Work Text:
- парень, билет не забудь купить.
- господин оритоки, не узнаете? совсем память подводит? вы хоть пьёте таблетки, которые врач прописал?
- о, ты, денки? да, прости, не признал. ну не будь ты как моя жена, и так дома один и тот же вопрос: «милый, а ты выпил таблетки?». пью, как врач и прописывал, но, сегодня вот, например, ключи забыл… придётся ждать жену на лавочке возле подъезда…
- как поживает госпожа хирока?
- о, ты же знаешь её, уже 47 год идёт, а всё такая же бестия, как и в юности. вчера решила перевесить полки с правой стены на левую, просто потому, что «тогда с дивана не видно наших фотографий»… поражаюсь её жизнелюбию в наше-то время…
- ах, не будьте так строги с ней, я с ней на прошлой неделе мило поболтал о том, как лучше печь блинчики. полезный навык, но вряд ли мне пригодится, мой сосед не подпускает меня к плите с того случая со шторами…
- поджёг?
- поджёг.
- что же, это в твоём духе, а теперь давай-ка, вали в салон, не мешай работать.
- как грубо, господин оритоки!
в городе три улицы с названиями, которые худо-бедно можно запомнить. все остальные расплываются в беспорядочных сравнениях и простых «третья от центра». в городе смешные обшарпанные бордюры и подъезды, на домофонах которых цифры стёрты давно, а в лифтах девять кнопок из двенадцати прожжены старыми зажигалками бунтующих подростков. в городе три автобуса, ходящие по разным маршрутам: «34», «87» и «29».
в городе лишь пара двадцатиэтажек и множество электропроводов над головами жителей. в городе главное достояние – университетский район, где само здание университета в стиле хай-тек; пара пристроек с книжными магазинами и кафе (где эти же студенты и работают); общежитие (на удивление, вполне приличное), на балконах которого либо два плетёных стула и такой же плетёный стол, либо просто завал ненужных вещей и прозрачная пепельница; и огромная трёхэтажная библиотека на другой стороне улицы.
город постоянно меняется: переименовывает улицы, перестраивает скверы и парки, перекрашивает дома, открывает ставни на окнах, выкорчевывает деревья и сажает небольшие кустарники. он смеётся над новичками, что потеряли свой дом где-то на пересечении «третьей от центра» и таблички «ждём вас снова».
он любит постоянных, но ненавидит постоянность - позволяет своим фаворитам меняться вместе с ним, не позволяет им менять себя. город дышит и живёт вместе с жителями: не любит просыпаться раньше рассвета, и поэтому жизнь начинается ровно в 07:17, когда какой-то человек из разряда «постоянных» открывает окна, впуская солнечный свет в маленькую квартиру; и когда владельцы семейных кафешек и лавочек меняют надпись с «closed» на «open». в 07.17, когда на улицу за очередной порцией кофе выходят уставшие (просто задолбавшиеся) студенты.
у города есть любимчик – парень с выжженными безжалостным июльским солнцем (возможно лишь капельку краской) волосами. парень, который вечно мёрзнет, поэтому три слоя одежды даже летом в самые жаркие дни. парень, с расцарапанными коленками и синяками по всему телу – «тонкая кожа, падения несколько раз на дню тут не при чём». парень, с жёлтым пластырем с пикачу на правой щеке, чтобы скрыть шрам, оставшийся ещё с детства после самого первого и болезненного падения. парень, что не прочь потеряться в этом городе, и что позволяет ему водить себя кругами по узким улочкам. парень, что любит грозы и весенние ливни, что влюблён в увядающую красоту осени. парень, что на закатах, на старом обшарпанном скейте, со стёртыми наклейками с покемонами, катается по променаду и наблюдает за морем, которое не прочь на несколько минут побыть для кого-то произведением искусства за импровизированной витриной. парень, что живёт в не меняющем свою геолокацию доме, с тремя, ранее брошенными, котами и одной собакой тире лучшим другом киришимой эйджиро.
парень, что просто живёт в этом городе уже 18 год, подстраиваясь под его правила, не пытаясь менять в сторону «обычного» и «нормального». парень, которого знает каждый, и который знает каждого, посылая в ответ открытые улыбки.
