джона — не Бридженса, конечно, Джона Барроу, очаровательного богатенького сукина сына, который обиделся на то, что Джеймс решил с ним расстаться. Возможно, он бы расстался с Джеймсом сам, но ждать, когда же на его сиятельство снизойдёт, было уже невмоготу. Джон выложил в Фейсбук его приватные фотографии — никакой порнографии, к счастью, всего лишь Джеймс Фитцджеймс в облегающем красном платье, на каблуках и в колготках в сеточку, — и они, конечно, мгновенно долетели до всех, кто был на Барроу подписан — а это были десятки тысяч человек. Джеймс плохо помнил, что тогда происходило: он, кажется, бился в истерике, разрываемый одновременно глубоким чувством обиды, предательства и несчастья, а Данди, прилетевший мгновенно, едва увидев пост, крепко держал его поперёк туловища и не давал в руки смартфон.

На следующий день, проснувшись совершенно разбитым и выгоревшим, Джеймс вытащил смартфон у Данди из-под задницы и репостнул фотографии с подписью “Gay and proud”. И больше никогда не убирал радужную аватарку. Вряд ли это можно было назвать каминг-аутом. Каминг-аут — дело добровольное.

— Джеймс, — тихо позвал Фрэнсис, накрывая его руку. — Простите. Я не должен был спрашивать. Мне очень жаль, Джеймс.

Джеймс удивлённо посмотрел на него, попытался вдохнуть — и понял, что плачет.

***
Это становилось то ли дурацкой привычкой, то ли странной традицией: не спать из-за Джеймса Фитцджеймса. Правда, в этот раз Фрэнсис не вступал в бесконечный спор с химерами подсознаний. В этот раз он вертелся, закутавшись в своё снова сырое и холодное одеяло, словно в кокон, и никак не мог выкинуть из головы случившееся.

Вот Джеймс совершенно бесстрастным голосом говорит: “Меня не спасло бы, если бы я боялся собственной тени, да?”

А вот он замирает, глядя в пространство, вдруг начинает мелко дрожать, и по его щекам скатываются тяжёлые прозрачные капли. Одна, две — большего Фрэнсис не выдерживает, берёт его за руки, пытаясь приободрить. Эти две одинокие слезы бьют под дых. Дыхание перехватывает от подозрительно знакомой боли.

Нет, Фрэнсис не знал, каково это, когда “аутят”. Но он знал, каково, когда твою тайну, которую ты доверил, которую разделил с другим человеком, выставляют напоказ. Он знал, каково это — чувствовать себя преданным, и он почему-то был более чем уверен, что без предательства там не обошлось.

Конечно, он не стал спрашивать, что так расстроило Джеймса. Напротив, он встал из-за столика, чтобы дать Джеймсу время и пространство прийти в себя, и пошёл к витрине просить какую-нибудь упаковку для нетронутых пирожных. После он помог Джеймсу накинуть пальто на плечи (такое же отвратительно отсыревшее из-за дождя, как и всё вокруг) и повёл к выходу, аккуратно придерживая за плечо. Довёл до машины, удачно припаркованной поближе к “Ужасу на палубе” и довёз до дома, оказавшегося где-то на полпути от Университета к его собственному дому. Бережно вложил ему в руки коробку с пирожными и раз десять спросил, точно ли с Джеймсом всё будет в порядке.

И только потом, вернувшись в собственную холодную квартиру и забравшись вечером под сырое одеяло, понял, что никак не может перестать об этом думать. И вспоминать заодно, как это было с ним самим.

Со стороны могло показаться, что всё в жизни Фрэнсиса вращалось когда-то вокруг Софии. И в каком-то смысле так и было. Это был единственный раз, когда он любил женщину. И, видят солнечные фотоны, очень бы хотел, чтобы это было не так. Чтобы София не была единственной в своём роде. Или чтобы всё закончилось для него не так больно. Или чтобы он вообще её не встретил. Чтобы это была прекрасная история мимолётной любви. Фрэнсис хотел бы.

Но вместо нежных и щемящих душу воспоминаний София оставила ему только горечь и боль. Он помнил, как она отказала ему в первый раз — вежливо, используя какие-то совсем нейтральные фразы в духе “Дядя Джон будет недоволен”. Что ему стоило тогда согласиться с тем, что не надо расстраивать чёртова “дядю Джона”? Нет, в нём взыграла ярость. Он пришёл к ней снова с тем же предложением и с речью о том, что София — взрослая и свободная женщина и никакой дядя, никакая матушка, ни даже сама Её Величество Королева не могут принимать за неё решения…

София рассмеялась ему в лицо. Никогда раньше она не смеялась так. По крайней мере, не при нём. Она смеялась и говорила: говорила о том, что он, Фрэнсис Крозье, полнейший неудачник, недостойный не то что её руки, а даже стоять с ней в одной комнате. Говорила, что смертельно устала от его настойчивости и что теперь действительно расскажет дядюшке, какие у него профессора. Говорила, что если и выбирать из нердов (она так и сказала — “нердов”, Фрэнсис понятия не имел, что это значило и так и не решился узнать), то уж лучше она выберет во всех смыслах великолепного и достойного Джеймса Росса, его, Крозье, лучшего друга…

Она много чего сказала ему в тот день. Ему хватило сил дослушать и просто уйти. Ему не хватило сил рассказать Джеймсу о матримониальных намерениях Софии Крэкрофт — через неделю Джеймс и Энн прислали приглашение на свадьбу, и Софии там, конечно, не было. Фрэнсис даже не испытывал злорадства по этому поводу — только усталость и бесконечную боль обиды. Кажется, именно тогда он и начал пить. Думал, что это поможет забыть — и слишком поздно обнаружил, что алкоголь только делает хуже.

Сэру Джону София, по видимому, действительно рассказала что-то, но Фрэнсис понятия не имел, что конкретно. Он смутно помнил, как сэр Джон орал на него в его собственном кабинете, и не уволил, видимо, лишь потому, что не было оснований, а физики-теоретики не выстраивались в очереди, чтобы преподавать в Университете. У Фрэнсиса хватило ума не приходить на работу пьяным и не пить на рабочем месте, чтобы оснований и не появилось (он до сих пор не понимал, как ему это удалось), но зато вечера и выходные были посвящены этому на сто процентов.

Фрэнсис ненавидел вспоминать об этом тёмном времени, тёмном буквально — в его памяти практически не осталось ничего. Всё, что было между гневной отповедью Софии и лужайкой у дома Франклинов, напрочь вымылось из памяти хмелём и спиртом.

Джеймс оказался сильнее него. Вместо того пути, который выбрал Фрэнсис — сдаться и разрушить себя до основания, Джеймс выбрал переступить через всех обидчиков и сделать так, чтобы его нечем больше было шантажировать или ломать (Фрэнсис не знал точно, но чувствовал, что за этими слезами кроется что-то такое). И всё же даже Джеймс не выкован из железа. Фрэнсису хотелось бы, чтобы Джеймсу никогда не пришлось испытать ничего подобного. Никто не заслуживал предательства. Никто не заслуживал растоптанных чувств. Никто не заслуживал насилия, пусть это даже “всего лишь” насильная демонстрация миру сокровенных тайн или чувств. Джеймс заслуживал лучшего, это совершенно точно, но…

Но мир не был идеальным и никогда не прислушивался к желаниям Фрэнсиса. И Фрэнсис даже не знал, как Джеймса поддержать и приободрить. Они с Джеймсом были из разных миров, и Фрэнсис понятия не имел, почему они с Джеймсом стали дружески общаться вместо того, чтобы просто блюсти вежливый нейтралитет. Что Джеймс нашёл в таком старом неудачнике, как Фрэнсис, который даже не знал, чем трансвестит отличается от трансгендера? Уж точно не знание старых фильмов, не так ли?..

Внезапная мысль вспыхнула в его голове — не как лампочка, скорее словно удар током. Отличная мысль. По крайней мере в тот момент, в полудрёме в отсыревшей кровати, она показалась Фрэнсису почти гениальной.

Он нащупал на тумбочке смартфон и написал Блэнки:

“Если разрешишь мне выбрать песню, я сделаю так, что эта вечеринка запомнится на века”.

“Внимательно читаю твои буковки”, — пришёл немедленный ответ, заставив Фрэнсиса улыбнуться. Тон Блэнки через сообщение явственно говорил, что на него не злятся по-настоящему и вот-вот готовы простить.

Он отправил ещё одно-единственное сообщение, отложил телефон и завернулся в одеяло поплотнее. И уже засыпая подумал, что вообще-то и эту проблему — холода и сырости — тоже можно решить. И не мучать себя.

***
На седьмую лекцию пришло как-то подозрительно много народу. Джеймс мог бы предположить, что всё дело в теме лекции, которые он анонсировал открыто. Эпохой Просвещения всегда интересовались много, даже без контекста, а контекст заслуживал всё внимание мира. Именно с этого времени документальных источников становилось всё больше, и уже можно было судить о чём-то не умозрительно, но статистически*.

Одни только де Сад и фон Захер-Мазох могли приманить огромное количество слушателей, но Джеймс совершенно не собирался уделять им больше времени, чем они того заслуживали. О нет, близилась Викторианская эпоха и Новое Время, и ему определённо было нужно размяться!..

Он привычно просканировал взглядом амфитеатр. Фрэнсиса ещё не было, хотя Джеймс в этот раз был уверен, что он придёт. Студенты непривычно тихо рассаживались по местам, кто-то сбивался в плотные кучки, что тоже было весьма необычно, и всё вокруг наполнял шёпот. Не гвалт полусотни голосов, а тихий деликатный шелест. Кто-то постоянно посматривал на дверь.

Джеймс не собирался прислушиваться. По себе знал: чем меньше знаешь, что там на уме у твоих студентов, тем спокойнее на душе. Но пара девушек, сидевших на первом ряду, шепталась как-то уж слишком громко, а Джеймсу в ожидании начала лекции было совершенно нечем заняться. И совершенно не хотелось погружаться в свои мысли.

— Вообще-то ничего такого не было, — тихо говорила одна девушка другой. — И вроде бы никто так и не услышал, о чём они говорили. Но Марион говорит, что стояла где-то позади Крозье и видела, как профессор Фитцджеймс вдруг заплакал…

“О, господи…” — подумал Джеймс. — “О господи, только не это…”

— Крозье его чем-то обидел? — возмутилась вторая. — Блин, так и знала, что он…

— В том-то и дело! — перебила её первая. — Он взял его за руку. А потом помог одеться и куда-то увёл, очень мило придерживая за плечи.

— А ты сама видела?

— У Марион есть видео! — торжественно прошептала первая. — Так что да, видела…

“О боже”, – подумал Джеймс, едва сдерживаясь, чтобы не закрыть лицо ладонью, и надеясь, что не покраснел с головы до ног.

— О боже! — восхищённо выдохнула вторая. — Мне это нужно!

— Покажу после пары, — ответила первая. — Мне кажется, я их…

— Дамы, — тихо сказал Джеймс, незаметно подобравшись ближе. — Огромная просьба. Сделайте так, чтобы профессор Крозье не услышал слово “шипперство” и все от него производные ни от вас, ни от кого-либо ещё. Иначе мне будет ну крайне неловко.

— Ой, — вздрогнула первая из девушек. — Простите, профессор…

— Мы передадим, — смущённо пообещала вторая.

— А он разве не в ку?..

— Уверяю вас, он не в курсе.

Отойдя от них, Джеймс поднял голову и увидел, наконец, что Фрэнсис уже появился и аккуратно пробирается между рядами к своему привычному месту в дальнем углу. Заметив взгляд Джеймса, он улыбнулся и коротко кивнул, и Джеймс улыбнулся ему в ответ, размышляя, не совершил ли он ошибку и не послужит ли его осведомлённость толчком к ещё более сильной волне шипперства. Впрочем, он не собирался этому сопротивляться, прекрасно понимая, что это неизбежно.

Главное, чтобы Фрэнсис не воспринял это на свой счёт. Хотя всё, что происходило с ними в последнее время, говорило о том, что Фрэнсис вполне мог и не оскорбиться, узнав, что студенты пишут про него фанфикшн и рисуют фанарт…

Впрочем, проверять, так ли это, Джеймс пока не был готов.

*На самом деле я (автор) не знаю, так ли это. Это всего лишь моё эмпирическое предположение, основанное на (предположении о) том, что начиная с примерно XVIII литература и пресса начинают развиваться лавинообразно в сравнении с предыдущими эпохами. Мне было очень лень гуглить и я не историк, прошу пожалуйста понять и не воспринимать этот фик как историческую справку.

***
Празднование столетия Университета назначили на середину октября, на субботу, и в пятницу вечером Джеймс вдруг понял, что совершенно не готов. Нет, конечно, у него всегда была пара опций в гардеробе на все случаи жизни от посещения церкви (неизвестно зачем) до безудержного дрэга с ним в главной роли (он никогда не выступал в дрэге, но когда его это останавливало?). Но обычно к таким событиями он готовился заранее. А тут забыл совершенно, не спасли даже периодические напоминания ото всех подряд.

Он встал перед распахнутым шкафом, блуждая взглядом по полкам и вешалкам и пытаясь вспомнить, что у него вообще есть, и в голову приходило только то, что он носил в последние недели. Удивительно, но настроения эпатировать публику у него в эту осень не появлялось совершенно: ему хотелось уюта и тепла, и дожди зарядили как будто слишком рано, и ему просто хотелось надеть любимое пальто, и обмотаться шарфом, и какая разница, что там под ними?

Ему хотелось тепла, которого, если подумать, он давно не испытывал — до этой осени. И дело было вовсе не в достаточно приличных костюмах, вовсе нет. Дело было во Фрэнсисе, мать его, Крозье, который вдруг взял и ворвался в его жизнь, один за другим ломая все возможные существующие барьеры.

Джеймс думал, что Крозье гомофоб. Фрэнсис так стремился развеять это мнение о себе, что Джеймс больше не понимал, как на самом деле.

Джеймс думал, что Крозье его ненавидит, и просто хотел какого-то покоя от его нападок. Фрэнсис, едва узнав, что Джеймс не хочет ненависти, вдруг подарил ему… Дружбу? Возможность дружбы? Чем бы оно ни было, оно грело Джеймса куда вернее, чем тёплый шарф и горячие напитки.

Джеймс думал, что Крозье терпеть не может то, как он, Джеймс, одевается, и всё выглядело так, что из-за и ради расположения Фрэнсиса он начал одеваться “прилично”. И Джеймсу вдруг захотелось узнать, что будет, если он снова наденет что-то возмутительное.

Нет, он не готовился заранее, но кое-что достаточно возмутительное у него в гардеробе имелось.

***
На официальной части, как и предсказывал Том Блэнки, было невероятно скучно. Сэр Джон что-то говорил со сцены, принимал поздравления от каких-то больших важных шишек, которых Джеймс в лицо не знал и знать не хотел. Кто-то пел, кто-то что-то говорил — много речей, суть которых сводилась к простому и понятному тезису: “Сто лет — это не так уж и много, и такой скукоты можно было и не разводить”.

— Напомни, зачем мы здесь? — со вздохом спросил Джеймс у Данди, чинно сложившего руки на коленях.

Он искренне надеялся, что по нему куда меньше очевидно, что он готов сорваться в любую минуту и сбежать, чем по Данди. Тот сразу нарядился так, словно собирался на вечеринку, и, в целом, его можно было понять. Все вокруг собирались на вечеринку (Джеймс понятия не имел, как они все втиснутся в “Ужас на палубе”, но это была уже проблема Блэнки), но сначала нужно было отсидеть на официальной части и постараться не заснуть совсем уж в наглую.

— Мы здесь, потому что иначе никак не пробраться на вечеринку, — подтвердил Данди его мысли, поправляя воротничок пиджака, из-под которого сияла на весь зал золотистая блуза. С брюками Данди даже заморачиваться не стал, сразу натянув неприлично облегающие чёрные скинни. Если Джеймс помнил гардероб Данди правильно, это должно было произвести фурор, пусть даже и было вполне обычным образом для пятничного похода в клуб. — К слову о вечеринке: я надеюсь, ты не собираешься пойти туда в этом?

Джеймс тонко улыбнулся:

— Ты во мне сомневаешься?

— Нет, — усмехнулся Данди. — Но я заметил, что один стрёмный физик начал на тебя влиять…

— Он не стрёмный, — вздохнул Джеймс. — Он, как оказалось, вполне обычный незлой человек. И он на меня не влияет. Уж точно не настолько, чтобы я упустил шанс прийти на вечеринку и уронить всех, решительно всех.

— Я слышал, сэр Джон не собирается туда даже заглядывать, — широко усмехнулся Данди, меняя тему.

— Тем проще.

Едва высидев два часа мероприятия и старательно игнорируя присутствие Фрэнсиса в зале в зоне прямой видимости, Джеймс подхватил Данди под локоть и понёсся впереди всей толпы в паб. Вещи он закинул к Блэнки заранее, заставив Данди сделать то же самое, и стряс с Блэнки страшную клятву, что тот будет держать язык за зубами.

Первым делом он схватил свою сумку и заперся в единственном туалете, чтобы наспех стянуть и убрать в сумку костюм, в котором просидел всю официальную часть. Он уже и не помнил, когда переодевался в такой спешке в последний раз. Про макияж и говорить нечего: когда он наконец взялся за тени, в туалетную дверь начали робко стучать.

— Пять минут! — крикнул он, растушёвывая тёмно-серые тени и открывая золотистую тушь.

— За пять минут произойдёт катастрофа! — голос из-за двери он не узнал, да и не до того было. Поэтому он просто посоветовал пойти к хозяину паба и попроситься в туалет для персонала, и за дверью затихли.

Тем не менее Джеймс ускорился, и справился даже быстрее, чем за пять минут. Окинул себя взглядом в зеркало: недоработки, конечно, оставались, но в целом выглядело неплохо. На его взгляд даже не возмутительно.

Он сунул ноги в туфли, мимоходом полюбовавшись, как узор на колготках лёг на колени и стройные икры, подхватил сумку и лёгким движением руки распахнул дверь, радуясь, что из общего зала в туалет вёл небольшой коридор. Иначе его появление произвело бы совершенный фурор.

Данди перехватил его у двери в зал, отодвинул от себя на расстояние вытянутых рук, разулыбался от уха до уха:

— Вот теперь узнаю старого доброго Джеймса!

— Как тебе? — спросил Джеймс, заправляя за ухо непослушные волосы. Времени на укладку не хватило, а если бы и было, он всё равно забыл дома и расчёску, и воск — пришлось справляться так.

— Ну, ты очевидно не готовился, но смотрится неплохо, — кивнул Данди. — Я бы сказал, что ты можешь и лучше, но твой физик впечатлится так или иначе.

— Он не мой, — возмутился Джеймс. — Чего началось-то, ну?

— Да у меня все студенты на ушах после вашего появления в кафе, — хмыкнул Данди. — Так что твой он или не твой, а ао3 я через недельку проверю.

— Господи боже мой, — выдохнул Джеймс. — Надеюсь, у них хватит ума публиковать под замком. Не хочу, чтобы однажды вместо моих научных работ нашли про меня фанфики. Да и Фрэнсис этого вряд ли хочет.

— Фрэнсис вряд ли знает, что такое фанфики, — рассмеялся Данди.

— Он умеет пользоваться гуглом, даже если ты думаешь обратное, поэтому быстро узнает. Кстати, ты не видел, он уже там?

— Вроде бы ещё нет. А что такое, хочешь сделать сюрприз? — поиграл бровями Данди, подхватывая Джеймса под руку и толкая дверь в зал.

— А если хочу? — хмыкнул Джеймс, оглядывая зал.

Народ медленно собирался и в целом полностью соответствовал заявленной вечеринке с караоке: приходили только те, кому это нравилось. Хотя были и сюрпризы: в дальнем углу он заметил Силну, ботаника с непроизносимой фамилией, которую знал вовсе не из-за этой фамилии, а потому что она ходила на курсы культурологии, которые вёл научный руководитель Данди. Силна потягивала какое-то пшеничное, даже на вид ужасно горькое пиво и лениво смотрела на двух спорящих о чём-то медиков в паре метров от неё. Одного из них Джеймс тоже узнал (и тоже не ожидал встретить его здесь) — это был Гудсир, в густые кудри которого он на минутку вкрашился прошлой весной, пока не узнал, что тот безнадёжный гетеро.

Рядом кто-то протяжно присвистнул, заставив Джеймса поморщиться, а затем расхохотался голосом Блэнки:

— Фрэнки будет в восторге, даже если это не для него!

