Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

В ярких попсовых картинках, на которых изображают накачанных идеальных супергероев нет ни доли ебаной правды.
Детские пальцы бесцеремонно заляпывают отпечатками тонкую бумагу, пахнущую типографской краской, глаза за толстыми очками скользят по странице, жадно вчитываясь в кривые рукописные строчки на баблах диалогов. Хмм… мелкий задрот-неудачник!
Ожидая нового выпуска, сопляки донимают родителей… теребят влажной маленькой ладошкой карман отцовской потертой куртки «Ну, давай зайдем, купим новый выпуск!.. я буду мыть посуду неделю…»

И уставший от своей сраной жизни Джим, пьющий до беспамятства в захолустном баре каждую пятницу – чтобы скрыться от этой серой бессердечной суки-жизни хоть на время в блэкауте алкогольного отравления – надеется: герой-де научит моего пацана нужному, не то что я, эти пять баксов были потрачены не зря! Хвала американской культуре! Картинки научат его пацана нужному – не то что его собственный папаша… Тот учил его только пинками и подзатыльниками. Тот учил его ненависти…

Джим отмечает аванс, который ему выдали на лесопилке – в пригороде Миннесоты, где находится их мелкий, забытый богом, городишко на пару тысяч жителей… Душная атмосфера – все знают друг друга в лицо. Амазон доставляет сюда посылку за неделю – вы слышите? – ебаная вечность, край мира!..

Когда на следующий день Джимми находят мертвым в соседнем от бара переулке – кто-то обчистил его карманы, предварительно приложив головой об стену цветочного магазинчика справа – его сын задается вопросом, почему Капитан Америка не смог спасти его папу… Тупой ребенок. Он считает, что реальные герои существуют?..
Тупой пацан сгребает все комиксы, скидывает на пол фигурки, размазывая сопли по веснушчатому лицу, не понимая произошедшего.
Ну ради бога, как можно быть таким идиотом в шесть?..

Я расскажу вам эту историю, даже если вам захочется воткнуть себе спицу в ухо, чтобы не слышать мой паскудный голос!..

В шесть я был уже чертовски смышлен. По звуку и темпу поворачиваемого в дверной личинке ключа я мог определить, стоит ли рвануть и запереться на три оборота в ванной, чтобы отец не нашел меня быстро. Да, он недовольно подергает ручку в уборную, но, если надо – отольет в кухонную раковину. Но зато – не станет тушить сигару о мое бедро… сегодня.

Признаться, я ненавижу комиксы о Россомахе!..
Ебаные сигары и клетчатые рубашки… Чертова копия моего папаши. Еще и военный… Единственное восхитительное отличие – мой старик таки сдох, в отличие от престарелого волосатого бессмертного ублюдка.

Но!..
Эта история не о моем ебически захватывающем детстве – или моих дэдди-ишьюс, раз уж на то пошло! Кто еще готов подставиться Кэйблу, если не человек с проблемами с отцом?!
Но благо, мой хотя бы меня не поебывал – иначе, боюсь, я бы пизданулся на отличненько чуть ранее, чем нынче! Только дядя Ларри – по материнской линии – странно стиснул мою задницу на праздновании моего четырнадцатилетия, прошептав мерзким горячим выдохом, что я «оченькрасивый»!..

УУпс, простите, ребятки, мои эдиповы комплексы отнесли нас чуть в сторону!

Итак!

Эта история о том, что не существует героев, не забываем!

Я, Уэйд Уинстон Уилсон – да сожгут черти того, кто дал мне такое второе имя. Мне тридцать четыре…
И сегодня я, скорее всего, умру.

Но все мы тут собрались, зная, что мне не привыкать к этому, правда?..

Все вы собрались, чтоб посмотреть, как старина Дэдпул будет истекать кровью и дерьмом на полу, отвешивая очередные шутки в сторону своей неудавшейся цели… Сраный уродливый лузер!.. О, как все любят смешных неудачников! Они не сдаются – пиздят что-то со дна…

Как сказал Брайан Молко – я оставляю за собой следы спермы, крови и дерьма… И да, в большинстве случаев, я оставляю за собой весь комплект этих жидкостей!..

Но самое неприятное, конечно, это обмочиться…

По всей видимости именно это и происходит со мной, когда пуля Коула Каспински – да хранят его боги аллитерации – хуй знает, отчего они не хранят меня!.. – простреливает мне позвоночник! Это четвертый снизу от крестца позвонок – спасибо моему организму, что я изучил анатомию, собирая себя по кускам – поясничный отдел…
Если ты пиздец какой невезучий – это я про себя – то приходится мириться с унижениями.

Белый советовал мне помочиться перед тем, как вламываться в окно офиса на окраине Бронкса!.. Белого я послал нахуй…
И теперь краем глаза наблюдал, как темное пятно расплывалось от паха к бедру, но, так как чувствительность нижней части была временно потеряна – я не чувствовал этого спасительного тепла… мммм.
На улице сентябрь, тепло было бы кстати!..

–Оуу, Коллин, дорогая, за что ты так со мной… – это весь комментарий, который можно выдавить из себя, когда в тебя входит еще одна пуля!.. – Прости, что забыл о нашей годовщине и без цветов!..

Заткнись, нахуй… Гаси его!

Мой малыш… Вырастил ли я его сам? Или он, как Хайд, отделился от моего сознания, когда Фрэнсис активировал мутацию в нашем умирающем организме?

Какая, нахуй, разница, если он прав?!

–Кто ты такой, уебок? – доносится до меня, я терпеливо ожидаю, когда прелестная широкоплечая фигура приблизится к грязному размазанному куску человеческого организма, коим я сжался на полу. Я бы дал ему себя выебать, честно.

Жаль, что я не во вкусе этого Коула-Коллин… Сам бы брезгливо прошел мимо себя. И промыл бы глаза антибактериальным мылом!

–Дорогая… хоть я не нашел цветов!.. – я смиренно откидываю разряженный Десерт игл. – Я не мог к тебе явиться с пустыми руками…

И я разжимаю правую ладонь… в которой уже три секунды находится кругленькая романтичная чека от М-67… О, я такой романтик… Кольцо на первом свидании! Такое не снилось даже Ванессе!
Знаете, что советует инструкция ВВС Канады, чтобы уберечься от неизбежного взрыва гранаты? Вы скорее всего не знаете, да?.. Не бойтесь, я поделюсь с вами бесценными крупицами своей мудрости!

Нужно скрестить ноги, защищая бедренные артерии – самые крупные – от поражения, закрыть голову и уши руками и максимально отпрыгнуть в сторону от радиуса эпицентра взрыва! Эти слова выжжены на сетчатке моих глаз.

Божечки… Мой папка гордился бы мной!.. Жаль не дожил.

Широкие зрачки напротив… осознание всегда так долго идет к человеческому мозгу!.. О, неужели я стал столь быстр и скучающ!.. Нужно записаться в кружок вязания, замедлиться, заземлиться, открыть свой дзен здесь-и-сейчас!

Горячая смертельная волна зарождается на уровне моей поясницы, где прикреплен ряд гранат… Не забываем, ниже пояса я пока парализован…
Вибрация, которая идет от пояса, сотрясает копчик… я могу буквально почувствовать, как в яркой вспышке исчезает моя плоть – радиус поражений в сотню футов – как тело взлетает над полом – замедленное, будто кто-то раскошелился на хорошего режиссера…

Коул пытается инстинктивно отпрянуть – хоть он и не в курсе методичек, он знает, что надо спасаться.

И тьма поглощает все живое. Сжигает, вспышка выключает все это суетливое дерьмо. О, благословенная тишина… Прими-меня-в-свои-руки… Если бы я умел молиться, я бы делал это именно так.

Спасибо, детка. Я дома, я скучал…

***

Я вижу уебка спустя неделю после моей предыдущей исповеди.

Святой-отец-я-согрешила…

Вы знаете, как сложно найти туфли на каблуках одиннадцатого-с-половиной-размера? В тему об исповедях.
Боже, почему я вырос таким высоким и большим… Маленький комочек уродливого человека не так бросается в глаза!.. Почему я не родился женщиной, в конце концов… Это избавляло бы меня от сомнительных метаний, помимо своей внешности… «Ввиду гендерной социализации я люблю подчинение» – и все, прекрасная фраза, никаких вопросов, уважаем чужие кинки.
Но нет… я двухметровый мужик…

Я не хочу, как фрик, посещать эти дрэг-специализированные магазины… потому что даже по местным меркам, мое ебало отличается от среднестатистического…

Приходится идти туда в костюме. Ибо даже, когда я, набравшись смелости, зашел туда в толстовке с капюшоном – на меня пялились, будто Кеннеди ожил!.. Сука, мне всего лишь хотелось купить пару шпилек!..

Святые чимичанги!

Шоппинг явно не мое.

Однако, глядя на свою шрамированную босую ступню, которую перехватывают кожаные ремешки вульгарных стриптизерских туфель… я считаю, что оно… того стоило. Я чувствую себя таким хрупким, будто одевшим чужую маску. Таким неустойчивым – будто моя психика в первые минуты пробуждения от смерти – в мечтах и грезах, что кто-то придет, возьмёт в горсть мои яйца… и уведет за собой…

Вы читали книгу Иова в Старом Завете?..

Не рекомендую… она об уродливом страдающем мужике, которого наказывает жестокий господь. Ноль баллов из десяти. Свайпайте влево!..

Chapter Text

Нью-Йорк осенью похож на потрепанную жизнью стриптизершу. Или проститутку…

Видимо так же, как твои метафоры на что-то псевдолитературное…

Но вернемся к шлюхам!.. В них-то я специалист! Она еще бодрится, взбивает опадающие непрокрашенные волосы в пучок повыше, подводит поярче глаза – мол, смотрите, ребятки, я все еще бодра!.. Но все мы знаем, что скоро движения ее замедлятся, а юный румянец сойдет со скул…

Как и этот вечно-не-спящий-охуенно-деловой-мегаполис… к зиме жизнь в нем становится медленней, застывает в моменте. Бездомные и наркоши ищут ночлежки, чтобы пережить предстоящие холода. Даже минус пять по Цельсию - уже становится проблемой. У них, знаете ли, не отрастают отмороженные пальцы!
Ох уж эти американцы с их Фаренгейтами - пришлось долго перестраиваться…

Охуительно быть бессмертным канадцем, не правда ли?.. Эх, тут не бывает минус двадцати, неженки.

Мне тридцать четыре – и вот уже пять лет прошло с момента, как я стал неубиваем.

Но если возвращаться к моей пиздострадальной биографии – уж простите, не могу ее оставить так просто, а прошлый мой психотерапевт покончил с собой – не уверен, что не от вида моего лица без маски…

Итак! Поворотным моментом моей искрометной убийственной карьеры стало мгновение, когда из унылого неблагополучного верзилы, коих пруд пруди в любой старшей школе любого сраного городишки, я превратился… в эмм… конченного. Да, это подходящее слово!

В семнадцать лет – дело было такой же ублюдской осенью, как сейчас – я подошел к своей матери – она сидела на кухне и бессмысленно пялилась в страницу с гороскопами бесплатной газеты.
От того дня, как я проебу остатки своего гипотетического будущего меня отделяет пара недель. Как я выберу себе профессию…

– Ты… намерена разводиться с ним? – собрав ошметки своих надежд на это самое светлое будущее, спросил я.

Она кинула на меня взгляд – нейтральный, как и всегда, в нем не читалось ни любви, ни ненависти, лишь затхлая усталость.

– Возьми из морозилки замороженный стейк и приложи к лицу, а то придется снова объясняться с социальным педагогом, – довольно прагматично ответила она на мой вопрос.

Горячее пульсирующее пятно на моей скуле дало мне нужный ответ, в отличие от нее.

Я не мог надеяться на то, что съебу из этого дерьмового дома, поступив в колледж… Никто не собирался за него платить. А я был недостаточно задрочен на учебе, чтобы поступить куда-то самостоятельно…

Спустя неделю я записался добровольцем в армию. Нет, вы не ошиблись… Официально туда разрешено вступать с 19 лет. Но кто сказал, что раз Уэйд Уилсон недостаточно хорош для колледжа, то он туп?..
Поддельные документы, справка о том, что я сирота, чтобы не было лишних вопросов. Благо, что мой рост и комплекция не вызывали подозрений… да и пара лет не сильно подозрительна.

«Мы все должны быть готовы умереть за свою родину, сынок!» – охуенно, спасибо, сержант. Это прям то, о чем я мечтал, когда сбежал из своего домашнего гестапо.

Армия ломает тебе хребет… внутренний стержень.
Она пережевывает твои внутренности и выплевывает тебя склизкой невнятной одинаковой кашей – десятки, сотни, тысячи парней…

Вам кажется, что после хуевого детства вам все нипочём? Это представление тоже сломают.

«Сынок, здесь ты не сам по себе, ты заботишься о товарище, он заботится о тебе! И наша страна заботится обо всех нас!»

А ночью ты заботишься о том, чтобы тебя не выебал твой товарищ…

О, это происходит не как в тюрьме, это не акт унижения, не думайте… Просто… Скажем так, аутсайдеры есть везде. И везде есть подонки.

Я старался не быть ни тем, ни другим… Благодарение генетике и моему росту все еще – кто знал, что сука-генетика подарит мне позже рак? Что это за полярные дары?!

Но сослуживцы обходят меня стороной – они испытывают какое-то отвращение ко мне, может быть, чувствуют, что глубоко внутри я уже порченный товар, проклятый? Что мое искреннее желание - чтобы очередная граната оказалась не учебной, и Льюису оторвало его руку, которой он ночью держал хилого очкарика...то ли Джокса, то ли Джойса, хуй вспомню его фамилию...

В этот момент в моих глазах, видимо, что-то мелькает – что-то, что дает ему знак… И после пятимильного забега Льюис подходит ко мне за углом корпуса. Он не один, рядом с ним еще трое. Знаете, как черлидерши, ходят в туалет стайкой? Может, эти ребята тоже держат друг другу хер, когда отливают?..

–Проблемы, Уилсон? – сквозь зубы цедит он. Он взмокший, на его невысоком лбу – признаки вырождения налицо, недоразвитые лобные доли – блестят капельки пота.

И в этот момент передо мной встает очередной выбор… Я мог бы покачать головой, сказать, что все хорошо. Я мог бы прослужить положенные пару лет, затем выбрать дальнейшую карьеру в специальном отделе… Затем получить пост в другом крупном городе, завести семью и детишек… И милейшая Джудит – мне всегда нравилось это имя – готовила бы мне в субботу блинчики, а ночью делала минет… Это уже было бы жизнью на порядок лучше, чем моя нынешняя…

Что делаю я? Я, не мигая, смотрю в его пустые тупые глаза…

–Когда отсосешь мне? Я верно понимаю игру, вчера очкарик - тебе, теперь передай эстафету дальше!.. – на этих словах я демонстративно тянусь к завязкам армейских брюк.

Ударом в челюсть меня не остановить – у папаши была рука потяжелее – я ломаю нос Льюису, тут же пинаю в пах Колса, остальных двоих я не успеваю остановить, в колено меня пинает белесый дылда, но в ответ я ударяю его под дых, а затем прикладываю носом о другое колено… И четвертый, глядя на мой сфокусированный на нем взгляд, мгновенно срывается с места… Трое уебков лежат… Я даже не запыхался.

Сержант Гритс смотрит на нас четверых – пятый стукач уже в кампусе. Усы сержанта будто топорщатся от гнева – всегда интересовался, что движет людьми, которые их отращивают?!

–Курсант Уилсон, что случилось? – спрашивает он меня, видимо, решив, что я задирала, раз на мне нет ни следа. Не бойтесь, сержант, жизнь еще оставит на мне следы…

–Ничего, сэр, – запоздало смиренно отвечаю я.
Я не стукач – я не говорю ему о неподобающих отношениях, о том, что Льюис начал этот конфликт и прочее.
Я молчу, будто тупой. Это же и должно быть необходимым качеством для военного – тупость? И покорное молчание! Я учусь притворяться.

–Все свободны, кроме Уилсона, отработку назначат после ужина, – рявкает он.

И я понимаю, что притворялся плохо…
Толпа выметается мимо меня, обдав напоследок меня острым запахом пота, я сглатываю отвращение.

–Ты напиздел, что тебе девятнадцать, говнюк, – цедит он, когда мы остаемся в его унылом кабинете наедине.

Я не удерживаюсь, и моя бровь чуть приподнимается – неожиданный поворот.

– Сэр, я хочу служить своей стране, раз больше мне нечем заняться, сэр, – я стараюсь сохранять смирение.
Смирения во мне ни на грош.

Усатый мужик сверлит меня взглядом несколько секунд – и наконец слабо ухмыляется…

–Умник, да, по глазам вижу?.. – неожиданно кивает он. – Насрать, от каких проблем ты съебался… У меня есть предложение.

Уэйд Уилсон – семнадцатилетний дурак на тот момент, не забывайте.
И тогда я считал, что предложения – это хорошо.

–Ты знаешь, что такое войска специального назначения Канады? – спрашивает сержант Гритс, оценивающе глядя на меня.

Я знаю лишь, что это звучит на порядок круче, чем нынешнее место. Я не знаю, что это очередной выбор, где я буду усердней ломать себя… Им просто понравилось, как я отделал троих придурков, им нравится, как я стреляю по мишеням – у меня высший балл. Им нравится моя реакция и показатели…
Им не понять, что все это впервые интересно мне… Помимо давления системы. Систему я хочу вертеть на хую…

***

Итак, вернемся в наше время.

Бушвик. Полдень вторника.

Палящее солнце, нехарактерное для середины сентября, и бурлящая ненависть, разливающаяся по моим искореженным венам. Вот и все действующие лица. Мы исключим ворчливого Белого, молчаливого Желтого и дикий недотрах, преследующий меня последние пару недель…

Катана замирает в моей левой руке – сегодня я играю в амбидекстера, работая обеими. У ног моих сжался предмет – грязный наркодиллер – восхитительной претензии Человека-паука. Ебучего сине-красного ангела возмездия… снизошедшего в заплеванный грязный переулок.

Чужой высокий голос посылает мелкие возбуждающие мурашки по моему взмокшему позвоночнику… Такие мурашки бывают, когда я предвкушаю внезапный горячий перепихон… частенько я предвкушаю его на пустом месте, и что с того?

О, в этот его голос хотелось бы завернуться, как во влажную горячую простыню, позволить связать себя, спеленать липкой беспомощностью… оттого все это столь неуместно ощущается в заброшенном тупике складского комплекса.
Боже, вот ты и превратился в развратного дядю Ларри, Уэйд, – шепчут мне внутри башки. Но мне поебать… как и всем.

Голос этот будоражит какие-то глубинные струны моей мерзкой похотливой гипер-сексуальной натуры… закрыв глаза, можно представить, что этот голос говорит мне опуститься на четвереньки и покорно склонить лицо вниз – чтобы не было видно моих глаз и моего уродливого рта…
В реальности же этот голос…

–Дэдпул, отпусти его… – чистый… юный… незапятнанный. Такой, какого никогда у меня не было… Иногда мне кажется, что я родился охрипшим, а не сорвал связки в подвалах. Связки, что отчего-то не восстанавливаются. Может, они тоже мутировали таким образом?..

Встречает ли юный апостол Петр на вратах рая умерших тем же тембром?.. Если да, неудивительно, что меня туда не пускают…

Тьма внутри выпускает свои щупальца, нежно обнимает меня за больные легкие, щекочет глотку… обещает поддержку… если я отвечу этому апостолу, как нужно.

–А не пойти ли тебе нахуй, Паук, – говорит она моим сорванным голосом…

Эта схватка довольно бодрая. Не могу сравнивать, потому что предыдущих не было!.. Но парень бьет, не сдерживаясь, метя мне прямо в мякоть живота, в хрящ переносицы. Инстинкты и рефлексы дают увернуться, несмотря на то, что чувак в трико неожиданно быстр.

О, нежный цветок!.. я вплету тебя в венок уже сломленных, одним из прочих.

Быстрый удар по его тонкому горлу выбивает воздух из его легких – я хотел бы вдохнуть его в себя, этот задушенный выдох. Чужое тело неловко падает на шершавый асфальт, и я наступаю ему на грудь правой ступней – осторожно, контролируя нажим, чувствуя подрагивающие ребра под стопой.

– Сдаешься? – шепотом вопрошаю я очевидное.

И слышу хриплое дыхание, маска напротив дергается.

В ответ мою ступню обхватывают и бесцеремонно крутящим движением отбрасывают меня на пять футов, к стене, к кирпичной кладке… Вот это поворот!

У парня супер-силы.

Это будет острее и прекрасней, чем я ожидал!..

Липкая субстанция – что за херота – внезапно склеивает мои ноги, неловко подгибаются колени, тело становится чужим, предает. Я привычен к предательствам.

–Что за грязные липкие приемчики? – с оскорбленной гордостью хриплю я, притворяясь честным игроком – от меня до честности – миллионы миль в чужих ботинках!

Мгновенье – нож рассекает веревку у связанных щиколоток. Второе мгновение – устремляется в синюю ткань, покрывающую чужое рельефное плечо…
Блаженный свист и тихий выдох сообщают, что цель достигнута.

Жаль, я не могу чуять запах его сахарной крови… уверен, она сладка и на вкус.

Нож лишь вскользь проходится по плечу – ранит несильно, кровь окрашивает синий рукав костюма, впитывается в спандекс, хотя я бы не расстроился, если бы он воткнулся в чужую глотку!..
Тогда можно было бы повторить сцену из Парфюмера – лежать и гладить чужое остывающее тело, вдыхать чужой слабый угасающий запах, думаю волосы его пахнут восхитительно… О, уверен, мы бы охуенно повторили эту сцену! Боже… у меня почти встал.

–Чертов мудак! – доносится до меня апостольским голосом. – Что ты наделал?

Да, говори еще своим меццо-сопрано, откуда, к хуям, я знаю классификацию мужских голосов?

Это не ты знаешь, это я…

Сраный заказанный наркодиллер съебал вдаль пару минут назад – как мы начали наши мужские контактные тактики сброса напряжения – у кого как, а у меня они наоборот вызвали напряжение… ммм… и я знаю, как сброшу его пару часов спустя.

Паук запрыгивает на крышу здания, высокий металлический амбар, очередное место для транс-тусовок и вновь актуальных рейвов? Боже, как я отстал от молодежных движений.

Паук отворачивается, собирается двигать дальше.

И я знаю, что нужно что-то сделать!..

Нужно как-то его остановить.
Сейчас он съебет от меня, как злоебучий наркодиллер… Отныне сегодняшний день будет называться хуевым вторником!

И я открываю рот, и, лежа, на асфальте, ору что есть мочи в небо…

– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!..

Фигура в красно-синем замирает на крыше, в своем божественном недоумении глядя на пятно на асфальте внизу… да-да, Уэйд Уилсон может это написать на своих визитках – «пятно на асфальте».

И до моего слуха доносится нужный мне сейчас звук – сраный райский звон колокольчика – высокий заливистый смех.
Над моими шутками в последний раз смеялись несколько лет назад… и не уверен, платил ли я деньги этим людям за секс?..

–Надеюсь ты принесешь мне синий горн*? – восклицает он.

–Я украл бы для тебя целый оркестр… – шепчу я цитату осеннему голубому небу… Потому что Паук уже съебал, полетел по своим ангельским чистым делам.

И чувствую, что влюбился за три секунды...

____________________________
*«Как я встретил вашу маму»
Главный герой всё портит, когда в порыве чувств говорит: «Я люблю тебя» девушке после первого свидания, украв из ресторана синий горн, который понравился ей.

Chapter Text

*Предупреждение: все нижеописанное небезопасно для физического здоровья.
безопасно лишь для чтения... но не психического здоровья, наверное.

___________

Не уверен, что кто-то захочет услышать нашу с Кейблом лав-стори! Или фак-стори? Как правильно, я запутался.

Кто хочет полизать батарейку на 9 вольт?
С одного конца уродливый свихнувшийся мудак, с другого – обжигающий щелочью электрический заряд. Посередине цельнометаллическая оболочка.

Когда мы встречаемся впервые после конфликта – я одинок уже целый год.
Бесконечные тупые шутки, задирки, сомнительные комментарии – я выебываюсь, как муха об стекло. Я показываю, что я зол, бодр, ебанут, как всегда. Я показываю лучшую свою социальную – или лучше сказать, асоциальную – маску, так мне кажется. Но в ответ меня ждет обычно игнор.

Неправильный ответ, Дженнифер! Игнор нам не подходит!

Я перегибаю палку, я получаю несколько ударов в лицо, когда перехожу черту в своих шутках. Не его железной рукой, нет, обычной человеческой, нос срастается за пару минут.

В один из вечеров, когда за окном льет хуев дождь, а мы застряли в какой-то дыре Айдахо – потому что по рассчету этого немногословного предсказателя именно здесь нам предстоит остановить убийство свихнувшимся пареньком своего отчима – черт знает, где Нейт берет эту информацию, и почему это всегда пацаны?.. Это же сексизм какой-то. Только пацан в будущем может стать значимой фигурой?..

Итак, я сижу в сраном номере мотеля, облаченный в костюм, потому что сегодня мое настроение таково, что я не могу находиться без него, даже наедине с собой. Я слышу, как маленькая секундная стрелка на дешевых часах напротив меня на стене скребет по стеклу… она делает полный оборот и слабо шелестит, когда достигает цифры 2. Наверное, стекло находится под углом… и раз в шестьдесят секунд мои уши терзает шелест металла о стекло – будто стрекот кузнечика…
Боже, сегодня день мыслей, ведь так? Я нервно встаю, снимаю со стенки часы, вытаскиваю из них чертову батарейку.
Спина болит, я снимаю перевязь с катанами, отстегиваю пояс, пытаясь чуть расслабиться. Но все бесит меня.

Из закрытого мини-бара я выпиваю пять миниатюрных бутылочек – больше не было – с виски, текилой, ромом, а потом заливаю это все двойной водкой… Бутылочки слишком маленькие для моей огромной печали – сегодня тяжелый день, такое случается. Для этого нет причин. Просто иногда я чувствую себя большим ничтожеством, нежели обычно… Если бы я был дома, то повышибал бы себе мозги всю ночь, потому что не могу выносить сам себя. Но я не дома. И нужно проявить каплю осторожности.

Я испытываю слабое алкогольное головокружение – благо исцеляющий фактор лишь ускорил адсорбцию алкоголя, но не убрал ее навсегда. Я просто протрезвею быстрее…
Мне душно в этом номере… Некуда идти – за окном дождь. Мне хочется бегать по потолку.

Мы можем одолжить еще бутылочек из соседнего номера, – шепчет Желтый.

Я замираю на пороге чужого номера спустя сорок секунд. Нейтан замирает напротив, не делая шаг назад, чтобы пропустить меня внутрь. Мне кажется, он чертовски похож на своего папашу, хоть мы и не сильно знакомы со Скоттом.

–Эмм, тебе не нужен твой мини-бар, старик? – нейтрально восклицаю я. – В конце концов, мне кажется твоей бионической системе может быть вредно что-то спиртосодержащее, но думаю, что силиконовая смазка может пойти на поль…

Дверь захлопывается перед моим носом. Заслужил ли я напарника без чувства юмора?

Окей. Понятно, система Павлова все еще актуальна среди родителей будущего? Дрессирует меня.

Я повторно стучу в дверь, я быстро учусь, как и подопытные собаки. Дверь снова распахивается.
Правый человеческий зрачок на его лице изучающе скользит по моему лицу – слава яйцам, я в маске.

–Нейтан, дружище, если вдруг тебе не нужно содержимое твоего бара, не мог бы ты одолжить мне его? – говорю я тем же тоном, но на этот раз прикусывая язык, чтобы не пиздануть лишнего. – Сэр? – я наудачу проверяю, всем ли военным нравится такое обращение.

В этом почти нет издевательства.

Что-то в моем обращении дает ему требуемый ответ, он делает шаг в сторону – широкоплечая фигура чуть отодвигается из проема, оставляя руку у косяка, мне приходится обойти его, будто игроку в лимбо, пролезть под низкой планкой – стараясь не коснуться.
Я так поломан, что в последнее время боюсь прикосновений.

Я подхожу к телевизионной тумбочке, присаживаюсь на корточки, распахиваю дверцы, бинго!..

Я чувствую, как Нейтан железнорукий замирает позади меня – я чувствую чужое тепло в паре футов за спиной и игнорирую трусливые мурашки на затылке – людей я не опасаюсь, но чувак же лишь наполовину человек, верно?
Кто знает, что на уме у его бессердечной роботизированной части? Восстания машин никто не отменял!

–Тебе нужна помощь? – спрашивает он. Этот вопрос будто и не вопрос вовсе, это будто утверждение, как формальная констатация. Интересно, этот гондон может читать мои мысли? Или как-то… хуй знает – сканировать мое сердцебиение и делать выводы?..

Остатки человеческой гордости – или это Белый во мне – говорят мне поскорее убираться, чтобы не проверять это опытным путем.
Я сгребаю те же пять бутылочек, размышляя есть ли в округе круглосуточный магазин, и готов ли я вымокнуть под ливнем…

Я поднимаюсь, игнорируя предупреждающий невроз.
–Со мной все в порядке, - немногословно на этот раз отвечаю я. Сегодняшний дерьмовый вечер даже поломал мою говорливую прошивку. Нужно валить, чтобы сохранить свой супер-имидж.

И, стараясь не оборачиваться, не смотреть в чужое лицо – да что со мной, неужто я пизданулся еще больше – направляюсь к двери.
Чувствую тяжелый взгляд на своем затылке и шее – что за внезапно прорезавшаяся щекотка.

Когда я поднимаю ладонь к дверной ручке, она на моих глазах защелкивается на два оборота, будто по магической прихоти… Или… благодаря чьим-то телекинетическим способностям!

Кейбл подходит ко мне вплотную со спины, и я отчаянно решаю развязать грязный кошмарный спор, чтобы заглушить свою неловкость, поворачиваюсь, опираюсь спиной о тонкую дверь, истерично встречаюсь взглядом, мудак выше на полголовы…

–Не пойти ли тебе со своей жало…

Договорить мне не удается, потому что правой рукой он обхватывает мое горло под подбородком, большой палец под челюстью, указательный и средний на сонной артерии. Прижимает мою голову и шею к поверхности сзади, я задушенно выдыхаю…

–Полторы минуты, волшебное слово – кадмий, – говорит он в мое лицо. Его человеческий зрачок не лучится безумием… он изучающе спокойно окидывает взглядом мое тело.

Что это за чертов шифр? Мы что, агенты с паролем? Что это, к черту, значит?..

Суматошные мысли начинают плескаться в моей голове.

И в это мгновение его ладонь чуть сжимается… Чуточку смещается выше, с невиданной силой приподнимая меня вверх, голова моя скользит по двери, чуть запрокидываясь, так что приходится встать на мыски, чтобы урвать очередной вдох. Адреналин впрыскивается в кровь.

Чч-то?

Маленькие алкогольные бутылочки выскальзывают из моей руки, я слышу жалобное звяканье, когда они ударяются об пол…

Моя правая ладонь автоматически взмывает к чужим пальцам, впиваюсь в них – рефлекторное желание остановить, воздуха становится чуть меньше… я чувствую, как в голове появляется легкий туман… предупреждающий.

Головокружение приглушает звуки извне.

–Отпусти, - доносится до меня чужой голос, глухо, будто сквозь вату… Горло начинает сухо обжигать, потому что вдохи выходят поверхностными, но боли нет, лишь давление, никто не собирается ломать мне трахею…
– Все будет хорошо… – снова долетает до меня.

Удивленно отмечаю, что моя правая рука бессильно падает вниз – отпуская чужие безжалостные пальцы на горле. Будто не я сам отпустил ее… Он держит меня, почти приподняв от пола, но я все еще в сознании… он не поднимает меня выше… Он ждет, когда я сдамся…

Все будет хорошо…

Воздуха становится еще меньше – и спасительные черные мушки начинают плясать перед моим взором. Давление уверенное, безжалостное, но осторожное…. Профессиональное, - это не пугает меня, а наоборот успокаивает.

–Минута, – издалека доносится до меня. Мне кажется я чуточку оглох… и отупел. Я отупел… действительно!

Все будет хорошо, отпусти… Не могу понять, слышу ли я эти слова наяву или в голове.

