Confessione

Для того, чтобы вернуть равновесие системы Три-ни-сетте и спасти мир от уничтожения, Савада Тсунаеши и его хранители должны собрать вместе кольца Вонголы, кольца Маре и пустышки Аркобалено. Но что делать, если кольца Вонголы давно утеряны, мир уже катится к чертям, а Аркобалено Солнца нет никакого дела до Три-ни-сетте?

Chapter Text

Музыка ненавязчиво струилась по большому бальному залу Арагонского замка, не перебивала оживленный гул голосов, но нежно сглаживала смех статных женщин в красивых атласных платьях и их спутников — деловых мужчин в строгих смокингах. Тсунаеши одернул юбку жемчужного платья, пытаясь прикрыть глубокий вырез на бедре, и возмущенно уставился на Мукуро. Мукуро довольно усмехался, лукаво щурил разноцветные глаза и вины своей абсолютно не чувствовал.

— Не мог наколдовать что-нибудь поскромнее? — Тсуна возмущенно фыркнул, сдавшись — платье никак не поддавалось его нелепым попыткам, но не оно было главной проблемой. Невысокий изящный каблук представлял куда большую опасность для Савады, его уязвленного эго и исхода всей операции. Оставалось только надеяться на то, что иллюзия Мукуро продержится весь вечер, и вместо высокого широкоплечего мужика по залу будет порхать невысокая хрупкая брюнетка.

— Ты выглядишь потрясающе, — Мукуро елейно улыбнулся, подавая «даме» руку, и Тсунаеши, хмуро фыркнув, принял приглашение. Туман расстилался у ног, скользил по оголенному бедру и поднимался выше, окутывая фигуру целиком. Тсунаеши краем глаза взглянул в отражение окна и не смог не признать, что действительно выглядит эффектно, а самое главное — совсем не похож на себя самого. Иллюзии Мукуро уже давно перешли грань между реальностью и фантазией, воздействуя на объект на уровне всех пяти органов восприятия. Без подготовки легко запутаешься, что есть правда, а что ложь, что вымысел, а что приукрашенная истина, спутанная изящными руками кукловода.

— И в твоих интересах, чтобы все кругом воспринимали меня так же, — Тсуна взволнованно прикусил нижнюю губу, мельком оглядывая бальный зал. Нужный ему человек еще не почтил хозяина вечера своим скромным присутствием, но Тсунаеши был уверен — он явится. Не сможет пропустить столь значимое событие, как Осенний бал Альянса пяти семей.

— Будь осторожен, Солнце чувствительно к Туману, а Солнце Аркобалено может оказаться и мне не по зубам, — в глазах Мукуро на мгновение проскользнула тень обеспокоенности и так же быстро исчезла, сменившись напускным восторгом, когда на горизонте показался хозяин вечера — невысокий мужчина с первой сединой на висках.

Один из организаторов бала, босс семьи Томазо — вспыхнул в мыслях импульс напоминанием, и Тсуна с благодарностью посмотрел на своего спутника. Они наладили мысленную связь всего пару недель назад, прочно связав себя узами Связи — как Небо и его преданный, но неоднозначный Туман. Смелое решение в их разваливающемся по швам мире, но Тсунаеши был уверен в Мукуро, как в себе — слишком давно и слишком близко они знакомы, чтобы он мог доверить переменчивому Туману спину и жизнь.

— Я попробую успокоить его Гармонией, если начнет что-то подозревать, а он начнет, — Тсунаеши, приподнявшись на носочках, прошептал Туману на ухо и очаровательно засмеялся, изображая веселую непосредственность. То что нужно, чтобы не выделяться в глазах такого важного человека, как Антонио Томазо, и не привлекать ненужное внимание.

— Дон Томазо, — Мукуро сжал руку на талии девушки, ощущая реальную мягкость шелка на кончиках пальцев, и вежливо улыбнулся, — рад видеть Вас в добром здравии. Позвольте представить мою спутницу — Эвелин Дефо. Юное дарование мира музыки.

Тсунаеши мысленно скривился и выдавил из себя яркую улыбку, протягивая ладонь. Мужчина аккуратно перехватил тонкие пальцы и коснулся горячими сухими губами нежной кожи на тыльной стороне ладони.

— Где Вы наши это воплощение очарования, Федерико? Она прелестна, — Антонио задержал прикосновение на руке и подушечкой большого пальца погладил нежную ладонь. Тсуна изобразил смущение на лице и потупил взгляд, робко поглядывая на Мукуро.

— Не поверите, она сама упала мне в руки, — Мукуро, или точнее быть, Федерико Альберта — консильери небольшой, но уважаемой семьи, чью личину сегодня примерил иллюзионист, глухо рассмеялся. — Посчастливилось иметь участь наблюдать в первом ряду концерт классической музыки, вы же знаете мою жену — неугомонная женщина! А синьорина Дефо, после блистательного исполнения Рахманинова, вышла на поклон, зацепилась платьем за удачно подвернувшийся гвоздь и угодила прямо мне в руки! Думал, придется умирать со скуки четыре часа к ряду, но это прелестное создание просто спасло меня. — Мукуро усмехнулся и понизил голос. — А главное, чистокровная француженка, ни слова не понимает на итальянском, но как хороша в постели, чертовка.

Тсуна в подтверждении непонимающе переводил взгляд с лица одного мужчины на другого, старательно хлопал глазами, точно пытаясь уловить суть, и смущенно улыбался. А мысленно обещал устроить Мукуро муки пострашнее Шести путей Ада за весь этот спектакль. За платье, в которое ему пришлось влезть из-за чувствительности Аркобалено Солнца к пламени Тумана, за парик и тонны геля и лака на своих волосах, за каблуки, с которых он грозился свалиться через каждый шаг, а теперь еще и за образ несмышленой дурочки-иностранки, ни черта не понимающей на итальянском. О чем они совершенно точно не договаривались. И если и с платьем, и с париком и даже с каблуками Тсунаеши со скрипом, но был согласен, не желая надеяться только на иллюзии, которые могли и вовсе не подействовать на Аркобалено Солнца и поставить всю операцию под угрозу, то последние слова Тумана уже ни в какие ворота не шли. В них не было ни целесообразности, ни смысла, Томазо вне области их интересов на этом вечере, у них есть четкая цель, заключенная в одном человека, а остальные гости забудут о существовании миниатюрной брюнетки с бездонными серыми глазами, как только он перешагнет порог замка. Мукуро просто издевался, проверял границы дозволенного, и Тсуна очень хотел наступить ему тонким каблуком на ногу и, очаровательно улыбнувшись, припечатать парой ругательств на французском. Для поддержания легенды, конечно же.

— Вы просто обязаны оказать нам честь и сыграть этим вечером, — Дон Томазо перешел на французский с легким итальянским акцентом и указал на фортепиано в зоне живой музыки.

— Для меня это большая честь, месье Томазо, — девушка улыбнулась, чуть крепче сжимая ладонь на плече Мукуро, намекая, что с этим он справляться будет сам. Заварил кашу, пусть теперь сам и расхлебывает.

Вскоре Антонио Томазо извинился и ушел встречать других гостей, и вечер вернулся в мирное русло. Тсунаеши, как подобает красивой, но пустой кукле, очаровательно улыбался гостям, смеялся в нужных местах, застенчиво краснел и непонимающе хлопал густо накрашенными ресницами. Макияж, парик с пышными локонами подвитых у лопаток волос, жемчужное шелковое платье даже на мужской фигуре сидело идеально. Ткань плотно обтягивала торс, не позволяя глубоко вздохнуть, закрывала грудь и шею, струящимся шлейфом касаясь обнаженной почти до неприличия спины. Устойчивые, но слишком высокие для мужчины, каблуки изящных босоножек, тонкие обручи колец на пальцах, не скрытых ажурными перчатками.
Все это слишком много для него одного, но Тсунаеши оставалось только поджимать губы и надеяться, что иллюзия Мукуро сработает как надо, а нелепый наряд поможет обмануть тактильные ощущения и притупить бдительность Аркобалено Солнца. Он сильный противник, но именно он нужен им — точнее, фактически, только пустышка, сдерживающая мощнейшее пламя. Но каждый из них понимал, что обвести Аркобалено вокруг пальца и утащить пустышку будет не так просто, поэтому план проработан досконально от и до, продуманы все мелочи и возможные помехи при исполнении, Тсуна одет в этот откровенно унизительный во всех смыслах наряд, а Мукуро позаботился о том, чтобы на его собственной одежде, ауре и пламени остался след Федерико Альберта, а Тсуну со всех сторон окутывал плотное пламя Тумана, скрывающее его собственное — небесное. Где-то в зале скучающе перекатывал на дне стакана виски Занзас, приглашенный как босс сильнейшей семьи Альянса, готовились прикрывать спину Кёя и Сквало, беззаботно смеялся Такеши, привлекая внимание не слишком увлеченных вечером гостей. Каждый из них был готов броситься на помощь, если Аркобалено быстро раскусит план или вовсе откажется пойти на контакт. У них был всего один шанс забрать пустышку — каждый понимал это так же хорошо, как и то, что солнце встает на востоке, а от успеха операции зависят не только их жизни, но и существование всего мира.

— Реборн в здании, — Тсуна дернулся от импульса мыслей Ямамото и уверенно направился к зоне живой музыки, покручивая на пальце кольцо Тумана, замаскированное иллюзией под обычное украшение. Его ауры должно хватить, чтобы скрыть пламя Неба, но Тсуна не был уверен, что с Аркобалено, невосприимчивого к иллюзиям, оно сможет помочь.
Дон Томазо с улыбкой проводил к оркестру, устроив руку непозволительно близко к пояснице, и что-то шепнул дирижёру, после чего Тсунаеши проводили к фортепиано в центре оркестровой зоны. Поправив юбку и откинув мягкие локоны за спину, он прикрыл глаза и попытался вспомнить то, чему много лет назад пытался научиться под строгим взглядом отца. Музыка заструилась из-под пальцев, и Тсуна не был уверен успел ли Мукуро пропитать весь зал иллюзией или это он сам создавал эти чудесные звуки, отдавшись моменту. Когда-то он страстно любил музыку, когда-то он обожал отца и был готов на многое, чтобы впечатлить всегда холодного и отстраненного мужчину. Когда-то в другой жизни он был счастливым ребенком, а потом пожар унес жизнь любимой матери, отец сослал отпрыска в интернат, чтобы не мешался под ногами, а в жизни Тсунаеши появился младший брат матери — Занзас, ставший и отцом, и братом, и дядей, и лучшим другом.
Интересно, отец бы гордился им, увидев сейчас? В платье посреди бального зала старейшего замка Италии на приеме у сильнейших мафиози страны? Жаль, что он никогда уже не узнает — Иемитсу давно гнил под трехметровым слоем земли где-то на юге. Тсуна усмехнулся мысленно и сосредоточился на игре. Того восторженного мальчишки больше нет и никогда не будет, на его месте он — Небо Три-ни-сетте, наследник мертвой семьи и надежда этого разлагающегося мира.
Доиграв, Тсунаеши смущенно улыбнулся восторженной публике, играя роль до конца, и угодил в плен темных глаз, стоило спуститься с невысокого подиума. Аркобалено Солнца неотрывно наблюдал за каждым его шагом, расслабленная усмешка изгибала уголки тонких губ. Мужчина приподнял бокал с игристым, и Тсуна отвел взгляд, ощутимо вздрогнув. Он не был готов к столь скоротечной встрече, не был готов к тому, что его так быстро заметят, не был готов к тому, что Аркобалено Солнца окажется настолько красив. Он словно светился изнутри, подпитываемый золотым пламенем, и как только Тсунаеши должен справиться и не расколоться? Он нервно потер большой палец, опоясанный небесным кольцом, и подхватил с подноса проходящего мимо официанта бокал шампанского на длинной изящной ножке, вовсе не изящно опустошая сразу половину. Мукуро нигде не было видно, а его визави медленно, с ленивой грацией хищника, пробирался сквозь гостей вечера, и чем ближе он подходил, тем сильнее росло напряжение Тсуны. Он нервно заскользил взглядом по залу, желая отыскать хотя бы Занзаса — последний оплот спасения, но, казалось, что вся Вария исчезла. Тсуна бы многое отдал, чтобы услышать громкий крик Сквало и беззаботный смех Ямамото вместо наверняка низкого голоса сильнейшего киллера мира.

— Вы удивительное украшение этого вечера, — чужой голос раздался почти над ухом, Тсуна развернулся, позволив себе передышку в три секунды, и встретился взглядом с самой темной ночью в глазах напротив. Аркобалено поравнялся с Тсуной, отступил на шаг и протянул руку. Тсуна неуверенно вложил в чужую ладонь свою и закусил щеку изнутри, ощущая теплое дыхание на костяшках пальцев. Губы мужчины мимолетно коснулись кожи, взгляд неотрывно следил за реакцией, считывая малейшее изменение в поведении, и Тсуна буквально заставил себя робко улыбнуться, молясь, чтобы иллюзия не дала трещину и вместо невысокой хрупкой девушки посреди бального зала не оказался широкоплечий мужик в платье. Аркобалено, кажется, не заметил ничего подозрительно, задержал указательный палец в центре ладони, надавив слегка, и отпустил руку. — Позвольте представиться: Реборн.

— Эвелин Дефо, — Тсунаеши крепче сжал пальцы на тонкой хрустальной ножке бокала, прогоняя прочь нервозность и волнение, и с ужасным акцентом добавил на итальянском. — Приятно познакомиться, синьор Реборн.

И опустил взгляд в пол, позволяя пряди волос у лица выбиться из уложенной волны и упасть на хрупкое плечо иллюзии. Реборн жадно проследил взглядом за упругим локоном и растянул губы в усмешке. То, что он видел перед собой, ему определенно нравилось: невысокая, хрупкая, изящная, но что-то отвлекало сознание, не позволяло присмотреться и разглядеть целиком. Реборн скользнул взглядом по длинному вырезу, открывающему вид на переплетение тонких цепочек серебра на бедре, и внезапно захотел увидеть больше. Как туманятся пеленой возбуждения серые глаза, как пухлые губы раскрываются в глухих стонах, а тонкий голосок выстанывает имя с соблазнительным французским акцентом, как она тянет «Р» в начале имени и задыхается в конце. Первобытная похоть, понятная и привычная, осела на кончике языка сладостью, призывая к действию, заставляя расставлять сети и поймать хрупкого мотылька в ловушку. И он почти поддался, почти использовал одну из соблазнительных ухмылок из своего немаленького арсенала. Но что-то не давало ему возможности забыться этим вечером. Что-то ненавязчиво подсказывало присмотреться к этому чудному созданию, разглядеть саму суть, разгадать загадку. Реборн любил тайны, любил чужие секреты и загадки, и не мог пройти мимо этой — будоражащей и волнительной.

— Для меня это честь, — Реборн отставил полупустой бокал на столик позади, и, словно как по команде, зал начал заполняться ненавязчивой музыкой.

Тсуна мысленно пытался дозваться до хранителей, но связь, отточенная годами, словно заглушалась кем-то извне. Интуиция сходила с ума, вопила на задворках сознания, предупреждая об опасности, оберегая от клетки с тигром. Но Тсунаеши понимал, что должен добровольно зайти в логово хищника и закрыть дверь, иначе пустышку не забрать. Все будет впустую, все труды и многолетние планы пойдут коту под хвост из-за его трусливости. Нет, он не может так поступить со своими хранителями, со своей семьей, со всем этим чертовым миром, будь он неладен. Равновесие Три-ни-сетте должно быть восстановлено, и он, как одно из Небес, должен рискнуть ради своей семьи. Плевать на мир, его семья куда важнее. И если ради этого ему придется сорвать пустышку с груди сильнейшего Аркобалено и раствориться в тумане, то что же — он согласен.

— Позволите украсть вас на танец, Эвелин? — Тсуна смирил ладонь Реборна таким взглядом, словно она была его злейшим врагом, и вложил ладонь в его, промедлив лишь на секунду.

Горячая ладонь скользнула по талии, обожгла даже сквозь шелк платья, Тсуна мягко уперся ладонью в плечо мужчины, держа мнимую дистанцию между ними, и позволил увести себя в танец под торжественные звуки оркестра. Музыка заполняла собой каждый сантиметр зала, очаровывала, заставляла двигаться в такт, но Тсуна даже не слышал ее, не разбирал оттенков мелодии, все его внимание было сосредоточенно на золотых крапинках в черных глазах. Реборн вел уверенно, и Тсуна совершенно невольно ему доверился, ступая словно по облакам, он не чувствовал пола, не слышал шума пышных платьев, смеха и разговоров гостей, он тонул в темных глазах, плавился в горячих руках, абсолютно ведомый и податливый.

— Туман и Небо, — задумчиво выдохнул над ухом девушки Реборн, кажется наконец обнаружив то, что его так смущало, — необычное сочетание. Из какой вы семьи?

Тсуна понимал, что Реборн раскусит его, но не ожидал, что это будет так быстро. Всего трех минут личного общения хватило на то, чтобы Аркобалено свел все кусочки пазла в единую картину и добрался до сути. Кольцо Тумана оказалось бесполезным перед сильнейшим в мире Солнцем — вторым атрибутом, перед которым у Тумана не было никаких преимуществ. Тсунаеши и не надеялся, что сможет долго полагаться на отвлекающий маневр, и мысленно умолял Мукуро усилить иллюзию.

— Я не связана с мафией, синьор, — Тсунаеши изогнул уголки губ, даже не заметив, как понизил голос до шепота, — и не обладаю пламенем Неба, лишь слабый Туман. — Ложь легко сорвалась с губ, когда он почувствовал, как завеса иллюзии слабеет под натиском солнечного пламени. Реборн что-то искал, вглядывался в глаза, шарился пламенем по телу, прощупывая. Где-то в стороне раздался громкий вскрик и последующий за ним смех, мужчина отвлекся, и этой заминки хватило, чтобы Мукуро незаметно укрепил прочность иллюзии.

— И что привело вас сюда? — Реборн, не найдя больше ничего подозрительного, наклонил девушку вниз, придерживая спину, и скользнул ладонью по оголившемуся в вырезе платья бедру, подцепляя кончиками пальцев цепочку украшения. Она ожидаемо покраснела и отвела смущенный взгляд. Реборн довольно усмехнулся и скользнул взглядом по тонкой шее, прежде чем потянуть на себя, прижимая к груди теснее, чем раньше.

— Синьор Альберта, — Тсуна попытался вернуть себе самообладание, напрочь уничтоженное простым прикосновением к бедру. Он все еще ощущал, как горячие пальцы скользят под набедренную цепь и гладят оголенную кожу, почти обжигая. Господи, почему у него такие горячие руки? — Пригласил меня на вечер. Я и представить себе не могла, что здесь окажется столько высокопоставленных господ.

Воздействовать на сознание киллера пламенем Гармонии сейчас было слишком опасно, как и просить Мукуро вмешаться — под натиском такого Солнца ему трудно будет удержать сразу две иллюзии. Реборн не стал искать дальше лишь потому, что образ перед глазами почти полностью совпадал с тем, что он чувствовал руками. Они хорошо подготовились к этому вечеру, и если все пройдет удачно и заветная пустышка окажется у них, то Тсунаеши будет согласен носить женские шмотки хоть каждый день. С этим человеком невозможно договориться, они пытались через Верде выйти на киллера, но Рёхей и Луссурия вернулись ни с чем — Реборну слишком глубоко наплевать на стабильность и равновесие мира. Обманом ставший хранителем пустышки Солнца, принявший на себя проклятие Аркобалено, преданный собственным боссом, он потерял интерес к делам мафии и жил в свое удовольствие, не заботясь о равновесии Три-ни-сетте и Омерте. Реборн единственный из сильнейшей семерки, кто так и не стал частью семьи, не присягнул ни одному боссу и не стал верным ни одному Небу. Он жил своими принципами, своими интересами и неизменно оставался сильнейшим — Аркобалено, киллером, Солнцем.
С ним нельзя терять бдительность, заигрываться и быть слишком самонадеянным — переломит хребет и не заметит. Поэтому Тсуна действовал аккуратно, сохранял отрепетированный образ и пытался воздействовать пламенем незаметно, притуплять бдительность, очаровывать женскими хитростями, задерживать фокус внимания на себе и постепенно усиливать давление пламенем, пока в темных глазах не перестанут плясать золотистые искорки. Иначе ему просто не выдержать в этом неравном бою.

— Дон Альберта удивительно удачливый человек, — Реборн провел пальцами по руке до локтя девушки и с явным сожалением отстранился, когда музыка стихла, отходя на пару шагов назад.

Он сейчас уйдет, с нарастающей паникой понимал Тсунаеши, уйдет и вся миссия коту под хвост, потому что едва ли у него еще будет хоть одна возможность поймать этого неуловимого человека в сети и завладеть вниманием. Нужно было что-то придумать, срочно найти способ остановить Реборна и покрутиться еще немного в его поле зрения, а потом можно и увести на балкон под каким-нибудь глупым предлогом. Нервно отметая вариант за вариантом, Тсунаеши неуверенно шагнул вперед и наступил на подол собственного платья, спотыкаясь. Ноги, не привыкшие к каблукам, подкосились из-за неловкого движения, Тсуна замахал руками, пытаясь удержать равновесие, и завалился вперед, подталкиваемый кем-то неизвестным в спину, шагнул неуверенно и врезался в твердую грудь Реборна носом.

— А вы удивительно неуклюжи, — мужчина усмехнулся над ухом и придержал девушку за плечи.

— Простите, — скомкано извинившись, Тсуна поднял взгляд на Реборна, впервые радуясь собственной неуклюжести. В глазах мужчины вспыхивали золотом смешинки, он явно пытался сдержать усмешку. — Эти туфли ужасно неудобные.

— Не стоит, — Реборн позволил ухмылке скользнуть по губам, — всегда приятно быть спасителем прекрасных синьорин он неприятных контактов. — Рука мужчины скользнула ниже по спине и крепко ухватилась за талию, сбивая дыхание. — Хотите выйти на балкон?

Вот он — шанс. Тсуна поднял на него оленьи глаза и прикусил щеку изнутри до боли, прежде чем кивнуть и ухватиться за подставленный локоть, позволяя себя увести куда угодно.
Стеклянный двери отрезали мир от шума бала, Тсуна поежился от укусившего за плечи прохладного ветра и подошел к резным перилам. Сталь охладила ладони, когда тонкие девичьи пальцы иллюзии обхватили перила, и, подставляя ветру лицо, позволяя трепать идеальную укладку, и Тсуна впервые за вечер прикрыл глаза с наслаждением. Внизу шумел жизнью лабиринт из кустарных растений, в скрытых беседках миловались сбежавшие парочки, редкий смех разрывал мягкую тишину, а приглушенная музыка, раздававшаяся из зала, создавала атмосферу интимного таинства. Реборн остановился где-то рядом, Тсуна чувствовал едва заметное пламя Солнца, поражаясь контролю этого человека. Сам он без цепей Маммона фонил бы чистейшим небесным пламенем, а Реборн без каких-либо видимых приспособлений сдерживал такой объем пламени в тисках. Удивительный человек.
На плечи легла тяжесть пиджака, Тсуна удивленно посмотрел на мужчину — оставшись в жилете и белоснежной рубашке, он опирался на перила локтями и вглядывался в раскинутое полотно неба, усыпанное миллиардами звезд. Острый профиль подсвечивал мягкий свет, льющийся из больших стеклянных окон, Тсуна, как завороженный, огладил взглядом ровный нос, острый угол челюсти и волевой подбородок. Реборн был красив, как черт, и настолько же опасен — отрицать это было глупо.

— Спасибо, — Тсуна мягко улыбнулся, зарываясь носом в ворот пиджака, пропитанный мужским терпким одеколоном, он различил нотки дерева, мокрой улицы после дождя и кислинку лимона в окружении дыма. Интересное сочетание, но удивительно подходящее этому человеку. — Зовите меня Эва, синьор.

— Только если вы в ответ отбросите формальности, — Реборн скосил на девушку взгляд и чему-то усмехнулся. — Мне слишком много лет, чтобы держаться за напускную вежливость, Эва.

— Выглядите не старше тридцати пяти, хорошие гены? — Тсуна вполне искренне рассмеялся. Конечно, он знал, что киллер куда старше, чем он, чем любой из присутствующих на вечере людей. Последняя Представительская битва была больше ста лет назад, а смена поколения Аркобалено случилась через десять лет и с тех пор состав не менялся — Три-ни-сетте не нашла никого более достойного на смену.

— Правильное питание, пробежки по утрам и никаких убийств во время сиесты, — уголок губ дернулся в усмешке, Реборн оттолкнулся от перил, скользнув по девушке взглядом и чему-то довольно кивнул, — принесу нам выпить.

— Я бы не отказалась от мартини с тремя оливками, — Тсуна проводил мужчину взглядом, сжимая до боли пальцы на перилах, и выдохнул, когда двери за ним закрылись.

Он сосчитал мысленно до ста, полагая, что за это время Реборн уже точно дойдет до стола с напитками и возвращаться за пиджаком не станет, и опустил взгляд вниз, не веря в свою удачу. На грудном кармане из-под шелка платка выглядывала желтая пустышка. Тсуна накрыл ее ладонью, пощупал, проверяя на подлинность, и почти задохнулся от восторга. Настоящая. Настоящая, черт возьми, пустышка Аркобалено у него в руках. Не придется больше нервно искать возможности незаметно утащить пустышку, рисковать и бояться сделать неверный шаг. Тсуна аккуратно сорвал булавку и стянул пиджак с плеч, на мгновение замер, сжимая мягкую ткань, и перекинул через перила. Плевать, что все случилось слишком легко, плевать, что ему просто не может так повезти и плевать на последствия. Пустышка у него в руках, настоящая и горячая, отзывается на пламя Неба и согревает замерзшие пальцы. Тсуна стянул цепь Маммона с кольца Неба, и чистейшее яркое пламя вырвалось из-под контроля, резонируя с пустышкой. Плевать на то, что он оставит след, Мукуро уже должен был почувствовать знакомое пламя и прийти. А на остальное — плевать, разберется позже. Главное, что пустышка у них.

— Оя, наша маленькая миссия закончена? — Мукуро явился через секунду, возник в воздухе, как подобает каждому уважающему себя иллюзионисту, шагнул из невидимого портала и с интересом осмотрел пустышку на ладонях босса.

— Наконец-то, — Тсуна устало вздохнул, желая как можно скорее убраться из этого места, оказаться подальше от Арагонского замка, подальше от всей Кампании и, самое главное, от Реборна. Этот человек не пугал, нет, он вызывал странные чувства, и Тсуна не был готов разбираться с ними здесь и сейчас. — Уходим, если Реборн поймет, что его обвели вокруг пальца, нам не выжить.

Мукуро понимающе хмыкнул — ему от одной лишь близости к проклятой пустышке становилось дурно, пламя Солнца подавляло его Туман, ослабляло иллюзии, и Мукуро не хотел знать, что будет, если сюда явится ее хранитель. Мысленно поежившись, Рокудо приобнял Тсунаеши за талию, и они растворились в сизой дымке тумана.
Реборн хмыкнул и оттолкнулся от стены, которую подпирал спиной последние пару минут, вслушиваясь в разговор. На балконе его ждал лишь оставленный на перилах пиджак и яркий след небесного пламени, ни очаровательной спутницы, так отважно пытавшейся его обмануть иллюзиями, ни пустышки. Реборн накинул на плечи пиджак и ловко перемахнул через перила. Что ж, позволить мальчишке забрать пустышку не такая уж и плохая идея, подумал он, ощущая, как заботливо небесное пламя оседает на плечах и забирает усталость. Кажется, только что Реборн нашел одно очень занимательное Небо.

***

— До сих пор поверить не могу, что у нас получилось, — Тсуна, скинув неудобные туфли, возбужденно вышагивал в небольшом кабинете из стороны в сторону. Успех кружил голову, эмоции захлестывали с головой — самая сложная часть сбора пустышек оказалась пройдена, и как? Без лишних жертв, потерь и ненужных договоров! Не так уж и умен этот Аркобалено Солнца, раз позволил так просто украсть пустышку. Отвлекся, повелся на красивую картинку, созданную иллюзией, поддался похоти и упустил из виду, то, что должен был защищать ценой собственной жизни. А сейчас, наверное, сидит и локти кусает от досады, не сумев отследить пустышку — ее сковали цепями Маммона сразу, как только оказались за пределами замка.

В кресле сидел довольный донельзя собой Мукуро — ему удалось обмануть самого Аркобалено Солнца, сильнейшего из сильнейших, обвести вокруг пальца, доказать, что даже самое сильное Солнце ему не противник. Занзас же, сидя в соседнем кресле, особого куража не испытывал. Успех ощущался на кончике языка горечью, потому что он, в отличии от племянника и его хранителя Тумана, лично сталкивался с Реборном и знал, что он сам позволил забрать пустышку. Раскусил иллюзию, как только увидел, разрешил сыграть с собой и победить. Оставалось только понять для чего и выстраивать линию обороны. В том, что этот человек придет забрать свое — сомневаться не приходилось, как и в том, что прольется кровь, много крови. Нельзя так просто забрать что-то у Аркобалено и надеяться остаться безнаказанным. Реборн с лихвой возьмет свое, оставалось только верить в то, что к тому моменту они уже соберут весь комплект пустышек и колец Маре и смогут воплотить в жизнь задуманное.

— Не мельтеши, мусор, — Занзас подпер щеку рукой и выдохнул, непроизвольно наблюдая за тем, как Тсуна с горящими от восторга глазами измерял комнату шагами и активно жестикулировал, уже в какой раз рассказывая хранителям, как ловко ему удалось обмануть сильнейшего.

— Я бы на твоем месте так не радовался, Савада, — Верде закрыл дверь ногой, удерживая в руках небольшую шкатулку из красного дерева, которая тут же оказалась в руках Тсуны, — Реборн тебя из-под земли достанет, если захочет. Надо было подсунуть ему подделку.