парень – олицетворение бога гелиоса и счастливого детства. карамельки в кармане и черная молния на волосах. чистейшее безумие, помещённое в материальное тело.
город его полюбил в ответ уже давно, и теперь лишь оберегает безнадёжного парнишку от норовящей сбить его легковушки. «так будет правильнее» - думал Город. и такое вполне возможно, если не рассматривать суровые условия нашей реальности.
имя этому сплошному недоразумению каминари денки.
* * *
а в списке «новички» у города корявым (несуществующим) почерком «ханта серо».
и именно х-а-н-т-а с-е-р-о почему-то в городе теряется ежедневно «без перерывов и выходных»; именно его ключи чаще всего рабочие достают из канализационных люков; именно его велосипед, чёрный, с белыми и жёлтыми полосками, оказывается на другом конце города, где его точно не оставлял непутёвый хозяин; именно он всегда не успевает на отъезжающий от остановки «34».
у ханты серо волосы черные, отросшие на затылке «немного» до плеч, и рваная чёлка, которую он зачастую убирает цветными заколками бакуго. у него глаза – маленькие чёрные дыры, но сам хозяин слишком добр, чтобы уничтожать чьи-то миры. брови – тоненькие линии – сплошной комплекс, и серо у бакуго ворует карандаш для бровей, подкрашивает эти две чёрточки, делая лишь на миллиметр больше. (бакуго устало трёт переносицу и уже даже не пытается спрятать косметику). ханта – вязаные свитера и тренировочные штаны, черные джинсы на завышенной талии и заправленные клетчатые винтажные рубашки, в основном тёплых цветов.
ханта серо – олицетворение бога астрея и дождливые вечера осени. ночные прогулки за колой и звёзды в глазах. чистейшая наивность, помещённая в материальное тело.
ханте серо – девятнадцать, и он всего за несколько дней пребывания в этом сюрреалистическом месте, стал любимой игрушкой города.
и нет, это не прельщает ни капли.
ханта серо живёт в общежитии в университетском квартале, в небольшой «квартирке» (зато с кухней), без труда отдавая её половину кацуки бакуго. хотя говорить «без труда» неуместно - кацуки исправно каждое утро варит ему кофе и готовит еду, а ещё постоянно ворчит (просто волнуясь) на серо, когда он в очередной раз приходит весь потрепанный и бормочет «да, я снова потерялся. да, я очень хочу твой кофе». кацуки бакуго стал его негласным «старшим братом». потому что приехали они в этот город на одном поезде, потому что поступили в один университет, более того на один факультет, и распределили их в одну комнату в общежитии - неизвестно, были ли это проделки города, или просто удачное стечение обстоятельств. теперь же они знакомы уже полтора года и не то, чтобы лучшие друзья, но что-то очень близкое. (серо надеется.)
ханта серо учится на втором курсе дизайнерского факультета, работает на двух подработках и искренно надеется, что его жизнь со временем наладится. ханта серо пьёт шесть кружек кофе в день, большую часть времени проводит в состоянии «да, бакуго, я поел, бакуго. нет, бакуго, я не ложился спать, бакуго.» и всё равно учится на твёрдую четверку, оставаясь в середине рейтинга по успеваемости.
ханта серо во снах каждый раз видит древнегреческое божество, что манит его в лес, где превращает в один из многочисленных вязов и, посмеиваясь над его наивностью (может быть он просто _хочет_ доверять), проводит рукой по корявой ветке.
ханта серо каждую ночь, как по расписанию, просыпается в 03:48 и устало потирает рукой переносицу.
* * *
электронные часы на кухне мигают броское 4:00 и тут же гаснут, засыпая кажется уже навсегда – на самом же деле всего лишь на час. в большую серую керамическую кружку высыпается кофе, тот, который висит на кассах с надписью «3 в 1» и с цифрами, которые такой кофе уж точно не заслуживает, и заливается кипятком из только вскипевшего чайника. на улице холодный октябрь и утренние сумерки, поглощающие всё пространство кричащей тишиной. кажется, можно даже услышать как скрипит снег под лапами очередного чёрного-боже-брысь-отсюда кота.
серо смотрит в окно недолго и переводит взгляд на силуэт в дверном проёме.
- даже не смей порицать меня за этот кофе и что разбудил тебя. я не хотел ни первого, ни, упаси зевс, второго.