Туман прогоняет идиотские острые мысли, которые впивались своими осколками в мякоть моего разума…
Туман нежно обнимает и ласкает меня изнутри, как чужая широкая ладонь нежно обнимает мое сжавшееся горло… И в этот момент… будто что-то болезненно-острое вынимают из основания моего позвоночника. Все, что нужно сделать, это просто отпустить… отдать этот отравленный шип, это не мое… разрешить вытащить его из себя. Не обязательно нести его дальше…
Не обязательно нужно контролировать все.

Я не чувствую, как стою на носочках – потому что мои ноги, кажется, где-то далеко. Кто-то будто вынул из меня все кости, вместе с этим отравленным дротиком боли…

Боли больше нет, тело больше не чувствуется тяжелым, даже мое лицо спасительно онемело!.. Кому нужен этот ваш чертов кислород?..

Как анестезия с алкогольным опьянением!.. Это… как давно забытое чувство эйфории…

И после этого становится еще темнее! Наверное, мужик перегнул палку… впрочем, я не против.

Детка, мы снова встретимся? – думаю я о возлюбленной с косой.

Но не успеваю обрадоваться…

Давление исчезает не сразу – наверное он боится, что тромб закупорит мне мозг, вызовет аневризму, скачок давления, если кровь хлынет резко…
Осторожно он ослабляет хватку, чуть сдвигает ниже ладонь, так что я невольно оседаю вслед за ней… ноги не держат. В голове вата. Хорошо, что позади меня поверхность двери.

Неясно, отчего… когда мои колени превратились в горячее вишневое желе?.. Меня трясет…

Кислород в крови омывает нежно артерии и поступает в органы… Шум в ушах и легкость… и противная слабость.

Дрожащей рукой я упираюсь в дверь, пальцы не слушаются, не могу быть уверен в своих ногах. Мне кажется, что мои щеки под маской мокрые… Когда я успел?

Я чувствую, что Нейт убрал ладонь, и отчего-то начинаю оседать вниз, еще ниже, к полу… да, там должно быть удобней, кажется мне…
Это не острые ядовитые мысли, это медленные уютные размышления…

–Эй, не сиди на полу, – с этими словами он бесцеремонно сгребает меня в охапку, потому что я представляю из себя жалкий беспомощный комок… но мне даже не стыдно от этого.

Я разобран… меня пока нет…

Он опускается со мной в кресло, усаживает на колени, откидывается на спинку, перекидывает мои ноги поверх подлокотника, будто баюкает великовозрастного ребенка. Холодная твёрдая рука придерживает мои плечи с внешней стороны, будто защищая от кого-то, правая рука осторожно лежит на моем бедре, недвижимая.
Я все еще тупой… и пустой.

Я дергаюсь, не желая оказываться в таком положении… Мое тело все еще закрыто… оно деревянное, недоверчивое… я не могу раскрывать себя, как устрица раковину, показывая свое постыдное нутро… нужно увернуться от чужих рук!..
Он осторожно поглаживает меня по ребрам, над сердцем, будто уговаривает успокоиться, не суетиться…
Будто успокаивая больное животное.

–Тшш, ты отлично справился, малыш! – бормочет Нейт своим нейтральным голосом. В голосе этом нет каких-то подтекстов, лишь констатация, нет жалости. – Ты такой храбрый, Уэйд…

Вместо того, чтобы заржать в его полуметаллическое лицо… высмеять эти его манипуляции… Я что, придурок, слушать это?

Я вдруг понимаю, что из глубины моих легких вырывается судорожный всхлип.

В чужих касаниях нет никаких лишних намеков или претензий, он утешает меня. Рука его, горячая, успокаивающая, снова оказывается на моем бедре, не пресекает границ приличий.

–Так хорошо отпустил… – продолжает он, будто решил выплеснуть весь запас своих слов на сегодня. – Выдержал все время… Я так горжусь тобой!..

Я чувствую, как в уголках глаз снова собирается что-то жгучее…
Что-то тяжелое и темное рассасывается во мне – то, что прожигало во мне дыру последние полгода. Оно вытекает из меня… собирается на подбородке.

–Не сдерживайся, не стыдись, ты молодец, – говорит он. От этих слов я чувствую, как по правой щеке вновь скользит обжигающая влага, растекается под маской. – Такой хороший мальчик…

Нечто теплое расцветает в моем солнечном сплетении.
Нейт осторожно гладит меня по голове мягкой рукой – касания еле заметны, без нажима, будто он изучает мое лицо сквозь ткань маски, как слепой, скользит по затылку, его пальцы осторожно подцепляют край маски на горле, оглаживают место, где не успеют зародиться синяки. Я инстинктивно напрягаюсь… это вшито в мой позвоночник, как и прочие другие рефлексы… Я утыкаюсь лицом в его плечо – уворачиваясь от пальцев, стыдливо.

– В следующий раз, когда мы снова попробуем, ты будешь без маски…– обещающим тоном продолжает он. Это снова не мрачное обещание, а констатация, он просто сообщает правила, не заставляет, не угрожает, не просит…

Зачем ему это?..
Я заметно ерзаю на его коленях, но не ощущаю задницей его стояка, что объяснило бы многое… Он осторожно поглаживает мое плечо, будто задумавшись…

–Надо было сразу понять, – шепчет он себе под нос.

Кейбл просто решает мне помочь… Я слышу шум дождя за окном, который успокаивает меня на этот раз. В комнате царит приглушенный полумрак, лишь лампа горит у изголовья чужой кровати.

Интересно, почему он выбрал «кадмий», лениво вертятся мысли в моей голове.
Белый отвечает, что таков алый оттенок моего костюма…
И таков сигнал, когда стоит остановиться в этом новом мире, дверь в который мне сегодня приоткрыли… Красный.

_________________________

Я как-то слышал анекдот:
«Мужчина приходит к врачу. Жалуется на депрессию,
говорит, жизнь груба и жестока, что он чувствует себя
одиноким в угрожающем мире. Врач предлагает простой рецепт:
«Великий клоун Пальячи сегодня в городе, сходите, это вас подбодрит».
Мужчина взрывается слезами. «Но доктор», - говорит он - «Я и есть Пальячи».

Хороший анекдот. Всем смеяться. Барабанная дробь. Занавес.
(«Хранители»).

Chapter Text

Хор ангельских голосов не доносится до меня, как в диснеевских мультиках, когда принцесса видит своего суженого… Знаете, небеса разверзаются, лучи выхватывают абрис чужой фигуры, окруженной светом! Лесные звери аплодируют… Это Бэмби или Белоснежка?

В общем, не суть. Это не про меня.

Неа.

Я просто от неожиданности случайно роняю изо рта кусок только что откушенного хот дога, и он шлепается прямо на мой левый ботинок, пачкая его горчицей!..

Красно-синий всполох мелькает на высоте десятого этажа, перемахивая с одного здания на другое — в центре Манхеттена… Прохожие оборачиваются, достают камеры с телефонами, чтобы заснять это чертово-чудо-нью-йорка…
Я же… Я тупо пялюсь ему вслед. Я борюсь с точно таким же вульгарным желанием достать свой убитый телефон и попытаться зафиксировать этот сраный ураган красного-синего. Чтобы было, на что пялиться перед сном… или вздрочнуть. Ураган Катрина?..
Фигура его гибко крутится в воздухе, посылая странное эстетическое волнение в те отделы моего мозга, о которых я и не подозревал.

Но помимо прочего, это дает мне новое отвратительное чувство… Надежду.

Встретить героя дважды за месяц — пусть сейчас я и в штатском — это говорит, что удача, если уж и повернулась ко мне жопой, то лишь затем, чтобы я ее выебал…

***

Знаете, когда в Канаде празднуют День благодарения? Второй понедельник октября. В Америке же все наоборот — конец ноября, что за нелепая нация?

Праздники всегда тяжело даются мне — потому что в детстве это были одни из самых мерзких дней в году. Неудивительно, почему самый пик самоубийств приходится на Рождество — меня утешает это знание — оно говорит мне, что дерьмовое детство было у большего количества окружающих, чем мне кажется. Просто… они лучше притворяются нормальными.

Я же в праздники чувствовал себя в еще большей небезопасности, нежели обычно.
Отец начинал надираться еще с утра, и с каждым глотком и стаканом виски, взгляд его наливался кровью, тяжелел… Во взгляде его загорался нездоровый огонек. И я к вечеру старался не попадаться ему на глаза.
А мать искала, на ком сорвать гнев и выплеснуть разочарование от своей жалкой жизни, которое становилось очевидней в такие приторно-шаблонные моменты. Люди любят сраные декорации, эт я понял рано.
Ее не заботило, что папаша поколачивал меня все мое детство… Главное — не по лицу, чтобы соседи не подумали плохого.
Ее заботило при этом, что у нас не было красивой картинки семейного ужина… Это просто какой-то пунктик фетишиста!.. Какой к черту семейный ужин, если всем присутствующим в этом доме хотелось оказаться за сотни миль, в любом ином месте…

Сейчас вы думаете — ооо, старина решил вызвать в нас сочувствие, рассказав, что он превратился в чокнувшегося уебка из-за хуевого детства? Дамер, которого растлил в детстве сосед и тот стал потрошить людей и зверушек?.. Эд Гин, один из самых известных серийных убийц современности с пьющим жестоким отцом… Он испытал оргазм, глядя как его мать зарезала свинью. Он мог засмеяться посреди урока без причины. Никого вам не напоминает, мальчики и девочки?..

Не подумайте, что я оправдываюсь! Какой избитый, малодушный способ манипуляции!.. В свою защиту скажу, что я еще так низко не пал. Конечно же, ведь я пал ниже…
Но если все же… эммм… отвечу вам — если это вызывает сочувствие — мои эти рефлексирующие флешбеки, то я не против! Кто я такой, чтобы отказываться от секса из жалости?..

Но вернемся в праздник!..

Я сижу на крыше кирпичного семиэтажного универмага, на Шестой авеню, выше парой кварталов лежит Канал-стрит. Люди скомканными пачками выходят со станции подземки, она в сотне футов правее. Суетливо вливаются в вечерний поток, час-пик на главных улицах отвратителен. Именно, блять, поэтому я пережидаю его здесь, еще не совсем стемнело, спустя час я выдвинусь на задание… У меня в конце концов праздник!

Осенний воздух холодит мою голую правую ладонь и подбородок, сидеть на парапете уже не так тепло и комфортно, скажу я вам — холодный камень остужает мою задницу сквозь тонкую кожаную ткань костюма… Но раз уж воспаление почек, как в армии, мне не грозит, то какая разница!.. Вообще, что за псих придумал мне костюм из кожи? Летом мне в нем жарко — не верьте в эти чванливые россказни «кожа охлаждает летом и согревает зимой» … Кокаин делает это все в мозгу автора статьи!

Так или иначе —
Ебаный октябрь!

Я запихиваю в рот последний кусочек сэндвича с индейкой — это моя дань сегодняшнему Дню благодарения, хоть и по канадскому времени!
Рядом с моим правым бедром еще лежит ажурная коробочка с яблочным пирогом — никаких тыквенных!.. Божечки, я стал таким патриотом!

И в этот романтичный уютный момент… Что-то отвлекает меня.
Позади меня вдруг…

Не знаю, как там работают инстинкты у всех остальных сверхлюдей! Я уродливый опытный усталый солдат среднего — пусть и бессмертного — возраста, и даже когда я сижу и пялюсь на огоньки улицы, я не могу выключить своей сути…
Я замечаю движение чуть позади — мимолетное, тень мелькает за темной надстройкой… Может показаться, что это просто оптическая иллюзия, или снова галлюцинации… Но недавно я поменял свой подход к подобным всплескам интуиции.
Знаете, что у мужчин угол обзора бокового зрения генетически сформирован меньшим, чем женский — якобы, нам ни к чему наблюдать за обстановкой?.. Еще один плюс быть женщиной!..

Но тем не менее, моя левая рука спокойно вытаскивает револьвер Mateba. Непрактично и эстетично! Надоели самозарядники.

Одним плавным нежным движением я мгновенно разворачиваю корпус и стреляю по тени, что мелькнула за моим левым плечом — не всматриваясь, не думая… на расстоянии пары футов от пола, в последний момент чуть опустив дуло.

До меня доносится высокий вопль, и я с восхищением смотрю на то, как Человек-паук зажимает рану на своей голени… автоматически опускаю пистолет вниз. Неожиданный поворот!

–Бля! — восклицает он. И в то же мгновение выстреливает паутиной в мою сторону, но… он сегодня явно не в форме.

Я спрыгиваю с парапета быстрее, падаю на крышу, делаю кувырок и замираю в десятке футов правее. Он ранен, оттого, наверное, притупилась скорость реакции. Я мог бы выстрелить в него еще несколько раз, лишь пока приземлялся… Эта мысль посылает трепетные мурашки по моим предплечьям.

–Какого хера, каждый раз, как я вижу тебя, ты делаешь во мне очередную дыру?! ¬– злобно произносит он вместо приветствия.

Потому что ты не даешь воспользоваться теми, что у тебя есть?..

Я молча окидываю взглядом степень его поражения — все некритично. Кровь темнеет на ткани костюма — прям как тогда — и я снова мечтаю о том, чтобы он разрешил мне обработать его раны… языком, возможно. Откуда это во мне? Никогда не интересовался бладплеем!

Он залепляет рану паутиной, делает пару шагов назад, но больше не стремится напасть на меня, впрочем, как и я. От всего этого внезапно хаотичного действа я чуть обезоружен — хаха, отличная шутка — морально обезоружен. Типа обычно мою трапезу не прерывают стрельбой, хотя это приятное разнообразие!..

Ты и был тем, кто стрелял!

–Навылет, связки не задеты, длинная малоберцовая насквозь…– это первые слова, что я говорю ему, ненавидя свой хриплый каркающий голос.

Он удивленно вскидывает на меня свой паучий взгляд — достаточно темно, чтобы не видеть деталей. По тому, как долго он молчаливо пялится на меня, что-то внутри меня панически начинает гореть… Как сигнал тревоги на подлодке.

Ебаная нахуй маска! Бля!

Молниеносно дергаю ее вниз, забыв, что он прервал мой ужин…
–Чо тебе надо? — на порядок раздраженнее спрашиваю я. — Зачем ты следил за мной?

–Эмм… — он неловко замирает. — Я не следил за тобой, и не хочешь извиниться за выстрел?..

–Могу отсосать, — дипломатично предлагаю я.

И практически испытываю физическую боль, что не могу наблюдать за тем, как он вспыхнул своим праведным румянцем. Какой процент шутки в этой шутке? Есть ли вообще что-то от шутки в моем предложении?.. Вопрос века.

–Я пролетал мимо, увидел, что ты сидишь на краю… — нейтрально отвечает он. При всем ханжеском напоре, он все же признает, что сам виноват в своей царапине.

–Не стоит подкрадываться ко мне, — это все извинения, что будут доступны ему сегодня.

Вслух я не озвучиваю того, что мысленно сам выебал его в рот еще в первые тридцать секунд разговора!.. Иначе мне придется извиняться весь оставшийся вечер, типа как смотреть передачу про рекурсию — пока я буду извиняться, буду представлять, как он мне отсасывает, снова извиняться за это, представляя, как он… Уверен, у него небольшой мягкий рот, обманчиво невинный, но развратный в самой своей физической форме.

Чтобы он не подумал, что я какой-то «человек дождя», нужно прервать эту паузу.

–Ты испортил мой праздничный ужин, — с мнимым обвинением протягиваю я.
Паук снова в удивлении вскидывает голову.

–А какой сегодня праздник? — да, его высокий голос все еще при нем. Вечер стал лучше.
Он примерно на голову ниже меня — теперь, когда мы не пытаемся убить друг друга, а стоим пару минут, я могу оценить это.

–День благодарения! — отвечаю я укоризненно.

До меня доносится его сладкий смешок.
–Пфф, он же больше, чем через месяц!.. Я слышал, что ты псих, но…
Он затыкается, издеваясь надо мной молча. О, бейби бой, ты, значит, слышал… Может быть, наводил обо мне справки?

И теперь до меня доходит очередь гадко хохотнуть:
–Уверен, ты насосал свой аттестат зрелости с таким уровнем эрудиции…

Медленное осознание, что я не настолько ебанут, как ему рассказывали, или как он предположил — о, моя милая сладкая детка, я много-много-много более ебанут, чем ты думаешь! — заставляет его выдохнуть с пониманием…

–Оо, ты… ты канадец? — спрашивает он.

В этот момент в моей голове Желтый подает мне отличную идею, что нехарактерно для него.
Я нарочито медленно подхожу к краю парапета, где лежит мой пирог — между прочим, я взял его навынос в милейшей розовой кондитерской на углу Центрального парка. Внутри она похожа на домик для Барби. Мне хочется остаться жить в нем, но силой воли я гоню себя в пасмурную улицу…

Подхожу к Пауку и протягиваю коробочку.

–Откуси, — говорю я коротко.

Он настороженно пялится сначала на мою руку, потом на мое лицо.
— Эмм… я… не хочу… — мямлит он.

Стоит добавить капельку рационализации:
–Ты прервал мой ужин, подсматривал за мной, а в прошлый раз дал сбежать наркоторговцу… — тоном прокурора перечисляю я его правонарушения.

Внутри головы слышу звук удара судейского молотка.

Виновен.
Стоит остановить фантазию, а то мои воспаленные собеседники готовы придумать с десяток наказаний за это. И внезапно вставший хер посреди разговора несколько попортит впечатление о моей поддельной брутальной суровости.

В ответ я вижу, как губы под чужой маской кривятся.
–Но… — я слышу задушенный смех. — Ведь именно за это ты меня и… любишь?!

Он начинает ржать — и это конечно не так прекрасно, как там на крыше — пару недель назад… Может быть у меня уже привыкание? После первой дозы нужно повышать? Но мелодичность, ритм, раскаты его хохота прокатываются волной по моему горлу — мне хочется поднять руку и собрать в ладонь его смех — залезть под его влажные теплые легкие, и найти место, где он зарождается… Хочется собрать весь воздух, который рывками выплескивается из его организма — потому что он побывал внутри него… и закупорить в маленькой комнатке.
В детстве я читал книжку о пацане, который продал свой смех… И, не сочтите меня извращенцем, но я купил бы этот!

Отсмеявшись, он внезапно протягивает руку и дергает маску, буднично оголяя свой подбородок и губы…
Отныне вы можете звать меня Уилсон Всезнающий… Предсказывающий? Похуй.
Потому что форма, размер и пухлость его губ точно такая же, как я представлял минутой ранее, правда в моих картинках он обхватывал ими мой член…

Реальность же…

–Оммф, — он откусил почти четверть, отставляет свой мизинец, будто какой-то британец на файв-о-клок. — Яблочный?! Слава богу, не с патокой или… тыквой, например!.. — за комментарий о тыкве я почти готов жениться на нем.

Я заторможенно впитываю в себя эти картинки — я проанализирую их потом! Сейчас просто надо зафиксировать все в точности, как он осторожно облизывает уголок рта. Как осторожно вытирает губы тыльной стороной левой ладони. Я вижу, как под бледной кожей дергается кадык, когда он глотает.

–Можно откушу еще? — внезапно спрашивает он. Мне внезапно становится жаль, что на улице темно и нас освещают лишь фонари квартала. Может, достать фонарик и подсветить?

Я киваю. Не доверяю своему паршивому голосу.

–Я думал, раз ты предложил, то пирог невкусный… — говорит он, снова откусывая внушительный кусок.

Представляю ли я его зубы на своей израненной коже, которая похожа скорее на мясной пирог?.. Бесспорно, представляю. На любой ее части… Я позволил бы ему откусить от себя кусок — буквально, если бы он пожелал.

Он возвращает коробочку с надкусанным пирогом мне, я беру ее из его рук, случайно задев голой ладонью спандекс его костюма — теплый… И быстро поворачиваю руку вниз, перчатка валяется где-то дальше. На самом-то деле мне хочется вытащить и размазать кусочки яблок и сахара по его подбородку, чтобы потом слизать это с его кожи. Мне хочется стащить с него не только маску, но и…

–Кстати, Дэдпул, где мой синий оркестр? — подначивает он меня внезапно, а затем тянет маску вниз, быстро облизав губы перед этим, чтобы не прилипнуть к маске изнутри.

–В оркестровой яме, — ворчливо и неостроумно отвечаю я — будем снисходительны, я несколько в ауте. Потому что по сути мне хочется зарычать, чтобы он вернул край маски на место!..

Представление на сегодня закончено. Мне кажется, или на улице внезапно потеплело на пару градусов?

–Ладно… благодарить не буду, потому что ты чертовски негостеприимен, пирога мало за пролитую кровь!.. Пойду штопать костюм и себя… Снова! — с нажимом говорит он.

Затем плавно огибает меня, делает два скачка и сигает с крыши.

Позвоночник его изгибается под невообразимым углом в полете — будто гимнасты на представлении цирка Дю Солей — если бы я попытался примерно повторить эту позу даже на земле, меня разбил бы мгновенный паралич…
Он выстреливает паутиной в торговый центр через улицу и меняет траекторию полета, затем скрывается из вида.

Я медленно тяну свою маску вверх, оголяю свои пересохшие губы.
Откидываю с трепетом крышечку коробочки и беру в руку надкусанный яблочный пай — края его венчают два неровных полукружия, отпечатка его зубов.

Интересно, осталась ли там его слюна?.. С благоговением отламываю кусочек губами, надеясь, что да.

Косвенный поцелуй?..

Вы думаете я знаю это понятие, потому что дрочу на мангу?
Боюсь разочаровать — я жил в Японии несколько лет, в начале своей охуенной карьеры. Поэтому, только экзистенциальный опыт.

Сладость с запахом ванили и яблок наполняет мой рот.

Я… признателен в этот День благодарения… кому-то, кто сегодня там, наверху, решил сделать мне этот мимолетный подарок.

Все, что пульсирует в моей голове без всяких табличек, то, что невозможно оправдывать случайностью первой встречи или приступом фиксации и импринтинга — я жажду его.

Chapter Text

Если мы снова вернемся к каким-то эдиповым комплексам, проистекающим из моего детства…
То есть несколько мимолетных эпизодов, которые так или иначе повлияли на меня.

Сколько себя помню, мне всегда нравился красный цвет… Вы думаете, цвет моего костюма — это чистая практичность без флера романтики? Эм, не, это два в одном.
Канадский одиннадцатиконечный кленовый лист прочно отпечатался в моем сердце… Не в том дешевом прогорклом смысле патриотизма, что впаривают всем нам по тв. Просто он ассоциируется у меня с ностальгией… С тем, как я был молод, здоров… и будто это был не я, а кто-то другой!..

Я помню оттенок Chanel Rouge Allure № 97… на губах Мэддисон Спарроу…
Мне около двенадцати лет, я тощий неудачник, а Мэддисон старшеклассница, старше меня года на четыре. Пройдя мимо меня в коридоре она, наверное, подумает, что он был пуст.
По степени иерархии в школьных сообществах, это как Император Римский и нищий раб на галерах.
Но это не мешает мне, как чертову психопату каждый раз пялиться на ее напомаженный рот, когда она проходит достаточно близко мимо меня в столовой. При том, что я даже не помню цвета ее глаз — мне поебать на это. Я пялюсь на ее губы…

Я слабо осознаю, чем занимаются старшеклассники на этих своих танцах по пятницам. Однако это не мешает мне представлять, как я подхожу, поднимаю руку и медленно смазываю помаду с губ Мэддисон большим пальцем, как замолкают ее громкие подружки. Как длинная кровавая полоса, тянется к ее молочно-белой щеке… И как я поднимаю свою руку и облизываю след на подушечке. Хорошо, что школьный психолог не тестировал меня!..

Идеи о помаде преследуют меня на протяжении нескольких месяцев… Когда внезапно одним декабрьским утром, заходя в столовую и привычно кидая взгляд на столик популярных девочек — я не замечаю, что Мэддисон сменила тон… теперь на ее губах темно-карминовый, будто застывшая на морозе холодная кровь. Это осознание выбивает меня из колеи на весь оставшийся день.

На уроке математики я отпрашиваюсь в туалет, выхожу в коридор, абсолютно пустынный, а затем подхожу к шкафчику Мэддисон — все знают, что это он, он обклеен стикерами с лозунгами школьной команды по хоккею… Спустя две минуты я открываю его — удивительно, что меня считают тупым, но подобрать код просто — и завороженно гляжу на темный флакончик помады на нижней полке. Он одиноко возвышается, покинутый, его променяли на нового фаворита… Я не могу оставить его там. Он заслуживает иной участи.
Ну думая, не осознавая, я запихиваю его в карман. Захлопываю ящик, воровато оглядываясь. Но никто не видел меня.

Дома я стою перед зеркалом в ванной, надежно заперев дверь. Лампочка тусклая, света немного. Ворот серой футболки неряшливо окружает мое горло. Я достаю флакончик помады… и осторожно делаю мазок по своей нижней губе. Он неловкий, кривой, потому что я никогда не видел, чтобы моя мать красилась… В фильмах у женщин это получается преступно ловко, будто они умеют это с пеленок.
Я чувствую себя преступником, который совершает какое-то злодеяние… Я чувствую, что нарушаю правила. Я поднимаю руку, затем смазываю со своего лица помаду, как в воображении — на правую щеку… На вкус она как парафин с какой-то отдушкой. На моей коже это выглядит не так красиво, как было бы на Спарроу, которая отвергла этот оттенок… Но сам факт, сама запретность темы будит во мне что-то глубинное.

За ужином, который редко бывает всей семьей, моя мать садится напротив меня, благо отец не вернулся так рано. Передо мной стоит один из замороженных обедов, разогретый в микроволновке — ненавижу их с тех пор, лучше голодать.
Она внезапно пристально смотрит на меня… Так пристально, что мне становится не по себе.
–Что это? — мать наклоняется ближе к моему лицу.

Мерзкие мурашки табуном поднимаются вверх по моему позвоночнику.
–О чем ты? — я наклоняю лицо ниже. Я вымыл губы с мылом дважды.

Она упрямо протягивает руку через стол, бесцеремонно вздергивает мой подбородок, заставляя поднять лицо к свету. Глаза ее — бесцветно голубые — обшаривают мое лицо.
–Это… это помада? — в ее голосе звучит суеверный ужас, будто она увидела горящий куст по пути на работу.

Точно такой же ужас сворачивает мой желудок узлом — в ванной слишком слабое освещение, а химический дешевый краситель слишком въелся в мою кожу. Я отмыл не до конца…

–Не понимаю, о чем ты, — холодно отвечаю я.
Я научился блефовать довольно давно. Демонстративно поднимаю глаза, глядя ей в лицо.

–Ты маленький мерзкий лжец… — бросает она, отдергивая от меня руку в брезгливости.

***

Возвращаясь в не столь дальнее прошлое…
Мое субботнее утро обычно начинается не со звонка будильника… обычно я просыпаюсь к обеду, будто в мое ДНК вшилось это желание подольше поспать в выходные. Будто я, как маленькая рыбка-планктон, пахал всю неделю в тошном офисе-аквариуме, а в субботу пытаюсь отоспаться за все ранние подъемы…
Хуй там. В последний раз я рано вставал в прошлом месяце, и то оттого, что мне приспичило убить племянника местной шишки японской мафии на рассвете — я подумал, что это будет романтично!..

Поэтому первые сорок секунд я не могу сообразить сквозь марево разноцветных эротических картинок, откуда доносится ебучий писк!.. Сука! Мне снилось что-то дрочибельное!..

Скинув с тумбочки клятый телефон, я падаю обратно на грязную постель!.. У телефона был странный рингтон, я такой точно не ставил!

Теперь-то ведь можно досмотреть? Как отмотать и продолжить просмотр?!

Отчего-то назойливый звук не прекращается…

–Аргххх!..

Это в дверь.

Белый у нас всегда Эйнштейн. Мне просто вроде никто не звонил в дверь буквально никогда — вот сраная разгадка моей тупости!

Я с сомнением оглядываю руины комнаты — ее естественное состояние — затем свое рябое тело, накрытое простыней, затем кидаю взгляд в поисках костюма… черт разберет, куда я зашвырнул его вчера в темноте. Я не пойду открывать дверь в виде уродливого Цезаря, замотанного в грязную тогу. А то найдется очередной Брут, желающий почесать мне спину…

В тот же самый момент я понимаю, что сучий звонок перестал терзать мои бедные перепонки.
И это значит, что кто-то съебал — видимо, ошибся дверью! Восхитительно!.. Нужно будет перерезать провода, ведущие к динамику! Нахуй такую музыку…

Я накрываюсь простыней с головой, мечтая снова погрузиться в какие-то мягкие приторные фантазии, что мелькали на поверхности моих глаз при пробуждении.
И в этот момент мне начинает казаться… Что в комнате я не один.

Все мы помним мое решение доверять свои ебаным инстинктам. Да, просто «Путь художника» какой-то!

Поэтому осторожно я нащупываю под головой мою крошку Роззи — короткоствольный кольт, который всегда лежит под подушкой, где бы я не ночевал… Не спрашивайте, сколько раз я случайно нажимал на спусковой крючок во сне, когда мне снился кошмар!..
Правильный ответ — три.

Я резко отбрасываю от лица простыню и выкидываю вперед вытянутую правую…

Дуло находит цель, почти упираясь…

В невозмутимый бионический зрачок, к которому прилагается здоровенный мужик, наблюдающий за мной, видимо, уже пару минут!..

Визг удивления, который случайно исторгает мой рот, совершенно не подходит моему гендеру, стоит это признать!

–Да как ты… — это тоже звучит все еще недостаточно мужественно и слишком высоко, поэтому мне приходится с позором упасть и накрыться простыней целиком с головой, не убирая тем не менее направленной пушки, со стороны, наверное, похоже на привидение из мультов! Ебаный Каспер.

Я откашливаюсь. Все дело в горле, точно, просто спросонья не настроить связки.

–Хули ты тут делаешь, — говорю я внезапно охрипшим голосом, но звучит лучше.

Кейбл хмыкает.

–Заканчивай со своим Маппет-шоу, есть дело, — откуда он в курсе о маппетах? Изучал историю?

Я слышу скрип чужих подошв по мусору на полу. О, то разнообразные звуки, передающие богатство моего досуга — там есть и нотки стекла, и металлическое позвякивание и шелест картона… Просто можно записывать АСМР!..

–Нейтан Саммерс, не знаю, что говорят в будущем по поводу личных границ, но… — на этот раз голос мой звучит как у старой девы.

–Мне пришлось вернуться во вчера, зайти в квартиру и снова вернуться в сегодня!..

Я чуть подвис на пару секунд, пытаясь переварить услышанное:
–Ээээй!.. Я бы даже сказал — двойное ЭЙ!

–Вчера мусора было меньше, — примирительно говорит он.

«Схуяли ты не прибрался еще вчера, раз такой умный,» — хочется спросить мне, но не сильно успеваю, потому что моя простыня, служащая заменителем маски, снова слетает с моей башки — с таким давлением и скоростью, что точно не от силы тяжести!.. Высоко заорав, я возвращаю ее хотя бы на плечи!..

–Одевайся, — командует он. Сраный телепат. Он стоит, повернувшись ко мне спиной — ну охуеть какой джентльмен! И задумчиво глядит на улицу за окном — уверен, там ничерта интересного. Не то что мое леопардовое изъязвленное тело!
Белый советует не слушаться и посмотреть, как далеко зайдет старый, чтобы заставить меня…

Но внутри меня сжимается какой-то жалкий комок, который говорит мне послушаться.

–Может быть, ты вернулся в сегодняшнее утро и трогал меня во сне, вот отчего мне сни… — внезапно я затыкаюсь, решив не искушать судьбу.

–Надеешься?

Я упрямо снова заматываюсь, и будто в парандже принимаюсь искать в завалах свою маску. Нужно натянуть костюм — почему-то в нем день проживается много легче, чем без. Нужно закрыть свое лицо, чтобы почувствовать себя дома.
Раскатывая пальцами кожаный материал маски по своему подбородку вниз, я ощущаю, что готов снова разговаривать нормальным низким голосом — я вернулся.
Кейбл все это время молчит, позволяя мне надевать свои слои.

***
Несмотря на скверное начало, дальше день идет не так уж плохо.
Нужно проникнуть в лабораторию, где хранится разработка ТО вируса (технологически органический). Я в душе не ебу, что это.

–Почему мы не можем… Эмм, ты не можешь убить в детстве этого гения генетики и вирусологии? Я-то против убийства мелких, но тебя же это не смущает?! — задаю я вопрос.

Кейбл смеряет меня оценивающим взглядом.
–Минимальное воздействие, — коротко кидает он.