Тсуна с нескрываемым трепетом коснулся широкой прямоугольной шкатулки с резной крышкой, провел кончиками пальцев по гербу Три-ни-сетте — системы равновесия этого мира, разделенной на три равных части. Море, что не знает границ, Ракушка, что никогда не меняет своей формы и Радуга, что появляется лишь время от времени, но всегда исчезает. Тсуна раскрыл шкатулку, отмахиваясь от слов ученого и желая поскорее убрать пустышку Солнца к остальным в ячейку округлой формы. Из семи собраны три — Гроза приветливо вспыхнула зеленым, Туман охладил пальцы, оставляя неприятное ощущение на коже, а теперь и Солнце согревало, ослепив на мгновение. Словно настоящее небесное светило, оно разгоняло Туман и заглушало Грозу, позволяя Небу оставаться безмятежным и спокойным.

— Осталось найти четыре и договориться с Бьякураном, — Тсуна закрыл шкатулку и поместил в небольшой ящик, сделанный из того же материала, что и цепи Маммона. Поместье окружено барьером, заглушающим сигналы пламя, но излишняя безопасность не повредит.

— Я знаю, где может быть Дождь, — Вайпер переглянулась с Верде, и они оба поморщились, словно одно лишь упоминание этого человека вызывало у них головную боль.

— Его и искать не надо, явится вместе с господином Сильнейшим в мире киллером, — Верде привычным жестом поправил очки, скрывая недовольство в глазах, — на твоем месте, я бы больше беспокоился об Облаке и Урагане. Скалл просо придурок, — мужчина хмыкнул, — а Фон давно исчез с радаров.

— Я займусь поисками Облака, — Кёя впервые за вечер подал голос и тут же встал с глубокого кресла, направляясь к выходу, — притащу либо живьем, либо пустышку.

Тсуна согласно кивнул, не сомневаясь в эффективности друга детства. Если Хибари сказал, что притащит живьем, значит скоро в особняке будет шумно.

— Будь осторожен, Кё-чан, — Тсуна проводил мужчину взглядом до дверей и упал в освободившееся кресло. — Когда в последний раз видели Фона?

— Семьдесят лет назад, — Тсуна удивленно уставился на Верде, — не смотри на меня так, Савада. Я предупреждал, что легко не будет.

— На «легко» никто бы и не согласился, — Занзас громко опустил стакан на стол, ознаменовав конец совещания, встал и направился к выходу, а за ним и все шесть хранителей Варии. — Я поговорю с Бьякураном, мусор.

Тсуна несколько завистливым взглядом проводил высокую фигуру дяди и уронил голову на спинку кресла. Вся эта затея с поиском колец Вонголы, восстановлением равновесия и спасением мира от гибели изначально попахивали большой головной болью. Не такой, как предстоящая встреча с другими Небесами Три-ни-сетте, конечно, но все же. Тсуна зевнул и одернул подол дурацкого платья, понимая, что ставки уже сделаны и бежать некуда — придется сыграть по крупному. И желательно не проиграть.

Chapter 2 Chapter Text

Впервые Тсунаеши узнал про систему Три-ни-сетте, когда ему исполнилось семнадцать. В ту безмятежную октябрьскую ночь луна светила очень ярко, пробираясь сквозь не плотно задернутые шторы, а Тсуна метался по кровати, сбивал простыни к ногам, не в силах проснуться. Тревожные сны захлестнули его сознание, обрывки воспоминаний, ощущение безвозвратной потери охватили его, Тсуна бесконечно долго падал во тьму, вязкую и холодную, задыхался от тоски, сжившей сердце в тугие тиски, тянулся вперед, все пытался выбраться наружу, выйти из липкой темноты, охватившей ноги и скользящей выше — к сердцу. И когда темнота почти поглотила его полностью, когда воздух больше не царапал горло в тщетных попытках проникнуть в легкие и заставить подростка дышать, в темноте вспыхнул маленький огонек. Тсуна, как безумный, потянулся к нему, зная, что это единственный шанс на спасение, единственная возможность выбраться из тьмы, сбросить холодные оковы и вдохнуть полной грудью. Огонек приближался, прогоняя тьму, и чем ближе он был, тем спокойнее мог дышать Тсуна. Огонь прогонял кошмары, разжимал тиски страха, и Тсуна, избавившись от холода в сердце, потянулся к нему, не боясь обжечься. Отчего-то он знал, что огонь не причинит вреда, он не враждебен — кончики пальцев мягко окутало тепло, и Тсуна смелее коснулся его. Огонь разгорелся сильнее, и на мгновение тьму озарила яркая вспышка света, Тсуна крепко зажмурился, боясь ослепнуть, а когда открыл глаза, тьма окончательно отступила.
Он оказался в какой-то старой комнате. Вдоль светлых стен выстроились шкафы с множеством книг, под ногами мягко проминался от каждого шага ковер, а рядом с окном стоял широкий стол с резными изящными ножками. Тсуна с любопытством оглянулся, подмечая и другие детали: на столе в беспорядке лежали бумаги и книги, на краю застыла маленькая изящная чашечка, грозясь упасть из-за малейшего дуновения ветра, у стены справа нашелся диван с пушистыми подушками, яркими и цветными — они разбавляли спокойные краски чьего-то кабинета и манили к себе. Тсуна несмело обогнул небольшой журнальный столик у дивана и присел на край, случайно задев рукавом толстовки графин. Вода стремительно растекалась по столу, грозясь намочить стопку книг и пролиться на ковер, Тсуна чертыхнулся и схватился за подушку, накрывая лужу и надеясь, что это поможет. Краем глаза он заметил движение и тут же напрягся, сжал подушку в руках, чувствуя, как сердце заходится в панике, и резко обернулся.
Светловолосый мужчина с легкой улыбкой и без капли злобы в голубых глазах наблюдал за его действиями, едва заметно склонив голову на бок, словно большая взъерошенная птица, а другой — присматривался к нему, оперевшись бедрами о край стола и скрестив руки на груди. Половину его лица скрывала странная маска в черно-белую клетку, и это выглядело так жутко, что Тсуна вцепился пальцами в подушку сильнее и невольно прижал к груди.

— Кто вы? — Тсуна осторожно шагнул назад, все еще сжимая подушку и в любой момент готовясь использовать ее, как обманный маневр, чтобы отвлечь внимание незнакомцев и сбежать. — Что вам нужно?

— Мы не причиним тебе вреда, — светловолосый мужчина мягко улыбнулся, поднимая руки перед собой раскрытыми ладонями.

— Ага, так я вам и поверил, — Тсуна недовольно фыркнул, мысленно умоляя глупое сердце перестать так истерично метаться в груди, и не сводил с незнакомцев пристальный и внимательный взгляд. Если они захотят напасть, Тсуна сможет кинуть подушку в лицо одному из них, перемахнуть через диван и кинуться к двери, которую заметил в углу этого странного кабинета.

— Он не врет, — мужчина в маске вышел вперед и поравнялся со своим другом, Тсуна инстинктивно дернулся назад, упираясь ногами в диван. От падения его спасла только сила воли.

— Я Кавахира — хранитель равновесия Три-ни-сетте, а он, — мужчина показал на своего спутника, — основатель Вонголы — Джотто.

— Основатель Вонголы умер почти три сотни лет назад, — Тсуна переводил напряженный взгляд с одного человека на другого, прислушиваясь к интуиции. Она молчала, не давая поводов усомниться в словах шахматноголового, как прозвал про себя Тсуна этого странного мужика в маске. Но поверить в то, что перед ним во плоти и крови стоял давно умерший человек, не мог, даже не смотря на всю странность их мира. — Придумайте историю поправдоподобнее.

— Я лишь его воля, сохраненная в памяти системы Три-ни-сетте, — терпеливо пояснил Джотто, вновь мягко улыбнувшись. Его улыбка каким-то невероятным способом смогла пригладить острые углы тревоги, и Тсуна сам не заметил, как плечи, напряжённые и твердые, расслабились. — Она посчитала меня достаточно интересной личностью, чтобы сохранить дух, но ты прав — я давно уже мертв.

Тсуна растерянно уставился на этого человека, не до конца веря в происходящее. Он никогда не слышал о том, что кто-то может сохранить дух мертвеца. Разве такое возможно? Ходили легенды, что коробочки и кольца могли сохранять часть воспоминаний по воле первого владельца, но никакого точного подтверждения не было. Верде плотно занимался исследованием колец и коробочек, предполагая, что они могут быть ключом к пониманию принципа работы проклятия Аркобалено и пустышек, он разобрал и собрал с десяток коробочек, создавал с нуля кольца-проводники пламени, и он бы точно узнал, если бы что-то подобное было возможно. Рано или поздно в его руки попалась бы коробочка, хранящая волю первого владельца или создателя, которая могла бы проявиться в момент открытия, и Верде не смог бы сохранить эту тайну при себе — поделился бы с миром величайшим открытием, меняющим все правила мира пламенных. Так что верить этим людям Тсуна не собирался. И что еще за система Три-ни-сетте такая? Тсуна напрягся, вспоминая все то, что успел выучить с тех пор, как попал в мир мафии и пробудил собственное пламя, но никаких подходящих воспоминаний не было. Он впервые слышал про систему Три-ни-сетте и это вовсе не добавляло очков симпатии незнакомцам.

— Что вам от меня нужно? — Тсуна медленно переводил взгляд с одного на другого, внимательно осматривая одежду и руки на наличие оружия, но, кажется, они были абсолютно безоружны, лишь на руках Джотто были странные перчатки с выпуклым голубым камнем и римской цифрой один. Они плотно обхватывали руки и вполне могли сойти за оружие, проводящее пламя. Тсуна мысленно чертыхнулся, спешно обдумывая план действий. Где бы он не был, ему срочно нужно выбираться и улепетывать от этих странных людей.

— Мы хотим, чтобы ты помог восстановить равновесие в мире, — Кавахира спокойно выдержал удивленный взгляд мальчишки, сменивший тревожный, — твой мир умирает. Протянет два, может быть три века, а потом рассыплется, как песок, и перестанет существовать в линии времени, запустив уничтожение целой вселенной. Я не могу это допустить.

— А я здесь при чем? — Тсуна нахмурился, не понимая, что эти двое от него хотят. Спасение мира? Он даже пламя в стабильном состоянии поддерживать не может, какое к черту спасение мира?!

— Ты единственный, кто может остановить процесс уничтожения, — Джотто прикрыл на мгновение глаза, а когда открыл — они окрасились янтарем, а на лбу вспыхнуло пламя посмертной воли. Яркое оранжевое пламя Неба освещало кабинет, и Тсуна узнал в нем тот самый огонек, который вытащил его из тьмы.

— Это ты спас меня. — Он сглотнул и, как заворожённый, потянулся к мужчине, желая коснуться пламени и вновь ощутить его согревающее тепло. Что-то в собственной груди отзывалось на это пламя, тянулось навстречу, желало стать единым целым, Тсуна сглотнул и только благодаря силе воли остался на месте. — Почему?

— В тебе течет моя кровь, — Джотто мягко улыбнулся и, подойдя ближе, коснулся указательным и средним пальцем лба. На них вспыхнуло пламя Неба, и что-то внутри отозвалось, Тсуна почувствовал, как с плеч пропадает тяжесть и становится легко-легко, как душа, словно согревается изнутри, сбрасывая тяжелые оковы. Мир на секунду померк, а когда перед глазами картинка вновь стала четкой, его руки окутывало яркое небесное пламя.

— Что ты наделал?! — Тсуна отшатнулся назад, падая на диван и во все глаза смотря на ладони. Огонь не обжигал и не причинял боли, он горел — живой и яркий, переливался оттенками радуги, задорно прыгал на пальцах. Тсуна поднес руки к лицу, внимательно рассматривая пламя, и несдержанно улыбнулся, удивленно вздохнув.

— Я снял печать с твоего пламени, — Джотто мягко улыбнулся, наблюдая за наследником. — Кто-то запечатал пламя, когда ты был совсем мал, и я не мог пробиться к тебе. Потом ты смог только надломить печать и пользоваться крохами силы, но не мог долго поддерживать пламя в стабильном состоянии, и оно ранило тебя. — Джотто поджал губы и мягко взял руки наследника в свои, проводя пальцами по свежим ожогам. — Печать слабела с каждым разом, когда ты использовал пламя, и надломилась настолько, что я смог наконец прийти к тебе. Больше не будет больно, обещаю, пламя не обожжет.

Ожоги под аккуратными пальцами, облаченными в прохладную ткань перчаток, пропадали на глазах. Пламя на ладонях погасло, виновато лизнув запястье напоследок, и исчезло совсем. Тсуна сжал и разжал пальцы, раньше он не чувствовал рук и ходил с повязками еще несколько дней, пока ожоги не сходили под давлением ласкового пламени Рёхея, а сейчас не осталось и следа. Он мог сжимать и разжимать кулаки, касаться вещей и не испытывать боли. Тсуна с благодарностью посмотрел на Джотто и робко улыбнулся. Кем бы не был этот человек, он смог решить проблему, с которой не могли справиться лучшие умы Варии и Верде, любое оружие-проводник отторгало его пламя, не работало, как надо, и больше приносило вреда, чем пользы. Но теперь, отчего-то уверен был он, все изменится. И все благодаря этому странному человеку.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, улыбаясь смелее. Он больше не боялся и теперь был готов выслушать, обещая себе сдерживаться от комментариев хотя бы из-за чувства благодарности. Это меньшее, чем он может ответить на доброту. — Но как это возможно? Вонгола была уничтожена больше ста лет назад пятым боссом, а затем он убил всю свою семью и застрелился сам.

— Пьетро не был наследником по линии моей крови, — Джотто погасил собственное пламя и кивнул Кавахире, приглашая сесть рядом. По одному жесту его руки на столе оказался чайник с ароматным чаем и пара чашек — их ждал долгий разговор, и лучше насладиться чаем, успокаивающим нервы. Джотто наполнил фарфоровые чашечки и сел рядом с Тсуной, оборачиваясь к нему полубоком. — Власть ко второму перешла в результате переворота, а я бежал в Японию, женился на девушке по имени Савада Микото и взял имя Иетсуна Савада.

— Мою прапрапрабабушку по маминой линии звали Микото, — задумчиво протянул Тсуна и пораженно выдохнул, осознавая, — ты мой прапрапрадед!

— У меня родился сын, но он так и не смог пробудить пламя, и я забыл идею возродить Вонголу. Мои хранители осели в Японии вместе со мной до конца своих дней, только Деймон ди Спейд остался в Италии подле нового главы и застал третье поколение Вонголы. — Печаль отразилась в глазах Джотто, но он тут же поспешил ее спрятать за улыбкой. — Вплоть до пятого поколения Вонгола управлялась чужаками, пока Пьетро не сошел с ума от влияния Три-ни-сетте и не уничтожил Вонголу. Моя же линия продолжилась в Японии и остановилась на тебе. Ты мой наследник и ты первый за пять поколений семьи, кто смог пробудить мое пламя.

Тсуна нервно сжал чашку в руках, крепко задумавшись. Он не знал, что удивляло его больше: то, что он оказался наследником Примо — основателя Вонголы, сильнейшей семьи прошлого века, и легендарной личности, сумевшей изменить мир пламенных до неузнаваемости, или то, что он должен спасти какую-то систему Три-ни-Сетте, о которой ничего и знать не знал. Но все по-порядку.
Раньше пламенных считали проклятыми прислужниками Сатаны и гнали отовсюду, пока Джотто не решил создать место, в котором они смогут жить спокойно. Вонгола спасала их от гонений и преследований, давала кров и хлеб, позволяла жить спокойно, не боясь, что придут люди с вилами и сожгут их за колдовство и связь с темными силами. Вонгола создала негласное правило не использовать пламя при обычных людях, и постепенно пламенные исчезли из мира обычных людей, стали закрытым обществом, о котором продолжали шептаться старцы, но вскоре позабыли и они, а их дети и вовсе не знали. Именно Джотто был тем, кто заложил фундамент для создания мафии в том облике, в котором она существует до сих пор. Он был легендарной личностью, посланной пламенным самими богами, и исчез так же внезапно, как и появился, передав правление Вонголой Риккардо Скайрини. Вонгола пошла по отличному от воли Примо пути, ступив на кровавую дорожку и подчинив пламенных силой, пока не была уничтожена Пятым. С тех пор прошло больше ста лет, пламенные научились жить без надзора Вонголы, вперед вышли те семьи, которые раньше боялись выйти из тени, создался Альянс Семей, который теперь возглавляла Вария, как сильнейшая семья из ныне существующих, претерпели изменения многие правила, Виндиче окончательно взяли контроль над преступностью среди мафии и сохранения порядков Примо, а пламенных с каждым годом рождалось все меньше и меньше. Сейчас только несколько семей могли похвастаться сильным пламенем и все они состояли в Альянсе, диктуя миру мафии свои условия.
С этим все было вполне понятно, как и с тем, что Тсуна действительно мог быть наследником Джотто. По времени все сходилось, поколения в Вонголе быстро сменялись между собой, а за прошедшие триста лет с основания семья Савада не покидала пределы Японии. Никто не мог знать, что Джотто не только выжил, но и оставил наследников, если пламя не проявлялось. Но почему оно решило пробудиться сейчас? Почему Тсуна стал тем, кто смог зажечь пламя Примо, а не Занзас — младший брат матери? В нем тоже текла кровь Примо, так почему именно Тсуна стал тем, на кого пал выбор? Может это связано с системой Три-ни-сетте? Что это вообще такое? За всю свою жизнь среди Варии Тсуна никогда не слышал этого названия, пламя воспринималось как данность: у Занзаса есть, значит и у него тоже должно быть. Тсуна никогда не задумывался, как и почему смог зажечь пламя, оно с ранних лет было с ним и воспринималось как должное. Могла ли система Три-ни-сетте почувствовать в нем кровь Примо и пробудить пламя?

— Что такое эта ваша система Три-ни-сетте? — от вопросов начинала болеть голова, и Тсуна, понимая, что сам не разберется во всем этом, захотел получить ответы.

— Это начало и конец всего, — Кавахира, молчавший весь разговор между дедом и внуком, поспешил объяснить. — Она само равновесие, сама жизнь и смерть. Все в этом мире создано благодаря ей и по ее воле.

— Яснее не стало, — Тсуна устало вздохнул. — Зачем вам я?
— Ты можешь сохранить равновесие и спасти этот мир вместе с другими Небесами Три-ни-сетте.

— С другими Небесами? — Тсуна удивленно уставился на мужчину. — А почему они сами не могут разобраться? Я же ничего не знаю даже.

— После уничтожения Вонголы они и пытались, — Кавахира повел плечом, — но вышло, как видишь, не очень хорошо: они не справляются вдвоем, мир застыл на грани уничтожения.

— И вы решили, что я — лучший вариант для подмоги? — Тсуна поставил чашку на стол и вскочил, принимаясь расхаживать по кабинету. — Вы ошиблись, я даже пламенем пользоваться нормально не могу. Какой из меня хранитель равновесия?

— Ты подходишь просто идеально, — Джотто тоже отставил чашку на стол, наблюдая за наследником с мягкой улыбкой. — Изначально систему равновесия поддерживали шаманы из роды Кавахиры, но они не бессмертны. Они слабеют, болеют и умирают, сходят с ума от ответственности и влияния системы, не в силах больше поддерживать равновесие. Когда род Кавахиры почти вымер, было решено разделить равновесие на три равные части и поделить между выдающимися людьми того времени. Шаманы создали три камня-талисмана и передали в божественную кузницу, чтобы кузнец создал артефакты, которые смогут помочь в поддержании равновесия. Так появились пустышки Аркобалено, кольца Маре и кольца Вонголы. Пустышки забрал Кавахира и создал проклятие Аркобалено — раз в сто лет он собирал сильнейших людей поколения и наделял их силой и проклятием в одном лице. Кольца Вонголы божественный кузнец Талбот отдал мне, а кольца Маре сами выбрали себе хозяина. Пока существовала Вонгола, мир находился в равновесии и процветании, но кольца были утеряны в момент уничтожения семьи, и с тех пор равновесие пошатнулось.

— Я должен найти кольца и восстановить равновесие? — Тсуна, замерев у книжного шкафа, неуверенно поделился догадкой. — Но как? Если бы это было так легко, вы бы уже давно сделали это и без моей помощи.

— Мы не видим кольца, но ты истинный наследник моей воли и пламени, ты сможешь отыскать их, — Джотто оказался рядом и положил руки на плечи Тсуны, сжимая в жесте поддержке.

— Как мне найти их?

— Пустышки и кольца Маре помогут тебе, — Кавахира поднялся с дивана и положил что-то на стол, — собери все семь пустышек и колец в эту скрижаль, она укажет путь. Поторопись, осталось не так много времени.

Скрижаль загорелась пламенем семи элементов, и мир начал стремительно меркнуть и растворяться, выталкивая Тсуну обратно в темноту. Он уже не мог говорить, не мог двигаться, только смотрел на скрижаль и чувствовал, как все внутри отзывается на ее огонь.

— Не бойся, Тсунаеши, — Джотто коснулся прозрачной рукой лба наследника и мягко улыбнулся, — я буду рядом с тобой.

Мир окончательно померк, покоряясь обступившей с краев темноте. Тсуна рывком сел на кровати и сжал футболку на груди. Сердце загнанно отсчитывало ритм, Тсуна напрягся и осмотрелся, не понимая где находится, и с облегчением выдохнул, узнав очертания своей комнаты. Сон — это всего-лишь сон, кошмарный, страшный и запутанный, но сон. Тсуна повалился обратно на кровать и уставился в потолок невидящим взглядом, раз за разом прокручивая события сна в голове. Ну и бред, приснится же такое. Какой из него хранитель равновесия и наследник Вонголы? Он пламя с трудом вызывает и в своих же ногах путается, нормально с лестницы спуститься не может, какое равновесие? Меньше научного бубнежа Верде слушать надо на ночь, чтобы такая фигня потом не снилась. Отогнав от себя остатки сна и убедившись в том, что это всего-лишь разыгралась фантазия, подкрепленная статьей про коробочки, Тсуна вытянул руку вперед и зажег пламя, надеясь увидеть слабый огонек и убедиться в нереальности сна, а потом спокойно продолжить спать.
Громкий визг огласил весь особняк Варии, когда вместо слабой ниточки огня на его руке разгорелось мощное яркое пламя.
На следующее утро Кавахира явился сам. Вспыхнул в дымке туманного пламени посреди столовой, привлекая внимание всех ее обитателей, окинул взглядом каждого и остановился на Тсуне, что так и замер с не донесенной до рта ложкой. Кавахира мало отличался от своей версии из сна, но Тсуна, до последнего пытавшийся убедить себя в том, что все происходящее было бредом воспаленной фантазии и только, во все глаза уставился на мужчину, не в силах выдавить и слова. Ложка задрожала в руке и с громким звоном столкнулась с тарелкой, прежде чем упасть на пол. Тсуна сглотнул и перевел взгляд с Кавахиры на дядю, понимая, что должен что-то сказать, чтобы остановить надвигающуюся бурю. Занзас мрачнел с каждой секундой из-за чего по его лицу и рукам расползались шрамы — дурной знак зародившейся ярости, свидетельствующий о том, что бури не избежать. Мужчина сверлил незваного гостя взглядом, продолжая медленно жевать свой завтрак, пока хранители напряженно застыли на местах, готовые кинуться на незнакомца в любую секунду.

— Приятного аппетита, — Кавахира поправил очки и усмехнулся, — мне жаль отрывать вас от трапезы, но времени почти не осталось. Савада, — мужчина подошел к столу и остановился перед наследником Примо, что-то удерживая в руках, и стремительно бледнеющий Тсунаеши узнал в предмете ту самую скрижаль из сна, — скоро кольца Маре выберут владельца, ты должен успеть найти его и убедить помочь сохранить равновесие, пока кольца не свели его с ума. Рядом с другими Небесами процесс протекает не так быстро, но, — Кавахира уперся рукой в стол и склонился чуть ближе к наследнику, — Небеса Аркобалено официально мертвы, а ее наследница еще слишком юна и ничего не знает о пламени и Три-ни-сетте. Тебе придется сдерживать проклятие Маре в одиночку.

— Как мне найти Небеса Маре? — Тсуна тяжело сглотнул, с трудом заставив голос не дрожать от страха, прошибающего насквозь. То, что еще пару часов назад казалось всего-лишь сном, теперь грозило обернуться настоящим кошмаром, и он не был уверен в том, что сможет справиться с этим.

— Пламя даст тебе знать, — Кавахира зажег пламя на кольце и открыл коробочку, — подарок от Примо.

На стол упал небольшой сверток, перевязанный оранжевой лентой, запечатанной красным сургучом с гербом Вонголы в центре. Тсуна опасливо посмотрел на дядю, что продолжал спокойно есть свой завтрак, но по шрамам, уже скользнувшим на шею, было ясно, что его ждет взбучка, и перевел взгляд на Кавахиру. Он несколько скучающим взглядом изучал оригинал полотна «Тайная вечеря» на стене и всем видом показывал абсолютное спокойствие, словно никто из присутствующих не нес для него реальной опасности. Тсуна сглотнул и аккуратно развязал ленту, развернул синюю бархатную ткань и удивленно уставился на Кавахиру. Внутри оказались перчатки, так похожие на те, что носил сам Примо, и отличались лишь цифрой на овальном камне, но приглядевшись, Тсуна заметил, что под римской десять скрывалась единица.

— Поторопись, хранитель Три-ни-сетте.

Кавахира растворился в туманном пламени так же неожиданно, как и пришел, оставляя за собой тяжелую тишину. Тсунаеши, не обращая внимание на взгляды хранителей и друзей, с неизвестным ему трепетом касался кончиками пальцев голубоватого камня, вспоминая какими теплыми были руки Примо, и не мог сдержать улыбку. Не только кошмарная часть сна оказалась реальностью, Джотто тоже был настоящим, а значит он сдержит обещание и они скоро могу встретиться. Тсуна сжал перчатки, мысленно благодаря предка за подарок, и медленно надел. Ткань приятно обтянула руки, ощущаясь, как вторая кожа, Тсуна под заинтересованными взглядами друзей сжимал и разжимал пальцы, не испытывая никакого сковывающего движения дискомфорта, словно перчатки были созданы специально для него, хотя, может быть, так и было. Тсуна попробовал зажечь пламя, и оно чутко вспыхнуло на руках, обтекая ладони, но не обжигало. Раньше он бы уже взвыл от боли и погасил пламя, а Рёхей и Луссурия уже во всю бы хлопотали над ожогами с пламенем Солнца, но сейчас боли не было. Пламя больше не обжигало, как и сказал Примо во сне.

— Во что ты успел вляпаться, Савада? — Занзас отставил опустевшую тарелку и медленно поднялся из-за стола, и взгляд его не сулил ничего хорошего ни племяннику, ни хранителям: Занзас был зол настолько, что густое пламя Ярости срывалось с кончиков пальцев, наполняя воздух горьким запахом гари.

— Возможно, я должен отыскать кольца Вонголы, собрать пустышки Аркобалено и кольца Маре, чтобы спасти мир от уничтожения, — Тсуна опасливо покосился на дядю и медленно попятился назад, не совершая резких движений. Рядом удивленно присвистнул Мукуро и хмыкнул Кёя, а Тсуна, зацепившись пяткой за ковер, вскрикнул и повалился на пол, тут же отползая к стене — на него с горящими яростью глазами и заряженными пистолетами надвигался Занзас.