Джеймс обернулся через плечо, смерил Блэнки изучающим взглядом:

— Он всё-таки решился прийти?

— О, и ещё как! Я не должен раскрывать чужие тайны, но очень хочу хоть кому-то сказать, что охренеют все! Запрыгивайте, парни, налью вам чего-то существенного, пока Фрэнки не проявился.

— А ему тут не наливают? — удивился Данди, вскакивая на табурет.

Джеймс взлетел следом, нарочно спрятавшись за его спиной, чтобы со стороны входа было видно только его приличную на вид спину.

— Как же не наливают? — обиделся Блэнки, подталкивая к нему меню. — Целый раздел специально для друга завёл.

Пока Данди изучал раздел, покрытый розовыми сердечками, Блэнки плюхнул перед ними две кружки, налитые из неопознанного краника и отвлёкся на других посетителей.

— Сегодня всё за счёт сэра Джона, ребятки! — провозгласил он на весь зал, кланяясь под бурные аплодисменты.

Зал, заметил вдруг Джеймс, успел немного преобразиться: у входа развернули небольшую сцену с караоке и двумя экранами, большие столы немного раздвинули, образовав танцпол, окна занавесили плотными синими шторами и вдобавок повесили дискошар и какую-то светомузыку. Из колонок не очень громко, но вполне отчётливо звучала музыка семидесятых. Джеймс не был знатоком, но вроде бы Killer Queen была как раз из тех времён*.

— Тут же всё безалкогольное! — понял наконец Данди, и Джеймс отвлёкся от созерцания зала и нетерпеливого посматривания в сторону дверей.

— Да. Я не выспрашивал подробности, но судя по всему у Фрэнсиса были проблемы с алкоголем в прошлом. Я так понимаю, это даже не тайна: мы пришли сразу после того, как он завязал, и все, кто проработал здесь чуть дольше нас, более чем в курсе.

— Мощно, если действительно завязал, — кивнул Данди. — По крайней мере, у этого мужика есть яйца.

Джеймс кивнул, отпивая из своего стакана. Совершенно не удивился, обнаружив там сухой сидр — в меру кислый, ударивший по языку непривычным количеством алкоголя. Он и не помнил уже, когда пил в последний раз. Пару месяцев назад, ещё до начала семестра, кажется?

— Я сейчас с одного этого бокала опьянею, — хмыкнул он. — Надо сказать Блэнки, чтобы больше не…

Народу постепенно становилось всё больше, гул голосов — всё плотнее, и Джеймс поймал себя на том, что всё чаще и чаще бросает взгляд на входную дверь, а Данди всё выше и скептичнее приподнимает бровь. Хорошо хоть обошлось без комментариев с его стороны. Но Джеймс знал его слишком хорошо, чтобы понимать, что комментарии будут потом.

Если бы он ещё сам понимал, что с ним такое происходит!

— Расскажи-ка пока, о чём ты болтал с нашим дорогим Бридженсом? — попытался он сменить тему, и Данди в ответ широко и очень уж с намёком усмехнулся:

— Ты не поверишь, мой дорогой, но практически о том же самом.

— О чём “том же самом”?

— Мне кажется, ты пока не готов к этому разговору, — расхохотался Данди. — Но возможно, скоро будешь. Кстати, самое время обратить внимание на дверь.

Джеймс почувствовал, как его пульс вдруг сбился с ритма, и в лицо бросилась краска. Ну вот какого чёрта? Он медленно обернулся, словно это не он недавно оглядывался каждую минуту, всё сильнее нервничая, и встретился глазами с Фрэнсисом. Приветственно поднял ладонь, чувствуя, как его сердце решило пробиться наружу через горло.

“Я просто хочу знать, как он отреагирует на наряд”, — сказал он себе, натягивая на лицо улыбку, пока Фрэнсис пробивался к ним через толпу. На нём был всё тот же серый костюм, в котором Джеймс видел его каждый день, и Джеймс, помня, как Фрэнсис реагировал на его экстравагантные наряды, почти убедил себя, что дело в этом.

Он отпил большой глоток сидра и, чувствуя, как голова слегка пошла кругом, развернулся всем корпусом к Фрэнсису. Тело привычно перебрало в воздухе ногами, сверкнуло коленями, прежде чем грациозно соскочить на пол прямо перед Фрэнсисом.

— Очень рад, что вы всё-таки решили прийти, Фрэнсис, — сказал Джеймс. Получилось как-то неуверенно и слабо: ком всё ещё стоял в горле, а лёгкие отказывались качать воздух.

Фрэнсис замер прямо перед ним, осторожно поднял глаза с его голых плеч к лицу, сжал зубы — Джеймс видел, как напряглась его нижняя челюсть — и вдруг улыбнулся.

— Я же не мог проигнорировать вашу просьбу, — ответил он, и Джейс мог поклясться, что в глазах у него заплясали чертенята. Может быть, Джеймсу и почудилось, но жар исправно хлынул к лицу. Так, чёрт побери, не должно было быть. — Должен ли я сказать, что вы отлично выглядите?

— Только если вы сами так думаете, — хмыкнул Джеймс, чувствуя, как его постепенно отпускает напряжение.

Для этого вечера он выбрал короткие чёрные шорты, безрукавку, притворяющуюся рубашкой с жилетом, и строгую чёрную бабочку, дополнив образ любимыми колготками в сеточку и каблуками. Он знал, что в клубе был бы неотразим, но также знал, что для Фрэнсиса это может оказаться слишком дерзко. И всё же тот, может, сам того не ожидая, принял его.

Джеймсу захотелось рассмеяться. Он протянул Фрэнсису руку, тепло пожал её и указал на соседний с ним табурет, запрыгивая обратно на своё место. Фрэнсис приземлился рядом, помахал Блэнки:

— Я и правда так думаю, — сказал он наконец. — Может быть я слегка консервативен в том, что касается учебного заведения, но мы уже не в стенах Университета, так что… Вы, кстати, тоже великолепно выглядите, Ле Весконт.

Данди подавился своим сидром, но всё же прохрипел какие-то слова благодарности. Видно было, что Данди вообще не ожидал, что его знают в лицо и по имени.

Блэнки поставил перед Фрэнсисом вычурный стакан с чем-то густо-бордовым, распространяющим одуряющий вишнёвый аромат:

— Это чтобы ты не перепутал с соседними. И давай готовься. Щас я объявлю вечер открытым, пусть кто-нибудь что-нибудь исполнит, а после твой выход.

— Я уже жалею, что вписался в это, — покачал головой Фрэнсис, усмехаясь.

— А я тебя не заставлял! — хохотнул Блэнки, и, пока Фрэнсис не успел возмутиться, что вообще-то ещё как заставлял, подал кому-то знак и слегка приглушил музыку.

На сцену вскарабкался ведущий, в котором Джеймс с удивлением узнал прекрасноглазого Неда Литтла. С неожиданным для него жаром, Нед схватил в микрофон и начал нести какую-то обыкновенную в таких случая чушь, иногда перемежая эту чушь тематическим гекзаметром. В ответ на каждую строфу сидящие перед сценой литераторы, эллинисты, античники и приблудившийся Джопсон реагировали бурными аплодисментами, отчего понять происходящее сразу стало трудно, зато зал, похоже, пришёл в восторг.

— Не могу разобрать ни слова, — пожаловался Джеймс на ухо Фрэнсису. Гам и гогот достигли уже того уровня громкости, что ему пришлось кричать.

Фрэнсис хотел было что-то сказать, но тут на сцену полез Гудсир под звуки Honky Tonk Women*, встреченный такими бурными аплодисментами, что Фрэнсису пришлось наклониться ближе.

— Он объявляет вечер музыки семидесятых и шутит какие-то зумерские шутки, — поведал он, и Джеймс услышал улыбку в его голосе, от которой в груди стало тепло. Он на мгновение зажмурился, отгоняя это наваждение. Чёртов сидр. Наверное, это всё из-за чёртова сидра.

— Откуда вы знаете слово “зумер”, Фрэнсис? — рассмеялся Джеймс.

— То, что я родился, когда первые компьютеры только вошли в обиход, даёт мне некоторые преимущества, знаете ли!

— Это какие же?

— Я умею не только пользоваться гуглом, но и много чего ещё!

Тон беседы сменился с волнующего на шутливый, и Джеймс вздохнул с облегчением: только вот неловкостей этим вечером ему не хватало! Он честно собирался оторваться за все те полтора месяца меланхоличного сидения дома, которые ему пришлось пережить.

Песня закончилась. Рядом Данди соскользнул со стула и начал пробиваться к сцене. Мало помалу выстроилась небольшая — примерно из четырёх человек — очередь. Зазвучало что-то из раннего Элтона Джона, заставив Джеймса прыснуть. На совпадение это уже не походило! Рядом понимающе улыбнулся Фрэнсис.

— А вы что собираетесь петь, Фрэнсис? — спросил Джеймс. — Не верю, что Блэнки отпустит вас без пары песен.

— Он и не отпустит. Вообще-то я немного помог ему с выбором репертуара, — поделился Фрэнсис, отпивая своего безалкогольного вишнёвого безумия. Потом снова наклонился ближе. — Не могу раскрыть вам все карты, но давайте загадаем: если кто-то исполнит Rocket man*, я выйду следом и спою Live on Mars*.

— Боюсь, Фрэнсис, вам придётся, — хохотнул Джеймс. — Rocket man — любимая песня Данди.

Фрэнсис в очередной раз усмехнулся, словно ни на что иное и не рассчитывал.

Они послушали кривую I’m in love with my car (Джеймс не знал вышедшего на сцену), послушали Данди, подпевая вместе со всем залом. Джеймс с теплом в груди заметил, как Джон Бридженс где-то в уголке танцпола, куда не добивал свет от сцены, медленно покачивался в объятиях Гарри Пеглара. Потом на сцену, расталкивая всех локтями, вылез Фрэнсис и весьма недурно исполнил обещанную Live on Mars, деревянно подёргиваясь в такт музыке. Почему-то это выглядело милым, хотя всего пару месяцев назад Джеймс непременно обсудил бы с Данди все подробности и каждую невзятую ноту.

— Он что, опять сорвался? — услышал он где-то неподалёку чей-то голос. — Я его в караоке только бухим и видела…

Раздражение царапнуло его по горлу. Он перевёл взгляд в ту сторону, откуда прозвучал вопрос, и нашёл там двух дам в возрасте с… Он понятия не имел откуда. Одна из них смутно напомнила ему супругу сэра Джона, но он никогда не был с ней знаком и не мог ничего утверждать.

Вклиниваться в их беседу он не стал. Вместо этого соскочил со стула и подошёл к сцене. Очередь как раз слегка поредела, и он упросил обоих стоявших в ней аспирантов пропустить его. Он выбрал You’re my best friend* — специально для Фрэнсиса, и намеренно толкнул его плечом и улыбнулся ему, когда тот уступал ему место на сцене.

— Они думают, что вы снова пьёте, и поэтому полезли петь, — сказал Джеймс со вздохом, возвращаясь к своему месту. Фрэнсис, как раз собиравшийся сказать что-то про то, как Джеймс пел (а пел Джеймс средне-уныло), со вздохнул и похлопал его по плечу:

— Они будут так думать до скончания времён. Я уже привык и не обращаю внимания, и вы тоже не принимайте близко к сердцу.

— Я вообще не ожидал, что так отреагирую, — грустно улыбнулся ему Джеймс. — Вы, кстати, отлично пели, Фрэнсис.

— Вы тоже, — кивнул тот. — Я… Мне понравилось, как Фредди звучит в вашем тембре.

— Помилуйте, я не попал ни в одну ноту, — отмахнулся Джеймс, разочарованно обнаруживая, что выпил весь сидр. Заметив это, Блэнки выхватил у него стакан и вернул уже полным. Джеймс даже не успел попросить его налить чего-то безалкогольного.

— Зато пели от сердца, — смущённо улыбнулся Фрэнсис. — Если я правильно вас понял. Если нет, то простите.

— Вы правильно поняли, — кивнул Джеймс. Жар ответного смущения снова хлынул ему на щёки, зал размылся, словно на глазах снова выступили слёзы. Он поднял руку к глазам, чтобы стереть их как можно скорее, пока никто, включая Фрэнсиса, не заметил, и понял, что слёз нет. Его зрение размылось будто бы от смущения, залившего щёки.

Фрэнсис наклонился ближе, чтобы Джеймс услышал его за каким-то грохочущим роком, которому зал начал хором подпевать:

— Если вы позволите, Джеймс, — пробормотал Фрэнсис ему на ухо, — я бы хотел спеть одну песню… Она и для вас, и для меня, и вообще…

— Как я могу запретить вам петь, Фрэнсис? — дрогнувшим голосом спросил Джеймс. — Тем более если она для меня?

— Я просто не хочу, чтобы вы сочли её за оскорбление. Это вовсе не так, это, наоборот… Благодарность.

— Дерзайте, Фрэнсис, — прохрипел Джеймс, чувствуя, что ещё немного — и он всё-таки расплачется.

Фрэнсис отодвинулся, хлопнул его по плечу, задержав руку чуть дольше, чем стоило, и соскочил с табурета, пробиваясь к сцене. Почему-то его пустили без очереди. Может, Блэнки наподавал Литтлу каких-то тайных знаков, может, что-то ещё. Рядом вскарабкался Данди, бродивший до этого невесть где, положил Джеймсу руку на плечо:

— Всё нормально? — спросил он обеспокоенно.

— Ты не поверишь, если скажу, — прохрипел Джеймс ему в ответ. — Я и сам не поверю. Погоди немного, давай послу…

Он запнулся на полуслове, услышав смутно знакомую мелодию. Тряхнул головой, нахмурился, вслушиваясь в слова. Снова тряхнул головой, во все глаза уставившись на сцену, где Фрэнсис деревянно дёргался в такт музыке.

— Это то, о чём я думаю? — недоверчиво спросил Данди. — Он издевается?..

— Всё намного хуже, Данди, — прошептал Джеймс, надеясь и боясь, что Данди его услышит. — Ты спросил, в порядке ли я? Так вот. Нихрена я не в порядке.

— Давай поконкретнее, — поражённо потребовал Данди, тоже разглядывая сцену во все глаза.

Как и весь зал.

Фрэнсис как раз преодолел первый куплет и добрался до самого главного. И был на удивление хорош:

I'm just a sweet transvestite
From Transsexual, Transylvaniaaaaa

— Если поконкретнее, то ты, кажется, был заранее прав. Я, кажется, только что влюбился в безнадёжно гетеросексуального мужика. Мне жопа, Данди. Какая же мне жопа…

*У нас тут, как вы поняли, тематическая вечеринка под музыку семидесятых. Упомянутые песни:
Killer Queen — песня Queen с альбома Sheer Heart Attack (1974)
Honky Tonk Women — песня Rolling Stones (1969)
Rocket man — песня Элтона Джона (1972)
Live on Mars — песня Дэвида Боуи (1971)
I’m in love with my car (1975), You’re my best friend (1976) — песни Queen
Sweet Transvestite — песня из “Шоу Рокки Хоррора” (1975), которую однажды спел Джаред Харрис (весьма близко к оригиналу, между прочим!)
Жалкий оригинал: https://youtu.be/JWoYy4Ah81s?si=VZ4HurA1Q9m5MWjg
Неподражаемая копия: https://www.instagram.com/tv/B7HGjuShB3o/?igsh=ZHI5MjlwOWZ6cWo2

Chapter Text

Пока не грянули ноябрьские заморозки, и квартира совсем не выстыла, Фрэнсис выделил свободный день и отправился в IKEA, чего не делал, наверное, никогда в жизни.

Ему всегда казалось: того, что у него уже есть, вполне достаточно. Есть крыша над головой и четыре стены. Есть кровать и даже одеяло на ней. Есть холодильник, в котором изредка появляется еда, и чайник, который пусть шатко-валко, но греет воду. Есть компьютер с каким-никаким интернетом. Есть пара костюмов и машина. И нормально.

Нет, он не был неряхой и тщательно следил за гигиеной, вовремя проходил техобслуживание и мыл машину гораздо чаще, чем раз в год. Он даже убирался в квартире — раз в месяц, строго по плану, устраивал влажную уборку, выметал пыль из углов, оттирал зеркало в ванной и заливал унитаз хлоркой. Но всегда считал себя человеком неприхотливым, и о каких-то мелочах, которые не казались ему необходимыми, не задумывался совершенно.

За неделю до конца ноября он выкинул к чертям старое и отсыревшее шерстяное одеяло, доставшееся ему вместе с квартирой. Вместе с одеялом выкинул сплющенные в блин подушки, колющиеся перьями сквозь наволочку, задумчиво посмотрел на матрас, такой же древний, сплющенный и отсыревший, и отправился в IKEA.

Только приехав, он вдруг понял, что никогда даже не задумывался о масштабах и площадях, занимаемых этим магазином. Он всегда думал: ну, мебельный как мебельный. Конечно, нужно место, чтобы разместить все выставочные образцы. Но не столько же?

Внутри с ним чуть было не приключился нервный срыв: людей вокруг оказалось слишком много. Как будто больше, чем училось в Университете. Больше, чем жило в городе. Откуда, чёрт побери, в этом городе взялось столько людей?!

Впрочем, вскоре Фрэнсису удалось взять себя в руки, и он побрёл по этажам с экспозициями, скользя взглядом по уютно обставленным комнатам и размышляя, где же можно найти чёртовы одеяла. И сам не заметил, как втянулся.

Нет, то, за чем пришёл, он всё-таки купил. У него был список, и сила воли, и непритязательность в выборе, поэтому совсем скоро у него появились новое тёплое одеяло (он надеялся, что оно не отсыреет раньше, чем он купит обогреватель), несколько приятно пружинящих подушек (он мог бы обойтись одной, но велел себе забыть об этой “непритязательности” и подумать о собственном комфорте), пара комплектов постельного белья и свёрнутый в рулон жёсткий матрас (как здорово, что у него была машина!). Кроме этого он зачем-то купил удобное кресло (зачем? Он всегда читал в кровати!), торшер и лампочку с регулировкой яркости, небольшой ковёр, чтобы положить перед кроватью и несколько тарелок красивого тёмно-зелёного цвета.

К машине он подошёл совершенно оглушённый. Кое-как распихал покупки в багажник и на заднее сиденье. Понял, что чёртов матрас не вмещается даже так (слава всем открытым микрочастицам, что он догадался измерить кровать до того, как вышел из дома), и пришлось возиться с откидыванием спинки переднего сиденья тоже.

После этого он сел за руль в битком набитую машину на битком забитой стоянке, выдохнул и попытался понять: что, чёрт побери, это вообще было?

Зачем ему две подушки под голову и ещё две самые обычные декоративные? Зачем ему чёртовы тарелки, если он дома только завтракает? Зачем ему ковёр?

Ответов не было. В голове что-то смутно шевелилось про уют в доме, и про “вдруг кто-нибудь придёт в гости”, и про то, что с ковром ноги не будут так мёрзнуть на ледяном полу. Фрэнсис воззвал к голосу разума: ну что, мол, за хрень? Он у себя в доме только ночует (и проводит бесконечно долгие выходные), чтобы не мёрзли ноги, есть носки и тапки, а в гости к нему в последний раз приходили никогда. Какие ещё гости, если общается он только с Блэнки да с аспирантами на кафедре?..

И ещё с Джеймсом, подсказал тихий внутренний голос. Вдруг Джеймс захочет заглянуть в гости, а ты живёшь в сырой и холодной неуютной дыре?..

Фрэнсис замер, барабаня пальцами по рулю и рассеянно рассматривая номера стоящей напротив машины. Зачем, скажите пожалуйста, Джемсу вообще хотеть к нему в гости? Так обычно поступают друзья, а они общаются меньше двух месяцев… Да, Джеймс неделю назад дал ему понять, что хочет быть его другом, и… как будто бы на этом всё? Единственный раз они пересеклись на лекции, где Джеймс плавно завершил Эпоху Просвещения и начал рассказывать о Викторианстве, но и всё. Фрэнсис торчал у Блэнки почти до семи вечера, но Джеймс так и не появился. Ближе к вечеру Блэнки даже устал шутить шутки про непришедшую зазнобу и начал сочувствовать.

— Знаешь, Фрэнки, — сказал он наконец. — Понятия не имею, что там между тобой и этим парнем Джеймсом происходит. Да мне и всё равно, если ты будешь счастлив. Просто дам тебе небольшой совет: если человек не проявляет инициативы, это не обязательно значит, что он не хочет тебя видеть. Это ещё может значить, что инициативу можешь проявить ты сам.