- не собирался. и прекрати уже при первом же удобном случае вспоминать зевса. кого угодно, но только не этого безответственного придурка.
силуэт перемещается к столу и садится напротив. серо тяжело вздыхает.
- как непочтительно, кацуки. смотри ещё проклянёт тебя, у них это в практике часто, как же я тогда буду без твоего кофе?
- у меня в отцах аид, не проклянёт, не волнуйся.
- аид знает, что его сын прозябает в какой-то дыре и каждое утро красит веки чёрными тенями?
- нет, но у него у самого рутина идентичная.
серо фыркает и отпивает мутное пойло из кружки. удовольствие сомнительное, и он с громким стуком ставит кружку обратно на стол.
- у тебя в отцах скорее цербер. либо, раз уж на то пошло, ты приёмный.
- я изобрету для тебя новую пытку и буду целую вечность поить тебя кофе из пакетика.
- а нет, всё же аид. прости, чувак, не признал.
- идиот. кофе будешь?
- святой сын аида.
кацуки ухмыляется и выливает проклятую (точно проклятую, серо уверен, у него на такое чуйка) жидкость в раковину. на плиту ставится турка.
- снова?
- о нет, папочка, давай сегодня без семейных разговоров по душам. и без того тошно.
- блять, серо, ты так «спишь» уже третью неделю и каждый раз увиливаешь, когда дело доходит до выяснения причины. может быть всё же стоит мне рассказать?
он на «стоит» делает специальный упор, и серо морщится – кацуки злится.
тяжело вздыхает.
а зря.
- ханта.
о нет, это серьёзно.
- ханта, гребаный ты в рот, серо. поверь, я с тобой с первого курса нянчусь не потому, что ты просто живёшь со мной в одной комнате. поселили бы меня с деку, я бы в первый же день ему отравы в кофе налил.
серо фыркает.
(и в мыслях жалеет изуку - тому просто не повезло с другом детства…)
- как же мило ты выражаешь любовь.
- завались, липучка.
- ну не виноват я, что ты был единственным, с кем я мог весь первый день шататься по кампусу. тем более ты пугающий, так что обошлось без новых знакомств и слава…аиду??
- гребаный подлиза.
перед серо ставится всё-та-же серая керамическая кружка с не-тем-же кофе. он готов отдать свою душу бакуго уже за запах.
- спасибо.
- а теперь рассказывай.
опять садится напротив. свет они так и не включили.
серо тяжело вздыхает. опять.
- кацуки, прошу, дай мне время.
- на что? блять, мне что, просто сидеть и ждать, когда ты сдохнешь от переутомления?! ты ходишь на утренние пары, работаешь на двух подработках, заваливаешься домой в полночь, исправно делаешь проекты и вовремя сдаёшь рефераты. ты ложишься спать в 2 часа ночи, а потом я каждый божий день слышу, как в 4 часа ты встаёшь и прёшься на кухню. серо, ты себя вообще видел? да ты можешь соревноваться с тем парнем с параллельного потока в размере синяков под глазами. а сейчас, ты говоришь мне «дай мне время»? нет. я не собираюсь просто молча смотреть как ты загибаешься.
серо задумчиво смотрит на потолок, пробует на вкус слово «отъебись», но решает, что оно слишком горькое для этого разговора. на потолке чёрным букетом цветы – серо понимает, что нюкта ещё не забыла про существование своего непутёвого сыночка.
и, возможно (лишь возможно), серо всё-таки против покровительства гипноса и его проказ.
- кошмары. если быть точнее – кошмар. каждую ночь, каждую чёртову ночь я вижу один и тот же кошмар. и каждый раз я просыпаюсь на одном и том же моменте, весь в поту и с ужасной головной болью.
кацуки молчит. прожигает насквозь алым, очерчивает контуры, просвечивая грудную клетку, словно зрачки - рентген. серо жмурится, надеясь, что так не будут видны сломанные рёбра.
- в общем-то всё. вот и вся причина, если ты так хотел узнать.
кацуки молчит. смотрит ещё с минуту. выдыхает с хрипом. как обычно выдыхают родители, утомлённые детской упрямостью.
- ты иногда такой невыносимый мудак.