Кольца Маре нашли хозяина только через три года. Была ли это ошибка Кавахиры в расчетах или он намеренно дал Тсуне как можно больше времени, чтобы подготовиться к встрече со вторыми Небесами Три-ни-сетте, неизвестно, но Тсуна был благодарен судьба за эти три года. Они успели разработать план и завербовать в ряды Варии Верде — умнейшего человека столетия и Аркобалено Грозы. Все, чего хотел ученый — это финансирование и невмешательство в его исследования, и Занзас молча предоставил ему все необходимое, а взамен получил не просто гениального ученого, но и преданного человека.
От Верде удалось узнать, что Ария — Аркобалено Неба, действительно мертва, но ходили слухи, что перед смертью ей часто виделись ужасные картины будущего, поэтому она обрекла собственную дочь на проклятие пустышек, веря, что только она сможет остановить разрушение мира. Следов девочки отыскать не удалось, она словно испарилась, исчезла, не оставив после себя ничего, кроме имени — Юни. Аркобалено никогда не видели дочь бывшего босса, и Тсуна начинал сомневаться в том, что она действительно существует. Им не удалось найти ничего про нынешнего хранителя небесной пустышки: ни возраст, ни фотографии, ни место жительства. Девочка словно исчезла со страниц истории этого мира, либо ее кто-то хорошо прятал. Кавахира разводил руками, приговаривая, что всему свое время, но время шло, а отыскать хоть малейшую зацепку о третьих Небесах Три-ни-сетте не удавалось.
Зато удалось выйти на Аркобалено Тумана. Точнее она сама вышла на Варию, прознав про поиски пустышек, и предложила сделку — она и ее ученик, Фран, присоединяются к офицерскому составу, а взамен она отдает пустышку. Вайпер не было никакого дела до сохранения мира, все, что интересовало ее, измерялось в валюте, каратах и граммах, и не было варианта лучше обогатить личный счет, чем стать частью семьи, возглавляющей Альянс. Вайпер стала шестым и последним хранителем Варии, а Фран превратился в настоящую головную боль для семьи и независимого отряда убийц, который возглавил Тсуна со своими хранителями.
Перчатки оказались намного мощнее, чем он мог себе представить, и через три года постоянных тренировок во время семейного обеда Занзас объявил о создании побочной ветви семьи, которая будет защищать Варию в трудные времена и выполнять все грязные дела мира мафии. Понимая, что аппетиты племянника будут расти и рано или поздно произойдет столкновение интересов, Занзас предложил ему встать во главе отряда и устанавливать свою политику, тем самым снизив риск переворота. Тсуна, будучи несколько удивленным предложением, согласился после длительного обсуждения со своими хранителями, но выдвинул ряд условий: они могли отказаться от задания, если оно шло вразрез с их интересами, приоритетной целью оставался поиск колец и пустышек, а после того, как равновесие в мире будет восстановлено, они покинут ряды Варии и возродят Вонголу. Занзас не ожидал от племянника меньшего и почти сразу согласился на выдвинутые условия, убив одновременно двух зайцев: избежал конкуренции и обеспечил племяннику свободу действий и опыт в руководстве организаций. Не было сомнений в том, что Тсуна справится, он вложил многое в воспитание племянника и его хранителей, оставалось только подтолкнуть в нужное русло и оставаться рядом.
Осознав реальную власть и ответственность, которая упала на его плечи, Тсуна плотно занялся поиском недостающих хранителей Урагана, Грозы и Дождя. С помощью воли Примо сделать это оказалось не так сложно, но пришлось лететь на родину и столкнуться с призраками прошлого. Он не был в Японии с тех пор, как Занзас забрал его и Кёю из приюта, и возвращаться не просто в родную страну, а в родной город оказалось сложнее, чем он думал. Тсуна полетел один, понимая, что должен справиться с этим сам, и хоть было страшно, впервые за много лет страх сковывал сердце, и больно, воспоминания терзали душу, он нашел в себе силы прийти к дому детства. Тсуна мало что помнил о тех беззаботных днях жизни в Намимори, постепенно лицо мамы стиралось из воспоминаний, но жил ее смех и ощущение ласковых рук фантомно оседало на плечах и в волосах. Нана любила трепать его по волосам, зарываться тонкими пальцами в непослушные вихры, пытаясь хоть немного пригладить. Тсуна не помнил ее лица, но помнил ее запах и нежность прикосновений. В доме детства жили другие люди, Тсуна несколько минут понаблюдал за беззаботной семьей через окно, а затем молча ушел, ощущая, как груз печали и боли, сдавливающий грудь с тех пор, как он спустился с трапа самолета, исчезают. Дом его матери в надежных руках, любимый сад цветет пышной зеленью и цветами, кухня наполнена смехом и улыбками двух детей, а на веревках развивались на ветру белые простыни точно так же, как и в воспоминаниях. Пришло время отпустить прошлое и закрыть эту главу жизни, устремляя взгляд вперед.
Хранителем Дождя и наследником Асари Угетсу оказался беззаботный с виду паренек с потухшим взглядом. Спортсмен, единственный ребенок в семье, ученик последнего класса старшей школы. Тсуна наблюдал за ним чуть больше месяца, прежде чем решил приблизиться. Ямамото Такеши был популярен в школе, но совсем не имел друзей. В команде его недолюбливали — лучший игрок, да и просто красивый парень вызывал зависть у многих, в том числе и капитана команды. Тсуна видел на дне его глаз жгучую ненависть, когда Ямамото выходил на поле и спасал игру. Тсуна видел фальшивые улыбки одноклассников и слышал язвительные речи за спиной, наполненные завистью и желчью. Ямамото Такеши был популярен, но совершенно одинок, и только отец понимал его и разделял взгляды на жизнь. Ямамото Такеши словно не понимал в каком окружении находится, беззаботно улыбался, помогал новичкам в команде, давал списывать домашку одноклассникам и ходил с девчонками на свидания, боясь задеть их чувства. Беззаботный, добродушный паренек проявлял доброту и внимание к каждому, кто тянулся к нему, и не замечал острых ножей, готовых вонзиться в спину. А затем сломал руку и столкнулся с реальностью, в которой в миг перестал быть всем интересен. Одноклассники смотрели с жалостью, капитан команды и тренер с напускным сожалением сообщили об временном отстранении, но в глазах каждого промелькнуло облегчение. Такеши остался один на один с незнакомым миром, и лишь отец продолжал поддерживать и верить в сына.
Когда Ямамото Такеши перелез через ограждение крыши и готов был свести счеты с жизнью, толпа одноклассников внизу улюлюкала и подбадривала, не веря, что всегда беззаботный и позитивный бейсболист действительно спрыгнет. Отца рядом не было, никто не мог отговорить его от задуманного, и с каждой пройденной секундой Ямамото осознавал истинное лицо окружения, которое искренне считал своими друзьями и приятелями. Одноклассники смеялись, учителя раздраженно требовали слезть и угрожали отчислением, тренер что-то кричал об исключении из команды, капитан с предвкушением ждал, и никто из них не видел, как в страхе дрожали пальцы, как слабели ноги. Ямамото Такеши хотел жить, но отчаяние, захлестывающее его с головой, вместе с подбадриванием детей, застилали глаза и отнимали волю к жизни.
Тсуна вмешался вовремя.

— Если собрался прыгать, то выбери здание повыше, — Тсуна оттолкнулся от стены, смял коробочку от сока, прицельно отправляя в мусорное ведро, и подошел к ограждению ближе.

— Что? — Ямамото уставился на странного новенького пустыми глазами, на дне которых промелькнуло удивление.

— Если спрыгнешь здесь, не разобьешься, — Тсуна оперся локтями о перила и уставился в вечернее небо. Намимори медленно накрывал закат, разлив краски на темнеющее полотно. — Останешься калекой на всю жизнь, а этот мусор только посмеется и забудет.

— О чем ты? — Такеши нахмурился, неосознанно прижимаясь спиной к сетке забора.

— Если ты действительно хочешь умереть, то найди здание повыше. Этажей двадцать или около того, — Тсуна мысленно прикинул скорость падения с нужной высоты и усмехнулся, заметив, как сильнее с каждым словом жался Ямамото к забору. Он выбрал правильную тактику, интуиция не обманула.

— Тебе-то какое дело? — Такеши нахмурился, бросая на парня взгляд. Что-то в нем заставляло его прислушаться. К словам и к себе.

— Если ты спрыгнешь, то я не смогу приходить сюда на обед. Крышу закроют, и мне придется искать новое место, — Тсуна прикрыл глаза, подставляя лицо под ласковый ветер. — А ты себе максимум ноги переломаешь и теперь точно не сможешь играть в бейсбол.

— Я и так уже не смогу, — Такеши горько поджал губы и опусти взгляд вниз, — никогда не смогу держать биту и делать хоум-раны. Моей карьере конец.

— В мире много других вещей, которые стоят внимания. Не можешь играть в бейсбол, попробуй футбол, не понравится, попробуй большой теннис, — Тсуна повел плечом и незаметно взглянул на Такеши. Каждое его слово заставляло плечи спортсмена каменеть от злости.

— Ты не понимаешь! — Ямамото вскинул горящий злобой взгляд. — Бейсбол вся моя жизнь!

— Тогда прыгай, — Тсуна безразлично пожал плечами и оттолкнулся от забора. — Только подожди, пока я спущусь вниз. Всегда любил смотреть на идиотов, не ценящих свои жизни.

Тсуна успел подойти к двери, ведущей с крыши, когда внизу раздался недовольный крик толпы.

— Постой! — Скрипнула и зазвенела металлическая сетка забора, прогнулись под давлением веса поручни, и зазвучали глухие шаги. — Как тебя зовут?

Тсуна обернулся, наблюдая, как Ямамото Такеши перелез через забор и торопливо шел к нему сжимая пальцами сломанной руки рубашку в районе сердца. В карих глазах вспыхнула странная решимость, вытесняя глухую тоску.

— Савада Тсунаеши.

Тем вечером на Намимори обрушился стеной тоскливый ливень, вымывая с улиц песок и сожаления, а Тсунаеши обрел преданного друга и хранителя Дождя.
С Грозой оказалось легче, но даже сейчас, вспоминая о том дне, Тсуна скрипел зубами и обещал изменить мир мафии. Он приехал с Кёей в небольшой городок на юге Италии по наводке Вайпер. Туман чувствовала следы Облака Аркобалено в этих краях, но сама искать отказалась, ссылаясь на выполнение более важной миссии босса, которая могла бы ощутимо пополнить ее банковский счет. Тсуна и Кёя сорвались сразу, но вместо Облака нашли будущего хранителя Грозы. Мальчишка десяти лет врезался в ноги Кёи, убегая от грузного мужчины с перекошенным гневом и ненавистью лицом. Тсуна сразу почувствовал в мужчине пламя Облака, но это было не то пламя, которое они искали. Мужчиной занялся Кёя, и пока он популярно объяснял, почему нельзя обижать детей, Тсуна успокоил ребенка и немного узнал о его судьбе. Бовино Ламбо, худой мальчишка в пятнистом коровьем костюмчике, сбежал из детдома, куда попал сразу после рождения. Он не знал ни родителей, ни других членов семьи, и все детство провел в четырех стенах, прячась от злых детей и безразличных воспитателей на чердаке и в саду, пока не нашел в себе силы сбежать. А у этого мужчины он украл несколько кусков хлеба из таверны и почти ушел незамеченным, но споткнулся о порог и упал, привлекая внимание. При себе у мальчишки была только игрушечная розовая базука и небольшая монетка-медальон с гравировкой буквы «L» на лицевой стороне и гербе Вонголы на другой. Медальон достался от мамы, как и игрушка, и стоило только увидеть его, как Тсуна принял решение забрать Ламбо в Варию и узнать все про его семью.
Скалла в городе не оказалось, но покидая Атрани, Тсуна испытывал ощущение правильности происходящего. Позже удалось узнать, что мать Ламбо была из семьи Бовино — бывших союзников Вонголы, а ныне небольшой мафиозной семьи с севера. Неясно по каким причинам, но женщина скрыла от семьи ребенка и отдала в детдом сразу после рождения. Женщина погибла через два года в перестрелке, а все, что от нее осталось, это медальон и розовая базука, которую по ее завещанию отправили в детдом. Бовино, заинтересовавшись судьбой ребенка, не разглядели в нем пламени и решили оставить жить простой жизнью, не впутывая в мафию. Но Ламбо, сам того не ведая, ступил на эту кривую дорожку в тот день, когда врезался в ноги двух странных незнакомцев.
Тсуна долго не мог решить, что делать с ребенком. Ему всего десять, рановато для мафии, несмотря на то, что сам пробудил пламя в шесть и оказался плотно замешан в теневом мире. У Ламбо не чувствовалось пламя, и только связь с Вонголой не позволила устроить его в приемную семью. Интуиция подсказывала, что нужно держать Ламбо рядом, и Примо, только взглянув на ребенка, сказал, что он удивительным образом похож на его собственного хранителя Грозы и стоило бы присмотреться к нему.
Через год Ламбо, поняв, что его не вбросят на улицу и не вернут в детдом, впервые воспользовался Базукой десятилетия, а незнакомец, появившийся вместо него в облаке розового дыма, подтвердил, что в будущем Ламбо станет полноправным хранителем Грозы Тсунаеши.
Ураган отыскал Тсунаеши сам. Гокудера Хаято оказался очень способным хакером и взломал базы данных Варии по заказу одной из семей Альянса, но в последний момент вместо того, чтобы передать заказчику информацию, уничтожил все копии и сервера и отправился в особняк Варии, требуя сразиться с главой независимого отряда убийц. В случае победы он желал возглавить отряд, а в случае поражения отдавал свою жизнь в руки нынешнего главы. Тсунаеши с трудом, но удалось победить Гокудеру, и он рассказал, как вышел на Варию и отряд убийц. Семью уничтожили, а Тсунаеши, признавая силу Хаято, предложил ему стать хранителем Урагана.
В течение года после создания независимого отряда убийц Варии Тсунаеши собрал всех хранителей и посвятил в историю Три-ни-сетте и их главную цель.
Тсуна тряхнул головой, прогоняя воспоминания двухлетней давности, и провел пальцем линию по запотевшему стеклу. Снаружи лил дождь, обрушившись на остров плотной стеной. Сколько он себя помнил, дождь всегда был предвестником хороших событий. В дождь он повстречал Занзаса, в дождь обрел верного хранителя, в дождь сумел заполучить пустышку Аркобалено Солнца. Пока все складывалось идеально, но интуиция подсказывала, что впереди его ждет еще много препятствий и сложностей, которые придется преодолеть ради достижения цели.
Тсуна отвернулся от окна и встретился взглядом со своими хранителями, своими друзьями и своей семьей. С нежностью поправил пиджак, накинутый на плечи уснувшего у Хаято под боком Ламбо, и решительно улыбнулся. Они со всем справятся и вернут в мир равновесие.

Chapter 3 Chapter Text

За восемнадцать лет до основных событий.

— И ты собираешься все бросить и уехать, что бы что? — Сквало раздраженно повел плечом, смиряя Занзаса недоверчивым и несколько скептическим взглядом: поверить в благородство этого человека хотелось очень, но практика показывала, что в боссе Варии давно нет ни благородства, ни милосердия. Только пропахшая виски ярость и пропитавшаяся кровью ненависть. — Испортить жизнь пацану? Хочешь погубить еще одно Небо?

За окном лил холодный дождь, сезон бурь в Италии наступал всегда внезапно, словно сама природа не хотела пачкать серостью и слякотью этот чудный край. Сквало нервно вышагивал километры по кабинету в темно красных тонах, глухие шаги его тонули в ворсе персидского ковра, а полутьму разрывали редкие вспышки молний за окном. Занзас молчал. С тех пор, как пришло известие о смерти его старшей сестры, он проронил лишь пару слов и пил, бесконечно много пил, вливал в себя литры алкоголя, оплакивая горячо любимую сестру. Нана была восхитительна, Сквало видел ее лишь раз, когда Вария скрывалась в Японии, только встав с колен. Нана солнечно улыбалась, в отличие от вечно недовольного младшего брата, пекла странные, но вкусные японские булочки и с нежностью гладила округлившийся живот. Увидев ее впервые, Сквало подумал, что понимает, почему босс решил спрятать сестру от мира мафии, но Занзас никого не прятал. Нана все знала. Про «бизнес» мужа, из-за которого его часто не бывало дома, про судьбу брата, рано связавшегося с мафией, про Варию и про причину их нахождения в Японии. Нана все знала, в отличие от Иемитсу, который всеми силами пытался отгородить жену и будущего ребенка от жестокости внешнего мира, но слишком заврался и потерял самое важное — доверие, а может и самого себя, Занзас сестре никогда не врал. Приезжал и с пулевыми ранениями и с забрызганным кровью лицом, хмурился, грубил, но оберегал — по-своему, как умел только он. Нана принимала его, не понимала, но всегда была рада увидеть в гостях, беззаботно щебетала, крутилась рядом, окутывая заботой, и никогда не пыталась отговорить. А теперь ее нет. Сгорела в пожаре в собственном доме три месяца, до последнего защищая маленького сына.
Занзас узнал только позавчера. Получил от Иемитсу письмо с адресом кладбища в Намимори и рядом могил. И это все, что осталось от яркой и солнечной Наны — место на кладбище. О судьбе Тсунаеши Иемитсу молчал, но зная этого человека, можно было догадаться, что пацана либо пристроили в приемную семью, не связанную с мафией, либо отправили на другой конец мира — Иемитсу никогда бы не стал вмешивать родного ребенка в мафию, насытившись ей сполна с раннего возраста. Занзас сразу отправил Леви-а-Тана в Японию, а сам заперся в кабинете и не впускал никого, переживая боль так, как умел — в одиночестве темного кабинета. К вечеру второго дня, выслушав доклад Леви по телефону, он вышел из кабинета лишь за тем, чтобы заявить о намерении забрать племянника в Варию.

— Захлопнись, мусор, — Занзас смирил Сквало недовольным взглядом и поморщился: гроза за окном действовала на нервы. — Пораскинь мозгами, тупая рыба. Пацан сдохнет либо сам, либо с помощью пламенных, а ублюдок Иемитсу и пальцем не пошевелит, чтобы помочь. И сообщит о смерти сына через три гребанных месяца, если не забудет, — стакан лопнул в руке из-за плохо скрываемой ярости, и шрамы расползлись по коже.

Хотелось сделать многое — в-первую очередь закопать Иемитсу живьем в пустыне или оставить на поверхности только голову, обмазать падалью и наблюдать, как его заживо склевывают стервятники, почуявшие сладкий запах разложения. Заставить ощутить ту боль, которую испытал сам, даже не думая, что способен на это — Занзас давно и окончательно зачерствел, покрылся толстой корочкой и рубцами от использования пламени, не способный испытывать ни боль, ни радость. Но сухое письмо с парой слов, — и пусть Иемитсу засунет в жопу себе свою жалость, — сковырнуло струп, обнажая нежную розовую кожу, посыпало солью, заставляя испытывать дикую боль. Ему словно конечность оторвало, так Занзас ощущал потерю единственного родного человека, который у него остался. И как с этим жить дальше — без понятия, нужно что-то придумать, но сначала забрать наследие Наны и уберечь от дерьма внешнего мира, как она и хотела всегда.

— Ты подвергнешь его большему риску, чем если он останется в приемной семье. — Сквало попытался вразумить друга, хоть и понимал, что это бесполезно. Занзас был во многом прав, оставлять племянника без присмотра нельзя, но и забирать в мир, от которого его так старательно пыталась уберечь Нана — тоже. — Среди беспламенных ему будет лучше.

— Через год, максимум два пробудится пламя, мусор, и тогда его никто не оставит в покое. — Занзас хмыкнул, заглушая желание чем-нибудь кинуть в своего хранителя, чтобы не мельтешил перед глазами. — Предлагаешь оставаться в стороне и наблюдать как за пацаном охотится весь мир мафии?

— Ты можешь защитить его, не вмешивая в мафию.

— Не могу. Он Небо.

— Ты тоже Небо, — Сквало раздраженно сдул челку с лица, начиная злиться из-за непробиваемости босса. Вот же упрямый осел. — Но что-то к тебе в хранители очереди не выстраиваются.

— Завали и бронируй билеты в Японию, завтра мы уже должны быть там. — Занзас проигнорировал очевидную колкость, хоть в винных глазах и вспыхнуло пламя, накинул на плечи форменный пиджак и вышел из кабинета, оставляя разъяренный Дождь в одиночестве.

***

Отыскать Саваду оказалось несложно — Леви дал четкие координаты детского дома в Намимори, куда Иемитсу, не став долго разбираться, отдал сына. Занзас несколько брезгливо осмотрел двухэтажное здание, почти не слушая, что пытался втереть ему директор единственного в городе приюта. Пытался выбить пожертвование или избавиться от самого проблемного ребенка, чтобы наконец вдохнуть спокойно и зажить нормальной жизнью — неважно, Сквало сам разберется, у Занзаса есть дела поважнее.

— Послушайте, господин Скайрини, — директор не с первого раза выговорил сложную для японского языка фамилию и заискивающе улыбнулся, — Тсунаеши совсем неконтактный мальчик, ребенок очень забит и слабо социализирован. Я настоятельно рекомендую рассмотреть другие варианты.

Еще бы, мысленно хмыкнул Занзас, попробуй пережить пожар, смерть мамы и предательство отца за один день, посмотрим каким социализированным ты будешь, ублюдок. Иемитсу прилетел в Японию в тот же день, когда узнал о случившемся, и в тот же день пристроил сына в приют, ничего не объяснив, лишь пообещал вернуться позже. На языке Савады старшего — никогда. Документы Тсуны сразу же передали в ведомство государства, а в графе «родители» поставили «погибли во время пожара». Занзас читал информацию, собранную Леви, в самолете и думал лишь о том, чтобы воплотить написанное в жизнь. Сжечь ублюдка заживо и наслаждаться каждым предсмертным криком, потягивая виски и рассказывая Тсунаеши про мафию. Достойная смерть для такого куска дерьма. Занзас и на секунду не собирался верить в то, что Иемитсу делал это ради защиты сына, может быть в его действиях и читалась какая-то благая цель, это не оправдывало его ложь. Иемитсу врал Нане всю жизнь, а теперь собирался врать Тсунаеши, дав ложную надежду. А когда мальчишку убьет мафия, выдохнет и продолжит жить так же, как жил раньше — беззаботно веря в то, что дома, где-то в далекой Японии на другом конце океана, его ждут родные жена и сын.

— Мне нужен именно Савада Тсунаеши, мусор. — Занзас смерил директора пытливым взглядом, начиная раздражаться от его невнятного лепета. — Пошевеливайся и отведи нас к нему.

— Я вас предупреждал! — Директор оскорбленно вздернул подбородок. — Не приводите его потом обратно, когда не сможете найти общий язык. В этом приюте есть куда более подходящие варианты…

— Живее.

Директор приюта стушевался и бросив «следуйте за мной», повел мужчин по длинным коридорам, вскоре выводя на задний двор дома. Занзас узнал его сразу — мальчишка был сильно похож на Нану: те же глаза, большие и наивные, та же копна темных волос. Хорошо, что пацан пошел в мать, а не в отца, едва ли Занзас смог бы сдержаться от парочки крепких слов, если бы он был похож на Иемитсу.
Директор подозвал воспитателя, что-то сказал, та закивала и вскоре привела Тсунаеши. Ребенок хмурился и сжимал маленькие кулачки, решительно смотря на мужчин. На щеке виднелась глубокая царапина и наливался фиолетовым синяк, весь щуплый, худой, с подранными коленками, мелкий — легко можно спутать с девчонкой.

— Я не уйду без Кё-чана, — решительно заявил малец тонким голоском.

— И кто такая эта твоя «Кё-чан»? — Занзас заинтересованно выгнул бровь и присел на корточки, чтобы быть на одном с Тсуной уровне. От мальчишки уже фонило Небом, едва ощутимо, но Занзас без труда различал исходящие от него волны гармонии.

— Еще один проблемный ребенок! — Директор вмешался, всплеснул руками, услышав знакомое имя. — Непослушный драчун, сам себе на уме!

— Я не тебя спрашивал, мусор, — бросил Занзас и перевел взгляд обратно на мальчишку, — кто это?

— Кё-чан — мой друг! — Тсуна храбро насупился, словно собирался защищать честь друга до победного конца, а у самого глаза на мокром месте. — Я без него не уйду! Кё-чан защищает меня от хулиганов, когда они отбирают у меня еду или хотят побить. Я тоже защищаю Кё-чана, когда Мико-сан ругается из-за драк. Она глупая и не понимает ничего, Кё-чан хороший!

Названная Мико-сан оскорбленно скрипнула зубами, но побоялась наказать мальчика перед возможными опекунами. Если этих двоих заберут, то ее жизнь станет во много раз спокойнее и лучше.

— Приведите, — Занзас посмотрел на воспитательницу и подозвал Сквало, когда она с директором ушла, — оформляй пакет документов на двоих.

— Ты с ума сошел что ли? — Сквало выдохнул сквозь зубы, отсчитывая мысленно до десяти, чтобы не разораться при ребенке. — Забираем Саваду и уходим.

— Если мелкий мусор сказал, что не уйдет без мелкого мусора, значит забираем обоих. — Занзас выпрямился и смирил Дождь хмурым взглядом. — Вытащи глаза из жопы, рыбий мусор. От мелкого фонит пламенем Неба. Он мог случайно образовать связь со своим другом, если он тоже пламенный.

— И что нам делать с двумя детьми, тупой босс? Бельфегора нам не хватает что ли?

— Воспитывать, — Занзас хмыкнул и протянул Тсуне руку, — зови меня Занзас, я младший брат твоей мамы.

Глаза Тсуны наполнились болью при упоминании покойной матери, и пара слезинок пролилась из глаз, очерчивая худые щеки. Мальчишка помялся и неуверенно протянул руку, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Он не испытывал страха перед этими мужчинами, предчувствие, которому он всегда доверял, не било тревогу и не призывало тут же сбежать и спрятаться, как в прошлый раз, когда к нему пришел странный дядя, желая усыновить и увезти жить в другую страну. Тогда все в нем противилось этому, Тсуна залез на самое высокое дерево во дворе и отказывался слезать до тех пор, пока мужчина не уехал, устроив скандал. Здорово же ему тогда досталось от Мико-сан: недельный домашний арест и лишение сладостей на месяц. Но Тсуна готов был вообще не выходить из дома, лишь бы тот странный мужчина больше не появлялся. Он рассказал все Кё-чану, испуганно прячась под кроватью, чтобы воспитательница ни о чем не узнала и не выпорола снова.
А этим людям можно доверять. Не смотря на внешнюю грубость и необычность, чутье подсказывало, что они говорят правду и не имеют злых умыслов. Тсуна доверчиво вложил свою руку в чужую, сдерживая новую порцию слез.

— Мама никогда не рассказывала про вас, — пробормотал он, опустив взгляд в пол. Стало спокойнее.

— В последнее время я был тем еще ублюдком и не мог набраться смелости, чтобы позвонить или приехать навестить вас, — Занзас сжал руку мальчишки и потрепал по волосам. — Твоя мама злилась на меня.

— Мама никогда не злилась! — Тсунаеши запротестовал, замахав головой. — Даже когда я разбил вазу и порвал новую штору. И когда уронил торт на пол, и когда разбивал коленки, и когда в садике толкнул противную девчонку, и когда… Кё-чан! — Тсуна вырвал руку и подбежал к невысокому худощавому мальчишке. — Пойдем, я познакомлю тебя с оджи-саном и его другом-саном! Они обещали забрать нас, представляешь? Оджи-сан пришел за мной, но я сказал, что без тебя никуда не уйду!

Кё-чаном оказался долговязый мальчишка с пронзительными серыми глазами и хмурым лицом. Бледный, худой, как смерть, лохматый и осторожный. Первым делом он осмотрел двор, словно выискивал угрозу, затем просканировал незнакомцев взглядом, нахмурился и завел Тсунаеши за спину.

— Если вы собрались продать нас на органы, то я загрызу вас обоих. — Уверенно заявил малец, заставляя воспитательницу ахнуть, директора проронить «ну я ж говорил», а Занзаса искренне расхохотаться. Тсуна округлил и без того огромные глаза и вцепился в рубашку Кё-чана на спине, пугливо поглядывая на дядю. А он ведь и не думал ни о чем плохом, а вдруг Кё-чан прав, и эти дяди действительно злые? А он уже обрадовался тому, что сможет наконец-то уехать из этого ужасного места.

— А ты занятный, малец, — Занзас, отсмеявшись, кивну Сквало, и тот ушел вместе с директором, кажется, смирившись. Мико-сан тоже куда-то засобиралась, не имея и капли желания оставаться здесь, раз уж все разрешилось. — Нет, малец, я собираюсь познакомить вас с мафией и превратить жизнь в Ад. — Занзас довольно усмехнулся, видя, как вспыхнули на мгновение фиолетовым серые глаза. Пламенный, Облако, как же удачно все складывается.

Конец флэшбэка.

Занзас вынырнул из воспоминаний и перевел взгляд на окно, за которым бушевала буря. В день смерти Наны тоже лили дожди, и в день первой встречи с племянником вечером на маленький японский городок обрушилась гроза. Погода оплакивала потери — любимую сестру и шанс на нормальную жизнь, — и дарила робкую надежду на то, что все станет лучше. Должно стать. После грозы всегда выходит солнце, в какой-то момент оно осветило и беспросветную тьму в их душах.
Он действительно познакомил пацанов с мафией. Столкнул лицом к лицу с грязью мира, открыл глаза на людскую беспощадность и жестокость, и из щуплых детишек вырастил Принцев Варии, Надежду.

— Босс, — Сквало застыл в дверях, как обычно забыв постучаться, и хмуро уставился на Занзаса. Рядом на столе в свете приглушенных уличных фонарей блестела краями пустая бутылка виски, на дне резного стакана оставалось меньше, чем на два пальца, а в темных глазах отражалась редкая печаль. Близился тот самый день, и Занзас неизменно стремился закрыться ото всех.

— Чего тебе, мусор? — лениво мужчина перекинул ногу на ногу и взгляд от окна не оторвал, сосредоточенно наблюдая за тонкими каплями на стекле.

— Бьякуран согласился на встречу, — Сквало прикрыл тихо дверь, отрезая кабинет от внешнего мира, и сел на подлокотник тяжелого кресла, прижимаясь бедром к обжигающему плечу, — завтра в семь.

Занзас удовлетворенно хмыкнул, все так же неотрывно наблюдая за скользящими по окну каплями дождя. В такую погоду Леви-а-Тан любил резвиться на крыше, и особняк Варии сотрясали глухие удары грома, но было как-то плевать.

— И еще, — Сквало вздрогнул от очередного раската грома и звучно выругался, вызывая на губах босса ухмылку. — Федерико Альберта найден мертвым в ванной своего дома. Два пулевых и многочисленные ожоги.

— Быстро же он догадался, — Занзас мрачно усмехнулся, понимая, что игра в кошки-мышки уже началась и неизвестно, кто в итоге сожрет добычу в одном единственном раунде. Хотелось верить, что Тсуна знал, на что шел, когда пытался облапошить Реборна и выйти сухим из воды, но с бала прошло всего два дня, а Аркобалено Солнца уже сделал ответный ход. Это спутывало все планы и убивало робкий огонек надежды на то, что все пройдет относительно безболезненно и спокойно, хотя Занзас с самого начала знал — не пройдет. Вся эта история с кражей пустышки изначально была обречена на провал, но Савада горел идеей, верил в себя, а Занзас не привык обрывать ему крылья и разрушать мечты. Пусть радуется, пока есть возможность, жизнь сама прекрасно справится с раздачей синяков и шишек. Останется только вовремя оказаться рядом и подтолкнуть в нужное русло, когда дело дойдет до работы над ошибками.

— Реборн не идиот, — Сквало недовольно фыркнул, уже представляя какой груз ответственности падет на его плечи и сколько времени уйдет на то, чтобы разобраться в последствиях игр Савады. Главное, чтобы было что разгребать в итоге, а не задохнуться в пыли от руин, в которые Реборн мог по одной лишь прихоти превратить Варию.

— Я это знаю, ты это знаешь, а мелкому мусору еще предстоит это понять, — Занзас усмехнулся и влил в себя остатки виски, плечом сталкивая Сквало с кресла. Снизу послышался недовольный возглас, и Занзас довольно хмыкнул, узнавая своего хранителя Дождя. Сквало был непривычно тих и собран, уже на пару шагов вперед продумав план действий. — В любом случае, сам будет разбираться с тем дерьмом, которое заварил.

Сквало недобро усмехнулся, прежде чем набрать в легкие побольше воздуха и на все поместье Варии заявить о том, что думает о своем тупоголовом несносном боссе.

