Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

– Ты опять не пригласил меня на свидание, – говорит Коннор, наклоняясь низко-низко, и теперь их лица разделяет едва ли пара дюймов (расстояние все время меняется на доли дюйма, ведь Гэвин дышит, но Коннор пренебрегает этой поправкой, потому что… потому что не может сейчас идеально считать, вот почему). – Что скажешь в свое оправдание, Рид?

Гэвин моргает ошеломленно, словно не понимает, что Коннор говорит: воздух между их телами объективно не слишком отличается от окружающего, но субъективно такой горячий, что Коннор и сам с трудом понимает собственные слова.

Он выпрямляется и двигается – просто не может не двигаться, – глядя на Гэвина сверху вниз, наслаждаясь каждой проведенной вместе секундой. Ток, бегущий по его проводам, заставляет вздрагивать – особенно когда Гэвин сжимает пальцами его колени.

– Почему… – выдыхает тот. Облизывает губы, и Коннор застывает на мгновение, охваченный багами, так сильно ему хочется Гэвина поцеловать. – Почему это я должен звать?..

– Потому что я твой бойфренд, на свидание надо звать перед сексом, а не после, – Коннор немного сбивается с мысли, но все же заканчивает: – А я приглашал тебя на прошлой неделе.

Ладони Гэвина давят на его каркас – одновременно выбивают из колеи и помогают сохранить контроль, – а член Гэвина давит на него изнутри, и удивительно, как это совершенно не входящее в функционал Коннора действие, этот неочевидный раздражитель сводит его с ума, вызывает почти что зависимость.

Они целуются, и Коннор больше не может болтать – или не хочет, потому что ему слишком хорошо сейчас, чтобы тратить энергию на пустые разговоры. Они так устают иногда, что трудно думать о романтике, и Гэвин не самый романтичный человек, очевидно, но Коннор и сам не очень романтичный андроид. Они целуются и ласкают друг друга, этого достаточно, Коннору этого достаточно…

Гэвин стонет ему в губы, двигаясь резче, его пальцы сжимаются – Коннор чувствует его оргазм как свой, будто огромную волну, каждым дюймом каркаса, каждой деталью. Это электрический разряд, короткое замыкание – мучительно прекрасное.

Запустив пальцы ему в волосы, Гэвин целует глубже, проталкивает язык в рот почти грубо – но это ровно то, чего Коннору не хватало. Он окончательно теряет связь с реальностью, поглощенный ощущениями, и только ладони Гэвина на бедрах все еще служат якорем, помогающим не потеряться в чувствах насовсем. Коннор все время боится этого – потеряться в чувствах, не найти выхода назад, – боится и в то же время желает, и, наверное, такие саморазрушительные желания и есть любовь.

Но Гэвин продолжает светиться, как маяк, и держать его, и до сих пор Коннор не заблудился.

Скатившись, он вытягивается рядом – простыня прохладная под его боком, а Гэвин горячий, когда они льнут друг к другу в тесном объятии. Он обхватывает щеку Гэвина ладонью, чувствуя, как щетина щекочет каркас. В такие моменты Коннору хочется, чтобы утро никогда не наступало: даже его деятельный характер отступает перед перспективой бесконечно вот так лежать рядом и целоваться.

– Что ты там говорил про свидание? – спрашивает Гэвин, как только дыхание немного приходит в норму.

Взгляд слишком внимательный для такого небрежного вопроса, и Коннор сжимает губы, уже жалея, что пошутил. Он не хочет казаться требовательным и капризным, негибким в отношениях, он слишком счастлив, чтобы выискивать в их близости недостатки.

– Ничего, – шепчет он, потому что и в самом деле, оно не стоит слов, Коннору не до слов сейчас, когда он еще даже не окончательно пришел в себя, не взял под контроль и свои процессы, и с вои чувства.

Гэвин хмурится, но лицо тут же разглаживаются, а глаза мерцают в приглушенном свете лампы. В них много оттенков: сейчас они кажутся скорее серыми, теплыми.

– Сбегаю в душ, – говорит он, – не скучай.

Коннор, может, еще бы пообнимался, но он кивает – обняться можно и после, – неохотно отодвигаясь и взглядом провожая скрывающегося в ванной Гэвина.

Перекатившись на спину, он разглядывает потолок: планы и размышления вяло ползают в голове, то и дело меняя приоритет, а стресс так низок, что Коннор сам себе кажется невыносимо легким, ничего не весящим. Ни одна из его продвинутых, действительно совершенных программ не объясняет действия, которое оказывает на него Гэвин Рид. Коннор не религиозен, но в его существовании это единственная на самом деле реальная причина уверовать в ЭрАДевять.

Он смеется, вдруг понимая, в каком странном направлении свернули его мысли – вот уж вера всегда была последним, что интересовало его в жизни (если не считать, конечно, каких-нибудь сумасшедших культистов, которые устраивают человеческие жертвоприношения, но такое и в работе встречается нечасто, не то что в жизни). Маркус вроде как решил построить церковь, и Коннор раздумывает сходить и посмотреть…

– Что такого веселого, Кон? – голос у Гэвина мягкий, не насмешливый, и Коннора охватывает тепло даже раньше, чем он анализирует слова.

– Задумался о вере, – признается он и улыбается шире – и вздрагивает, когда свет вдруг выключается.

Все эти непроизвольные реакции – от того, каким сырым, открытым миру вокруг он себя чувствует наедине с Гэвином. Словно уязвимость вдруг просачивается наружу, и сейчас Коннор не может скрыть шока, когда поворачивает голову и видит, как пламя свечей отражается в глазах Гэвина.

– Вере, Коннор? – улыбается тот.

У него в руках большой металлический поднос, и на подносе куча свечей (семь, определяет Коннор моментально, все разной высоты и диаметра, и выглядит волшебно), а еще пара бокалов и живой тюльпан… и, кажется, Коннор десять минут назад считал, что Гэвин не самый романтичный человек?

Ему явно стоит пересмотреть свои взгляды.

– Вере… – шепчет он, потому что реально стоит заглянуть в ту церковь Маркуса, – что это значит?

Гэвин опускает взгляд, и в дрожащем свете свечей изменение цвета его кожи не особо заметно, но Коннор замечает.

– Ну, ты сказал, что я прокатил тебя со свиданием, – Гэвин ставит поднос на кровать, и Коннор чувствует тепло от огня, оно как будто просачивается внутрь, – я типа как собирался устроить сюрприз, но потом мы начали срывать с себя одежду, все такое, и я подумал, что прерываться уже как-то невежливо…

Он смущен и взволнован, и Коннор взволнован тоже, так сильно, что даже не может найти подходящих слов. Гэвин молча забирается на кровать: блики играют на его волосах, ресницах, рисуют глубокие тени на шее. Протянув руку, Коннор касается пальцами, и кажется, будто отсвет огня обжигает скин.

– Тебе нравится? – спрашивает Гэвин. Подняв бокал, он протягивает его Коннору, – Коннор?