Он вообще любит кидать такие короткие фразы, будто кандидат в конгрессмены от Техаса — «добровольность изменений», «обратимость петли», теперь вот бля минимальное воздействие…
Возможно, он надеется, что я стану задавать вопросы, ну там… Спрашивать про вирус, и я решаю поиграть в эту игру… Старику скучно, иначе зачем он позвал меня с собой?!

–Что за блядский вирус? — с нейтральным оптимизмом спрашиваю я, пока мы подходим к зданию на окраине Омахи в Небраске.

–Этот вирус… Превращает органические ткани в технологические… — мне кажется он не смотрит на меня излишне старательно.

Я задумываюсь на миг. Затем приглядываюсь к его ладони, бионической, и мне становится понятно, что за нынешним заданием стоят личные цели.

–Эмм… как думаешь, а на мне бы сработал? Давай попробуем? Всегда хотел себе железный хер! — несколько фальшиво разряжаю я обстановку. — Главное не пытайся отсосать мне в мороз!..

Он просто качает головой.
Это задание ничем не отличается от прочих. Прийти, забрать, убить, кого нужно или не нужно, выйти. Поэтому привычный алгоритм дает мне слишком много времени для фантазий и размышлений фоном.

Кейбл демонстративно не касается меня. В эту встречу он будто бы отгораживается какой-то странной тактильной стеной. Даже вещи передает мне телекинезом! Все же заметили?..

И плюс ко всему я все же испытываю некое волнение, будто я остался единственным, кто помнит то происшествие.
Все поняли, что за происшествие?! «Происшествие курсивом», отныне так оно и будет зваться. Происшествие с его шаловливой человеческой рукой… Ну ладно… шаловливой это не то слово. Кровожадной? Тоже не то. Эммм… фетишистской? Слишком грязно. Доминирующей? Хмм, уже ближе, но от такого контекста я начинаю испытывать возбуждение, что весьма неуместно, когда перерезаешь горло охраннику!

Итак, старина Нейти не трогает меня больше… Точнее, не то чтобы он особо часто трогал меня до происшествия. Но теперь он делает демонстративное нетрогание!
И это начинает вызывать во мне излишнюю рефлексию! Будто предвкушение или разочарование… или одновременно и то и другое.

И вообще есть ли тут разочарованные?

Ты.

Нет, конечно! Меня в прошлом месяце трогала сорокалетняя проститутка! И получила щедрые чаевые… Так что мне к чертям не сдался этот престарелый Терминатор из будущего! Еще и заразный этим своим техно-вирусом небось!

Просто в голове засела мысль, о том, что… вдруг ему все же противно?.. Ну типа… рассмотрел при свете дня мое ебало, и вдруг одумался!.. В его возрасте довольно сложно удержать эмм… настрой… либидо мать его! Так что понятно, отчего у него нихрена не встал хрен!.. Я просто поэт современности, Боже!

Когда он забирает пробирки с образцами, и наступает неловкая пауза, что можно разойтись по своим конурам — ему в его дрейфующий Провиденс, мне — в мой дрейфующий хаос в Бронксе!.. Он вдруг поднимает на меня взгляд. И не мигая смотрит около минуты молча…

–Эмм, Нейт, дружище, если ты пытаешься что-то передать мне телепатически, то у тебя не получается!.. Не знаю дело в тебе или во мне! — начинаю от неловкости я нести. — Аамм, говорят с возрастом… интенсивность телепатических и… прочих сил у мужчин падает, не знаю, мне пока не актуально… Можешь попробовать фитотерапию…

И на этот раз я добиваюсь того, что хотел. Он дает мне подзатыльник. Не этот свой телекинетический пинок, а нормальный подзатыльник.

–Оуч…

–Если ты чего-то хочешь, Уэйд, тебе стоит попросить, думал, это очевидно, — безэмоционально говорит он.

Ответ его бьет меня под дых своей унижающей проницательностью — гондон точно читал мои мысли! Это настолько прямо и обескураживающе — что я теряю дар речи на время, потому что такая прямота — это точно не мое, идиотские саркастические выкрутасы и стиль «догадайся сам» вот, что мое! И ни одна шутка не приходит в голову!

–Понятия не имею, о чем ты, — слабенько парирую я.

–Лжец, ¬– кидает он.

Кейбл уходит прочь, щеголяя своим коротко стриженным затылком, и широкой прямой спиной, оставляя меня наедине с этим посылом. Блять, буквальным посылом! Я даже ничего не делал, а такое ощущение, что меня отшили!

***

Окей…

Он оставляет меня мариноваться на несколько недель. Как и в прошлый раз.
Стоит заметить, что быстр и реактивен я лишь в процессе убийства цели. В остальное время я, кажется, довольно медленен и туп. Особенно в каком-то социальном плане…

То есть, где, блять, находится в мозгу этот словарь с подходящими словами, которыми люди выражают свои желания и эмоции? Может, он был вынесен пулей однажды и так и не восстановился? Но тут я снова пизжу — потому что, сколько себя помню, никогда у меня этого словаря и не было!
Так или иначе, я поначалу пробую справиться сам — удушение в процессе дрочки, знаете ли, опасная херня! Не делайте такого, детишки!.. Потому что, прежде, чем я достиг успеха, я дважды сдох, излишне натянув петлю — а ведь я типа профессионал в таких вещах, как давление, удушение и смерть, пусть и в отношении других… Благо на этот раз я решил заранее отлить, чтобы не испортить относительно целый диван.

Итак – эти все игры с самим собой — такое себе. Ну, то есть оказывается, что ничто из атрибутики не заменит субъективного присутствия другого человека. Хуйня, одним словом. Мне хотелось, чтобы кто-то поиграл со мной… Ага. Дело лишь в этом.

Поэтому, когда в следующий раз мы пересекаемся с Кейблом — мне внезапно приходит в голову, что он… намеренно мариновал меня в этом соку ожидания и кислоте сомнений!
Это как ебаное откровение! Озарение Ньютона, которому въебало яблоком! Типа все это время игра и так шла.

Он ведет себя точно также, исключительно держась на тактильно недоступном расстоянии, подчеркнуто вежливо. Однако, теперь мне приходит в голову, что… это и есть часть провокации. Ебаный стыд, какой же я был тупой!.. Он просто издевается надо мной… Это как игра — когда тачки едут друг на друга по встречке — кто первый свернет?

Ни для кого не станет сюрпризом, что первым сверну я.

В конце концов, чувак из другой эпохи… ему доступны иные способы манипулирования сломленными ебанатами, коим я и являюсь!.. И да, на мне это работает…
Потому что все, что я чувствую, когда мы заканчиваем очередную сомнительную миссию в районе Небраски, это «О Боже, прошу, еще одна ночевка в мотеле… никакого Нью-Йорка… никакого очередного перерыва на две недели…»
Нервические мурашки ползут по моим яйцам, и не уверен, отчего — предвкушения или страха… Я уже готовый. Теплый и подогретый за этот месяц… Меня можно наколоть на вилку и пережевать.

Замерев вечером перед своей дверью, не решаясь повернуть ключ, и трусливо спрятаться как в прошлые разы в коробке, я поворачиваю к нему голову, но не смотрю в лицо. Я чувствую себя воистину школьницей на выпускном, потому что рот мой пересох.

–Эмм…

Он замирает правее у двери своего номера. Молчит. Смотрит прямо в мое лицо, скрытое маской.

–Ты… сказал, что в следующий раз… Эмм, может, как раз настал этот «раз»?.. — хорошо, что меня не отправляют на переговоры с террористами. И вообще никуда, где требуется что-то говорить. Иначе международные скандалы и непонимание обеспечены всем участникам.

–Что ты делаешь, Уэйд Уилсон? — спрашивает он спокойно.

Вопрос этот делает меня еще тупее, чем я себе кажусь.

–Я… ну там… ты сказал… что типа…

–Я сказал, что нужно попросить, — поясняет Нейт, на этот раз все же открывая дверь своего номера. Поняв, что нужно ускориться, ибо он сейчас съебет, я решаюсь…

–Я… эмм, — это просто ужасно и нездорово, точно. — Я… прошу?..
Интонация моя такова, что я не прошу, а спрашиваю. Будто не знаю сам, что творю. Хотя мурашки на моей спине говорят, что в глубине души я если не знаю, то как минимум предвкушаю.

–Сформулируй, что ты просишь… — издевается этот бездушный кусок металло-человека.

–Я…– бля, это просто отвратительно, что за пятьдесят оттенков унижения? — Я прошу, чтобы… ты эм… немногопоигралсомной, как тогда…

Я быстро оглядываю коридор, будто боюсь, что нас подслушивают. Теперь, когда слова произнесены, это уже не выглядит так волнующе — я чувствую лишь мерзкий стыдливый жар на скулах. Наверное, все это огромный розыгрыш…
В ответ на мои страдания он распахивает дверь шире, делает шаг вперед, оставляя ее открытой — с сомнительным приглашением. Будто ловушку для любопытной птички…

Когда я захожу внутрь — обычный светлый стандарт-номер с полутораспальной кроватью, безвкусными занавесками и потертой мебелью — он произносит, будто объясняя:

–У каждой игры есть правила!.. В прошлый раз я не соблюдал все. В этот раз мы поправим ситуацию…

От этих его слов что-то внутри меня начинает тоненько верещать. В плане, каким-то новым тоном. Это все очень странно и дико, мне все кажется, что сейчас я проснусь от этого сна, или Нейтан заржет мне в лицо и спросит — «повелся?»
Но он не делает ничего такого.

–Закрой дверь, — кидает он, затем скидывает со своих плеч тяжелую куртку, не поворачиваясь ко мне.

–Я понял, зачем ты все это… чтобы я слушался тебя на миссиях… — при этом я осторожно закрываю дверь за собой, чувствуя, будто закрываю пути отступления.
Внезапно мне приходит в голову, что Кейбл мог сам закрыть ее силой своей мысли, но заставил сделать это меня… Проверяет мою добровольность?

Не решаюсь повернуться обратно.
–Встань в центр комнаты и сними маску, — говорит он вдруг спокойно, но от смысла этой фразы я невольно ежусь.

–Эмм, а разве нельзя как в прошлый раз, оставить все… ну, как есть, — я все же подхожу в центр комнаты, но не готов называть его «мастер» и все эти прочие клишированные словечки. Интересно, а он будет меня пороть?! Божечки!.. Что-то внутри меня воспринимает эту идею с трепетным ужасом, не могу сказать, что не будоражащим прочие мои части тела.

–Я сказал, сними маску, — спокойно и без эмоций повторяет он.
Я поднимаю руку, но она замирает на затылке, будто обретя собственное упрямое чувство достоинства, которое истаяло у меня самого.

Нейтан делает шаг ко мне, затем смотрит мне в глаза — не знаю, как он это делает, даже сквозь патчи на маске, я чувствую легкую щекотку в затылке. Он возвышается передо мной, но я не чувствую угрозы или чего-то подобного, как в прошлый раз.
–Можно? — спрашивает он и указывает на мое лицо.

Истеричный голосок внутри меня шепчет, что нам пиздец… Я слабо киваю.

В его руках нет таких сомнений, как в моих, которые он небрежно отбрасывает с затылка, где они замерли… Он тянет молнию — вжик ее раздражающе громок среди тишины и натянутых моих нервов — затем тащит маску вперед, открывая мое лицо.
Первое мое желание, которое я тут же и малодушно выполняю — зажмуриться, чтобы просто спрятаться от всей этой унизительной процедуры…
Холодный воздух касается моего лба. Я чувствую себя голым… Уже. А мы сняли только маску…

–Открой глаза, — говорит он.
Мне кажется, если бы на роль Сири выбирали мужика, то это был бы он… В плане… Неужели этот вирус выжег в нем все эмоциональные оттенки в его поганом голосе. Голос его гладкий и прохладный, как металл, из которого сделана его рука, я уверен…

Я открываю глаза и саботирующе смотрю куда-то расфокусированно в его горло. Так можно не концентрироваться на этой ментальной пытке.
Вообще я думал, что будет весело… ну типа всякие там игрушечки, связывания, а пока это лишь сплошное унижение, без возбуждения!

До меня доносится выдох.
–В глаза.

Бля, вот это уже никуда не годится.
Я поднимаю взгляд, словно плыву против течения — будто физически преодолеваю это расстояние. Его глаза — точнее один, человеческий — нейтрально и мягко смотрят на меня. Видимо все живое выжглось и из его глаз, думаю я…

–Из тебя было бы сложно выжечь все живое, — тянет он, пялясь на меня в ответ. И я запоздало понимаю, что он, наверное, зачерпнул моих мыслей, заглянув в глаза. — Снимай свой костюм!

Я невольно отвожу взгляд.
–Что… мы будем делать?. — уточняю я. Надеюсь, что я не звучу, как юная девственница на первом свидании, под юбку которой проникли чужие потные пальцы.

Мне никто не запрещал задавать вопросов, так ведь?

–Ты будешь привыкать к прикосновениям… и возможно небольшой депривации, — отвечает он. — Всегда можешь произнести нужное слово, и покинуть комнату… Всегда можешь попросить, если тебе что-то хочется.

–И ты это сделаешь? — с недоверием спрашиваю я. Забыв о снятой маске даже пялюсь в его глаза.

Он чуть кривит губы:
–Я сказал ты можешь попросить, но решать буду я…

Чертов мерзавец будто прочитал мои идеи про «отсосать»… ну что ж. Ладно.

–В свою очередь я буду задавать тебе вопросы, на которые ты будешь отвечать, — продолжает он.

–Типа викторины, самая длинная река в Калифорнии? — не выдерживаю я.
Мне кажется, что я успешно оттягиваю момент и пудрю ему мозги. Вся эта идея, особенно после описания перестала казаться такой уж воодушевляющей.

–Нет, о тебе, — отвечает он. — Ты заговорился. Выполни то, что я сказал.

Нейт кидает взгляд на мое тело, а я нервно пытаюсь отыскать в этом взгляде… эмм… что-то личное? Типа отвращение? Или наоборот вожделение? Но не могу этого найти. Я пытаюсь отыскать, какой реакции ждать…
Я тянусь за спину, пытаясь нащупать молнию на шее.

–Позволь, я помогу тебе, — говорит он мягко. Вообще этот новообретенный тон его вызывает во мне трепет, чем даже осознание того, чем мы занимаемся…

И затем Кейбл делает шаг ближе и, будто обнимая меня, нащупывает застежку позади, чуть тянет вниз, оголяя мою спину. Я в этот момент перестаю дышать.
Я боюсь представить то идиотское выражение, что застыло на моем лице, к которому невозмутимо наклонился этот брутальный мужик… Он не смотрит мне в глаза, будто не нервируя лишний раз. Он просто помог мне. И еще — он будто понимает, какой фарш находится в моем сердце — не только сейчас, а всегда. Не знаю, откуда во мне это осознание. Наверное, с прошлого раза.
Нейт будто замечает мой паралич, чуть отодвигается, разрешая мне продолжить самому.

Я чувствую, что руки мои дрожат, непривычно. Никто… никто не смотрит как я раздеваюсь — даже когда я выглядел… красивым… никто не пялился так пристально на мои действия. Так, будто одним взглядом насухую освежевывает меня, снимает кожу, чтобы заглянуть в самую суть.

Решив испортить и эту часть, я резко дергаю вниз кожаную ткань, она внезапно застревает на моих коленях, я обнаруживаю что нужно было сначала стащить высокие ботинки, и теперь я буду как нелепый идиот, скрючившись полуголый, развязывать… Тошнота подскакивает к моему горлу.

–Можно?.. — снова спрашивает Нейтан. И когда я киваю, неуверенный в том, что я разрешил…

Он… опускается на колени передо мной и тянется к моим шнуркам…

Его посеребренная макушка оказывается на уровне моего живота… Это прошибает меня каким-то диким чувством потери реальности… Огромный роботизированный мужик из будущего на коленях передо мной.

Я мгновенно теряю остаток своих вокабулярных умений, потому что теперь это перестает быть шуткой… Это пиздец как серьезно… и стремно… и… льстит.

Слава богу, сегодня я надел чистые трусы!.. Вот и все, что я могу вульгарно подумать, пока он осторожно стягивает с моей пятки один ботинок — крепко обхватив мою щиколотку холодными металлическими пальцами, затем второй, аккуратно ставит их за моей спиной. Затем также аккуратно стаскивает с меня синие носки, кладет их внутрь ботинка. Вся эта аккуратная холодность и щепетильность поднимают в моем животе какое-то щекотное нервное возбуждение.

Он подает мне руку, я как дурак протягиваю свою. И он чуть пихает меня под коленку, чтобы я поднял ноги и высвободился от костюма… Будто я его семифутовая дама сердца, Джекки Кеннеди, вылезающая из низкого лимузина, будто я недееспособный. Помимо неловкости я чувствую горячечный стыд, разливающийся вниз от моих лопаток, опаляющий щеки румянец… я опасаюсь, что это стало заметно.

Затем Нейт поднимает на меня взгляд — именно из этой коленопреклоненной позы, и говорит:
–Белье.

Я снова безмолвно киваю, но на этот раз он поднимается и делает шаг назад — я должен сам стащить свои голубые боксеры. Я стараюсь не приглядываться к своей коже, контрастирующей с чистым голубым хлопком… не акцентироваться на разнице фактур, цветов, ощущений… не думать, как это выглядит со стороны — потому что я часто и сам смотрю на себя будто со стороны, не думайте, что я привык… Отвратителен ли я другим в той же степени, что сам себе? Испытывает ли Нейтан тошноту…
Именно такими токсичными метаниями я извожу себя, чтобы не поднимать взгляд, отбрасываю трусы в сторону кресла, не смотрю замершему Кейблу в лицо. Мне кажется, у меня встали соски… от холода, а ни разу от чего-то приятного… Я чувствую себя распятым… голым и беззащитным. Мне столь невыносимо стоять обнаженным, что кажется, будто даже испытываю физическую боль от этого…
Я слышу хриплое дыхание, и не сразу понимаю, что это мое…

–Можно… Можно немного прикрыть шторы? — это первые слова, что я произношу с момента, как он начал избавлять меня от одежды.

Кейбл качает головой:
–Не совсем понимаю, о чем ты…

Прошу, пожалуйста.

Белый всегда был отличником.

Я повторяю за ним, и завороженно смотрю, как Нейтан слабо кивает.
–На этот раз.

Он подходит и задергивает шторы — они не сплошные плотные, не становится темно, но так цвета и предметы становятся мягче… Так становлюсь мягче я, по крайней мере, на вид… Надеюсь.

Кейбл подходит ко мне со спины, затем произносит:
–Ты слишком много думаешь. Закрой глаза.

Без предупреждения, помимо того что он заранее озвучил депривацию… на мои веки и виски опускается какая-то ткань, он фиксирует узел на затылке, затягивая несильно, но с намеком на сдержанность.
В темноте мне кажется, что мир вокруг становится опасней. Я не доверяю темноте. Мне холодно и жарко одновременно, кожа моя зудит… Я чувствую, будто миллионы иголочек-взглядов скользят по мне… Голоса… Смеются надо мной, люди показывают пальцем. А я даже не вижу, кто это делает… Я скучаю по безопасности костюма…

В этот момент на мое правое плечо ложится тяжелая теплая ладонь, и я вздрагиваю, возвращаясь в реальность… Ладонь заземляет меня, возвращает сюда, в комнату и темноту под веками.
–Как давно у тебя были отношения?.. — спрашивает Нейтан откуда-то со стороны моего затылка. Я чувствую кожей головы его выдох — воздух колышется от его слов.

–Эмм… — охрип за пару минут. — В прошлом месяце…

Он презрительно цокает, прерывая меня.

–Ты платил за это, — утверждает он. Он не спрашивает. Наверное, залез в мою башку снова. Одновременно он скользит своей рукой — сухой и теплой по моей спине ниже, и я невольно дергаюсь вперед. Даже трахаясь, я обычно не раздеваюсь… в последнее время, около четырех лет…

— Если ты платишь, то это покупка… — терпеливо объясняет он мне, как пятилетке.

–Ты не уточнял, какие отношения…

Я набираю воздух в легкие, словно собираясь спорить… Но в этот момент его ладонь замирает в районе моего копчика, и воздух в моих легких куда-то девается… я лишь выдыхаю.
Прикосновения слишком яркие — я отвык… слишком близко, интимно, и жутко… Хотя они просто изучающие, не собственнические, без прямых действий, никто не сует мне пальцы никуда — как я полагал, никто не хватает меня за член.
Просто рука блуждает по моей спине… посылая парализующие импульсы прямо в мой мозг.

–Я повторяю вопрос…

–Д-два года назад, — отвечаю я, внезапно растеряв весь комплект шуток.

Холодные металлические пальцы перехватывают меня поперек живота, скользят по ребрам, шипение непроизвольно вырывается из моего рта… Я дергаюсь назад, упираясь голой спиной в ткань чужой рубашки…

–Тихо, — говорит он. — Это был хороший ответ.

Когда ты ничерта не видишь, то все, что остается — это сосредоточиться на тактильности, звуках, температуре, запахе… На всем том, что обычно я стараюсь игнорировать… И моим лопаткам слишком горячо от соприкосновения с грубой тканью на груди Нейта… Я чувствую ледяную металлическую пуговку, упершуюся в мою поясницу… Я чувствую, что мое дыхание вырывается рывками, будто я задыхаюсь. Мои ногти впиваются в ладони…

Видимо, поняв мое состояние, он осторожно мягко ведет пальцами по моей щеке… Изучающе. Рука его теплая и сухая. Его левая рука тоже потеплела от моей кожи, будто впитывая металлом тепло, что охватило мои ребра.
Я чувствую чужое размеренное дыхание позади себя.

–Нельзя быть таким безжалостным к своему телу, Уэйд, — тихо говорит он в район моего затылка. Дыхание его щекочет мою шею. — Это неправильный подход…

Раньше, когда у меня были волосы, это подняло бы их на затылке возбуждающими мурашками…

–Если хочешь, я буду безжалостным к нему… но сам ты должен его ценить, — и он легко шлепает меня по правой ягодице, так что я вскрикиваю от неожиданности — звонко и неприлично.

–Это… Ты…

–Я могу опустить повязку, завязав тебе рот, хочешь? — его вопрос сочится пугающей серьезностью, а я зависаю на какой-то миг.
Затем мотаю головой — как я смогу остановить Нейта, если вдруг понадобится… Хотя сама мысль о том, что мне потребуется его останавливать…
Внезапно, будто онемение спало с моего тела, я осознаю… что последние пару минут я почти болезненно возбужден… На моей заднице горит обжигающее постыдное пятно — я пытаюсь угадать, есть ли отпечаток его большой ладони… А низ живота пронзает тянущая легкая боль…

–Я бы не хотел, чтобы ты убивал себя, как ты делаешь иногда, Уэйд, — говорит он, а затем прижимается ко мне своим стояком. Он делает несколько провоцирующих трущихся движений…

Ох ты ж ебаный…

–Ты… — этот осипший голос не может принадлежать мне.

–Я запрещаю тебе убивать себя, — отрезает Нейтан, а затем рука его…
Скользит ниже по моему животу.

В этот момент его металлические пальцы, нагретые моим же телом, поднимаются выше от моих ребер и обхватывают мое горло… Это не так, как в прошлый раз, просто как ошейник… они остаются на месте, не поднимая… не лишая воздуха, лишь чуть прижимают к его большому горячему телу позади.
Мне же становится трудно дышать, потому что сердце подскочило куда-то в легкие… Горячая волна возбуждения и жажды поднимается к моему рту, и вылетает оттуда постыдным жалким стоном.

–Я… пожалуйста, бля… — это все что остается на поверхности моего отупевшего мозга…

Он обхватывает мой член своей широкой горячей ладонью, насухую делает пару движения…
Я упираюсь грудью в его чертову грубую рубашку, откидываю голову назад…
Насухую больно и саднит… Он поднимает руку к моему рту — я все еще в повязке, лишающей меня зрения — я понимаю это, когда он касается моего подбородка большим пальцем, заставляя открыть рот.

–Плюнь.

Слюна чуть смазывается по губам, он осторожно собирает ее указательным, размазывает по моему рту… И это пронзает меня каким-то новым грязным желанием… Скользкой прохладной ладонью он снова касается моего члена.
Я вдруг понимаю, что прижался своей задницей к его поясу, пряжка царапает кожу… и то, как сводит мне челюсть от желания отсосать ему — а я нечасто такое делаю…– словно становится последней каплей.

–П-пожалуйста… трахни меня… — говорю я хрипло, и благодарю судьбу, что на мне спасительная ослепляющая повязка, я не могу видеть его лица, не могу видеть своего тела.
Я нахожусь в красной горячей темноте, сладостной… Он же сказал, что нужно просить обо всем, что мне хочется… Я идеально выучил правила. Я хороший ученик и смогу стать еще лучше!..

Нейт осторожно касается моей щеки своей — немного колючей от щетины — трется, не прекращая движений своей правой, доводя меня до грани… и шепчет мне на ухо своим нейтральным тоном:

–Мы здесь не за этим… — шепот его проходит по моей мочке горячим выдохом.

Ослепительный огненный шар вдруг пронзает меня, он зарождается в основании позвоночника, становится шире… Ребрам становится тесно в груди, будто я не могу вдохнуть… И я чувствую, как забрызгиваю чужие пальцы, с еле слышным выдохом… Как яркие пятна мелькают на веках…
Как движения ладони его замедляются…

Нейтан осторожно тянет с меня повязку, свет проникает сквозь зажмуренные веки, окрашивает красным и розовым, сквозь кожу век… Я не сразу открываю глаза. Во мне глухо бьется сердце, я слышу шум в ушах, а колени мои снова позорно ослабли… Мой язык прилип к моему нёбу… я испытываю иную жажду теперь… Мои мышцы полны горячего предвкушения, будто пружина, которая не до конца распрямилась. Мне хочется, чтобы он вдавил меня в матрац на этой потертой кровати… Я хочу, чтобы он чуть сильнее надавил на мою поясницу… мне мало произошедшего. Будто мы глянули лишь трейлер…

Тем не менее, когда я осторожно тянусь к его ширинке позади, наощупь, он спокойно убирает мою руку. Что за?..

–На сегодня достаточно, — говорит он и легко отпускает меня. Он делает шаг назад. — Я хочу, чтобы ты запомнил, что я запретил тебе…

Что?
Что за херня? Это… что за шарады…

Я вижу, как он вытирает руку о платок, который только что снял с моих глаз…

–Хочешь, чтобы я обнял тебя? — спрашивает он. Он изучающе смотрит на меня, отчего мне становится неловко. Будто я только что не стонал под его руками…

Я вскидываюсь в притворном возмущении:
–Вот уж нет!.. — мое лицо кажется все еще горит от обжигающего воспоминания, как я только что умолял трахнуть меня… и меня еще и отвергли к тому же. Я… я никогда и никому такое не предлагал, стоит признать!..

Может быть, я хотел подарить ему мою неприкосновенную розу? Я парочку раз срывал чужие, но моя пока что при мне… От этого, быть может, я натянут, как струна, несмотря на недавний оргазм. Я оглядываюсь, в поисках костюма. Я не удовлетворен этими играми… Это несерьезно…
Я чувствую разочарование, пустоту и обиду… Последнее труднее всего признать. Зачем… это все устраивать, если…

–Какой же ты лжец, — слабо улыбаясь тянет он. Затем подходит и осторожно обнимает меня со спины…

Chapter Text

Красное бессмысленно скачет, фокусируется в точку, пульсирует россыпью мелкой перед глазами. Собирается, чтобы сконцентрироваться вилкой боли, как электричество вилкой входит, заземляет, импульсы в мозгу становятся ярче, поднимая картинки забытые.
Я ненавижу, на дух себя сам не переношу, смерти желаю, да не выходит. Голубые глаза твои пляшут передо мной, шепчу – извини, не хотел, чтобы ты умирала, ненавидел тебя, и вышло вот оно как… И какое платье синее в белый горох было на тебе на похоронах, ресницы белесые, краешек бесцветный их, бесцветие это и на моих осело. Снежинки тоненько приземляются, кружась, а на правой руке золотое кольцо, не видел на тебе никогда такого. Палец безымянный, покрашенный розовым ноготь – идиот какой-то додумался, видать не знал, что лака твои пальцы не видали… Мои видали его за всех нас.
Ненавидела бы ты меня, если бы я родился девочкой?..
Оставила бы ты мне это кольцо, чтобы я повесил его на цепочку, как делают вдовы в память об умершем?..

Мои мозги собираются воедино, миксер свистопляски утихает, нейроны затихают, боль уходит, звук приходит.
Мои мозги находятся также на голубоватом кафеле позади моей спины.
Мозги разделены на две части – те, что в моей голове, новые, отросшие… и те, что стекают маленькими красными капельками по глянцевому холодному.

Мама-мама, отчего же так ты ненавидела своего сына, столь же яростно, как господь своего?.. Без сомнения, отправила бы на смерть, вне зависимости от дня календаря… Чтобы я страдал за грехи незнакомцев. Оттого ты так любила господа?.. У вас столько общего? Оттого я воскресаю в любой день недели… но страдаю лишь за свои грехи?.. Когда, дьявол-побери-не-к-ночи-будь-помянут, я успел столько нагрешить?
Кем я был в прошлой жизни?.. Мне срочно нужно посмотреть что-то вроде «Ответы пастора», уверен, у них есть горячая линия…

Сейчас почти Рождество… Все же вы помните, что я плохо переношу праздники?.. Я протягиваю левую, касаюсь ледяного забрызганного бортика, беру маленькую холодную спасительницу, она стоит боевым солдатиком, готовой единицей, ожидает очереди, заряжаю Десерт игл. Клац-клак. Эхо от стен.
Окей, последний раз!.. просто полчасика тишины. И немного диафильмов.

***

Костюм Человека-паука на ощуп как тонкая прорезиненная кожа… вторая кожа. Резные сплетения узора паутины выпукло ощущаются под пальцами даже сквозь толстые перчатки. Идеально точные, шершавые, они оплетают чужие точеные плечи и уходят к груди и спине… они обхватывают сеткой чужие ребра и бока…

Паук – олицетворения идеальной пластиковой фигурки в полиэтиленовой упаковке, стоящей на верхней полке в магазине с комиксами… ебаное коллекционное издание. Это не только детское «пап-купи», это и взрослые, которые не прочь заиметь себе что-то подобное.

И сейчас, держа его тело в руках, я ощущаю именно это – детский восторг невезучего пацана, который на улице нашел что-то прекрасное в грязной слякоти переулка… Я ощущаю… благоговение.

От Паука пахнет чистотой – если бы чистота имела запах – стиранными рубашечками, очками в тонкой оправе, четкими стрелками на брюках, красивой девушкой, с которой тот ужинает по пятницам, а потом проводит с ней выходной – ровно один, чтобы она не возомнила о себе многого… От Паука пахнет благополучием. Я, от которого смердит самоненавистью, смертью, кровью и похотью ощущаю этот запах чистоты даже за сотню футов… Если бы можно было разлить его по флаконам, как и воздух его выдохов, я бы сделал это… Я выливал бы в ванну по капле, чтобы представить, что чистота может коснуться и меня.

Я услышал странные вопли в переулке за Аллен-стрит пять минут назад. Всего-то собирался купить ебучих розовых маршмеллоу и засыпать в стакан с двадцатилетним бренди!.. Новогодний коктейль от Дэдпула, мать вашу!.. Можно было бы даже подпалить верхние, кулинарная горелка валялась где-то под ванной – не спрашивайте, что я делал со своим правым бедром при помощи нее!..

Напиваться после трех пуль в голове – это мое празднование. Последние несколько лет, кроме прошлого…

И вот она, моя награда за фальшивую социальную активность – супергерой без сознания, валяющийся в слякоти декабрьского внезапного снегопада в Большом яблоке. Трое каких-то уебков понеслись вдаль при моем появлении ¬– наверное именно их он и пытался остановить, и я сначала ускорился, чтобы опробовать на них новый способ свежевания человека – вчера была бессонная ночь на ютубе… один из придурков по пути роняет шапку, они бегут так, будто за ними гонится сама смерть… и в общем-то так оно и есть, но потом… я случайно гляжу правее себе под ноги, за большой мусорный контейнер…

И… я замер, блять.

Белый говорит, что достаточно уместное слово – охуел.
Но я не уверен, что оно передает все богатство испытанных мною эмоций…

Находили ли вы коллекционный двадцатицентовик, 1924 года, стоимость которого равняется паре тысяч долларов?.. Не отвечайте. Вот и я нет.