***

Присутствие Бьякурана в поместье Варии ощущалось в каждом уголке древнего строения. Он прибыл всего час назад и сразу заперся в кабинете Занзаса, желая обсудить важные дела Альянса, но Тсунаеши нутром чувствовал его призрачное внимание и то влияние, которое он оказывал на жителей старого дома. Мукуро нервно расхаживал из стороны в сторону, у него с боссом Миллефиоре были особые отношения, в которые он никого не стремился посвящать, но и без того было понятно, что между ними пробежала кошка. Тсунаеши неотрывно следил за хранителем Тумана, словно за маятником, запущенным по воле чужой руки, точным и стабильным, и мыслями был далеко за пределами особняка.
Бьякуран объявился три года назад и перевернул мир мафии с ног на голову. Молодой, амбициозный босс американской семьи устанавливал свои правила, заставляя более слабых плясать под свою дудку и принимать условия, а с более сильными заключал выгодные союзы и альянсы, сумев быстро выбиться в лидеры. Вопреки словам Кавахиры, пламя никак не отреагировало на появление вторых Небес Три-ни-сетте и молчало до тех пор, пока Бьякуран не явился к Занзасу лично с предложением заключить альянс. Пламя в тот момент обожгло грудь теплом, уютом обхватило напряженные плечи, Тсуна уставился на Бьякурана пораженно, а затем, заметив вспыхнувшее на кольце Небо, успокоился. Босс Миллефиоре сразу потерял к Занзасу какой-либо интерес и на альянс согласился на его условиях, устремив хитрый взгляд лиловых глаз на первые Небеса. Уговаривать его даже не пришлось, Бьякуран сам заговорил о кольцах Вонголы и Три-ни-сетте, а встретив изумленный взгляд, рассмеялся и рассказал, что знает все. Бьякуран действительно знал: и о кольцах, и о пустышках, и о системе Три-ни-сетте. Кольца Маре позволили ему видеть будущее и прошлое, Бьякуран обращался с линиями времени с игривым интересом, словно передвигал фигуры на шахматной доске, вовсе не обращая внимание на то, что каждое подобное вмешательство могло изменить чью-то судьбу. Ему было плевать на судьбы и жизни других людей, когда дело касалось масштабов целого мира, они были лишь каплей в море. Незначительной перед угрозой цунами, что затопит континенты и города.
Тсунаеши не знал, как относится к Джессо, с ним было уютно, душа наполнялась гармонией в его присутствии и спадали тиски, ответственностью сковывающие его по рукам и ногам. И вместе с тем было что-то в Бьякуране пугающее, что-то, что заставляло его хранителей напряженно поглядывать на общение Небес, оставаясь неизменно рядом. Тсуна не чувствовал зла, интуиция по большей мере молчала в его присутствии, но лукавые взгляды и беззаботный смех не позволяли полностью притупить бдительность, напоминая, что этот человек не так прост, как хочет показаться. Просто его бесы еще не вырвались на поверхность, обнажая нутро перед всеми, кто готов смотреть, и Тсунаеши очень хотелось верить, что когда это произойдет, он окажется рядом, чтобы прикрыть мантией обнаженную душу и согреть холодное сердце.

— Тсунаеши-кун! — Савада мысленно поморщился от звонкого высокого голоса мужчины, но улыбнулся и поднялся с кресла навстречу — Бьякурана, несмотря на всю его уникальность и эксцентричность, он все же был рад видеть. Чего не скажешь о Мукуро, который растворился в туманной дымке сразу же, как только нога босса Миллефиоре переступила порог гостиной.

Бьякуран в свете закатного солнца выглядел, как существо из другого мира. Белые волосы золотились по краям, в глазах отражались галактики и целые вселенные. Казалось, если прикоснешься к нему сейчас, такому неземному и волшебному, он неминуемо растворится морской белой пеной, показывая, почему кольца Маре носили такое имя. Бьякуран усмехнулся, заметив пропажу хранителя Тумана, кажется, ему было известно, что Мукуро неизменно рядом, даже если не был виден человеческому взгляду.

— Слышал, ты смог достать пустышку Солнца.

Они вышли в сад, неспешно прогуливаясь вдоль дорожек, выложенных цветным камнем. Здесь царила особая атмосфера запустения, которая удивительным образом соседствовала с заботой. Яблони и вишни, чьи ветви слегка склонились под тяжестью времени, всё ещё аккуратно подрезаны, хотя кое-где проглядывают неубранные сухие веточки. Земля между деревьями поросла невысокой травой, но видно, что её регулярно пропалывают от сорняков.
Поместье когда-то принадлежало Савойской династии, некогда правившей на этих землях, после войны в прошлом веке дом выставили на аукцион, но никто так и не выкупил развалившееся после боевых действий поместье. Луссурия шутил, что дом нуждался именно в его заботливых ручках, и с тех пор, как больше десяти лет назад Вария обосновалась здесь, он и впрямь претерпел большие изменения под чутким руководством хранителя Солнца Варии. Не тронули только сад на заднем дворе, выходящий к озеру и смотровую площадку на последнем этаже. Это были два любимых места Тсуны, в детстве он часто сбегал с занятий в сад или прятался на чердаке до тех пор, пока дядя лично не приходил за племянником. С появлением Мукуро и Рёхея прятаться стало куда интереснее и намного легче: Рокудо мастерски использовал пламя, а Сасагава умел выбирать такие места, где искать бы их решили в самый последний момент. Теперь Тсуна уходил в сад, когда хотел обдумать тяжелый вопрос или побыть наедине с собой.

— Это было не так сложно, как мы думали, — адреналин с вечера двухдневной давности поулегся в душе, но чувство абсолютной победы еще долго не будет покидать его, — Реборн даже ничего не понял.

— Я бы не был так в себе уверен, Тсунаеши-кун, — Бьякуран зашуршал упаковкой излюбленного зефира, сразу закидывая две штуки в рот, — Реборн куда наблюдательнее и сильнее, чем ты думаешь.

— Даже если так, — Тсуна повел плечом, убирая ветку кустарника от лица: они почти вышли к озеру, — до пустышки ему не добраться.

— Так забавно, — Бьякуран лукаво улыбнулся, застыв на берегу озера почти у края воды, — за исключением тех миров, где ты не стал боссом Вонголы, этот единственный, где ты позволяешь себе так говорить о Реборне.

— О чем ты? — Тсуна удивленно вскинул бровь, останавливаясь рядом с Джессо. Бьякуран и раньше говорил про другие миры, но он никогда не придавал большое значение им. Его собственным мир куда важнее.

— Во всех мирах Реборн тот, кто сделал из тебя Вонголу, — Бьякуран хихикнул, пряча усмешку за зефиром, — почти во всех он твой наставник.

Тсунаеши недоверчиво уставился на мужчину, вздрогнув всем телом. Джессо, елейно улыбаясь, жевал свой зефир и мечтательным взглядом смотрел на отражение закатного солнца на ровной глади воды. Поверхность лишь изредка колыхалась от ветра и упавших листьев апельсинового дерева, но это не могло нарушить покой этого места.

— Ты ведь знаешь, что наш мир лишь одна из сотен вариаций настоящего, и все, что происходит здесь — это результат того, что уже произошло в настоящем. — Бьякуран повернулся к Тсуне лицом, солнце ласково огладило его скулу и щеку, золотясь и делая похожим на настоящего дракона. — Наши действия никак не влияют на судьбу оригинальных нас, но их действия меняют нашу.

— Тогда почему бы тебе не связаться со своим оригиналом и не попросить исправить все то, что они заварили? — Тсуна сорвал небольшую сухую веточку с близстоящего дерева и повертел в руках, прежде чем сунуть в зубы. — Почему мы должны разгребать то, что они натворили? Пусть сами восстанавливают равновесие в мире.

— В их мире Три-ни-сетте стабильна, — Бьякуран смял опустевшую упаковку и сунул в карман с некоторым сожалением. — Долгая и неприятная история, Тсунаеши-кун того времени смог сохранить мир от уничтожения, надрав пару задниц.

Тсунаеши хмыкнул, кажется, что-то общее между всеми версиями все же есть. Как минимум то, что каждому из них пришлось разбираться с проблемами вселенского масштаба, говорит о многом.
Слова Бьякурана о связи с Реборном не хотели покидать мыслей. Тсуна и представить не мог, что на месте Занзаса мог бы оказаться кто-то вроде Реборна и обучать его контролю пламени и познакомить с миром мафии. Бьякуран сказал, что в оригинальном мире Реборн сделал из Тсунаеши Вонголу и во всех остальных мирах, в которых он был связан с мафией, он тоже возглавлял Вонголу. Значит, в тех мирах Примо не допустил переворот и остался во главе семьи, а Тсуна принял наследство и стал главой по праву крови. Но почему же в его родном мире Вонгола оказалась уничтожена, а Три-ни-сетте утратила равновесие. Что такого произошло, что мир стал так сильно отличаться от оригинала?

— Я почти слышу, как в твоей голове вертятся шестерёнки, — Бьякуран усмехнулся, откровенно веселясь, и сжал плечо Тсунаеши. — Система Три-ни-сетте сама поведает тебе о причинах, когда придет время. У нас уже есть кольца Маре и почти полный комплект Пустышек. Что будешь делать дальше, Тсунаеши-кун?

— Кё-чан ушел на поиски Аркобалено Облака, — Тсуна задумчиво почесал подбородок и скинул руку Бьякурана с плеча. — Остается Дождь и Ураган. О Юни ничего не слышно?

— Я не чувствую присутствия Юни-чан в этом мире, — Бьякуран отвел взгляд, хмурясь. Аркобалено Неба была его ахиллесовой пятой, темой, которая всегда выводит босса Миллефиоре из равновесия, окрашивая всегда улыбчивое лицо тенью печали. Тсуна не знал, в каких отношениях был Бьякуран из других миров с третьими Небесами, но что-то подсказывало, что у них была тяжелая и трагичная история. Хотелось узнать, выведать подробности, но чужая боль ощущалась, как своя собственная, и каждый раз, когда на языке зудел вопрос, Тсуна одергивал себя. Бьякуран расскажет, когда будет готов, не стоит лишний раз бередить раны и чувство вины.

— Мы должны отыскать ее, — Тсунаеши сжал плечо Джессо, подбадривая, и мягко улыбнулся, прежде чем на лицо вернулась былая уверенность. — Без нее ничего не получится.

— Я найду Юни-чан, — Бьякуран с благодарностью сжал чужую руку и улыбнулся без привычного лукавства и смешка. Тсуна кивнул, понимая, что это обещание было дано вовсе не ему.

— Верде ищет Фона, но безрезультатно, он словно сквозь землю провалился, — Тсуна поспешил сменить тему и возмущенно всплеснул руками, дав Бьякурану пару минут на передышку. — А Дождь, по его словам, ошивается рядом с Реборном. Не представляю, как забрать у него пустышку.

— В этом мире два Аркобалено Дождя, — Бьякуран весело усмехнулся, наблюдая за тем, как глаза Тсунаеши расширяются от шока, и засмеялся, — видел бы ты свое лицо сейчас, Тсунаеши-кун!

— Два Аркобалено Дождя? — Тсуна от удивления разинул рот, роняя веточку апельсинового дерева. — Ты смеешься надо мной что ли? Как это возможно?!

— В оригинальном мире тоже два, — Бьякуран захихикал сильнее, явно потешаясь над растущим возмущением Тсунаеши. — Мужчина и женщина, скрепленные узами любви, разделили между собой проклятие Аркобалено, а потом трагически расстались. Ужасная история любви.

— Так, — Тсуна устало потер переносицу, мысленно проклиная Кавахиру за то, что тот ничего не сказал и подкинул им такую свинью. Вот же шахматноголовый упырь! — Нам нужны обе?

— Боюсь, что так, — Бьякуран закивал, расплываясь в привычной лукавой улыбке, — я не знаю, как проклятие сработало в этом странном мире. В оригинале женщина приняла проклятие, но стала владельцем бесцветной пустышки, а в этом мире все может быть совсем иначе. Здесь так весело!

— Обхохочешься, — Тсуна смерил Бьякурана, готового чуть ли не в ладоши захлопать от веселья, недовольным взглядом и вздохнул. — В любом случае, нам нужно ждать новости от Кё-чана, а потом решать, что делать с Дождем. Надеюсь, что Верде ошибся, и Аркобалено держится как можно дальше от Реборна. Второй встречи с ним я не переживу.

Бьякуран не ответил, только загадочно улыбнулся и зашуршал очередной упаковкой зефира. Поежившись, Тсуна устремил взгляд на линию горизонта. Он многое слышал о Реборне и о его методах воспитания, из всех учеников, которым посчастливилось пережить обучение у Аркобалено Солнца, тепло о нем отзывался только Дино Каваллоне. Но Тсунаеши не стал бы доверять этому человеку: слишком беспечным и наивным для мафии он был. Кто знает, может быть этот Реборн и вовсе подчинил его и управлял Каваллоне из тени, а Дино был публичным клоуном и не больше. Не верилось в то, что этот неуклюжий мужчина мог сам так эффективно управлять семьей.
От одной лишь мысли о том, что в других мирах он сам был учеником Реборна, Тсуну бросало в дрожь, и он гнал от себя эти мысли куда подальше, клятвенно обещая себе не иметь никаких дел с этим жестоким и беспощадным человеком.

Chapter 4: Цель 4

Chapter Text

— Ты отдал пустышку? — переспросил Колоннелло, он нервно выстукивал ритм по столешнице, стоически выдерживая две пары недовольных глаз. — Ты с ума сошел?

— Нет, — Реборн иронично вздернул бровь, закидывая ноги в массивных ботинках на журнальный столик. — Он был очень убедителен.

— Он? — Лар недоверчиво уставилась на Солнце. — Ты же говорил, что отдал пустышку девчонке.

— Да? — Реборн хмыкнул. — Пару секунд я действительно думал, что передо мной девчонка. Платье на нем сидело восхитительно, — мужчина прикрыл глаза на мгновение, и ухмылка, растянувшая уголки его губ, заставила пару Дождей поежиться. — Иллюзия, — приоткрыв вспыхнувшие на миг золотом глаза, Реборн усмехнулся, — скрывала под личиной очаровательной дамы не менее очаровательного юношу. Стоит признаться, что его хранитель Тумана хорош.

— Ничего не понимаю, — Колоннелло поднялся с дивана и зарылся пальцами в выжженные солнцем волосы. Армейский гуталин на щеках частично стерся и поплыл уродливыми разводами, огибая челюсть и пачкая ворот форменного кителя — он только вернулся со сложной миссии, надеясь отдохнуть и мечтая о горячем ужине. Но вместо ужина и заслуженного отдыха его ждала довольная физиономия лучшего друга и не очень довольное лицо боевой подруги. Лар недовольно выхаживала по полу небольшой гостиной, измеряя пространство шагами, а Реборн довольно развалился в кресле, потягивая чай, — или что, черт возьми, это было, — из миниатюрной фарфоровой чашечки. Картина, мягко говоря, выглядела сюрреалистично, но никто не удивился. Колоннелло взглянул на лацкан пиджака, где его изворотливый друг любил носить символ их общего проклятия, и хмыкнул: теперь понятно, почему пустышка не среагировала на Аркобалено.

— Большего я от тебя и не ожидал, — язвительно подметил Реборн и отставил опустевшую чашечку на стол.

— Завали, — беззлобно отмахнулся Колоннелло. — Чем ты думал?

— Тем, что ты обычно не используешь — серым веществом, — Реборн смерил друга взглядом, — сядьте оба. От вашего мельтешения голова болит.

Лар Милч было уже вспыхнула негодованием, но под пронзительным взглядом темных, как сама ночь, глаз лишь фыркнула и села на подлокотник кресла, некогда занимаемого напарником. Сам Колоннелло лишь оперся на спинку кресла локтями и требовательно уставился на Реборна, намереваясь выбивать из него ответы силой, если вздумает ерничать. А он мог — этот человек уже давно не ценил собственную жизнь, бросаясь в опасные авантюры ради мимолетного веселья. Жизнь под гнетом проклятия вынуждала идти на отчаянные шаги, но Реборн еще до проклятия заигрывался со Смертью, а после и вовсе перестал ценить собственную жизнь. С его силой и запасами пламени это было объяснимо — Реборн был не просто сильнейшим, его Солнце делало его практически бессмертным. А вместе с бессмертием пришла скука. Настолько выжигающая волю к жизни, что Реборн раз за разом ввязывался в опасные авантюры, рискуя угробить не только себя, но и целый мир в придачу. Но этом сукиному сыну необычайно везло — либо сама удача была на его стороне, либо система Три-ни-сетте, которую он призван защищать, не желала терять сильнейшего хранителя и вмешивалась в ход событий, вытаскивая Солнце Аркобалено с самого дна.

— Пару лет назад я узнал, что появилась некая организация, которая собирает пустышки Аркобалено, — Реборн сцепил пальцы в замок, упираясь локтями в колени, — неизвестно зачем, слухи ходят разные: кто-то говорит, что они хотят уничтожить Аркобалено, кто-то думает, что хотят снять проклятие, другие говорят, что собрав все пустышки, они смогут подчинить нас и обрести невероятное могущество. В общем, мир слухами полнится.

— Бред, — Лар Милч нахмурилась, внимательно выслушав друга, и скосила взгляд на другой Дождь, — Пустышки лишь впитывают нужное количество пламени для поддержания равновесия.

— Об этом знают только Аркобалено и Кавахира, — Колоннелло повел плечом, — что за организация?

— Сперанца, — Реборн не без удовольствия наблюдал за тем, как от удивления вытягиваются лица друзей, и хмыкнул, — независимый отряд убийц Варии.

— Зачем Варии пустышки? — Колоннелло устало потер переносицу и направился к мини бару у дальней стены — ему нужно было срочно выпить, чтобы переварить услышанное.

— Они ищут кольца Вонголы, — Реборн смирил друга тяжелым взглядом, не понимая, почему должен объяснять такие простые вещи. — Недавно Вария и Миллефиоре заключили альянс и теперь работают сообща. Бьякуран, босс Миллефиоре, хранитель колец Маре. Пустышки, кольца Маре, вспомните легенду, они и кольца Вонголы призваны защищать систему Три-ни-сетте и равновесие в этом мире. — Реборн потер переносицу и выдохнул, дав друзьям время все обдумать. — Вонгола была уничтожена сотню лет назад, и с тех пор никто так и не стал хранителем колец, равновесие нарушено, мир катится к чертям, вполне возможно, что Вария прознала об этом и решила действовать. Остается только понять откуда, и как с этим связан Кавахира.

— Почему Верде и Вайпер нам ничего не сказали? — Лар Милч нахмурилась и прикусила край ногтя на большом пальце, как делала всегда, когда пыталась уложить информацию в голове. Реборн довольно хмыкнул: процесс был запущен. — Если Вария действительно хочет спасти равновесие, то они уже должны были отдать свои пустышки.

— Ты же знаешь Вайпер: она ничего не скажет, пока на счете не добавится шестерка нулей. А Верде плевать хотел на сохранение баланса и мир в целом, Вария дает ему возможность создавать игрушки, так что. — Мужчина перекинул ногу на ногу, вновь с комфортом разваливаясь в кресле. — Именно поэтому я и пошел на балл Альянса, хотел встретиться с Верде и узнать все лично.

— Не заливай, Реборн, — Колоннелло разлил виски по ребристым стаканам и залпом выпил из своего, — ты пошел, потому что надеялся повеселиться. Верде тебя ненавидит.

— Туше, — Реборн хмыкнул, нисколько не раскаиваясь из-за того, что был пойман на лжи, и примирительно отсалютовал бокалом.

— Что ты узнал? — Лар брезгливо отодвинула от себя алкоголь.

— Ничего, — Реборн повел плечом. — Небо Сперанцы очень занятная личность, до Верде я не добрался.

— Только не говори мне, что затащил мальчишку в койку, — Лар Милч раздраженно вцепилась взглядом в Солнце. — Боже, ты неисправим.

— Ты слишком плохого обо мне мнения, дорогая Лар, — Реборн с напускным возмущением поднял раскрытую ладонь. — Не успел, но не прочь. Я только позволил забрать пустышку и ушел.

— Зачем, черт возьми, ты это сделал? — Колоннелло раздраженно всплеснул руками и выдохнул. Этот человек просто невыносим.

— Не заставляй меня сомневаться в твоих умственных способностях, дружище, — Реборн поднял на Дождь потемневший взгляд, — Аркобалено всегда чувствуют, где находятся их пустышки. Теперь я знаю, где их штаб.

— В поместье Варии, где же еще, — Лар хмыкнула, быстро раскусив чужие намерения, — ты отдал пустышку, чтобы повеселиться. Боже, Реборн, ты просто невыносим. Ты собираешься втянуть нас в очередное дерьмо и даже не просишь помощи. Ставишь перед фактом.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, — мужчина задорно усмехнулся, чуть приподняв брови, — за это ты мне нравишься куда больше, чем этот парень.

— Нет, — твердо заявила Лар. — Нет и точка.

— Какой план? — Колоннелло, уже прикидывая масштаб катастрофы, заинтересованно посмотрел на Солнце.

Реборн довольно усмехнулся, прищурив вспыхнувшие золотом глаза, и под возмущенный рык Лар Милч изложил суть плана. В конце концов, не только он один изнывал от скуки.

***

Тсунаеши оперся на край раковины, вглядываясь в собственное отражение в запотевшем зеркале. День выдался трудным, очередное задание для Сперанцы высосало все силы, и сейчас, всматриваясь в мутное отражение, он не чувствовал, что был способен закончить начатое шесть лет назад. Кольца Вонголы невидимой тяжестью упали на плечи, Тсуна даже не знал существуют ли они до сих пор, или он ищет пустышку. Информации о них было ничтожно мало, Вонгола канула в небытие и забрала с собой все, что могло бы помочь: не осталось ни библиотек семьи, ни хранилищ, лишь имя, которое когда-то пугало любого, кто был хоть немного связан с мафией, а сейчас покрылось толстым слоем пыли и осталось только на страницах истории. Тсуна не мог смотреть в глаза Джотто и не испытывать вину, они часто устраивались вдвоем на веранде с чашкой чая и подолгу разговаривали о прошлом и настоящем, о будущем, которое туманной завесой маячило на горизонте и пугало до дрожи. В такие моменты Тсуна слушал внимательно каждое слово, но не мог заставить себя смотреть в теплые голубые глаза, поддернутые пеленой ностальгии по былым дням, и задумчиво вглядывался в даль, всем телом обратившись в слух. Джотто не торопил с поисками, не требовал спасти равновесие, он лишь понимающе трепал по волосам и оставался рядом даже в самые нелегкие дни. Каким-то образом воплощение духа его предка так сильно привязалось к нему, что стало частью жизни, Тсуна часто задумывался о нормальности происходящего и не мог найти однозначный ответ. Для него видеть Джотто рядом — подарок Судьбы и ее же благословение, но остальные жители поместья вздрагивали каждый раз, когда воля Первого являлась в огненной вспышке. Лишь Мукуро и Хибари не показывали замешательства, быстро привыкнув к очередной странности босса. Мукуро явно знал больше, чем все остальные, но не спешил никого пускать под завесу тайны, а Хибари давно привык не удивляться тому, что происходит с Тсуной — они знакомы с раннего детства и большую часть жизни провели бок о бок, разделяя и боль и счастье на двоих. Остальным же было странно, и Тсуна не мог их судить, если бы в его присутствии вдруг из ниоткуда появился человек, умерший несколько веков назад, он бы тоже подумал, что сошел с ума. Если в их мире вообще было что-то, что способно вывести его рассудок из равновесия, все происходящее Тсуна принимал как должное, хоть и временами боялся до дрожи всего нового, но умел быстро адаптироваться под обстоятельства. За это стоило поблагодарить Занзаса — дядюшка умело вытравил из него всю наивность и веру в чудовищ, доказывая, что никого страшнее мафии в их мире нет.

Тсуна стер чуть неловким жестом конденсат с зеркала и обернул полотенце вокруг бедер, хотя какой-то практической необходимости в этом жесте не было — высох, пока торчал у зеркала, и лишь волосы оставались влажными, напоминая редкими каплями, что всего двадцать минут назад они были окрашены кровью врагов Варии. Задание было жестоким, но прошло успешно. Тсуна не любил бессмысленные бойни, а это было как раз таким: зачистка семьи, разнюхавшей секреты Варии и решившей, что здорово будет шантажировать сильнейшую семью Альянса. Пришлось наглядно показать, что нет, шантажировать Варию — не здорово, а последствия бывают очень и очень плачевными. Обычно на такие задания ходили Кёя и Такеши, Тсуна не любил пачкать руки в крови и редко выбирался на зачистки сам, а у Облака и Дождя была удивительная синергия в этом вопросе: каждый раз возвращаясь с зачисток, они довольно ухмылялись и спорили, кто убил больше. Тсуну от этого в дрожь бросало, но он ничего не говорил — каждый справлялся с тяжестью бремени мафии как умел, и если его Облаку и Дождю нужно пролить реки крови, чтобы унять растущее беспокойство, он не станет их осуждать.

Но сейчас Хибари не было в стране, он продолжал гоняться за призраком Аркобалено Облака, а ученик Второго Императора Мечей застрял на переговорах с Каваллоне, так что пришлось идти Небу и не менее кровожадным, чем эта парочка, Туманам. У Мукуро были свои счеты с мафией, а Фран хотел опробовать новое кольцо, которое недавно выторговал у Кавахиры. Как ему это удалось история умалчивала. Тсуна выступал больше наблюдателем и действовал на подстраховке, но даже ему пришлось выпустить Натса из коробочки и позволить Небесному Льву разгуляться. Для полноты картины не хватало только варийского Урагана, но Тсунаеши даже был рад, что хранителя дяди не было с ними — он бы не вынес сразу трех психов, помешанных на бойнях.

Миссия закончилась успешно, но высосала все силы, и сейчас Тсуна хотел лишь одного — поскорее лечь в кровать и заснуть мертвым сном часов на двенадцать или лучше на все шестнадцать. Толкнув плечом дверь ванной комнаты, Тсуна почти добрался до манящей кучи из одеял и подушек, когда интуиция мягко зазвенела в голове. Пламя вспыхнуло и объяло руки, без перчаток будет сложновато, но чтобы привлечь внимание оставшихся в поместье хранителей, этого должно хватить. Сейчас главное выиграть время и дождаться помощи.

Тсуна резко обернулся и удивленно замер: в кресле, закинув ноги на стол, развалился никто иной, как Аркобалено Солнца.

— Что ты здесь делаешь? — Тсуна вошел в гипер режим и выставил руку вперед, готовясь активировать Х-банер в любой момент.

— Сижу, — Реборн скользнул по оголенным ногам взглядом и недовольно фыркнул, наткнувшись на препятствие в виде полотенца: а так все хорошо начиналось. — В платье ты выглядел в разы лучше, но и так неплохо.

Тсуна вспыхнул от смущения, радуясь тому, что успел обернуться в полотенце, которое, хоть и не скрывало ничего, но создавало ощущение защищенности. Он на мгновение отвел взгляд и вновь уверенно посмотрел на Аркобалено, прогоняя смущение и замешательство.

— Еще раз повторюсь: что ты здесь делаешь, Аркобалено Солнца? — Тсуна повторил тверже, пламя уже сконцентрировалось наполовину, и если потянуть еще немного времени, можно будет выстрелить небольшим зарядом пламени и добраться до перчаток, что так неосмотрительно оставил на кровати. Вот же черт, теперь он и в душ будет ходить с ними, чтобы избежать подобных этой ситуаций.

— А на балу ты был намного приветливее, — Реборн усмехнулся, верят что-то в руках, и присмотревшись, Тсуна узнал карточки своих поддельных документов. — Так очаровательно краснел и отводил взгляд. Я почти купился.

— Заткнись, — Тсуна скосил взгляд на кровать, чувствуя, как сердце пропустило удар: перчаток не было. Он сразу же перевел взгляд на Аркобалено и сжался под уверенной усмешкой.

— Это ищешь, Мистер Смит? — Реборн потряс перчатками в воздухе и откинул к ногам Тсуны. — Или мне лучше обращаться к тебе Вероника Валенса? Адам Коувел? Наташа Романофф? — Реборн перевел недоверчивый взгляд с карточки паспорта на Тсуну и обратно и изогнул вопросительно бровь. — А ты любитель женщин погорячее, Савада-сан. Стойку для Х-банера у Железного Человека подрезал?

Тсунаеши пуще прежнего залился краской и сдернул с кровати простынь, растеряв все желание сражаться. Интуиция не предупреждала об опасности, а этот невыносимый человек просто издевался над ним, заставляя то краснеть от злости, то белеть от стыда. На балу он казался таким загадочным и галантным, хоть Тсуна и замечал смешинки во взгляде и короткие усмешки. Но тогда он вел себя нормально, разговаривал нормально, а не пытался вывести из себя дурацкими комментариями. Аркобалено Солнца совершенно точно не собирался с ним сейчас сражаться и не хотел убивать, это и так понятно, если бы хотел навредить, Тсуна бы уже лежал с дыркой во лбу, а его кровь пропитывала светлый пушистый ковер. Тсуна не обманывался, сильнейший в мире киллер убил бы его и глазом не моргнул, если бы захотел, но он не хотел, и вот это заставляло сжаться под его взглядом.

— Заткнись, — Тсуна завернулся в простынь, скрываясь от пристального взгляда, и крепко сжал перчатки в руках. — Что тебе нужно? Как ты вообще смог пробраться сюда?

— Через главный вход, — Реборн откинул стопку документов на стол и перекинул ногу на ногу. — Я пришел забрать свое.

— Я не отдам пустышку, — Тсуна упрямо поджал губы, натягивая перчатки. Теперь он мог лучше контролировать свое пламя, Реборн сглупил, когда вернул перчатки.

— Я не спрашивал, — Реборн выложил пистолет на стол, щелкнув предохранителем.

— Нет, — чувствуя, как неуловимо изменилась атмосфера между ними, Тсуна напрягся.

Все произошло настолько стремительно, что Тсуна даже не успел ничего понять. Вот он зажигает пламя на перчатках, а вот уже оказался сбит с ног и вжат в пол лицом, руки крепко стиснуты за спиной, а дуло прижато к виску. Он только успел моргнуть и пораженно выдохнуть, когда шею лизнуло чужое пламя. Интуиция все еще молчала.

— Зачем Сперанца собирает пустышки и кольца Маре? — чужой вкрадчивый голос обжег ухо, сердце Тсуны пропустило удар и панически забилось в груди.