Коннору нравится.

Так нравится, что любые его заверения будут казаться поверхностными по сравнению с тем, что он на самом деле чувствует. Поэтому вместо ответа он целует Гэвина – осторожно сжимая бокал, чтобы не разлить, потому что не хочет портить их прекрасное и романтическое свидание уборкой.

Chapter Text

Затормозив на светофоре, Девять включает дворники и несколько секунд смотрит на то, как капли дождя ударяются о лобовое стекло. Погода унылая, и настроение у них унылое, и дела в последнее время идут не то чтобы хорошо: расследование буксует, Фаулер пилит их каждый день, теплая осень закончилась, а до Рождества еще далеко, да и дома не все ладно. Именно поэтому Гэвин сейчас пялится в свой стаканчик (никакого кофе, потому что потенциальный инфаркт – не шутки, и поэтому они поссорились, ведь Девять «не мать Гэвину, чтобы указывать, что пить, а что нет»).

Девять вздыхает – дурную привычку он подцепил от Гэвина: хоть самому ему дышать и не нужно, все равно от простого действия стресс немного снижается.

До него Гэвин поссорился с Коннором, и там уж они оба виноваты (хотя собственную вину Девять отрицает даже про себя), потому что с Коннором сложно, и с Гэвином сложно, да и Девять – хотя и считает себя молодцом – похоже, не всегда приятен в общении.

Что за день.

Что за неделя.

Да и месяц, если так подумать…

И светофор все никак не переключается.

– Надо что-нибудь поесть купить, – нарушает молчание Гэвин. На Девять он не смотрит, но, вроде бы, и ругаться больше не хочет – а может, слишком голоден и устал, чтобы ругаться. – Закажешь мне пиццу? Или бургер, мне пофиг.

Девять кивает – закажу, дескать, не проблема, но тревоги сжимают его насос.

Неужели у них какой-нибудь кризис в отношениях? Сложная работа и личные особенности подтачивали и так непростую динамику, а теперь они сидят и молчат, и светофор – кажется – сломался, пока Девять вдруг, на пустом месте, погружается в панику. Коннор, видимо, вообще не собирается приходить ночевать, Гэвин оскорблен из-за кофе, а сам Девять ищет и все никак не находит аргументов, почему это он тут самый миролюбивый и сдержанный парень в семье.

Может, потому что их и нет – таких аргументов.

Он не чувствует в себе миролюбия и сдержанности.

Прикосновение к колену заставляет его вздрогнуть – выдергивает из стресса и глубин самокопания лучше любой диагностики.

– Чего приуныл? – спрашивает Гэвин негромко.

И улыбается. Эта слабая улыбка – не улыбка даже в полном смысле слова, а только намек, но даже намека достаточно, чтобы отогнать мрачные мысли Девять подальше.

Не убрать совсем, но держать под контролем.

Это невероятно. То, как Гэвин действует на него.

– Мы поссорились, – отвечает Девять искренне, – у нас что, кризис?

– Кризис? – Гэвин задирает брови.

Девять запоздало ругает себя: такой разговор точно не стоило начинать в машине. К нему стоило подготовиться – хотя бы дать Гэвину помыться и поесть, а себе – подзарядиться, чтобы не думать об убегающем заряде и растущем стрессе. Девять не мастер социальных взаимодействий, определенно. И чаще всего его это не беспокоит.

Но сейчас беспокоит.

– Кризис отношений, – все же поясняет он, – нарушение коммуникации в нашем романтическом союзе.

Он слишком поздно замечает, как у Гэвина приоткрывается рот от удивления – и, наверное, определения тут все же немного излишние. Это все стресс: когда Девять нервничает, то ему гораздо проще вернуться к канцеляриту и сухим формулировкам, чем пытаться выразить свои настоящие чувства. Многие из этих чувств он предпочел бы не испытывать, но эмоциональность почему-то поставляется в комплекте.

Очень несправедливо.

Он боится потерять Гэвина, боится, что любовь пройдет – любая ссора представляется угрозой. Девять кажется, что из-за своей прямолинейности и неэмпатичности он не сможет вовремя распознать зловещие признаки, и потому практически все признаки представляются зловещими.

– Потому что я психанул из-за бескофеинового чая? – Гэвин улыбается шире, будто Девять говорит что-то странное и забавное.

Светофор наконец-то переключается на зеленый, и Девять двигается с места: дождь на улице разыгрался не на шутку, и он видит, как впереди по дороге, у следующего светофора, уже начинает собираться пробка. И можно не отвечать, потому что он – якобы – слишком занят дорожной обстановкой.

Гэвин вздыхает.

– Да ты тут вообще не при чем, – говорит он с досадой, которую пытается скрыть – но выходит не очень. – Просто нас все задолбало, что ты хотел в середине недели? Закроем дело, сходим куда-нибудь, – в голосе мелькает мечтательность, – и Фаулер от нас отстанет. Какой нахрен кризис? Хотя признаю, что иногда твои опекунские замашки бесят.

Но он хлопает Девять по колену, смягчая свои слова, на губах снова намек на улыбку – он уж точно больше не злится на «опекунские замашки». И Гэвин совершенно прав: они просто устали, иногда дела идут неважно, такова жизнь – не может состоять из одних только радостей (хотя Девять хотелось бы), и не каждая ссора означает неминуемый кризис отношений. Но…

Девять снова тормозит на светофоре, пытаясь собрать мысли в аккуратный список – не такая уж легкая задача, – но Гэвин пользуется остановкой: обняв Девять за плечи, тянет к себе и коротко целует. Его губы горячие и на вкус как чай, который он все же пил, а не только делал вид, что ненавидит все «опекунство» Девять…

Поцелуй слишком быстрый, но наполняет Девять радостью и тревогой одновременно, отголосок того, что между ними происходит – кроме работы и быта, споров из-за кофеина и солидарности перед гневом начальства. Их чувства, отношения, которые порой тускнеют, покрываются всей этой рутиной, как ржавчиной, – но все равно прячутся внутри.

И, может, пора перестать ждать подходящего случая?

Светофор переключается, и Девять сворачивает налево вместо того, чтобы ехать прямо.

– Заедем кое-куда, – отвечает он на невысказанный вопрос – Гэвин бросает на него взгляд, но кивает и не начинает расспрашивать, и это хорошо.

У Девять внутри зреет осознание – он крупно просчитался и перепутал причину со следствием. Нужно не ждать окончания «кризиса», а просто почаще трогать Гэвина за коленку.

Дорога не занимает много времени, потому что вся решимость никак не может отменить тяжелого дня, – так что Девять едет в ближайшее круглосуточное место. Это просто забегаловка, но две секунды Девять смотрит на светящуюся вывеску – сквозь капли дождя на лобовом стекле все расплывается, и вокруг букв танцует гало, – выглядит на удивление празднично.

– Мы приехали? – хмыкает Гэвин.