— Если бы мне самому кто-то сказал, что происходит, — хмыкнул тогда Фрэнсис. — Он сказал, что считает меня другом. Не прямым текстом, но вполне понятно. Мне казалось, я это точно не придумал, но теперь и в этом сомневаюсь.

— Так пойди и спроси ещё раз, — сказал ему Блэнки. — Дружба — тоже хорошее дело, но и её нельзя оставить просто как есть.

Следующие два дня Фрэнсис честно пытался поймать Джеймса в университете, но тот каждый раз ускользал, как вода сквозь пальцы. Фрэнсис даже почти подумал, что тот его избегает, но в упор не понимал, почему. Из-за песни, разве что? Но он сразу сказал, что песня — не оскорбление, а подарок. И Джеймс выглядел растроганным, когда Фрэнсис вернулся со сцены. Джеймс не сказал ему ничего, только крепко сжал ему плечо и посмотрел в глаза, и Фрэнсису показалось… Он провёл рукой по лицу, стирая наваждение недельной давности. Фрэнсису показалось, что Джеймс расчувствовался. Да, как-то так.

А потом пропал.

Блэнки был прав, Фрэнсису стоило пойти и спросить прямо. Хотя бы по телефону. Или, может быть, написать ему сообщение — на тот случай, если у Джеймса была эта современная “болезнь”, выражавшаяся в избегании звонков. Проблема в том, что у Фрэнсиса не было его телефона (кроме рабочего, но не станет же он звонить на кафедру истории и просить позвать Джеймса к телефону?), и узнать его он мог только при личной встрече. Которая упорно не удавалась.

Фрэнсис опустился лбом на руль, еле сдерживаясь, чтобы не побиться об него головой, и решил. Он попытается ещё раз. Завтра, а потом, если не получится, на неделе, и сразу после лекции тоже. А сегодня он соберёт чертово кресло, расстелит ковёр, и заменит наконец всё на своей кровати. И может быть сегодня ему даже не будет холодно.

***
Сначала Джеймс подумал, что ему приснилось.

Вот он, ещё не проснулся, и ему снится, что он сидит в “Фабрике”, и внутрь заходит Фрэнсис. Сердце сбивается с ритма, и он совсем не хочет просыпаться, потому что во сне Фрэнсис заметит его через секунду, улыбнётся, подойдёт ближе. Возьмёт за руку и может быть поцелует. И кто знает, куда их заведёт логика сна дальше?

О нет, Джеймс категорически не хотел бы просыпаться.

Но Джеймс не спал. Он отлично помнил, как с трудом поднялся ещё с утра, дрожа от холода. Помнил, как стоял под душем, шипя каждый раз, когда давление в трубах менялось, и вода резко становилась холоднее, постепенно возвращаясь к терпимой температуре. Помнил, как дрожа натягивал свитер и искал тёплые носки, как заворачивался в шарф, в тысячный раз думая о том, что можно же купить наконец кофемашину — хотя бы для того, чтобы не выходить в такую отвратительную погоду за кофе.

Он даже подумал о Фрэнсисе. О том, понравился ли ему всё-таки кофе, который подарил ему Джеймс — они так об этом и не поговорили. Эти мысли Джеймс старательно отогнал от себя, скривившись от боли в груди. Ничего, он знал, что это просто такой период. Ещё где-то месяц он будет бесконечно думать о Фрэнсисе и кривиться от боли, порываясь немедленно узнать его телефон и позвонить, а после всё пройдёт. Может, не через месяц, конечно, может быть через три, но пройдёт.

Он принял это решение сразу после вечеринки неделю назад. Сразу после того, как понял, что влюбляется. Ужасная ирония, думал он, медленно бредя домой. Ему так хотелось влюбиться этой осенью. И Фрэнсис — отдельно от его желаний — показал себя таким замечательным человеком. Совсем не таким, как о нём думал Джеймс всё это время. Совсем не таким, как о нём думали решительно все. В него, наверное, было бы так замечательно влюбиться, если бы не одно маленькое “но”.

Правило, написанное кровью.

Никогда.
Не влюбляйся.
В гетеро.

Даже если это не закончится совсем уж плохо (а Фрэнсис уже достаточно дал понять, что не опасен), это всё равно будет безнадёжно и болезненно. Но раз уж угораздило, Джеймс предпочёл разобраться с этим сразу. Прекратить разом все контакты (кроме тех, которые не мог предотвратить), перестать о нём думать, переждать… Это должно было сработать.

Чего Джеймс не учёл, так это того, что Фрэнсис может сам начать его искать. И пойдёт туда, где уже встречался с Джеймсом. И рано или поздно удача ему улыбнётся.

Джеймс сидел над своим воскресным капучино с корицей и растерянно смотрел, как медленно опадает в чашке пена, и даже не заметил, что кто-то вошёл в кофейню. Это же кофейня, постоянно кто-то приходит и уходит. Он понял, что что-то не так, только когда кто-то остановился рядом с его столом и задержался там дольше, чем человек, ищущий свободное место.

Джеймс поднял от чашки глаза и вздрогнул от неожиданности, увидев прямо перед собой Фрэнсиса. Неожиданного серьёзного и собранного.

— Фрэнсис? — удивлённо спросил он, сам толком не понимая, что хочет сказать. — Вы?..

— Рад вас видеть, Джеймс, — мягко улыбнулся Фрэнсис. — Могу я присесть?

— Конечно, — прохрипел Джеймс и потянулся за своими вещами, небрежно сброшенными на соседний стул. — Конечно, Фрэнсис, я… Хотите кофе?

— Вообще хочу, — кивнул Фрэнсис, — но в первую очередь я искал вас.

— Боже, — выдохнул Джеймс, проводя по лицу рукой. — Простите, Фрэнсис. Простите, я…

Фрэнсис сел и осторожно дотронулся пальцами до его руки, до сих пор обнимавшей чашку. Джеймс вздрогнул, уставившись на их руки.

— Послушайте, Джеймс, — сказал Фрэнсис. — Я, может быть, понял что-то неверно. Если так, просто скажите, а то я чувствую себя неловко. Может, я сделал что-то не так?

Сердце сбилось с ритма, болезненно загрохотало в груди, заглушая практически все звуки. О чём он? Чёрт побери, он же не мог слышать всего того, что Джеймс говорил Данди. И вряд ли он испытывал к Джеймсу те же чувства. Неужели он…

— Я пытался встретиться с вами всю неделю, — продолжал Фрэнсис. — И сейчас чувствую себя крайне неловко, потому что вдруг вы не хотели меня видеть, а я нашёл вас в выходной в вашей кофейне… Как это называется у молодёжи, сталинг?

— Сталкинг, — поправил его Джеймс. — Не извиняйтесь, Фрэнсис, вам не за что извиняться.

— Я просто хотел узнать, что с вами всё в порядке и я вас ничем не обидел, — Фрэнсис слабо улыбнулся. — Вы как будто стали меня избегать, и я… Просто хотел узнать, что я сделал?

— Боже мой, — снова выдохнул Джеймс. Он должен был, наверное, прогнать Фрэнсиса, или холодно замять тему, или что-то ещё в том же духе. Но ничего из этого ему не хотелось. В конце концов, Фрэнсис не был виноват в том, что Джеймс в него влюбился. — Простите меня, Фрэнсис. Я просто… Испугался.

Он понятия не имел, что ему сказать. Единственное, в чём он был уверен точно: не стоит посвящать Фрэнсиса в свои чувства. Это ни к чему им обоим. Но может — Джеймс вдохнул, чувствуя как лёгкие вовсю сопротивляются этому — может, у них всё-таки получится дружба?

— Но чего испугались? — растерянно спросил Фрэнсис. — Я сделал что-то не так?

— Вы совсем ни при чём, — покачал Джеймс головой. — Я просто… Просто… Я подумал, не пересёк ли я черту, когда сказал, что вы мой друг. Я так этого хотел, что…

Он шевельнул рукой, дотрагиваясь тыльной стороной ладони до пальцев Фрэнсиса, которые тот так и не убрал. Просто ещё раз почувствовать это прикосновение. Джеймс так хотел этого. Чёртовы гормоны, как же он этого хотел.

Может быть, зря он затеял всё это? Может быть, не стоило пороть горячку, стоило попытаться дружить? Это стало бы для него проклятием, возможно, на года, но…

— Я бы тоже этого хотел, Джеймс, — тихо сказал Фрэнсис. — Прошли годы с тех пор, как кто-то, кроме Блэнки, называл меня другом. Я бы так этого хотел.

Он шевельнул пальцами, на мгновение убирая их от руки Джеймса, а потом совершил невозможное — крепко сжал его руку, и вслед за этим пожатием внутри Джеймса взорвалась сверхновая. Не меньше.

— Давайте я возьму вам ещё кофе? — предложил Фрэнсис, не спеша подниматься из-за стола.

И Джеймс понял, что отказаться от всего этого снова он уже не в силах. Он кивнул и сжал его руку в ответ.

***

— Данди, я не понимаю, что я делаю, — тихо сказал Джеймс.

Они сидели в их любимой кофейне после пар в понедельник. Дождь вовсю поливал улицы, город стоял серый в начинающихся сумерках, и кое-где уже медленно загорались жёлтые фонари.

— А что ты делаешь? — с интересом спросил Данди, отхлёбывая чай. Скосил на него хитрые глаза, ободряюще поиграл бровями. — Вряд ли что-то предосудительное.

— Не в этом смысле, — выдохнул Джеймс. — Я просто… Я пытался держаться от него подальше, чтобы меня хоть немного отпустило, а он взял и подумал, что чем-то меня обидел. И невесть как нашёл и стал извиняться, и… Я просто не смог.

— Не смог и всё рассказал?

— Не смог оттолкнуть. Он меня всего лишь за руку взял, а меня накрыло с такой силой, что… Я даже описать не могу. Я, наверное, в жизни так не влюблялся.

— Звучит крипово, — согласился Данди. — Но ты вроде бы уже достаточно взрослый мальчик, чтобы не раствориться полностью в мужике, который даже не знает об этом.

— Нет, это точно нет, — Джеймс дёрнул головой. — Но ты как-то не особенно обеспокоен, знаешь ли.

— А есть смысл беспокоиться? Ты сам сказал, что он не опасен. Я и сам так думаю. По крайней мере конкретно этот говнюк как будто бы не того же сорта говнючества, что Барроу, и я за тебя могу быть спокоен, разве нет?

— Барроу, конечно, говнюк, — кивнул Джеймс, — но он, по крайней мере, не был чёртовым гетеро. И я не был в него так влюблён.

— Всё равно был, — сказал Данди, состроив сочувственную гримасу. — По-другому, и действительно не так сильно, но и пыль в глаза тот Джонни пускал мастерски. А этот вообще не пылит, он скорее… Знаешь, строит вокруг себя стену и пускает внутрь только избранных. Но ты в любой момент можешь выйти оттуда. А то, что гетеро… Знаешь, тут одно из двух. Может, не такой уж он и гетеро, и тебе всего-то нужно приложить немного усилий. А может, всё и правда безнадёжно. Тогда ты помучаешься с полгодика, потом страсти поутихнут, а вы так навсегда и останетесь приятелями, конкретно ты — с пост-френдзоновским синдромом. Судя по тому, что я успел о нём узнать, он даже бабу себе не заведёт, потому что ни одна на такого не польстится. Ты-то что в нём нашёл, а?

Джеймс хмыкнул в ответ на всё разом. Звучало, конечно, убедительно; Данди в принципе был наблюдателен и меток и очень редко ошибался в своих наблюдениях.

— Песню из “Рокки Хоррора” он посвятил мне, — ответил он наконец, потому что Данди явно ждал ответа. — Сказал, что это в благодарность.

— Вау, — Данди удивлённо приподнял брови. — Если прямо вот так, то я осмелюсь предположить первый вариант. Ищите и обрящете, как завещал нам Иисусе.

— Это же из какого-то Евангелия?

— Не важно, откуда это, — махнул рукой Данди. — Лучше давай, расскажи мне, чего тебя так накрыло. Что ещё твой гетеро-дед такого сделал?

— Не такой уж он и дед! — слабо возмутился Джеймс. — Хотя с такой разницей в возрасте я, конечно, ещё не сталкивался…

Данди выжидательно постучал по столу и поиграл бровями, потягивая остывший чай. Джеймс к своему так и не притронулся.

— Да в общем, ничего, — хмыкнул Джеймса. — Спросил мой телефон. Рассказал, что ему надоело жить в аскетичных условиях, он выкинул всё старьё, на котором спал, и поехал в Икею, а там закономерно попал под влияние красивых картинок и купил в нагрузку к одеялам с подушками ещё кресло, торшер и набор тарелок.

— Так-так, и зачем же он это тебе рассказал? — Данди умел схватывать на лету и уже понял, что про всё это Джеймс рассказывает не просто так.

— Затем, что он подумал: “А зачем мне тарелки? Разве что Джеймс в гости придёт, ведь именно так поступают друзья”, и вот в этом месте я и сломался окончательно, — горько усмехнулся Джеймс. — Хотел сказать ему: “Милый Фрэнсис, я бы и в гости пришёл, и под одеялом вашим поспал бы на вашем матрасе”, но с него сталось бы, знаешь, отдать мне и матрас, и одеяло, потому что так поступают друзья.

— Восхитительно, — покачал головой Данди, сияя восторженно-дебильной улыбкой. — Дорогой мой Джеймс, я тебе ответственно заявляю, что это первый вариант. Так что может быть, ещё и поспишь под его одеялом.

— Ага, — кивнул Джеймс. — А потом он передумает. Или испугается. Или ещё что.

— А ты не гони коней, и всё само получится, — посоветовал ему Данди. — Ты же никуда не спешишь?

Джеймс качнул головой. Как же Данди заблуждался! Если бы Данди только знал, как он заблуждался, но… Но как же Джеймсу хотелось верить в его правоту.

— Ладно, что ещё? — спросил Данди, ставя чашку на стол с каким-то невообразимым усилием и грохотом. — Ты дал ему свой телефон? Он уже прислал тебе блестящую открытку в What’s up или хотя бы пригласил зайти на чай?

Джеймс покачал головой, рассмеявшись:

— Нет. Но я пригласил его на вечеринку в честь Хэллоуина.

— Та-а-ак? И он придёт? Хотя о чём я, конечно, он придёт. Главный вопрос: что ты задумал?

Джеймс тонко улыбнулся. Знающие люди могли даже разглядеть в этой улыбке намёк. Или даже подсказку. Подсказку Данди не рассмотрел, но расплылся в ответной улыбке, делая мысленные ставки.

***
Фрэнсис вообще не помнил, когда в последний раз праздновал Хэллоуин. Если про Рождество что-то ещё всплывало в памяти, зыбкое и неуверенное, то Хэллоуин? Увольте. В детстве это ещё не было так распространено, а к юношеским годам он уже стал тем, кем был — скучной высокомерной задницей, презирающей традиции. По крайней мере, все вокруг так считали, а он никогда не спешил развенчать эти слухи. И в чём-то даже собой гордился. А после стало уже поздно что-то менять, да и никакого желания одеваться в костюм, который пригодится ровно один раз в год, куда-то идти и стоять в сторонке, наблюдая за всеобщим весельем, у него так и не появилось.

Он, конечно, попытался объяснить это всё Джеймсу, когда тот позвал его на празднование, на что тот только улыбнулся:

— Бросьте, Фрэнсис. Никто не станет требовать от вас костюм, а если вдруг станет, сделаете лицо построже и скажете, что вы в костюме их самого главного ночного кошмара.

— Это в смысле в костюме самого себя? — рассмеялся Фрэнсис.

— Хуже! — торжественно объявил Джеймс. — Сессии.

Фрэнсис невольно вздрогнул:

— Если честно, это и мой ночной кошмар.

— Вот видите!

Джеймс улыбался ему так тепло, что отказываться Фрэнсис и не подумал. В конце концов, всё в жизни надо попробовать, решил он, в том числе и сходить на Хэллоуинский вечер в Университете. Он до сих пор не очень представлял, что он будет там делать, непьющий скучный профессор среди студентов и аспирантов в костюмах нечисти, но по крайней мере там будет Джеймс. А если Фрэнсису не понравится, он всегда может незаметно и тихо уйти и отправиться домой, так?

Стоило бы задуматься, почему он вдруг стал соглашаться на всё, если ему предлагал это Джеймс, но точного и уверенного ответа у Фрэнсисе не было. Ему просто… Хотелось? Он просто вдруг начал чувствовать себя живым — впервые за очень много лет, и вместе с этим ощущением жизни появился интерес к окружающей его действительности. Снова, как в молодости, когда они с Джеймсом Россом мечтали о будущем, как несколько лет назад, когда он встретил Софию, он дышал полной грудью, а не существовал день за днём.

Это было совершенно прекрасное ощущение, и Фрэнсис не собирался от него отказываться. Ему было чертовски интересно, что будет дальше.

Поэтому вечером тридцать первого октября он переоделся в туалете в свежую рубашку и чистый строгий костюм синего цвета, повязал галстук с черепами и зачесал назад волосы, смочив их водой, чтобы лежали аккуратнее.

Когда он зашёл на кафедру, то встретил там Джопсона, переодетого, хм, скелетом? Или чем-то таким: на его выбеленном лице чёрной краской были прорисованы стежки и впадина носа, глаза стали пугающе белыми, и довершали всё смокинг и шляпа-циллиндр.

— Отличный костюм, Джопсон, — похвалил Фрэнсис, бережно складывая свою одежду и засовывая её в пакет.

— Спасибо, сэр! Так и не придумал ничего оригинальнее, но да и ладно.

— Бросьте, — хмыкнул Фрэнсис. — Я более чем уверен, что по-настоящему оригинальные костюмы можно будет пересчитать по пальцам. И даже если нет, там всё равно будет как минимум один человек в куда менее оригинальном костюме, чем вы.

— Да? — Джопсон поднял голову и только сейчас, видимо, заметив галстук в черепах, что-то понял. — Неужели вы тоже идёте, сэр?

Фрэнсис кивнул:

— Меня пригласили, и я не смог отказаться.

— Могу я спросить, что у вас за костюм, сэр?

— Это ваш самый страшный кошмар, Джопсон.

— И какой же?

— Сессия.

Джопсон вздрогнул и рассмеялся:

— Признаю, сэр, это и вправду жуткий костюм. Давайте спустимся вместе, если вы уже не пообещали кому-то, конечно…

— Нет-нет, — успокоил его Фрэнсис. — Мне велели ждать внизу, так что, думаю, мы вполне можем спуститься с вами, Джопсон. Могу ли я полюбопытствовать, вы идёте с кем-то или просто так?

Они вышли в коридор, в этот час пустой и мёртвый. Снизу из холла, где собиралось празднование, уже раздавался невнятный гул множества голосов, и они медленно пошли на звук.

– Э-э, да, сэр. У меня есть компания, иначе я бы, наверное, не пошёл.

— Я не очень хорошо знаю кафедру античной литературы по именам, но надеюсь, вы хорошо проведёте с ним время, Том.

— Спасибо, сэр, — заметно смутился Джопсон. Потом, спустя какое-то время, добавил: — Надеюсь, вы тоже хорошо проведёте время.

Фрэнсис кивнул, в который раз отметив это приятное чувство, когда от него не шарахались в страхе. Он в очередной раз подумал, что во многом это стало происходить после того, как он стал появляться на лекциях у Джеймса. Начавшись как странная полушутка, на которую его подбил Блэнки, и продолжившись просто потому, что ему было интересно, всё это выросло и дало совершенно неожиданные плоды: его перестали бояться. Никто больше не шарахался от него в коридорах, студенты, ходившие на лекции Джеймса и наблюдавшие его там регулярно, здоровались и улыбались, а те немногие, кто также посещал его собственный курс, осмелели на семинарах, активнее включаясь в работу и не боясь задавать вопросы.

Фрэнсис без преувеличения мог сказать, что впервые за долгое время начал получать от работы удовольствие. И он точно знал, кого должен благодарить за это. Блэнки — и Джеймса.

Они спустились в холл, где Фрэнсис ещё раз озвучил, что именно на нём за костюм, заставив распорядителя праздника сначала крупно вздрогнуть, а потом получив аплодисменты, от которых вздрогнул уже он. Джопсон представил ему свою компанию — Эдварда Литтла, нацепившего римскую тогу и шлем с плюмажем, и растворился в шумящей и бурлящей толпе. А Фрэнсис остался посреди зала, растерянно оглядываясь в поисках Джеймса.