Этот проклятый Аркобалено Солнца все знает. Про пустышки, про кольца Маре, все. Черт возьми, откуда? Они не распространялись, создали тайный шифр для обсуждения плана, даже создали специальный ящик для хранения пустышек и колец, который глушил сигналы пламени и не позволял отследить пустышки. Никто не мог знать, где они, так откуда этот проклятый Аркобалено узнал? Тсуна сначала подумал, что среди Варии появилась крыса, но быстро отмел эту идею. О плане знали только Вария, Миллефиоре, Верде и Кавахира. Верде не стал бы ничего рассказывать — он человек принципов, и в нем Тсуна был уверен, как в себе. Вайпер никогда бы не предала Занзаса и его лояльность, а у Кавахиры не было никаких причин кому-то рассказывать. Его интересовало только сохранение равновесия, он предпочитал не вмешиваться в ход событий и лишь изредка появлялся, чтобы дать туманный намек. На этом его вмешательство заканчивалось, а у Джотто и вовсе не было возможности. Оставались Миллефиоре, потому что в хранителях, своих и дяди, он бы никогда не стал сомневаться. Мог бы Бьякуран рассказывать о плане Аркобалено Солнца? Он мог, Бьякуран всегда знал чуть больше, чем хотел показать, но кольца Маре остались у него, так откуда тогда Реборн мог узнать и о них? Глупо предавать Варию и рассказывать о собственном оружии. Что-то не сходилось, не хватало одной маленькой, но крайне важной детали, которая объединяла всю картину воедино. Без нее невозможно было взглянуть на все целиком и понять, как информация утекла. Да и интуиция подсказывала, что Миллефиоре не при делах. Бьякуран точно так же заинтересован в восстановлении равновесия, как и он, едва ли он бы стал предателем.

— Откуда ты знаешь про кольца Маре? — Тсуна дернулся и замычал от боли, когда рукоять пистолета саданула по скуле.

— Здесь я задаю вопросы, Савада, — Реборн надавил коленом на позвоночник, вжимая мальчишку в пол. — Отвечай.

— Мы хотим найти кольца Вонголы, — на выдохе признался Тсуна, закрывая глаза.

— Зачем?

— Чтобы восстановить баланс системы Три-ни-сетте и спасти этот мир от уничтожения.

— Откуда тебе известно про Три-ни-сетте? — Реборн надавил на позвоночник сильнее, вызывая сдавленный вскрик.

— Ш…шаман Ка…вахира, — Тсуна болезненно поморщился давление чужого пламени перекрывало доступ к кислороду, а нога грозилась переломать хребет. Тсуна впервые ощущал такой всеобъемлющий страх смерти и задыхался из-за чужой жажды убийства, что обрушились на него и сковали все тело. Было сложно дышать, собственное пламя бурлило под кожей, желая выбраться, но страх не позволял и пальцем пошевелить. Врать было бесполезно. Этот человек убьет его, как только почувствует хоть каплю лжи, в этом сомнений не было.

— Монохромный ублюдок, — Реборн недовольно цокнул, снижая давление пламени. Савада под ним находился на грани обморока всего-лишь от трети силы его Солнца, а это в планы никак не входило.

— Пусти, — Тсуна до боли прикусил щеку изнутри, став похожим на побитого жизнью щенка, — я расскажу. Пусти пожалуйста.

Реборн усмехнулся над ухом, но к удивлению, молча поднялся и вернулся в кресло, вновь закинув ноги на стол. Тсуна с трудом сел, прижимая руки к груди. Давление чужого пламени все еще фантомно ощущалось в комнате, было тяжело дышать, и он урывками хватал воздух, медленно приходя в себя. Он и понятия не имел, что Аркобалено Солнца настолько силен. Просто монстр, если бы пару недель назад он знал, что этот человек имеет такое мощное пламя, он бы никогда не осмелился что-то у него красть. Он бы к нему вообще не подошел, отказавшись от плана, чего уж там.

Теперь Тсуна понимал предупреждение Занзаса. Реборна нельзя недооценивать, просто опасно. Он сам отдал пустышку, сам позволил забрать ее, потому что если бы не хотел, Тсуна давно уже гнил бы под землей, а пустышка была бы при Аркобалено. Но Реборн отдал, и оставалось только понять почему.

— Сколько пустышек вы собрали? — Реборн лениво покачивал носком, наблюдая за тем, как мальчишка приходит в себя, и мысленно корил себя за то, что переборщил. Там на полу, вжимая Саваду лицом в ковер, он ощущал, как собственное пламя тянется к другому, залечивает чужие раны и снимает напряжение из плеч, ластится и облизывает светлую кожу. Впервые его пламя действовало так своевольно, выбившись из-под контроля, и это было удивительно. Впервые Реборн ощущал такую тягу к Небу, даже его собственное Небо не смогло так сильно заинтересовать его, хотя перед Луче Реборн когда-то преклонил колени добровольно и осознанно, желая всем сердцем защищать всеобъемлющие небеса. Но Савада был другим, его Небо ощущалось иначе, еще слабее, чем у Луче, но обладало огромным скрытым потенциалом. Стоило только направить его в нужное русло, приручить и усилить своим, как он станет сильнейшим из ныне существующих. Мальчишка еще не заметил, пребывая в шоке, но вскоре и он поймет этот резонанс пламени. Реборн довольно усмехнулся и склонил голову на бок. Как же все это интересно.

— Только Гроза, Туман и Солнце, — на последнем слове Тсуна потупил взгляд, потирая горло.

— Что с остальными?

— Мой хранитель Облака отправился за пустышкой Облака, — Тсуна поднял на мужчину взгляд и расправил плечи, — мы не знаем, где находятся Аркобалено Дождя, Урагана и Неба.

— Значит, вам известно про два Дождя, — Реборн опасно прищурился, эту информацию тщательно скрывали от всего мира, считая аномалией. — Откуда?

— В других мирах тоже было два Дождя, — Тсуна поежился под тяжелым взглядом и поспешил отвести свой.

— Кольца Маре, — со смешком выдохнул Реборн, — стоило догадаться.

— Откуда ты столько знаешь? — Тсуна, растирая запястья, несмело поднял на мужчину взгляд. Реборн задумчиво смотрел в окно, за которым бушевала буря.

Днем дождя не было. В город заглянуло редкое солнце, освещая узкие улочки и переулки, отражаясь от высоких окон и луж. Было ли оно предупреждением? Мог бы Тсуна, пачкая лужи кровью, понять, что вечером нагрянет такой силы гром, что ничего после него не останется? Все планы рушились на глазах, чувство контроля над ситуацией ускользало жидким золотом сквозь пальцы, игриво холодя самые кончики, словно напоминая, что никогда ничего не бывает так, как он хочет. Тсуна опустил голову, уставившись на свои колени, и крепко закрыл глаза. Как же, черт возьми, все до обидного несправедливо! Занзас предупреждал, чтобы он не недооценивал Реборна, Верде говорил не радоваться раньше времени. Все вокруг предупреждали его, что связываться с Аркобалено Солнца опасно, но Тсунаеши не верил, упиваясь сначала слепой верой в собственные силы, а затем и пьянящим успехом. Облапошил Реборна? Обвел вокруг пальца! Как же. А теперь сидит, едва не роняя горькие слезы, понимая, что весь план полетел к чертям из-за собственной самонадеянности. Аркобалено Неба не существует в природе, Аркобалено Урагана исчез с радаров десятки лет назад, а Дождей оказалось и вовсе два. Видимых проблем не доставляло только Облако, но от Кё-чана не было вестей уже несколько дней, и Тсуна сходил с ума от тревоги, не зная броситься ли ему на помощь или пытаться заполучить остальные пустышки. А теперь еще и по его душу явился сам дьявол во плоти и крови, монстр в человеческом обличии, и весь план, все изнурительные тренировки и скрупулезный сбор информации буквально по частичкам были обречены на провал. Кажется, Джотто и Кавахира ошиблись, когда возлагали на него такую большую ответственность, кровь Вонголы ничего не решает, он просто неудачник, слишком сильно поверивший в себя.

Тсуна до боли прикусил щеку изнутри и стиснул руки в перчатках, неосознанно переходя в гипер-режим. Только это позволило ему резко дернуться вправо и увернуться от пули. Тсуна ошарашенно уставился на Реборна.

— Хорошая реакция, — Реборн довольно усмехнулся и убрал пистолет за пазуху. Он выглядел слишком расслабленным для человека, который только что намеревался кого-то убить, и Тсуна поежился из-за пробежавшего по спине табуна мурашек. И вот этого дьявола он надеялся обмануть?

Реборн встал с кресла, прошелся по комнате, под напряженным взглядом Тсуны рассматривая книжные полки с разной мелочевкой и парой редких изданий, и вытянул одну за корешок. Полка с тихим шелестом отъехала вбок, открывая широкий проход с винтовой лестницей. Тсуна сглотнул, даже не удивляясь тому, что он успел изучить комнату и найти потайной вход в хранилище — это стало очевидно еще в тот момент, когда он заметил в руках Солнца свои поддельные документы. Реборн изучил здесь каждую щель, знал расположение каждой соринки и все это успел за тот час, что Тсуна провел в душе. Или каким-то образом умудрился еще раньше пробраться в поместье и облазить каждый уголок, а он и не заметил. Слишком привык полагаться на интуицию, слишком привык к тому, что ни один сумасшедший не стал бы врываться в поместье Варии и что-то искать. Интуиция молчала, а сумасшедший нашелся — вон, спускается по лестнице, насвистывая веселый мотивчик, подставив врагу спину. Тсуна вполне мог бы сбить его с ног, сломать шею и навсегда оставить имя сильнейшего Аркобалено на страницах истории, но знал, что получит дырку во лбу, если сделает хоть одно лишнее движение. Поэтому, подобрав полы простыни, Тсуна молча последовал за мужчиной, скрываясь в длинном узком коридоре.

— Умно, — Реборн остановился напротив большого стеклянного куба с гербом Вонголы, который служил хранилищем для кейса со шкатулкой. Он парил в воздухе, обтянутый цепями Маммона, и не имел видимых замков. — Открывается с помощью колец?

Тсуна молча кивнул и нехотя стянул кольцо Неба с пальца, на первый взгляд оно было самым обычным, но стоило только перекочевать в руки Реборна, как тонкая иллюзия исчезла под давлением чужого пламени, и обычный рыжий камень трансформировался в символ Три-ни-сетте.

— У тебя сильный Туман, — Реборн повертел кольцо в руке, прежде чем щелчком отправить обратно в руки Тсуны. — Но я сильнее.

— Мукуро смог обмануть тебя, — Тсуна поймал кольцо, сжимая в руке.

— Ты в это веришь? — Реборн иронично вздернул бровь.

— Я это знаю, — Тсуна уверенно посмотрел в глаза Аркобалено, выдерживая прямой взгляд. — Я видел, как ты смотрел на меня. Какое-то время ты точно думал, что я женщина.

Реборн коротко усмехнулся, но ничего не сказал и кивнул на хранилище. Тсуна сглотнул, сжимая кольцо в ладони сильнее, даже через ткань перчаток чувствуя, как его грани больно впиваются в кожу. Сделать шаг было сложнее, чем он думал, ноги не слушались, но он знал, что должен открыть хранилище и отдать пустышку. Иначе погибнет, и искать кольца Вонголы уже будет некому. Хотя без пустышек Солнца и Неба все становилось бесполезным, но они точно смогут найти другой выход, хотя бы попытаются. Всяко лучше, чем гнить в земле, без возможности сделать хоть что-то.

Тсуна зажег пламя на кольце, под давлением Неба куб растекся, исчезая в специальных отверстиях в полу, стенах и потолке. Жидкое стекло, удивленно отметил Реборн, с интересом наблюдая за тем, как мальчишка проворачивает кольцо в кейсе и цепи распадаются. Волна солнечного пламени тут же обожгла его, лизнула щеки и наполнила все тело. Реборн подошел ближе к кейсу, из-за плеча мальчишки наблюдая, как тот вновь проворачивает кольцо, но уже в другую сторону, и кейс с тихим щелчком открывается. Тсуна бережно вытащил шкатулку из красного дерева и открыл, доставая скрижаль. Огладил каменные края, герб Вонголы и решительно извлек пустышку Солнца, протягивая законному хозяину.

Пустышка приветливо осветила пространство мягким светом и вспыхнула теплым пламенем, облизывая пальцы. Реборн сжал ее, чувствуя, как из тела выходит излишек пламени, наполняя пустышку, из-за чего она засветилась еще ярче, расправил плечи, больше не чувствуя былого напряжения, и небрежно кинул ее в руки Савады.

— Она мне не нужна, — мужчина усмехнулся и убрал руки в карманы. Тсуна поймал пустышку и удивленно уставился на Реборна. — Забирай.

— Вот так просто? — Тсуна впился в мужчину недоверчивым взглядом, крепче сжимая пустышку. Все это напоминало какой-то несмешной розыгрыш, подстроенный незадачливым шутником. Был подвох, Тсуна нутром ощущал его, знал, что нельзя так просто доверять Реборну, убедился на собственной шкуре с десяток минут назад, поэтому во внезапное проявление щедрости не верил.

— Вот так просто.

— И ты не потребуешь ничего в замен? Не верю.

— И правильно делаешь, — мужчина довольно кивнул, лукаво прищурившись. — Заключим сделку: я отдаю пустышку, ты посвящаешь меня в каждую часть плана, отныне мы работаем сообща.

— Зачем тебе это нужно? — Тсуна неуверенно поднял взгляд на мужчину, не зная, должен ли согласиться. С Реборном уговорить Дождь отдать пустышку будет намного легче, но интуиция, не вонгольская, а самая обычная, подсказывала, что ничем хорошим это не закончится. Реборн что-то скрывает, ему нужно что-то еще, но едва ли он даст ответ, если спросить напрямую. Лишиться такой возможности означало лишиться девяноста процентов на успех с Аркобалено, но и работать с ним тоже сложно. Не зная, какие цели он преследует, ни Тсуна, ни остальная Вария не сможет ему доверять. А сейчас, почувствовав на собственной шкуре всю мощь его пламени, Тсуна знал, что будет опасаться его до конца своих дней. Реборн опасен, Реборн чертовски опасен, Тсуна не мог подвергнуть такой опасности свою семью, но и без Реборна план почти обречен на провал.

— Мне нужно Небо, — Реборн повел плечом, отвечая с неохотой.

— Аркобалено Неба не существует в этой реальности, — Тсуна потупил взгляд, с горечью осознавая, что план обречен на провал. Без третьих Небес Три-ни-сетте ничего не имело смысла, даже если они каким-то образом смогут отыскать пустышкой мертвой Аркобалено, равновесие вдвоем с Бьякураном им не удержать, но даже так мир хоть немного, но изменится. Сейчас Бьякуран единственный, кто удерживает равновесие от уничтожения, а с кольцами Вонголы они смогут продлить этому миру жизнь еще на пару сотен лет. Только за одну лишь эту возможность Тсуна готов рискнуть всем.

— Юни жива, — Реборн уверенно расправил плечи и заглянул мальчишке в глаза. — Я не знаю, где она, но она жива.

— Я согласен, — Тсуна решительно сжал пустышку Солнца и посмотрел на ее владельца, уверенно поджимая губы. — Мы найдем ее во что бы то ни стало и сохраним баланс этого мира.

— По рукам, — Реборн довольно усмехнулся, предвидя веселье, которое принесет ему это сотрудничество.

До чего же интересные Небеса ему попались, отдавая пустышку, он и подумать не мог, что вот этот мальчишка в женских тряпках сможет так знатно повеселить его. Ощущая, как собственное пламя отзывается на чужое, теплое и пленительное, Реборн понимал, что не ошибся в тот вечер. Это Небо оказалось достойным его внимания, и сжимая свою ладонь поверх его, ощущая отклик пламени, только убеждался в этом.

Это будет очень занимательное сотрудничество.

Chapter 5 Chapter Text

— Закончили? — Тсунаеши вздрогнул и резко обернулся в сторону двери в хранилище, где показалась мощная фигура Занзаса. Дядя что-то держал в руке, и через секунду, когда металлическая пряжка ремня больно врезалась в нос, он понял, что это были его вещи.

Тсуна проворчал что-то неразборчивое под двумя насмешливыми взглядами, и поспешил одеться, выпутываясь наконец из длинной простыни. Она грозилась свалиться в любой момент, и теперь, когда Тсуна надел белье, опозориться было не так страшно.

— Это ты впустил Реборна в дом? — Тсуна расправил складки на одежде и посмотрел на дядю с нотками недовольства.

— Да.

— Но зачем? — Тсуна нахмурился, сжимая руки в кулаки до боли и не желая верить, что родной дядя вот так мог подставить его. — Он же мог меня убить!

— Я тебе говорил не радоваться раньше времени, мелкий мусор, — Занзас ухмыльнулся уголком губ, видя, как глаза племянника загораются возмущением.

— Ты бы мог меня хотя бы предупредить! — Тсуна недовольно поджал губы, собираясь еще что-то сказать, но замолк под тяжелым взглядом коньячных глаз. Спорить с Занзасом было бессмысленно, мужчина не видел вины в случившемся и, раз все остались живы, то и поднимать шум, по его мнению, бесполезно. Тсуна звучно выругался, ощущая, как бессилие заглушается собственным пламенем Гармонии, и вместо глухой ярости на место приходит смирение. Как всегда.

— Хватит истерить, мусор, — Занзас оборвал любые попытки племянника и развернулся, намереваясь уйти. — Хибари вернулся. Ранен, в лазарете.

Тсуна молча сорвался с места, подставляя спину двум самым опасным людям мира мафии. В любой другой ситуации он был бы уже мертв, он знал это как никто другой. Нельзя поворачиваться к сильным спиной, но сейчас в мыслях прокручивались лишь четыре слова вновь и вновь, и Тсуна не мог ничего с собой поделать, инстинктивно бросившись к своему хранителю Облака на помощь и молясь, чтобы Рёхей или Луссурия были в поместье.

Хибари был белее мела. Тсуна бросился к кровати и сжал безвольно лежащую на простынях руку, прикусывая щеку изнутри до боли. Худший его кошмар сбывался наяву, больше всего на свете в этой гонке за спасение вселенной Тсуна боялся потерять свою семью, а теперь сильнейший из его хранителей, нет, его семьи лежал, опутанный проводами и трубками под куполом солнечного пламени. Рёхей и Луссурия суетились рядом, подпитывали животных из коробочек пламенем, ускоряя процесс заживления, в кресле, свернувшись калачиком, спал бледный Шоичи — кажется, он пришел на помощь первым и истратил весь запас пламени, а теперь восстанавливался под наблюдением других лекарей семьи.

— Как он? — Тсуна сжал запястье Кёи и вышел из купола пламени, чтобы не отнимать чужую энергию на свои мелкие раны и порезы. Мелочь, но она могла стоить хранителю жизни, а этого он никак не мог допустить.

— Жить будет, — Рёхей устало смахнул пот со лба, с благодарностью принимая стакан с водой. — В его крови большой концентрат тетродотоксинаорганическое вещество, сильнейший небелковый яд естественного происхождения, нервно-паралитического действия. , но мы почти вывели его. Скоро должен проснуться.

— Яд? — Тсуна удивленно вскинул бровь и положил на плечо хранителя руку, подпитывая своим пламенем.

— Кё-чан подрался с каким-то осьминогом-переростком, — Луссурия прижал ладони к щекам, с жалостью смотря на бессознательное Облако, — столько раз говорил ему держать свой вздорный характер в узде, мужчина должен уметь сдерживаться. И к чему это вот привело, а? Лежит весь бледненький, сам на себя не похож, это так ужасненько.

Тсуна сжал плечо хранителя дяди и мягко улыбнулся, подталкивая варийское Солнце к креслу. Мужчина был бледен, привычные яркие волосы потускнели из-за истощения пламени и обвисли вокруг лица паклями, а под глазами залегли темные тени переживаний и глухой тоски. Тсуна усадил Луссурию в кресло, вложил в руки стакан со сладкой водой и сел рядом, обнимая за плечи. В детстве он часто охал и ахал, причитая над разбитыми коленками и содранными локтями после детских шалостей во дворе, залечивал глубокие раны после тренировок и первых миссий, поджимая тонкие губы от волнения, но всегда казался сильным и спокойным. Лишь раз Тсуна видел его в таком состоянии, когда Сквало чуть не лишился руки, а Луссурия вкачивал в него собственное пламя, заставляя клетки регенерировать и ткани срастаться заново. И вовсе не ожидал, что увидит когда-то снова, надеялся, что не увидит. И уж точно не из-за своего хранителя. Тсуна сжал зубы и отвел взгляд, чуть усиливая пламя Гармонии. Почему Кё-чан оказался отравлен ядом осьминога, да еще и в такой высокой концентрации, что три сильнейших Солнца семьи не смогли сразу вывести яд и выглядели измотанными? Где он вообще мог пересечься с осьминогом, неужели Аркобалено Облака обитал на какой-то подводной базе или что-то в этом роде? Ну не занимался же он разведением морских животных? Хотя вон их Солнце занималось разводом людей на сотрудничество сомнительными способами, так что кто знает, чем на досуге баловались остальные.

— Не реви, Савада, — Рёхей сжал плечо, уверенно, но вымученно улыбнувшись. — Я его так пламенем накачал, что он не только выживет, а еще и помолодеет лет на двадцать и снова будет подгузниками щеголять.

Тсуна с благодарностью улыбнулся и стер слезы с щек, даже не осознавая, что дал волю эмоциям. Нервный комок напряжения в груди рассеялся под давлением чужой улыбки, Тсуна выдохнул и на мгновение прикрыл глаза, успокаиваясь окончательно. Какой же сумасшедший выдался день. Миссия и встреча с Аркобалено Солнца высосали из него все силы, а вести о Хибари обрушили на плечи невидимую тяжесть. Тсуна действовал больше на силе воли, когда мчался сюда, а в больничной палате, видя как три человека боролись за жизнь его Облака, не мог позволить себе расслабиться и поддерживал пламенем до тех пор, пока состояние не нормализируется. Сейчас же, когда опасность миновала, дыхание Кёи выровнялось, а Рёхей устало растянулся рядом с Шоичи, он позволил себе расслабиться. Усталость наливала мышцы свинцом, не позволяя и сдвинуться с места, и Тсуна бы отрубился прямо на подлокотнике кресла в обнимку с Луссурией, если бы не скрипнула дверь.

— Ты уже здесь, — Верде остановился взглядом на Тсуне и коротко усмехнулся, — жив и здоров после встречи с Господином Сильнейшим, хвалю.

Тсуна поморщился от упоминания Реборна и выпрямился, а после и вовсе поднялся с кресла, чтобы через пару секунд рухнуть на край кровати Кёи и сжать его руку.

— Анализ крови показал, что Хибари повезло встретиться с осьминогом Скалла, — Верде помахал перед лицом Тсуны планшетом с кипой бумаг. — Я уже ввел противоядие, пару часов проваляется в отключке и будет как новенький.

— Так он реально с осьминогом сражался? — Тсуна удивленно уставился на ученого. — Я думал, Луссурия преувеличивает.

— С самым настоящим, — Верде поколдовал с коробочками и вывел пару голографических экранов с информацией о структуре яда и видом животного. — Я сам модифицировал яд боевого осьминога Скалла. Хибари притащил с собой кусок щупальца, так что я смог провести анализ и сопоставить ДНК. Полюбуйся.

Верде увеличил один из экранов и вывел трехмерную модель осьминога. Громадная красная зверюга с фиолетовыми кольцами на экране угрожающе шевелила щупальцами, испуская какую-то зеленоватую жидкость. Рядом была уменьшенная копия в той же расцветке. Видимо, под воздействием пламени Облака моллюск смог изменить размер и отрастить пару новых щупалец, обретая преимущество перед врагом. Кёе действительно не повезло столкнуться с подобным, но что-то Тсуне подсказывало, что Хибари наслаждался каждой минутой боя и щупальце прихватил в качестве трофея, а если он смог добраться до базы Варии, то осьминог уже был уничтожен. Или смертельно ранен, как минимум.

— Аркобалено пугают, — Тсуна поежился и отвёл взгляд от экрана, когда на нем отразились цепи ДНК и состав тетродотоксина. Скалл из всех возможных морских чудовищ выбрал наиболее опасное и ядовитое существо. Синекольчатый осьминог не мог похвастаться размерами, но компенсировал смертоносный ядом, опасным для любого существа. Только пламя Облака позволило Кёе заблокировать распространение яда.

— Скалл самый слабый из нас, — Верде повел плечом, — но далеко не самый глупый, как хочет казаться. Он заманил Хибари в воду и обеспечил себе преимущество. Ежи не любят воду, Хибари сражался почти голыми руками. Удивительно, что жив остался.

Тсуна поджал губы и перевел взгляд на бледное лицо друга. Румянец уже тронул щеки, наполняя тело жизнью, но серый подтон напоминал, что всего пару часов назад Кёя был на волоске от смерти. Если бы не совместные усилия Верде, Шоичи и хранителей Солнца, то он бы не смог выкарабкаться сам. Судьба любила Хибари Кёю, но даже она бессильна против сильнейшего яда, способного убить за считанные минуты. Отправься на поиски Аркобалено Облака кто-то другой, он бы уже был мертв, только свойства пламени помогли Хибари вовремя остановить распространение яда, но какой ценой? Об этом еще предстояло только узнать, и Тсуна надеялся, что последствия не будут необратимыми.

— А что с пустышкой? — Тсуна потер переносицу, вспоминая то, зачем Кёя вообще рисковал своей жизнью.

— Потрепана, но у нас, — Верде довольно усмехнулся и вытащил из кармана больничного халата прозрачную капсулу. Внутри в каком-то растворе болталась покрытая трещинами и сколами фиолетовая пустышка.

— Спасибо, Кё-чан, — Тсуна ласково погладил руку друга большим пальцем и прикрыл глаза.

Верде и солнечные пламенники вскоре ушли, оставляя Тсуну наедине с тихим писком приборов и мерным дыханием спящего пациента. Тсуна осторожно лег на край кушетки, боясь потревожить сон лучшего друга, и уткнулся носом в плече.

— Спасибо, что вернулся живым, Кё-чан. — Проваливаясь в беспокойный сон, пробормотал Тсуна, сжимая бледную ладонь своей.

***

Тсуна скрестил руки перед лицом, принимая удар, и под давлением чужого пламени отлетел в стену позади, оставляя глубокую вмятину. Спину тут же обожгло болью, воздух выбило из груди, и он закашлялся, выплевывая пару капелек крови. Пламя Неба смягчило удар, и только благодаря этому он остался жив.

— Черт возьми, ты просто хочешь меня прикончить, — сплевывая остатки слюны и крови, Тсуна спрыгнул вниз и оперся рукой о стену, удерживаясь на ногах.

Удар у Реборна что надо, даже в гипер-режиме с поддержкой интуиции и тихим шепотом Джотто в голове было сложно уворачиваться от его атак, Тсуна то и дело пробивал собой стены и сносил колонны тренировочного зала, а в ответ смог лишь немного сдвинуть шляпу. Разница между их боевым опытом и пламенем просто нереальна.

Тсуна изначально был скептически настроен, когда посреди тренировки с хранителями в зал заявился Реборн и предложил спарринг. Тело еще помнило тот стремительный рывок и боль от столкновения с полом, в который его вжимали в собственной спальне, чтобы затем предложить сотрудничество, и Тсуна, примерно понимая, с чем ему придется столкнуться вновь, решительно отказался от боя. Он находился в заведомо проигрышной позиции, знал, что не сможет серьезно навредить Аркобалено Солнца, хотя хотелось, очень. Реборн был невыносим, прекрасно знал это и не собирался менять линию поведения, откровенно забавляясь. Этот спарринг тоже был способом разогнать скуку, не больше, Тсуна как никто другой понимал это, не нужно было даже обладать гипер-интуицией, чтобы понять, что над ним хотят поглумиться. Но у хранителей азартом загорелись глаза, а Кёя решительно взялся за тонфа, желая проверить границы силы еще одного Аркобалено, так что пришлось согласиться. Семеро против одного не честно, но Реборн раскидал почти всех с легко усмешкой и оттенком скуки в глаза. Лишь Ямамото, Хибари и Тсуна смогли более менее противостоять ему. Мукуро был вырублен сразу, Реборн уже знал отпечаток его пламени, знал его способности, у Мукуро оставались только трезубец и Шесть Путей Ада, но и ими он не успел воспользоваться — Реборн трансформировал свою жуткую ящерицу в кувалду и отправил чувствительного к боли иллюзиониста в нокаут. Гокудера подорвался на своих же динамитах и не успел использовать систему М.С.ОКоробочки Гокудеры из десятилетнего будущего. Sistema Cambio Arma Istantaneo — Система мгновенной смены оружия. , а Ямамото смог срезать ленту галстука, за что тут же был отправлен в стену мощным ударом ноги. Ламбо был слишком мал, чтобы всерьез сражаться с противником такого уровня, поэтому он помогал Рёхею залечивать раны хранителей, а сам Рёхей отказался от битвы, предпочитая подлатать подбитые задницы друзей. Дольше всего продержались Хибари и Тсуна, первый смог здорово потрепать Реборна, но быстро отвлекся на Леона, то и дело принимающего разные обличия, чтобы сдержать сильнейшего хранителя Сперанцы, пока его напарник занялся Небом.

— Я ожидал от Сперанцы большего, — Реборн поправил шляпу, надвигая на глаза, — а не кучку слабых детей с непомерными амбициями.

Тсуна раздраженно скрипнул зубами, сжимая кулаки от досады, и зажег пламя, направляясь к Аркобалено на большой скорости. Удар ногой в плечо был отражен без труда, Тсуна ловко ушел в бок, уворачиваясь от ответного удара, и залпом огня сбил раздражающую шляпу с головы Солнца, довольно усмехаясь. Да, мелочно, но приятно. Реборн изогнул вопросительно бровь, и увернулся от совместной атаки Неба и Облака, перехватил их запястья и резко развернулся, отправляя обоих в ближайшую стену.

— Мы должны как-то вырубить Леона, — вытирая кровь с губы, шепнул Тсуна. Облако пыли из-за столкновения со стеной еще не осело, дав им небольшую передышку и время, чтобы придумать план действий. Проигрывать в сухую не хотелось, хоть один удар они должны нанести.