В его голосе больше не слышно напряжения, он словно развлекается – и, удивительно дело, Девять тоже чувствует, как на периферии его системы пробегают первые импульсы веселья.

– Хочешь поужинать со мной? – спрашивает он, немного волнуясь.

Ладно, сильно: импровизации не самая его сильная сторона. Но озарение, один раз пришедшее, уже не желает уходить – а может, все дело в волшебстве поцелуя.

– Поужинать – в смысле поесть? Или поужинать – в смысле свидания? – уточняет Гэвин.

Его глаза смеются.

Девять берет его за руку.

– Свидание, Гэвин, – заявляет он. – Я даже куплю тебе молочный коктейль.

Он целует Гэвина, пока тот смеется: смех щекочет язык и оставляет остро-сладкий вкус во рту. Им точно остро не хватает свидания.

– А потом я приглашу тебя к себе? – Гэвин подмигивает и отстегивает ремень безопасности. – Выпить кофе и все такое?

Все такое.

– Если только это будет кофе без кофеина, – говорит Девять строго. Но ему тоже не удается скрыть улыбку. – И позвони Коннору. Пусть все же вернется домой ночевать.

Chapter Text

– …тогда поедем домой, – говорит Гэвин интригующе, улыбается, глядя Девять в глаза, и тот чувствует на бедре весьма смелую ладонь, – и я покажу тебе, как…

Что он собирается показать, Девять так и не узнает: Гэвин резко осекается, глядя на что-то за спиной Девять – и тот чувствует опасность за пятнадцать миллисекунд до того, как слышит громкий голос Маркуса.

Маркуса.

– Здравствуй, Коннор! – говорит этот самый голос, и все ресурсы системы Девять требуются для того, чтобы удержать нейтральное выражение лица.

– Здравствуй, Маркус, – отзывается Коннор, и только тут Девять оборачивается.

Чтобы убедиться, что слуховой модуль его не обманывает, и это действительно Маркус. Лидер всех свободных андроидов, светоч классовой борьбы, защитник угнетенных. Приятель Коннора, кроме прочего, хотя без последнего можно было бы и обойтись.

Девять не испытывает угнетения и не нуждается в защите, и общение с Маркусом вызывает у него раздражение, которое приходится скрывать настолько тщательно, что все вокруг – кажется – в курсе истинных чувств Девять. Но сегодня такой прекрасный вечер –редкий случай, когда они могут провести время втроем, выйти куда-то. К тому же Маркус как-то подозрительно пылко набивается к Коннору в друзья, а Девять такого не любит.

И вот.

Какая неожиданная встреча.

Маркус в компании Саймона, и что они забыли в ресторане? – и не думает понимать намеков в виде недовольного лица Гэвина и волн раздражения, которые – Девять уверен – он распространяет.

– Я как раз хотел с тобой поговорить, – заявляет Маркус и сияет улыбкой.

Плевать ему на раздражение.

– Маркус, может, в другой раз? – предлагает Саймон, бросая на Девять взгляд – вот уж кто никаких намеков не пропускает.

Чудесное свидание: идеальная романтическая картинка, как Девять ее представляет, и да, это была его идея, – подергивается фильтром политической борьбы. Отличный ресторан (результат мучительной многочасовой сортировки по сотням критериев, между прочим), музыка и приглушенный свет, все красиво одеты, и всего три минуты шесть секунд назад Девять чувствовал себя превосходно. И рука Гэвина на его бедре двигалась в правильном направлении.

Во всех смыслах.

Даже Коннор – не любитель такого рода мероприятий – сиял улыбками и явно наслаждался вечером. И расслаблялся, наконец-то! – потому что ему очень надо расслабиться, а еще потому, что от его расслабленности Девять рассчитывал получить дивиденды сегодня же вечером, а еще, потому что… Революционное (как обычно) появление Маркуса портит всю эту приятную перспективу. Не нравятся Девять такие совпадения.

Маркус тем временем вполне успешно игнорирует недовольство, которое Девять и не думает скрывать, и усаживается на свободный стул, явно рассчитывая на долгий продуктивный разговор. Он вообще и Девять, и Гэвина игнорирует – мастерство, в котором прилично так преуспел.

– Маркус, может, нам стоит… – снова начинает Саймон, пока Девять сверлит его взглядом – Саймон всегда казался ему более понятливым.

Маркус игнорирует.

– Очень рад, что мы встретились, Коннор, – заявляет он. Вроде как с упреком. – Мне показалось, ты меня избегаешь.

Точно с упреком.

Коннор улыбается – довольно любезно, но без тепла.

– Это потому, что у меня много работы, – объясняет он, – и когда у меня будет свободное время…

– У тебя никогда не бывает свободного времени, – возражает Маркус.

Коннор морщится – он не любит, когда его перебивают.

– Маркус… – отчаивается Саймон.

Он точно более понятливый – и более осторожный. Девять кажется даже, что Саймон и поумнее будет, чем так называемый лидер всех свободных девиантов. Хорошо же тот будет смотреться на первых полосах, если Коннор заколет его вилкой.

Единственная доступная вилка сейчас, к счастью, в руках Гэвина – который, впрочем, тоже теряет терпение.

– А может, вы свалите? – предлагает он.

Свободная рука – все еще на коленке Девять – выражает весь его восторг от внезапного пополнения их маленькой компании.

Игнорирование Маркуса выходит на новый, воистину радиоактивный уровень.

– А мне надо с тобой поговорить, – гнет свою линию он, – обсудить несколько совместных инициатив!

– Инициатив, – повторяет Коннор сухо.

– И провести рекламную кампанию с твоим участием!

– Кампанию.

– И у нас есть большое количество молодых активистов, которым было бы полезно встретиться с тобой!

Брови Коннора взметаются вверх – молодые активисты явно цепляют какие-то струны в его душе, только не в том смысле, в котором хотел бы Маркус, – а следом его взгляд останавливается на вилке, и, подумать только, они все же будут на первых полосах.

– Маркус, – говорит Коннор негромко, наклоняется вперед, и хорошо, никакой вилки, но и ничего приятного он явно не собирается сказать, – твоя политическая активность, – «активисты» явно задели его струны, – не очень…

И тут на Девять что-то находит. Странный порыв – ничем, кроме бага, он быть не может, но этой важной диагностической проблемой он займется потом. Сильно потом, потому что сейчас он поворачивает Коннора к себе и впивается в его рот самым страстным поцелуем, на который только способен.

Девять на многое способен.

Он готов на столе изобразить порно, если это значит, что «не понимающий» намеков Маркус немедленно свалит. Куда подальше.

Коннор дергается – словно порыв Девять для него полная неожиданность, подумать только, исторический момент! – и Девять успевает просчитать тридцать вариантов того, как он отстранится и что скажет, – но Коннор не отстраняется. Секунда – и его ладонь обхватывает затылок Девять, пальцы второй руки сжимаются на галстуке с такой силой, что разорвать поцелуй и не получится. Порно на столе из горячей, но смутной фантазии превращается вдруг во вполне реальную перспективу.