— Профессор Крозье! — кто-то фамильярно подхватил его сзади под локоть. Обернувшись, Фрэнсис увидел какого-то кельтского короля, увенчанного ветвистыми оленьими рогами. Седина и квадратная челюсть выдавали в нём Ле Весконта, и Фрэнсис тяжело вздохнул, понимая, что возможно, так теперь будет всегда. — Я к вам с миром. Джеймс попросил поразвлекать вас, пока он не появится.

— Не то чтобы я нуждался в том, чтобы меня развлекали, — хмыкнул Фрэнсис, но руку вырывать не стал.

— Уточню: Джеймс очень просил проследить, что вы не сбежите с праздника, пока он не появится. Хочет, чтобы вы увидели его костюм.

— Я и не собирался сбегать раньше, чем увижу его костюм, — пожал плечами Фрэнсис. В зал как раз вошла высокая и чуть крупноватая девушка в костюме Мортиши Аддамс и, как и все, принялась оглядываться. — В конце концов, это он меня сюда позвал, разве не так?

— О да, — ухмыльнулся Ле Весконт. — Всё абсолютно так и есть. Он вас сюда пригласил и уже ждёт встречи с вами. Попробуете угадать, где он?

— Он уже здесь?

Ле Весконт широко улыбнулся и повернулся так, чтобы они оба оказались лицом ко входу в холл:

— Может быть не очень очевидно, но он прямо перед вами.

Фрэнсис растерянно оглядел толпу, замирая взглядом на каждом более-менее высоком мужчине. В Римской тоге, он уже знал, не Джеймс, а Литтл. Гигантский белый медведь со светящейся шерстью был явно составлен из двух человек, уже изрядно принявших пунша. Клоун с красным Шариком тоже не был Джеймсом — да и не в стиле Джеймса… Фрэнсис перебрал собравшихся одного за другим, но никто из них был не Джеймс…

— Сдаётесь? — спросил Ле Весконт и помахал кому-то у двери.

Мортиша Аддамс, стоявшая со сложенными на груди руками и спокойной улыбкой на лице, вдруг встрепенулась и засеменила в их сторону, протягивая к ним руки. И только когда она подошла ближе, Фрэнсис вдруг понял, что это вовсе не крупноватая девушка — это стройный широкоплечий мужчина. С крупным подбородком и складками на щеках, искусно замазанными белилами, в длинном чёрном парике и красной помаде, в узком чёрном платье, которое вместо груди было натянуто на плечах, на каблуках — и всё-таки мужчина, очень конкретный, полный неожиданностей мужчина.

— Вы как всегда великолепны, миссис Аддамс! — провозгласил Ле Весконт, принимая руку “Мортиши” и делая вид, что целует её. — Кого стоит благодарить за то, что вы почтили нас своим присутствием?

— Конечно же, Сессию, — низким бархатным голосом рассмеялась “Мортиша”, кокетливо стреляя глазами в сторону Фрэнсиса, и тот почувствовал, как губы сами собой расползаются в улыбке.

— Польщён, мадам, — он подхватил вторую руку, затянутую чёрной перчаткой, и легко прижался губами к пальцам. От перчатки еле заметно пахло чем-то густым, сладковато-древесным. — Могу ли я пригласить вас на танец?

“Мортиша” кокетливо смутилась, но не стала убирать руку:

— Разве что один. И если уважаемый Кернуннос на нас не обидится, — проворковала она, и Фрэнсису только и оставалось, что восхититься способностям Джеймса. Мортиша Аддамс из него получилась изумительная. Не без огрехов, но как же она была великолепна!

— Ни один Кернуннос не смеет обижаться на ваши желания, — хмыкнул Ле Весконт, передавая Фрэнсису вторую руку “Мортиши” и отступая. — Возьму себе пунша, а вы пока развлекайтесь.

Джеймс улыбнулся Фрэнсису уже своей спокойной улыбкой и положил обе руки ему на плечи.

— Честно признаюсь, Фрэнсис, что танцевал только на дискотеках и двигаюсь весьма хаотично, — сказал он доверчиво. — Так что ведите.

— Вы так говорите, словно я всю свою юность провёл на балах Её Величества, — хмыкнул Фрэнсис, аккуратно устраивая ладони у Джеймса где-то на рёбрах — на тот случай, если Джеймсу некомфортно с чужими руками на талии.

— Кто же вас знает, Фрэнсис, — хмыкнул Джеймс. Они протиснулись к выделенному для танцев пространству, где под тихую музыку медленно покачивалось несколько пар разнообразных тварей и чудовищ, и влились в это медленное текучее движение, удерживая друг друга на расстоянии вытянутых рук. — Как вам мой наряд?

— Вы в нём великолепны, — честно сказал Фрэнсис. — И я не узнал вас, пока вы не подошли ближе. Вы любите “Семейку Аддамс”?

— А кто их не любит? — рассмеялся Джеймс. — Возможно, мы с вами смотрели и любим разные версии, но так ли уж это важно?

— Вы правы, — кивнул Фрэнсис с улыбкой. — Я, наверное, видел одну из старых версий, ещё подростком. Но их как будто бы достаточно много раз переснимали?

— О да. Есть даже мультфильмы, которые я смотреть опасаюсь, и совсем новый сериал про Уэнздэй.

— Это… — Фрэнсис забуксовал, понимая, что память всё-таки немного подводит. — Дочь Аддамсов?

— Всё верно, — удовлетворённо кивнул Джеймс. — Кстати, вполне неплох, даже несмотря на жанр и обилие подростковой драмы.

Они ещё немного покачались на танцполе, обсуждая любимые фильмы и сериалы из детства и ища пересечения. Несмотря на то, что Джеймс был на семнадцать лет младше, общего у них оказалось на удивление много, а тем, что различалось, хотелось делиться и узнавать. Фрэнсис понятия не имел, было ли ему хоть с кем-то так же здорово и интересно, как в том коротком танце с Джеймсом.

Но песня закончилась, и вторая тоже, заиграло что-то более бодрое, и Джеймс со вздохом остановился, отодвигаясь с танцпола и уступая место другим.

— Простите, Фрэнсис, но эти адские приспособления совершенно не предназначены, чтобы долго на них ходить и тем более стоять. Давайте куда-то присядем?

— Конечно, — кивнул Фрэнсис, ища глазами, куда можно сесть, но все ближайшие скамейки и диваны, как назло, оказались забиты.

— Давайте вы найдёте нам место, а я принесу напитки, — предложил Джеймс. — Найду вам безалкогольное. Если увидите, что где-то расселся Данди, смело падайте рядом с ним, потому что ничего лучше может не быть.

Фрэнсис кивнул и углубился в толпу, лавируя между разодетыми людьми. Как назло, свободное место всё никак не попадалось, и Ле Весконта с его приметными рогами тоже нигде не было видно, и Фрэнсис уже был близок к тому, чтобы предложить Джеймсу уйти куда-то прочь из холла, где потише и точно можно сесть, как вдруг сзади послышался вскрик, грохот и стук посыпавшейся на пол пластиковой посуды.

Фрэнсис обернулся, пытаясь понять, что произошло, и тут заметил и Ле Весконта, с его рогами, спешно протискивавшегося через толпу к столам с угощением. Фрэнсис оглядел толпу, выискивая взглядом “Мортишу”, но её нигде не было видно.

И тут Фрэнсис понял, почему.

Не особенно заботясь о том, что о нём подумают коллеги и студенты, он кинулся туда, где уже столпились люди и куда уже почти пробился Ле Весконт. На удивление, это заняло намного меньше времени, чем поиск свободного места, и через полминуты он уже расталкивал плотное кольцо людей, кудахчущих над упавшей “Мортишей”.

— Джеймс! — он оттолкнул последнего на его пути и увидел, наконец, сидящего на полу Джеймса со съехавшим набок париком, державшегося за лодыжку. На его платье и плечах блестели потёки пунша, а в стороне валялась туфля с оторвавшимся каблуком. Фрэнсис осторожно опустился рядом с ним на корточки, краем глаза заметив рядом Ле Весконта. — Вы в порядке, Джеймс?

— Кажется, не очень, — прошипел Джеймс сквозь зубы, осторожно ощупывая лодыжку. — Чёртовы каблуки, только бы не перелом…

Фрэнсис осторожно убрал его руки, увидел слегка вывернутую стопу и быстро опухающую под колготками лодыжку.

— Попробуете встать, Джеймс? — спросил он мягко, но Джеймс замотал головой. Парик совсем съехал на сторону, и Джеймс стянул его полностью, освобождая затянутые в сетку волосы. — Ладно. Не переживайте, сейчас что-нибудь придумаем. Ле Весконт, расчистите нам дорогу к выходу?

Рогатый Ле Весконт угукнул и с утроенной силой принялся раздвигать людей. К нему присоединился смутно знакомый римский полководец, и Фрэнсис тут же нашёл неподалёку обеспокоенного Джопсона.

— Поможете, Джопсон? — спросил Фрэнсис и, получив неуверенный кивок, снова наклонился к Джеймсу. — Послушайте, Джеймс, мне надо, чтобы вы встали всего на секунду и только на здоровую ногу, ладно? Мы с Томом вам поможем. Хорошо?

Джеймс медленно и неуверенно кивнул и Фрэнсис, стащив с него вторую туфлю, кивнул Джопсону, чтобы подошёл. Вместе они помогли Джеймсу встать, придерживая с двух сторон и следя, чтобы он не опирался на повреждённую ногу. Выпрямившись, Фрэнсис перевёл дух, переложил вторую руку Джеймса на плечо Джопсону, убедился, что тот стоит, и подхватил Джеймса на руки, крякнув от усилия.

Джеймс вскрикнул и вцепился ему в плечи:

— Господи, Фрэнсис, вы могли бы предупредить, — выдохнул он с нотками испуга в голосе. Фрэнсис плечом чувствовал, как колотится у него сердце.

Фрэнсис перехватил его чуть удобнее и медленно понёс его к выходу из холла, в сторону лифтов, сопровождаемый молчаливыми Ле Весконтом, Литтлом и Джопсоном.

— Извините, — выдохнул он. Говорить с такой нагрузкой было трудно, да и двигаться не легко. — Если позволите, я отвезу вас в больницу, а потом домой. Хотите сначала переодеться?

Джеймс рвано выдохнул и прижался к нему, обнимая за плечи:

— Да. Если вам не очень сложно.

— Где ваши вещи?..

— Я принесу на первый этаж, — сказал Ле Весконт, вызывая им лифт. — Постарайтесь не упасть уже вдвоём, ладно?

— Спасибо. Если мистер Литтл согласится помочь, а мистер Джопсон не будет против принести мои вещи с кафедры…

Джопсон уехал на том же лифте, что и Ле Весконт, а молчаливый Литтл помог донести Джеймса до первого этажа и довести до туалетов. Вскоре появился Джопсон с портфелем Фрэнсиса, в котором лежали ключи от машины, и пакетом с костюмом, следом пришёл Ле Весконт с аккуратной спортивной сумкой, и Фрэнсис наконец смог отпустить Джеймса совсем, убедившись, что он крепко стоит и опирается на других, а не на больную ногу.

— Я подгоню машину ко входу и буду ждать вас здесь, хорошо? — спросил Фрэнсис, мягко обхватывая Джеймса за плечи.

— Спасибо, Фрэнсис, — хрипло ответил Джеймс, сжимая его руку и на секунду поднимая на него глаза. — Я постараюсь побыстрее.

— Не торопитесь, — посоветовал Фрэнсис, отступая на шаг.

Он убедился, что Ле Весконт помог Джеймсу зайти в туалет и не уронил по пути, поблагодарил Джопсона и Литтла и поспешил на стоянку. Возможно, от веса Джеймса, который он всё ещё мог чувствовать, дышать было тяжело, лёгкие с трудом раскрывались, впуская сырой вечерний воздух. Ещё и пульс подскочил, намекая, что Фрэнсис уже староват для таких похождений, но это Фрэнсис успешно проигнорировал. Если ему суждено умереть от инфаркта, по крайней мере он будет знать, что не просто так.

Конечно, он знал, что ничего ужасного не произошло. Даже если Джеймс всё-таки сломал ногу, это всего лишь означало для него несколько недель покоя дома. Лекции можно было читать удалённо, так что ему даже не пришлось бы прерывать работу.

И всё же Фрэнсис переживал за него. Сердце болезненно сжималось каждый раз, как он вспоминал сидящего на полу Джеймса, ощупывающего повреждённую лодыжку. Он до сих пор мог чувствовать не только его фантомный вес, но и горячее прерывистое дыхание на своей шее, и фантомные следы сильных пальцев, судорожно сжимавших его плечи. Джеймс, должно быть, испугался намного сильнее. Может быть, никогда ничего не ломал, а может, боль оказалась слишком сильно и внезапной. Как бы там ни было, Фрэнсис переживал и собирался проследить, что Джеймс получит всю необходимую помощь и в безопасности доберётся до дома.

Он дошёл до машины, радуясь, что не оставил её с утра слишком далеко, и подогнал почти к самому крыльцу как раз в тот момент, когда на ступенях появились две фигуры. Фрэнсис вышел из машины и первым делом распахнул заднюю дверь и только потом побежал вверх по скользким мраморным ступенькам.

— Только не на руки, — предупредил Ле Весконт, помогая Джеймсу подойти к краю лестницы. — Иначе переломов сегодня будет намного больше и добавится пара черепно-мозговых.

— Не держите меня совсем за идиота, Ле Весконт, — буркнул Фрэнсис, помогая Джеймсу опереться на себя и обхватывая его за талию.

Джеймс тут же вцепился ему в плечо, попросил:

— Не ссорьтесь. Тут всё-таки холодно.

Он успел переодеться в джинсы и футболку (Фрэнсис не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь видел его в такой одежде), накинуть пальто на плечи и стереть помаду, и стоял сейчас в одном ботинке, зябко поджимая повреждённую ногу. Фрэнсис с Ле Весконтом помогли ему медленно спуститься по лестнице и сесть в машину. Ле Весконт опустил его сумку на сиденье рядом.

— Мне поехать с вами или справитесь?

— Справимся, — слабо улыбнулся Джеймс. — Возвращайся на вечеринку и не переживай.

— Да куда я теперь вернусь, — хмыкнул Ле Весконт. — Завтра тогда зайду и проверю, в порядке ли ты, хорошо? Документы с собой?

Джеймс кивнул и устало откинулся на сиденье.

— Вы уверены, что справитесь, Крозье? — уточнил Ле Весконт, поворачиваясь к Фрэнсису, и тот пожал плечами.

— Если вы всё-таки хотите поехать, место есть, — сказал он.

Ле Весконт тяжело вздохнул, но всё-таки покачал головой:

— Думаю, вы ему будете полезнее, и чем больше нас будет, тем неудобнее. Просто… Позаботьтесь о нём, ладно? Я приеду завтра утром, но если что, звоните.

— Конечно, — кивнул Крозье, закрывая дверь со стороны Джеймса и садясь за руль.

***
Пожалуй, что-то хорошее во всём этом найти было можно. Джеймс предпочёл бы не попадать в такую ситуацию в принципе и прекрасно понимал, что если кто-то в ней и виноват, то только он и больше никто, и всё-таки даже в ней можно было найти что-то хорошее.

Обеспокоенные глаза Фрэнсиса, его крепкие плечи, на которые можно было опереться, его тёплые ладони, которые Джемс сжимал, сидя в очереди. Его молчаливое и поддерживающее присутствие всё то время, которое Джеймс вполне мог бы провести один.

К счастью, перелома не нашли. Джеймс всего лишь вывихнул лодыжку: её замотали эластичным бинтом, велели ему не наступать на ногу минимум две недели, а лучше месяц, и аккуратно ходить потом, выписали больничный и отпустили с миром.

С миром и Фрэнсисом, который снова придерживал его за пояс, помогая добраться до машины и сесть на переднее. На которого можно было осторожно смотреть всю дорогу до дома, пусть в темноте видно было только силуэт и редкие блики глаз, когда Фрэнсис смотрел на него в ответ.

Фрэнсис довёз его до дома и помог добраться до лифта, и тут Джеймс понял, что вот сейчас, совсем скоро этот прекрасный из-за присутствия Фрэнсиса вечер закончится, и он останется один на один с его ужасной частью — несчастным одиночеством, холодом и повреждённой ногой.

— Фрэнсис, — Джеймс схватил его за руку, уже почти вызвавшую лифт, крепко сжал — так, что Фрэнсис тихо охнул, но руку не выдернул. — Вы сегодня куда-то торопитесь?

— Вроде бы нет? — удивлённо ответил тот с ноткой вопроса в голосе.

— Я знаю, что это, может быть, слишком нагло с моей стороны, но могу я попросить вас остаться? Хотя бы на пару часов. Мне очень нужен кто-то рядом.

— Конечно, Джеймс, — сказал Фрэнсис.

Он поднял их сцепленные руки и мягко разжал его пальцы, накрыв их тёплой ладонью. Джеймс прикрыл глаза, чувствуя, что до дрожи хочет хотя бы обнять его, и понимая, что не осмелится. Не сейчас, когда Фрэнсис смотрит на него тёплым и открытым взглядом, в котором лишь сострадание и дружеское сочувствие.

— Давайте я помогу вам добраться до квартиры, потом принесу ваши вещи, и останусь с вами так надолго, как вы захотите? — предложил Фрэнсис.

Джеймс кивнул и всё-таки вызвал лифт.

В квартире, как и всегда в это время года, было холодно, и Джеймс, стараясь не наступать на повреждённую ногу, первым делом включил обогреватель и влез в оставленный на кресле свитер. И только потом, дожидаясь Фрэнсиса, попрыгал на кухню, чтобы включить чайник. Под окном, выходившим во двор, взревел двигатель, и Джеймс, даже не подходя к окну, почти позволил одиночеству и разочарованию затопить себя без остатка. Всё-таки уехал. Наверняка уехал — и правильно сделал.

Джеймс простоял так минут пять, пока в дверь не позвонили. После щёлкнул замок, впуская Фрэнсиса. Джеймс не собирался плакать; слёзы хлынули сами от затопившего его облегчения и понимания, что он начал себя накручивать на пустом месте.

— Джеймс? — Фрэнсис осторожно вошёл на кухню, сжимая в руках сумку с его платьем и проклятыми каблуками. Джеймс вытер глаза рукавом свитера.

— Я думал, вы решили уехать не прощаясь, — сказал он. — Извините, Фрэнсис, мне так стыдно за всё это.

Фрэнсис осторожно опустил сумку на стул, подошёл в Джеймсу и крепко сжал его плечи:

— Джеймс, вам не за что извиняться. Вы устали и перенервничали, и сейчас вам нужен отдых. У вас есть чай? Давайте я сделаю, а вы пока устроитесь поудобнее и постараетесь расслабиться, ладно?

Джеймс улыбнулся и кивнул, чувствуя, что действительно как-то для себя незаметно устал. Он показал Фрэнсису, где чашки и чай, и позволил отвести себя в комнату и усадить на диван.

— Хотите, закажем пиццу и посмотрим тот сериал про Уэнздэй, о котором я вам рассказывал? — предложил Джеймс, понимая, что иначе они рискуют провести вечер в неловкой тишине. Или Джеймс не удержится и натворит глупостей, о которых потом будет жалеть.

— Звучит неплохо, — кивнул Фрэнсис, натягивая плед Джеймсу на колени.

— Что вам заказать?

— Что-нибудь простое и съедобное, — рассмеялся Фрэнсис. — На ваш вкус, Джеймс. Вы не против, если я сниму галстук и пиджак?

Джеймс покачал головой с улыбкой, понимая, что он даже был бы не против, если бы Фрэнсис расстегнул пуговицу на брюках. Пока Фрэнсис делал чай, он заказал им “простую и съедобную” пиццу с ветчиной и нашёл на Нетфликсе “Уэнздэй”. Фрэнсис вернулся с двумя горячими чашками, поставил их на кофейный столик и осторожно сел в дальний угол дивана.

Помолчал под вопросительным взглядом Джеймса, явно чего-то смущаясь, и всё же сказал:

— Если хотите, Джеймс… Я совсем не против, если вы положите вашу ногу мне на колени. Вам так должно быть намного удобнее.

Джеймс усилием воли сдержал порыв ответить, что с куда большей охотой лёг бы ему на колени головой, вместо этого сказав, что будет иметь в виду. Включил им сериал. И с трудом дождался, когда принесут пиццу, чтобы тут же, едва только Фрэнсис вернётся на диван, положить на него обе ноги и немного сползти вперёд. Фрэнсис легко улыбнулся, натягивая на его стопы плед, и оставил тёплую ладонь отдыхать на здоровой лодыжке Джеймса.