Тсуна резко дернул Хибари за руку, спасая от пули, и мысленно поблагодарил Джотто за предупреждение. Ударная волна вмиг растворила остатки пыли, а в стене образовался мини кратер от пули. Хибари перекатился в бок и открыл коробочку, высвобождая Облачного ежа, пока Тсуна подпитывал его пламенем Неба. Жадный до угощений еж быстро увеличивался в размерах и отращивал иголки, Хибари с тихим смешком оттолкнул ежа в сторону, отвлекая внимание. Этого времени хватило, чтобы Тсуна завершил подготовку для Прорыва Точки Нуля и, оттолкнувшись от стены, вылетел прямо на Реборна, нанес обманчивый удар в живот и активировал технику. Лед вспышкой пламени озарил зал, просыпался на пол кусочками и застыл, захватив цель.

Тсуна предусмотрительно отлетел назад, удерживаясь над потолком, и напряженно следил за рассеивающимся туманом. Леон задорно вильнул хвостом с кусочком льда на самом кончике и, казалось, издевательски подмигнул.

— Хорошая попытка, но нет, — пропустив появление Реборна, Тсуна сразу же об этом пожалел: мужчина усмехнулся, а грудную клетку пронзила сильная боль, и сам он вновь пробил спиной пару несущих колонн.

Тсуна раздраженно сплюнул кровь, покачиваясь на ногах, и вцепился в мужчину злым взглядом. Хибари держался за живот, по которому стремительно расползалась кровь, и едва стоял на ногах, сам он не лучше: сил оставалось только на то, чтобы удерживаться в сознании, а Реборну хоть бы хны. Даже прическу не испортил, словно не с целым комплектом пламенных сражался, а раскидывал детей в песочнице. Хотя, наверное, для него они и были детьми: неразумными, слишком амбициозными и самоуверенными. Мир вон спасать решили, пустышки собирают, с Аркобалено сражаются почти на равных, а сильнейшего из них даже впятером уложить не смогли. Не то что уложить, даже потрепать. Реборн ни разу не использовал пламя на себе, только усиливал силу удара, предпочитая разбираться голыми руками, даже Леона использовал по минимуму, позволяя напарнику резвиться в свое удовольствие, забивая последний гвоздь в гроб самоуважения Сперанцы. Да уж, хороши спасители вселенной, просто мечта.

Тсуна очертил языком кромку зубов, радуясь, что все остались при нем, и усмехнулся. Натс давно простился на волю, рвался в бой, и если выпустить его, то можно будет ненадолго отвлечь Леона и сосредоточить внимание Реборна на себя, но был ли в этом смысл? К Хибари уже поспешил Рёхей, оттаскивая к импровизированной палате первой помощи, где приходили в себя остальные хранители, а у него осталось сил ровно на один заряд Х-банером. Положение хуже некуда, и Тсуна, раздраженно скрипнув зубами, вышел из гипер-режима и погасил пламя. Бесполезно, с нынешним уровнем сил и способностей ему не справиться с Реборном в одиночку.

— Сдаешься? — Реборн расплавил пламенем льдину на хвосте Леона и погладил рептилию по голове, кажется, скормив что-то. Тсуна не видел что, но знать не хотел.

Кивнув, он с поднятыми руками прошел мимо Аркобалено, больше не имея ни сил, ни возможности с ним сражаться, и вскрикнул, когда земля ушла из-под ног. Реборн без труда повалил его на пол и сел на корточки, зажигая солнечное пламя на ладонях.

— Спасибо, — вяло ответил Тсуна, прикрывая глаза. Чужое пламя согревало изнутри, забирая усталость и залечивая мелкие ранки. Несмотря на силу ударов, Реборн ничего ему не сломал и не выбил, кроме самооценки и желания встретиться с ним в реальном бою. Вновь пришло понимание того, насколько глупым он был, веря, что действительно смог обмануть Аркобалено. Его водили за нос, обвели вокруг пальца, преследуя собственные цели, а Тсуна и рад был повестись, упиваясь тщеславием. Хорошо, что Реборн вовремя сбил с него спесь и показал реальное положение вещей. Положение вещей, в котором он мог сдохнуть через секунду после встречи с Реборном.

— С таким уровнем подготовки ты не выстоишь против Фонга и минуты, — Реборн хмыкнул, заканчивая водить руками над грудью мальчишки.

— Если ты продолжишь так бить, я вообще не встану, — Тсуна фыркнул, лениво отмахиваясь от Аркобалено. Сейчас в его компании было на удивление хорошо и спокойно, и Тсуна позволил себе расслабиться.

— Не моя вина, что ты слабак, — Реборн сжал плечо дернувшегося было Тсуны, силой укладывая обратно на пол. — Лежи смирно, я еще не закончил.

— И потом, я даже не знаю где он, — Тсуна пробурчал, послушно укладываясь обратно. Получать лишний тычок в бок не хотелось.

— Я предполагаю, где он может быть, — Реборн залечил плечо и погасил пламя. Синяки на лице он решил оставить в качестве назидания и напоминания не быть таким беспечным. — Но с вашим уровнем сил даже мечтать не стоит получить пустышку Урагана. Фонг размажет вас по стенке быстрее, чем вы успеете моргнуть.

— Он настолько силен? — Тсуна посмотрел на мужчину снизу вверх и вновь прикрыл глаза. Боль ушла из тела, оставляя только легкость и какое-то тепло, наполнившее грудь. Странное чувство, Тсуна не знал его название, впервые ощущал что-то подобное, но не мог сказать, что ему оно не нравилось.

— Я считаюсь сильнейшим из-за количества пламени и смертоносности, — Реборн хмыкнул, встречаясь с неуверенным взглядом мальчишки, — но если сравнивать физические данные, то Фонг выигрывает в сухую.

Тсуна поежился и сел, приподнявшись на локтях. Мир перед глазами качнулся, как после сотрясения, и он закрыл на секунду глаза. Опасность передряги, в которую он вляпался по дурости, с каждым прожитым днем возрастала, а ближе к разгадке они не становились. Раньше поиск колец Вонголы казался самой сложной частью, но сейчас, поближе узнавая Аркобалено и уровень их сил, Тсуна понимал, что именно они были главной проблемой. Семерка сильнейших не просто так носила это имя, каждый член был лучшим в чем-то, имел огромный запас пламени и опыта. Их боялись не просто так, но Тсуна, ни разу до встречи с Реборном не сталкивавшийся с ними в бою, не мог объективно оценивать их возможности и верил, что вместе с семьей сможет добиться желаемого. Соберет все пустышки, даже если придется отбирать силой, найдет кольца Вонголы, спасет мир от разрушения и заживет долго и счастливо. Сейчас же, оценив часть силы Аркобалено Солнца и свои собственные возможности на его фоне, а точнее почти полное их отсутствие, Тсуна понимал, как же ему повезло, что Верде и Вайпер сами решили отдать пустышки, а Реборн предложил сотрудничество. Кёя чуть не погиб в битве с самым слабым, как же им выстоять против Фонга? А против двух Дождей? Это не говоря еще о том, что Аркобалено Неба не существовало в их мире. Как им найти пустышку Неба, если сами Аркобалено не знали, где их босс?

Тсуна зарылся в волосы пальцами, сжимая до боли и испытывая позорное желание разреветься. Хотелось вернуться на шесть лет назад и послать Кавахиру к черту. Отказаться от глупого предназначения, поставить под сомнения слова Джотто, — даже если Тсуна и знал, что Примо был его предком, — и жить обычной жизнью. Ходить на миссии, встретить хорошего человека, состариться с ним или умереть под градом пуль, не зная, что мир катится к чертям. Не волновала бы его судьба мира совершенно, своих проблем хватало. Жаль, что в прошлое не вернуться, у них есть только возможность заглянуть в будущее, но едва ли это поможет исправить ошибки прошлого.

— И что же мне тогда делать, Реборн? — Тсуна поднял на мужчину пустой взгляд, прикусывая до боли щеку изнутри. — Как мне получить пустышку Урагана и спасти этот чертов мир? Я тебя даже ранить не смог.

— Я тебе помогу, — Реборн усмехнулся, в его глазах промелькнуло что-то такое темное и необузданное, что Тсуна внутренне похолодел от страха. — Но.

— Но? — Осторожно поинтересовался Тсуна.

— Следующие полгода ты и твои хранители слушаетесь меня во всем. Все, что бы я не сказал, вы молча выполняете. Я требую полного подчинения. Согласен?

— Как ты мне поможешь?

— Я сделаю из тебя сильнейшие Небеса в этой вселенной.

— Но как?

— Тебя это волновать не должно, — Реборн прищурился, — согласен?

Тсуна посмотрел на своих друзей и поджал губы. Ямамото только-только пришел в себя, Хибари все еще держался за живот, но крови больше не было, Мукуро, привалившись к стене спиной, молча смотрел в одну точку, не раздражая всех привычным смехом и колкостями, и даже маленький Ламбо тихо помогал Рёхею перевязывать раны притихшего Хаято. Они все пострадали от одного человека, все столкнулись с поистине колоссальной разницей в силе и возможностях, все ненавидели себя за слабость. Мог ли Тсуна подвергнуть их еще большей опасности? Должен ли он согласиться на предложение Реборна и вверить судьбы своей семьи в его беспощадные руки? Этот человек был силен, настоящий дьявол в людском обличии, он мог бы им всем переломать позвоночник и свернуть шею за секунду, уничтожив весь независимый отряд Варии и глазом не моргнув. Он мог, но почему-то никому не навредил всерьез, все они пострадали из-за собственной слабости, Реборн не ломал кости, только веру в себя и свои силы. Бил, но не до хруста, впечатывал в стены, но всегда оставлял возможность подняться. Он наглядно показал им разницу в силах Сперанцы и Аркобалено, а ведь если верить ему, то Ураган был в разы сильнее, а способности Дождей еще не ясны. Смогут ли они собственными силами справиться с ними? Тсуне не был уверен. Они не смогли даже поцарапать Реборна, выкладываясь на полную, им нужно стать сильнее, чтобы все усилия, приложенные к сбору пустышек, не посыпались прахом. Им нужно стать сильнее, но мог ли Тсуна довериться Аркобалено Солнца? Должен ли он довериться?

Тсуна знал, что хранители примут любое его решение и пойдут за ним даже в самое пекло Ада. Случись сейчас извержение вулкана, а Тсуна реши отправиться в жерло ради спасения мира, они бы без сомнений пошли за ним. Тсуна доверял каждому из них. Знал, что каждый, даже маленький Ламбо, отдали бы за него жизнь. Но мог ли он просить об этом? Если останутся на том же уровне, то не смогут отыскать кольца Вонголы и спасти мир. Если решат стать сильнее, то есть вероятность умереть от рук Реборна. Так или иначе им грозила смерть, но Тсуна мог бы попытаться ее остановить или хотя бы отсрочить, чтобы дать каждому возможность сражаться. Он должен сделать выбор.

— Согласен, — Тсуна решительно встал и посмотрел в глаза Аркобалено Солнца.

— У вас есть неделя, чтобы закончить все дела с Варией и Сперанцей, — Реборн надвинул на глаза шляпу и развернулся на пятках, направляясь к выходу.

Тсуна проводил его широкую спину взглядом и прикрыл глаза. Решение, которое он принял, могло убить их, а могло сделать сильнее. Тсунаеши эгоистично решил все за свою семью, за своих друзей, и готов был понести за это любое наказание.

Даже если придется умереть.

— Ты в порядке? — Мукуро поднял взгляд, как только Тсуна подошел к своим хранителям и рухнул на пол. Рёхей тут же просканировал его пламенем Солнца и довольно кивнул, не обнаружив внутренних повреждений и внешних травм. Только лицо пестрило синяками, но Тсуна лишь отмахнулся.

— Реборн может сделать нас сильнее, — Тсуна отвел взгляд, боясь посмотреть на своих друзей, и прикусил губу. — Но взамен мы должны во всем его слушать.

— Он хищник, — Хибари коротко усмехнулся, — Аркобалено Облака тоже оказался хищником.

Тсуна поднял удивленный взгляд на друга. Хибари Кёя ненавидел принимать поражение и еще больше ненавидел признавать кого-то сильнее, чем он сам. Гордость его хранителя Облака не позволяла ему вот так открыто признавать чужие заслуги, но Реборн, кажется, оставил большое впечатление на нем.

— Хищник должен быть только один, — Хибари угрожающе дернул верхней губой, — пусть тренирует. А затем я убью его голыми руками.

— Мне тоже кажется, что нужно согласиться, — Ямамото задумчиво потер кончик носа и улыбнулся, — он силен. Он охренеть как силен, и если он может сделать нас еще сильнее, мы должны согласиться. Я «за», Тсуна.

— Ненавижу это признавать, но он прав, — Гокудера раздраженно чертыхнулся, покосившись на Ямамото. — Этот бейсбольный придурок дело говорит. Хибари чуть не сдох в битве с Аркобалено Облака, а этот Реборн раскидал нас, как детей, которые только вчера научились ходить. Я ничего не мог сделать, чтобы защитить тебя, Тсуна. Только лежал, не в силах пошевелиться, подорвавшись на своем же динамите! — Гокудера решительно сжал кулаки и прямо посмотрел на Тсуну. — Я боюсь даже подумать, какими монстрами окажутся другие Аркобалено. Мы должны стать сильнее.

— Я не знаю его методы, — Тсуна покачал головой, — я не знаю, на что он способен и что он будет делать. Я боюсь.

— Твой страх нормален, Тсунаеши-кун, — Мукуро привычно рассмеялся, и у Тсуны целая гора с плеч упала от облегчения. — Он монстр, каких в Аду не бывает. Уж поверь мне, я знаю. Но монстр почему-то хочет нам помочь. Глупо отказываться.

— Мы рядом с тобой, мы семья, — Рёхей сжал плечо Тсуны, решительно улыбнувшись, — и мы не оставим тебя одного. Куда ты — туда и мы, помнишь?

Тсуна кивнул, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Его семья, его друзья, его хранители — они всегда рядом, чтобы помочь ему справиться. Они не задавали вопросов, когда он рассказывал про Три-ни-сетте, они не задавали вопросов, когда он принял предложение дяди и возглавил Сперанцу, они не задавали вопросов, когда приходилось делать страшные и бесчеловечные вещи. Они всегда были рядом, молча оставались за спиной, толкая в плечи, когда не было сил, закрывали собой, когда было страшно. Вместе с ними ему не страшны никакие демоны и разрушение вселенной. Пока они вместе, все будет в порядке.

Тсуна вытер слезы и обнял притихшего Ламбо.

— Давайте станем сильнее вместе, — стискивая ребенка в крепких объятиях, Тсунаеши широко улыбнулся. — И покажем этому миру на что способны наследники великой Вонголы.

Chapter 6 Chapter Text

Тсуна знал, что соглашаясь на предложение Реборна обречёт свою семью на страдания. Тсуна знал, что легко не будет — жизнь приучила его, что желаемое приходит вместе с потом и кровью. Тсуна знал, что им не простят слабость — Реборн был сильным и от других требовал такого же проявления силы. Тсуна все это знал, но даже представить не мог, что будет так тяжело.
Тренировочная база военного флота Комсубин затерялась среди лесов между небольшим городком на побережье Тирренского моря и высокими горами национального парка Дженнардженту, прячась от любопытных глаз за пышными кронами лесного массива. Тсунаеши мечтал однажды побывать на Сардинии, но вовсе не думал, что будет проходит курс адских тренировок у подножья скалистых гор. Кроме них здесь никого не было, и стоны боли и крики страха нарушали только голоса животных.
Тсуна оказался не готов. Никто из его семьи оказался не готов, если быть честным. Ни к тренировкам, которые можно было сравнить с муками Ада, ни к тому, что тренировать их будет шестерка Аркобалено. И если к Верде и Вайпер Сперанца более менее привыкла и знала уровень их сил, то Реборн вместе с Лар Милч и Колоннелло несли реальную угрозу. Облако Аркобалено держалось обособленно и в тренировки пока не вмешивалось, неизменно маяча позади товарищей и выполняя мелкие поручения. Зачем он здесь Тсуна не знал, да и времени задуматься как-то не было: первую неделю он не помнил вообще, а потом стало как-то все равно. Реборн сказал, что им нужно сначала стать выносливее, и все, что они делали целый месяц — это бесконечно долго бегали, плавали, таскали тяжести, приседали, прыгали, взбирались на отвесные скалы, падали и снова взбирались.
База дрожала от топота шагов и хриплого дыхания. Некогда аккуратная лужайка перед ангарами превратилась в полосу препятствий, усыпанную грязью, обломками и испещрённую следами ожесточённых сражений. Новые траншеи появлялись, словно по велению злого рока, каждый раз, когда кто-то из хранителей оступался. Небо над ними налилось свинцовым оттенком, словно разделяя их страдания.
Тсуна выплюнул комок земли, пытаясь отдышаться. Ноги горели, мышцы сводило судорогой, а в голове пульсировала невыносимая боль. Казалось, что он бежит уже целую вечность, но впереди все еще маячила фигура Реборна, неподвижная и требовательная. Взгляд его темных глаз прожигал насквозь, не давая и шанса на передышку. Он поднялся на дрожащие ноги и снова пустился в бесконечный бег. И снова, и снова… Кажется, что у земли не осталось места, куда бы он не упал.

— Живее, Савада, — раздался голос Реборна, резкий и беспощадный. — Если ты остановишься, я тебя пристрелю.

Воля Тсуны была на пределе, но он продолжал бежать. Перед глазами всплывали лица его друзей, обещания, данные семье. Он не мог сдаться, не имел права. Этот месяц был настоящим адом. Не просто тяжёлыми тренировками, а настоящим адом, разверзшимся прямо на военной базе. Сперанца прошла через жесткие тренировки Варии и опасные ситуации во время миссий, но никто из них не был готов к этому. Они сдали все свои кольца, коробочки и оружие, оставшись лишь с голыми руками и непоколебимой волей. Бегали до изнеможения, плавали в ледяной воде, таскали неподъемные грузы, приседали до тех пор, пока ноги не переставали слушаться. Взбирались на отвесные скалы, срывались и падали, чтобы снова и снова карабкаться вверх. На каждой тренировке Тсуна чувствовал, как его тело ломается и собирается заново, становясь сильнее и выносливее.
Хуже всего было осознание того, что тренирует их не просто инструктор, а сильнейший из Аркобалено. К Верде и Вайпер как-то удалось привыкнуть, Сперанца уже имела представление об их гениальности и уровне сил, но Реборн… с ним все было иначе. Он был безжалостен и неумолим, не давая пощады ни себе, ни другим. Его методы были жестокими, но эффективными.
К концу месяца Тсуна чувствовал себя выжатым как лимон. Но он также чувствовал, что стал сильнее. Тело болело, но мышцы стали упругими. Воля закалилась, а дух стал непоколебимым. Он всё ещё был далёк от идеала, но был готов продолжать. Ради своей семьи, ради своего будущего.
Это был сумасшедший темп жизни, к которому никто из них оказался не готов. Гокудера срывался на крик от перенапряжения, Ямамото пытался шутить, но его улыбка становилась всё более натянутой. Рёхей был непривычно тих, лишь в начале дня кричал «Экстрим!», с маниакальным упорством раз за разом продолжая истязать себя. Кёя по вечерам уходил на дополнительные тренировки, каким-то чудом вынудив Аркобалено Облака сражаться с собой. Мукуро было тяжелее остальных, будучи физически слабее, он быстро выдыхался, но молчал, стискивал зубы и продолжал упорно выполнять все приказы. Но сложнее всего было Ламбо. Будучи всего лишь тринадцатилетним ребенком, он выдыхался быстрее остальных, психовал, капризничал и рыдал, отказываясь подчиняться. Тсунаеши приходилось нести его на себе — он босс и не мог бросить члена своей семьи позади, зная, что последует наказание. Особенно зная, что последует наказание. Реборн никого не жалел, а в наказание за неподчинение лишал еды и воды, выгоняя на солнцепек тренировать выносливость. Тсуна дважды пытался поговорить с ним, объяснить, что Ламбо всего-лишь ребенок и такой бешеный темп жизни ему не подходит, что ему нужно давать нагрузку постепенно, позволяя организму адаптироваться и подстроиться, но Реборн был непреклонен. Либо Ламбо тренируется наравне со всеми, либо Реборн прикрывает лавочку и разрывает договоренность. Этого никак нельзя было допустить, Тсуна понимал, что без помощи Аркобалено Солнца им не справиться, поэтому приходилось скрепя сердце принимать наказания Ламбо на себя, а после изнурительных часов на солнце без еды и воды, успокаивать Бовино и объяснять почему им придется слушать Реборна. Тсуна не знал, что было сложнее: выстоять на одной ноге десять часов без права сменить ногу и сохранять молчание или донести до Ламбо мысль, что Реборн им просто необходим и он должен его слушать. Ламбо, в силу возраста и мягкого по меркам мафии воспитания, упрямо отказывался слушать человека, которого боится, и Тсуна раз за разом брал его наказания на себя и выходил на улицу, отказываясь от еды и воды. А по ночам, когда другие отсыпались после очередного раунда, нагонял упущенное — ему никак нельзя было отставать от своих хранителей, но и выставить Ламбо на улицу он тоже не мог. Он Босс и пока он не найдет путь решения проблемы, он должен принимать наказание. На третий раз, когда Ламбо ослушался Реборна, отказываясь взбираться на высокое дерево лишь потому, что боялся упасть, Хибари предложил выполнить наказание вместо него, но Тсуна отказался. Он не мог подвергнуть друга лишним страданиям, если кто-то и должен быть наказан, то это он, потому что так и не смог найти решение.
В один из вечеров Тсуна вошёл в комнату, чувствуя себя выжатым как лимон. Ноги гудели, спина ныла, а веки слипались от усталости. Он едва волочил ноги, мечтая лишь об одном — упасть на кровать и провалиться в беспробудный сон. Но, как всегда, его планы рухнули в одно мгновение.
Реборн ждал его в кресле, сидя в полумраке комнаты. Его лицо оставалось невозмутимым, но Тсуна сразу почувствовал неладное. Обычно Реборн сразу же начинал отчитывать его за медлительность или неэффективность, но сейчас он просто молчал.
Реборн молча кивнул в сторону двери. Тсуна разочарованно застонал.

— Куда еще? Реборн, я валюсь с ног…

— Без разговоров, — отрезал Реборн, поднимаясь с кресла.

Тсуна, понимая всю бесполезность споров, обречённо вздохнул и побрёл за Аркобалено. Он надеялся, что разговор пройдет быстро, что Реборн просто скажет пару слов и отпустит спать. Но увы, судьба была не на его стороне.
Ночь окутывала базу тишиной и прохладой, они вышли на улицу, и Тсуна нутром чувствовал напряжение, витавшее в воздухе. Реборн подвёл его к старому дубу на краю леса. Тсуна остановился, не понимая, что происходит, когда холодный металл обжег кожу, заставляя сердце бешено колотиться. Тсуна застыл в ужасе, глядя в глаза Реборна: в них бушевала тёмная буря, от которой по спине пробежал холодок.

— Ты не можешь вечно защищать его, — прошипел Реборн, опуская немного контроль над пламенем. Тсуну словно вжало в землю, он не мог глубоко вдохнуть и пошевелиться, только смотреть в темную бурю глаз. — Он должен научиться нести ответственность за свои поступки.

— Он всего-лишь ребенок, — не своим голосом прохрипел Тсуна. Он не мог глубоко вдохнуть, не мог пошевелиться, только смотрел в эти тёмные безжалостные глаза. Словно в кошмаре, он был парализован, а жестокий убийца приближался к нему, чтобы нанести последний удар.

— В мафии нет места детям, — жестче вдавливая дуло в подбородок, отчеканил Реборн. — Он тащит тебя на дно, а ты тащишь всю семью за собой. Если Ламбо не осознает ответственность, которая приходит со званием хранителя, однажды он уничтожит семью. Словно громоотвод, отводить угрозы от семьи — это роль хранителя грозы. Он обязан защищать семью на передовой, а не прятаться за юбкой у мамочки, надеясь, что и без него справятся.

— Я знаю, но… — Тсуна знал, что Реборн может убить его прямо здесь и сейчас, если захочет. Но он также знал, что Реборн этого не сделает. Это была не просто угроза, это был урок. Жестокий, болезненный, но необходимый.

— Ему тринадцать, — Реборн убрал пистолет и отошел, — в девятнадцать он уничтожит Сперанцу, если ты не позволишь ему нести ответственность.

Реборн ушел, оставляя Тсуну в тишине ночи. Без его голоса на плечи упала тяжесть тишины, и Тсуна медленно съехал спиной вниз, не заботься о боли и о том, что мог порвать одежду о жесткую кору. Реборн прав: детям нет места в мафии. Тсуна знал это, знал, что Ламбо нужно стать сильнее и жестче, если он хочет выжить в этом жестоком мире. Но так же Тсуна знал, как мафия ломает людей, на своей собственной шкуре испытал каково это, когда родной отец лучше сдаст тебя в приют, чем будет нести ответственность за жизнь. Занзас наглядно показал, что бывает с детьми в мире мафии, брошенные и никому не нужные, они привыкли сбиваться в стаи и жать по закону «либо ты, либо тебя». Тсуна хотел оградить Ламбо от этого, дать нормальное детство, защитить от грязи жестокой реальности, оградить от боли. Ламбо всего тринадцать, он должен дергать девчонок за косички, встревать в первые драки, прогуливать уроки и воровать апельсины с соседских плантаций. Влюбляться, учиться строить нормальные отношения, лгать о двойках в школе, сбегать из дома со через второй этаж, играть в видеоигры и придумывать отмазки, лишь бы пропустить контрольную. Быть самым обычным ребенком: в чем-то капризным, в чем-то упрямым, в чем-то слабым. Бояться потерять уважение сверстников и совершать мелкие шалости. Как все нормальные дети, гореть новыми увлечениями и так же быстро разочаровываться, найдя что-то поинтереснее. Он не должен убивать и учиться контролировать пламя, оббивая коленки и падая каждый вечер замертво от усталости. Не этого Тсуна хотел для него, не ради этого его хранители присматривали за Ламбо и пытались оградить от жестокости мира, в котором ему предстоит прожить всю жизнь. Он уже столкнулся с болью и горем, лишениями и несправедливостью, уже боролся за свое существование, даже не благополучие, а сохранность жизни.
Тогда, встретив щуплого мальчишку на улицах забытого богом городка, Тсуна пообещал, что изменит мир мафии, чтобы судьбы детей не ломались из-за чужой прихоти, чтобы дети не убивали других детей, не продавали тела за кусок хлеба и призрачную возможность выжить.
Позволить Ламбо нести наказание за непослушание, когда он всего-лишь боится или слишком устал от нагрузки, означало отказаться от обещания, а Тсуна не мог себе этого позволить. Он найдет выход, научит Ламбо, но не позволит ребенку страдать. Крепко стиснув руки в кулаки, Тсуна вернулся в комнату и вырубился от усталости, как только голова коснулась подушки.
Через пару дней, когда Ламбо снова испугался и отказался перебираться через бурную реку, наказание вышли отбывать все хранители Сперанцы. Тсуна не мог позволить одному Ламбо страдать, они должны пройти это вместе.

***

— Черт возьми, — Тсуна устало закатился за валун и перевел дыхание. Пламя внутри бурлило, непослушное и необузданное, желая вырваться на свободу и сжечь все вокруг, обрушивая ярость на врагов. Теперь Тсуна знал, как ощущалось пресловутое пламя Ярости дяди, как жаром оно прокатывалось по венам и оплетало кончики пальцев, желая поскорее казнить врагов. Но Тсуна не мог — Реборн запретил им использовать пламя, на этой миссии Сперанца должна была справиться с помощью обычного оружия.

Тсуна чертыхнулся и с щелчком вставил последний магазин с патронами в пистолет. Сейчас он, как никогда, завидовал Кё-чану и Ямамото, что во всю резвились против десятка врагов. Кёя всегда отдавал предпочтение тонфа и был невероятно хорош в ближнем бою, очень редко прибегая к помощи коробочек и пламени, а Такеши был прирожденным киллером и легко чередовал катану с обычным пистолетом, жонглируя оружием так, словно перекидывал цветные шарики на детском празднике. Вместе они представляли собой смертельный тандем, способный уничтожить все на своем пути, а Тсуна и Рёхей были на подхвате, отстреливаясь из укрытия, пока Мукуро и Гокудера проникли в базу врага, а Ламбо следил за обстановкой. Он должен был быть на передовой, как хранитель Грозы, но Тсуна наотрез отказался подпускать его к настоящему бою. Ламбо был еще не готов, слишком рано ему пачкать руки кровью, и хоть у Реборна было другое видение ситуации, Тсуне было плевать. Пусть хоть утопит его по возвращению, загонит в гроб тренировками, миссии — не его сфера влияния, Тсуна и так согласился оставить кольца и коробочки на базе, желая проверить результаты тренировки.
Они действительно стали сильнее. Сила ощущалось каждой клеточкой тела, грозилась подчинить разум и вырваться из-под плохо сдерживаемого контроля, нанося больше вреда, чем пользы. Став сильнее, развив свою физическую форму на максимум, они не были готовы к тому, что снова придется учиться управлять собственным телом. Словно новорожденные котята, они слепо полагались на старые инстинкты и тыкались в темноте, не понимая, где нужно поднажать, а где наоборот притормозить. Движения стали более резкие, но и неуклюжие, приходилось адаптироваться прямо посреди боя с десятком вооруженных до зубов мафиози и парочкой пламенных. И, честно признаться, задание это оказалось не из легких: Тсуна то и дело заваливался вперед или бил слишком сильно, ломая челюсть, когда хотел всего-лишь вырубить. Он стал быстрее, более ловко уворачивался от ударов и, привыкший во время битвы в основном полагаться на руки, учился задействовать и ноги, то и дело запинаясь и спотыкаясь.
Другим было не легче, Тсуна видел, как они осторожно прощупывают границы открывшихся возможностей, как аккуратно изучают тело и пробуют новые приемы. Осторожничают, медлят, уворачиваются там, где раньше могли бы спокойно добить парой крепких ударов, пробуют новое. Тсуна мысленно восхищался ими, любуясь вспыхивающим в глазах азартом, и осознавал, что сделал правильный выбор. Довериться Реборну было сложно, он гонял их от заката до рассвета, вдалбливал в головы прописные истины и принципы выживания, вырезал пресловутое «либо ты, либо тебя» на подкорке сознания, закаляя не только тело, но и дух, учил видеть больше, слышать больше и замечать больше. Он ужасный учитель, его методы бесчеловечны и жестоки, он издевался над ними, заставляя бегать в теплых куртках в сорокоградусную жару, плавать в ледяной воде, сражаться на глубине, тащить на спине груз вдвое, а то и втрое раз тяжелее собственного веса, отобрал коробочки и кольца, но все это было не зря. Два месяца изнурительных тренировок, больше похожих на игру в выживание, дали свои плоды, и если сначала Тсуне хотелось сбежать, то теперь он был благодарен.