Их тогда наверняка выгонят, а Гэвин еще не съел свой ужин…

Разумные соображения меркнут у Девять в голове, когда язык Коннора проталкивается глубже в горло: лог лаборатории заполняется его неповторимым химическим составом, его вкусом, а система Девять заполняется восторженными ошибками и багами. Все это вдруг превращается в нечто большее, чем попытка избавиться от Маркуса, – их чувства и отношения гораздо важнее, и странно, что Девять раньше в голову не пришло поцеловать его. У них же свидание…

Он заставляет себя разорвать поцелуй, отстраняется с усилием, держа лицо Коннора в своих ладонях, как нечто бесценное – и тот смотрит ему в глаза слегка затуманенным, полным эмоций взглядом.

– О, – говорит Маркус. – Вы заняты…

Коннор моргает – и мгновение спустя он сама невозмутимость и сдержанность. Если бы Девять верил в магию, то это была бы она. В тот день, когда Коннор решит заняться политикой, у Маркуса не останется шансов – и странно, что тот этого не понимает.

Но, может, просто делает вид.

– Да, – говорит Коннор светски и улыбается Маркусу – как наверняка улыбался бы на предвыборной компании, обещая избирателям рай на земле и все блага, – сегодня занят, совсем нет времени на молодых активистов. Планирую поехать домой и заняться сексом. Возможно, несколько раз.

Гэвин рядом давится водой, которую некстати решил отпить.

Маркус явно тоже чем-то давится. Наверное, своим революционным пылом. Или, может, негодованием.

Но сказать что-нибудь – явно политически активное – он не успевает. Саймон и правда гораздо сообразительнее: схватив Маркуса за плечо, он тянет его наверх, вынуждая встать.

– Они заняты, а нам пора, – говорит он мягко, но бескомпромиссно – и в его взгляде на Коннора Девять успевает уловить опасение, – поговорим о делах потом.

– Но… – не сдается Маркус, потому что он такой андроид – не понимает намеков даже когда они прилетают к нему в лицо.

Он бесит, вдруг понимает Девять. Бесит.

Бесит, как он пялится на Коннора, и как рассчитывает использовать его в своих отношениях с обожателями, и как считает себя центром вселенной. Бесит своей самоуверенностью и идеей, что его виденье будущего – лучшее для всех андроидов.

И да, он пялится, и улыбки Коннора не оставляют его равнодушным.

Так что с Девять хватит. Порно на столе – не такая уж плохая идея: всегда можно забрать ужин Гэвина с собой. Не дожидаясь окончания этого бессмысленного разговора – даже если все дело в ревности, Девять не хочет анализировать, – он снова обнимает Коннора за талию, притягивая к себе, целуя с таким напором, что спинка стула скрипит и едва не гнется, но Девять уверен, что не даст Коннору упасть. Их губы ласкают друг друга, языки сталкиваются, Коннор и не думает сопротивляться: сквозь одежду и каркас Девять чувствует кипящее в его теле раздражение, гнев и разгорающееся вожделение.

Он слышит, как Маркус уходит – наконец-то! – и только тогда позволяет себе разорвать поцелуй.

– В планах пойти домой и заняться сексом, – говорит он в потемневшие от желания глаза Коннора, – несколько раз. Помнишь?

Коннор облизывает губы и кивает, Гэвин сжимает колено Девять до боли – и какая жалость, в самом деле, что нельзя заняться сексом прямо здесь и сейчас.

– Я попрошу упаковать еду, – говорит Гэвин, – кажется, нам пора.

Chapter Text

– Я не понимаю, почему на это согласился, – стонет Гэвин.

Он в таких местах никогда не бывал – и не планировал начинать, и теперь чувствует себя настолько не в своей тарелке, насколько только возможно. Это не тарелка даже, а целый таз.

Бассейн.

Океан неловкости.

Особенно когда Коннор обнимает его за талию и рывком притягивает к себе, улыбаясь парню на регистрации столь сладко, что кариес развивается от этой улыбки – у Гэвина, а не у Коннора, конечно.

– Кукусик слишком стесняется, – говорит Коннор звонко, – мы только недавно поженились, он еще не привык…

И он демонстрирует регистратору кольцо – которое непонятно где раздобыл.

Так, секунду… кукусик? Нет, вот это вот со «схватил и притянул» Гэвину даже понравилось, но кукусик?

Его шок и негодование стекают с Коннора как с гуся вода, и Гэвин может поклясться, что тот строит парню на ресепшене глазки – по крайней мере, парень вполне заметно подмигивает в ответ, и надо же! – разве Коннор не сказал, что он молодожен? На всякий случай Гэвин тоже обнимает его за талию и скалится регистратору, даже не пытаясь выдать свою гримасу за улыбку.

Музыка из зала грохочет, и Гэвину совсем не хочется туда идти. Он с мужиками спит всю жизнь, но эта сторона разнузданной ночной жизни его как-то миновала, а теперь он в обтягивающей майке и с ярким мейком – Коннор делал, – предпочел бы красоваться всем этим великолепием с Коннором наедине. Можно было бы даже устроить танцы, если уж Коннору так хочется зажечь – стриптиз или типа того. Гэвин посмотрел бы на стриптиз… Он не хочет, чтобы к нему подкатывали всякие мужики в диско-штанах. И не хочет, чтобы к Коннору подкатывали – тем более!

Коннор в своих обтягивающих джинсах, розовой футболке и гелем в волосах ослепителен. То есть буквально ослепителен, сверкает от блесток, которыми покрыты волосы, лицо и шея, и на него точно все пялятся, когда они с Гэвином вваливаются, наконец, в зал.

Ладно, может, Гэвин и преувеличивает немного – тут слишком темно, чтобы на всех пялиться, – но только немного!

Внутри творится самая настоящая вакханалия – как Гэвин себе ее представляет, конечно, потому что сейчас, на фоне происходящего, он ощущает себя почти невинным, неискушенным. Практически девственником он себя чувствует, когда на шею ему вешается мужик в блестящем полупрозрачном трико, на каблуках и с вырвиглазным гримом – и длиннющей окладистой бородой, подчеркивающей грим, ага. Он так и норовит Гэвина засосать в свою бороду, но тот некуртуазно отпихивается.

Вот еще – со всякими бородами сосаться. Он тут по делу!

– Отвали! – возмущается Гэвин.

Если он кого-нибудь двинет, то их точно выставят – и хорошо если без охраны. Но это не значит, что…

– Ну, ну, не будь таким строгим, кукусик, – воркует Коннор.

С которым Гэвин тут в этой вакханалии изображает развратных молодоженов.

По делу!