серо с удивлением поднимает на него взгляд. кацуки разочарован. разочарован до складочки между бровями и боли в глазах. серо молчит.
- ты думаешь, я просто так спрашиваю? если тебе непонятно – скажу прямым текстом: я переживаю за тебя, придурок.
кацуки уходит. скрипит половицами и хмурится лишь сильнее от противного звука. серо, возможно, чувствует себя виноватым. (город тоже. возможно.)
на кухне он остается один. кружка уже остыла, её содержимое - тоже, но серо всё равно пьёт и даже не давится, хоть и ненавидит холодный кофе.
- апельсинов хочется.
шепчет в темноту. в ответ лишь рёв мотоцикла за окном.
* * *
когда ханта возвращается к полудню с утренних пар и с пакетиком, где три апельсина и упаковка дешёвого зелёного чая, бакуго сидит на кухне за столом и нервно стучит ногтем по керамической кружке с какой-то «вдохновляющей» фразой вроде: «want it? work for it!».
взгляда не поднимает, но ногтем стучит лишь сильнее.
- бакуго? дурной, что ли?
стук прекращается. серо за передвижениями друга смотрит с некой тревогой. кацуки встаёт перед ним, слегка задирает голову (всего пять сантиметров разницы, но серо гордится), прожигает недовольным алым. серо кажется, что он либо потерял инстинкт самосохранения, либо просто дурак.
- кацуки, если ты сейчас же не объяснишь, почему смотришь на меня, как будто я драный кот, то я разобью тебе нос.
ханта считает, сколько потребуется на его похороны, и хватит ли его сбережений на оплату.
- телефон дай.
- чего-чего?
- телефон, говорю, дай. быстро.
- зачем там сурово-то? держи, держи, забирай на здоровье. только не сломай ничего, мне ещё два месяца рассрочки выплачивать.
кацуки вводит пинкод (привычное для серо «642359»). ханта начинает сомневаться в его намерениях, но лишь снимает потрёпанные конверсы и несёт пакет с апельсинами на кухню. целлофан шуршит слишком громко.
- алло, госпожа акиё? да, добрый день, это бакуго кацуки, друг ханты. ага. может ли серо взять один день отгула? да, думаю, вы сами видите в каком он состоянии. да. да, конечно, благодарю.
апельсин с грохотом падает в раковину. серо придерживается за стул, чтобы тут же не рухнуть. бакуго. сделал. что?
- господин хироми? что? а, да, секунду.
кацуки с победоносной ухмылкой протягивает телефон серо. у того руки дрожат, но он старается. откашливается.
- да?
- серо, мальчик, ты?
- да, господин хироми. не переживайте, сегодня я буду, как и всегда – в шесть уже у вас.
- нет, об этом речи и быть не может.
- что? вы хотите уволить меня? но-
- боги, нет! с чего ты вообще решил… мне тревожно из-за твоего состояния – ходишь, как труп, клиентов отпугиваешь – так что я звонил тебе, чтобы сказать, что я тебе даю два оплачиваемых дня отгула. набирайся сил.
- амамота-сан...
- потом отблагодаришь меня. всё, отбой.
серо думает, что ему сейчас же нужно присесть.
кацуки подкидывает апельсин в воздух, смотрит на ханту сверху вниз – тот осел на пол, откинувшись на кухонную тумбу.
- теперь ты не отделаешься от меня, пока не проспишь 12 часов подряд.
серо тяжело вздыхает и бьётся затылком о ручку на ящике.
опять.
* * *
лес встречает привычным вязким страхом с привкусом болезненного отчаяния.
когда серо в очередной (256-ой¸ если быть точнее) раз берёт за руку божество с жёлтыми волосами и созвездиями на руках, плавленым солнцем в глазах и острой молнией в клетке рёбер, он думает о том, что возможно этот сон не так уж и плох.
- почему именно вяз?
вокруг них густой лес, и извилистые ветви временами задевают щеки, оставляя небольшие царапины. серо боль почему-то чувствует, как в живую.
божество останавливается, солнцем прожигает чёрные дыры.
- потому что я люблю его.
вокруг них светлячки, и тёмно-зелёная трава щекочет босые ноги и мягко обвивает щиколотки, ветер треплет волосы, оставляя в чёрных прядях жёлтые листья. значит тут всё же сменяются времена года.