— Документы у нас, — тихий голос Мукуро в приемнике заставил Тсуну немного расслабиться, он выглянул из-за валуна, наблюдая, как Кёя и Такеши добивают последних членов семьи Каркасса.

— Мы почти закончили, возвращайтесь, — коснувшись передатчика в ухе, Тсуна жестом указал Рёхею возвращаться в пункт наблюдения к Ламбо и, выстрелив в человека, что пытался напасть на Такеши со спины, вышел из своего укрытия.

Ямамото, словно вихрь, сметающий всё на своём пути, уверенно отбивал пули и выпады ножей. Его катана рассекала воздух, оставляя за собой лишь раны и стоны боли, он бил быстро, эффективно, не тратя времени на лишние движения. Один из мафиози, отчаявшись прорваться к Ямамото, попытался обойти его с фланга, но Кёя, словно предвидя его замысел, перехватил его, нанеся сокрушительный удар тонфа в солнечное сплетение, пробивая кости. Ямамото, отбив последнюю пулю, оказался лицом к лицу с лидером группы. Тот, дрожа от страха, попытался выстрелить, но Такеши был быстрее. Одним молниеносным движением он отсек сначала руку, сжимавшую пистолет, а затем и голову. Хибари с брезгливым видом осмотрел результаты битвы и стер кровь с щеки Такеши, подойдя ближе.

— Что ж, неплохо размялись, — усмехнулся Ямамото, убирая пистолет в кобуру на бедре.

Кёя промолчал, но в его глазах мелькнула искорка удовлетворения. Он не любил лишних слов, предпочитая действовать. Ямамото, воткнув острие катаны в мокрую от крови землю, опустил подбородок на сцепленные на рукояти руки и улыбнулся Тсуне.

— Мукуро и Гокудера-кун выйдут через пять минут, — Тсуна брезгливо переступил нечто, что когда-то было человеком, но имело несчастье напороться на тонфа Хибари, и подошел к нему.

Внешне они оба были в порядке, и кроме незначительных царапин и синяков, повреждений не было, но Тсуна пристально осмотрел Такеши с ног до головы и облегченно выдохнул — именно Дождю пришлось разбираться с пламенными голыми руками. И хоть они были в разы слабее любых членов Альянса, они все еще были пламенными и могли серьезно ранить. Реборн запретил использовать пламя и затрагивать связь, они должны были справиться, как обычные люди. Тсуна не мог отследить состояние хранителей, но теперь, когда битва закончилась, он прислушался к ощущениям, затронул каналы связи, проверяя все ли в порядке с его людьми. Никто, кроме Мукуро, не пострадал, но и тот скорее всего вымотался от сражения, а не был действительно ранен. Иллюзионисты по природе своей слабы физически, но сильны ментально, и как бы Мукуро не выбивался из общей картины Туманников со своим трезубцем и страстью к ближнему бою, он все еще был слабее физически, чем другие хранители.
Но убедившись, что с ним действительно все в порядке, — Мукуро был бледен и опирался на плечо Хаято, но не более того, — Тсуна заглушил волнение и потянулся к чудом уцелевшему во время боя коммуникатору, чтобы связаться с Реборном.

— Мы закончили, — чуть отойдя от хранителей, уже умудрившихся завязать спор, Тсуна по памяти набрал нужный номер и сообщил об итогах миссии. Даже это он делал, как самый обычный мафиози, а не пламенник, но таковы были условия, и Тсуна не мог их игнорировать.

— Возвращайтесь, — через пару секунд тишины, разбавляемой помехами в радиосигнале, коммуникатор ожил голосом Реборна и тут же замер. Даже на расстоянии сотни километров Тсуна мог услышать усмешку в голосе и увидеть лукавый прищур глаз. Чертыхнувшись, он засунул комм обратно в карман форменных брюк и вернулся к хранителям.

— Приказано возвращаться, — с нескрытым раздражением сообщил он и, дождавшись нестройных кивков, слегка улыбнулся, — вертушка должна прибыть через полчаса. Идите, я закончу тут.

— Давай я, Босс, — Гокудера накрыл плечо рукой, чуть сжимая, — не стоит светить пламенем. Каркасса не входит в Альянс, но могут возникнуть вопросы. Лучше я здесь подорву все динамитами.

— Это приказ Занзаса, — Тсуна мягко улыбнулся, накрывая руку хранителя своей. — Каркасса давно мозолила ему глаза, я буду действовать от его лица.

Гокудера кивнул, собираясь что-то сказать, но лишь завел прядь потемневших от чужой крови волос за ухо и отошел к остальным. Хранители, вопреки его приказу, лишь отошли от радиуса поражения к границе леса, где их точно не заденет, и, о чем-то переговариваясь, ждали его. Тсуна улыбнулся, чувствуя, как тепло согревает сердце, и дело вовсе не в связи между Небом и элементами, а в том, что эти люди — его семья, и они будут рядом с ним не смотря ни на что.
Тени особняка Каркасса клубились вокруг Тсуны, словно дым предзнаменования. Всего несколько часов назад здесь бурлила жизнь, но закат окрасил крыши кровью, напоминая, кто истинный закон. Тсуна вышел на центр места, которое всего пару часов назад было садом, а теперь превратилось в руины, лунный свет заскользил по бледным щекам, заостряя черты лица, которые сейчас казались высеченными из камня. В этих глазах, обычно полных мягкости, не было ни тени страха или колебаний. Только решимость, отполированная годами сражений и потерь.
Он медленно поднял руку, чувствуя, как сила бурлит под кожей. Дыхание ровное, спокойное, как вода во время штиля. Внутри него нарастало предвкушение, не терпкое и паническое, а сладостное, как обещание возмездия. Это была не жажда разрушения, а потребность в справедливости, в защите тех, кто дорог.
Тсуна прикрыл глаза. По лбу пробежала легкая дрожь. Это было похоже на прикосновение ледяного ветра, предвестника чуда. А затем — вспышка. Не резкая и болезненная, а мягкая, обволакивающая. Пламя Посмертной воли, окрашенное в чистый небесный цвет, расцвело на лбу Тсунаеши, словно раскрывающийся бутон. Под кожей, глубоко в костях, запульсировала невероятная сила. Она бурлила, словно расплавленное золото, но не обжигала, а согревала, укрепляла, наполняла уверенностью. Это не просто энергия, это его воля, его решимость, его любовь, преобразованная в чистую мощь.
Тсуна открыл глаза. В них теперь горел тот же небесный огонь, что и на лбу. Его взгляд стал острым, как лезвие, сосредоточенным и решительным. Перед ним — особняк врага, символ боли и страха, которые он собирался искоренить. Он поднял руку, и пламя Посмертной воли устремилось вперёд, вырвалось мощным давлением, охватывая остывающие тела и пропитанную кровью землю, потекло жидкой лавой к стенам кирпичного дома, проглатывая его. Огонь разгорелся с яростью, которой Тсуна не ожидал, хотя и предвидел. Небесное пламя охватило особняк, пожирая дерево и камень с голодной жадностью, здание корчилось в агонии, словно живое существо, из которого вырывали внутренности. Стекла лопались, рамы ломались, и треск пламени заглушал все остальные звуки.
Особняк превращался в бушующий ад, отбрасывающий зловещие тени на окружающий лес. Тсуна стоял неподвижно, наблюдая, как пламя безжалостно поглощает всё, что было дорого врагам Варии. Он не испытывал ни злорадства, ни удовлетворения, лишь тяжёлую необходимость. Тсуна медленно повернулся спиной к пылающему хаосу. Огонь освещал его фигуру, вырисовывая чёткий силуэт на фоне кроваво-оранжевого неба. Он оставил позади лишь руины, превратившиеся в пепел, и двинулся вперёд, освободившись от тяжёлого бремени.
У самой кромки леса, где заканчивались владения врагов и начиналась безопасность, его ждали. Хранители стояли неподвижно, как стражи, вглядываясь в ночную мглу, их лица были серьёзными, но в глазах читалась гордость. Тсуна приблизился к ним, и пламя на его лбу погасло, возвращая привычную мягкость, и он не смог не улыбнуться. Опустил голову, чувствуя поддержку и тепло их присутствия. Никто не произнёс ни слова, но все всё понимали. Битва окончена. Они справились. Позади Тсуны бушевал ад, пожирая остатки старой жизни. А перед ним, в тени деревьев, стояли его друзья, его семья, его сила. Он поднял взгляд, и в его глазах, уставших, но решительных, отражалось не только пламя, но и обещание будущего, которое он поклялся защищать.
Тсуна улыбнулся слабой, но искренней улыбкой, и шагнул вперёд в объятия тьмы, зная, что он не один. Хранители последовали за ним, и вместе они растворились в ночи, оставив после себя лишь догорающие угли былой битвы. Они шли в будущее, где их ждали новые испытания, но они были готовы, потому что знали, что вместе им всё по плечу.

***

Треск костра заполнял умиротворенную тишину вечернего леса. Тсуна кутался в большой клетчатый плед, держа босые ноги поближе к огню, и утопал в мягкости кресла. День подходил к концу, ленивый и размеренный, он стал первым выходным за долгие недели тренировок. Тсуна проспал до обеда, заранее предупредив каждого, кто решит сунуться в его комнату, о жестокой расправе, да такой, что наказания Реборна покажутся детскими шалостями. Тело требовало долгого сна и часов тишины наедине с самим собой, и небольшая поляна у границы леса, скрытая почти полностью от посторонних глаз завесой широких ветвей ивы, была идеальным местом для отдыха.
На столике рядом дымилась чашка чая со сколотым краем, рядом легким ветром перелистывались тонкие страницы до жути банального детектива. Тсуна сразу понял, кто был убийцей, и на тридцатой странице потерял всякий интерес к истории, продолжая читать до пятидесятой на одном лишь природном упрямстве, да и того надолго не хватило, и книга безжалостно оказалась оставлена на столе. Может быть раньше его и хватило на дольше, но герой оказался слишком пресным, а потраченного времени слишком жаль, поэтому Тсуна махнул рукой и наслаждался тем, чего у него никогда не было в излишке — временем с самим собой. Хранители и Сквало после плотного обеда уехали в город, Аркобалено не было слышно с самого утра, да и их местоположение мало волновало его, Тсуна откровенно побаивался пару Дождей, а до остальных ему не было дела. Верде предпочитал не задерживаться на базе больше положенного, спеша к своим игрушкам, компания Вайпер всегда обходилась слишком дорого его кошельку, а Реборна видеть хотелось в самую последнюю очередь. Так что проснувшись и осознав, что на базе он совершенно один, Тсунаеши облегченно выдохнул и расправил плечи. День обещал быть хорошим.
После часовой медитации в компании Джотто, Тсуна связался с Бьякураном через закрытый канал связи. База была засекречена от гражданских и мафии, и Тсуне пришлось попотеть, чтобы сначала выбить возможность выходить на связь с внешним миром, а потом напрячь Верде, чтобы он установил стабильное соединение с Варией и Миллефиоре — они были частью плана, но не могли попасть на базу, так что пришлось искать обходные пути. Тсуне это не нравилось, но спорить он не имел права — Реборн популярно объяснил, что будет, если он ослушается приказа, и как-то не очень хотелось воплощать услышанное в жизнь. А в том, что Реборн обязательно воплотит угрозу в жизнь, сомневаться не приходилось. Такой уж он человек, и прожив с ним бок о бок два месяца, Тсуна понял, почему его называли сильнейшим.
Вчерашняя операция наделала кучу шума, от Сперанцы не было вестей два месяца, и некоторые члены Альянса успели подумать, что кошмар мафии ушел на дно, нарвавшись на сильного врага. Бьякуран с преувеличенным весельем рассказывал о реакции глав семей на зачистку Каркасса и о том, какую довольную рожу состроил Занзас, пока выслушивал опасения коллег. Каркасса не была членом Альянса, но имела нейтральные отношения с ним, не лезла на чужие территории и пыталась устроить переворот и захватить власть. Обычная рядовая семья, чуть больше средней, с парой тройкой пламенных и хорошим вооружением. Тсуна и сам сначала удивился, когда вчитывался в детали миссии, но чем больше он читал, тем мрачнее становился. Да, Каркасса не пыталась устроить переворот или занять чужие территории, она устремила взгляд на Восток и желала заключить альянс с китайской Триадой и уже начала подготавливать почву для приема чужаков на родной земле. Десятки подставных фирм и счетов, странные смерти и исчезновения людей, продажа китайских наркотиков и контрабанда оружия — Каркасса пыталась изменить устройство мафии в Италии и встать во главе нового мира. Такое не прощается, поэтому пока Вария и Миллефиоре зачищали главный особняк семьи, Сперанце достались склады с оружием и наркотиками. Все расследование Занзас держал в тайне от Альянса, решив поставить перед фактом, и нападение Сперанцы на босса Каркасса и зачистку складов выглядели в глазах Альянса как попытка переворота, не удивительно, что они выразили сомнения в верности Независимого Отряда убийц.
Бьякуран щебетал о последних новостях, на фоне привычно шумера пластиковая упаковка зефира — ни в чем себе не изменяя, он оставался нарочито веселым и держался бодрячком, но никакой вонгольской интуиции не надо было, чтобы понять, что он чем-то расстроен. О Юни до сих пор не было никаких вестей, Погребальные Венки шерстили по миру мафии, поднимая все с ног на голову, но бесполезно — Аркобалено Неба действительно не существовало в этой вселенной. Или кто-то упорно создавал видимость ее отсутствия. Это во многом усложняло план, но была надежда найти хотя бы пустышку Неба, сама Юни не обязана участвовать в ритуале, в легенде, поведанной Кавахирой, говорилось, что пустышки Аркобалено и кольца Маре укажут путь к кольцам Вонголы, и Тсуне очень хотелось верить, что у них все получится и без Юни. Грустно было осознавать, что они никогда не встретят третьи Небеса Три-ни-сетте, но сейчас это была самая малая из их проблем. Если они не найдут кольца Вонголы, они вообще больше никого не встретят, потому что мир покатится ко всем чертям, и остановить это было куда важнее, чем скорбь сердец, утративших часть себя.
Тсуна тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли прочь, и поправил сползший на плечо плед. Становилось холоднее, ветер мягко путался в листве, холодил босые ноги, заставляя поджимать пальцы и жмуриться. Пора было возвращаться, но так не хотелось выпутываться из пледа и идти в шум базы. Хранители наверняка уже вернулись, а значит снова придется успокаивать капризы Ламбо, не позволять Гокудере орать на ребенка, отвечать на порой совершенно бессмысленные шутки Ямамото, выслушивать оглушительно громкие экстремальные крики Рёхея. Тсуна любил свою семью, эти люди были для него не просто друзьями, они давно нашли себе место в его сердце и прочно обустроились там, не желая уходить, и Тсуна даже представить не мог, что должно было произойти, чтобы он перестал любить и защищать их. Но порой они были совершенно невыносимы, и хотелось обычной тишины.

— Если уснешь здесь, утром не сможешь тренироваться, — чужой голос прошелестел над ухом с насмешкой, Тсуна, прекрасно зная его обладателя, нехотя поднял голову и встретился с лукавыми ониксами глаз. Реборн потерял где-то шляпу и пиджак и в свете костра выглядел нереально, словно и не человек вовсе, а пришелец из фэнтезийного мира. Тсуна сглотнул и отвел взгляд.

— Я уже собирался возвращаться, — тише, чем хотел, ответил он, и посильнее закутался в плед.

Присутствие Реборна больше не пугало его, Тсуна привык к колким замечаниям, насмешливым взглядам и стали в голосе, но не опасаться просто не мог. Прекрасно зная возможности этого человека, Тсуна в его присутствии всегда держал спину прямо и был настороже. Все его инстинкты просто сходили с ума, но было еще какое-то незнакомое и удивительное чувство, которое он боялся называть вслух и верить в него не хотел.

— Вы вчера хорошо справились, лучше, чем я ожидал, — Реборн подтащил одно из плетенных кресел ближе и откинул плед на ноги Тсуны, прежде чем сесть. — Даже Ламбо отличился.

Вчера, пока они зачищали особняк, Ламбо остался в небольшой хижине на дереве, откуда было хорошо видно все события, и помогал Гокудере и Мукуро обойти все ловушки и тупики в доме. Тсуна не пустил его на поле боя, вручил карту дома и окрестностей, ноутбук и коммуникатор, подключенный к общей сети, приказав следить за маячками и вызвать подмогу, если что-то пойдет не так. Бовино помог найти сейф, взломал его удаленно с помощью устройства Верде и вывел Ураган и Туман из дома почти невредимыми. И страшно гордился тем, что смог выполнить приказ.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Тсуна, нежно улыбнувшись при мыслях о Ламбо: он гордился им не меньше, чем теми, кто сражался на передовой. — Было непросто, пришлось в бою подстраиваться под новые возможности тела. И когда я использовал пламя, было ощущение, что сожгу весь лес.

— Ты ослушался, — Реборн скрестил руки на груди, не отрывая взгляд от огня, но Тсуна буквально нутром чувствовал его на себе. — Я запретил пользоваться коробочками, потому что вы пока не можете контролировать пламя. Если бы что-то пошло не так, пламя разорвало бы тебя на части.

Стыд обжигал горло Тсуны, лишая слов, чувство вины сковывало плечи тупой тяжестью. Он знал, что ослушался Реборна, нарушил прямой приказ, и это чувство вины терзало его изнутри. Огонь костра отбрасывал пляшущие тени на стволы деревьев, подсвечивал глаза почти магическим светом, и Тсуна сжался под пристальным взглядом. Реборн, как всегда, был невозмутим, словно высеченная из камня статуя древнегреческого героя, нет бога. Реборн не просто так запретил им использовать коробочки, это было не просто ограничение, а предостережение от проблем, которые могло понести за собой одно лишь необдуманное решение. Но Тсунаеши справился, обуздал неконтролируемый поток пламени, и только из-за этого еще не был наказан.

— Прости, — прозвучало жалко, Тсуна отвел взгляд, виновато прикусывая губу, — в тот момент казалось правильным напомнить о себе.

— Тебе повезло, что воля Примо Вонголы всегда рядом, чтобы снизить нагрузку пламени, — голос Реборна, ровный и бесстрастный, прозвучал почти как приговор. — Поблагодари своего предка за своевременное вмешательство.

Тсуна виновато опустил взгляд в траву. Он пытался убедить себя, что выполнял приказ, делал то, для чего и была создана Сперанца — отчищал мир мафии. Но на самом деле им двигало лишь глупое тщеславие, желание покрасоваться, показать свою силу, прощупать границы возможностей после изнуряющих тренировок. Теперь было стыдно за свою импульсивность, за неспособность контролировать эмоции, за желание быть впереди планеты всей. Тсуна всегда был таким: робким, неуверенным в себе, вечно сомневающимся. И даже став Боссом Сперанцы, он продолжал бороться со своими слабостями, со своими страхами. Стыд обжигал изнутри, словно пламя, которое вчера вырывалось из рук почти самовольно, и Тсуна понимал, что заслужил это наказание. Он должен был извлечь урок из этой ситуации, стать сильнее и мудрее, чтобы никогда больше не повторять своих ошибок. Чтобы однажды Реборн смог им гордиться.
Последняя мысль ударила словно обухом по голове, заставляя застыть на месте. Почему он хотел, чтобы Реборн им гордился? Зачем ему пытаться заслужить одобрение человека, который чуть не убил его в собственном доме, а затем увез черт знает куда и перевернул весь мир с ног на голову, выбивал дух крепкими ударами на тренировках, гонял до седьмого пота и боли в каждой клеточке тела? Тсуна никогда не был мазохистом, никогда не страдал от желания угодить и понравиться, так зачем же ему пытаться заслужить чье-то уважение?
Да, Реборн был силен, да он был опасен, но вокруг него постоянно крутятся сильные и опасные люди, взять хотя бы того же Занзаса. Тсуна никогда не хотел, чтобы дядя гордился им. Тсунаеши воспринимал его старания с благодарностью, но не больше, а сейчас захотелось загладить вину, исправить ошибку, чтобы эти черные глаза не смотрели так холодно, чтобы в них вернулись привычные смешинки, а тонкие губы изгибала насмешка, а не недовольство. Все дело в том, что Реборн Аркобалено? В том, что он намного сильнее Занзаса и всей Варии и Миллефиоре вместе взятых? Потому что мог убить их всех и глазом не моргнув? Потому что без него весь план пойдет на дно и все окажется бесполезно?

— Я возвращаюсь на базу, — выпалил Тсуна, вцепился пальцами в плед и резко подскочил с кресла, чудом не уронив столик на траву. Осознание заставляло сердце нервно метаться в груди, и он, игнорируя удивленный взгляд Реборна, сверлящий спину, поспешил вернуться в свою комнату, запереться в ней и не выходить до конца своей жизни.

Без Реборна все окажется бесполезно, и к этому признанию Савада Тсунаеши оказался совершенно не готов.

Chapter 7 Chapter Text

Тсуна устало сунул голову под подушку и крепко зажмурился: сон не шел. На часах красным горела половина третьего ночи, через три часа прозвенит будильник, извещая о том, что пора просыпаться на завтрак и последующую за ним тренировку, и если он сейчас не уснет, то будет худо. Но сон не шел, и Тсунаеши ничего не мог с этим поделать.
Мысли роем пчел заполняли его голову, словно улей, и он ворочался с бока на бок, пытаясь унять несдерживаемый поток и принять положение поудобнее, чтобы наконец провалиться в спасительный сон и дать телу заслуженный отдых, но нет. Боги сегодня были не на его стороне. Это было невыносимо, поток мыслей обрушился на него, сметая мощным водопадом заслоны в виде хрупких плотин самоконтроля, подчиняя сознание и заставляя думать. Думать о Реборне и своей реакции на него. Та мысль, пронзившая его клинком болезненного осознания, поселилась в голове и устанавливала свои порядки: теперь вместо страха за своих хранителей, Тсунаеши испытывал страх перед человеком, которого научился не бояться. Точнее не совсем перед ним, а перед той крамольной мыслью, того болезненного осознания, ударившего его под дых безжалостно и жестоко, резко и неожиданно настолько, что ноги чуть не подкосились от слабости, и он не упал. Тогда, оставляя Реборна позади, Тсунаеши надеялся, что это лишь секундное помутнение, слабость, проявленная в дурмане вязкой расслабленности и заслуженного отдыха, он надеялся, что сбежит, потеряет источник мыслей из виду и забудет. Но стоило лишь голове коснуться подушки, как мысли захлестнули его, водоворотом закружились в сознании, не отступая ни на секунду и вытесняя все остальные ощущения. Без Реборна все окажется бесполезно. Пять слов, промелькнувших на краю сознания, лишили его сна и покоя, Тсунаеши ворочался на кровати, взбивал подушку, вскакивал, рассекал комнату шагами и вновь укладывался в кровать, но тщетно — мысль не покидала его, и Тсунаеши в какой-то момент начал думать, что сходит с ума.
Без Реборна все окажется бесполезно. В какой момент его воспаленный от усталости и тяжести тренировок мозг решил, что это достаточно дельная мысль, чтобы припрятать ее и вытащить в самый неподходящий момент? Реборн был дьяволом. Потусторонним существом в человеческом обличии, основная задача и любимое дело которого мучать людей и наслаждаться их страданиями. В нем не было ничего святого, ничего человеческого, только холодный расчет, змеиная грация и бездонные черные глаза, в которых не отражалось ничего, кроме насмешливого снисхождения. Он был силен, сильнее всех людей в мире, которых Тсунаеши удалось повстречать за свою непродолжительную в мафии жизнь. Он был страшнее Занзаса, страшнее Виндиче, с которыми Сперанце не посчастливилось повстречаться на одном из заданий, он был страшнее Бьякурана с его жуткой способностью прыгать по мирам и едва заметным безумием на дне фиалковых глаз. Тсунаеши боялся его открыто и беззастенчиво, старался держаться на расстоянии, но беспрекословно слушался, лишь в малом пытаясь отстоять свое, зная, что балансирует на тонком лезвии ножа, затевая очень опасную игру. Так почему? Почему его разум решил, что без Реборна все окажется бесполезно?
Тсунаеши помнил каждый раз, когда Реборн подталкивал его к краю лезвия, заставляя балансировать на одной ноге, преодолевать невыносимую боль, тонуть в страхе и сомнениях. Он не обманывался, знал, что Солнце Аркобалено убьет его, как только посчитает нужным, знал, что это сотрудничество лишь на первый взгляд такое прозрачное и взаимовыгодное, а на деле кишело подводными камнями и опасными существами, готовыми вонзить острые зубы в щиколотки и утащить на дно при малейшем проявлении неповиновения. Реборну не нужна Юни, не нужен Фонг, он следовал каким-то своим интересам, достигал собственные цели, делиться которыми не планировал ни с ним, ни с кем-либо еще, предпочитая прикрывать безразличие к судьбе мира за прозрачной маской участия. Участия, которое трещало по швам, стоило Тсуне или кому-то из его хранителей сорваться вниз, допустить ошибку, даря едва скрытое за маской безразличия удовлетворение. Словно чужая боль была подпиткой для этого дьявола, самым вкусным лакомством. Не зря Верде советовал держаться от него подальше, не зря Занзас позволил войти в поместье и спокойно наблюдал за тем, как сильнейшее Солнце рушит многолетние труды и старания племянника. С Реборном нельзя связываться, Реборну нельзя переходить дорогу, Реборну нельзя отказывать.
И вместе с тем он выполнял свою часть сделки: делал хранителей Сперанцы сильнее. Проводил через ад, но не заставлял делать то, с чем бы они не справились. Каждая тренировка была жестока, но посильна, превозмогая себя и срывая ограничения, они добивались результата, обретали силу, подбирались на шаг ближе к цели. Тсунаеши ненавидел его. Ненавидел каждую насмешку, каждую колкость, брошенную в лицо с ледяным спокойствием, каждую тренировку, через которую им пришлось пройти, чтобы добиться силы. Тсунаеши ненавидел Реборна. Ненавидел всей душой, каждым измученным мускулом, каждой кровоточащей раной. Боялся, ненавидел и вместо с тем уважал. А пока он варился в котле из боли и эмоций, в душе зарождалось что-то новое, нечто похоже на… признание. Признание того, что без этого дьявола они бы никогда не стали теми, кто есть сейчас. Без его жестокости, без его нечеловеческой требовательности они бы не стали сильнее, не смогли бы и на шаг приблизиться к достижению цели, да так бы и уповали на волю случая и везение, которые до сих пор работали по одной лишь божьей прихоти. Именно Реборн, словно искусный кузнец, выковывал из заготовок настоящих бойцов, тех, кто сможет сокрушить любую преграду на пути к спасению равновесия. Без него Сперанце не отыскать кольца Вонголы, не собрать пустышки, не отыскать даже Фонга. Без Реборна все окажется бесполезным. И, хоть ненависть и страх бурлили в душе, Тсунаеши признавал, что это было правдой. Горькой, но очевидной. Реборн нужен ему. Всегда. И даже если это означало продать душу дьяволу, заключит сделку на крови, Тсунаеши был готов заплатить эту цену. Ведь без Реборна… все действительно было бесполезно.
Тсунаеши перевернулся на спину и уставился в потолок. Часы показывали начало пятого, и сон уже не имел смысла. Те жалкие два часа, которые остались до подъема, которые он мог бы проспать, если бы судьба сжалилась над ним, сделали бы только хуже. Веки саднило, словно их натерли наждачной бумагой и засыпали как минимум килограмм песка, а мысли в голове продолжали устраивать настоящий апокалипсис. Тсуна прекрасно знал это состояние — вечером его сразит мигрень, вызванная недосыпом и запредельным уровнем стресса. На потолке лениво ползла трещина, Тсуна и не заметил бы ее в любой другой день, но сегодня упорно всматривался в побелку, не имея сил уснуть. Рядом с лампой безмятежно плел сети паук, скоро в паутину попадется первая жертва. Тсунаеши мрачно усмехнулся — он сам напоминал себе глупую мушку, потянувшуюся к свету. Только вместо света была призрачная надежда на спасение мира, а вместо паука — Реборн. Хотя вот с этим, пожалуй, все было в порядке.
Тсуна потер глаз, пытаясь прогнать пелену усталости, но тщетно. Бесполезно. Он свесил ноги с кровати и нехотя поднялся — сон ему уже не светил, а мысли настолько надоели, что хотелось поскорее чем-то заняться, чтобы разогнать осточертевшие думы и подготовиться к тренировке. На кухне было тихо, оно и понятно — время едва перевалило за половину пятого, никто в здравом уме не вставал в такую рань после мучительных тренировок, так что можно было немного насладиться уединением и тишиной, да только он ими сыт уже по горло и мечтал, чтобы хранители поскорее высыпались на кухню с помятыми лицами и тяжелыми тенями под глазами. Может быть тогда ему было бы не так тошно.
Запах кофе проникал в сознание, пробуждая закованное во льдах усталости тело, Тсуна позволил себе уронить легкую улыбку и тут же отогнал мысли прочь. Кофе крепко ассоциировался с Реборном, а он нем хотелось думать в последнюю очередь. Впереди ждала очередная выматывающая тренировка, и Тсуна переживал о том, что из-за недосыпа он утянет хранителей на дно и вытащит счастливый билетик в ад в виде очередного наказания. Тсуна поморщился, слишком хорошо представляя ледяной взгляд Реборна, застывшее на дне темных омутов разочарование и сухой тон, которым он сообщит о наказании. Хотелось бы верить, что это будет не целый день под палящим солнцем, усиленным пламенем, а какая-нибудь внеплановая тренировка в горах, потому что если подъем в горы он сможет вынести, то почти сутки под пристальным наблюдением добьют последний гвоздь в крышку его гроба. Тсуна поежился и отмахнулся от этих мыслей. Реборн не будет его жалеть, ему было наплевать на его состояние, недосып, мешки под глазами и рой мыслей в голове, и Реборн точно не даст ему спуску из-за того, что стал причиной этого состояния. Проблемы утопающих никогда не касались его, чтобы проявлять сострадание.
Дверь скрипнула, и на пороге появился герой его кошмаров. Реборн в уже отутюженной идеальной рубашке лимонного цвета и неизменной шляпе. Мужчина молча отодвинул его от плиты и достал с верхней полки мешочек с цельными зернами. Арабика или что-то похожее, Тсуна плохо разбирался в сортах кофе.