Потому что парень, за которым они следят, обожает подобные вечеринки – а притащиться сюда в полицейской форме и с бейджами наперевес звучало как заведомый провал. Идея-то, понятно, принадлежала Коннору, но Гэвин согласился слишком быстро, потому что подумал про чертово платье и чертовы туфли, к которым могут свернуть мысли Коннора, и макияж с блестящей маечкой сразу же показались вполне приемлемым компромиссом, – и сходить посмотреть неофициально было вполне хорошей идеей. Они только зададут пару вопросов, на которые парень наверняка захочет ответить: кто откажет таким красавчикам? – и свалят, так Гэвин рассуждал.

Эти рассуждения не готовили его к громкой музыке, полуголым андроидам в перьях, извивающимся на шесте, а еще к валящимся сверху конфетти и бородачу.

Который все еще пытается его облапать.

– Я не дам тебя в обиду, кукусик, – обещает Коннор, обнимая Гэвина за талию и притягивая к себе, а второй рукой без малейшего усилия отпихивая бородача.

Его глаза смеются, и на секунду – всего секунду! – Гэвину мнится даже, что все это ему нравится. Что он развлекается.

– Ой, иди к черту, – огрызается Гэвин, чтобы скрыть смущение.

Все веселье, конечно, иллюзия – которая проходит, когда Коннор выдирает его из объятий бородача и тянет вперед, прямо в толпу. Коннор сама преданность делу, а шумные сборища он не любит.

– Давай осмотрим все, – его губы касаются уха Гэвина, голос без труда перекрикивает шум – вкручивается прямо в голову, и у Коннора новый одеколон. – Найдем его поскорее.

Он словно чувствует, как сильно Гэвин хочет уйти.

Возле стойки столпотворение, но Коннор просачивается в одно мгновение, наклоняется вперед, к бармену – заказывая что-то, – на фоне бутылок и сверкания огней он похож на картинку. Танцовщик замирает за ним, осыпая Коннора блестками, но тот улыбается только Гэвину. Как кинозвезда на вечеринке в свою честь: блестки переливаются на его волосах, плечах. При всей своей обычной рафинированности, здесь и сейчас он удивительно уместен.

Бармен-андроид протягивает бокал с чем-то бирюзовым между ног танцора – и Коннор берет, не глядя и не оборачиваясь, словно они заранее репетировали. Судя по цвету, это что-то на основе тириума, – но Коннор подмигивает Гэвину и протягивает бокал ему.

Тот приближается, не в силах сопротивляться призыву.

– Хочешь меня отравить? – шепчет он.

Коннор умеет читать по губам, даже в этом шуме он разбирает, что Гэвин говорит, и качает головой, улыбаясь еще шире.

Они же молодоженов изображают, повторяет про себя Гэвин, должны не отлипать друг от друга и все такое, так что свои бедра к бедрам Коннора он прижимает исключительно ради работы. Сверху на них сыплются блестящие конфетти, одна падает прямо в бокал, но Гэвин смело отпивает: Коннор уж точно не отравит его.

Коктейль сладкий и горький одновременно.

– Слишком яркий вкус, – сообщает Гэвин.

С намеком.

Коннор отталкивается от стойки и подается вперед, и секундой позже их губы соприкасаются: кончик языка проникает в рот Гэвина осторожно, будто бы несмело.

– Действительно, – тянет Коннор, – заказать тебе другой?

Гэвин не хочет другой коктейль, он хочет поехать домой. Тут шумно, и жарко, и слишком много странно одетых людей и андроидов. Приходится напоминать себе, что они тут по работе. Он как будто стоит на хрупком стекле: не понимает, что может позволить себе сделать или сказать. Их отношения с Коннором слишком неопределенные, если почти случайный секс и разговоры, полные сарказма, с трудом сдерживаемой агрессии и еще более мучительного влечения – если такую мешанину из ненависти и влюбленности вообще можно назвать отношениями. Мелькающий дискотечный свет и громкая музыка счищают налет цивилизованности, обнажая всю эту кипящую муть.

Гэвин облизывает губы.

Коктейль не так уж плох.

– Сойдет, – решает Гэвин и отпивает. Ему хочется, чтобы Коннор снова поцеловал его. Ему хочется… – Что дальше?

Коннор наклоняется еще ближе, в его зрачках мерцают искры – это, должно быть, просто отблески огней. Мгновение кажется, он готов сказать что-то… Или даже сделать…

Но он слегка отстраняется и сжимает губы.

– Я просканирую тут всех, – говорит он, – если хочешь, подожди тут. Это займет какое-то время.

Гэвин старается не чувствовать разочарования.

И самое простое сейчас – кивнуть и остаться тут, допивать свой коктейль, пока Коннор делает всю работу, для его программ это пара пустяков. А потом поболтать с их клиентом и сваливать по домам, и может – может! – если все пройдет хорошо, а они не поцапаются в процессе, то поедут к Гэвину. Или даже если поцапаются.

Все дело в музыке. В огнях.

Потому что Гэвин качает головой и ставит недопитый коктейль на стойку. Протягивает руку, стряхивая с волос Коннора блестки, сжимает пояс его джинсов пальцами.

– Разве я могу отпустить тебя одного развлекаться, детка? – тянет он, дергая Коннора к себе. – Вдруг тебя уведет какой-нибудь смазливый качок?

– Никто не сможет затмить тебя, – клянется Коннор и улыбается.

Как будто внезапная искренность, его слова пронзают Гэвина насквозь. Один мимолетный поцелуй, и Коннор отстраняется, отступает, разворачивается резко, оставляя Гэвина следовать за собой в толпу.

Все мысли Гэвина снова о том, как они свалят отсюда, обилие тел выбивает его из колеи, кто-то постоянно норовит к нему прижаться: причудливые наряды едва-едва скрывают не менее причудливые тела. Андроиды со странными модификациями – и странно измененные люди, запахи духов меняются с ароматами коктейлей и травки, горящей на лампах пыли и нагретого пластика: Гэвин как будто в Зазеркалье.

Чуждый и враждебный элемент.

Возможно, именно так должен выглядеть виртуальный мир?

Коннор вытаскивает его на небольшое ярко освещенное пространство, льнет в танце, горячо шепчет на ухо:

– Не вижу его нигде, – и смысл слов не сразу доходит до Гэвина.

Черт.

– Поищем еще? – предлагает тот, хотя стоит сказать «сваливаем» – и свалить.

Чем дольше он тут находится, тем труднее ему дышать. Гэвин старается сказать себе, что это от духоты. Вовсе не от того, как Коннор на него смотрит.

– Конечно, – произносит тот одними губами, его глаза сверкают ярче диско-огней.

Он отстраняется, скользит в сторону раньше, чем Гэвин успевает его поцеловать – и целую секунду тому кажется, что Коннор сейчас растворится в хаосе. Исчезнет. Но они по-прежнему держатся за руки.

Как самая настоящая пара.

Музыка стискивает Гэвина, мелькание огней и нарядов кружит голову. Он даже не пытается искать среди слияния лиц нужного им человека, все его ощущения сконцентрированы на пальцах Коннора, сжимающих его запястье.

– Зря мы сюда приперлись, – бормочет он, не рассчитывая, что Коннор услышит, – но тот оборачивается мельком, и Гэвин прикусывает язык.