Но это… это было лучше.

Сначала ты подходишь и думаешь, что вот эта блестящая монетка в грязи – подделка. Не мешайте аналогиям, я импровизирую… Учу ебаный язык метафор! Метафоры вязнут на моем языке жеванной резинкой.
Потом присматриваешься к ее мутному блеску. Оборачиваешься вокруг – не розыгрыш ли это, не объявится ли истинный хозяин?.. Потом неловко поднимаешь и смахиваешь снежную серую кашу… Чтобы увидеть ее истинный блеск.

Итак…
Его тяжелая круглая голова благословенно лежит на моем левом бедре в то время, как снежная черная жижа стремительно ищет пути в мой левый прохудившийся ботинок… Надо было купить новые, но лень посещать Джимми – он занимается новыми фишками в костюм. За неприличные бабки… Неприличные в плохом смысле неадекватности капитализма, а не горячем возбуждающем арестуйте-меня-офицер.

В переулке одновременно пахнет зимней свежестью, снегом, а также мусором и нечистотами – практически аллегория ко всей моей сраной жизни… Смеркается, потому что световой день становится все короче. Есть еще пара часов до того, как полностью стемнеет.

Я приглядываюсь к его идеальной безжизненной фигуре в тонком сине-красном костюме, понимая, что парень весь промок. Как… как он может выходить на улицу в такой холод в чем-то столь… негреющем? Ладно я, пневмония мне, блять, не грозит.

Я чувствую, что мои пальцы излишне неуклюжи, несгибаемы, будто скульптор не очень старался вылепить их тщательно, провел махом стамеской, лишь отсекая грубое… Ими нельзя трогать что-то столь аккуратно выточенное, как чужое лицо напротив – судя по линиям, его вырезали аккуратным инструментом, они шлифовали его углы и впадины. Грязь залепила левую линзу его маски у виска… Голова его так послушно поворачивается, когда я осторожно приподнимаю его… Я осматриваю, но не вижу сочащейся крови… или костюм не проницаем?

Поэтому я уверенно тяну зубами перчатку с правой – просто чтобы проверить его пульс, ага. Вдруг он так пизданулся головой, что можно забирать тело с собой и звать таксидермиста?..
Или это я так пизданулся, что мне пришло это в голову…

Смахиваю снег, прикасаюсь к скуле – холодной… Затем тянусь к вороту, нащупываю теплое беззащитное горло, скользкое, отвык от этой ебаной гладкости… И пульс на месте. Пальцы мои выделяются уродливым пятном на его белой коже.
Щемящее вожделение пронизывает мою руку вверх, импульсы идут к самому моему лицу… ожигают глазницы, губы, ползут вниз по горлу горячей каплей отравленной, приходится нервно сглотнуть.
Тяну маску чуть выше, потому что мне необходимо одно – увидеть его рот. В конце концов, нужно проверить, нет ли у него кровотечения в легких, ведь так?..
Посмотреть есть ли кровь во рту, именно так. Вот мой мотив.

Мы не виделись сколько? Полтора месяца с той беседы на крыше?.. Это все оттого, что я мудак и прострелил его ногу?.. Все эти полтора месяца я фоново надеялся увидеть его вновь… Но тщетно. Я не уверен, что есть способы намеренно избегать меня… Но даже в штатских шмотках я больше не видел сине-красного всполоха среди небоскребов… Может, у него что-то случилось?

Что, если судьба решила отвесить ответы на все мои просьбы разом, подкинув Паука мне под ноги в грязь?.. Стоило ли того ожидание? Ответ – я прождал бы подобного и годы…

Под маской его губы бледные и мягкие… чуть теплые. Я не фокусируюсь на представлении, каковы они на ощуп моими… не сейчас.

Я не тяну выше ткань, оставляю у переносицы. Это находится несколько за гранью той степени морального насилия, что я могу позволить… внезапно понимаю я. Физическое - это обращайтесь.
Я медленно обвожу большим пальцем его нижнюю губу, надавливаю, приоткрываю его рот. Зубы его твердые, небольшие, белые, крови нет… Мне хочется огладить их своим языком, чтобы узнать какова их гладкость, остры ли резцы.

С мутного свинцового неба начинают падать редкие снежные хлопья – я чувствую себя игрушечной проклятой принцессой в глицериновом новогоднем шаре со снежинками. Джингл-белс! Вот мелодия-саундтрек, которая играет в этой музыкальной круговерти… Какая крестная преподнесла мне такой подарок?..

Я нажимаю сильнее на чужую челюсть, мягко приоткрывая чужой безвольный рот, касаюсь указательным кромки зубов, нащупываю выступающий нижний клык подушечкой – такой твердый и отполированный, случайно касаюсь ногтем мокрого и теплого языка… Его челюсть такая небольшая, идеально умещающаяся в моей ладони…

И чувствую, что у меня почти встал.

Это перестает быть смешным, что за ебаная некрофилия?..

Неизвестно, что сделали те уебки, что Человек-паук без сознания… Я почти забываю, что собирался сделать с ним что-то еще более ужасное в первую встречу – кажется, прошла ебаная вечность с сентября…

Но все что я совершаю сейчас – это перекидываю чужое тело через плечо. Еще не хватало, чтобы он сдох от переохлаждения. Неа, не в мою смену. Если он и сдохнет в моем присутствии, то только от потери крови…

В конце концов, это моя компенсация от судьбы за последние пять хуевых Рождественских сочельников… Да, сегодня 24 декабря… Суббота… Четыре часа дня… Пиздец как жаль, что у меня нет елки, я бы запихал Паука именно под нее.

На выходе из переулка я обнаруживаю красно-бело-полосатую упаковку с Rocky Mountain – ебически патриотичная раскраска, американские бой-скауты жарят их на огне с какого?.. С 1950-го наверное? – именно эти маленькие зефирные уебки привели меня сегодня к нашему рождественскому чуду. Если вы думаете, что я оставлю их валяться на грязном асфальте после такого, то вы бессердечные жители преисподней!..

Интересно, стоит ли развести костер в гостиной и есть ли у меня маленькие шпажки?.. Или Паук посчитает, что я просто конченый?.. Не то, что бы это далеко от правды.

***

Я зачарованно смотрю на то, какие аккуратные бледные ногти на его пальцах ног – чуть округлые, четкая белая лунка у большого… Трогательный маленький мизинец…
Все, что я пока с него снял – о великие боги Асгарда и прочих загадочных мест вселенной, что блять вы знаете об искушении? – это его эластичные… эмм… носки? Ботинки?.. Каким идиотом нужно быть, чтобы надевать такое в нью-йоркскую зиму? Или он не спускается на улицы? Проводит все свое время в высоте небоскребов?.. Ступни его не касаются нашей проклятой грязной земли…
Ебаный небожитель.

Итак… холодные влажные ступни, небольшая выпирающая косточка на лодыжке, высокий подъем, наверное, сложно подбирать обычную обувь… Нет, я бля не какой-то извращенец!.. Я осторожно касаюсь подъема, интересно, он боится щекотки?..

Желтый тяжело дышит.

Окей, я какой-то извращенец, но не такой. Ага. Какой-то более традиционный. Эмм… хорошо, нетрадиционный, но в плане ориентации… Боже, все поняли, нету больше сил.

Просто его ступни – какого они кстати размера? На вид восьмого или даже седьмого. Это вообще нормально? У мужчин бывают ноги такого размера? Я хмуро смотрю на свои ноги… Я вроде не фут-фетишист.

Вокруг нас в комнате разверзся небольшой хаос – наваленные коробки с доставок, чуть раскиданных вещей, но немного, я снял эту квартиру полгода назад. Бруклин хороший район – хуевая квартира у меня располагается на окраине Бронкса, я свалил из нее по определенным воспоминаниям…
Поэтому не хотел портить эту просто так. Эта квартира на случай хорошего настроения и повода! И ебать – вот и он, со вчерашнего стреляюсь в ней!.. эта квартира, блять, как новые трусы, которые хранишь перед свиданием, не срезая бирочки! – ну, не совсем новые, но довольно приличные!..

Паук валяется на диване, а я замер посреди теплой двухкомнатной квартирки на Пайнапл-стрит, мне кажется, я выбрал ее именно из-за ананасового названия. Я накрыл его пледом, критически осмотренном предварительно… в идеале было бы стащить с супер-героя его мокрое трико… но тогда, боюсь, следующая наша встреча будет отложена еще на десяток месяцев… поэтому я притворяюсь нормальным. Я будто смотрю на подарок, не решаясь его открыть… но думаю, что предвкушение может доставить мне не меньшее удовольствие.

Мои собственные тяжелые ботинки – металлическая вставка на мыске и пятке – оставляют на выщербленном паркетном полу грязные мокрые следы – тот самый случай, когда вода выплескивается из моих носков наружу… бля… просто ужасающее ощущение.

Но снять их я пока не решаюсь… где вообще чертова коробка с новыми носками – я заказал в прошлом месяце? Там были одни чистые с несчастными снитчами – потому что счастливыми их нельзя назвать от перспективы контакта с моей кожей!..

Я смотрю пару мгновений на лежащее тело, в то время как сухое квартирное тепло медленно проникает в мои кости, за окном набирает силу снегопад… Мне кажется, что время замедлилось, потому что все такое сумеречно-нереальное. Тусклая лампа у телевизора освещает его стройную фигуру – широкие плечи, накрытые клетчатым бежевым пледом, голова на подлокотнике склонена, почти не видно, как шевелится его грудь от дыхания… Вдруг он не дышит?..
Это вызывает во мне смутные чувства тревоги и беспокойства. Я не люблю такие чувства, они из какой-то другой потребительской корзины… моя корзина вон стоит, заполненная раздражением, яростью и стыдом! И не надо подкидывать в нее чужие покупки!

Я скидываю перевязь с катанами, стягиваю перчатки, затем подношу ладонь и тяну за горловину чужой маски двумя пальцами, осторожно… – нннахуй!
Рука моя дергается. Сколько можно очковать?
Мое оправдание – может, у чувака дыра в затылке… и весь его мозг уже вытек, а я и не заметил?!.. Может он испачкал своими мозгами мой диван? А это только моя прерогатива!
Я просто действую во благо!

Я ебаный благодетель, это всем известно!

Я смотрю, как медленно появляется его нос – аккуратный, прямой, неширокая переносица, целая, не перебитая, ему не ломали ее, на левой щеке маленькая родинка, и у меня возникает снова невменяемое желание коснуться его щеки губами…
Это нихуя не как дергать полоски с воском, или снимать пластырь – я люблю медленно что-то открывать.
И я тяну выше, появляются закрытые глаза, ресницы не девчачьи, густые темные брови… высокий лоб… и наконец отросшие темные волосы, чуть вьющиеся, в беспорядке, местами прилипшие ко лбу от маски… на правой щеке и виске темно-розовые разводы, будто грязь с кровью…

Я нервно сглатываю… Не от крови, нет… что вы.

А потому что…

Потому что Человек-паук… красив. Ему… наверное, лет двадцать пять?.. или около того. Его лицо - это классическое лицо человека из какой-то рекламы – не противно слащавое, приторно смазливое… нет.
Все много хуже – это строгая четко-выверенная красота… Пропорциональная.

Я помню свое лицо… хоть и избавился ото всех своих фотографий. Иногда оно смотрит на меня из зеркала, как галлюцинация от опиумного прихода… проглядывая сквозь слой моей уродливой кожи – в чертах, скулах, углах и грубой мимике оставшейся мне взамен… Я могу представить, каким бы я стал… Я стал бы выглядеть лучше, чем в молодости, сейчас…

Так вот тогда, в своей юности, я, наверное, был красивее него, на безвкусный взгляд окружающих… Но именно некой попсово-карамельной модельной пластикой – помогающей кадрить девчонок и ослепительно улыбаться кассиршам. Пустой. Это сейчас в моих чертовых глазах появилась невъебенная глубина пережитого страдания – хотя Белый считает, что это просто от лопнувших капилляров и отсутствующих ресниц.

Можно ли оценивать такие параметры? Я уверен, что лицо Паука красивее, когда он не улыбается… хоть и помню, как он слабо усмехнулся мне тогда на крыше… возвращая коробочку с пирогом.

Я осознаю, что залип на несколько минут…

И вспоминаю цель, зачем снял чужую маску – официальную цель, вашу мать!.. – протягиваю руку и осторожно прикасаюсь к его влажным темным волосам – они упрямые, мягкие, спутанные на лбу… я знал, что он не блондин… и уж точно не рыжий – упаси нас всех боже!.. я всегда любил брюнетов и брюнеток!.. Нейтан не в счет – в нем меня интересовала точно не внешность!..

Я медленно ощупываю его голову в поисках крови – твердый череп под тонкой кожей, я чувствую, как она, кожа, крепится плотно к кости, это все передача о свежевании – мои пальцы чистые, поворачиваю чуть левее, чтобы осмотреть ухо… и вижу, как под мочкой запеклась лужица черной крови… Если у парня сотрясение, то плохо дело…

Я кидаю взгляд на его лицо, напоследок осторожно провожу пальцем по его переносице, запоминаю угол, под каким его нос переходит в лоб… толщину носового хряща… чужой выдох холодит мне пальцы.

Затем с сожалением надеваю на него обратно его злосчастный кусок спандекса, оставляя полоску рта и носа открытой – чтобы ему было легче дышать, а не чтобы пялиться на мягкую линию его верхней губы… Мое сердце изнутри оплетено колючей проволокой желания – хотя бы смотреть на его лицо – вдруг он умирает?.. И нужно насмотреться впрок!.. В любом случае, сдавать его в госпиталь я не намерен…

Хотя непохоже, что парень при смерти… Вдруг, если у него есть мутация, его так просто не убить обычным сотрясом?..

Я отворачиваюсь, чтобы сдержать неуместные порывы, напоследок засовываю руку под плед – бедро его теплое. Это хорошо…
Ох, как же это хорошо… Вообще все. Чертовски-неебически-хорошо. Господи, я роптал на тебя от своей тупости, спасибо за то, что не забыл о куске пережеванной плоти, коим я являюсь!..

Стоп! Надо притормозить.

Подняв свое больное тело резким рывком – еще немного, и я попытаюсь улечься рядом… а этого лучше не делать.

Но если умрет, то можно?.. Согреть напоследок его остывающее тело? Ему уже будет все равно!

Господи, почему в моей башке не поселился какой-то певец кантри из Небраски – и то было бы больше толку, и уж точно меньше страданий!.. Нил Янг?

Носки какого-то черта находятся в ящике со сладким на кухне – херова туча шоколадных батончиков, фундук в глазури, и носки со снитчами… я просто ебаная Бриджит Джонс от мира убийц!..
Рыдать и жрать сладкое в сочельник в тридцать четыре – вот мои хобби и интересы! Под песню All by myself. Понедельник – 2 сигареты, 4250 ккал, 5 порций алкоголя, 3 трупа – плохо, нужно больше стараться!

Такая сухость, в которую попадают мои ноги после трех часов хлюпающей снежной жижи… вырывает из меня стон наслаждения почище, чем от мощного оргазма…

Наконец-то бля!.. Швыряю мокрые тяжелые бесполезные куски черно-красной кожи в коридор!.. они не предназначены для такой погодки!.. надо что-то с этим порешать.

Я скидываю с себя пояс с оружием, который тоже уже ни к чему, отстегиваю от левой голени кобуру, размышляю над маской… Нихуя. Роюсь по шкафчикам в поиске большой миски…

Кожа костюма у ворота чуть намокла и неприятно скрипит. Сука.

Все же меняю верхнюю часть костюма на сомнительной свежести синюю толстовку… Она была найдена в корзине "в прачечную" – она пахнет смертью и сыростью, но, по правде, я, наверное, тоже пахну так всегда, а иногда и железистым кровавым флером – ну и хрен с ним, единственный гость все равно в отрубе и не заметит, что я без своего смокинга!..

Сегодня ебаное Рождество!.. Я намереваюсь смотреть Гремлинов, или несчастного чувака, которого многодетная мать забыла в благополучном христианском доме… Если для кого-то это фильм тревоги за пацана, то для меня все детство – идеальная мечта.

В гостиной встает дилемма – диван, который находится ровно посередине комнаты напротив телевизора занят безжизненным телом… и пока Паук дышит, садиться на него – Паука – я не намерен. Охуенный план!

Во второй комнате под еще одним запасным костюмом, двумя сумками с патронами, фиолетовым рюкзаком – выбесил меня отсутствием карманов, парой грязных боксеров, спортивными штанами, пушистой шапкой кислотно-зеленого цвета – похоже, мне надо сходить в группу компульсивных шопоголиков, но как тогда снимать стресс, винтовкой с оптикой – еще не опробованной, ибо не представился случай – я обнаруживаю изумрудное протертое кресло.

Неужели оно всегда тут было?.. И… оно всегда было такого цвета?.. Очень тематически-празднично. Рядом возвышается гора вещей, под которыми оно было погребено.

Спустя две минуты я протискиваю его сквозь чертов дверной проем и, сдвинув диван с моим личным супергероем в сторону, устраиваюсь в кресле, со стороны его ног – ему же лучше, если я буду подальше от его лица… Ебаный джентльмен, вот он кто я! Не просто спас паренька-в-беде, но и не распускает руки… Просто посмотрел запретно на его идеальное ебало.

На коленях моих металлическая миска с содержимым кухонного ящика – мне не грозит диабет, и этим надо пользоваться! – на левом подлокотнике стоит наполовину полный стакан виски – да я ебаный оптимист, вы гляньте, что со мной делает паучья компания!.. а если он еще и проснется… хотя эта мысль холодит мой позвоночник неприятным предвкушением… Я из тех психов, про которых сняли с десяток документалок – аля жил со своим умершим другом в течение полутора лет после его смерти…

Человек-армейский-нож – это тот фильм, который я одобряю!.. Но сегодня мы не будем его смотреть!..

Внезапно уставившись в темный плоский тридцатипятидюймовый экран, я замираю - мне приходит поразительная мысль о пульте…
Точно… сраный диван. Где еще я смотрю тв?.. помимо галлюцинаций в собирающемся мозге?

Когда я переворачиваю Паука на бок, в своих целенаправленных поисках, я слышу, как c его губ доносится что-то вроде хмыканья… Этот звук приносит мне успокоение – такие звуки обычно производят те, кто намерен жить.
Его твердая спина такая теплая – почти горячая, это перемена, произошедшая за эти полчаса… как и левая упругая ягодица, которую я мягко сжимаю напоследок, скользя вверх, ощупывая ребра и костюм под шерстяной тканью пледа – чертов пульт находится под его головой, в углу подлокотника. И больше я не распускаю руки…

Маршмеллоу в виски является отвратительной идеей, хотя Белому нравится на вкус пропитанный алкоголем зефир… И он не против съесть еще несколько.

Голубоватые отсветы экрана уютно наполняют комнату, а я смотрю за тем, как начала ровно вздыматься грудь Паука под пледом.
Я… не могу осознать того горячечно плещущегося коктейля, что омывает мою черепную коробку изнутри. Я знаю, что в нем плавают разные кусочки… Я знаю, что могу сделать столько ужасных-плохих-вещей с ним прямо сейчас. Хочу ли я на память себе его палец?.. Маленький мизинчик на левой?.. Это не помешает ему и дальше спасать город… Или… Хочу ли я раздеть его и облизать выступающие позвонки на его загривке?.. пока руки его будут безвольно свисать с шершавого подлокотника, надломленные, скрученные…
Ммм… столько вариаций. Больных и острых. Осознание всемогущества возбуждает меня больше самого факта возможностей навредить ему… Я не из тех моралистов… Я джентльмен, да, но… С животными, детьми и стариками. И Паук не относится ни к одной из этих категорий! Отнюдь, Паук относится к той категории, что переживет почти все, что я могу с ним сделать!.. Он молод. И силен…
А я могу сделать разное. Всякое… То, что с ним не делал никто. И меня ничуть не смутит, что он без сознания.
Я задумчиво пялюсь на его белый подбородок…

И я не делаю ничего.

Это сегодня мой выбор. Ебаный дар волхвов.

В полночь – в это время, наверное, чертов бородатый педофил-мужик на санях развозит избалованным поганцам их заказанные айфоны – я чувствую, что атмосфера в комнате изменилась… Ой, это могло бы польстить мне, интуиция нащупалась во мне после стольких лет… Просто из расслабленного тянущегося патокой вечера внезапно будто вытаскивают его тягучесть… и замедленность. Пропускают заряд.

В левой моей руке почти опустевший стакан. Наверное, это третий по счету… Во мне плещется дикая смесь из сладостей и алкоголя… И теперь мне хочется заесть это все огромной пепперони!..

Моя же правая ладонь безмятежно перекинута через подлокотник и покоится на чужой голой щиколотке, под шерстяным пледом, большой палец на выпирающей косточке у подъема стопы, мизинец касается края штанины геройского костюма… Невиданная вольность. Какой я хулиган – mama im a crii-iminal – вместо того, чтобы отыметь его в ванной, глажу его лодыжку. Пфф…
Под пледом у него чертова жара…

Я понимаю вдруг, что под моей рукой происходит небольшое движение… просто в четверть дюйма. Словно случайное скольжение под подушечками пальцев.
А затем, мгновением спустя… напрягаются чужие мышцы – я успел изучить сколь спокойны они, пока Паук спит…
Затем я слышу, как доносится хриплый выдох через нос… будто выдох удивления.

На экране как раз начинается ебучий идиотский момент, когда бедный Калкин принимается издеваться над несчастными грабителями… Мой любимый момент! Уж я-то разъебал бы этого пиздюка!

Мою руку спихивают так стремительно – пинком пятки в локоть – что я чуть не выплескиваю из левой стакан в сторону!..
Грохот, ворошение, удар костей – локти и колени – об паркет.

-Что?.. – парень валяется на полу и медленно отползает от меня… – Ты… кто, бля?..

О нет… давайте мы не будем находиться в этой истории про потерю памяти – это точно не мой троп!
Я скидываю капюшон – как аутист, обожаю капюшоны, вот отчего так жарко было, а то я забыл про него – поднимаюсь с кресла, может лампа слишком тусклая? – тот сидит на заднице и недоуменно смотрит на меня снизу-вверх. Рот идиотски приоткрыт – он уже не столь крут как там, на крыше и в первую встречу. Он испуган… Это… теплом перекатывается в моем рту.

–Это же бля… я, – со всей силой внушения отвечаю. В конце концов, я сегодня хороший мальчик, в благодарность карме.

Тот пялится на меня мгновение.

–О, Дэд…пул?.. – отвечает он, совсем немного хрипло. – Что… ты сделал со мной?.. Где я?

Я поднимаю взгляд на идиотские часы с фальшивой кукушкой – арендодателю квартиры нужно прослушать несколько курсов о дурном вкусе в интерьере – еще нет полуночи…
Блядская жизнь не дала мне хорошо прожить этот день, да?..

–Я нашел тебя в переулке и спас твою шкуру, – нейтрально отвечаю. – Ванная у выхода, выход из квартиры позади тебя…

Забирай, карма, свои сучьи дары… если ты считаешь такой расклад достойным. А меня… меня ждет маленькая металлическая капсулка, заряженная в крошку Бетти, которая вынесет эмоциональный раздел моего мозга, что собирается причинить мне страдания…

Затем я решаю продолжить просмотр, не обращая внимания на новые вводные в виде недоуменного неблагодарного выжившего героя. Красивого героя… Это мой голос или Желтого?

С точеным носом… с темными густыми бровями, боже мы не потрогали его бровей, нужно было запомнить это ощущение… и лоб, его высокий лоб и линия роста волос. Ну что за ебаный пиздец?..
Делаю обреченный глоток из стакана, пока на экране происходит вакханалия из огня, криков и триумфа юного пацана над преступниками. Вот бы все было так в жизни…
Пару минут царит тишина.
Паук пялится на экран вместе со мной, с пола, будто там он и сидел. Осторожно ощупывает маску, затылок, ребра – на порядок осторожнее, самыми кончиками пальцев… Я не додумался их проверить, но не раздевать же было его?.. Желтый не согласен с моим выбором приоритетов.

–На тебе носки со снитчами? – спрашивает Паук снизу.

–Да… мои брутальные с Т-800 и Рэмбо сегодня в стирке… – отвечаю я. Но краем глаза пялюсь на него.

Паук осторожно поворачивает голову из стороны в сторону, болезненно морщится.
–Я… вспомнил, – бормочет он. – Паутина соскользнула с козырька крыши, чертов гололед… и я рухнул на землю… кажется.

Его губы недовольно кривятся.
Мне приходит в голову, что я хочу узнать, какого цвета его глаза – на это знание я смогу дрочить несколько месяцев. Это неплохая инвестиция в будущее, признайтесь.

–Ты… не снимал мою маску? – слабо спрашивает он. Его голос больше не такой бодрый и пружинящий… словно цитрусовый леденец на языке. Нет, он бесцветный и прозрачный…

Я подготовился к этому вопросу. Поэтому не отворачиваюсь от экрана, расслабляю плечи, нарочито возмущенно.
–Нет, – четко отвечаю я. Врать надо коротко.

Тот кивает. Вообще, он довольно вялый…

–Очень… болит голова, у тебя нет чего-то попить?..

Я протягиваю ему свой стакан, демонстративно не глядя в его лицо.
–Виски?.. – я отвечаю совершенно серьезно, когда у меня болит голова, я просто наливаю пять унций!.. Затем еще десять, если первые не дошли до нужного эпицентра!

Тот удивленно поднимает голову:
-Нет, ты что… Воды?.. – голос его чуть оживает, но все еще это лишь слабый отзвук прошлого.

Внезапно мне в голову приходит продолжение.
–Хочешь… какао?.. – хрипло спрашиваю я.

Человек-паук внезапно криво улыбается. Несколько ломанно… и грустно.
–Эм… ну, наверное, можно?.. – его белые зубы по-особенному мелькают в этой усмешке – остро иронически и как-то безоружно.
Будто он мгновение боролся с собой, прежде, чем согласиться…

И глубоко в горячем мареве облегчения – что он отчего-то не спешит сваливать, не кидается драться со мной – я размышляю – идет ли Пауку эта улыбка или нет… невозможно понять, пока не увидел без маски…

На кухне я вожусь слишком долго – пока греется вода в микроволновке, пока ищу чертов сахар, но все же нахожу порционные пакетики с тростниковым, затем режу несчастные две зефирки на мелкие кусочки и засыпаю их сверху в сахарно-шоколадную воду. Отдельно молока нет, но и так должно быть достаточно сладко – я насыпал лишнюю ложку какао. Просто ебаный бариста в старбаксе…

Я готов к тому, что, когда я вернусь в гостиную – она будет пуста. Я слышал звуки шагов…
Кажется, проходит чертова вечность, когда я все же возвращаюсь… Кружка припекает безымянный палец своим боком. И я размышляю, если налить в нее порцию виски – будет ли это съедобно!..

И вот уж чего я точно не ожидаю, так это того, что Паук сидит в кресле – перчатки его сняты и лежат на полу. Он пялится на экран и поглаживает затылок правой, а на левой грызет ноготь большого пальца. По его щеке стекают капли воды…

–Ты не съебал? – я просто само гостеприимство, да. Но мое оправдание – я становлюсь большим хамом, чем я есть, когда нервничаю.
А нервничаю я, когда не понимаю логики происходящего.

–Ты же сказал, что сделаешь какао, с чего мне съебывать? – спрашивает он меня. – Или ты обманул, и его нет?..

Вместо ответа я ставлю кружку на подлокотник слева от него. Замираю, не поняв куда мне деть свое неповоротливое тело, вдруг вспоминаю о своих руках, голых… Блять, да, волшебный момент закончился, как он пришел в себя?

Я не умею находиться с чужими людьми в одной комнате!.. я либо убиваю их, либо трахаю!.. Может кинуть монетку?

Но Человек-паук даже не смотрит в мою сторону – он обхватывает горяченную кружку ладонями – это что, тоже супер-способность? – и отпивает глоток – мне кажется, он выжжет напрочь свое горло, но он удовлетворенно выдыхает.

–В ванной… кто-то умер?.. – спрашивает он нейтрально. Вот отчего у него мокрая щека, смывал кровь.

Я недоуменно вскидываюсь… что он имеет в виду…
О. Бля. Точно… надо было получше смыть пятно с плитки.

–Эм… да, я, – просто отвечаю я.
Если он начнет задавать вопросы, то мне и не придется кидать монетку, я просто убью его сам, да.

Я присаживаюсь на диван, понимаю, что пульта нет… Точнее есть – он в чужой левой ладони.
Паук поворачивает ко мне свое масочное лицо – его твердые губы не кривятся. И задает вопрос. Но отчего-то не тот.

–Хочешь посмотреть Смертельное оружие? – спрашивает он.

Я вижу, как в отсвете телевизионного мерцания его губы чуть блестят – уверен на них чертов растворенный тростниковый сахар. Я снова чувствую жажду.

–Если ты хочешь, – коротко отвечаю я, той же бледной тенью, что и он. – Тебе… – я возненавижу себя за этот вопрос, но все же. – Тебе не нужно домой? Праздновать?..

Он дергает уголок губ вниз.
–Мне… сегодня не с кем праздновать. Поэтому пошел на патруль… – в ответе его правда и обреченность. Краткая и темная.

Я узнаю интонации и знаю, когда нужно заткнуться.

Я оглядываюсь в поисках бутылки и стакана, они на тумбочке в завале полотенец, встаю, наливаю себе. Паук сосредоточенно пялится в экран. Он сидит по-турецки, скрестив ноги, ссутулившись… И я, наверное, слишком долго пялюсь на него. Но это все от безумия происходящего и от огненного шара, свернувшегося у меня в кишках…

Когда я сажусь на диван – ровно по центру, чтобы чопорно не быть близко к нему – Паук недоуменно окидывает меня взглядом, затем тоже перебирается с кресла. Я быстро прячу свои пальцы в рукава толстовки… Свое ебало и подбородок я могу объяснить каким-то пожаром… а вот такие руки, столь ровно изувеченные, это уже сложнее… Хотя, если он наводил обо мне справки… быть может он и так в курсе. Всего.

Паук протягивает правую, все так же пялясь в экран – Риггс ругается со всеми подряд по сценарию – бесцеремонно выпутывает мою ладонь из рукава, обхватывает запястье своими сильными обжигающими пальцами… Мне кажется, что кто-то нахуй повернул этот вечер по сценарию Линча… мой вариант обычно это Тарантино. Но блять… что происходит?

–Что с твоей кожей? – спрашивает он. Он поворачивает голову, пялится на мою руку и губы – я знаю это, я чувствую.

–Забыл забрать из прачечной, это запаска, – отвечаю я невозмутимо.

Паук качает головой. Хуевый из него ценитель шуток, это одна из моих любимых.

–Упал в чан с кислотой?.. Или тоже не та франшиза?.. – делаю я вторую попытку. – Окей… в тему о моих носках, ты же помнишь, как выглядел Тот-чье-имя-нельзя-называть на вокзале?!..

И до меня долетает тихий смешок, на этот раз усмешка не кривая.
–Для хоркрукса Волдеморта у тебя слишком длинный… нос!

От неожиданности истерический смешок вылетает и из меня.
–Не произноси его имени!.. – тяну я в ответ.

Пальцы на моем запястье сжимаются, и это тот уровень давления, который… Эм… мне кажется, что я стал разбираться в этих уровнях. И этот очень знакомый… Но я же не настолько ебанулся?

–Как тебя зовут, шутник-канадец? – спрашивает он.

Недоуменно поворачиваюсь – он же сам вспомнил меня, снова приступ амнезии? Или тоже пизданулся начисто? Долгоиграющие последствия черепной травмы?..

–Эм, Дэдпул же…

Тот качает головой – и интуицией чую, закатывает глаза – черт возьми, какого цвета глаза он закатывает?.. Это сведет меня с ума!..

–Я спросил твое имя, - с нажимом повторяет Человек-паук, и сильнее обхватывает мое запястье чуть болезненно.
Это пожатие посылает сигнал вовсе не туда, куда должно – в мозг там, сухожилия запястья, или спину… а… да-да, именно в самую центровину моего организма.
Господи, что, если Нейт сделал это со мной, а?.. Ведь первые пару десятков лет своей жизни, я реагировал на подобное лишь агрессией… Роли сегодня поменялись, или это снова оттого, что меня оставили мариноваться в собственных сомнениях на столь долгое время?.. Да, долгие временные паузы делают из меня горячий растопленный пластилин розового цвета. Фу…

–Уэйд, – отвечаю я полузадушенно.