Может быть, подумал Джеймс, не так уж всё и плохо. Отчасти это напоминало любовь, и ну и что, что один из них называл её дружбой. Без телесной составляющей он сам как-нибудь обойдётся. Без слов… Он попробует.

Заглянувший утром со своими ключами Данди обнаружил их спящими в разных углах дивана: Крозье, кое-как скорчившегося сидя, откинувшего голову на спинку дивана и бережно придерживавшего ноги Джеймса у себя на коленях, и Джеймса, окончательно сползшего вниз и хотя бы как-то лежавшего. Пожалуй, подумал Данди, осторожно отступая на лестничную площадку, в следующий раз он сначала позвонит.

Chapter Text

Все те три недели, что Джеймс не мог ходить, Фрэнсис приходил к нему каждый день, уходя только в Университет и на ночь. Всё же он был слишком стар, чтобы спать, сидя на чужом диване. Вдобавок, он слишком отчётливо помнил ту утреннюю неловкость, когда они с Джеймсом проснулись от звонка в дверь, и ему пришлось открывать Ле Весконту с его ехидным и всё понимающим лицом, словно он застукал их с Джеймсом за чем-то неприличным.

Но к чёрту его, этого Ле Весконта. На исходе трёх недель, когда Джеймс снова попробовал наступить на больную ногу и пройти несколько шагов, Фрэнсис вдруг почувствовал себя одновременно самым счастливым и самым несчастным человеком в мире. Счастливым — потому что его друг выздоравливал и уже мог самостоятельно двигаться. Несчастным… Этого Фрэнсис понять не мог. Понял, только когда Джеймс заглянул ему в глаза и смущённо сказал:

— Не представляю, как бы я пережил это время без вас, Фрэнсис. Но ничего ведь не изменится, когда я снова буду в порядке?

— Я даже не представляю, что должно измениться, — честно ответил тогда Фрэнсис. — А главное, зачем?

И понял, что именно этого он и боялся: стать вдруг ненужным, просто потому, что надобность в нём постепенно исчезнет. Так уже случалось, и опасение, что он нужен Джеймсу только пока тому нужна помощь, медленно подтачивало его все это время. Он приходил к Джеймсу каждый вечер, приносил ему ужин, смотрел с ним какое-то кино, которое не всегда даже запоминал, они беседовали обо всём, что приходило в голову или готовились к лекциям в тишине — и всё это время Фрэнсис ждал, когда же это закончится. Когда Джеймс скажет ему, что больше не нужно.

— Можно мне обнять вас, Фрэнсис? — спросил Джеймс вместо этого, пряча глаза. — Я знаю, что не должен, но…

Фрэнсис обнял его сам, чувствуя, как в горле становится ком и сжимаются лёгкие. Джеймс был тёплым и пах чем-то ненавязчиво-сладким, был жёстким и широкоплечим, сдавливал рёбра Фрэнсиса чуть сильнее, чем тот привык. Хотя, подумал тогда Фрэнсис, если подумать, то он вообще никак не привык. В последний раз он обнимал друга — когда? Если не считать приятельских похлопываний по плечу от Блэнки, то последний раз это был Джеймс Росс много-много лет назад.

Джеймс прижался щекой к его плечу на мгновение — и тут же отступил, оставив вместо себя ощущение пустоты.

— Вы слишком хороши для этой реальности, Фрэнсис, — сказал он. — Каждый день не могу поверить, что вы существуете.

Фрэнсис так и не понял, что он имеет в виду. Что где-то должен быть подвох? Что ж, он тоже так думал. Но понятия не имел, где. Оставалось надеяться, что нет никакого подвоха.

***

— То есть, — Данди поудобнее устроился на диване, наблюдая, как Джеймс распаковывает долгожданную кофемашину, балансируя на одной ноге и едва касаясь пола другой, — он заходит к тебе каждый день?

— Ага, — кивнул Джеймс, вытряхивая из коробки свёрнутый кабель и пытаясь понять, куда его подключить. — Каждый вечер. Иногда приносит мне ужин, иногда продукты и предлагает приготовить. Смотрит со мной Нетфликс. Проверяет в углу студенческие работы, если я делаю то же самое.

— И что?

Джеймс повертел в руках небольшой резервуар для воды и пристыковал его к корпусу кофемашины. Всё выглядело слишком просто. Намного проще, чем он себе представлял.

— И ничего.

— Вообще?

Джеймс вспомнил нежные прикосновения к своим ногам, когда они сидели на диване и он набрался наконец храбрости “принять предложение” и положить повреждённую ногу Фрэнсису на колени. Доверительные тихие разговоры. Уютный запах печёного картофеля и рыбы. Их единственное объятие. Как рассказать обо всём этом Данди? Можно ли сказать, что это “вообще ничего”, если для Джеймса это весь мир, а для Фрэнсиса — удивительная нежная дружба.

Совершенно точно дружба. В один из таких вечеров (Джеймс отлично его запомнил), Фрэнсис так и сказал: “Если бы я верил в какого-нибудь бога, Джеймс, я бы точно знал, кто послал мне такого прекрасного друга”. Джеймсу даже удалось улыбнуться и не заплакать. Дружба или нет, но то, что выстроилось между ними, и вправду было прекрасно.

— Знаешь, что-то мне напоминает эта ваша крепкая прекрасная дружба, — хмыкнул Данди, внимательно его выслушав. Протянул Джеймсу две капсулы от кофемашины — декаф со вкусом какао. — Не хочу тебя обнадёживать и могу отчаянно ошибаться, но может, твой Фрэнсис демисексуален и рано или поздно до него дойдёт?

Джеймс застыл, неверяще глядя на Данди.

— Не смей давать мне ложную надежду, — прошипел он. — Не смей, просто не смей. Даже если деми, это же всё равно ничего не значит.

Но было поздно. Надежда затопила его с головой, горькая и желанная.

***

— Что-то ты пропал, — хмыкнул Блэнки, когда Фрэнсис появился в его пабе в начале декабря. За это время Блэнки успел развесить по стенам гирлянды, намекая на близившееся Рождество, но и только. Даже юный Том, подрабатывавший официантом, никуда не делся, хотя обычно это место становилось вакантным как раз к Рождеству.

— Прости, дружище, я немного потерялся во времени, — кивнул Фрэнсис, взлетая на табурет. Он так и не знал, как рассказать Блэнки о том, что с ним случилась самая прекрасная в его мире дружба. Нет, Блэнки не стал бы ревновать, точно нет, просто всё, что происходило между ним и Джеймсом, казалось чем-то очень личным. Фрэнсис и хотел бы этим поделиться, но понятия не имел, как.

— Или не во времени, а в человеке? — усмехнулся Блэнки, облокачиваясь на стойку напротив него с заинтересованным видом. — Мог бы и сюда с ним заглядывать, или ты думаешь, я вас осуждать начну? Я, своими руками тебя в это втянувший?

— Не очень понимаю, зачем тебе нас осуждать, — удивился Фрэнсис. — Вообще не вижу причин, кроме той, что я и правда немного пропал… Но Джеймс просто вывихнул ногу, и я знал, что если случится что-то такое, что я тебе понадоблюсь, ты просто позвонишь, и…

— И пропал.

— Говно из меня друг, да? — с горечью спросил Фрэнсис, опуская голову.

Блэнки тяжко вздохнул и похлопал его по плечу тяжёлой ладонью.

— Да уж не хуже, чем обычно, — сказал он с нотками сочувствия. — На первых порах так случается, и ты, по крайней мере, не выкинул никакой херни, как было с этой мисс, племянницей сэра нашего Джона.

— А я выкидывал какую-то херню? — нахмурился Фрэнсис. Те дни он не то чтобы не помнил, но старался не вспоминать, чтобы не делать себе больно. Он хотел оставить то время чем-то светлым в своих воспоминаниях, не омрачать их пониманием, что был на самом деле докучливой обузой. — И почему ты вообще вспомнил про Софию?

Блэнки снова вздохнул, снова хлопнул его по плечу и полез в холодильник. Поставил перед Фрэнсисом нулёвую “Эстреллу”, немного подумав, взял себе такую же.

— Забей и забудь. Если замечу, что ты начал вытворять херню, я тебе скажу и буду надеяться, что ты меня услышишь. Но пока что твой основной грех в том, что ты увлекаешься кем-то одним и забываешь обо всех остальных своих друзьях. Но это дело понятное, мы там все были. Так что когда этот твой Джеймс снова сможет ходить, заглядывайте оба, что ли, а? Пока сессия не началась, а то знаю я, вас там с утра до ночи из Университета не будут выпускать.

Фрэнсис почувствовал, как всё внутри упало под тяжестью осознания. Точно ведь. Уже середина ноября, а это значит: скоро конец семестра. Сессия, очередное Рождество в компании с самим собой, экзамены. И курс Джеймса тоже закончится — просто как последняя соломинка, которая может и доломать его спину. Вообще-то эти лекции давно отошли на второй план, но Фрэнсис всё равно продолжал на них ходить и совершенно не представлял, как будет без них. О чём они в Джеймсом будут разговаривать? Будет ли Джеймсу всё также интересно с ним и так ли ему вообще интересно с Фрэнсисом — без них?..

— Я передам ему, — пообещал он, чувствуя, что в горле снова застрял ком и понимая, что в очередной раз себя накрутил.

Конечно же, Блэнки это заметил. Блэнки всегда замечал.

— Так, погоди, что случилось? — нахмурился он. — Если не хочешь водить сюда своего бойфренда, так и скажи. Или, может, он сам не хочет? Я пойму.

— Бойфренда? — удивился Фрэнсис, отвлекаясь от медленного накручивания себя на воображаемую палочку. — С чего ты это взял?

— Так я же не слепой! — в свою очередь удивился Блэнки. — Умею два и два складывать. Этот парнишка ещё месяц назад тебя глазами пожирал. Наряды вон специально для тебя придумывал, песни посвящал, ты же сам сказал. Я, конечно, не особо в теме как это у них происходит, но был бы девчонкой — всё было бы очевидно, так какая разница? Ты вон и пропал на месяц не абы куда, с ним же и носился. Ну очевидно же?

Фрэнсис набрал в лёгкие воздуха и не смог его толком выдохнуть. Чувствовал себя так, словно его ударили тупым тяжёлым предметом. Это ведь не могло быть правдой, верно? Он вспомнил все те многочисленные моменты, когда Джеймс улыбался ему или осторожно сжимал его руку. Вспомнил, сколько нежности к этому человеку скапливалось где-то внутри него, всё больше и больше с каждым днём. Вспомнил, как грохотало сердце, когда один единственный раз они обнялись. Фрэнсис тогда подумал, что это из-за того, что никто не обнимал его годами — но может быть, не поэтому?

— Фрэнки? Что с тобой, эй? — Блэнки помахал раскрытой ладонью у него перед лицом, выдёргивая из задумчивости. — Я что-то сказал не так? Если что, я не собираюсь тебя осуждать, ты помнишь? Главное, чтобы ты был счастлив.

Фрэнсис тряхнул головой, но в себя так и не пришёл.

— Я и не думаю, что ты меня в чём-то осуждаешь, — ответил он. — Просто… Том, мы ведь не встречаемся. И он ни разу ничем не дал понять… Я даже не задумывался об этом!

— А что тогда всё это было?

— Я думал, мы друзья, Том…

Блэнки присвистнул:

— Знаешь, Фрэнки, если я прав, то мне очень жаль этого парнишку. Вспомни себя в аналогичной ситуации.

Фрэнсис помнил и помнил очень хорошо. Совершенное мучение, надежда пополам с неизвестностью, когда ты понятия не имеешь, дадут ли тебе по лицу, если ты скажешь эти три чёртовых заветных слова, или наоборот, тебя примут и тебе ответят. Он не решался признаться Софии очень долго, изрядно покачавшись на этих качелях. Неужели Джеймс — этот яркий и прогрессивный молодой человек, куда более открытый миру и смелый, чем сам Фрэнсис, добровольно решил во всё это ввязаться? И почему ради Фрэнсиса?

Может, Блэнки чего-то напутал?

— Знаешь, Том, — сказал он. — Мне, наверное, надо об этом подумать. В голове не укладывается… Я даже не знаю, как бы я на это ответил.

— Подумай, — кивнул Блэнки. — А лучше поговори с Джеймсом. Что бы там у тебя в голове ни варилось, парень заслуживает хотя бы ответ.

От Блэнки Фрэнсис вышел в совершенном раздрае.

Нет, если Джеймс правда испытывал к нему какие-то чувства, со стороны Фрэнсиса это совершенно ничего не меняло. Джеймс оставался Джеймсом, его дорогим и прекрасным другом, к которому Фрэнсиса тянуло с невообразимой силой. Но мог ли Фрэнсис ответить на его чувства — этого он не знал. Мог ли он сказать “Я люблю тебя” в той мере, в которой Джеймс от него ожидал бы? Мог ли Фрэнсис дать ему то, что Джеймс хотел от него?

И что именно Джеймс от него хотел?

Фрэнсис устало опустился на скамейку где-то на пути к парковке, отгоняя от себя мысли, которым в это время и в этом месте было совершенно не место. Скамейка была неприятно-холодная: температура теперь держалась где-то в районе нуля и медленно пыталась сползти вниз, по утрам всё покрывалось серебристым инеем, который истаивал за несколько часов. Джеймс утверждал, что скоро, совсем скоро ляжет первый снег, а Фрэнсис знал, что он немедленно растает, но не спешил говорить Джеймсу об этом. Когда Джеймс говорил о снеге и Рождестве, у него глаза сияли, и Фрэнсис просто не мог потушить этот свет своими собственными словами.

Фрэнсис откинулся на спинку скамейки, не обращая внимания на холод и сырость, просачивавшиеся через брюки и куртку. Что бы Джеймс от него ни хотел, он не говорил этого вслух. А Фрэнсис, как ни крути, был ужасен в распознавании намёков, в наблюдении и в выводах. И ладно бы просто ужасен: опыта, как такового, у него тоже было не особенно много. Может, пара экспериментов с девушками в юности, ничем не окончившаяся и ни к чему не привёдшая. Он, если подумать, никогда и не рассматривал в этом плане мужчин…

Может быть, зря?

А может, не стоило делать поспешных выводов? Всё, что он надумал себе сейчас, основывалось лишь на словах Блэнки, который вполне мог ошибиться и придумать себе то, чего не было. Не со зла, нет, просто… Фрэнсису стоило об этом подумать. И стоило, наверное, понаблюдать за Джеймсом внимательнее, прежде чем говорить с ним об этом.

Если он вообще найдёт в себе силы об этом заговорить. Может быть, там и нет ничего.

Фрэнсис встал со скамейки и отправился к машине. Стрелка на часах упорно подползала к концу пары, а он обещал довезти Джеймса до дома и не собирался опаздывать.

***
— Рождественскую ярмарку открывают в пятницу, — сказал Джеймс, едва успев поприветствовать Фрэнсиса. — Там, конечно, ещё ничего толком не будет, всё самое интересное откроется ближе к Рождеству, но всё же… Хотите сходить, Фрэнсис?

Сам он снова мог ходить вот уже две недели. Сначала медленно и недолго — повреждённая нога быстро начинала ныть тупой болью, вынуждая их с Фрэнсисом делать частые перерывы, но с каждым днём всё лучше и лучше, и вот он уже самостоятельно добрался до “Ужаса на палубе”, в который его так настойчиво зазывал Том Блэнки через Фрэнсиса. Удивительно, но этот паб Джеймсу тоже нравился, хоть был и заведением не его типа. Джеймс в конце концов пришёл к выводу, что тип заведения не так уж и важен. Важно, чтобы там были хорошие люди, вкусная еда и уютная атмосфера, и всего этого “Ужасу” было не занимать.

— Рад видеть вас на ногах, Фитцджеймс! — расплылся в улыбке Блэнки, едва он перешагнул через порог. — Садитесь куда-нибудь за стол, эти штуки вас ещё дождутся.

Внутри стало уютнее — возможно, за счёт развешанных вдоль стен гирлянд и лампочек, а может оттого, что Фрэнсис, едва услышав его имя, слетел с барного табурета и оказался рядом с ним с тем видом, после которого обычно крепко обнимают, но Фрэнсис только мягко сжал его руку и повёл куда-то в угол, где висело больше всего лампочек.

— Так что, хотите сходить на ярмарку? — повторил Джеймс, усевшись за стол и незаметно вытягивая ногу под столом. Лодыжка всё ещё уставала, да и все мышцы голени начинали с непривычки ныть намного раньше, чем Джеймс от них ожидал бы. Все говорили ему, что это скоро пройдёт — только на это и оставалось надеяться.

— Если вы зовёте, — улыбнулся ему Фрэнсис. — Я обычно на них не хожу, но если там будете вы…

— Стал бы я звать вас, если бы не собирался сам? — рассмеялся Джеймс. — Рождественские ярмарки хороши в компании друзей. Хотя сами по себе они тоже чудо.

— Я заметил, вы очень любите Рождество? — спросил Фрэнсис, улыбаясь Блэнки над плечом Джеймса.

— Ну а кто его не любит, — хмыкнул Блэнки, вклиниваясь в их разговор. — Сегодня у вас, господа, ароматный яблочный пирог с чаем. Проявите уважение к бедняге Джону, даже если будет не особо вкусно.

Пирог, судя по виду, едва достали из печи, и он исходил настолько ароматным паром, что у Джеймса рот немедленно наполнился слюной.

— С такими запахами он должен быть по меньшей мере идеальным, — заверил Джеймс, с жадностью следя за перемещением пирога.

Блэнки опустил перед ними тарелки, пустые чашки и заварочный чайник, похлопал Фрэнсиса по плечу с многозначительным видом и отошёл, сунув поднос под мышку. Джеймс смущённо посмотрел на Фрэнсиса, а рука уже сама потянулась к вилке, не дожидаясь, когда заварится чай. Фрэнсис смотрел на него с теплом во взгляде и вниманием, которое сложно было вычленить и изучить. Но явно не протестовал против того, чтобы Джеймс принялся за пирог.

— Рождество я люблю, пожалуй, больше всех прочих праздников, — поделился Джеймс, отламывая крохотный кусок бисквита, пропитанный чем-то, и оттого влажный, пружинящий и плотный. — Честно говоря, оно для меня много значит. Не как для обычного человека.

Он долго думал, стоит ли об этом рассказывать, но в итоге решил, что Фрэнсис и так знает о нём всё. Или почти всё из того, чем в принципе стоило делиться.

— Могу я спросить?..

— Наверное, да, — кивнул Джеймс. — Хотя это не самая приятная тема, и ей не всегда легко делиться. Надеюсь, что не испорчу вам аппетит.

— Главное, чтобы вам было комфортно, Джеймс, — тихо сказал Фрэнсис. — Вы можете вообще этим не делиться. Или сделать это как-нибудь потом.

— Я уже начал об этом думать, — махнул Джеймс рукой. — К тому же это достаточно далёкое прошлое, с которым я уже давно смирился.

Фрэнсис кивнул и разлил им по чашкам чай, выжидающе глядя в сторону Джеймса.

— Дело в том, Фрэнсис, что я своего рода сирота. У меня есть родители и они живы, и имя по крайней мере одного из них я знаю, но что-то заставило их (или его) отказаться от меня сразу после рождения. Я не помню ничего из того времени, которое я, должно быть, провёл в приюте, но к Рождеству пришли люди — мои дядюшка и тётушка — и забрали меня к себе. Они не скрывали того, что я приёмный ребёнок, но любили и любят меня как родного. И они всегда праздновали Рождество как мой второй день рождения. Даже когда родился Уильям, их собственный сын и мой сводный брат.

— Вы так просто говорите об этом…

Джеймс засунул в рот крупный кусок пирога с яблоками и брусникой, зажмурился от удовольствия, пережёвывая его, и не смог удержаться от того, чтобы облизать губы. На мгновение представил, как Фрэнсис мог бы смотреть на него. Как прикипел бы взглядом к его лицу и задержал бы дыхание, не зная, куда себя деть. Мог бы, но, наверное, не смотрел.

Джеймс открыл глаза и встретился с Фрэнсисом взглядом. Тот растерянно смотрел на его лицо и тяжело, но медленно дышал, и сердце Джеймса пропустило удар. Может…

Нет, тряхнул он головой, не может.