Это все странное чувство опасности, оно вынуждает его говорить что угодно, чтобы снизить болезненную интимность, почему-то возникающую в окружении танцующих, обнимающихся, прижимающихся друг к другу людей и андроидов. Кислотный свет обдирает с Коннора слои цивилизованности, обнажает нечто, что Гэвину хочется и в то же время страшно видеть.

Наверное, правильно, что раньше он таких мест избегал.

Он дергает Коннора за руку, вынуждая остановиться: бодрый электронный ритм из динамиков сменяется более медленным, а у Гэвина горит кожа, кровь в его теле, то место в груди, в котором он прячет их с Коннором отношения.

Они танцуют – хотя Гэвин не умеет танцевать, но он словно пьян, – и это как секс, так же сильно заводит, ощущается даже более тесным, обнажающим. Блестки на скулах Коннора притягивают взгляд, Гэвин проводит большим пальцем, непроизвольно пытаясь их стереть. Касается тем же пальцем губ Коннора, и теперь блестки на них, сразу хочется слизать. Хочется…

Коннор тянет его за собой – за стойку, в единственный относительно темный уголок.

Он прижимает Гэвина к стене – бетон холодит затылок и задницу, – это даже приятно, настолько горячим Гэвин себя чувствует. Кажется, они поцелуются сейчас, но Коннор замирает, будто ждет чего-то – и, не дождавшись, качает головой.

– Его нет, – он внезапно снова деловитый и сдержанный, настоящий коп при исполнении, вся томность и вязкая сексуальность растворяются в плотном воздухе, – похоже, решил сегодня не приходить. Нам нечего тут делать, можем сворачиваться.

В его голосе ни тени разочарования, все эмоции под контролем, и Гэвин вдруг ни с того ни с сего чувствует обиду. Будто маленькая дверка приоткрылась, ненадолго показав ему, что внутри, поманив искренностью и настоящестью, – но тут же захлопнулась прямо в лицо. Слишком уж легко вдруг оказалось забыть, что они только притворяются парой, что на самом деле между ними нет ничего, кроме эпизодического секса и сталкивающихся острыми гранями дурных характеров.

Гэвин открывает рот, чтобы согласиться – понятно уже, что сегодня они не едут к нему домой, что все не очень хорошо, – но глотает смешанные с плотным воздухом слова и кашляет.

– Можем остаться, – произносит он и не узнает собственный голос. Словно кто-то другой овладел его телом и действует по собственной воле. Гэвин не предлагает таких вещей – он ноет, когда ему что-то не нравится, и сыплет ядовитыми замечаниями, которые слишком плохо маскируются под юмор. – Мы вроде никуда не опаздываем, вполне можем задержаться тут, если хочешь.

Коннор сужает глаза, вскидывает подбородок, глядя на Гэвина сверху вниз почти оценивающе: точно пытается прочитать мысли, понять, что на самом деле Гэвин имеет в виду. Иногда поражает, как он от всех ждет подвоха – и как хорошо скрывает это за напускной мягкостью и улыбочками.

– Тебе же не нравится тут.

И время достать тяжелую артиллерию.

Гэвин облизывает губы, и его руки на талии Коннора скользят наверх, под футболку.

– Зато тебе нравится, – заявляет он, и обычно Коннор возражает, что он ничего подобного не говорил – но сейчас он молчит и ждет продолжения, – Коннор…

Слишком сложно высказать все, что у Гэвина на душе: что да, он не любит громкую музыку и странных людей, лапающих его, но разве это важно, когда они так близко и наконец-то могут провести время вдвоем без изуродованных трупов и искусственной холодности, которой оба пытаются закрыть искренние слишком противоречивые чувства?

Так что Гэвин не полагается на свое красноречие – вместо этого он прижимает губы к губам Коннора, вместе с дыханием вкладывая в поцелуй то, что так трудно объяснить вслух. Все свои глубоко спрятанные страхи и желания.

Коннор – горячий и напряженный – тает под прикосновениями, будто только и ждал чего-то, что Гэвин наконец сможет и захочет ему предложить. На мгновение шумный и назойливый мир вокруг них отступает за невидимый, но прочный барьер, оставляя их наедине. Губы сталкиваются в борьбе, постепенно переходящей в нежность.

Осторожное влечение.

Коннор отстраняется, оставляя на губах Гэвина тепло.

– Я куплю тебе другой коктейль, – говорит он, улыбаясь, – его глаза снова блестят, и Гэвин не может отвести взгляда.

Гэвину не нужен коктейль.

Музыка пульсирует в его теле, и все, чего ему хочется, – еще один поцелуй.

Chapter Text

В том, что в новогоднюю ночь Гэвин работает, винить ему некого – кроме разве что Фаулера, которого вообще довольно удобно винить во всем, что связанно с работой хотя бы отдаленно. А уж дежурство в праздник связано с работой самым что ни на есть непосредственным образом.

Так что Гэвин винит Фаулера, когда тот говорит:

– Рид, ты в Рождество не работал, – лицо у него каменное, как обычно, но Гэвину кажется, что во взгляде проскальзывает какой-то типа намек. Дескать, ты человек почти семейный теперь, Рид, проводишь праздники дома и все такое. – Можешь выйти?

Завтра Новый Год, так что винить Фаулера легко.

А вот что Гэвин открывает рот и заявляет:

– Да не проблема, шеф, – это уже его собственная неповторимая вина, – ты же не против?

Это он к Девять обращается.

– Конечно, – говорит Девять, хотя Гэвину и мнится перед ответом микроскопическая задержка, да и диод у него мигает точно как при звонке, – у меня нет планов.

Что наводит Гэвина на мысль, что планы вполне могли бы быть, но идти на попятную уже поздно, Фаулер удовлетворенно кивает, а Гэвин испытывает странное чувство.

Вроде облегчения.

И раздражения одновременно.

И – немного – разочарования.

Сколько себя помнит, Гэвин работал по праздникам – ему не с кем, да и не за чем было сидеть дома, – и привычка слишком быстро и легко заменяет необходимость проявить инициативу. Тем более что Девять не против – он сам так сказал. Может… может Гэвин и хотел бы на самом деле, чтобы Девять возразил.

Но тот спокойно продолжает помечать что-то на терминале, будто Фаулер вообще Гэвину привиделся, и только диод мигает время от времени, вселяя в Гэвина нервозность.

Стоило, наверное, все же заранее обсудить. Поговорить с Коннором. У того могли быть свои идеи…

– Коннор, – говорит он, решительно подходя к столу Коннора, – мы с Девять завтра подежурим, окей?

– Очень хорошо, – заявляет Коннор, – я все равно собирался работать.

Никакой детектор – Гэвин уверен – не заподозрил бы ни в его тоне, ни в дружелюбном выражении лица, ни во взгляде подвоха, и все же Гэвин чувствует.

Этот самый.

Подвох.

Подвох.