Паук выдыхает, словно пробуя словосочетание на иностранном языке…
–У-эйд… – голос его перестает быть бесцветным. Но он все равно не такой бойкий и юный, как был еще недавно.

Я надеюсь, что толстовка прикрывает, как это говорят бьюти-блогерши, деликатную зону паха достаточно. Потому что я все еще в моих костюмных кожаных чертовых кальсонах, неуместно обтягивающих меня в неуместных местах, и произнесенное мое имя… из уст Паука, на образ которого я дрочил с дюжину раз за этот месяц… бля, нельзя думать о слове «дрочил», чтобы успокоиться!.. Это как тушить пожар чистым спиртом!..

Паук – он, наверное, просто приложился башкой так сильно, что помутился рассудком, это отличное объяснение! – наклоняется ко мне чуть ближе…
Я чувствую его горячее дыхание, пахнущее вульгарным шоколадом – спонсор этой ассоциации полностью я же сам!.. Запихнувший в него эту шоколадную жижу.

Он осторожно касается влажными губами моего горла на сонной артерии… заставляя меня неожиданно беспомощно вдавиться в спинку дивана.

–Что… – он чуть сильнее давит горячим мокрым языком на кожу, выдыхает носом, холодит мокрый след, и я невольно закрываю глаза, потому что мне кажется, все это ебаный сон – неясно кошмар или блять поллюция. – … с твоей…– он прикасается своими резцами – теми, что я ощупывал пальцами днем, проверяя их остроту – к краю моего подбородка. – … кожей?

И когда… он горячо дышит мне на губы, на мои уродливые искореженные губы, на которых так мало мяса, которые не смогут мягко прикоснуться ни к чьему рту, потому что в них не осталось мягкости, в них осталась боль-печаль-уродство-криваялиния-следы-засохшей-крови… губы, к которым не подойдет ни одна шлюха и за полштуки баксов – я бля, пробовал!.. – я пытался купить чертов поцелуй… и первый кто кинет в меня камнем может попытаться прожить в одиночке-карцере в течение трех лет…

Я вдруг понимаю, что я настолько глубоко вляпался… я принес чертову сибирскую язву себе в квартиру… И неизвестно, сработает ли против нее фактор регенерации?.. и неизвестно, хочу ли я исцеления… Или я хочу, чтобы меня поглотило происходящее.

–Правительственный-эксперимент-Канады-и-Америки… – послушно отвечаю я… точнее не отвечаю, а шепчу выдохом. Я шепчу это в потолок… не смея пачкать своим дыханием его лицо. Лицо, которое я не тронул, пока тот был без сознания…

Язык его все еще касается моего горла.
–Мне кажется, что у тебя предынфарктное состояние, – шепчет он задушенно, и я понимаю, что он почувствовал мой пульс. У меня что, все это время был пульс? Мне кажется мое сердце находится где-то в ином измерении… Но я не могу ничего сказать…

И в качестве вознаграждения за мой ответ он скользит ртом выше, еле касаясь, так что это превращается в пытку, еще выше… и касается зубами – чуть прохладными от подсыхающей слюны и выдоха – моей нижней губы… Так уверенно, будто это он нашел меня в грязи в переулке… – хотя в социальном плане так оно и есть – он прикусывает меня за подбородок, сильно, но тут же влажно прикасается своими губами…
И я думаю – что такого я совершил, что судьба так ненавидит и благодарит меня одновременно…
И я чувствую, что мое отупевшее деревянное тело… уродливое, напряженное и горячее… неуместно замерло в этой мягкой ловушке.
Он резко приподнимается, перекидывает левую ногу черед мои сомкнутые в ложном жесте стеснения колени – седлает меня, упирается ладонями в спинку дивана по обе стороны от моей раскаленной головы, давит своим весом.
Воздух давно покинул мои легкие… Моя маска слетела… та маска, которая нагнись-и-задери-юбку-я-вставлю-тебе-не-снимая-костюма-засажу-не-глядя-в-твое-лицо-только-шлепки-о-ягодицы…

Он наклоняется снова к моему рту… и спрашивает, невозмутимо, будто интересуется временем:
–Хочешь, я… трахну тебя… Уэйд?.. – голос его нейтрален.
Он не звучит пошло, как шлюхи, которые иногда клеятся ко мне в барах, зная, что я хорошо плачу всегда… Паук делает движение бедрами, трется о мой живот своим членом. Я понимаю, что из меня вылетел жалостный высокий стон, прямо в чужой рот…

И все, что я могу… это открыть свой рот и ответить:
–Н-нет…

НЕТ?

Если и существует стоп-слово во всех культурах и традициях, то я только что озвучил его!.. Не на всех оно, правда, работает…
И то, что Паук упирается задницей в мой возбужденный член, и то что моя левая ладонь бесцеремонно лежит на его правом бедре теплом и упругом, твердом… все это летит в чертову пропасть.

–Что? – ошарашенно переспрашивает он. - Нет?.. Ты же трогал…

Тот же вопрос одновременно орут Желтый с Белым. Но благо, у них нет своих собственных голосовых связок.

Я чуть отворачиваю голову, чтобы прояснить липкие мозги…
Я могу сколь угодно долго пиздеть вам, что согласен на секс-из-жалости… Хуй вам, старые дрочилы. Я лучше заплачу за это свою цену, и останусь все тем же ебанатом, не связанным вашими уебскими ожиданиями, манипулированием и долгом. Я люблю сделки…

–Нет, - повторяю я снова тверже и обреченно. В моем голосе похоронное звучание… торжественность, твердость – как у моего горящего члена – и уверенность. Да, бля. Я чертова Бриджит Джонс…

–Почему нет? – выдыхает он влажно в мой подбородок…

Я нервно сглатываю – знаю, что это не останется незамеченным. Этот выдох как признак мудацкой неуверенности.
–Я не знаю, что ты возомнил о себе… – я хрипло звучу, противореча смыслу. – Но ты что-то перепутал… Мне твоя чертова жалость не нужна… Насмотрелся Красотки?.. Мне охуенно с телеком и виски…

Я дышу, как загнанная лошадь… так, будто сейчас или сдохну или кончу – неплохие варианты оба, да?..

–Господи, да ты еще больший псих, чем я думал… – бормочет Паук нейтрально, а затем обхватывает своей ладонью мой подбородок. Обхватывает уверенно – так, как позволено красивым людям – а он, сука, такой и есть!.. – и касается губами моих губ, невесомо, на пробу. На этот раз осторожно. Почти нежно… будто извиняясь. – Я вспомнил твою ладонь на моей ноге… – выдыхает он мне в рот, поясняя.

О… вот как…
Он скользит своим языком по моей верхней губе – мокро, грязно и нежно, я замираю, словно не понимаю, что он от меня хочет… Что вообще можно от меня хотеть?..

Он углубляет поцелуй – толкается языком в мой рот, будто хочет поглотить меня целиком… Будто нихера не притворяется… Боже, меня… меня никто не целовал чертовы годы… Обхватывает ладонью затылок – по-хозяйски, пальцы ловко пытаются проникнуть сквозь маску, чтобы дотронуться до моей кожи… Это уже какой-то пиздец, я резко дергаюсь назад. Как ебаная необъезженная лошадь, блять!..

Паук поглаживает кончиками пальцев мой подбородок.
–Тшш… - шепчет он горячо, прямо мне в рот, успокаивающе. – Все хорошо, Уэйд…

Это отзывается звоном в моем позвоночнике – «все хорошо», как фраза, которая открывает окно… Как с Нейтом…

Кто из нас ебанулся? Я? Он? Мы оба? Что если все это – плод воображения моего вышибленного мозга, а сам я в это самое время умираю на окраине Гарлема... и все это – предсмертная галлюцинация? Я снова сломлен и разобран… Чертово Рождество… Чертов Паук. Чертовы они все.

Он осторожно касается горячей ладонью моего горла, у кадыка. И снова горячечный оранжевый флешбек накрывает меня… Нельзя касаться моего горла…

Я прихожу в себя, когда понимаю, что задушено всхлипываю, а Паук осторожно обнимает меня своими твердыми руками – все также сидя на моих коленях – гладит по спине, запустив руку за шиворот толстовки, касается моих шершавых лопаток ногтями… успокаивающе, выводя узоры.
Господи свят, какой ебаный позор… сколько… сколько я был в ауте?.. я что-то нес?..
Я вздрагиваю от вариантов…

–Тихо, – шипит тот в ответ. – Все… в порядке. – Он не говорит слово «хорошо», он подбирает слова.

Он осторожно касается своими красивыми губами моего подбородка, на этот раз не так активно. Паук понял, что степень моей ебанутости, видимо, настолько глубока… что, нахуй, я не могу оценить даже чего-то адекватно-хорошего. Просто это не самый удачный момент… плохой день. Если бы все это произошло осенью, я бы не проваливался во все эти глубины… Я бы нагнул его и выебал, как и хотел… но нить восприятия потеряна мною еще с утра.

А мне теперь жить с этим… сраную вечность. С этим знанием, что я все проебываю… Может, сказать, что это был мой первый поцелуй?.. Или… что я вообще махровый гетеросексуал и испугался его намеков? Звучит достаточно смешно и абсурдно, в моем духе.

Я чувствую, что моя маска насквозь промокала на щеках… это просто пиздец.

–Я… Я не совсем здоров… – шепчу я задушенно. –Не в плане кожи, хоть и в ней тоже!.. Это не… не заразно… – очень важно пояснить это. – Я про… ну, мой мозг… Иногда я немного путаю…

Паук теплым выдохом хмыкает. Его руки легко проводят по моим предплечьям.
–Пошли, ляжем в кровать… Я хочу спать… - просто отвечает он. И я не понимаю – шутит ли он?..

И там, в темноте спальни, лишь при слабом желтоватом свете уличных фонарей из окна… Он полностью раздевается, медленно, изящно тянет ноги из тонкого костюма. Я смотрю на его тело, бледное, идеально ровное, выточенное каким-то хитровыебанным инструментом божественного скульптора… Только маска остается на его лице – которое я и так видел…
Он тянет свои руки к мои запястьям, осторожно касается, спрашивает позволения, задирает вверх толстовку у моего пояса. И я молча разрешаю все это… Потому что в голове моей звук свиста ветра… и пустота… Ебаный сочельник…
А Паук, видимо, осознал, что я все же чертова психованная-слезливая-бомба-провода-наружу, готовая рвануть в любой момент… и… отчего-то его это заводит!?

Он проводит по моей голой груди кончиками пальцев – осторожно, изучающе, трепетно, затем наклоняется и целует меня в горло, снова… тысячи чёртовых мурашек мгновенно покрывают мои плечи.
Но ведь… просто нужно попробовать…
У меня столько лет… не было бесплатного секса… А уж чтобы кто-то захотел меня…

Я слышу резкий звук, с которым он расстегивает молнию на моих кожаных брюках, пропитанных грязью и кровью… и упрямо не открываю глаз…

Я лишь дергаюсь, когда его ладони касаются моих щек… Не хочу разрешать снять маску…
–Нет, – это максимальная твердость, на которую я способен… жалость с замешанной болью и яростью. Дикий коктейль. Как виски с маршмеллоу.

Паук целует меня в щеку – мягко и влажно. Успокаивает, как ебанутого – хотя, почему как, я и есть ебнутый наглухо… а сегодня еще и сломанный.
Удача и неудача, как кадуцей со змеями переплетается в моем позвоночнике. Яд их отравляет мои сжатые губы.

И он осторожно отстраняет пальцы от моего лица. Как… как он может хотеть меня?.. Яд идет ниже… течет по моей шее…

Он разворачивает меня спиной – ниже меня на голову, упирается лбом – шершавый спандекс – в местечко между лопаток… и касается языком позвоночника в том месте… Наверное, это как облизывать наждачку?..

Что-он-чувствует? Что-в-его-голове? Зачем-это-все?

Я чертова шлюшка-девственница… да, стоит признать это. Потому я одновременно выдыхаю и отстраняюсь… Но ладонями нелепыми тянусь назад, чтобы обхватить его за руки…
Я отталкиваю и притягиваю. Я хочу скрыться и одновременно врасти в него своей уродливой кожей, которую будто выстирали в чане с концентратом хлорного отбеливателя…

Боюсь, что испачкаю его своим уродством…

Парень нажимает мне на плечи, заставляя опуститься на колени – это знакомо мне, да. Это хороший поворот.
Он толкается членом мне в губы – бесцеремонно, так, как обычно себя веду я, раскрываю рот, обхватываю. Пальцы его скользят по затылку, оглаживают молнию моей маски, он чувствует, что инстинктивно напряглась моя челюсть – наверное, опасное ощущение. И бесстрашно усмехается…

–Гондоны? – спрашивает он буднично.

Я отстраняюсь.
–Ванная, над раковиной, шкафчик… – хоть где-то уместны мои хрипы.

Он возвращается мгновение спустя.
Обхватывает мою задницу, сквозь штаны, затем скользит за пояс, ниже, развратно тянется к моим поджавшимся яйцам. И вот тут уж я немею… Рука его уверенная, жесткая.

Я играю ва-банк. Я ебанут. И знаю свою ебанутость. И хочу заранее предусмотреть ее.

–Ты… Может, привяжешь меня… своей паутиной?.. – решаюсь спросить я.
Рука его замирает. Нежно щекочет мое бедро, брюки впиваются в мою поясницу.

–Если… снимешь маску… – дипломатично предлагает он. Баш на баш.

Да, он не невинный цветок.
Единственный невинный бутон кровавой орхидеи тут… я.

–Жалюзи, – бормочу я.

Раздается слабый шелест. И комната погружается во тьму. Почти полностью. Это «почти» не так плохо, как могло быть. Оно достаточно…
А я тяну с себя кожаный спасительный клочок, который делает меня мной… мой последний слой, самый важный, тот, что важнее ебаных штанов и всего остального…

Пару минут спустя паутина клейко опутывает мои запястья, распиная меня на чертовой кровати… это внезапно пугающе – кто бы мог подумать, что такого рода вещи все еще могут меня волновать! Но в противном случае я мог бы снова что-то пиздануть и испортить!.. Так я хоть зафиксировал себя… это моя страховка, да.

Глухая липкая темнота теперь не кажется опасной – она скрывает меня… И я надеюсь, что моя спина и ноги не слишком детальны во тьме… Я чувствую странный песок под веками – может быть, я просто старый трус с интимофобией?.. Тактильной фобией?..

И чужие пальцы бесцеремонно вторгаются в мою задницу, так что я проглатываю задушенный выдох… они скользкие, и движения четкие циничные и выверенные. Циничные… вот то самое слово. Ебать!..

Я… Я не уверен, что я испытываю по этому поводу. Точно я не чувствую никакого удовольствия… у меня даже не стоит… возможно, все происходящее это способ самонаказания… я в них мастак.
Нейтан наказывал меня иными способами… он был таким осторожным. И наказания были такими сладостными…

Паук упирается членом в меня… Нервно сглатываю. Он толкается сильнее вперед, раздвигает мышцы скользкой резинкой, и боль заставляет меня окаменеть… Я не думал, что это будет… так…
Я могу отрезать себе конечность или же словить полкило металла, что нашпигует меня и будет кроваво выходить в течение суток сквозь кожу…
Меня даже не возбуждает тот факт, что у Человека-паука отчего-то стоит на меня… Это наоборот приносить мне какой-то острый стыд и боль.

Однако я вдруг понимаю, что почти перестал дышать… потому… потому что я к такой конкретно боли не привык. К другой разрывающей и убивающей – привык… к этой нет! И… и вообще вся ситуация…
Он неловко замирает, видимо, почувствовав сопротивление… и то, как свело от напряжения мышцы на моей спине, заднице и пояснице… я упираюсь лбом в простыню. И стараюсь считать выдохи ртом. Сейчас я насчитал сорок три… Это гадко. Это… мне кажется, что это может оставить нехороший след во мне, один из сотен… и единственный, кто все это заварил – я… дыхание мерзко и влажно оседает на ткани простыней.

–Тихо… подожди, Уэйд, – шипит он мне на ухо, горячо. – Сейчас…
Затем неловко просовывает руку мне под живот, чтобы нащупать мой невозбужденный член…
Тихо выдыхает. Удивленно…

И словно в компенсацию прикасается губами к моей мочке, дышит влажно, прикусывает, прижимается губами к месту за ухом, затылку. Его рука делает осторожное движение, поглаживает головку… затем усиливает нажим, и он делает несильный толчок в мою задницу… я слышу скрип гондона о кожу.

Ооохх… это… это становится чуть лучше. Но… не так чтобы сильно. Дело в его лице и губах?.. Как… каково было тем, кого я трахал годами?.. я даже не касался их лиц, считая, что заплатил за все.
Я чувствую, что от напряжения болят мои бедра и икры, от того, что я пытаюсь не сдвинуть ноги инстинктивно… надо было попросить его привязать и мои лодыжки… Но тогда я мог бы снова расклеиться, чую… Я точно не хотел, чтобы было так.

–ААах, к черту, – и я слышу какой-то шелест. Удивленно оборачиваюсь в темноту. – Успокойся…

Он в ответ сильнее толкается бедрами значительно глубже, чтобы я не оборачивался, снова возвращая тупую боль при оттяжке, когда скользит обратно, и при этом вдруг быстро прижимается к моей повернутой щеке носом и… ресницами, бровями, переносицей вдавливается в скулу… И грудью к моим лопаткам…

Он снял маску.

Я оторопело пытаюсь вывернуть голову… левое запястье привязано слишком коротко – его тянет, выворачивая сустав.

Горячее дыхание Паука вырывается изо рта, висок мне щекочет его челка…

И… я вдруг чувствую, что изменился настрой… будто поменялся вектор происходящего… и что какое-то новое странное напряжение зарождается выше моих яиц, в каком-то неожиданном месте… с каждым чужим движением болезненно отзываясь… Будто мне хочется отлить. Но не так.
Он становится чуть быстрее. Бедра чужие горячо прижимаются к моей заднице…
Это… будто снова снимает с меня какой-то очередной слой… он прислоняется лбом к моему виску, чуть замедляет движения…

Мне кажется, что не время замедляться!.. вот и все, о чем я думаю. Вслух не говорю…

И вдруг я… случайно подаюсь навстречу его рывкам, прогнувшись внезапно в пояснице, по-блядски подчиненно, сраные звездочки под веками, мне не выдавалось случая когда-либо так изгибать позвоночник – и… больше чужие движения не кажутся мне такими циничными…

Я осознаю, что он по-настоящему хочет меня…
Господи, да он даже поцеловал меня столько раз за этот вечер, засунул свой язык в мой проклятый умирающий рот!.. Я слышу его хриплое дыхание, чувствую, как дрожит его рука рядом с моим лицом… такое невозможно подделать!..

Он резко обхватывает меня поперек груди, вторая рука резко поворачивается на моем члене по кругу… тело его напрягается, и он делает несколько слишком болезненных толчков, будто пытается меня порвать… вбивает меня.
И… затем он со стоном кончает. Рука, опершаяся локтем в матрац, дрожит, он держит на моем солнечном сплетении ладонь. И горячо дышит в мою шею… А я чувствую пульсирующее тепло в своей заднице… и… чертово возбуждение на фоне чужого тяжелого дыхания.

–А я?.. – сорванно шепчу я. Хотя, признаться, я готов к тому, что тот ответит, чтобы я сам вздрочнул.

Но я забыл, что вектор уже изменился…
Тот тихо смеется мне в ухо – удовлетворенно.

–Конечно, дай мне минутку… я… можно я чуть обопрусь о тебя?..

Я киваю. Все еще напряженный как струна. Паук же… укладывается на мою спину, не вытаскивая из меня член, что излишне чувствительно – для меня, придавливает своим телом в постель, тяжело дышит, горячо. Его висок влажный… я чувствую запах его пота – легкий, со слабым шлейфом дезодоранта. Ритм, с которым он дышит впечатывается в мою спину, я впитываю его в себя. Потому что знаю, что мне больше не представится шанс…
Знаете, что я делаю – я облизываю зеркало, с которого нюхали, жалко собираю языком крупицы белого. По части жалости вам меня не переплюнуть.

А затем…

Затем спустя минуту я получаю… один из самых неумелых нелепых минетов в моей жизни… который по совместительству является и самым лучшим…
Он пару раз давится, совсем не возбуждающе, задевает зубами у основания, заставив меня зашипеть, не попадает в ритм рукой и губами и сдавленно ржет, когда я великодушно пытаюсь направить его рукой, вцепившись во влажные волосы на затылке… Он обещает снова привязать меня, если я буду держать его голову и трахать в рот… Простыни влажные, единственная подушка нелепо горбится под моей спиной. Голова же чужая склоняется над моим пахом… да, я забылся, ведь спустить я могу от осознания того, что это реальность… и чья это голова.

Каким-то чудом спустя минут десять – видимо, воздержание в пару месяцев дает о себе знать – я мучительно кончаю, после чего он нелепо выплевывает случайно попавшую в рот сперму – не успел отстраниться сам – прямо тут же… на простынь. Благо, что не блюет!.. Белый шипит, что если бы свет озарял спальню, то Паук бы и поблевал точно!..

Тот вытирает рот тыльной стороной руки. Я благодарю судьбу, что у него нет таланта к телепатии – хотя ходят слухи, что на меня она и не работает полностью… объясняет, отчего Нейт продержался долго.

Я смотрю на темный силуэт, замерший у моих бедер. Мне хочется коснуться его ключиц зубами…
–Это… это был мой первый отсос, прости, – бормочет он неловко. – Ну типа, сам я не делал…

В глубине моей глотки зарождается истерической хихиканье.
–А это… был мой первый… анал, – хриплю я. – Охуенно было, да?..

И тут уж он сам начинает смеяться – тем самым смехом, который я запомнил тогда. Вот оно – мы обалдеть, какие стендаперы… И... охуеть, это наверно лучше, чем его паршивый минет… его смех.

–И ты… просил привязать себя?.. – в голосе его звучит недоверие. –Ты что… совсем псих?..

Я не отвечаю. Нельзя открывать рот, это выпустит воздух из светящегося пульсирующего пятна в основании моего солнечного сплетения – я знаю, оно внутри, я чувствую, как оно прожигает дыру во мне до позвоночника.

Он ложится рядом затем кладет свою тяжелую голову мне на плечо, волосы его щекочут мою щеку – я парализовано замираю, не знаю, что делать, как это произошло, может он заболел какой-то ментальной болезнью? Я представляю, как выглядит улыбка на его лице… Я боюсь думать о том, насколько идеально его лицо – иначе спустя пару секунд блевать уже буду я!.. Я представляю, что мы могли бы стать парочкой психов в костюмах… это слишком смелые мечты, после таких приходится смывать мозги с кафеля.

Меня… только что трахнул Человек-паук… Ебаный стыд. Кто… кто когда-либо поверит мне, мусору, вылезшему из генно-инженерного клоачного резервуара? Что кто-то с приставкой «супер» может вообще плюнуть в мою сторону?..

Что… что это за хуета?.. Зачем сраная судьба швыряет меня со дна на небо? Чтобы разъебать ошметки моих мозгов завтра обратно?..
Белый говорит мне заткнуться, потому что от мыслей я напрягаюсь, и Паук подозрительно прислушивается к моему дыханию.
Я знаю, что он съебет сразу же, как только я усну… поэтому все, что я пытаюсь делать – нихуя не спать!.. Его тело теплое тяжелое и удивительно гладкое… я стараюсь не трогать его сам, мои руки лежат безжизненно, принудительно спокойные. Только те части, которые и так прислоняются ко мне – моя кожа на этих местах соприкосновения зудит – это нервное.

Кажется, приберечь мою жопную девственность для него было не так плохо – не то чтобы я намеренно ее берег, мною просто пренебрегли… Потому что уверен – с Кейблом мне бы пригодился мой регенерирующий фактор прямо в процессе… возможно я бы даже орал. Отчего-то привычная расчлененка меня меньше трогает.

Сегодня же… да, это несколько не так, как я полагал – ребятки, которых я трахал, как-то иначе реагировали в процессе… но может быть, Паук тоже не тот еще ловелас… хоть и выполнил всю ту же последовательность действий.

Типа ты ебешь лучше, чем он? Или они притворялись?..

Желтый всегда схватывал с полуслова.

Мне не жаль, что я не успел трахнуть его… то, как прошел вечер и так прожгло во мне дыру горячечным томлением… незаметно под чужое дыхание – я отвык от такого – я засыпаю.

Темнота и пустота.

Я разлепляю глаза… задернутые жалюзи пропускают слабый утренний свет. Кидаю взгляд на будильник – он показывает девять утра… По ощущению дистиллированной печали я понимаю, что я дома абсолютно один… Я разбит, выпотрошен. У меня даже не припасено никаких подобных историй чтобы пугать вас моим детством.

На холодильнике я нахожу маленький обрывок, уголок газеты, на котором нацарапано небрежно

Я раздраженно сминаю обрывок в руке. Да, ровно год, как Кейбл ушел и не вернулся…
Именно поэтому я вышибал себе мозги весь вчерашний день. Рождество… мало того, что мать выбрала праздничную неделю, чтобы умереть… В Рождество люди покидают меня. Вне зависимости от того, люблю я их или ненавижу.

Рождество – время для пика суицидов, да?.. Я настолько никчемен, что даже на это не способен.
Мой дар и проклятье одновременно!

Но, кажется, не время страдать!.. Я подхожу и подбираю со столешницы опрометчиво пострадавший комочек бумаги. Трепетно расправляю его, разглаживаю уголки. Если бы у меня была шкатулка с драгоценностями, как у Салли Милс – с которой я вынужденно встречался в четырнадцать, чтобы продемонстрировать правильность наклонностей – я бы сложил эту записку туда.
Это одно из самых ценных, что у меня есть на данный момент. Ничего, скоро мы увидимся с Пауком снова, я знаю…

По иронии судьбы мы не видимся с ним следующие полгода.

Chapter Text

Количество раз, как мне в лицо кидали презрительное прогорклое «убийца», киллер, и прочие ебучие синонимы, можно перевести в шестизначные цифры и поставить на перспективного гнедого жеребца в забеге иноходью на три мили. Выбирайте по жокею – так выше шанс. Если сверху на охуенном бегуне чертов жиртрест – знайте, дело дрянь, нужно выбирать конченного алкаша или наркошу, сидящего на амфетамине – проблюется перед стартом и скинет еще с десяток унций! Слушайте старину Дэдпула, я херни не посоветую – озолотитесь.

Итак, отчего-то мы начали с какой-то антропоморфной терминологии. Зверушки и прочая живность.
Но, это бесспорно интересная плоскость, давайте продолжим.

Я не считаю, что слово убийца корректно по отношению к той прекрасной миссии, что я героически взял на себя, избавляя от лицемерных метаний фальшивых святош этого города!

Я как санитар этого мегаполиса. Я убираю мусор. Я чистильщик, не убийца.
Ебаный волк, сокращающий избыточную популяцию североамериканских оленей. Чтоб вы понимали – излишней она была в 1977 году. Сейчас несчастные твари умирают…

Я помню, какие у них мягкие плюшевые рога, однажды мать вынужденно взяла меня в зоопарк – коллега с ребенком спросила, и она не сумела отказаться – мастерски отказывала она лишь мне.
И я до сих пор помню, каким пустым взглядом смотрел на меня самец сквозь двойную решетку – шерсть клочьями свисала с его облезлых боков, было лето… поверьте, все, что читалось в его глазах – пристрели меня, парень!.. Жить не могу в этой ебаной клетке из бетона.
Если бы я сейчас встретился с ним, знаете, мы с Бетти освободили бы беднягу… Тем или иным способом.

Я помню свою первую жертву. Невинную.
Были ли у нее глаза как у чертова оленя? Были ли ее глаза как у ебучего Бэмби? Такие ли же глаза, цвет которых я не знаю, у Человека-паука?

Писатели порой такие фантазеры.

В армии и даже в особых войсках мне отчего-то не приходилось убивать – хотя, видит бог, я был готов!
Я ждал этого несколько лет, пока мне не стукнуло двадцать один. Тогда я съебал из их чудесной костюмированной компании и попал в… ммм частный бизнес, да, так звучит неплохо. Высокооплачиваемый фрилансер. Без медстраховки – а жаль, она бы мне пригодилась позже.

Итак. К жертвам… к тем, которые меняют что-то в сознании, ага. Которое, казалось, должно было уже привыкнуть ко всему. Сознание двоится, троится, струится в моих перепонках чужими голосами.

Это был простой заказ.

Наркокартель заказал одного из своих мутных поставщиков, который будто разбавлял товар и оставлял себе какую-то неприлично внушительную часть. Неприличную, потому что мелкие косяки люди готовы терпеть. Они начинают беситься, когда ты позволяешь себе лишнего… У всего в этом мире есть грани и границы. Некоторые переступать опасно. Опасно всем, кроме меня…
Не суть.
Я проворачивал такое на тот момент – больше десяти лет назад – около дюжины раз до того – выследил, подкараулил, зачистил. Механизм был отточен и четок. Я не испытывал ни единого момента заминки и сомнения. Никогда.

Плюс не забываем мой гуманитарный месседж! Все, кого мне заказывали, по крайней мере на тот момент я был более разборчив и этичен – были чертовым мусором на лице планеты. Ха!.. да если бы у меня было соцпособие, я бы убивал таких и забесплатно!

Я подкараулил у ночного клуба в ночи этого зарвавшегося мужика – спустя годы я уже не помню даже названия клуба, улицы, фамилии жертвы, района, в котором это произошло. Я стоял с заряженным кольтом с глушителем – к чему винтовки, если стрелять я буду почти в упор? Мое лицо не скрывала маска тогда. Я идиотично тогда гордился своим ебалом и был уверен, что меня не опознают – ведь нет свидетелей. Их не остается никогда.

Пахнет гнилью разлагающихся овощей из мусорного открытого контейнера, что раззявил свое нутро позади меня.
Странный комок непокоя ворочается в моей груди, я стараюсь продраться сквозь это иррациональное, мутное. Я стараюсь очистить свой чертов разум, прямо как чертов мистер Андерсон, выбравший не ту таблетку.

Первым из облупившегося грязно-красного прохода отчего-то выходит парень - идиотские очки и клетчатая рубашка… и я удивленно качаю головой – два часа ночи. Не хотел свидетелей…
Следом за ним движется, скользит грузная фигура моей цели… Да, это он. Они всегда такие неповоротливые и потешные. Злой азарт невольно пронизывает мои пальцы, меня никто не видит, хотя охраны и беспечно нет, тьма неблагополучного квартала благословенна.

Я вглядываюсь как безумный в разномастные фигуры в тридцати футах, осторожно, медленно поднимаю руку.

Парень делает шаг вперед, на асфальт, и…

Я пользуюсь моментом и прицеливаюсь, я очищаю свои суматошные мысли… Жму плавно спусковой.

Я стреляю в папашу.

Вжух.

Через улицу, смело и безбашенно, будто у меня вышло очистить свои заполошенные мозги.

Свист. Легкая отдача по лучевой, вибрация в локоть.

Пуля отбрасывает чужое плечо в сторону, тот не валится, а хватается за грудь.

Бля… - кажется, восклицаю это вслух.

Раздается недоуменный вопль парня в тот же момент… Он резко хватает под руку своего... отца? И мою цель по совместительству.

Все это происходит в считанные пять секунд… Разочарование проходится по моим скулам обжигающей стыдной волной. Чертов криворукий кретин!

Целюсь повторно, лучше, в район головы… Чужая суета, парень старается удержать отца на ногах… Но мне насрать, я не вижу и не слышу их – я поглощен тем, чтобы добить, как нужно – не показавшись вблизи…
Я выдыхаю. Пытаюсь снова сосредоточиться, хотя чувствую, что упустил момент…

Во время второго выстрела пуля летит правее, или дело в том, что они резко сместились под весом толстяка… и пробивает наконец чужое горло.

Не то горло…

Ебаное дерьмо!

Переулок вдруг резко наполняется странными клокочущими звуками, утробными. Будто выключили беззвучный, сняли шумодавы с ушей.

Двое лежат через темную улицу. Двое.

Вот такой я охуеть молодец, делаю два по цене одного!

Я сглатываю и уже внутренне знаю, что нужно завершить – убираю в поясную кобуру пистолет, выхожу из темени, медленно направляюсь к эпицентру вечеринки ближе, нужно убедиться…
И закончить начатое верно.
Раз уж сегодня я объебался по всем прочим пунктам.