— Я пережил всевозможные кризисы, связанные с этим, много лет назад, Фрэнсис, — мягко сказал он. — Даже нашёл своего папашу и попытался с ним связаться, но он, видимо, испугался смотреть мне в глаза. Это всё в прошлом, а Рождество случается каждый год и оно всегда как мой второй день рождения. Я хожу на ярмарки, веселюсь с друзьями, пью глинтвейн, а под самое Рождество каждый год уезжаю к старикам Конингемам и провожу эти дни с ними.

Фрэнсис улыбнулся, но его улыбка показалась вдруг Джеймсу болезненно-грустной.

— Звучит замечательно. Я очень рад за вас, Джеймс.

Он взял вилку и попытался отломить кусок от своего пирога, но вилка неизвестно как соскользнула и отправила кусок куда-то на пол. Фрэнсис чертыхнулся и полез его искать.

— Фрэнсис? — тихо спросил Джеймс, дотрагиваясь до его пальцев, отчего тот ощутимо вздрогнул. Джеймс тут же убрал руку, не уверенный, что его прикосновение уместно. — Что-то не так?

— Простите, Джеймс, — выдохнул Фрэнсис и сам осторожно дотронулся до его пальцев. — Я, кажется, просто устал сильнее, чем думал. Когда, говорите, ярмарка?

— Завтра. Но если хотите, мы можем сходить в любой другой день. Или не ходить вообще.

— Нет-нет, я… Я хочу сходить с вами, если вы не против. В любой день, когда скажете.

Джеймс улыбнулся, стараясь не сиять улыбкой совсем уж на весь паб. У него как раз было время позвонить Конингемам и уточнить кое-что. Хоть он и знал, что они не будут против.

— Давайте завтра? А пока позвольте проводить вас домой. Хочу убедиться, что вы добрались и отдыхаете.

***
Не спать из-за Джеймса определённо стало важной частью жизни, думал Фрэнсис, разглядывая ночной потолок. Хотя правильнее было бы сказать “не спать из-за этой болтливой задницы Тома Блэнки”, но Том всего лишь заронил в благодатную почву его дурной головы повод для размышлений. Да и Джеймс как таковой был не особенно виноват в том, что Фрэнсис не мог уснуть.

Он так и не понял, что к нему чувствует Джеймс. Может быть, он умело скрывал свои чувства, а может, не чувствовал ничего — пары вечеров наблюдений, которые они провели вместе, было определённо недостаточно, чтобы делать какие-то выводы.

Зато о себе он успел совершить пару открытий, явно говоривших о том, что он слепой идиот. Возможно, не единожды.

Он вспомнил, как Джеймс облизывал губы от удовольствия, и снова почувствовал, как к щекам приливает жар, а грудь сдавливает. Начал ли он так реагировать на него только сейчас? Фрэнсис попытался вспомнить, и всё, о чём он мог думать, были босые ступни Джеймса на его коленях, рёбра “Мортиши Аддамс” под его ладонями, сладкий запах волос Джеймса, который Фрэнсис почувствовал, когда обнял его.

Он со вздохом перевернулся на бок, переполз на более холодную часть кровати и прижал руки к груди, прямо к колотившемуся сердцу. Блэнки был прав, ему стоило поговорить с Джеймсом. Только вот он понятия не имел, как именно расскажет обо всём этом.

И поймёт ли Джеймс всё, что он хочет сказать?

Может быть, Фрэнсис зря расстроился, узнав, что Джеймс уедет на праздники? Может быть, недолгое расставание пойдёт ему только на пользу, даст остыть и сформулировать всё понятную мысль? Для начала осознать, чего он вообще хочет.

Он так и не понял, удалось ли ему в итоге поспать хоть немного. Мысли о Джеймсе не давали ему покоя всю ночь: неясные образы, невесомые прикосновения к лицу и рукам, тихий голос, зовущий его по имени и заставляющий дрожать. Он снова и снова слышал, как Джеймс произносит его имя — он помнил каждый раз, когда оно было произнесено, каждый звук, каждую интонацию. Он вспоминал, как покрывался гусиной кожей каждый раз, как Джеймс обращался к нему — и покрывался ею снова. Он вспоминал, как тепло от прикосновений Джеймса разливалось по коже рук — и снова чувствовал его в тех же местах. Он вспоминал, как ощущался Джеймс в его объятиях — и до дрожи хотел обнять его снова.

Фрэнсис встал совершенно разбитый за час до будильника и поплёлся в душ, понимая, что больше ему сегодня не светит, но он хотя бы не повторит свой сентябрьский провал. Только не перед Джеймсом (который уже не будет его осуждать за неряшливый внешний вид, но всерьёз забеспокоится, всё ли с ним в порядке).

Кофе и прохладный душ кое-как помогли ему прийти в себя, но ровно настолько, чтобы начать функционировать. Дорога до работы и первый семинар смазались, растянулись и перемешались в одном едином звенящем пятне цвета. Он куда-то шёл, с кем-то здоровался, что-то говорил, не уверенный до конца, что звучит адекватно. Залипал в неправильные формулы, как нерадивый студент, забывший подготовиться к занятию, а проверить расчёты и вовсе казалось ему невозможным даже с калькулятором. Время тянулось и тянулось, и ему лишь огромными усилиями удавалось не уплыть в свои мысли, в которых, конечно, не было ничего предосудительного — но не было и ничего такого, о чём он хотел бы задуматься при толпе народа.

— С вами всё в порядке, профессор Крозье? — даже спросила его одна из студенток, и он устало кивнул, прикрывая глаза ладонью.

— Бессонница, — коротко ответил он и с усилием вернулся к теме, радуясь, что электромагнетизм традиционно проходят в весеннем семестре, и уравнения Максвелла не рассматриваются в практической части за ненадобностью. Бесконечного напоминания о том, что у его бессонницы есть имя он бы не выдержал даже косвенно*.

Но всё кончается, кончились и эти бесконечные часы ожидания, растянутые в струну, вибрирующую прямо внутри его тела. Фрэнсис запихнул в портфель бумаги, не особо разбираясь, что он вообще забирает и зачем, накинул куртку не застёгивая и слетел по лестнице так легко и быстро, словно на него действовала одна только гравитация.

Когда он вышел из здания, его на мгновение ослепило сияющей белизной свежевыпавшего снега. Свежий морозный воздух ворвался в лёгкие, рассеяв туман в голове. Он заспешил в сторону парковки, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, и скоро увидел вдалеке крохотное бордовое пятнышко, нетерпеливо притоптывавшее у его машины. Наверняка у этого цвета было какое-то специальное название, даже более романтичное, чем “цвет венозной крови”, и Фрэнсис сделал себе зарубку в памяти обязательно спросить у Джеймса, что именно это за цвет, который Джеймсу так идёт — наверняка идёт, пусть Фрэнсис раньше и не видел его в этом пальто.

Ничем не обоснованное счастье захлестнуло его с головой, и он всё-таки не удержался и припустил бегом, чтобы схватить удивлённого Джеймса в объятия — немного краденые, потому что разрешения его обнять Фрэнсис попросить не успел.

— Фрэнсис, что с вами? — рассмеялся Джеймс секунду спустя, обхватывая его в ответ и прижимая к себе. Он был выше, и Фрэнсис уткнулся носом в воротник его пальто, пахший тем же сладковато-древесным ароматом, который он помнил на перчатках “Мортиши Аддамс”. Фрэнсис втянул этот запах ещё раз и отстранился, счастливо улыбаясь.

— Просто рад вас видеть, Джеймс, — искренне сказал он. — Вас и снег. Как вы и говорили.

— Мне казалось, вы скорее скептически относитесь ко всей этой романтике первого снега, — сказал Джеймс, жмурясь.

— Ровно до того момента, как увидел, — кивнул Фрэнсис, любуясь его лицом. Лёгкие начинали медленно гореть, и он вдруг понял, что всё это время не дышал — с тех пор как вдохнул его запах. — Простите, что не спросил, можно ли…

Он попытался убрать руки, но Джеймс схватил их и перебил его, не дослушав до конца:

— Я был бы рад, если бы вы обнимали меня всякий раз, как вам хочется, Фрэнсис, — серьёзно сказал он, умудряясь улыбаться при этом.

Фрэнсис коротко прижал его к себе ещё раз. В ушах грохотало от того, как мощно сокращалось сердце в груди. Всё внутри грохотало вместе с ним, закачивая в его вены чистейшее счастье.

— Показывайте, где эта ярмарка, — сказал он, наконец отодвигаясь на расстояние, которое можно было лишь с натяжкой назвать приличным. — Я чертовски хочу выпить чего-нибудь горячего и бодрящего и очень надеюсь, что там будет что-то такое.

— Обязательно, — сказал Джеймс и, едва дождавшись, чтобы Фрэнсис закинул свой портфель в машину, подхватил его под руку и потянул куда-то в сторону площади, о существовании которой Фрэнсис знал лишь по картам, никогда не проезжая и не проходя мимо.

На площади — маленьком пятачке, выложенном брусчаткой и зажатом между строгими краснокирпичными зданиями и зелёными елями, — вырос небольшой лабиринт из деревянных домиков, увитых гирляндами. В медленно сгущающихся сумерках лампочки мягко разгорались, ещё не освещая, но золотя всё, что попадало в их пятна света: снег, редких зевак, у которых не было дел ранним вечером пятницы, аккуратно разложенные товары на прилавках, горы ирисок, волосы Джеймса… Отовсюду пахло пряным вином, сладкой карамелью и свежей выпечкой. Откуда-то доносилась тихая музыка Синатры, но, как ни удивительно, не “Let it snow”.

Джеймс потянул его к одной из палаток, где наливали глинтвейн, и через минуту сунул в руки Фрэнсиса горячий стакан с какао.

— Для кофе уже поздно, а вот сахар вам не повредит, — сказал он и, снова подхватив Фрэнсиса под локоть, повёл его вдоль полупустых рядов.

— Очень люблю приходить на ярмарку в самом начале, когда она только-только открывается, — поделился Джеймс, потягивая свой какао. — Да, открыто бывает ещё не всё, но и людей тоже не особенно много. Не приходится выстаивать очередь на каток и за орехами в меду…

Он осёкся и погрустнел, видимо, вспомнив, что про каток ему в этом году нечего и думать.

— Не расстраивайтесь, — Фрэнсис поймал его пальцы и осторожно сжал. — В следующем году обязательно покатаетесь, а пока позвольте мне как-нибудь вас развеселить. Что для вас сделать?

— Я, конечно, переживу один год без коньков, — рассмеялся Джеймс, — но можете купить для меня орехов.

Они нырнули в лабиринт, и вскоре карманы Фрэнсиса потяжелели от горячих кульков с орехами и совершенно дурацких носков крупной вязки (после короткого шумного спора он купил для Джеймса красные тёплые чулки до колен с меховой опушкой, и пришлось брать их к себе, потому что Джеймс наотрез отказался), а пустые стаканы из-под какао сменились на яблоки в карамели. Яблоки ломались, а карамель предательски размазывалась по щекам и липла к бороде, и Фрэнсис смотрел на Джеймса, совершенно счастливого, и думал: если бы Фрэнсис его сейчас поцеловал — как это было бы? Были бы губы Джеймса на вкус как карамель? Поцеловал бы его Джеймс в ответ или остался неподвижным? Не решил бы он, что это слишком?

Фрэнсис смотрел и понимал, что не рискнёт проверить. Нет. Только не сейчас.

— Фрэнсис, — Джеймс наконец расправился со своим яблоком, вытер губы и повернулся к нему со смущённым лицом. — У вас есть какие-то планы на Рождество?

— Я его очень редко праздную, — признался Фрэнсис, слегка помявшись и не понимая, как объяснить Джеймсу свою серую реальность, в которой тот был скорее исключением. — Иногда заглядываю к Блэнки с супругой, но… В общем, нет. У меня нет никаких планов.

Джеймс поджал губы, даже не пытаясь скрыть прорывавшуюся на его лицо улыбку:

— А не хотели бы вы поехать со мной к моим тётушке с дядюшкой? Я очень не хочу пропускать Рождество у них, но и оставлять вас не хочу совершенно…

Фрэнсис смутился. Он ожидал чего угодно, но только не такого приглашения:

— Разве это удобно? — растерянно спросил он. — Я же никого, кроме вас, не знаю, да и…

— Не переживайте, я уже спросил, могу ли приехать с другом. Тётя Луиза обожает, когда в доме появляются новые лица, и была очень рада узнать, что я хочу познакомить вас с ними. У них есть небольшой гостевой дом на две спальни, и мы могли бы занять его, чтобы не тесниться в одной. И ещё будет Билли и Элизабет, мой брат с женой… Фрэнсис, — Джеймс схватил его за руку, — пожалуйста, соглашайтесь. Я даже думать не хочу о том, что, пока я праздную Рождество в кругу семьи, вы проводите это время в одиночестве.

— Я… — Фрэнсис сглотнул ком, в очередной раз вставший поперёк горла, — если вы уверены, что я не буду обузой…

Не дослушав, Джеймс притянул его к себе и прижался щекой к виску, тихо и счастливо смеясь.

*имеется в виду всего лишь тот скромный факт, что Максвелла звали Джеймс, и Фрэнсис как хороший профессор физики об этом знает, даже если не называть имя (чего обычно и не делают).

***
В Хертфордшир они добрались, когда уже после полудня. Ближе к концу пути пришлось открыть карту, потому что сам Джеймс всегда добирался сюда или на такси, или с дядей Робертом, или с Билли. В этот раз за рулём был Фрэнсис, который по понятным причинам местность не знал совершенно, и Джеймс понял, что толку от него здесь как-то меньше, чем он думал. И всё равно с Фрэнсисом получилось намного быстрее, чем было бы на поезде, о чём Джеймс даже немного сожалел.

— Ого, — выдохнул Фрэнсис, когда они въехали в деревню, где Джеймс уже более менее ориентировался. — Я как-то не ожидал, что вы из настолько богатой семьи…

— То есть то, что я учился в Оксфорде, вам ни на что не намекнуло? Или то, что у дяди с тётей есть гостевой домик? — горько усмехнулся Джеймс. — Но на самом деле семья не такая уж и богатая, просто достаточно старая. И мне в любом случае не достанется ничего, даже если бы полагалось: я заранее отказался от любого наследства.

Фрэнсис удивлённо посмотрел на него, сворачивая на улицу, ведущую к дому Конингемов:

— Могу я узнать почему?

— Потому что пока у меня ничего нет, родственники со стороны отца не будут на это претендовать, — просто ответил Джеймс. Он решил это уже много лет назад: никому из законных потомков его отца не должно достаться ни пенни из денег Конингемов. Во всяком случае, не через его голову. — Фрэнсис, это всё… Это ведь не будет проблемой между нами? — спросил он, смущаясь. До сих пор ему и в голову не приходило, что Фрэнсису может быть неудобно из-за его происхождения (не такого уж и благородного, если вдаваться в детали), тем более что в реальности он и правда ничего не имел.

— Возможно, я буду чувствовать себя очень неловко в присутствии ваших дяди и тёти, — пожал тот плечами. — Я как-то не привык общаться с аристократией.

— Скажете тоже, — фыркнул Джеймс. — Дядя и тётя — милейшие люди, совершенно простые и не испорченные аристократизмом!

— У меня нет причин вам не верить, — Фрэнсис коротко ему улыбнулся. — Этот подъезд?

— Да-да. Остановитесь у ворот, и я выйду открою.

— А вообще, — Фрэнсис мягко затормозил у ворот и серьёзно посмотрел на Джеймса. — Для меня не будет проблемой ничто, связанное с вами, Джеймс. Во всяком случае, не теперь. Я скорее волновался, что это я могу стать для вас проблемой…

Дверь дома открылась, и на крыльцо вышел дядя Роберт, всматриваясь в незнакомую машину. Джеймс коротко дотронулся до руки Фрэнсиса, лежавшей на рычаге, серьёзно качнул головой:

— Ни за что, Фрэнсис, — и выбрался из машины, чтобы поприветствовать дядю и открыть ворота.

Первой его обняла тётя Луиза, вышедшая на крыльцо следом за дядей Робертом, и Джеймс в который раз подумал, какая же она стала маленькая с тех пор, как он был ребёнком — но ни на день не постарела.

— Тебе ужасно идёт эта причёска, тётушка, — от души похвалил он, когда она отодвинулась, держа его за плечи на вытянутых руках. С их последней встречи она перекрасилась в тёмно-вишнёвый и сменила длинные, до лопаток, волосы на дерзкое короткое пикси, которое лохматил небольшой ветерок.

— Заметил-таки, — рассмеялась тётя Луиза. — Роберт в этот раз тоже заметил, представляешь?

— Я всегда замечаю твои новые причёски! — возмутился дядя Роберт, подходя ближе и тоже обнимая Джеймса. — Как и твои новые наряды. Твои, и Джейми, и Лиз тоже.

— Точно, — кивнула тётя Луиза. — Я этого бургунди на тебе ещё не видела. Свозишь тётушку по магазинам? Хочу примерить.

— Свожу, свожу, — рассмеялся Джеймс, оглядываясь через плечо на Фрэнсиса, смущённо замершего у машины. — А пока познакомьтесь, пожалуйста, с моим дорогим другом. Это Фрэнсис Крозье, профессор на кафедре физике в моём Университете.

— Очень рада познакомиться с человеком, которого Джейми называет дорогим другом, — тётя Луиза тепло сжала руку Фрэнсиса обеими руками.

— Отдельно приятно знать, что вы не диджей, а настоящий профессор, — добавил дядя Роберт.

— Может, физика это просто хобби для души, — хмыкнул Фрэнсис, пожимая руки. — А на самом деле я диджей?

Тётя Луиза искренне расхохоталась:

— Не обращайте внимания! Роберт пытается казаться строгим родителем, но я-то знаю, что иногда он без зазрения совести слушает техно. Пойдёмте лучше в дом, иначе мы тут околеем, и Билли придётся оправдываться перед полицией за четыре замёрзших тела.

Тётя Луиза усадила их в гостиной и отправила дядю Роберта греть воду на чай. Вскоре тот принёс ещё тёплый пирог и исходящие ароматным паром чашки, сахар и молоко, и Джеймс наконец почувствовал, что снова дома.

— Сейчас выпьем чаю и я вас отведу в гостевой дом. Отдохнёте, разложите вещи, а после ждём вас на ужин. Билли с Элизабет приедут только завтра после полудня, аккурат в Сочельник. Не переживайте, Фрэнсис, если вы без подарков, мы от вас ничего и не ждали. Джейми, милый, ты точно уверен, что вы не хотите занять одну из спален здесь? Я совсем не уверена, что нам удалось протопить дом. Там сухо, но довольно прохладно.

— Ничего, тётушка, как-нибудь справимся, — уверил её Джеймс, понимая, что сам себя загнал в ловушку, и им с Фрэнсисом, возможно, придётся спать в холодных постелях. — Найдём обогреватели или грелки. А камин там можно будет разжечь?

— Вряд ли он протопит что-то за пределами гостиной, — покачала тётушка головой. — Но да. Ты же помнишь, где дрова?

Джеймс кивнул и кинул короткий взгляд на Фрэнсиса, сидевшего рядом. Тот разглядывал узор на ковре, усмехаясь в чашку, и старался не участвовать в разговоре совсем.

Две недели назад Джеймс сказал тётушке, что приедет с другом, отдельно уточнив, что они не встречаются, и им нужны две комнаты. Меньше всего он собирался ставить Фрэнсиса в неловкое положение. Фрэнсис же…

Что-то изменилось в их отношениях. Нет, не в худшую сторону, к счастью нет. Просто Фрэнсис стал… как будто более тактильным, чего Джеймс раньше за ним не замечал. Как будто он постоянно набирался храбрости для чего-то, но всякий раз давал заднюю в самый последний момент, бесконечно давая Джеймсу надежду — и оставляя его с бешено колотящимся сердцем и неотвеченным (и, если уж на то пошло, не заданным) вопросом.

Может быть Данди был прав, и Фрэнсис тоже начал чувствовать к нему что-то, в чём ещё не успел толком разобраться? А может, Джеймсу слишком хотелось взаимности, и он выдумывал себе вещи, которых не было в действительности. Как бы там ни было, он пообещал себе, что не будет давить на Фрэнсиса, даже если тот никогда не скажет, что хочет от Джеймса чего-то большего.

Единственное, на что Джеймс решался — это крохотные прикосновения, которые прочно вросли в их жизнь и уже казались чем-то неотделимым от неё. Джеймс мягко толкнул колено Фрэнсиса своим коленом, спросил:

— Как вы смотрите на то, чтобы переночевать в спальниках у камина, Фрэнсис?

— Моя спина меня проклянёт, — отозвался тот. — Я и вам бы не рекомендовал, но если выхода не будет…

— Выход есть всегда, — отозвался дядя Роберт, устраивая на столе поднос с чаем, — даже если вас съели.