- что ещё ты любишь?
- северный-ледовитый.
- почему?
- потому что я в нём тону.
серо задыхается, созвездия колючей проволокой вокруг шеи.
- хватит. прошу.
здесь нет закатного солнца и восходящей луны или звёзд. здесь всё это скопилось в существе напротив, светящемся, греющем и убивающем своей близостью.
звёзды нельзя держать за руку. тонущих в океане тем более.
у божества в глазах холод и непростительная нежность.
- что мне сделать, чтобы ты остался?
ветер сдувает с земли листья, и они танцуют для гостей свой лучший танец – смертельный вальс. божество улыбается, наблюдая за их действиями, кажется, еле сдерживается, чтобы не похлопать.
по рукам холод добирается до рёбер.
у серо в груди отчаянное одиночество и запрещённая здесь жалость.
- отпусти.
божество улыбается. выдыхает, отводит взгляд, сжимает чужую ладонь чуть крепче, подходит ближе. серо смотрит, сдерживается - не отшатывается. божество приподнимается на носочках, целует в уголок губ и шепчет на ухо:
- прощай.
серо щекой чувствует чужую слезу. и он сотни раз себя за себя проклинает. тянет руку, но в ответ – пустота.
часы на стене показывают бьющее по вискам 16:39. серо тяжело вздыхает.
опять.
* * *
- кацуки, одолжи заколки.
- они на полке в ванной.
на полке в ванной паста, две щётки, зубная нить, крема, скрабы (иногда серо удивляется, почему бакуго всё ещё не бьюти блогер, ему бы понравилось) и три разноцветные заколки: жёлтая, фиолетовая и сине-зелёная. серо чёлку закалывает на левую сторону, неловко улыбается неискреннему отражению.
- ханта, идёшь?
- ага.
из ванной выбегает, натягивая на правую ногу полосатый носок (неважно, что на левой в горошек), сгребает с кровати разбросанные учебники и складывает в потрёпанный чёрный вансовский рюкзак.
- серо, я тебя тут закрою, если сейчас же не выйдешь.
ханта ухмыляется – знает же, что не закроет, всё-таки слишком заботливый. но конверсы он шнурует только в спускающемся с восьмого лифте. (бакуго потом «случайно» выпинывает его из кабины).
на улице холодно – октябрь заявляет свои права на управление погодой. кацуки – в дутой куртке, рыжим шарфом замотался по нос, в черных джинсах, с дырками на коленках (дурак, если холодно, зачем с дырками-то надел) и старых армейских ботинках. серо иногда даже завидует тому, как он всегда выглядит как модель, сбежавшая с закрытого показа. закрытого, потому что такое не-для-всех.
сам же ханта – в зауженных бежевых клетчатых брюках, белой рубашке и укороченном, бежевом, в тон брюкам, кардигане, черных поношенных конверсах и с рюкзаком в перевес на правое плечо.
кацуки – олицетворение буйного лета.
серо – умиротворение осени в бежевых тонах. да и кофе, наверное, уже давно пропитал кровь.
в кофейне пахнет корицей и серо сразу же чувствует себя дома. расплывается в улыбке и занимает привычный столик у окна. бакуго от такого детского счастья лишь фыркает в шарф.
на часах 08:34, в календаре 19 октября красными буквами «суббота» и еженедельная вылазка в кафе, чтобы в уютной обстановке подготовиться к зачётам, наверстать что-то упущенное, заняться проектом. серо впервые действительно рад окунуться с головой в учёбу.
официантка, у которой на бейджике «кьёка джиро» и звездочка после «о», приносит им кофе. серо корчится при виде капучино с перцем.
- как. ты. это. пьёшь.
- заткнись, или я и тебе перца в твой «любимый-нежный-сладкий-лавандовый-раф-я-мечтаю-о-тебе-по-ночам-когда-пишу-гребаный-реферат-по-истории-искусств» сыпану.
серо фыркает, но кружку придвигает ближе. так, на всякий случай.
- киришима, блять, верни мне мои сигареты, ты мне не мамочка.
серо дёргается. так дёргается, что тот самый «гребаный-реферат-по-истории-искусств» расплывается в светло-коричневом. бакуго тихо матерится и идёт к стойке попросить тряпку.