Он лежит на асфальте, в луже крови – тусклый свет фонаря на углу – сцена почти как в Привидении со Суэйзи.
Папаша без сознания… пусть и не с первого раза.

Я замираю над трепыхающейся фигуркой в луже черно-красного, мокрого, грязного. Я смотрю в его жуткие окаменевшие глаза, которые пока еще не осознали произошедшего…

Я осознаю его с лихвой за всех.

Он испуганно пялится на меня вверх, своими белесыми зрачками – жизнь пока на затихла в его глазах, она медленно утекает с каждым толчком сердца на этот шершавый загаженный гравий и бетон.
И в глазах этих его… сквозь покосившиеся очки… в темноте, в которой нельзя рассмотреть ничего, кроме размазанного кровавой каши под пальцами, которыми он зажимает свою глотку… В них что-то…
Не только страх, хоть и он тоже…

Страх пока не успел коснуться его лица – слишком быстрая смерть. Поверьте. Нет времени на осознание. Быстрая смерть милосердна…
Если бы он умирал от рака, он видел бы свои глаза, изъеденные страхом смерти в отражении каждый раз в зеркале…

И я, повинуясь какой-то неправильной своей части, медленно опускаюсь на корточки и уверенно накрываю его пальцы, сжавшиеся у раны на глотке, своими, пытаясь остановить кровь, помогая… Это не поможет ему.

То, что я делаю – просто спектакль.

Я просто успокаиваю его последние минуты, я такой милосердный ублюдок… Кровь заливает мои пальцы, скользит по подушечкам. Она теплая и какая-то… жидкая. Он обхватывает мои лживые пальцы своими липкими – будто удерживает, будто просит не покидать его – чтобы он не помер один. Я сглатываю, потому что под солнечным сплетением что-то мерзко переворачивается.

–Тшш, - нелепо бормочу я, сжимаю его руку.
Я пока недостаточно грустен, чтобы сильно сожалеть о произошедшем. Я молод и туп. Сожалею лишь об ошибке. Фальшивый отличник.

Я обхватываю его пальцы в мнимой поддержке – чтобы лицемерно искупить хоть часть своей не искупаемой вины – всего-то убил подростка по ошибке.

Он пялится на меня секунду аляповатым отчужденным взглядом, а затем…

И то, что я замечаю мгновение спустя, и что поражает меня пуще прошлого – пацан плачет, слезы текут из его глаз.

Ну понятно, боится, что сейчас сдохнет, логично понимаю я… Именно поэтому я и жду, когда он перестанет дышать.
Но он, скосив голову вдруг отворачивается – кровь начинает течь сильнее, но ему насрать – и глядит правее, на тело своего отца… Тот раскинулся в паре футов, внушительная лужа натекла под его спиной, он не подает признаков жизни.

Я пялюсь мгновение на эту пантомиму, обратно на лицо паренька, на тело дилера… но не понимаю.

Что… Что тут происходит?
Я всегда любил отрицать то, чего не понимаю…

Он оплакивает своего отца. Вдруг замедленно появляется в моей башке – как сраные субтитры фильмов Бастера Китона.
Сопли с кровью текут по его щеке, но это не вызывает во мне омерзенья… потому что.

Я пытаюсь осознать. Впихнуть в себя это знание, которое вряд ли смогу переварить.

Отца?.. Плачет за умершего папашу?

Не оттого, что он умрет спустя пару минут… нет, он… горюет. Оставшиеся секунды своей жизни… Горюет. Такого слова нет в моем лексиконе. Это слово из мелодраматичных романов бабули Роуз. И я рассматриваю это слово, как диковинный кубик Рубика, загадку, попавшую мне под дых.

Он плачет, потому что я убил его отца?..

Он… так любит своего папку, что плачет не о своей смерти…

Своего папку, который торговал наркотой, заигрался, который перешел дорогу кому-то более могущественному, но который при этом любил своего сына?..
И которого остановил я. Как чистильщик.

Мысль эта втаптывает меня в шершавую поверхность асфальта пуще любого сапога. Я могу буквально ощутить ебаные наждачные камушки нашей подъездной дорожки, впивающиеся мне в лицо в тот день, когда я последний раз видел своего отца…

Я такой эгоист, перевожу внимание на свою жизнь, пока фоном заканчивается чья-то чужая, да?

Чувствую, что мне отчего-то жжет левый глаз. Я не настолько ебнутый, чтобы плакать, неа! Что вы.
В это мгновение парень поворачивается обратно ко мне – взгляд его больше не источает страх или слезы, он ошалелый, ясный, он наполнен чем-то жгучим и четким… он полон ненависти и обреченного судьбоносного посыла – так рождаются проклятья, я уверен.

–Надеюсь, ты сдохнешь!.. – шепчет он мне еле слышно, раздается бульканье, будто он пытается договорить, капельки кровавой слюны оседают на моей ладони. Чуть не долетают до моего подбородка.

И дохнет сам.

Я остаюсь замершим, похолодевшим, будто я только что умер вместе с ним… или вместо него.

Я хотел бы тоже горевать о ком-то так сильно… Но таких людей нет не было за всю мою жизнь.

И на этот раз я действительно плачу.

Я утешаю себя тем, что просто плачу от неудачи.
Знаете ситуацию – сделал себе хитровыебанный хрустящий сэндвич и поскользнулся по пути к телеку с начинающейся трансляцией Янки… Всему пизда.

И поплакать в таком случае кажется подходящей идеей.

***

12 лет спустя.

Он швыряет передо мной маленький полароидный квадратик – забыл о таких, хотя мода возвращается. Чуть выцветший, разводы сырости и загнутый уголок. Старый. Мне приходится оторваться от чистки Десерт игл, отбросить грязную промасленную тряпку, пахнущую какой-то химической мутью, которой я протираю сочленения металла.

Я пялюсь пару секунд на незнакомого парнишку, сидящего за кухонным столом подогнув ногу, не понимая, что это означает. Я не беру в грязные пальцы снимок, дабы не заляпать.

А затем… Осознание насквозь прошибает меня – навылет ядром.

–Где… ты взял это? – хриплю я возмущенно.

Кейбл невозмутимо пожимает плечами. Мистер немногословность сегодня в ударе – не говори, а действуй, да? Девиз сраных коач-мотиваторов.

–У тебя дома… - кидает он коротко.

Я невольно вздрагиваю. Я сегодня не в настроении играть в шарады, играть в угадай-где-я-был-дорогая-и-как-давно и прочее говно.

–Нахуя? – кидаю я ему в ответ. – Решил вздрочнуть на меня-подростка? Тогда можешь вернуться в 1998 и устроиться инструктором по стрельбе…

–Заткнись, - прерывает он мои пошлые намеки. – Я был там в тот самый день, когда ты сбежал из дома…

Голос его звучит как-то загадочно патетично. Так, будто он собирается меня за что-то отчитывать.

–Сбежать со всеми своими вещами не очень точная формулировка, я ушел, не сбежал, – занудно поправляю его я.

Старик решает сменить фокус.
Оборачивается, пялится на меня своими зрачками. На мне мало работает такой способ – к тому же Нейт сам недавно признался, что со мной телепатия почти не осуществима, особенно когда я в маске, без контакта глаз – он будто продирается сквозь замороженную пустыню, будто мой череп насквозь костяной, без хитросплетений человеческих извилин. Белый воодушевился от сравнения…

–Сколько фотографий своего лица ты уничтожил после оружия Х? - он задает запретный вопрос.
Оба мы это прекрасно знаем.

–Почему бы тебе не вернуться на четыре годя назад и не глянуть это в режиме реалити-шоу? – холодно отвечаю я и снова тянусь к пузырьку с очистителем. Второй пистолет, ага. Моя мелкая моторика не пострадает от фоновых лекций о спасении души.

–Я не делаю таких изменений, чтобы это фатально отразилось на будущем… - отвечает он.

Я поднимаю голову, пилю его взглядом пару мгновений. Вот честно. Заебал. Сколько можно жевать одну и ту же пластинку? То давай что-то изменим, то не будем менять что-то глобально!

Решаю для разнообразия посраться с ним.

–Почему тебя так интересует мое будущее?.. Всякая эта психологическая хуйня, чтоб я себя не убивал!? – спрашиваю я его раздраженно.

Стул под ним как-то нервически поскрипывает – или это я чертов фантазер. Люблю одушевлять предметы мысленно. Нейтан Саммерс не смотрит мне в глаза, он смотрит в столешницу, он пялится на мои руки, будто внезапно очень заинтересован процессом.
Но в моем вопросе есть рациональное зерно. Я долго думал, какого дьявола Нейту от меня нужно. В течение всего этого года. Эти его загадочные психологические игры, высосанные из пальца совместные миссии и прочая благотворительность. Эти его вопросы, пытающиеся пролезть мне в душу своим техногенным вирусом…

Белый опасается, что это моя реакция на то, что мне стало нравиться это. Что я внутренне подсознательно начинаю ждать следующей встречи, как только заканчивается очередная потасовка. Что Кейбл становится странной константой – приятной – впервые за четыре года одиночества.

Я не люблю такое осознавать, поэтому решаю прояснить, будто заживо сдирая кожу со своей спины, рывком:
– Ведь… ну, типа, ведь ты мог просто пойти и подружиться со мной там, в каком, 2256? Все время забываю откуда ты, или это твой брат-близнец Страйф… Ну типа сесть со мной, сожрать по марсианской чимичанге… обсудить положение мутантов…

Он смотрит на меня мгновение, затем вдруг хмурится и отворачивается. Впервые на моей памяти он даже не пытается меня бесстрастно высмеять и обрубить. Это может означать лишь одно…

О… оооооо.

Это поднимает во мне странную теплую волну – будто новая загадка, которую я практически нащупал, разгадал. Я пока не сильно понимаю, что это.
Однако горячий белый шар зарождается у меня в горле. Приятный. Воодушевляющий.

Что… что если… Нужно узнать!

–Нейт! Нейт, а Нейт! – восклицаю я вдруг нервно. – Ведь в будущем… там… спустя эти сотни лет, там есть я? – провокационно тяну я.
Тряпка, которой я чистил беретту – все еще играю в Джеймса Бонда, пряча ее в неожиданных местах – падает на пол, потому что мои пальцы случайно разжались.

Он хмурится чуть сильнее. Затем поднимает на меня свой взгляд. Нечитаемый.

–Конечно ты там есть, придурок! – обрубает Нейтан. – Просто… мы с тобой там не очень-то дружны, – логичное объяснение. – Поэтому я решил, что нужно наладить с тобой контакт в этом времени…

Внезапно я осознаю, что… матерь божия, я стал ебучим экстрасенсом от него, он передал мне это своими сомнительными шлепками, жопой чую, буквально – он пиздит мне.

–Ты врешь, старый, – я чувствую, как маниакальная улыбка вдруг озаряет мое лицо – невольно. Безумная радость пополам с триумфом…

Это… Это как ебучий выигрыш в лотерею!..
Осознание медленно поднимается во мне… Оно согревает меня, успокаивает.

–Ох, Нейтан, малыш!.. – издевательски бормочу я. – Почему ты не сказал сразу…

Он попытался запретить мне убивать себя… Вся эта полнейшая херня… Всё это – я позабочусь о тебе. Бла-бла-бла… Всё это – зачем ты делаешь с собой такое?.. Это чтобы… остановить меня. От того, что я смогу провернуть в будущем… О-господи-я-и-правда-не-тупой!

Пффф…

–Ты сразу мог бы сказать, что просто соскучился по мне… наверное, мир без моего пиздежа слишком тих?

Нейт не поднимает голову.
Он сверлит своим футуристичным прозорливым оком выщербленный паркет под его массивным правом ботинком.
Наверное, даже не может подобрать нужных слов, или вранья, хотя я и оценил попытку.

Нейтан Саммерс вернулся сюда, совершив этот внушительный скачок, зная, что где-то там, в далеком будущем, или не столь далеком… я таки нашел способ это сделать!..

Меня там нет… Меня нет в его будущем!..

Я победил!.. Я смог убить себя!.. Я нашел способ.

Это знание теплым одеялом ложится на мои разрозненные мысли. Все хорошо.

Я смог. Я не буду вариться в этом дерьме вечно…

Однако, это дает еще различные грани, которые я не могу полностью осознать в это мгновение – все наше общение было вымученной попыткой развернуть поезд вспять. Остановить меня. В этом не было искренности ни на грош…
Никто не собирался праздновать с тобой День Благодарения и запускать ебучие фейерверки на 5 ноября. Мужик даже согласился связаться с тобой странными сексуально-нездоровыми намеками – лишь бы заинтересовать твой депрессивный мозг, выманить чертову пугливую рыбку на странную неожиданную наживку, ага.

А я в ответ беспричинно размяк, как старый бумажный пакет от фастфуда под дождем, выброшенный на окраину дороги.

Он прерывает мои пессимистичные мысли. Мысли осознания. Да, вот что это.

Нейтан бесцеремонно подходит и кладет свою тяжелую ладонь на мое левое плечо, это порождает во мне раздражение – не обязательно такими грязными методами манипулировать мной – жалким огрызком антигероя! Теперь, когда я знаю… меня не так-то просто будет переубедить.

–Ты там. В моем времени. Я знаю это… – бормочет он. – Просто… я не могу найти тебя. А ты важен…

Господи, хотел ли я услышать, что я важен именно в таком контексте? Я важен в миссии борьбы сопротивления мутантов? Эмм… только я могу нажать какую-то кнопку?!.. из-за регенерации? Столько вариантов. Можно писать ебучие сценарии блокбастеров.

Я задумчиво пялюсь на маленькую фотографию, что лежит на уголке стола – пацан на ней улыбается краем губ. На ней я обнимаю согнутую коленку, сижу за столом – наверное это какой-то праздник, только на них мать делала фотокарточки, чтобы потом показывать немногочисленным родственникам при визитах. Пацан высокий, нескладный… гладкое лицо. Это вызывает во мне щемящую жалость – не к себе, нет, к нему. Я почему-то не могу воспринимать на фото себя.

Глубоко в его – своих – глазах я вижу затаенное недоверие.
Я не доверял никому в семнадцать… что же стало со мной за эти годы, что я так размяк?.. Неа, детишки, так дело не пойдет. Придется взять яйца в кулак. Свой собственный.

–Нейт, дорогой, если это и было твоей миссией, то могу ответственно заявить, что можешь отчаливать… Всё херня, мужик. Расслабься. Можешь не выдавливать из себя эти вымученные митапы!..

И больше он не приходит навестить меня.

Chapter Text

Иногда ебаная интуиция приносит мне сомнительные дары.

Где ты была, бессердечная сука, когда я соглашался на эксперименты с этой бессмертной хренью?..

Где ты была, стерва, когда я игнорировал плановые осмотры?.. Что я только не игнорировал в свои двадцать восемь. Быть может, если бы я дал пощупать свою простату лысеющему доктору — для разнообразия! — они нашли бы мой чертов рак чуть раньше чем на стадии тебе-уже-пиздец-можешь-даже-не-рыпаться?..

Интуиция молчит. Не хочет отвечать на эти вопросы.

Но вот подкидывает в вентилятор дерьма, когда не просят!
Как и в этот раз.

Я смотрю на карточку, что всучил мне вчера Уизл, с ощущением чего-то грядущего. Ну, типа некое говно на порядок хуже привычного.

Не смотри в карточку.
Не смотри в зеркало.
Не смотри в глаза своей «цели». Неудача пройдёт мимо…

Хотя Джеки сказал что это легкие деньги, приберег для меня. Мой добрый дружище… ублюдку охота получить с меня процент за новый заказ на наркобарона, который я пока игнорирую. Прикармливает меня, как Джереми Уэйд — ирония, его фамилия это мое имя — из передачи про рыбалку.

Где вы были, мистер Уилсон, когда все только начиналось?
Спросит меня стареющая брюнетка-репортер, когда какой-то псих напишет обо мне биографический роман.
Где я был? Я предчувствовал дерьмо. Звучит почти гордо. Загадочно.

Итак. Странная аллитерация снова смотрит на меня своими одинаковыми стройными буковками с карточки заказа. Не моргая.
Аллитерация всегда плохо — вы только посмотрите на меня!.. Нельзя сталкивать столько одинаковых букв вместе — они создают сверхтяжелую для схлопывания вселенной!

Не откладывая в долгий ящик я тащусь в чертов Ричмонд, 111-я. Сиденье автобуса упорно трется о мою задницу в контексте летнего жара, а не воодушевляющего сексуального приключения.
Пятнадцать минут и я на месте — сегодня всего лишь один ребенок в автобусе перестал рыдать при виде меня, в ужасе замерев — его мамаша должна быть благодарна мне! А не пялиться глазами раздувшейся прозрачной рыбы-фуги сквозь весь салон.

И вот он я, в солнечном Ричмонде. Взмокший поджаренный красавчик в красном.

Ненавижу этот район. Но я присмотрел чудесный дальнобойный огнемет Throwflame, чисто для веселья, не работы.
Мама говорила — нужно последовательно идти к своей цели!

Полдень субботы.
Район похож на прежде фешенебельный спальник. Прежде — это во времена Великой депрессии, я полагаю? Такой же великой, как моя собственная?.. От Небраски до Аляски…

Но Америка славная страна. Свободный рынок. Он весь сосредоточился в центре, оставив прочие боро без кровотока.
Кислородная недостаточность, вот от чего страдают Квинс и Бруклин… в маске я тоже страдаю от неё.
Я окидываю взглядом скромную детскую площадку — мелкий пацан одиноко кидает бейсбольный мяч о стену — наверное жертва системы Монтессори, мамаша отняла мобильник?

Какому богу здесь поклоняются?.. American gods.
Óдин точно сейчас умывает кровью своё каменное лицо где-то в Восточной Европе… там ему всегда рады.

Но здесь… здесь пахнет дешевым благополучием.

Маска давит на лоб, но капюшон не вариант.
Чистенькие яппи. Молодые семьи. Обычные люди…
Благополучие — ваше бремя. Оно делает вас несвободными.
Я от этого бремени свободен с рождения.

Это убивает меня.
Гарлем — лучше, честнее. Там ты всегда почти свой.
В Джерси поди ещё и выглядишь лучше местных! О какой я сноб.

Сегодня у меня достаточно скучающий депрессивный настрой — под стать унылому пейзажу вокруг. Ненавижу заказы без адреналиновой щекотки. Будто сэкономили на специях в джанк-фуде. Они не дают мне отвлечься от… самого себя. Но зато я ни разу не убивал себя и не вспоминал о Пауке на этой неделе… хотя только что вспомнил, ччччерт!..

Пятиэтажный милый комплекс с крохотными квартирками — вот место моего назначения. Он забаррикадирован, как нужная книжка на полке библиотеки, в ряде двухэтажных зданий магазинов.

Арргггх.

Архитектурный засранец, на котором сэкономили проектировщики в 60 е! Придётся тащиться по солнцу в нужный подъезд, доберусь я до тебя!..

Пот выступает на спине, пока я поднимаюсь на чертов пятый этаж. И кто может жить в такой дыре, да еще и без лифта. Небось и без кондея?.. а я планировал выпить воды и остыть после грязной работки…

Кому вообще понадобилось убивать жителя этой дыры?!
Я становлюсь старым… ворчливым и дряхлым, где упругость моей походки, черт дери?!

На четвертом этаже мне требуется передышка.

Господь! Костюм этим июнем явно намерен меня убить. И Уизл.

Жаль, не выйдет!

Да в конце концов все пытаются меня убить! Кроме Нейта… но не будем о нем, чтобы не размякнуть опять! Нейтана же нет, уместно говорить «все».

Поэтому, когда я осторожно достаю Кольт, насрав на такую условность, как глушитель, все, что я чувствую — скуку рутины.

Интересно, как лучше начать сегодняшнюю увертюру?
«Хотите ли поговорить о Господе нашем?». Избито.
И вдруг мужик язычник? Хотите ли поговорить о… эммм… господах?.. Как склоняется это слово?

Ковролин противного зелёного цвета заглушает шаги.

Я подхожу к нужной двери — чуть облупившаяся в белой краске, будто товарищество кондоминиума не ебет мозги этому жильцу соблюдением визуального кода!
У нас уже много общего.

Щелкает предохранитель, пистолет заряжен.
Я поднимаю руку и нажимаю на скверно жужжащий звонок.

Бддззбдинь!

Жуткий звук. Под стать прочему.

Вот так я пал. Падение ради новой игрушки. Рутина.

За тонкой дверью из сраных опилок и полимера раздаются тихие легкие шаги, вызывающие судорожную зевоту и сонливость.
Палец правой твердо лежит на спусковом.
Спасительная дверь не оснащена глазком, мог бы и выломать, но я сегодня вежлив…
все жара и лень, окей, не вежливость!

Поворот задвижки замка с той стороны. Бряцание цепочки.

Я зачарованно пялюсь на коврик, обнаруженный под ногами, на котором написано «Уходите, откуда пришли»… и нарисованы летучие мыши.
Забавно.

Дверь открывается. До меня доносится вздох удивления, привычный. Предсказуемый сценарий…

— Мистер Питер Паркер? — спрашиваю я у коврика.

А затем поднимаю взгляд.

И встречаюсь взглядом с карими глазами Человека-Паука…
…карие.

Вот их цвет.

***

В комнате студии он замирает напротив меня.
Пялится… без страха а… с надеждой?

А у меня… у меня воздух выбило. Вот такой я кретин. Вот так я растерялся…

— Ты… ты эээ Дэдпул?..
Говорит он наконец.
Я грустно пялюсь на две пары кроссовок у двери, он стоит босиком, я помню его ступни…

И от этой сцены на место пустоты мне в желудок подселяется тошнота.

— Ой бля, да перестань ты… ломать комедию!.. — зло кидаю, сил нет, отворачиваюсь от его прозрачного лица.
Квартирка выглядит так, будто в ней никто не живет… одинокая чашка в раковине, ветровка висит на стуле, книжки.

Он вздыхает.
— Значит, стащил таки с меня маску тогда?.. Хорошо лжешь!..

В голосе его непривычное смирение.

— Уж получше тебя…

Не люблю такие постные вегетарианские голоса, соевые прилизанные мальчики с дырой в груди вместо сердца. Где его блядский голос?!

Я полгода ждал встречи с уебком, чтобы он говорил со мной таким голосом?! Хер уж!

— Хер уж!.. — рявкаю я, резко подходя к говнюку. — Значит, такой храбрый герой, что… свалил посреди ночи…

Тот смотрит на меня, что-то мелькает в глазах, но на вину это мало походит.
Эта сволочь даже в костюме не попадалась на глаза!.. Я думал, он нашёл способ избегать меня!..
Я вышибал себе мозги от этой идеи неделю подряд. Потом устал мыть ванну…

— Да… свалил, трахнувшись с тобой… не был уверен, что… хочу видеть… твоё лицо, — тут он сглатывает, гулко и лживо.

Дыхание мое перехватывает от проницательности удара.

Он смело пялится в мою маску.
— И поэтому ты… нашел меня, чтобы вальнуть?.. — ровно говорит он, голос его низкий. — Это с моей стороны было низко, не находишь?..

Но сама фраза провоцирующа, будто переигрывает.
Внезапно… подозрение озаряет меня.
Будто бесит меня хлесткими оскорблениями.
Если и так, то у него мало опыта, надо познакомить его с Белым, тот ему поможет.

— Эм… да… именно так, мистер Паркер, хотел посмотреть в глаза тому, кто… так неумело отсасывает, — вспоминаю я, он вздрагивает.

Хорошая реакция. Живая.

— Хм… Пии-итер… надо же, даже не уверен, идёт ли тебе это имя… Паук Питер… Человек-Паркер-паук… — эту пластинку так просто не остановить, дети.

— Ты пришёл по делу, так давай, — рявкает он.
Вот оно, хотелось пафосной короткой смерти, как у Шекспира.

Скулы его чуть окрашиваются цветом. Он больше не бледный.
Серая протертая футболка на размер больше. Старые джинсы. Впервые вижу его в… «гражданском».
Из всех трёх раз, ага, такой я знаток.

— Чего, давай ползи по потолку, а я буду палить в тебя, как в идиотском мультике… о нас снимут пару серий, детка, в стиле мистера Пиклза! — я тянусь к бедренной кобуре, чтоб сменить пушку. Затем многозначительно добавляю. — Соседи могут пострадать… очень большой калибр, если ты понимаешь, о чем я… не каждый управится с таким стволом!..

Ноль эмоций.
И что я стараюсь. Пялюсь в его голое лицо, ища в себе жажду вмазать ему в скулу.

Но он все так же пронзительно красив… и его кожа, столь идеальная по сравнению с моей шкурой… и… лохматые волосы и густые брови… и чертовы глубокие тёмные глаза… он смотрит под ноги, я отворачиваюсь. Чтоб не упасть на колени и не уткнуться лбом в его живот… в жалком поклонении.

От этой идеи жар касается и моего лица…

Он пожимает плечами, окончательно переключив меня. От фантазий.
Это какая-то знакомая безнадежность.

— Чо, хочешь сдохнуть, значит? — философски принимаю я происходящее. — И решил использовать меня снова, в тот раз как уродливый манекен для ебли, в этот — как самоспускающийся смертельный?.. Удобно…

— Если даже так, ты ж за этим пришёл…

Тут он подходит, жалкие два шага между нами, берет меня за руку, в которой безвольно висит забытый кольт… и осторожно приставляет дуло к своему лбу…
Совсем чокнулся.
Прям как я…

— Давай… Уэйд… — держит мое запястье твёрдо, подначивает, а его паршивые прекрасные глаза горят лихорадочным ебанизмом.

Он помнит мое имя, ага…

Я сглатываю…

— Что случилось, Питер-Паук?.. — осторожно спрашиваю я с угрозой.
Он пялится в мою маску, не находя глаз.

— Так будет всем лучше… серьезно!.. — доверительно поясняет.

— Кому… кому «всем»?

— Вообще всем! Кто ещё… кто пока не помер, ведь я всех их убиваю, слышишь?.. всех… — начинает он.

Но голос не истеричный, ровной, спокойный такой.

О. Я угадаю эту мелодию с трёх нот, да?
Ну вот эту даже с двух вышло.

Тогда… тогда становится понятно, где он пропадал. Вляпался в черное липкое болото, которое не отпускает? Я в этом болоте с этим саундтреком лет десять постоялец.
Добро пожаловать, детка.

И тогда я осторожно засовываю кольт обратно в кобуру, выпутав из его тёплого захвата.
Он не сопротивляется, стоит пустой и молчаливый. Медленно закрываю дверь на все те же щеколды и цепочки, что слышал.
Что красть в этой дыре? От каких страхов он запирается?

Затем подхожу к нему… нужно вернуть, то что я получил.
Так это работает да? Иногда нужно не только брать хорошее, но и брать на себя сучью ответственность!

Неужели я такой большой мальчик, что дорос до этого?

И говорю то, что услышал два года назад, когда мне это было нужно.
Слово в слово:
— Полторы минуты… если передумаешь — постучи меня по плечу трижды…

Касаюсь щеки.

А затем…

Обхватываю его тонкое паучье горло перчаткой правой — умещается почти полностью, большой палец под углом челюсти, кадык дергается. Не в страхе.
Он выдыхает — дурак, вместо вдоха — и удивленно пялится на меня своими глазами, раскрывает рот, мягкий и растерянный… я все ещё хочу прикоснуться к его рту своим… я прощаю его за эти бесконечные полгода.

Просто Паук… вышел из строя, да.
И теперь…

Нужно починить его любым способом… и я попробую.

Если что-то безнадежно сломано, хуже уже ведь не сделать? А парень кажется сломан, раз такое несёт…
Этим же руководствовался и…

Я делаю несколько шагов вперёд, тесня и толкая, бедра к бедрам, держа его за глотку, к холодильнику, нужна опора. Спотыкается пятится. Смотрит вниз.

Прижимаю к дверце осторожно. Это совсем не горячо… грустно.
Так ли было Нейту?

Он закрывает глаза, смиряется, я усиливаю на его горло давление и вижу, как начала подрагивать его правая рука… будто он удерживается… что-то внутри холодильника звякает.
Он позволяет мне… в отличие от меня не сопротивляется…
Я чуть меняю угол запястья, тяну выше его тело, голова скользит по дверце, чтобы он встал на цыпочки… он начинает дрожать, чуть кашляет.
Вцепляется в холодильник… меньше минуты, я веду отсчёт.

Он ещё раз судорожно сглатывает, с трудом, а я сжимаю пальцы, так чтоб все стало серьезно… не осторожные игры в асфиксию, а показать, что мне хватит сил сломать ему трахею… горло упругое и теплое, он кашляет… и резко дергается…

А затем…

Он вдруг обхватывает мои пальцы своей левой, сминает, ловко отцепляет от своего подбородка, чуть не хрустнув безымянным, и пихает правой в солнечное так, что я оказываюсь на полу двумя метрами дальше, на заднице, приложившись локтем…
Его супер сила… так просто не сдастся, он сверкает на меня глазами, сипит и кашляет, жадно вдыхая воздух.

— Господи, ты совсем безумный… — хрипит он, потирая горло. — Почему нельзя было выстрелить…

— Ты ж хотел умереть, чего не смирился…

Хер тебе на этот раз. Сегодня по моим правилам, я за эти месяцы прошел все стадии принятия.

— Да нахер иди…- отзывается засранец, подходит ко мне, смотрит сверху вниз. — На курок не мог нажать?.. Кишка тонка?

Больше никакой прозрачной серости, горячая злость и возмущение!

— Сам нахер иди! — восклицаю я. Лень вставать с пола. — Хошь помереть, на, стреляйся сам…

И я протягиваю ему глок на предохранителе… он смотрит на него с подозрением.
Вряд ли сам снимет предохранитель, не поймёт где. Я все прочел по его глазам.

Я не говорю ему, что наши реакции на одно и то же, диаметральны.
Я начинаю с сопротивления, а затем смиряюсь… он начинает со смирения, но затем жажда жизни побеждает.

Из нас двоих он — здоровая особь. Это было понятно и так.
Его рефлексы и инстинкты работают как надо… с ним все будет в порядке, в отличие от меня… потому что меня уже не починить.

Но если ему сейчас нужно, чтобы кто-то починил… я… останусь рядом, уродливым костылем, пока он не сможет идти сам. Я могу тыкать в него палкой и бесить, чтобы он огрызался столько, сколько нужно… если это нужно.

— Иди сюда… Питер, — его имя странно ощущается на языке. — Полежи на полу… помогает.

Надеюсь в голосе моем нет жалкой неуверенности брошенной подружки, что не перенесет нового отказа. Что она осталась только в глубине моей груди.
Она не скоро выцветет на солнце, нужно время. И свет.

Он стреляет на меня глазами, из лица вытерта вся серая бледность, лишь румянец на скулах и быстрое дыхание сквозь зубы.
Злость — хорошая эмоция, это сила, борьба… пусть злится. Я умею злить людей…

Я удивленно охаю, когда он плюхается мне на живот, чуть не сломав ребро. Придавливает к полу своей задницей.
-Ох…

— Заткнись, — шипит он раздраженно, а затем тянет ворот моей маски — я даже не останавливаю смиренно.

И осторожно — в контраст грубых слов и рук — касается моих губ своими — влажными злыми и горячими.
Прекрасное сочетание… мое любимое.

Вот так мы и живем… я спасаю его жизнь, сегодня от него самого, от себя самого.
А в ответ он со мной целуется.

Целуется отчаянно, будто решил и меня лишить кислорода. Отличная плата.
Бесцеремонно пытаясь засунуть ладонь под шею и маску, погладить мой голый затылок. Стон срывается с моих губ…

— Расскажешь кому-то, кто я… — он касается губами моего подбородка. — Я тебя убью!

— Ты не убиваешь, я наводил справки!..

Кажется, мой член сейчас разорвётся от его садисткого ерзания на моих бёдрах. Так случайно не делают…

— Ради тебя я сделаю исключение, — он кусает меня за горло.

— Все что угодно… только сначала… я тебя трахну!.. можешь хоть башку мне потом отрубить…

Он чуть замирает надо мной, а я обхватываю его затылок, воспользовавшись заминкой, тяну волосы назад, чтоб запрокинул, и прикасаюсь ртом к розовому следу от моих пальцев на его горле.
Будто моя чертова слюна сможет залечить-стереть эти метки…

— Ты же… — я чувствую вибрацию этих слов в его горле губами, не отрываясь, кожа соленая. — Ты же не можешь… помереть, У-уэйд?.. я тоже наводил справки…

— Я работаю над этим… — прикусываю его нижнюю губу, чтобы он заткнулся и не портил это охуенное мгновение.