— Роберт… — с укором сказала тётя Луиза.

— Обогреть одну спальню в гостевом доме вы точно сможете, — продолжил дядя Роберт. — А если нет, просто переберётесь сюда. Комната Джейми всегда готова и ждёт. В любом случае сначала попробуйте, может быть, не так уж там и холодно?

Фрэнсис бросил на Джеймса короткий взгляд и тут же отвёл глаза, непонятно чему улыбаясь. Не похоже было, чтобы его беспокоила перспектива оказаться в выстуженной постели — или в одной кровати с Джеймсом. Может быть, он даже не понимал, что их перспективы ровно таковы.

Джеймс почувствовал, как его лицо заливает краска. Дядя Роберт хитро подмигнул ему из своего кресла, и тут Джеймс вдруг осознал: только тётя Луиза знает, что они не пара. И непонятно, сказала ли она об этом дяде Роберту. Не понятно даже, поверила ли самому Джеймсу.

Чёрт.

— Давайте отнесём вещи, Фрэнсис, — предложил он, отводя глаза в сторону. — Во сколько ужин, тётя?

— Давайте через пару часов, не раньше, — распорядилась тётя Луиза. — Не люблю спешить с готовкой. А украшать дом будем завтра все вместе.

Джеймс сжал тётушку в объятиях и чмокнул в щёку.

— Можете не вести себя прилично, — хихикнула тётя ему в ухо, и Джеймс окончательно понял, что миссия провалена.

***
В гостевом домике и правда было прохладно. Не как на улице, конечно, пар изо рта не вырывался, но в сравнении с тёплым жилым домом выходило не очень.

— Как думаете, сколько здесь градусов? — спросил Джеймс, откатывая свой чемодан от двери, чтобы Фрэнсис тоже мог войти.

— Думаю, что верхнюю одежду нам пока лучше не снимать, — хмыкнул Фрэнсис, оглядываясь. — Вы что-то говорили про камин и дрова?

Джеймс немного отступил в сторону, открывая обзор на светлую гостиную. В доме часто гостили Билли с Элизабет в тёплое время года и друзья тёти с дядей, периодически приезжавшие к ним семьями, и дом совсем не ощущался заброшенным, хотя тётя Луиза ухаживала за ним сама. Слуг дядя с тётей никогда не держали, даже в те времена, когда им позволяли средства, а сам дом достался дяде в наследство вместе со всем участком. Гостиная позади Джеймса была обставлена просто и уютно: минималистические пейзажи на белых стенах, ковёр из искусственного меха, мягкая, хоть и старая на вид софа с парой кресел вокруг и камин, встроенный так, чтобы обогревать гостиную и крохотную кухню. В дом некогда провели электричество, и на кухне стояла маленькая электрическая плита с огромным металлическим чайником со свистком, и в серванте теснились чашки, которые когда-то надоели тётушке Луизе на её собственной кухне.

— Наши комнаты наверху. Давайте занесём вещи, и я схожу за дровами…

— Позвольте мне помочь, Джеймс, — попросил Фрэнсис. — Не хочу стоять без дела, пока вы таскаете сюда дрова, даже не сняв пальто.

Джеймс кивнул и, подхватив чемодан, повёл его наверх, где, казалось, было ещё холоднее. Две крохотные комнаты с одной общей ванной открывались дверь в дверь: Джеймс уже и забыл, как выглядит этот дом.

— Выбирайте любую, — сказал он, волнуясь. — Они должны быть совершенно одинаковыми.

Осознание, что они вдруг оказались слишком близко, нахлынуло на него внезапно. Сердце застучало где-то у самого горла. Он знал, что дом маленький, знал, что обе спальни здесь, наверху, но никогда раньше в нём не жил. И никогда — кроме той ночи на Хэллоуин — они не ночевали с Фрэнсисом в одном доме. Джеймс даже подумал, что совершил фатальную ошибку, приглашая Фрэнсиса на Рождество и зная, что ему не найдётся отдельной комнаты в основном доме. Нет, он не жалел ни минуты, но теперь понимал, что ни в эту, ни в следующие ночи элементарно не сможет заснуть, гоняя по кругу одни и те же мысли и заставляя себя оставаться в кровати.

Фрэнсис кинул сумку на кровать в комнате справа и повернулся к нему, остолбеневшему словно под взглядом Медузы.

— Всё в порядке, Джеймс? — спросил он, кладя тяжёлую ладонь ему на плечо. — Вам как будто некомфортно. Может, мы?..

Фрэнсис стоял слишком близко. Если бы он прислушался, то наверняка мог услышать, как грохочет сердце Джеймса подо всеми слоями одежды. Если бы Джеймс наклонился, то поймал бы губами его губы. Если бы…

— Я, наверное, просто устал, — сказал Джеймс, отступая на крохотный шаг. Ладонь Фрэнсиса соскользнула с его плеча и опустилась. — Пойдёмте принесём дрова и растопим камин.

— Джеймс… — оклик Фрэнсиса остановил его, когда он уже был на середине лестницы. Джеймс вопросительно посмотрел на него снизу вверх. — Знаете, я подумал… Нет. Простите, Джеймс, я, видимо, тоже устал. Пойдёмте, этот дом не помешает хоть немного согреть к ночи.

***
Уходя на ужин, они закрыли заслонку, и пламя в камине погасло, но тепло не успело совсем улетучиться к тому моменту, когда два часа спустя они вернулись в тихий гостевой дом.

Вопреки опасениям Фрэнсиса, родственники Джеймса оказались действительно простыми и милыми людьми. Роберт когда-то служил бухгалтером, а выйдя на пенсию, занялся плотничеством и увлёкся рыбалкой (Фрэнсис не мог поддержать разговор ни о чём из этого, но по крайней мере мог кивать в нужных местах без ощущения, что между ними лежит огромная пропасть). Луиза выспросила у него решительно всё про всех в Университете, начиная с сэра Джона и заканчивая Джопсоном. Спросила также, как Фрэнсису понравился новый курс Джеймса — откуда-то она знала и об этом.

Впрочем, рассказать обо всём ей мог только Джеймс, и Фрэнсис даже не подумал его в этом упрекать. Даже если бы он не хотел, тётя Луиза умела грамотно извлекать из людей информацию, а Джеймс, судя по всему, охотно делился с дядей и тётей всем, что они хотели знать, опуская лишь самые личные подробности.

— Очень жаль, что так вышло с твоей ногой, милый, — сказала ему тётя Луиза, — наш пруд как раз замёрз достаточно для коньков. Но в этом году точно лучше поберечься.

— Я уже свыкся с этой мыслью, — заверил её Джеймс. — Ничего страшного, если в это Рождество не покатаюсь. Всё хорошо, тётя.

— Она точно не болит от холода? — уточнила она. — Может быть, нагреть тебе грелку на ночь?

— Не нужно, тётя, всё хорошо.

— Ну смотри. Я оставила в доме молоко и какао на случай, если вы захотите чего-то тёплого. Ну и чай конечно есть, не пропустите. Я очень уважаю вас за то, что вы не пьёте алкоголь, Фрэнсис, это многого стоит в наши дни… Пойдёмте, пойдёмте я вас провожу до двери. На улицу не пойду, вы уж извините, но обнять вас обоих я просто обязана…

Они неторопливо оделись и получили каждый по порции объятий, смутивших Фрэнсиса даже больше, чем необходимость участвовать в разговоре. Никогда прежде не случалось такого, чтобы совершенно незнакомые люди принимали его с такой безусловной теплотой просто потому, что он был дорог их родственнику. Правда, единственный похожий случай был связан с Софией и Франклинами, но Фрэнсис не собирался в этот вечер думать ни о Франклинах, ни о Софии. Он вообще больше не собирался о них думать примерно никогда, если только им не случится попасть в поле его зрения.

Они вышли за дверь, оставив домашнее тепло за спиной, и остановились ненадолго на крыльце, оглядываясь. Темнота кругом стояла по-деревенски кромешная. Крыльцо и сад освещали только фонарь у двери и редкие лампочки, намотанные на оголившиеся ветви яблонь.

— Тётя Луиза уже начала украшать сад, — улыбнулся Джеймс в темноту. — Наверное ещё в ноябре, если честно, но я знаю, что дом и ель она оставила на самый конец, чтобы мы нарядили её все вместе. Вы ведь присоединитесь к нам завтра, Фрэнсис?

— Вы сомневаетесь? — удивился тот, слегка разворачиваясь, чтобы видеть Джеймса. — Я даже приготовил для всех подарки. Не бог весть какие, но всё же.

Джеймс тихо рассмеялся, и из его рта вырвалось маленькое облачко пара, тепло засветившееся в свете фонаря:

— Я не солгу, если скажу, что с каждым днём вы удивляете меня всё больше и больше, Фрэнсис, — он тоже повернулся к Фрэнсису, но ойкнул, сделал шаг в сторону и задрал голову вверх. — Чёрт побери. Она действительно начала украшать дом к Рождеству.

Фрэнсис посмотрел туда же, куда и Джеймс, и увидел ровно то, что ожидал и чего так боялся увидеть. Она висела плотным зелёным пучком, перевязанная красной лентой, всего в сантиметре над головой Джеймса. Совсем не такая зловещая, как в естественной среде обитания, когда постепенно захватывает целые леса.

— Вы же знаете, что это даже не дурацкое суеверие, а просто придуманная кем-то традиция? — нервно спросил Джеймс, отводя глаза в сторону. — Мы не обязаны и вообще… Нас никто не видит. Мы можем просто уйти, если вы хотите.

— Джеймс, — Фрэнсис взял его за руку и провёл большим пальцем по холодной тыльной стороне ладони. — Не переживайте об этом. Вы хотите уйти?

— Д-да, — выдохнул Джеймс. — Не здесь. Точно не прямо здесь. Давайте уйдём, Фрэнсис.

Фрэнсис судорожно вдохнул морозный воздух, прикрыл глаза и прижался губами к его пальцам. Джеймс совсем рядом всхлипнул, и это всё, что его выдало. Он был прав: здесь этому точно не место. Но сегодня — самое правильное время. Или сегодня — или Фрэнсис больше никогда не наберётся решимости сказать ему.

— Пойдёмте, Джеймс, — прохрипел он, крепко сжимая холодные, чуть подрагивающие пальцы и уводя его по тропе, освещённой многочисленными лампочками, развешанными по деревьям.

Гостиная в доме ещё не успела выстыть полностью, но всё же первым делом Фрэнсис подошёл к камину, расшевелил едва тлеющие угли и подложил полено. На всякий случай сунул к углям кусочек растопки, и мгновенно занявшийся огонёк тут же принялся облизывать сухое дерево. Тогда только Фрэнсис развернулся, расстёгивая наконец куртку.

Джеймс стоял у подножия лестницы, нервно комкая в руках снятое пальто, и, видимо, тоже собирал всю свою решимость в кулак. Фрэнсис аккуратно забрал у него пальто и повесил на плечики, и свою куртку на крючок, и только потом замер напротив него, не решаясь подойти ближе, чем на шаг.

— Наверное, — Джеймс судорожно набрал в лёгкие воздуха, и стало видно, что он дрожит. — Наверное, я хочу об этом поговорить, Фрэнсис. Не могу больше. Больше не могу, и что бы вы не решили, я…

Он задохнулся и замолчал снова, опустив голову и нервно комкая рукав свитера. Фрэнсис тоже почувствовал, что дрожит. Усилия на то, чтобы привычно взять его за руку, ушло в словно в три раза больше, чем обычно. Он попытался разжать его пальцы, и даже в какой-то мере успешно — теперь вместо свитера они сжимали его ладонь. Он сжал руку в ответ, надеясь, что через это прикосновение Джеймс поймёт хотя бы крохотную часть его чувств.

— Я до сих пор не знаю, как об этом говорить, Джеймс, — сказал он, разглядывая их сцепленные руки. — Я всё это время боюсь, что вы… Что это не то, чего вы хотите, Джеймс.

— А чего я хочу, по-вашему?

— Я не знаю, — выдохнул Фрэнсис. — Единственное, что я понял: что я не умею читать мысли. И что я трус: мне страшно спросить, чего бы вы хотели.

— Тогда скажите, чего хотите вы, — потребовал Джеймс. — Только всё разом. Не оставляйте меня больше с этим чувством неопределённости.

— Я… — Фрэнсис нерешительно облизал губы, пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. Он так и не придумал, что сказать. Почему, чёрт побери, вообще нужно было говорить, а не становилось понятно само? — Дело в том, что я и сам не понимаю. Нет-нет, дослушайте, — он удержал дёрнувшегося было в сторону Джеймса, ласково погладил его руки, надеясь, что его дрожь не так уж и очевидна. — И давайте сядем.

Медленно, со сцепленными руками они дошли до камина и опустились на диван, слегка скрипнувший под их весом. Глаза Джеймса, цепкие и испуганные, оказались точно напротив его, и он уже не смог смотреть куда-то ещё.

— Я и сам не понимаю толком. Я… Хочу обнимать вас, Джеймс. Хочу целовать вас и ваши руки. Вы мне снитесь, и это самые волнительные сны, которые со мной случались за много лет, но… Но я не знаю, что в них. Я просто просыпаюсь и думаю о вас и о том, что скоро увижу вас снова. Я хочу… знать, что вы никуда не исчезнете. Я хочу проводить с вами время и не бояться, что однажды я сделаю что-то не так, и вы решите, что с вас хватит. Но я не знаю, хотите ли того же вы. Хотите ли вы от меня чего-то большего и что именно. Хотите ли вы… Быть со мной?

— Фрэнсис, — выдохнул Джеймс, глядя на него расширившимися зрачками. — Почему вы вообще сомневались, если я уже с вами? Мы никогда не говорили об этом, но… Боже, Фрэнсис. Поцелуйте меня прямо сейчас. Так, как вы хотите. Докажите, что я не сплю.

Фрэнсис поднял к лицу его руки и прикоснулся губами к каждому сантиметру открытой кожи, вдыхая тонкие, почти выветрившиеся запахи мыла с мятной отдушкой и выпечки. Неуверенно поднял голову. Джеймс сидел не шевелясь, тяжело дышал и пристально смотрел на него. Также неуверенно Фрэнсис коснулся его приоткрытых прохладных губ губами, совершенно не понимая, что делать дальше. Джеймс вдруг крупно вздрогнул, вырвал свои руки из его ладоней, но вместо того, чтобы оттолкнуть, схватил за плечи, притягивая к себе ближе, и смял его губы обжигающе-горячим поцелуем.

— Хотите знать, чего я хочу? — спросил он, отстраняясь и требовательно заглядывая Фрэнсису в глаза. — Хотите, Фрэнсис?

— Скажите мне.

— Хочу, чтобы вы любили меня. Я люблю вас и хочу, чтобы вы любили меня. Хочу всего, что вы перечислили. Хочу спать с вами сегодня ночью. Хочу заняться с вами любовью. Хочу надевать для вас платья, которые только вы будете снимать. Хочу, чтобы вы были со мной, были моим, чтобы все об этом знали, чтобы мы целовались под чёртовой омелой открыто, но всё это ерунда, Фрэнсис. В первую очередь я хочу чтобы вы любили меня.

— Но я люблю вас, — прошептал ему Фрэнсис и потерялся в поцелуях.

***
С огромным трудом Джеймс заставил себя остановиться, только когда сидеть стало совсем неудобно. Не столько от возбуждения, хотя оно тоже вносило свою долю, сколько от того, что сидеть на диване боком бесконечно невозможно. Он обхватил лицо Фрэнсиса руками и отодвинулся, разглядывая и запоминая каждую мелкую деталь: расширенные зрачки и взлохмаченные волосы, покрасневшие влажные губы и красные пятна на щеках, тяжёлое дыхание и ошарашенный, оглушённый вид.

— Это не сон? — спросил Джеймс, проводя пальцами по его щеке. Мягкая кожа сменилась жёсткими волосками бороды. Фрэнсис прикрыл глаза и потёрся щекой о его пальцы. Кожу на ладони закололо и защекотало.

— Если это сон, то я не хочу просыпаться, — выдохнул Фрэнсис не открывая глаз. — Поцелуйте меня ещё раз, Джеймс.

Джеймс коротко прихватил губами его губы и соскользнул ниже, на подбородок и шею. Нашёл губами то место, где заканчивалась борода, ущипнул на пробу, вызвав у Фрэнсиса тонкий всхлип.

— Фрэнсис, — тихо позвал он, осторожно прикасаясь губами к его горлу. — Хотите… Вы хотите спать со мной сегодня?

Вена на шее Фрэнсиса запульсировала, выдавая его волнение, кадык дёрнулся у виска Джеймса. Джеймс ждал, невесомо целуя его шею там, где чувствовался пульс.

— Хочу, — прохрипел наконец Фрэнсис. — Больше всего на свете хочу.

— А чего-то большего вы хотите?

— Н-насколько большего?..

Пульс ускорился совсем не так, как мог бы при возбуждении, и Джеймс поспешил выпрямиться.

— Фрэнсис, — он поймал его взгляд, близкий к панике, и сжал его плечи, успокаивая. — Фрэнсис, послушайте. Никто не говорит о проникающем сексе в ваш самый первый раз. Это же первый? — Фрэнсис судорожно кивнул, покрываясь красными пятнами. — Более того, — твёрдо и уверенно сказал Джеймс, — если вы не захотите, до этого не дойдёт совсем. Есть множество способов сделать друг другу приятно, Фрэнсис. И всё, что я хотел узнать: хотите ли вы чего-то приятного сегодня? Или вам достаточно поцелуев? Или, может, вы хотите продолжать целоваться уже в постели, но ничего больше? Просто скажите мне, чтобы я не перегнул палку.

— Покажите мне, — попросил Фрэнсис шёпотом.

Джеймс глубоко вдохнул, готовясь к тому, что в любой момент ему придётся остановиться. Прошли годы с тех пор, как он сам пробовал это в первый раз, и все его любовники до сих пор были опытными и точно знали, чего хотят. Но ни один из них не был Фрэнсисом, а Фрэнсис, самый дорогой и желанный, замер в его руках и едва справлялся с паникой, одолеваемый бурей эмоций и желаний, которые он до этого, кажется, не испытывал вовсе.

— Пойдёмте в постель, Фрэнсис, — Джеймс нащупал его руки и прижался к пальцам губами, а после щекой. — И ничего не бойтесь. Мы не сделаем ничего, что вы не захотите.

Наверху было прохладно, и возбуждение временно отступило, позволив Джеймсу свободнее вздохнуть. В кровати, наверное, тоже было холодно. Лучше не придумаешь, чтобы лежать, медленно согревая друг друга, но даже думать о том, чтобы раздеться и нырнуть под одеяло, не хотелось.

— Переоденьтесь ко сну и приходите ко мне, — предложил Джеймс, в последний раз сжимая ладонь Фрэнсиса, прежде чем отпустить. Сейчас лучшее решение было сложно придумать.

Он включил ночник и быстро переоделся, радуясь, что положил в сумку тёплую пижаму. Прислушался к тишине, доносившейся из комнаты Фрэнсиса, и, оставив дверь приоткрытой, нырнул в постель. Он знал, что одеяло достаточно тёплое и он скоро согреется, даже если Фрэнсис не придёт, но простыни всё равно казались ледяными. Джеймс сжался под одеялом, усилием воли заставляя себя не трястись, и стал слушать, как Фрэнсис тихо возится за дверью в свою спальню. Постепенно дыхание успокоилось, возбуждение совсем пропало и в голове не осталось ни одной мысли. Джеймс запретил себе гадать, придёт ли Фрэнсис, и не слишком ли сильно он на него надавил, и просто лежал, медленно погружаясь в дрёму.

И встрепенулся, когда скрипнула дверь по другую сторону лестничной площадки.

— Джеймс? — тихо позвал Фрэнсис, замирая на пороге спальни, съёжившийся от холода и робкий. — Вы не спите?

— Почти уснул, — улыбнулся ему Джеймс, выбираясь из-под одеяла и откидывая его край. — Идите ко мне, Фрэнсис.

Раздались тихие шаги, осторожно прогнулся матрас — и Фрэнсис наконец нырнул под одеяло и повернулся к Джеймсу лицом, не рискуя ложиться вплотную. Джеймс нащупал его руки и переплёл с ним пальцы, чувствуя, что наконец становится тепло.

— Я так давно мечтал увидеть вас вот так, лежащим рядом со мной, — поделился Джеймс. — Вы не можете себе даже представить.

— Как давно?