серо тяжело вздыхает. опять.
каминари у входа в кафе вздыхает тоже.
киришима просто стоит в сторонке, сжимая в руке оранжевую пачку палл малла.
серо листы комкает и выкидывает в мусорку, бакуго, не дождавшись тряпки, туда же выкидывает мокрые салфетки.
- киришима. отдай. сигареты.
тогда серо поднимает взгляд.
и задыхается. созвездия колючей проволокой вокруг шеи.
эйджиро смотрит то на него, то на кацуки с каким-то отчаянием. в итоге почему-то выбирает бакуго, протягивает сигареты.
кацуки с удивлением поднимает левую бровь, но сигареты забирает.
ханта смотрит на каминари, который тоже взгляд почему-то отвести не может.
- через тернии к звёздам, значит.
денки смотрит непонимающе, а потом смеётся.
серо думает, какого черта в этой дыре появилось –его- божество.
бакуго пачку сминает и выкидывает в ту же мусорку, куда несколькими минутами раннее полетели испорченные бумаги. киришима смотрит с благодарностью.
каминари к серо подходит и дергает того за рукав.
ханта о плавленое солнце в глазах обжигается, кажется, теперь уже смертельно и навсегда.
- давай договоримся, что ты не потащишь меня в лес и не превратишь там в дерево, или что-то вроде.
каминари склоняет голову на бок, а потом улыбается так-как-люди-не-улыбаются и шепчет ему на ухо:
- это мы ещё посмотрим, мой кочевник.
серо тяжело вздыхает. опять.
но думает, что может всё не так уж и плохо.
(пятно от кофе на бежевой шерсти кардигана остаётся незамеченным)
* * *
каминари – ободранные коленки, пластыри на пальцах, слишком-большие-просто-блять-огромные толстовки, скейт в наклейках, молния на волосах и палл малл в кармане. денки – детские крики и требовательный тон, созвездия из родинок, плавленое солнце в зрачке и холодные руки.
каминари денки – олицетворение бога гелиоса и личный культ ханты серо.
каминари денки – безумие и неверие в завтрашний день.
он не во снах – теперь наяву. то ли миражами, то ли иллюзией. и серо устал дышать, правда, он был бы не прочь задохнуться на время и проглотить звёзды, чтобы лёгкие в кровь, и кости в песок.
серо – тревожные сны, подъем по привычке теперь в 03:48 и чашка зелёного чая в университетском кафетерии. ханта – звёздная карта и вечный исследователь, что к звёздам тянется, как икар к солнцу, но участь такая же – всегда печальный финал и обугленные кости.
ханта серо – олицетворение бога астрея и новая зависимость каминари денки.
ханта серо – наивность и преданность каждому слову.
это в неоговоренном личном висит в воздухе каждый раз при встрече.
- а как там было?
- холодно, знаешь.
- у меня внутри, кажется, пролили северный-ледовитый.
- тогда я буду глобальным потеплением.
- ты погубишь меня.
- а ты разве против?
- нет.
это в глупых (важных до чертиков, оба знают) разговорах ночью по телефону на кухне, когда не спится и дурно обоим. это в холодных прикосновениях к щекам и шёпоте на ухо в кафе по субботам.
кацуки в сторонке закатывает глаза.
опять.
- почему именно вязы?
- я не знаю, наверное, потому что они умирают. люди их не ценят совершенно. хотя, знаешь, я, наверное, их даже люблю.
- да, ты говорил.
- правда? когда?
- когда отпустил меня.
каминари это безумие в одном человеке. это «пожалуйста-спасите-меня-мне-холодно-а-я-вас-в-благодарность-утяну-в-марианскую-впадину».
серо ныряет за ним в северный-ледовитый, доплывает до дна и вытягивает в холодную осень.
денки смеётся и целует в висок, прощаясь.
серо не дышит.
но на губах каминари остаётся привкусом кофе.
серо захлёбывается в северном-ледовитом.
каминари к нему на дно сиреной.
серо на небо икаром.
каминари к нему к звездам солнцем.
серо улетает на другие планеты.
каминари космосом принимает и звёздами душит.
ханта любит.
денки любит в ответ, обнимая 23 ноября на крыше.
город улыбается примирительно.
и вычёркивает броское «ханта серо» из списка новичков.