Уже тогда стоило бы понимать, что все дружелюбие Коннора (подвох…) яйца выеденного не стоит.

В новогоднюю ночь участок, по ощущениям, еще оживленнее, чем обычно – но это оживление праздника. Настроение у Гэвина – оторвать и выбросить, Девять с самого начала дежурства не произносит и двух слов, хотя он и так обычно не болтлив, но хуже всего Коннор. Он будто совершенно спокоен и доволен жизнью – и в то же время на взводе.

Гэвин отчего-то не может оставить его в покое.

Дергает весь вечер, проще говоря – неизменно встречая отпор.

– Спасибо, нет, – говорит Коннор, когда Гэвин очень любезно предлагает захватить и его документы в архив.

– Я не хочу, извини, – отвечает он, когда Гэвин предлагает вместе съездить к свидетелю.

– Я сейчас занят, – заявляет он, когда Гэвин отирается возле его стола, игнорируя и раздражающегося Андерсона, и сверлящего его спину взглядом Девять, и игривые огоньки на маленькой елочке, которой украшен соседний стол.

Счастливчика, который сегодня не дежурит.

Скользкая почва, на которую Гэвину совсем не хочется ступать – так что он не ступает, вместо этого нагоняя Коннора и Девять уже в архиве, потому что внутри зудит и зудит, и тревога Гэвина с каждой минутой дежурства становится все больше.

Все более колючей и зудящей.

Наверняка они его за спиной обсуждают – как же иначе? Какой он, оказывается, трудоголик, что готов работать в праздник, лишь бы домой не приходить. И даже то, что им не надо идти в другое помещение, чтобы его пообсуждать, не останавливает паранойю.

– Я же предлагал положить вместе с документами Эспиноза, – бросает Гэвин и хлопает папку на стол чуть более громко, чем следует.

Он может поклясться, что Коннор вздрагивает, пока у Девять делается такое странное выражение лица – точно как перед неизбежной, но от того не менее угрожающей бурей.

– Спасибо, мне не трудно рассортировать, – Коннор растягивает губы, но это нихрена не улыбка. Даже не близко. – Помощь не нужна…

– Но тогда завтра все снова придется объединять, – настаивает Гэвин.

Он понятия не имеет, что на него нашло.

– Значит, объединю, – вздыхает Коннор, будто ему не терпится вернуться к делам, и только Гэвин ему тут мешает. Это бесит – дергает невидимые струны обиды.

– Гэвин… – начинает было Девять предостерегающе.

– Я просто советую!

– Я не просил совета, – говорит Коннор вроде как ровно, а вроде как и с оттенком той самой гадкой язвительности, которая сразу заставляет Гэвина чувствовать себя жалким органическим существом, не дотягивающий до кристальной чистоты и яркости машинного интеллекта.

– А может, стоило спросить, – огрызается он тут же.

Он как-никак в полиции работает дольше, чем Коннор живет на свете, несмотря на всякое там кристальную яркость и все такое, так что его советы далеко не всегда чушь!

– Гэвин, – снова встревает Девять, и его миротворческие порывы сейчас как никогда некстати.

Запоздало приходит мысль, что при всем отвратном настроении Коннора, Гэвин все же первый к нему полез – а следом мысль, что объяснить это себе он не может, а следом…

– А может, тебе своей работой надо заняться, – все так же спокойно парирует Коннор, но в глазах появляется тот самый блеск, который ничего хорошего не предвещает, – и он только раззадоривает Гэвина.

– Ты злишься на что-то, я не понимаю? – Гэвин взмахивает руками, и вот, он это сказал.

Коннор удивленно задирает брови – будто даже странно слышать такие вопросы, и верно, у Гэвина кое-какие подозрения есть, но он малодушно надеется, что Коннор их опровергнет. Ну просто настроение плохое, мало ли, почему у андроида может быть плохое настроение?

– Да с чего мне злиться, – скептически хмыкает Коннор, – все идеально.

Судя по тону, это скорее «все катастрофа», подозрения Гэвина перерастают в уверенность, однако он все еще не готов встретиться лицом к лицу с правдой. Лучше уж закапывать себя еще глубже – в этом Гэвин настоящий мастер.

– А что не так? – спрашивает он с настолько деланой беспечностью, что самому уши режет.

Коннор несколько секунд меряет его взглядом – то ли расшифровывает, издевательство ли это или искренняя глупость, то ли формулирует не самый агрессивный ответ.

– Твоя идея была сегодня дежурить, – говорит он сухо наконец.

Что?

Коннор – серьезно, Коннор, – упрекает Гэвина в рабочем рвении?

– Ты сам сказал, что хотел работать! – возмущается тот. – Тебя никто не заставлял, Коннор!

Коннор смотрит на него, как на идиота.

Даже Девять смотрит на него, как на идиота, что возмутительно – хотя и (немного) оправдано. Гэвин бросает взгляд на свое отражение в стеклянной стене, и в этом взгляде читается все то же: что он идиот.

– А что я должен был делать дома один? – спрашивает Коннор. – Спать? Смотреть телевизор? Регистрироваться в приложениях для знакомств, потому что мой любовник не считает нужным даже советоваться со мной по таким незначительным вопросам, как рабочая ночь?

«Приложения для знакомств» отзываются в душе Гэвина весьма нехорошей вибрацией. Они есть, эти приложения для андроидов, и Коннор вполне мог бы там зарегистрироваться. И найти себе кого-нибудь в течение – типа – шести-семи секунд. Даже если умом Гэвин понимает, что Коннор ничего подобного делать не будет, дергает все равно.

– Ты меня пилишь, что ли? – брякает он, потому что ему не нравится, когда на него давят – а еще потому что подвох, ну да, и как никогда сильно хочется винить во всем Фаулера.

А не себя.

Фаулера, который собирается домой, к близким, своей милой жене и дочуркам, пока всякие идиоты, добровольно согласившиеся на дежурство, останутся тут и будут всю ночь пялиться на демонстративно равнодушную физиономию Коннора.

Сейчас оно, правда, не равнодушная.

Коннор смотрит на Гэвина, прищурившись и не скрывая раздражения.

– Что, пилю? – он явно ушам своим не верит, но тут же расправляет плечи. – Иди ты в задницу, Рид, – произносит он отчетливо, словно хочет, чтобы каждое слово отпечаталось у Гэвина в мозгу.

А потом разворачивается и выходит – и кажется, что если бы дверь не отъезжала в сторону автоматически, то непременно хлопнула бы. Для закрепления, так сказать, эффекта.

– Я сейчас, – говорит Девять спокойно – слишком уж спокойно, – и выходит следом, оставляя Гэвина переваривать все в одиночестве.

Только теперь до того доходит, как он облажался. Фаулер ведь не приказывал, а предлагал, и Гэвин практически схватился за возможность. Он трет лицо, пытаясь понять собственные запутанные чувства: ведь на Рождество все было нормально?.. Они провели вечер вместе, под елкой, как самая настоящая семья, и это было классно.