— С середины октября.

Фрэнсис слегка нахмурился, а потом, наверное, вспомнил: его зрачки расширились, затопив радужку, а дыхание стало прерывистым.

— Простите меня, Джеймс, — выдохнул он, прижимая руки Джеймса к своей груди. — Если бы вы только сказали…

— Ничего, Фрэнсис. Для всего нужно время. Не переживайте об этом. Лучше поцелуйте меня.

Фрэнсис придвинулся ближе, робко дотронулся до его щеки и также робко, почти невесомо — губами к губам. Джеймс медленно ответил, наслаждаясь и не спеша перехватывать инициативу. Ладонь Фрэнсиса легла ему на плечо, сползла на бицепс, замерла там, пока они обменивались лёгкими поцелуями, только пробуя друг друга на вкус.

— Смелее, Фрэнсис, — выдохнул Джеймс ему в губы и первым положил руку ему на грудь. Фрэнсис замер, глядя на него и не осмеливаясь моргнуть. Наконец его ладонь соскользнула вниз, легла на рёбра, прикрытые лишь тонкой футболкой, и с рёбер переместилась на талию. — Вот так, — подбодрил его Джеймс, скользя пальцами по его ключицам и не спеша спускаться ниже. — Прикасайтесь везде, где вам захочется… Ох Фрэнсис…

В паху медленно тяжелело, и воздух между ними становился густым и жарким, и осознание, что это Фрэнсис лежит сейчас рядом с ним и изучает его на ощупь, било в голову сильнее шампанского на пустой желудок. Джеймс потянулся к нему снова, целуя напористее, скользнул языком к нему в рот, лаская губы изнутри и дразняще касаясь его языка, и Фрэнсис застонал в ответ и подался ближе, замерев всего в нескольких сантиметрах от Джеймса. Джеймс последний раз глубоко скользнул языком ему в рот и отстранился, только чтобы взглянуть на Фрэнсиса, задыхавшегося, взбудораженного, возбуждённого лишь несколькими прикосновениями и поцелуями Джеймса. Совершенно прекрасного.

Джеймс опустил руку ему на бедро, даже оттуда чувствуя пальцами жар налитого кровью члена. Аккуратно сдвинул ладонь на ягодицу. Посмотрел Фрэнсису прямо в глаза, полные желания, и в очередной раз за вечер прошептал:

— Не бойтесь, Фрэнсис… Ничего не бойтесь со мной.

Он двинул бёдрами, удерживая Фрэнсиса на месте, прижал их члены друг к другу. Застонал от прошившего его удовольствия, и Фрэнсис застонал с ним в унисон, вцепившись в футболку у него на спине. Джеймс толкнулся снова, легче и осторожнее, спросил:

— Вам нравится?

— Да… — слабо выдохнул Фрэнсис, пытаясь перевести дыхание. На лбу у него выступила испарина, хотя они ничего ещё не делали активно.

Джеймс коротко и нежно поцеловал его, поглаживая по ягодице:

— Хотите попробовать руками или продолжим так?

— Руками?..

— Как мастурбация, только друг другу, — он прикоснулся к животу Фрэнсиса, забрался рукой под футболку, поглаживая прохладную кожу, поросшую жёстким волосом. Нырнул кончиками пальцев под резинку его пижамных штанов, совсем немного, только чтобы почувствовать, как поджимаются мышцы на его животе, и услышать тихое просящее “Джеймс…”.

— Могу я? — уточнил он и тут же, не дожидаясь ответа, нырнул рукой глубже и обхватил его твёрдый член ладонью. Фрэнсис ахнул, задышал громче и слабо толкнулся ему навстречу. Потом вдруг замер и посмотрел на Джеймса вопросительно.

— Я буду рад, если вы сделаете так же, — уверил его Джеймс, лаская пальцами ствол.

Фрэнсис неуверенно сдвинул руку с его спины на ягодицы, провёл пальцами по выступающей тазовой кости и робко дотронулся пальцами до члена Джеймса через одежду. Джеймс замер, ожидая, что будет дальше. Не отрывая глаз от лица Джеймса, Фрэнсис медленно провёл пальцами по стволу вверх и обвёл головку, вырвав у Джеймса короткий всхлип.

— Хочу поцеловать вас, — шепнул Фрэнсис, пока его пальцы, сдвинувшись вверх, неловко пробирались под резинку его пижамных штанов.

— Сделайте это, — коротко ответил Джеймс, подстаривая движения своей руки под движения руки Фрэнсиса.

Он умел держаться долго, и было время, когда он этим вполне всерьёз гордился. Но в этот раз всего как будто было слишком много: робких жарких поцелуев, робких прикосновений, Фрэнсиса, его запаха, жара от его тела, бури чувств каждый раз, как Джеймс открывал глаза и видел перед собой его искажённое наслаждением лицо. Напряжение в паху всё нарастало и нарастало, и он уже не мог сдерживаться. Сжав член Фрэнсиса последним усилием, он со стоном толкнулся в его ладонь сам, толкнулся второй раз, третий — и распался на атомы со вспышкой сверхновой перед глазами.

Почувствовал, как Фрэнсис медленно убирает руку из его штанов, собирая и размазывая капли спермы.

— Сегодня я первый, — выдохнул Джеймс с улыбкой. — Но это даже хорошо…

Фрэнсис вопросительно посмотрел на него, когда Джеймс вытащил руку у него из штанов. Джеймс мягко толкнул его в плечо, заставляя лечь на спину, приспустил на нём штаны с бельём и сполз ниже, целуя его грудь и живот.

— Джеймс, вам не обязательно... — удивлённо выдохнул Фрэнсис, догадавшись, что произойдёт в следующую секунду.

Джеймс обхватил его член губами, провёл головой вверх-вниз, втягивая щёки, и позволил им обоим просто двигаться в одном ритме, наслаждаясь стонами Фрэнсис и пытаясь уловить тот момент, когда его член особенно напряжётся у него во рту.

— Джеймс… — выдохнул Фрэнсис, прикасаясь к его волосам одной рукой, а другой сжимая простыни. — Джеймс!..

Джеймс в последний раз провёл губами по головке, тут же заменив рот ладонью. Член в его руке напрягся, и горячая сперма выплеснулась ему на пальцы под аккомпанемент тихих стонов. Джеймс переместился выше, нежно целуя губы Фрэнсиса, собирая с них стоны и своё собственное имя.

— Фрэнсис, — выдохнул он, когда тот перестал дрожать. — Вы так прекрасны…

Тот судорожно втянул в себя воздух и положил руку Джеймсу на щёку, выдохнул:

— Это вы прекрасны, любовь моя.

Если Джеймс не расплакался в тот момент, то только потому, что снова целовал Фрэнсиса со всей нежностью и любовью, что у него была. Если расплакался, то никто, кроме Фрэнсиса, об этом никогда не узнает.

***
Перед обедом в Сочельник, когда приехали брат Джеймса с женой, и Фрэнсиса представили уже совсем всем, когда рождественская индейка только отправилась в духовку, а медово-горчичный соус к ней уже был готов, распространяя по всей кухне сладкий и пряный аромат, Джеймс встал в столовой, привлекая всеобщее внимание, и Фрэнсис, осознав, что сейчас будет, почувствовал, что краснеет.

— Родные мои, могу я поделиться с вами маленьким рождественским чудом?

— Ты можешь делиться с нами вообще всем, — улыбнулся ему Уильям.

— Но рождественские чудеса нам особенно приятно с тобой разделить, солнышко, — кивнула тётя Луиза, хитро улыбаясь.

— Тогда позвольте, — просиял Джеймс, не в силах держать радость внутри себя. — Сегодня утром со мной случилось самое настоящее чудо. Вы знаете, я представил вам Фрэнсиса как моего дорогого друга. И так оно и было, когда я приглашал его сюда: мы были друзьями. Я был влюблён, это правда, да-да, тётя Луиза, ты видишь меня насквозь, но я не надеялся на большее, и позвал Фрэнсиса встретить Рождество с нами, потому что мне была невыносима мысль, что пока я буду окружён дорогими мне людьми, мой дорогой и любимый друг останется совсем один.

Фрэнсис закрыл лицо ладонью, не в силах вынести направленных на него взглядов. И особенно взгляда Джеймса, светящегося счастьем.

— Сегодня утром, — сказал Джеймс, — Фрэнсис сделал мне лучший подарок на Рождество, который я когда-либо получал. Он предложил мне быть вместе, и я согласился.

— Чёрт, это правда романтично, — пробормотала Элизабет, толкая Уильяма локтем. — Давай ты тоже сделаешь мне такой подарок?

— Ох, милые мои… — разулыбалась тётя Луиза, по очереди обнимая Джеймса и Фрэнсиса. — Я так счастлива это слышать.

— Надеюсь, — пробормотал Уильям дяде Роберту, — этот универский профессор оправдает своё звание и не окажется такой же мразью, как тот хлыщ…

— Вроде бы этот получше, — кивнул дядя Роберт, и Фрэнсис, услышавший это краем уха, сделал себе пометку узнать, что за “хлыщ” и что там за история.

Утром Фрэнсис проснулся в совершенно невозможную рань, задолго до того, как рассвело. Джеймс крепко спал, перекинув руку поперёк его груди, и выбираться из его объятий не хотелось совершенно — но было жизненно необходимо. Первым делом (и чтобы немного продлить это ощущение неги в объятиях Джеймса) Фрэнсис нашарил смартфон и открыл карты, выкрутив яркость на минимум. Как ни удивительно, несмотря на Сочельник, он быстро нашёл нужный ему магазин совсем неподалёку, и он работал круглосуточно, а значит…

А значит, Фрэнсису было совершенно безразлично, продают ли там наркотики или нелегальное оружие. Главное, чтобы там продавали то, что нужно ему.

Он осторожно выбрался из-под руки Джеймса, надеясь, что тот не успеет проснуться без него и не придумает себе всех на свете бед. Он на цыпочках вышел за дверь, в этот невероятный холод выстуженного гостевого дома, переоделся со скоростью света и через пять минут уже гнал в направлении ближайшего города.

Цветочный действительно оказался круглосуточным, и усталая девушка, прикорнувшая за стойкой, даже не особенно удивилась его появлению. Удивилась она, когда он коротко сказал:

— Розы. Красные. Много. И посвежее.

Возможно, это был первый раз, когда в круглосуточном цветочном купили ночью цветы, а не чем они там торговали из-под прилавка. Фрэнсису было совершенно плевать.

Обратно он гнал, казалось, ещё быстрее, и подъехал к дому, когда на востоке налилась на горизонте тонкая алая полоска. В верхних окнах гостевого дома свет не горел, и Фрэнсис со вздохом облегчения поспешил внутрь и наверх, едва успев снять куртку и ботинки.

Джеймс уже не спал. Он сидел посреди постели, накинув на плечи одеяло, и растерянно смотрел перед собой, комкая пальцами простыни. На звук шагов по лестнице вскинул голову — как раз в то мгновение, когда Фрэнсис показался в дверях.

— Фрэнсис, вы… уезжали куда-то? — недоверчиво нахмурился он.

— Было одно неотложное дело, — кивнул Фрэнсис, заходя в комнату с цветами за спиной. Так себе укрытие, букет получился достаточно пухлым и наверняка торчавшие во все стороны цветы выдали бы его с потрохами, если бы в комнате было посветлее. — Простите, что не предупредил заранее, Джеймс.

— Расскажете мне? — вскинул брови Джеймс, глядя на него снизу вверх, всё ещё с несчастным растерянным лицом.

Фрэнсис опустился перед кроватью на одно колено, охнув, когда твёрдые доски пола намекнули, что ему давно уже не двадцать. Даже не двадцать лет как не двадцать.

— Я не знал, какие вы любите, — сказал он, доставая из-за спины букет и протягивая его Джеймсу. — Поэтому остановился на пошлой классике. Надеюсь, вы не против.

— Вы купили мне цветы? — робко спросил Джеймс, забирая у него букет и касаясь пальцами пальцев.

— Я хотел спросить, хотите ли вы… — Фрэнсис запнулся, подбирая правильные слова. Слова не находились. — Хотите ли вы быть вместе? Я имею в виду, моим бойфрендом? Официально?

Губы Джеймса дрогнули, глаза засияли, и всё лицо вдруг озарилось ярким, ничем не сдерживаемым счастьем.

— Ещё никто так романтично не предлагал мне встречаться! — рассмеялся он, хватая Фрэнсиса за руку и откладывая цветы в сторону. — Я думал, вчера мы…

— Вы когда-то сами говорили: секс не означает по умолчанию, что мы встречаемся? — улыбнулся Фрэнсис.

— Вы на удивление хорошо слушаете всё, что я говорю, — сказал Джеймс, роняя его на себя и их обоих на постель и затягивая его в поцелуй.

***

Данди поймал его в первый же день занятий. Буквально подстерёг у выхода из аудитории и перехватил под локоть под носом у студентов, жаждущих задавать вопросы об истории отношений с Дальним Востоком (никто никаких вопросов задавать, конечно, не жаждал).

— Итак, — сказал он, утаскивая Джеймса подальше от любопытных студенческих ушей. — Что он подарил тебе, кроме пошлых алых роз?

— Он же не оксфордский богатей, — хмыкнул Джеймс, корректируя их путь так, чтобы он лежал в сторону кофе. — Я с такими больше дел иметь не стану.

— Ты знаешь, что я имел в виду! — хмыкнул Данди. — Крозье можно записать в “папики” только из-за возраста, но уж никак не из-за денег.

— Господи, это что, теперь все будут думать, что он мой папик? — не на шутку испугался Джеймс. — Может, нам тогда лучше всё-таки не появляться на публике?..

— А вы ещё и открыто встречаетесь? — хохотнул Данди, и смешок его прозвучал несколько нервно. — Не слишком ли много для недавнего гомофоба?

— Я же говорил, он не…

— Ладно-ладно, извини. Но репутация-то у него соответствующая!

— Думаю, Фрэнсис как-то справится со своей репутацией, — вздохнул Джеймс. — В смысле, внутри себя. Но да, он сам это предложил, а кто я такой, чтобы отказаться жить открыто?

— Чудеса! — восхитился Данди.

У кофейни на кампусе кипела и бурлила небольшая студенческая толпа, и им пришлось ненадолго прерваться, пока они стояли в очереди. В какой-то момент Данди толкнул его локтем, привлекая внимание, и кивнул в сторону, и Джеймс едва успел заметить приближение сэра Джона, медленно прорезающего собой пёстрое студенческое море.

— Хорошо, что я вас заметил, Джеймс, — сказал он, когда они взаимно рассыпались в приветствиях и заверениях в том, что дела их взаимно замечательны. — Возможно, стоило бы сделать это более официально, но что уж теперь. Я слышал, ваш курс из прошлого семестра пользовался небывалой привлекательностью, так?

— Так точно, сэр Джон, — кивнул Джеймс с улыбкой. — Великолепная посещаемость. Аттестацию я проводил на основании творческих работ, и они меня тоже неизменно радовали и как преподавателя, и как исследователя. Очень много нового интересного материала!

— Не хотите, в таком случае, повторить курс в следующем году и в перспективе поработать над его расширением? — сэр Джон важно вздёрнул брови.

— Очень хочу, сэр! А также осмелюсь сказать, что у меня есть наработки для курса по смежной теме, которые могли бы очень помочь мне в написании диссертации…

— А нагрузка не будет совсем неподъёмной? — спросил сэр Джон, с вожделением поглядывая в сторону буфета. — Я сам, конечно, не против, но…

— С вашего позволение, Дан… ээ… профессор Ле Весконт был бы рад мне помочь, сэр.

Сэр Джон удивлённо посмотрел в сторону Данди, будто бы только заметил его присутствие, но кивнул:

— В таком случае подготовьте к следующему собранию краткий обзор. Послушаем, что у вас есть, господа, — и удалился так же медленно и важно, как и пришёл.

— Ставлю десятку, что он понятия не имеет, о чём вообще был твой курс, — хмыкнул Данди. Он подобрался, наконец, к еде и взял им с Джеймсом один поднос на двоих.

— Тем лучше, — кивнул Джеймс. — Ставлю свою десятку на то, что он-то среди всех нас тут и есть самый гомофобистый гомофоб.

В ответ на это Данди только передёрнул плечами. Они оба прекрасно понимали, что чудес — как и статистических совпадений — не бывает, и ещё одного чудесного откровения можно не ждать.

— Ну так что ещё? — спросил Данди, когда они уселись за столик. — Я весь внимание и жажду подробностей! Если не самых интимных, то хотя бы таких, которые заставят мою чёрствую душу размякнуть и затрепетать!..

***
— О! — завидев их, входящих вместе в паб, Блэнки так удивился, что даже выскочил из-за стойки. — И года не прошло, как явились! Ещё и друга привели!

Фрэнсис с удовольствием хлопнул его по плечу и даже немного приобнял в порыве чувств. С Джеймсом было чудесно, но всё-таки он скучал по этому старому ворчуну, которого зачем-то называл своим лучшим другом. По привычке, не иначе, а может, и ещё были причины…

— Мог бы сказать, что рад меня видеть, старый ты негодяй, — попенял он Блэнки, когда они наобнимались и нахлопались по плечам.

— Я-то конечно рад! И тебя, и твоего юного бойфренда, и этого красавчика за компанию, — расхохотался Блэнки и обернулся к стойке: — Том, принеси нам чего-нибудь безалкогольного! Фрэнки нельзя, а нам придётся терпеть это безобразие всей компанией.

— Только не говори, что насчет “красавчика” он серьёзно! — взвыл Ле Весконт.

Он, правда, думал, что говорит это Джеймсу тихо на ухо, но острому слуху Блэнки позавидовала бы любая кошка. Он повернулся и покровительственно похлопал Ле Весконта по плечу, заодно подталкивая в сторону своего любимого стола:

— Спокойно, красавчик, я вообще-то женат.

— И не такие крепости брали! — немедленно возмутился Ле Весконт, но за стол всё-таки упал, ухмыляясь от уха до уха.

— Ну-ну! — разулыбался Блэнки, устраиваясь рядом. В Ле Весконте он явно почувствовал родственную душу, готовую до бесконечности сражаться на остро отточенных языках, и не собирался упускать этой возможности — У тебя, между прочем, есть конкурент, да ещё какой!

— Значит, вы уже знаете? — спросил Джеймс, садясь рядом с Фрэнсисом и сплетая с ним пальцы.

— Что знаю? — хмыкнул Блэнки. — Из Фрэнки во Вторую Мировую вышел бы отличный партизан, случись ему родиться в Восточной Европе. Благо, я и понаблюдательнее, и выводы делать умею. Так когда свадьба? Я приглашён? Хотите отпраздновать прямо тут? Джон расстарается на славу, да, Джон?!

— Прости, Фрэнсис, я пока не готов к свадьбе, — немного нервно рассмеялся Джеймс, утыкаясь Фрэнсису лбом в плечо.

Фрэнсис сжал его ладонь, чтобы немного подбодрить.

— Давай не будем так сильно гнать коней, Том, — улыбнулся он. — Как насчёт просто… Пожить?

— Ой бога ради, — хмыкнул Блэнки. Тоже-Том-официант как раз принёс им какое-то безалкогольное пиво, марку которого Фрэнсис не разглядел в темноте. — Я за вас очень рад, как я уже и говорил. Любите друг друга, будьте счастливы и не забывайте про своих друзей, которые вас любят не меньше. Верно говорю, красавчик?

— У меня имя есть, — хмыкнул Ле Весконт.

— Ну так назовись!

— Генри, — представился тот. — Для всех, кроме моего дорогого Джеймса. Для него это слишком сложно. Вся память потрачена на “Фрэнсис”.

— Вот, — кивнул Блэнки. — Генри не даст соврать. Не забывайте друзей! А я, глядишь, сделаю этот паб дружественным к, эээ, как вы себя называете? Странненькими?

— Квирами, — расхохотался Джеймс, не в силах сдержаться. Он прижался плотнее к Фрэнсису, и Фрэнсис обнял его в ответ, чувствуя, что вот теперь, именно теперь он счастливее, чем был когда-либо в жизни: у него есть любимый человек, любящий его так же, как любит он сам; у него есть лучший друг, хоть он и совершенная заница; лучший друг его возлюбленного готов принять его и примириться с ним. И никто, совсем никто больше не считает его, Фрэнсиса Крозье, моральным уродом.

Это ли не счастье?

— Да назовитесь вы хоть сковородкой, — махнул рукой Блэнки, разливая пиво по кружкам. — Лучше скажите мне вот что: куда написать, чтобы выслали радужный флаг?..