Мой ебаный счастливый билет в лотерею.
— Мог найти меня раньше, придурок, а не играть в депрессивную русскую рулетку, ожидая, пока тебя закажут… это моя игра!.. — с укором бормочу я. — Уж коль ты такой извращенец, что…

— Мне казалось это… плохой идеей…

— Теперь сука-жизнь выбила из тебя предрассудки?..

В ответ он обхватывает мои щёки ладонями, кладёт большие пальцы на крылья носа, фиксирует, упирается своим упрямым лбом в мой лоб.

— Сейчас и из тебя выбьет…
Тяжело дышит мне в рот…

Я слишком поздно понимаю, что он задумал…

Он скользит ладонями вверх, поднимая сраную предательскую маску выше…

Ничего не сделать и не сказать… я трусливо зажмуриваю глаза, это все что я умею в ответ на такое… впиваюсь в его чертовы бёдра.
Он не вздрагивает. Не вздыхает.

И лишь когда он касается губами виска, моих век, справа… целует переносицу… словно уговаривая посмотреть на себя.
Скользит пальцами по щеке и подбородку…

Я отмираю.

— Ваши вкусы весьма специфичны, мистер Грей, — всегда несу чушь, когда неловко.
Неловко часто. Это ж я.

— Просто я больной ублюдок, — отвечает он.

И я открываю глаза.
Он внимательно пялится на меня…
Ох, жестокий солнечный полдень июня. Ни йоты тайны.

— Прости… — я всегда извиняюсь за это.

Пепперони на полу… вкусняшка.
Нужно вызвать службу клининга, чтобы они убрали с пола мусор…

Паук наклоняется и касается губами… лба. Нежно. Успокаивающе. Черт знает, что он прочёл в моем взгляде.

— Я ещё не умер… эммм. Знаешь, поцелуи в лоб переоценены… Если ты любишь симметрию, то тремя футами ниже есть ещё одно подходящее место… может, во второй раз выйдет лучше… тебе однозначно нужна прак…

О, сработало. Поцелуем меня не затыкали вечность.

***

Я не обольщаюсь.
О том, что у Паука… Питера, да, точно… умер друг, я узнаю неделю спустя.

Мы сидим на крыше. Тепло и сухо.

Три дня назад я вырезал десяток-другой людей того чувака, что неосторожно заказал мистера Паркера… после восьмого трупа я обычно теряю счёт.
Самого уебка Ван Кампа — кто-то из воротил Адской кухни — я вальнул первым. Прочих — на всякий случай, хер знает, как они прознали фамилию паучьего героя.
Уизл будет недоволен… но не пойти ли ему в преисподнюю. Скину ему геометку.

Я провёл в душе около полутора часов, выскребая кровь из-под ногтей… Паук подозрителен, когда в костюме. Полагаю, это признак того, что он приходит в норму.

Он всегда — трижды за неделю, при каждой встрече, окей, но по мне это значит всегда — осматривает меня на предмет чужой крови и дыр в костюме.
Не знаю, что будет, если найдёт, я интуитивно этого не допускаю.

— Он сначала… немного помешался, — бормочет он, глядя на линию высоток Парк-авеню.

Я всегда перед встречей с ним надеваю свежевыстиранное… скоблю свою кожу мылом и ногтями до чистоты и скрипа… чтоб он не узнал, кто я. Подозревать и знать из новостей — одно.

— Ну… — киваю.

Видеть чужие мозги и кишки на моих руках — другое. Он не узнает эту мою вторую сторону… я сделаю все для этого.

— А потом… ну… покончил с собой в клинике… три недели назад…

Паук винит себя. Какие-то терки с папашей друга, уделял мало времени… пропустил. Я слушаю не внимательно.
Мне не так важно знать все о его жизни. И от чего он сломался…

Мне важно, что во время разговора он касается бедром моего, потому что сидит достаточно близко. И эта дистанция его выбор — он нашёл меня этим вечером недалеко от парка в Гринпоинте.

Мне достаточно того, что иногда он касается моего подбородка сквозь маску носом… намекая.

Впервые он сделал так в среду.

Подошёл и боднул меня головой в лицо. И я… онемел и слегка растерялся. Как чертов деревянный мальчик, замер, не понял, что нужно.
Мой Папа Карло выстругал мои мозги из пробкового дерева. Тогда Паук осторожно дотронулся до края моей маски, все так же молча. И коснулся моего поганого рта своим.

В четверг он нашёл меня снова. И на этот раз я сам шагнул к нему и облапил всего. Кажется, это верно.
Он словами сказать не может, но ждет, когда я оголю свой рот и зажму между зубов его нижнюю губу. Такого приветствия у меня не бывало… или дело в том, что я не целовался с супергероями… маски придают определенный острый шарм запретных игр в анонимность… лучшее, сука, приветствие в моей жизни.

И… это все так хрупко и дико.

Мы просто сидим вечерами на крыше, целуемся, иногда лапаем друг друга… не больше.

Видит господь и все его апостолы, не моя это идея…
Я привык брать все сразу и побольше, пока не закрывается окно возможностей… но жопой чую, возможности пока даже не открыты… это за маской он был такой смелый.

Это выглядит так, будто увидев его лицо «официально», узнав его имя, я… типа мы вычеркнули тот рождественский эпизод.

Начали заново.

Будто не он трахнул меня в полной темноте… может и так. Может он — это уже не он, после всего, а я — не совсем я.
Мы, как незнакомцы — медленно знакомимся.
Будто по-настоящему, ага.

Как люди делают… какие-то нормальные.

Из-за Белого я вышибаю себе мозги дважды тем вечером субботы. Вернувшись домой. Снизу приходит новый сосед уточнить все ли в порядке, несчастный мужик.
Потому что Белый бубнит, что чертов Питер-паук сменит квартиру сегодня же… или повесится там в маленькой голубой ванной комнатке… только бы не видеть мое ебало еще раз. Что он потек крышей от какого-то неведомого горя, но за ночь одумается… не то чтобы я не смог найти его повторно зная не только лицо, но и имя…

Белый оказывается не прав.
Выкуси, мразь!

И в воскресенье мы пару часов невинно смотрим телек. Хотя я все еще в своем полном парадном прикиде… больше меня не поймать снятием маски под видом поцелуев… хотя и без них не обходится.

Паук засыпает башкой на моем плече… я беззастенчиво пялюсь на него… беззвучно шевелю губами «Пи-тер».
Я чувствую теплую тяжесть его плеча у моего. И теплую тяжесть в паху.
Мерзкие мотыльки резвятся под рёбрами.

Я осторожно перебираю его волосы… он вздрагивает во сне, такое бывает, когда вырубаешься быстро.
А я… размышляю, кто и что я…

У меня есть ответ. Ведь я сам предложил это решение…
Я его средство излечения от печали и подушечка для метафорических слез.
Я не идиот.

Не идиот, просто… чуточку жалкий.

Ну потому что… Мне достаточно и всего этого.
Это более чем щедрая сделка с судьбой.
Я малодушно не чувствую себя виноватым, ибо неясно еще — кто кого… использует. Не ебет, а использует!

Я знаю также, что тот факт, что я не могу сдохнуть в принципе впервые в моей жизни работает на руку… Даже мое ебало в нагрузку не портит результат.

Паук сидит в пятницу вечером на пятнадцатом этаже торгового центра, сумерки.
И он ещё раз уточняет:
— Как… как работает это?.. ну, твоя регенерация?..

Я хмурюсь. Хуевые вопросы.
— Давай я лучше тебе отсосу, чем нудеть об этом дерьме… заодно посмотришь, как, запишешь приемы и правила, мастер-класс…

— Заткниссссь, — шипит он, отворачиваясь.
Но вижу краем глаза, что улыбается.

Он дает мне себя трахнуть неделю спустя…
И это проходит бесспорно лучше нашего первого раза — и моего первого глобально. В конце концов, мне хочется, чтоб все вышло хорошо, а когда я задаюсь целью, то становлюсь очень педантичным… Хотя его трясет даже больше, чем меня зимой… Я очень осторожный. В количестве смазки, что мы израсходовали можно утопить пол Бруклина. Но все прошло хорошо. И я услышал, что он может стонать… я думал, он не умеет.

И потом я не сплю всю ночь, потому что смотрю в темноте на его лицо на соседней подушке. Внутри меня острое теплое… благополучие, которое я презирал годами, потому что не мог заполучить себе. Это не как с Нейтом… это так остро, будто… эммм «завёл котёнка» звучит идиотски, но похоже по ощущениям — ты берёшь ответственность за что-то трепетное, маленькое и хрупкое, что выворачивает тебе нутро. Если сделаешь что-то неправильно.
Это не про Паука физически… но морально — тысячу раз да.

Я и ответственность… бля.
И… мне приходит в голову, что я перегрызу горло тому, кто попробует с меня эту ответственность снять.

А я после этого осознания нахожусь весь день в таком странно объебошенном состоянии, потерянный и оглохший, так что Уизл советует мне не работать пару дней, подозревая меня в употреблении какой-то наркоты… которая на мне работает.
Спрашивает, поэтому ли я прирезал того наркоторговца, заказавшего парня, потому что он подсадил меня на что-то новое?..

О не, Джеки, это не что-то новое… все новое это хорошо забытое старое. Я снова подсел на суку-любовь.
А то я полагал, что слез с этого дерьма… Но! Как видим, бывших наркош не бывает…

Я знаю, что хороших вещей со мной не случается. Я жду пинка от суки-судьбы. Подружки суки-любви.
Разве не все мы так делаем, камон?!

Когда все хорошо, чертовы травматики начинают ожидать пиздеца, портя этим ожиданием хорошее время. Замкнутый круг.

Паук разрешает мне ночевать у него, когда мы спим… просто так — нет. Я его отвлекаю своим видом, говорит. То, что он становится «деловым» спустя пару недель — тоже хороший признак.
Он чертовски занятой… со своими сраными книгами, занудными журналами и вечным ноутбуком. У него пожилая тетя со слабым здоровьем, в Рождество она лежала в больнице, и он патрулировал неделю подряд каждый день, пока тогда не сорвался… В обычной жизни он… человек. Без приставки «Паук». Я наблюдая за ним, будто изучаю новый вид.

Но при этом…
Он облизывает мое лицо, когда я захожу к нему в чертову крохотную квартирку, будто это лицо обычного человека…

Ему снятся сны и он громко стонет «Бен-Бен-Бен»… я слушаю это тридцать секунд, пока ревность не выедает мне нутро.
Я трясу его и бужу. Внезапно приходит в голову, что с умершим другом у него было… поэтому он со мной так быстро…

— Это… мой дядя, он погиб пять лет назад, — шепчет Питер бесцветно, а я… чувствую себя идиотом, потому что спросил, был ли это его любовник.

Так выглядит обычная жизнь… она длится несколько месяцев.
Оно постепенно размягчает меня внутри. И даёт то, что никак не выходило получить с Нейтаном. Несколько месяцев в обычном мире это целая вечность для смертника в карцере.

Но оно не успевает превратиться в рутину. Для меня-то подавно.
Оно длится до конца августа…
До тех пор, пока он не упоминает несколько раз в разговоре какую-то Гвен. Прекрасную и умную. В невинном восхищении. Что-то про научные статьи и совместный проект.
Так как обычно он не упоминает никаких имен… Я делаю себе пометку. Этой мой первый звоночек, как в театре. Подобрать яйца.
Я делаю гордый вид, что ревность это удел слабаков. Потому что мой удел — одинокий суицид после того, как я возвращаюсь домой.

Но слово «Гвен» начинает мелькать в его разговорах все чаще, разъедая мне грудь своей неотвратимостью, даже если Паук сам не понимает, что происходит. Пару раз я язвительно спрашиваю, познакомит ли он нас на милом ужине с друзьями по четвергам… или пригласит ли ее в субботу к нам на ланч, и он умолкает.

А я думаю, что я старый размякший идиот… который прилепился к кому-то… на десять лет моложе в трудный период жизни, чтобы окончательно размолотить свое сердце в блендере… чтобы оно соответствовало моей коже… Не порядок, что внутри все целенькое при такой обшивке корабля, так?

И спустя еще месяц, дело идет к сентябрю — ровно год с нашей первой встречи… однажды… он ни разу за неделю не находит меня на крыше… а я как кретин жду его там с девяти до полуночи среды и пятницы.
Это забавный квест… по понедельникам я прихожу к нему, в среду он находит меня в Квинсе. Он любит этот район, там он провел детство. И я к вечеру тащусь на одну из крыш в спальном районе. Чтобы после дежурства он нашел меня.

Это становится для меня знаком.
Второй звоночек.

Костыль больше не нужен Питеру. Перелом сросся… Он был со смещение, поэтому потребовалось больше времени. Да, медицинская терминология хороша.
Он не находит меня в следующие пару дней также. Хотя и не знает, где я живу теперь. Я никого не пускаю в свои квартиры — слишком много следов ДНК повсюду! Во всех смыслах!
А я больше не выхожу на улицу. Пелена спадает с глаз.

Я собираю свои внутренности — и метафорические и, честно скажу, физические!.. Беа никогда еще не была так жестока ко мне…
Скажу вам, харакири — это не романтичная смерть!..

И я уезжаю на четыре недели в Белиз. Заварушка с местными и отличные чаевые за командировку… Никаких мыслей о супергероях и шумном Нью-Йорке.
Джунгли, Карибы, майя…
Я уверен, именно местные боги нашептывают мне на ухо новые идеи о смерти и вечности… колыбель цивилизаций, да?

Стоя у пирамиды Алтун-Ха — вечереет, никаких туристов — а я уже спасительно искупался в крови утром… я чувствую, что эти камни помнят многое.

Они помнят, как жертвоприношения были священны…

Я достаю нож, вспарываю свое левое запястье и выливаю в пыль пару унций своей крови. Этого мало. Но мне хочется, чтобы эти камни вспомнили вкус… им наверное тяжело, вечность стоять тут, сухими и забытыми.
Я буду также шагать по этому чертовому миру, пока он к черту не замерзнет от остывшего солнца — тысячу лет подождать всего-то…

Именно там мне приходит гениальная идея, как можно получить долгожданный покой…
Боже, это как графитовый карандаш, чтобы писать в космосе!..

Все гениальное — просто.

Chapter Text

Пламя лизнёт ладонь сквозь плетенье саржи:
«Милый, куда спешишь, на исходе день!.»
В этом племени нет ни святых, ни чертей,
Лишь фальшь и… ей пропитан воздух, и он смертелен.

Твои искры во мгле мерцать
не перестанут,
Вечность смотрит на нас сквозь твои глаза.
Я пытался быть шУтом, солдатом
— в карцер.
Смерть смеется, она, как обычно «за»…

Нажимай спусковой, придурок,
слёзы лить больше некому — всех ты уже пережил.
Гаснет в пламени очередной, мать же его, окурок…
Ничего иного, кажется, ты не заслужил.

Смехом взахлеб раскатится белый вторник,
ржавым росчерком пАхнет металл на скользком моем виске.
Я когда-то был твой безумный поклонник, нынче
выссу имя твое я на кварцевом, блять, песке…

В этой комнате сплошь мертвецы, как я.
Но недолго со мной им в компании прохлаждаться.
Хотя, если подумать, то кто мне из них судья?..
Кожа сходится первой, мышцам за ней не угнаться…

Я воскресну быстрей, чем христианский Лазарь…
Лишь секунда для вечности —
Выслушать тишину.
Иуда ведь закатил глаза, хоть и не был обязан…
Чем я хуже, мельком навещу жену.

Я здороваюсь с Буддой, жму Лакшми шестую ее ладонь,
Кали-юга мне шепчет на ухо — очнись, мертв внутри, не снаружи…
Как утопленник после бури, качаясь, ступлю на сушу,
Кожа гладкая снова, будто смерти не трогал ее огонь…

Первое, что приходит на ум — сладкая вата. Пустой дерьмовый унылый вкус. Без оттенков. Просто банально… Что мелкие дураки находят в этом. С тем же успехом можно пососать кубик сахара… или еще что пососать.

Вкус чуть пригорелого попкорна, который продают на передвижных ярмарках в захолустных городах Айдахо.
Какой мудак додумался делать его сладким, попкорн?..

Язык высох, прилип к нёбу. И именно в этом месте горячего липкого соприкосновения сосредоточился вкус приторного кукурузного жженого сахара. Или словно выпил бутылку чертова тянущегося кленового сиропа — всегда ненавидел эту дрянь, чертовски непатриотично. Никакого клена там нет. Сладость. Дерет горло. В то время как хотелось бы выпить ледяной воды. И смыть всю эту хуету со своего рта. Но придется терпеть...

Знаю, все соскучились по моим историям, правда ведь? Иногда они мелькают на периферии зрения, пока я не проснулся с утра, иногда мои мозги собираются после пули и тоже показывают мне кино.

Мы дружили с Томми Расселом со второго класса.

Знаете, это явление, когда лузеры сближаются? Типа по одиночке нас проще уничтожить. А темное клеймо отброса общества, непопулярного дает знак другим — он безопасен и так же выкинут за борт как и ты!

И словно ползучая плесень маленькие неудачники тянутся друг к другу, сплетаются в сеть, и вот их уже тайная тихая банда готова. Как грибница, что сообщается между отдельными своими частями невидимыми знаками. Подмигивания, записочки.
Мы никогда не вступались друг за друга — отвести глаза, пока кому-то на голову выливают стакан с колой. Иначе ты станешь следующим!..

Тшш, сегодня хоккеисты проиграли в дружеском матче соседней школе! Такой шепоток может прилететь на ухо утром среды возле шкафчика. Переводя на человеческий язык — значит сегодня всем ботанам грозят пиздюли, а мне заодно хоть и не ботан!.. Это значит нужно сматывать манатки быстрее — на урок математики.
Нужно быть осторожнее, особенно не появляться в соседнем кампусе, где находятся спортивные залы и маленькая ледовая коробка. Потому что тренер устроит им полный разнос в обед с разбором ошибок, и те кто побешеней не погнушаются пнуть мелкого, сорвав злобу.
Никакого сострадания, я понимаю… был бы сам популярным и высоким наверное вел бы себя так же!..

Томми всегда был тем, что заранее быстрее всех знал, в хорошем ли настроении вратарь Джимми Мэлрой. О, жестокий мерзкий гондон. В предпоследнем классе. Он лидер. Он задает тон и выбирает жертву обычно.

Томми же выше меня на голову почти. Очки, вечные рубашечки на все пуговицы, аккуратный сэндвич с собой, в бумаге.
Он никогда не берет обед в кафетерии — говорит, мать запрещает есть вне дома. У всех свои странности. Порой полярные.
Моя вот дает мне полтора канадских доллара обычно — этого хватит на маленький батончик с орехами и если повезет — стакан химозного безвкусного апельсинового сока, разведенного из концентрата непозволительным количеством воды… Я пялюсь на сэндвич, что тот разворачивает, он вздыхает «опять ветчина и сыр». Затем берет, ломает и отдает половину мне, я делаю то же самое с шоколадкой. Вот так и живем…

Томми мой первый друг. Если можно так это назвать. И нас связывает общее — флер неудачливых мелких задротов.

Нам одиннадцать, мы дружим уже два года. Хмурая осень ноября.

Мы сидим в углу столовой, на самом отшибе — на обед приходится минут сорок.
Быть может, придет Гордон, он подтягивается обычно позже, он старше на два года — но не настолько уныл, как мы, да и возраст. Иногда его зовут посидеть с собой чуваки из школьной газеты — и тогда он обретает кусочек сияющего чужого авторитета, и делает вид, что он знать нас не знает, чтобы не испортить потенциальную компанию. Он иногда фоткает для них.

Весь пиздец случается после урока чертового спортивного воспитания, тем же днем, после обеда. У Тома освобождение — его мама страдает какой-то гиперопекой. Вот бы моей хоть чуточку от избыточной ее!..

Я же обреченно переодеваюсь в форму — шорты и майка, чувствуя себя еще мельче и гнуснее.
Я один, и одноклассники не смотрят на меня, а одноклассницы кидают изучающие взгляды на выпускников, которые что-то выясняют с мистером Смитсоном — тренером по хоккею. Чертовы озабоченные куклы!.. Всего десять, а уже гнусно хихикают. За ними должна прийти холодная красивая и злая мисс Эндрюс, и забрать в соседний зал на гимнастику.
Кто бы знал, что я с большим удовольствием бы пошел туда же, вместе с ними. Чем наматывать потные круги, а затем безуспешно пытаться залезть вверх по канату, пока человек десять будет хихикать надо мной.

Моя задача на сегодня — выжить.

И внезапно — отчего-то сегодня мне приходит в голову, что если определенным образом захватить нижний конец веревки между лодыжек и подтолкнуть себя вверх, за счет упора… а не за счет силы моих тощих рук… Боже! Сработало!
Я смотрю с высоты восьми метров на маты вниз, на тренера, который скучает.
Не верю в свой успех!..

— Молодец, Уилсон, слазь давай…- бубнит он себе под нос.

Эйфория от внезапного успеха наполняет меня странным спокойствием.
Я и не лузер вовсе!
Я покажу еще этим уебкам!.. Что издевались надо мной последние полгода. Меня звали и червяком… и карликом. Но шибко не дрались — потому что в ответ я всегда дрался тоже.
Вы думали, что я полнейший неудачник! Пфф!.. Просто я как Кларк Кент скрываю свои силы! Потому что мне нужно блюсти анонимность. Но теперь — теперь, когда вы все увидели, на что я на самом деле способен!..
Больше не ждите пощады!

Этот дебильный монолог крутится в моей башке, пока я переодеваю старенькие кроссовки. Я чувствую мифическую силу в своих руках, ага!

Выхожу в сторону библиотеки — наверное Томми там, больше негде сидеть.

И подходя к нужному этажу — неуместно насвистывая в опьянении успехом — я вдруг слышу шум слева — там коридор, ведущий к лаборатории химии. Я любопытен — заворачиваю посмотреть.
Моим глазам предстает картина внезапная в жестокости. Так что я останавливаюсь и охаю.
Чертов Джордж Тент держит за шкирку Тома — очки съехали, и кажется тот жалко плачет. Так, как я не плачу давно. Как дети, кривя все лицо, не скрываясь.

Рядом стоит чертов уебищный капитан-вратарь и ржет.
Мэлрой. Самая распоследняя мразь.
Как тренеры руководствуются, выбирая таких отморозков капитанами? Типа у него есть характер?.. В этом суть? Вертел я такой характер…

Троица не заметила меня. Джордж тянет руку, дергает и отрывает карман у рубашки Томми, пуговица звенит по полу.

Я замираю… я могу еще скрыться…
…могу сделать вид, что долго искал Тома…
…что задержался на тренировке…
…что ушел домой без него, забыв о встрече…
…или погулять пятнадцать минут и прийти позже, помочь Томми умыться, и вместе пойти домой, пряча от него глаза.

Можно придумать миллион вариантов, почему нужно пройти мимо. Мое вмешательство ни к чему не приведет — говорю себе я. Нас просто поколотят обоих — уговариваю я себя. Мама лишит меня денег на обеды на неделю, если с моей рубашки отлетит хоть одна пуговица… молю я сам себя.

Внутри поднимается горячий липкий страх. Я падаю в него спиной.

— Томми, что случилось? — жалко и тоненько говорю я и делаю шаг в коридор.

Джордж резко оборачивается, отпускает ворот Тома.
Тот валится на задницу, стонет.

— Глянь-ка, твоему дружку тоже хочется получить пару пинков! — гогочет он.
Тент нападающий. Нападающий в хоккее — чертова элита. Я же сейчас как мелкая букашка перед павлином.

— Нам не нужны проблемы, мы пойдем домой, — говорю я вежливо.
Иногда подобный тон срабатывал с пьяным отцом. Но он должен был быть очень пьян.

Мэлрой-вратарь отлепляется от стены — он тощий и высокий, командная толстовка на нем болтается — ему не нужно иметь мышечную массу для стычек — его задача — быстрая реакция на шайбу и уверенное катание, все. Но в гадких внимательных оскорблениях, затейливых шутках и жестокости ему нет равных.

— Ты посмотри… маленький педик вступился на защиту своего друга!.. — тянет он.

Я хмурюсь. Педиком меня еще не называли. Обычно только мудилой и мелким уебком.
Я знаю, что вляпался по самые помидоры. И сам в этом виноват.

Мэлрой и Тент отвешивают мне пару тумаков, когда Джимми пытается схватить меня так же за шиворот, я резко разворачиваюсь и случайно попадаю ему локтем в нос — раздается вопль ярости.
Я слышу треск своего рукава.
И после этого мне прилетает удар в ухо — звон и оглушение. И еще пинок прямо под задницу… больно, унизительно, но не смертельно.

С возмущением Мэлрой дотрагивается до носа, видит след крови и шипит, что уроет меня позже…
Волна отхлынула, я знаю. Такое обещают под конец. Я хрипло дышу на грязном полу.

Спустя десять минут я с трудом поднимаюсь — ломит ребра и голову слева — туда, куда прилетел удар. Томми смотрит на меня с ужасом.

— У-уэйд, у тебя… кровь из уха, — мямлит он.

Касаюсь мочки и впрямь замечаю. Ну ладно, бывает, что уж. Зато эт сразу отпугнуло этих уродов — побоялись, что ударили меня до сотряса. Одно дело поколотить слегонца — и другое отчитываться перед директором, особенно при такой разнице в возрасте и росте. Очевидно, кто жертва… Так думаю я.

— Ой, похер, видал, как я вмазал Джеймсу в нос? — самодовольно бормочу я, охаю, поднимаюсь, отряхиваю штаны. — Мне кажется, во мне проснулись супер-силы… я сеня на канат залез доверху, прикинь?!

Томми смотрит на меня как на дебила. Глаза его красные, нос мокрый.
Я ощупываю манжету рубашки — она порвана. Дерьмо.

— Тебе придется делиться со мной обедом следующую неделю, чувак, — говорю я, размышляя отделаюсь ли неделей. Или просто спрятать рубашку, чтоб мама не заметила?..

— Заметано, чувак, — бормочет он хрипло. Тоже поднимается. — Эмм. надо… учебники мои достать…

— И в чем проблема? — я незаметно щупаю задницу — пнул меня Мэлрой знатно.

— Сходишь со мной? — спрашивает он. Затем наклоняется и поднимает оторванную пуговицу от своей рубашки, кладет в уцелевший карман. — А то… они закинули их в женский туалет, — бормочет он, смущенно. — Вдруг там кто есть…

Вечером мать Мэлроя-вратаря звонит моей.

И долго орет в трубку, что я сломал нос ее сыну. Точнее не сломал, а сдвинул перегородку!.. Что только малолетний отброс, воспитанный нищим отребьем, может вести себя так!.. Что на следующей неделе матч, и если ее сын не сможет нормально дышать, то пропустит шайбу!..
Трубка шипяще орет на ухо в седеющий висок мамы. Она лишь кивает и кладет трубку, дожидаясь паузы. Я холодею.

Мать долго пялится на меня на пороге комнаты, взгляд ее белесый и прозрачный — как у меня самого.
Не говорит ни слова, смотрит на мое левое ухо — но я тщательно умылся, там нет следов, вроде. Затем подходит ближе, я вздрагиваю, но она лишь тянет за шиворот мою рубашку, я быстро испуганно расстегиваю пуговицы на животе, не задавая вопросов.
Она молча уходит, уносит рваную рубашку, не говоря ни слова.
Утром на коридорной тумбе меня ждут привычные полтора доллара разными монетками.

Мы дружим с Томми Расселом до следующего лета.

Потому что после того гнусного лета, мы встречаемся у ворот школы… Как делали предыдущие два года. Он уезжал в Онтарио к бабушке и дедушке, поэтому мы не виделись все три месяца. И не настолько слюнявые друзья, чтоб перезваниваться. Мы мужики, да.

Я подхожу ближе… и с каждым шагом замедляюсь, будто приближаюсь к чему-то ужасному.

Томми вырос почти на голову, на нем больше нет очков почему-то. На нем яркая спортивная куртка, модная… и никаких рубашек. Это… кто-то другой. Явно не Томас-очкарик.
Я же… вырос на четыре сантиметра. Это все. Я пытался распрямиться у чертовой линейки на дверном косяке. Нихера. На мне все те же шмотки и штаны, которые становятся коротковаты, когда я сажусь, демонстрируя всем мои голые лодыжки. В моем кармане звенит мелочь на обед. Я все тот же. Вы понимаете, да?..

Томми смеряет меня удивленным взглядом, неловко кивает в приветствии. А затем отворачивается и поспешно уходит в здание школы, будто что-то срочное забыл. Слова мне не сказал.

И я думаю, что на этом наша дружба закончилась. Я оказываюсь не прав.

Потому что наша дружба заканчивается, когда месяц спустя мерзкий новый капитан хоккейной команды ловит меня после спортивного часа… я затупил и потерял свои брюки, потому выхожу последним, в одиночестве.

Меня поджидают трое — Тимати Росс, капитан, еще один новенький, которого перевели… и… Томми. Мой бывший дружище.
Он смело смотрит на меня своими глазами без очков.

— Ох, Уилсон-тупица сегодня закопался?.. — говорит Росс.

Я не знаю, откуда тот в курсе моего имени, я не особо ботан, так что эпитет «тупица» наверное подходит. И у меня есть только одно подозрение, откуда ему известна фамилия… Том всегда был умником, да. Списывать давал…

И когда сначала двое придурков из команды ударяют меня в солнечное сплетение… я просто теряю воздух из легких.

А секунду спустя Том… говорит им «подержите его руки, а то сломает мне нос», и когда они меня ловят в беспомощный захват — подходит и ударяет меня с размахом кулаком прямо в живот — так сильно, что я не могу вскрикнуть, так сильно меня еще никогда не били.
Так, что меня скручивает от боли…
...в глазах темнеет, сгибаюсь… пытаюсь поймать воздух ртом… и внезапно меня рвет — наверное желудок сократился от этого удара… и я блюю на собственные кеды…

Крики отвращения и смех раздаются со стороны, мои руки мгновенно отпускают.
Но в глазах моих потемнело, я стараюсь не упасть на пол… никого не вижу. Только помню выражение ненависти в глазах Тома… неясно, отчего я ее заслужил.

Я становлюсь высоким к предпоследнему школьному году, в шестнадцать.
Охуенно. Лучше поздно чем никогда, да?
За одно лето и осень набираю восемь килограммов и почти пять дюймов ввысь… все вещи становятся мне малы разом. Будто гормон роста мне кто-то подмешал в утренние хлопья… И процесс идет дальше. Просто медленней.

Я все такой же непопулярный. Только теперь меня скорее опасаются. Хотя я стараюсь не светиться в драках.

На осеннем наборе в запасной состав хоккейной команды — выпуск ушел и нужно было много народа, объявили открытый просмотр — я решаю попробовать — один раз раньше катался. Я рисковый и нехера терять.

Мне дают запасные коньки из школьного инвентаря, самый большой размер.
Слегка маловаты, но пойдет, нога тоже выросла. Приходится подгибать пальцы, отчего я неуклюжий более, чем мог бы. Старый отцовский свитер я натянул поверх куртки. Новых зимних вещей я не купил, из старых вырос.

На поле еще с десяток желающих, столь же неуверенных, как балерины на прослушивании. Вратарь стоит, закрыв лицо сеткой шлема — думает ему не пригодится — новички и по шайбе-то не попадут. Все по очереди бьют по выстроенным в ряд шайбам. Это один из раундов, на меткость.

После третьего чувака, который поскальзывается и падает с воплем, в попытке попасть по шайбе… вратарь ржет и поднимает сетку шлема… в превосходстве и издевательстве над новичками.

Я пялюсь на знакомое лицо мгновение…

Но в целом я мало удивляюсь. Я вообще такой, не удивляющийся, а чуть отмороженный.
Неудивительно — температура в помещении почти ноль. Каток изъезжен, ради отбора не стали его заливать — соплякам и так сойдет.

И когда наступает моя очередь, я расставляю пошире ноги для опоры, так кажется в ебаном гольфе стоят… а затем как полоумный со всей дури ударяю по шайбе с посылом вверх, подкидывая самым концом клюшки…
Раздается дикий вопль, Томми валится в сетку, лед окрашивается красным…

— Чертов мудила!.. — в соплях и слезах орет он. Он вообще как резаный орет.