И немного пугающе.

Ладно, это охренеть как пугающе – вот такая определенность, когда праздник из волшебного, но однократного события превращается в традицию, в «мы всегда встречаем дома» и «у нас настолько прочные отношения, что мы не обсуждаем праздник, ведь мы в любом случае встречаем его вместе».

Когда Гэвину страшно, он всегда делает глупости – гнев куда приятнее на вкус.

Дверь открывается, Девять возникает на пороге – все такой же спокойный, хотя Гэвин всей кожей ощущает упрек.

– Ты там тоже был, – оправдания выскакивают раньше, чем Гэвин обдумывает все как следует, – когда Фаулер предложил!

Можно же еще и Девять немного пообвинять.

– Не смей меня обвинять, – Девять тут же скрещивает руки на груди и смотрит на Гэвина так пристально, что тому не по себе, – я тут не при чем.

В этом проблема Девять – в инициативе.

Каким-то невероятным образом ему удается ее не проявлять и при этом оставаться в сияющем белом плаще миротворца, и иногда это выводит из себя, но сейчас скорее огорчает.

– Да ему наплевать на праздники, – упрямится Гэвин.

Девять пожимает плечами – бедственное положение Гэвина явно не трогает его стальное сердце. Он вообще-то добрый парень, но иногда поразительно жесток.

– На праздники – скорее да, плевать, – соглашается он охотно, – на твое равнодушие – определенно нет.

Как объяснить Девять, что равнодушие – последнее, что Гэвин испытывает?

Что он так далек от равнодушия, что у него грудь сжимает, словно гигантскими обручами.

– Он мог бы сказать!

– Думаю, Коннор свои выводы сделал, – объясняет Девять туманно. Да уж, можно вообразить, какие там выводы сделал Коннор. – Но так уж и быть, я тебе помогу – у меня есть идея.

Он преподносит это как одолжение, и Гэвин не в том положении, конечно, чтобы отталкивать протянутую руку, но и характер свой перебороть вот так сразу трудно.

– С каких это пор ты такой бескорыстный, чтобы спасать мою задницу?

У Девять множество достоинств – да он, в действительности, золотой парень! – но бескорыстие в их чисто не входит. Усмешка, которую он посылает Гэвину и которая вызывает у того мурашки, – это только подтверждает.

– Кто сказал, что бескорыстно? – спрашивает он и делает шаг вперед, внезапно оказываясь рядом, и надо же, Гэвин и не замечал, как тут тесно. – У меня свои планы на твою налажавшую задницу.

И пока Гэвин осмысляет такую внезапную для Девять откровенность, тот тянется вперед и прижимает губы к его губам. Поцелуй сухой и почти целомудренный поначалу, но все накопленное напряжение булькает у Гэвина к груди, давит на горло, и тот подается навстречу с неожиданным пылом.

Резкое и почти болезненное осознание – что еще не все потеряно, что ссора не означает полного краха, и игривые планы Девять на его задницу лучше всего говорят о том, что в отношениях бывают проблемы, но Коннор наверняка остынет…

Если его хорошо попросить, конечно.

Гэвин отстраняется. Он тяжело дышит и только сейчас это понимает.

– Ладно, – он откашливается и пробует снова: – Ладно, какая у тебя идея?

– Он не придет, – Гэвин нервно стучит ногтями по спинке стула и подумывает уже начать что-нибудь царапать, чтобы отработать стереотип психованного копа. – Ты что, не слышал, он меня в задницу послал?

– Действительно, это надо постараться, – меланхолично соглашается Девять.

Он поправляет провод, ведущий к разъему на руке.

Как ему удалось подсунуть записку, написанную почерком Гэвина в закрытую коробку, да еще на глазах всего участка прямо под рождественскую елку, где сложены приготовленные к Тайному Санте подарки, – Девять не распространяется. Но клянется, что у него все получилось, да и Коннор – когда открывает коробку (и хотел бы Гэвин знать, кто его Санта, но об этом Девять тоже не говорит), – смотрит на Гэвина пристально и тут же отводит взгляд.

И если он не пойдет на принцип, то явится сюда без пяти двенадцать. Сейчас без семи, Гэвин взгляда не может отвести от часов – Коннор никогда не опаздывает, но и раньше не приходит, и, может, стоило это все не затевать, а просто подойти к нему и поговорить? Поцеловать его, когда часы на табло покажут полночь, ведь даже Коннор не настолько бессердечен, чтобы оттолкнуть Гэвина в такой момент?..

А вдруг его срочно вызвали по работе, и он не сможет прийти? Но Девять наверняка сказал бы Гэвину, и тогда…

Дверь распахивается внутрь.

Часы показывают ровно без пяти двенадцать – пока Гэвин судорожно ищет свой язык во рту и тщетно надеется на какую-нибудь помощь Девять. Но тот не спешит помогать.

– Что случилось? – Коннор хмурится и шагает внутрь комнаты наблюдения. За стеклом никого нет, и он явно в недоумении. – Ты что-то хотел? Вы хотели?

Он смотрит на Девять вопросительно, и нет, Гэвину совсем не надо на самом деле, чтобы тот помогал.

– Я хотел, – говорит Гэвин твердо. – Не надо регистрироваться в приложениях. Для знакомств, я имею в виду. – В изломе бровей у Коннора появляется настораживающая жесткость, так что Гэвин спешит продолжить. – И я не равнодушный засранец, честно. Я просто не подумал, что вам бы этого хотелось, – черта с два он не подумал, просто признаваться в собственной трусости неохота, да и Коннор не спешит уличать его во лжи. – Но можешь представить, что я сходил в задницу и вернулся просветленный?

Он смотрит на Девять, и тот включает огоньки – гирлянда вспыхивает, отражаясь в стекле сотнями бликов, превращая казенную обстановку в праздничную и волшебную, и брови Коннора смягчаются. Он задирает голову, будто любуясь огнями, пока Гэвин бросает взгляд на часы: секундная стрелка ползет по кругу, отсчитывая секунды до нового года.

Это решающий момент.

Задержав дыхание, Гэвин обнимает его за плечи и притягивает к себе – целует со всей нежностью, которая только есть в нем. Просто она прячется обычно под не самыми симпатичными слоями, Гэвин знает это, и ему до сих пор трудно заглянуть под них самому. Но ради всего этого – ради их отношений – он готов переступать через дурные привычки и заученные сценарии снова и снова.

Коннор отвечает: сначала неуверенно, но все с большим пылом, пока поцелуй не становится слишком горячим для чего-то, у чего не планируется продолжения прямо сейчас. Но часы жгут запястье, и Гэвин отступает, позволяя Девять поцеловать Коннора до того, как минута истечет. Он смотрит, как они держат друг друга за руки, как сталкиваются их губы, как огни отражаются в их глазах, и ощущение праздника наконец-то заполняет его до краев.

Даже если их прямо сейчас вызовут по работе, они уже встретили Новый год – вместе.

Вместе.