Суета, из-за ограждения выезжает помощник тренера!

На меня орут что я тупой идиот!..

Потом тренер орет, чтоб позвали врача. Томми поднимают — по его пути следует вереница капель крови.

Я сдерживаю улыбку.

Затем отворачиваюсь, направляюсь по льду к дверце в ограде, противоположной от той, в которую все направляются, забава вышла неплохой.

Жаль, попал с первого раза… надо было использовать все свои пять шайбо-пуль. Но так как хуй его знает, как это делается, случайно вышло с первого раза. Надо было потренироваться.
Вот это я везунчик!.. Ебаные супер-силы точности?

Ковыляю к скамейке, на жмущих коньках, чужих.
И когда я расшнуровываю правый, ко мне подходит помощник тренера Смитсон, и говорит:

— Так, Уилсон, ты сможешь купить себе коньки?..
Он хмурится, смотрит на меня, как на бревно.

— Чо… — переспрашиваю тупо. — Нахера…

— Не выражайся, твою мать!.. — бормочет он для профилактики беззлобно. — Коньки себе позволить можешь?.. Если с прочим барахлом можно придумать, то коньки должны быть в самый раз…

— А как же…- я сглатываю, растеряв злость. — Как же Рассел со своим носом?..

Они что, не станут звонить моей матери и жаловаться, что я все еще моральный урод?
Не то чтобы меня это пугает. Она больше не осмеливается орать на меня — наверное мой рост повлиял, хотя я никогда ничего и не думал типа… ударить в ответ…

— Ну… ты же случайно?.. — с намеком тянет Смитсон. — Нельзя снимать шлем, если ты на поле, сечешь?..

Внезапно мне приходит в голову… что спустя пять лет издевательств… после того, как таким образом отмазывали талантливых игроков команды от всех проблем… Эта эстафетная палочка перешла ко мне. Неуязвимость.
И в приоритете между предательским слизняком Расселом на воротах… и молчаливым тупицей Уэйдом Уилсоном… после одного удара, взрывное выступление… они выбирают меня.
Я на данный момент в пищевой цепочке выше.

— Когда-нибудь играл ранее? — с азартом смотрит он на меня. Я молча мотаю головой. — Как насчет нападения?..

Если бы дьявол существовал, он наверное говорил такими же фразами. Вот чем можно соблазнить семнадцатилетку, бывшего непопулярным пять лет в школе.
Я покупаю коньки на выходных, устроив такой скандал матери, что она потом рыдает в ванной полчаса. Я покупаю также защиту вместо того, чтобы купить себе новых шмоток — плечи, щиток, наколенники. Если я готовлюсь к бою — то не до жиру, нахуй вашу моду. Я трачу все заработанное за лето на экипировку. Потому что это важнее.

Но главное я добился своего.

Или дело в генетике?.. Что приберегла свои дары до моего пубертата?

Светлое время — та осень и зима.
В это время мне почти неохота помирать. Я ловлю на себе в столовой взгляды пары девчонок — потому что мой социальный статус устремляется вверх со скоростью сверхзвуковой!.. Особенно с учетом того, что я был на дне. С удивлением понимаю, что Томми-бедный-уебок боится меня… Он старается не пересекаться со мной в раздевалке.

Несколько месяцев я играю в запасе, и участвую в одном выездном матче, успешно… я забиваю шайбу в первом тайме… За меня никто не болеет — я добирался до стадиона на автобусе, сам, со всем своим барахлом.
После чего у меня случается первый секс — с Марси Джулс — которая умоляет меня надеть форму, прежде чем мы начнем! Это сейчас я понимаю что это странно, но девственники не выбирают!.. Боже, что если мои девиации и маски пошли оттуда?..

Все хорошо до следующего выпускного года… пока не сваливаю в армию, ебанувшись от моих родичей…

***
Возвращаясь в настоящее.

Стоит отметить, что плана не было. Ну, это как всегда. Ведь если у тебя есть чертов план, а ты объебался — ты выглядишь дебилом, не умеющим составлять планы.

А если плана не было, и ты попал в дерьмо — то ты просто разпиздяй, которому было лень… в следующий раз составишь план, и выйдет лучше!
Если же вышло внезапно отлично — без плана, то ты просто чертов гений, везучий Эйнштейн без среднего образования!..
И так по кругу… всю мою жизнь.

Конечно присутствовала комичность ситуации. От того, что происходило в замусоленном подвале.

Вообще подвалы должны перестать фигурировать в моей жизни!

На лице того заикающегося занудного мудилы — оно уже почти истерлось из поврежденной префронтальной с ее нейронами — оно, ебало его, еще не успело отправиться в склад с долговременными воспоминаниями, как и его малозначительное имя, потому что мелькающие лица я не запоминаю…
Открою секрет, детишки. Их никто не запоминает — у зрительной оперативки есть ограниченный объем. В среднем четыре объекта.

Объект 1.
Назовем коротышку-крепыша, что пялит на меня свои латинамериканские глаза — Карлос. Дерьмо. Попахивает ксенофобией? Это от меня, или обосрался кто-то из присутствующих?
Политкорректные шутки никогда не были моей сильной стороной. Моя сильная сторона — musculus gluteus maximus, обтянутая красной кожей. Большая ягодичная.
На Карлосе белый халат, словно он врач. Это нервирует…

Я сегодня просто воплощение доктора Спока, укушенного Фрейдом. Если лекция о физиологии была полезна — передайте деньги в корзиночку для пожертвований на заднем ряду!..
Так вот, в концепте приоритетов, имен на программке, списка актеров в титрах — Карлос, пусть я и забыл его грешное имя — играет главную роль!

Объект 2.
Плексигласово блестит на меня крышкой. Защитная дверца-перегородка камеры — которая пугающе похожа на ту, бескислородную капсулу. Ууух, какие флешбеки приготовил мне сей дивный вечер.
Гипербарический вакуумный кошмар, что терзал меня долгими днями, спасая мне жизнь, пробуждая мутацию.
Жизнь эта иронична — теперь я тут, чтобы вернуть должок! Выкуси, сука, реверс!..

Хоть это и несколько иная камера… удобная ли она?.. Как в ней долго лежать, если нет?..

Объект 3.
Чемоданчик с бумажками, кокетливо прислоняется к моей голой лодыжке — потому что штанину оторвало, пока я его забирал, обещая показать скрытые блага единственному и неповторимому свидетелю и моему напарнику. Карлосу, ага.

Вы спросите про четвертый объект в моей визуальной памяти?!.. а его нет!.. В среднем у нормальных людей четыре, но у меня поместилось лишь три важнейших!..

Загадочное название CrioCont… вот все, что мне известно об этом месте. Чертова Дакота. Подальше от Большого яблока — там все проклято.

Ладно… это пиздеж.
Сомнительные аферисты, наживающиеся на умирающих.
Ученые, продавшие душу?
Так вам понятней? Тоже нет?.. Ну тогда мне придется разжевывать слишком многое.

Если нельзя уничтожить чертово тело, которое восстанавливается из любой своей части… нельзя раскидать эти части, чтобы мироздание решало, из какой растить дальше остаток.
Нельзя взорвать голову, потому что тогда отрастает новая!..
Нельзя раствориться в кислоте — потому что все равно просыпаешься, рядом с высохшим чаном, спустя неделю!..
Я все это перепробовал вначале, не держите за идиота!..

Тогда можно что? — Правильно, прилечь остыть и отдохнуть, как продукты в холодильнике.
Ведь так?.. Тот же сон, просто подольше… не семь часов перед рассветом… не вздремнуть часок после южной сиесты.
А вырубиться на чуток побольше!..

Например на сотню лет?.. как вам такое?.. Думаете не сработает? Но как узнать, если не попробовать.
Судя по тому, что заявил Нейт, у меня что-то сработало. А значит я, как Эддисон, лишь должен попробовать тысячу способов, как НЕ умереть, чтобы потом найти способ как это сделать.
Я просто должен стать терпеливым.

После того, как ошметки моего размякшего сердца собраны, я решаю стать ученым «по смерти» и посвятить себя поискам тишины… ага.

— Карлос!.. Если ты наебешь меня — поверь, туго тебе придется!.. — бормочу я в маску.

— Мистер Пул, я точно не Карлос! — бормочет тот вежливо. — Я професс...

— Ты же понимаешь, что перевод на твой счет будет происходить автоматически, пока я без сознания? — продолжаю я, подходя к пугающей камере. Бррррр. — И если я очнусь — то первым делом убь… эмм — первым делом отменю эту абонентскую подписку, ага?

Тот кивает.
— Меня зовут профессор Митчелл, и мы с вами подписали контракт по срокам хранения! — напоминает он.

— У тебя есть независимый источник питания и доверенные лица? — уточняю я.

— Вы… вы же читали контракт и приложение, там все написано!..

Ах да… кто читает ебучие контракты мелким шрифтом до конца?.. Поднимите руки, детки? Что? Никто? Не вижу!..

— О, конечно, — вежливо киваю я. — Эмм, если у вас сменятся условия… или что-то произойдет еще — я оставил контакты поверенного — если он не сопьется раньше, у вас есть десяток лет на дипломатические правки!.. — я указываю на кейс.

С баблом и контактами Уизла.
Еще в качестве бонуса я приложил пару фоток с последних заказов! Даже принтер для этого купил — чтоб не пугать служащего ателье — чтобы ребята понимали, что я могу сделать, если проснусь…

— Окей… Карлос!.. — забываю его фамилию, черт.
И с этими словами я залезаю внутрь капсулы. Она похожа на челнок космического корабля. Сплошь провода, ни одной кнопочки.
— Эмм… мистер… мистер Пул, нужно снять одеж…

— Вот уж хер уж!.. — зло рявкаю. — Делай свое дело и не лезь в эти мелочи!.. Все и так сработает.

Все эти вульгарные медицинские рубашки на трупах, что ждут, когда их разморозят в будущем и вылечат их неизлечимые болезни… фээээ.
Не мое, эти рубашечки.

Дверца с шипением закрывается — Карлос хмурый, будто я не подогнал ему триста тысяч авансом. Неблагодарный говнюк.
Температура должна опуститься плавно до -272,45 C, это максимум… тьфу бля минимум! — в криогенных установках.
Раздается шипение. Изо рта вырывается пар. Я нащупываю Беа с Артуром, сдвигаю их вбок — чтобы не замерзнуть в неудобной позе.

Вот так и проведу сотню лет — среди тех, кого заморозили живьем. И меня щас тоже заморозят.
Какой будет мир?
Сдохнет Уизл… Ал… Трамписты?
Паучок тоже сдохнет…
Ну, что уж… так или иначе, больше мы бы и так не увиделись. Какая разница?..

Темнота.

Когда во второй раз до меня доносятся признаки живого мира… неясно сколько прошло времени. Сплю я или бодрствую… фоном слышно чье-то бормотание. Недоброе.
Будто моя матушка по утрам, когда я собирался в школу…

Я слышу слабый шум снова… пытаюсь раскрыть чертовы липкие веки. Наверное так себя чувствуют люди в коме. или когда выходят из нее. Ты вроде и в отрубе, и жив, и вроде почти мертв. Чистилище.

Сначала был свет.
Ну просто ебаный Старый завет…

Свет резал то, что было моими глазами. Что за хуевые сны?.. Почему бы всем просто не отъебстись.

— …сказал отъебстись?.. — шипит кто-то.

— Угу…

Почему мне не могут сниться голые прекрасные девы?..
После этого кажется что что-то легонько касается моего лба. Чертовы крылья мотыльков… Света становится больше. Звук падения. Возня.

— Кто это? — шепчет первый голос. — Что за дерьмо с ним…

— Это он… — отвечает второй. Он не шепчет. Его голос металл. Сухой бесцветный.

Это все незнакомые слова, буквы и голоса. Они не имеют смысла. Можно оценить только интонацию и звук. Один громкий, другой шипит.
Смыслы кружат в голове, но будто пьяный, не ухватить суть. Будто все нереально, оно какое-то скользкое и призрачное. Мысль скачет с одного на другое, никак не сфокусироваться… не сосредоточиться, только что думал, а уже вынесло на другую орбиту, и не вернуться…

Будто ток ударяет в позвоночник… боль от шеи прошивает вниз, в лицо.
Я раскрываю глаза… режет свет. Боль, и слезы текут…

— Ты что, током его ударил?.. — говорит первый.

— Это северная Дакота, тут такое нормально, думаю.

Спустя мгновение становится четче — предметы темнеют, проясняются. Фокус наводится…
Я смотрю на седого мужика перед собой, он нависает надо мной, изучает как подопытного. С искусственным глазом… не могу сообразить, что происходит.

— Доброе утро, красавица, — говорит он прохладно. Затем дергает мой затылок.

И я понимаю, что он убирает руку от моей шеи. Это… он что делал?..
В голове вертится что-то знакомое… Из букв и осмысленного… на дне. Нужно просто разогнать туман, который мешает собрать из знаков смысл. Мои ладони начинает жечь — будто я обгорел на солнце.

Нейтан.

— Тты… — этот каркающий звук тоже всегда был моим голосом. Сладость попкорна все еще на моем языке.

— Оно еще и говорит, — раздается с противоположной стороны, саркастичное.
Я поворачиваю голову… и вижу красное и синее, пятнами.
Человек-паук. Эти символы собираются воедино быстрее. Чем с Нейтаном.

— Как такое вышло? — красно-синее говорит Нейту. Пялится.
Я пока пытаюсь пошевелить ступней… отчего-то они не чувствуются — будто ниже пояса меня нет…

— Кто его разберет, наверное, это временно?.. — спокойно отвечает Нейт.

Я же собираю надежду в кулак, чтоб мой голос вернулся тоже. Лицо начинает печь, губы горят, глаза слезятся — что это за последствия?..

— Вы зачем все испортили… — хрипло бормочу я. О, уже лучше. — И как нашли…

И тут красно синее не выдерживает, а начинает шипеть.

— Это мы все испортили, да?.. Слабохарактерный кретин!.. — вот что кидает Человек-паук в меня, размазанного и слабого.

Ноги начинают теплеть… я кидаю взгляд — вижу, что на красной ткани костюма лежит конденсат, будто водой меня поливали. Беа с Артуром справа. Все по-прежнему.

Волны жара и холода поднимаются к голове, я поднимаю дрожащую руку. Чтобы протереть мокрое лицо, зрение нечеткое, капли на веках… тру брови, чешу лоб, в глаз что-то попало… наверное ресница, жмурю левый, пытаюсь ее нащупать.

И вдруг, осознав это, я отдергиваю руку от своего лица.

— О, ты посмотри на него, — говорит Паук.
А затем он подходит ближе, что-то поднимает, раздается звон, будто нечто металлическое уронили на пол, и он тыкает мне в нос каким-то медицинским хромированным подносом. Почти вплотную подносит к глазам. Смазанное зрение - слух отложило раньше.

Когда я смотрю в отражении в лицо незнакомца — с волосами, бровями, ресницами и ровной кожей… все что я могу это... заорать.
Примерно такая ж реакция была, когда я увидел себя тогда… перестав быть этим незнакомцем.

— Ну что, удачный опыт мезотерапии, полагаю? — Паучок кидает поднос мне на грудь и отворачивается.

Я точно не решусь повторно посмотреть… Если б я знал, что заморозка может вернуть мне мою шкуру… Боже!

— Сколько… я спал?.. — говорю я, осипший.
Все еще дико хочется пить. Сладкий вкус наверное это последствие, как и обезвоживание.

На этот невинный вопрос Нейт кидает на меня нечитаемый взгляд, а затем косится на Питера Паука… который ссутулившись, качает головой. Будто вляпался в говно на улице!

Затем он вздыхает, тянет свою маску вперед, волосы, освободившись, растрепанно торчат в стороны. И он поворачивается ко мне… А я замираю, пялясь в его лицо.

— Шесть лет, — говорит он ровно.

На его висках я внезапно четким зрением вижу несколько седых волос… подбородок покрыт трехдневной щетиной. И… Питер выглядит потрепанным.

— Чч-то… — это все что я могу ляпнуть.

Но Нейтан находит что-то шуршащее рядом с собой.
— Ну, с учетом того, что ты намеревался вырубиться на сотню лет, мы еще быстро справились!..
Он держит в руках бумаги. Что это? Контракт?..

Спустя несколько часов абсолютно злой Паук… который старается не пялиться в мое новое-старое лицо… кидает мне на колени еще какой-то обрывок.
Я переворачиваю его, подношу к лицу. С него на меня смотрит смуглая темноволосая девчушка… Лет десять наверное?.. Не силен в детях и их особенностях!

— Эээ… очень мило! — говорю я вежливо.

Что еще можно сказать на фото незнакомого ребенка и котенка?..

Я пялюсь по сторонам, мы в пыльном помещении выше подвала, офис, ни единого человека, в подвал вела бронированная дверь… сижу на стуле и пью воду. Они дали мне время прийти в себя — видно заметно, что мозги еще не восстановились полностью, пробелы в памяти… Нейтан сказал, что найдет тачку и вернется.

— Знаешь, кто это?.. — говорит Питер вкрадчиво. Он неловко натянул маску Паука обратно, прячась от моих глаз.

И в этой его вкрадчивости я чувствую подвох.

— Нну?..

— Это твоя дочь, Элеонор, — говорит он.

Слова снова перестают поступать мне в мозг. Наверное, повредился бОльший участок, чем я полагал. Регрессия эта не восстановится…

— Нет у меня детей!.. — уверенно отвечаю. Вот уж.
Такого мне еще не предъявляли. Я всегда предохранялся раньше… вроде. Дерьмо!..

— Есть-есть, — отвечает спокойно Человек-паук. — Что за дерьмовый отец, что пробыл все детство дочери в морозилке?.. — он звучит до невозможности довольным.

— Ты с чего это…

— Ее мама — Кармелита Камачо, мы с Нейтаном нашли их, полагая, что ты можешь быть где-то поблизости!..

Я вдруг чувствую, что к горлу подкатывает тошнота… вся прохладная вода, что я только что выпил. Поднимается вверх. Роман с Кармелитой нельзя и романом назвать — это длилось неделю!.. От такого… как оно могло?.. Я больше не слыхал о ней, с тех пор, будто она переехала!

— Как… как вы определили это? — шепчу, как идиот.

Питер будто рад потрепаться о подобном, как фокусник, рассказывающий о смысле фокуса — проделанной работе.

— У Нейта есть генный анализатор, как радар… его устройства я не сильно пока понял — но это как настройка по телепатической связи с носителем определенной цепочки. Что-то вроде как у людей X, но на минималках, лотерея. Он сказал на тебе оно, например, слабо работает… только показывает, что ты жив, поэтому он был уверен, что ты рядом. А потом он загрузил часть твоего ДНК, расширив поиск… и сигнал привел нас в Иллинойс… к ним.

Повисает пауза, в которой я чувствую отвращение. Не знаю к чему. К миру? Зачем меня разбудили эти мерзавцы.

— Значит, если в своей смазливой новой башке, ты пытаешься сейчас придумать способ, как продолжить свои суициды, то мы с Нейтаном сваливаем отсюда без тебя… и не вздумай знакомиться с Элеонор, кстати, нахрена ей такое… Лучше пусть вообще не знает, думает, что из пробирки… Тащились в такую даль, выбрал поближе к родине?..

Слова его бьют по лицу. Так что тошнота отступает. Подальше от него я выбрал.

— Ты что-то такой стал бесцеремонный!.. — неловко бормочу.

Он вздыхает, устало.
— Я тебе больше не сопляк, Уилсон! — жестко отвечает он, внезапно назвав по фамилии, как в чертовой армии. — Мне тридцать два… но морально — полагаю, старше тебя на десяток лет!..

Я сглатываю, внезапно ощутив странную нервозность. И волнение. Мне хочется надеть маску, потому что мое голое лицо все еще некомфортно.
Осторожно касаюсь волос… Какой пиздец. У меня есть волосы… и брови.

— Как… думаешь, я надолго такой?.. — неуверенно бормочу, переводя тему. — Эмм… и как тебе, кстати оно, ну…
Я имею в виду свое лицо.

Тот хрипло хохочет вдруг. Не звонко и юношески.
— Господи, я уже и позабыл… на смертном одре будешь подкатывать яйца ко всему, что движется!..

Ответить на это нечего. Только от смены расстановки сил… и того, что Питер такой чужой и уверенный… И красивый теперь иной красотой. Серьезной и хрупкой… Суровой. Не детской, как раньше…
И мое неуместное лицо… Которым теперь не выходит гордиться, отвык.

— Показать тебе фото… моей дочери? — говорит он серьезно.

Внутри замирает. Я был готов, что когда очнусь — все они умрут, да. Города перестроятся, я очнусь в новом мире, чужом. С чистого листа начну.
Без знакомых… я не был готов, что как коматозник выпаду из реальности и очнусь — у всех счастливые семьи и жизнь!.. Все стареют и пока живы… счастливо живы без меня. Это не эгоистично!.. Просто логично же.

— Покажи, — сухо говорю я. — Ну… ты посмотрел на мою дочь, господи-боже, да, так что… честно…

Тот тянется за спину, будто там есть карман.

А затем достает оттуда сжатый кулак и показывает средний палец…

— Мудила ты конечно тот еще… нет у меня детей, — и он выходит на улицу, оставляя меня одного в помещении.

Это тоже новое в будущем мире — Питер выражается такими оборотами?.. Я — да, но он…
Он командует и ругается?..

Как они встретились с Нейтом?.. Что… Что они делают вместе?..

***

Паучок бросает нас с Кейблом в тачке, сказав что хочет жрать. И нужно купить чего-то в дорогу.
Мы едем к припаркованному кораблю Нейта на окраине города. Пути минут сорок. Я пялюсь в окно, не вижу летающих машин - видимо шесть лет это мелкий срок!.. Разбуди они меня через тридцать, планету было б не узнать!..

— Нашел в твоей старой квартире записку от Человека-паука, что ты назвал его мной, когда кончил…- сухо кидает Нейт свою водородную бомбу в салон.

— Да еб-твою!.. — прерываю окончание «…в рот».
Я помню ту записку, потому что она висела у меня перед глазами с полгода.

— Ты… с чего взял, что это про него… такие инициалы могут быть у кого угодно!.. Сэм Мартинес, например, — ворчу я. — И зачем вы объединились… Чтобы достать меня этим клубом «бывших»? Еще и ребенка потенциального приплели…

Я злой, растерянный, как размороженная рыба буквально. Натянул маску обратно, чтобы они не видели моих глаз.

— Это твоя дочь, а не потенциальная, — говорит ровно Кейбл. — Питер хотел найти тебя так же, как и я… Стоит выбирать мотивированных союзников на пути к цели. Я знаю твой вкус, ты любишь людей со способностями…

Я замираю. От двусмысленности посыла. И про Паука…
Из жалости хотел меня найти, или что?..

— И… что теперь? — бормочу я. — Теперь тебе нужна от меня помощь?.. Зачем тогда было будить меня сейчас?!.. Поставили бы холодильничек со мной себе в гостиную и…

— О, мне и не хотелось тебя будить, это не я, это Человек-паук, — ответил Нейтан бесцеремонно. — Он хотел компенсации за поиски, и как он выразился «лживый мудак услышит правду»…

Я поежился от нетипичности фразы. И от нелогичности — зачем Питеру было…

— Если тебя интересует, почему ты так выглядишь, — Кейбл тем временем продолжает лекцию. — Я полагаю, что долгое время твоей регенерации не приходилось бороться с болезнью, потому что раковые клетки остановили свой рост на эти годы… но регенерация не могла остановиться, иначе ты бы умер, она продолжала работу.
И вышло так, что залечила то, что не успевала ранее — то есть у фактора регенерации фора… Но лучше спроси Питера, он ученый…

Я сглотнул. Питер ученый?.. Регенерация?

Это значило, что эффект лица временный.

Нужно ли успеть познакомиться с темноглазой Элеонор?
Проснусь ли я однажды самим собой, утром? Уродливым и больным?..

***

Спустя неделю в Нью-Йорке… вы бы знали, как скучал, пусть и во сне… Я сижу на крыше магазина на 182-й.
Вечер опускается на город.
Позади слышится шорох — резко вскидываю руку…

— А, это ты… — бормочу я неловко.
Питер подходит ближе. Встает слева в позе героя, со скрещенными руками. Молчит.

Нейтан после моего идиотского потока шуток уточнил, ревную ли я их друг к другу, после того как сам себя выключил из реальности на несколько лет. Я прошипел «как-ты-смеешь», а он просто ответил, что Человек-паук живет один.
Они нашли меня, кстати, когда умер несчастный псевдо-Карлос, устроивший холодильник с трупами… Счет его заморозили — ирония, и его племянник не смог перевести аренду на себя, и затем связался с Уизлом… который до того ни сном ни духом не знал где именно я… Питер все это рассказал мне это по пути домой, закидывая орешки в рот.

И… я всю дорогу молча пялился… потому что… не могу жить на этом свете, не имея никакой черт возьми надежды… и что если новый Паук вселяет в меня горячее и нервное чувство… вновь. Что если за эти годы он успокоился от своих приключений с прекрасными нимфами… и стал… эммм — таким же почти, как я — мрачным и желающим тепла?..

— Ты… не познакомился со своей дочерью? — спрашивает он.

Да что ж заладил-то. Будто это наш с ним ребенок!.. Боги.

— На то есть причины…

— Какие?..

— Не хочу… делать это с таким лицом… я жду.
Сегодня на своем виске я обнаружил одно маленькое красное пятнышко. Знакомое. И это значит, что ждать осталось немного.

— Тебе... не нравится мое новое лицо? — говорю я, уточняя волнующее.

Питер качает головой, будто с дураком спорит, затем тянет маску с затылка.
Смотрит на меня. Лоб его пересекает хмурая складка — уже хроническая, он часто видно хмурит лицо.

— Это… Не твое это лицо, я привык к тому…- шепчет он. — Хотя что значит привык — мы годы не видались!.. Но запомнил - то лицо...

Я не говорю ему, что по моему исчислению, ну, до того как я заснул — мы не виделись месяц!.. Это несправедливая расстановка. Я бросил все, но для меня пролетел миг. Нужно быть отчаянным, чтобы захотеть меня разбудить после долгих лет!..

Я отворачиваю от него свое голое прекрасное ебало. Не нужное в таком виде, чисто безумие!

— Ну вот и я познакомлюсь с девчонкой, когда вернусь… в свой эээ вид, — говорю грубовато. — А то она запомнит меня таким, будет еще ждать, а когда увидит чертова Крюгера, обмочит свои юбчонки…

Питер вдруг кивает удовлетворенно. Будто дожал меня. Но есть что-то еще...
— Ты что это… тоже ждешь, когда я стану освежеванным?.. — подозрительно тяну.

Он сглатывает. Смотрит на огни города внизу.
— То, что ты эгоистичное мудло — не изменится все равно!.. Твоя секретная специя!

Это… это что в его голосе такое. Сожаление? Да ну нахуй!..

— Тебе не может нравиться мое прошлое лицо... по сравнению с этим, — я показываю на свой нос. — Ты только глянь! У меня даже брови есть…

Он фыркает на этот раз.
— Нашел чем горди…

— Если у тебя они есть всегда, ты в жизни не оценишь!.. — возмущенно шиплю я. — Давай сбреем тебе правую и проверим…

— Твое прошлое лицо… оно эммм, больше твое, — проговорил Питер неловко.
Затем он пожал плечами, и сел на корточки. — И себе что-нибудь сбрей!..

Мне приходит в голову идиотское и одновременно правдивое решение:
— Поцелуешь меня, пока я такой красавчик?.. — гадко тяну я.
Оттепель и весна наступила на этой сраной крыше, я чувствую это.

— Пошел ты, — кидает Паучок, но он забавляется, сдерживает смех.

— Давай… я уверен, что сейчас я выгляжу лучше, чем все твои любовники вместе взятые!.. — оскорбляю я его.
Сколько их было за время моей ебучей отморозки.

— Не люблю… размороженные стейки, знаешь ли, они суховаты!.. Нужно брать свежие!

Это смешно, я не выдерживаю и хохочу:
— Я научу тебя их готовить!

И это новый Питер… который так шутит.
Отбривает меня, дает пас, смотрит поймаю ли. Он типа… совсем другой, не только в возрасте дело. В чем-то внутреннем… что у него есть, а у меня вместо этого ворох фантиков. Я не задаю вопросов про ту, коллегу, Гвен, чье имя все это устроило — я спрошу это потом. Когда будет можно…

А уж я постараюсь, чтобы это время наступило… сейчас, немного осталось.

Я достаю глок-17 из бедренной кобуры. Питер поворачивается и косится с подозрением.

Затем приставляю к своему виску и улыбаюсь…
— Увидимся!..
И жму спусковой.

Свет гаснет…

— Меня достала традиция, как ты возвращаешься от чертовой смерти к жизни перед моими глазами!.. — кидает Питер.
На нем маска.

— Второй раз за эти дни!..- шипит он.

Я лежу на крыше, под башкой скользко и тепло — много вытекло. Поднимаю руку к глазам — она вся покрыта ранами… шрамами и рубцами. О… это привычная картина… Я вернулся, детки!

— Как это выглядело со стороны? Будто на мне появляются ожоги как от кислоты? — правда ведь интересно.

В ответ тот тяжко вздыхает.
— Почти… — глухо говорит он.
Затем отстраняется от моей головы, поднимается на ноги с колен. Злой.

— Неприятное зрелище? — спрашиваю я тихо. Тот молчит. — Переживал, что я не очухаюсь?.. Я вообще для тебя старался...

Я тяну голую ладонь к лицу… угу. Никаких мне ресниц. Разве что накладные теперь…

А затем я резко устремляюсь вперед, прыгаю вперед, отталкиваясь левым коленом, сшибаю Паука на крышу, подминаю под себя, тот отборно ругается, как лесоруб из Канады!

— Испачкаешь меня своими мозгами! Ах ты ублюдочный муд…

— Где ты набрался такой лексики? — я щекочу его ребра, он орет, пинается и одновременно смеется.
Не тем легким и юным смехом — а хриплым и низким, но столь же заливистым — и от этого смеха у меня перехватывает легкие, как и раньше… пусть и иначе.

Я тяну его маску чуть вверх, открываю подбородок.
— Если ты такой извращенец, что предпочитаешь такое лицо… я смиряюсь, — и осторожно касаюсь его губ. Я чувствую себя молодым и живым… больше, чем полчаса назад.
Он позволяет. Сухо и горячо касается в ответ, целомудренно. Будто знакомится с новым…а не вспоминает.

— Ты что-нибудь знаешь... о маленьких девочках? — шепчу я ему на ухо, касаюсь кожи губами, нежно, щека его от щетины колючая. Губы горят.

Питер фыркает.
— Во-первых, не гугли эту формулировку никогда!.. Во-вторых, у вас небось много общего… — психологически!.. Думаю вы вместе будете красить ногти на ногах розовым, а ее маман вас разнимать…

Паучок взрослый. И слишком умный. Хуже Нейта с телепатией…
Умные люди мне попадаются в противовес тому, что я невменяемый?..

— Да, кстати, раз у тебя вскрылась тайная дочь!.. — он берет деловитый тон. — И мы теперь одного возраста и все такое…

Я готовлюсь к какому-то дерьму, как всегда, отстраняюсь. Напрягаюсь.

— Хочу сказать, что я не ждал тебя как Пенелопа — сплетая и расплетая коврик у входа! И ты мог и не вернуться, говнюк… И не думай, что мы замяли ситуацию и то, что ты сотворил… Ты просто больной, слышишь? Я подарю тебе сертификат к терапевту!..
Что, небось думал - сдох наконец, да?..

Я сглатываю, отпуская его плечи из рук, расстроенно.
Он горячо дышит, возмущенно.

Питер вдруг отталкивается ступнями от крыши, упирается в мою поясницу коленями, резко переворачивает меня, так что я грохаюсь лопатками — охбля — и оказывается сверху. Он усаживается мне на бедра, но без подтекста, а показывая силу. Он придавливает мои запястья, так что я чувствую биение его крови в захвате.

— Так вот… в последних двух отношениях я был сверху!..

Ооооо… вот он про эм-м что. Как это… ловко он меня перевернул...

Я медленно поднимаю лицо, упираюсь лбом в его подбородок, чтоб скрыть глаза, раз маска валяется.

— Тебе придется быть оо-очень осторожным, у меня не было секса шесть лет!.. — неловко бормочу я в его шею.