— Ты не спал, — это был не вопрос, сухая констатация факта, приговор, который нельзя было оспорить. Его голос звучал спокойно, а глаза были скрыты под тенью шляпы, поэтому Тсуна не мог понять его истинных чувств, но что-то подсказывало, что правда ему не понравится.

— Не смог уснуть, — промямлил Тсуна, избегая пристального взгляда.

Реборн ничего не ответил, медленно отмерил нужное количество зерен, засыпал в ручную кофемолку и, не прилагая видимых усилий, превратил зерна в крошку. Запах свежемолотого кофе заполнил кухню и коснулся рецепторов, прогоняя остатки усталости и одновременно усиливая тошнотворное чувство тревоги, зависшее в воздухе. Теперь его можно было потрогать голыми руками, увязнуть кончиками пальцев, ощущая, как тело прошибает холодом. Тсуна поежился и молча сел за стол. Мысль, мучавшая его всю ночь, вновь вернулась и повисла между ними плотной стеклянной завесой, Тсунаеши нутром ощущал ее, почти видел, как в оранжевой дымке вспыхивают всполохи желтого огня, завораживая и отталкивая одновременно. Он сглотнул и опустил голову на стол, упираясь лбом в сложенные руки.

— Ты должен быть в хорошей форме для тренировки, — тихий стук чашки о стол почти заглушил шелест голоса Реборна, Тсуна оторвал взгляд от рук и молча посмотрел на него. В своей лимонной рубашке и с идеальной осанкой он казался настолько нереальным в этом месте, словно сошел прямо с обложки глянцевого журнала. Ему бы куда-нибудь на французскую ривьеру затмевать своим светом солнце, а на слепить в пыльных коридорах военной базы. Тсуна тряхнул головой, прогоняя глупые мысли.

— Сон важен, — продолжил Реборн, опираясь бедрами о край обеденного стола. Он стоял рядом, можно было руку протянуть и коснуться шлевки идеально отутюженных брюк, но Тсуна лишь сжал пальцы в кулак и отвернулся. — Недосып скажется на твоей реакции и помешает сосредоточиться в критически важный момент. Колоннелло не простит ошибок.

Реборн тихо прихлебнул кофе, удерживая чашку в тонких длинных пальцах, словно какой-то аристократ на благотворительном чаепитии, а не сильнейший убийца столетия. Тсуна потерся щекой о ладонь и слабо улыбнулся собственным мыслям. Что этот человек забыл здесь, когда мог покорять сердца с обложек мировых журналов?

— Я знаю, — тихо ответил Тсуна.

— Тогда почему не спишь? — в голосе Реборна не было и капли сочувствия. Тсуна спрятал лицо в сгибе локтя, избегая пристального взгляда.

Как он мог объяснить? Рассказать, что не смог сомкнуть глаз этой ночью из-за человека, что был сейчас на расстоянии вытянутой руки? Как Тсуна мог сказать ему, что то вчерашнее осознание зудело под кожей, не позволяя расслабиться и на секунду, а мысли в голове сводили с ума? Рассказать о тяжести бремени, упавшего на его плечи, об ответственности, которую он никогда не хотел, о страхах, которые терзали его почти каждую ночь? Реборн не поймет, для него это не больше, чем писк комара над ухом, а Тсуна не имел сил распыляться в пустоту.

— Просто не смог уснуть, — ответил он, чувствуя, как ком подступает к горлу.

Реборн вздохнул. Раздраженно и разочарованно.

— Хватит копаться в себе, — жестко одернул он, поворачивая голову к мальчишке. — У тебя нет времени на жалость к себе. У тебя есть задача, которую ты должен выполнить. Все остальное сейчас не имеет значения.

Тсуна дернулся, как от удара, и съежился под пристальным взглядом, прикусывая щеку изнутри до боли. Реборн прав. Сейчас не место и не время для самокопания, он не должен тратить время на такую роскошь, как бесцельное самоедство, он должен взять себя в руки и продолжить тренироваться, чтобы спасти всех. Потом он обязательно обо всем подумает, а сейчас время быть сильным.

— Пей, — с тихим стуком перед носом оказалась чашка с дымящимся напитком, Тсуна поднял на мужчину удивленный взгляд. — Это поможет тебе взбодриться.

— Спасибо, — тихо поблагодарил Тсуна, сжимая чашку в руках.

Горячие бортики обжигали ладони, немного отрезвляя. Эта боль была немного похожа на ту, что он испытывал каждый раз, когда неумело пользовался пламенем. Когда был еще совсем юным и глупым, отлынивая от тренировок с Варией и пропуская мимо ушей наставления Занзаса. Тогда все казалось по плечу, а мир раскрывал свои объятия перед ним, готовый принять ему и указать путь к вершине. Тсуна поднес чашку к губам, скрывая мягкую улыбку, и сделал глоток. Приятная горечь обожгла кончик языка, разливаясь терпкостью по рецепторам. Реборн был таким же. Горьким, терпким, бодрящим рецепторы щекоткой опасности.
Рассвет медленно окрашивал небо в бледно-розовые тона, знаменуя начало нового дня. Дня, полного боли, усилий и неопределенности. Дня, который всего-лишь нужно было пережить, чтобы еще немного ближе придвинуться к цели. И Тсуна знал, что человек, который был сейчас на расстоянии вытянутой руки, будет проживать этот день вместе с ним. Как бы Тсуна не ненавидел его, он нуждался в его присутствии. Потому что без Реборна… все действительно окажется бесполезным.
Осознание больше не пугало его. Тсуна улыбнулся, уверенно расправив плечи, и вытянул ноги под столом, касаясь ноги Реборна.

***

Плотные тучи зависли над полигоном военной базы, совсем скоро первые капли дождя сорвутся на землю и обрушатся плотной стеной ливня, ухудшая видимость. Тсуна хмуро всматривался в свинцовое небо, мысленно прикидывая будет ли гроза. В воздухе пахло озоном и мокрой пылью, и судя по настроению Ламбо и Верде, их атрибут не заставит себя долго ждать. Колоннелло нигде не было. Рядом с Реборном стояла хмурая женщина в спортивной одежде, они о чем-то переговаривались на повышенных тонах, было плохо слышно, но изредка доносились обрывки фраз и возмущений. Лар Милч активно жестикулировала руками, хмурилась, что-то упрямо доказывала Реборну, а он, сохраняя невозмутимое выражение лица, спокойно что-то говорил в ответ.
Тсунаеши отвернулся от странной парочки и посмотрел на своих хранителей. Хибари держался чуть поодаль, как обычно, но внимательно вслушивался в каждое слово Гокудеры и переглядывался с Ямамото. Рёхей, как всегда, был полон сил и искрился энергией, боксируя с невидимым противником, и то и дело приближался к Мукуро, который каждый раз смеялся своим фирменным смехом и насылал маленьких иллюзорных соперников, которых Сасагава тут же с большим энтузиазмам принимался уничтожать, проверяя новые границы возможностей. Кажется, он был единственным из всех, кто радовался этой тренировке, Солнце не смущала ни ухудшившаяся к утру погода, ни отсутствие одного из Аркобалено Дождя.
Зато отсутствие одного из Аркобалено очень смущало Тсунаеши. Раньше шестерка не разделялась, хоть их тренировками занимался только Реборн, другие члены сильнейшей Семерки наблюдали за ними, делая какие-то свои собственные выводы. И даже сейчас все, за исключением Колоннелло, рассыпались по полигону, ожидая начала. Но разве с этого момента не должны были Дожди заняться их обучением? Сперанца прошла курс тренировок с Реборном и завершила его миссией, накануне Реборн говорил о том, что дальше их будут тренировать Колоннелло и Лар Милч, и сегодня утром он вновь напомнил об этом. Знал ли Реборн где находился один из Дождей или отсутствие Верги было не по плану и сейчас в срочном порядке менялся режим на несколько дней вперед, пока Колоннелло не найдется и все не встанет на свои места? Судя по лицу Реборна, все шло как надо, и лишь едва заметная тень раздражения на его лице говорила о том, что все пошло не по плану.
Тсуна глубоко вдохнул и прикрыл глаза. Непогода только усугубляла и без того напряженную атмосферу, ветер неласково трепал волосы и заставлял ежиться от холода и дискомфорта. Тсуна ощущал себя натянутой струной, которая вот вот должна была натянуться до упора и лопнуть. Нужно было сосредоточиться. Он должен был сосредоточиться на предстоящей тренировке.
Спор между Реборном и Лар Милч наконец прекратился, она что-то бросила резко в конце и, развернувшись на пятках, направилась к хранителям Сперанцы.

— Собрались, — женщина хлопнула в ладони и окинула их оценивающим взглядом. — Начнем тренировку без этого идиота, — она раздраженно перекинула прядь темных волос за спину и остановила требовательный взгляд на Тсуне. — Реборн сказал, что вы уже достаточно развиты физически, чтобы приступить к тренировкам пламени. Во время этих тренировок вы будете индивидуально заниматься с одним из Аркобалено, но прежде я хочу проверить ваши результаты.

Пока женщина объясняла, выхаживая перед хранителями, что выстроились в шеренгу, отработанным до автоматизма строевым шагом, за ее спиной медленно собирались представители сильнейшей Семерки человечества. Тсуна уловил на себе цепкий взгляд Реборна и вздрогнул, спешно опуская глаза в пол. Реборн выглядел так, словно получил долгожданный подарок на Рождество и сейчас собирается его открыть и как следует насладиться им. Это выглядело жутко, настолько, что Тсунаеши захотелось оказаться где угодно, но только не здесь, провалиться сквозь землю и больше никогда не иметь возможности встречаться с этим человеком.

— Вы будете сражаться со мной, — женщина покопалась в набедренном кармане и вытащила какой-то небольшой предмет округлой формы. Приглядевшись, Тсуна узнал в нем пару пустышек Дождя, скрепленных одной цепью. — Любыми способами заберите у меня пустышки, используйте пламя, оружие, все что хотите. Сперанца ведь хочет собрать комплект пустышек, да? — Лар потрясла связкой перед их лицами, насмешливо ухмыльнувшись. – Это шанс заполучить в коллекцию еще парочку.

Аркобалено Дождя прикрепила пустышки на пояс своих брюк и кивнула своим товарищам.

— Пока мы будем тренироваться, они, — она кивнула на членов Семерки, — будут анализировать каждый ваш шаг и строить программу тренировок. В ваших интересах выложиться на полную. Начали.

Прежде, чем Тсуна успел хотя бы подумать надеть перчатки, он уже был вжат лицом в траву. Чувство дежа вю накрыло с головой, увлекая в тот день, когда он точно так же лежал в своей собственной комнате и не мог ничего сделать. Лар Милч двигалась быстро и изящно, справа послышались выдохи и вскрики хранителей, звон металла о металл, ругань. Тсуна перевернулся на спину и потянулся за перчатками, чувствуя, как злость медленно заполняла разум и гоняла по телу кровь, заставляя действовать. Он поднялся, чудом избежав удара ногой в бок, надел перчатки и вошел в Гипер-режим. Пламя Посмертной воли вспыхнуло на лбу, на секунду ослепив, интуиция мягко зазвенела в голове голосом Джотто, подбадривая и подсказывая. Зрение быстро вернулось в норму и обострилось, теперь Тсуна видел все, как в замедленной съемке, мог различать движения Лар Милч, не четко, но видел точное направление, а с гиперинтуицией мог парировать ее удары и уходить от столкновения лоб в лоб. Она было сильна, намного сильнее, чем Тсуна мог даже подумать, женщина умело маневрировала между хранителями, успевая и ударить и поставить блок, выводя из эмоционального равновесия. Они стали сильнее, упорно тренировались, но все еще не было способны одолеть ни одного из Аркобалено. Насколько же эти люди на самом деле сильны? Сейчас Тсуна был даже рад, что Колоннелло не было здесь. С ним справиться было бы гораздо сложнее, а представлять, что случилось бы, если бы оба Дождя вели бой, даже не хотелось.
Тсуна увернулся от выпада слева и закатился за стену полуразрушенного здания, глотая пыль. Он срочно должен был придумать план и забрать эти чертовы пустышки. Как же раздражало собственное бессилие!
Канал связи дрогнул от нервного напряжения, Тсуна осторожно выглянул из-за угла, проверяя своих хранителей. Рёхей и Кёя теснили Лар Милч, пока Гокудера и Мукуро готовили совместную атаку. Связка Ураган и Туман должна была вывести женщину из равновесия на пару секунд, но этого времени должно было хватить, чтобы Ямамото и Ламбо нанесли удар, однако интуиция подсказывала, что еще слишком рано. Тсуна дернул за нить связи, привлекая внимание своих хранителей. Они потратят слишком много пламени, если так бездумно будут раскидываться атаками, им всем нужен план, и, кажется, у Тсуны как раз созрел один.

«Гокудера, Мукуро — отступайте! Сосредоточьтесь на поддержке. Рёхей, Кёя — создайте брешь в ее защите! Мне нужно пару минут».

Координируя действия своих хранителей, Тсуна внимательно следил за каждым движением Лар. Она уже наверняка догадалась о его местонахождении, маленькие птички Дождя летали над полигоном, сканируя каждый его участок и передавая информацию прямо ей, да и других мест, где можно было спрятаться не было, но это не важно. Он почти сконцентрировал нужное количество пламени, чтобы использовать ту технику.
Гокудера и Мукуро отступили, перегруппировавшись и пропуская Кёю и Рёхея вперед. Пламя Урагана теперь подпитывало Рёхея, усиливая его удары, а Мукуро создавал иллюзорные копии хранителей, удваивая угрозу и сбивая с толку Лар Милч. На нее посыпались удары со всех сторон, живые иллюзии Мукуро оплетали ноги лианами, сдерживая движения, хоть и ненадолго — Лар быстро отличала копии от оригиналов и уничтожала их. Рёхей, получив дополнительный заряд энергии, взревел и обрушил на Лар Милч каскад ударов, настолько мощных, что земля под их ногами содрогалась от каждого. Кёя, воспользовавшись моментом, нанёс серию быстрых и точных ударов тонфа, целясь в болевые точки и отвлекая внимание. Лар Милч, загнанная в угол, быстро начала выдыхаться. Её движения стали менее плавными, в них появилась усталость и скованность, пламя колебалось — признак того, что иллюзии Мукуро, наконец, начали действовать.
Сейчас!

«Ламбо, Ямамото, атакуйте». — Мысленно скомандовал Тсуна, завершая приготовления техники.

Ямамото, до этого остававшийся в тени, вынырнул, словно демон из глубин, его атака была быстрой и смертоносной, как удар молнии. Ламбо, зарядившись пламенем Грозы, рванул вперёд, окружённый облаком электрических разрядов, направляя мощный удар рогов прямо по Лар Милч. У нее не было времени увернуться. Удар Ямамото пришелся в цель, нарушив ее равновесие, она отшатнулась, выставила руки в защитном жесте, принимая всю мощь Грозы, и потеряла на секунду контроль над ситуацией. Этой доли секунды было достаточно.
Тсуна выскочил из укрытия и стремительно бросился вперед, оставляя за собой след из огня. Он метил точно в пояс Лар Милч, где висели драгоценные пустышки, и, резко остановившись перед ней, развернулся в ударе ногой в живот и сложил пальцы в завершающий жест Прорыва Точки Нуля. Ледяные шипы стремительно покрывали ноги Лар Милч, она попыталась сопротивляться, но парализующий эффект удара Ламбо все еще сковывал ее, не давая сосредоточиться на пламени и уничтожить лед. Тсуна, не теряя времени, быстро ринулся вперед, схватил пустышку, срывая цепь с бедра, и отскочил назад, прежде чем Лар Милч успела опомниться.
Он приземлился на ноги, тяжело дыша и сжимая пустышки в руке. Победа.
Тсуна устало повалился на траву, стискивая в руках до боли проклятые пустышки, и погасил пламя. Вместе с ним медленно рассыпался лед Прорыва Точки Нуля, успевший сковать Лар Милч до середины живота. Женщина раздраженно стряхнула остатки ледяной крошки и переступила то, что могло бы стать ее вечной тюрьмой. Тсуна еще плохо контролировал этот прием, запас его пламени увеличился в разы, не факт, что он смог бы разрушить лед самостоятельно, и тогда бы время для Аркобалено Дождя застыло до тех пор, пока не будут найдены кольца Вонголы. Технику Первого Вонголы может разрушить только его наследие.
Тсуна сплюнул кровь и уставился на темное небо. Ребра нещадно болели, каждый вдох отзывался жгучей болью в груди — на них пришлась точная серия ударов ногами, и, кажется, Лар немного перестаралась, сломав ему парочку. Превозмогая боль, он с трудом выпрямился, опираясь на стену разрушенного здания. Ноги подкашивались, но он заставил себя стоять. Он не мог показать Лар Милч свою слабость. Любая слабость, любой признак боли могли стать для нее приглашением пересмотреть условия боя и нанести добивающий удар. Сейчас у него не было сил противостоять ей в полной мере, короткий, но интенсивный бой вытянул из него почти все пламя, и перед глазами плыло, словно он оказался на корабле во время шторма. Но буря, кажется, миновала — Лар Милч довольно ухмыльнулась ему и направилась в сторону других Аркобалено.

— Тсуна! — голос Ямамото разорвал тишину. Он подбежал к нему и, бросив катану, подхватил под плечо, помогая сесть. — Ты в порядке?

— В порядке — прохрипел Тсуна, пытаясь выдавить из себя подобие улыбки. — Просто небольшая царапина.

— Просто царапина? Да ты шутишь! — Ямамото, поудобнее перехватив Тсуну, перекинул его руку себе на плечо и медленно направился к остальным. — На тебе живого места нет.

— Я в порядке, — Тсуна крепко вцепился в плечо Дождя, пытаясь выпрямиться. — Где остальные? Они не ранены?

— Все живы, — Ямамото выдохнул, понимая, что сейчас было бесполезно спорить. Тсуна опять поставил семью выше себя и пока не убедится, что они целы и здоровы, не позволит себе проявить слабость. — Рёхей подлатает их, не переживай.

Тсуна кивнул, облегченно выдохнув. Если Такеши не сказал о серьезных ранах, значит со всеми действительно все в порядке и все отделались легким испугом. Тсуна прикрывал их во время битвы, как мог, уводил от удара и направлял, дергая за ниточки связи, и Лар, быстро поняв, в чем дело, обрушила весь гнев на него, гоняя по полигону так, словно от этого зависела ее собственная жизнь. Поэтому больше всего, как обычно это бывало, досталось ему.
Они медленно доковыляли до остальных хранителей, и Тсуна самостоятельно убедился, что с ними ничего серьезного не произошло. Ламбо обзаведется первым шрамом на лице — Лар рассекла ему бровь, но это не страшно. Кёя, предпочитая ближний бой, терпеливо держал руку под куполом солнечного пламени, пока Рёхей сращивал ему кости поломанного запястья, и лечил собственные разбитые кулаки. Меньше всего досталось Гокудере и Мукуро — вот кто действительно отделался легким испугом и почти не пострадал, за исключением гордости — у Мукуро дергался глаз каждый раз, когда Гокудера отпускал шуточки по поводу его новой прически — длинный хвост иссиня-черных волос хранителя Тумана укоротился в два раза. Тсуна не хотел знать, как это произошло, но не смог сдержать улыбки — его хранители действительно были в порядке.

— Экстремальная тренировка завершена! Ура! — Рёхей вздохнул с облегчением, закончив с лечением, и повалился на траву.

— Отличная работа, Тсуна! — Ямамото улыбнулся и похлопал Тсуну по плечу. — Ты был великолепен!

– Босс, вы были невероятны! — Гокудера, как всегда, смотрел на Тсуну с обожанием. — Я знал, что вы справитесь!

Хибари фыркнул и отвернулся, но Тсуна заметил, что в его глазах мелькнуло уважение.

— Тсуна-нии, я так боялся! — Ламбо, уставший и перепачканный грязью, подбежал к Тсуне и обнял его за руку. Тсуна улыбнулся и потрепал его по голове. Они победили. Пустышки были у них, они доказали, что способны дать отпор Аркобалено, пусть и всемером против одного неполноценного Дождя, но это было лишь началом. Впереди у них еще долгий путь тренировок перед финальными испытаниями, и сейчас, наблюдая за тем, как его семья улыбается и гордится проведенным боем, Тсуна знал, что они справятся. Со всем, что бы не подкинула им судьба.

— Вы неплохо справились, — идиллию нарушил сухой голос Реборна, мужчина подобрался со спины вместе с другими Аркобалено, напугав до чертиков, и только усталость не позволила Тсуне завопить и подпрыгнуть на месте. Он только вздрогнул и повернулся, встречаясь с темными глазами, на дне которых лишь на мгновение промелькнули одобрение и… гордость?

— Отличный бой, Савада, зайди ко мне вечером, нужно откалибровать линзы, — Верде поправил очки и забрал из рук Неба Сперанцы пустышки, тут же принимаясь их рассматривать, словно ничего другого не представляло для него интереса. Отчасти так и было, Верде выглядел полностью поглощенным изучением и игнорировал внешний мир, погрузившись в какие-то размышления и расчеты.

— Да, бой выдался занятным, — Лар Милч усмехнулась уголком губ, поравнявшись с остальными. Она уже успела привести себя в порядок и выглядела так, словно не она только что гоняла семь взрослых парней по полигону, выбивая из них душу. Она собрала волосы в низкий хвост, накинула на плечи форменный китель и сжимала в руках планшет с какими-то показателями. — Я не полноценный Аркобалено, слабее, чем остальные, но весь бой Верде и Реборн подпитывали меня пламенем Солнца и Грозы, так что можно считать, что вы сражались с Колоннелло или кем-то другим его уровня. — Она вдруг смягчилась и улыбнулась. – Поздравляю, это была честная победа и хороший поединок. Вы прошли испытание и готовы к тренировкам пламени.

— Дальше вы будете тренироваться отдельно друг от друга и повышать личные показатели, — вмешался Реборн, забирая из рук женщины планшет. — Пока вы сражались, Верде анализировал тактику боя, физические показатели, размеры пламени и способности каждого из вас и сопоставил с нашими способностями. — Он в последний раз взглянул в планшет, изогнув бровь, и отдал его обратно Лар. — Ямамото, тренируешься со мной. Мукуро с Вайпер.

— Я Маммон, — поправила девушка раздраженным тоном, и через секунду ни ее, ни Мукуро на полигоне уже не было.

— Сасагава, — Реборн проигнорировал замечание, коротко усмехнувшись, — с Лар Милч. Гокудера со Сквалло, Ламбо со Скаллом, Хибари с Колоннелло. Поняли? — Послышался ряд нестройных голосов, и хранители медленно разбрелись по своим персональным наставникам. Тсуна остался один, растерянно хлопая глазами. — Свободны. Савада, останься.

Полигон вскоре погрузился в тишину, нарушаемую лишь далекими раскатами грома и шумом ветра. Тсунаеши, потеряв опору в лице Ямамото, из последних сил упрямо стоял на ногах. Он и подумать не мог, что бой так вымотает его, хоть и понимал, что большую часть сил потратил на то, чтобы совладать с собственным пламенем. Его запасы возросли в несколько раз и пугали, Тсуна не знал, как с ним справиться и не навредить хранителям и себе самому. В его груди клокотало пламя, готовое вырваться наружу, сметая все на своем пути, и он не знал, как контролировать его, как приручить эту мощь.
Тсуна глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Он должен был взять себя в руки, он должен был научиться управлять этим пламенем, прежде чем оно разрушит все вокруг. В голове промелькнули слова Реборна, сказанные в самом начале их знакомства: «Управляй своим страхом, иначе страх будет управлять тобой.»
Тсуна закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Представил пламя внутри себя — оно было огромным, неуправляемым, билось в груди, сдерживаемое хрупким слоем льда. Тсуна попытался мысленно уменьшить его, сжать его, укротить, но получалось с трудом.
Внезапно он почувствовал на себе чей-то взгляд и открыл глаза, вырвавшись из подсознания. Реборн стоял в стороне, скрестив руки на груди, и пристально наблюдал за ним с непроницаемым выражением лица.

— Ты слишком много думаешь, — наконец он нарушил тишину и жестом подозвал подойти к себе ближе. — Сила не в пламени, Тсуна, сила в твоей решимости. Пока ты не научишься понимать природу пламени и свои эмоции, ты не сможешь обуздать его.

Тсуна молча вслушивался в слова наставника и устало осел на траву, больше не имея сил показывать браваду. Усталость сковывала его по рукам и ногам и все, о чем мог мечтать сейчас Тсуна — это мягкая кровать и сон. И он обязательно отрубится после бессонной ночи и тяжелого боя, как только прояснит еще одну вещь.

— А кто будет тренировать меня, Реборн? — Тсуна поднял на мужчину взгляд, с трудом удерживая внимание на нем. Тело подводило его, получив слишком большую нагрузку, и он стремительно засыпал, но старался держаться из последних сил.

— Скоро ты узнаешь, — Реборн усмехнулся, подхватывая бессознательное тело мальчишки на руки и прижимая к груди. Он с нежностью коснулся разгладившейся морщинки между бровей — Тсуна даже не замечал, как был напряжен и хмурился во время всего поединка, позволив себе расслабиться, лишь когда остался наедине с ним. Пламя Солнца вырвалось из его пальцев и окутало тело мальчишки.

— Я могу доверить тебе это Небо? — Реборн повернул голову к фигуре, вспыхнувшей в волне яркого пламени.

— Конечно, Аркобалено Солнца Реборн.

Джотто улыбнулся, принимая бессознательное тело своего потомка из рук сильнейшего человека столетия. Тсуна причмокнул губами и вжался носом в мантию на груди Первого, хватаясь пальцами за край пиджака Реборна, и что-то пробормотал.

Chapter 8 Chapter Text

Тсунаеши казалось, что он плыл. Тело парило в озере теплой материи, облегая ласковой негой со всех сторон. В этом коконе блаженства не было места боли и усталости, только умиротворение и невесомость. Он не знал, где находится, да и не хотел знать — ему просто было хорошо в этом состоянии полудрёмы-полуяви мысли текли плавно и неторопливо и время потеряло всякий смысл. Минуты, часы — все слилось в единый поток, не имеющий ни начала, ни конца. Тсуна словно младенец, окружённый заботливой утробой, где не нужно было ни о чём думать, ни о чём беспокоиться, только плыть по течению неги и покоя. Давление исчезло. Тяготы ответственности, груз вины, страх перед будущим — всё это растаяло, словно дым. В сознании царила кристальная ясность, свободная от тревог и сомнений.

Тсунаеши словно отделился от своего тела, паря над ним, наблюдая за ним со стороны. Он видел свою измученную плоть, израненную и уставшую, но это не вызывало ни жалости, ни сочувствия. Это было просто тело, временный сосуд для его души. Мысли, словно лёгкие облака, проплывали мимо, не задерживаясь, он вспоминал тренировки, бои, лица своих друзей и врагов. Все это казалось далёким сном, не имеющим никакого отношения к его нынешнему состоянию, а в его душе царила тишина. Не та гнетущая тишина, которая пугает и давит, а тишина, наполненная покоем и гармонией, тишина, в которой можно услышать самого себя. И в этой тишине он начал слышать. Не внешние звуки, а внутренний голос. Голос его души, который до этого был заглушён страхом и тревогой, и он говорил ему, что он сильнее, чем думает. Что он способен на большее, чем кажется. Что он не одинок. Он чувствовал поддержку своих друзей, любовь своей семьи, веру Реборна. Все они были рядом с ним, даже если он их не видел. Он понимал, что должен вернуться. Вернуться в мир, где его ждут, вернуться, чтобы защитить тех, кто ему дорог, но сейчас, в этом коконе блаженства, он мог позволить себе немного отдохнуть. Набраться сил. Подготовиться к тому, что ждёт его впереди.

Тсунаеши знал, что это не навсегда, знал, что рано или поздно ему придётся проснуться, но пока он мог наслаждаться этим моментом покоя и умиротворения. В этом коконе, он чувствовал себя… целым.

Комната перед глазами оказалась знакомой, Тсуна чувствовал под головой мягкость, но не мог понять, где оказался. Призрачно знакомые силуэты мелькали перед глазами смазанными пятнами, Тсунаеши поморщился и сел, прижимая руку ко лбу. Осмотрелся, узнавая и не узнавая одновременно обстановку, и улыбнулся, встретившись с взглядом с теплотой знакомых голубых глаз.

— Ты наконец-то проснулся, — теплые руки Джотто бережно надавили на плечи, когда он попытался сесть. На этот раз Тсуна отчётливо почувствовал мягкость, тепло и чужую заботу, и осознал, что все это время лежал не на подушке, а на коленях основателя Вонголы. Тсуна попытался улыбнуться, но губы не слушались его. Он чувствовал себя опустошённым, как выжатый лимон.

— Где я? — прошептал он хриплым и слабым голосом. Джотто мягко коснулся его лба. В его голубых глазах светились забота и… облегчение?

— Ты в безопасности, — ответил он. — Не волнуйся и ни о чём не думай. Просто отдыхай.

Тсуна послушно закрыл глаза. Чувство безопасности, исходящее от Джотто, было таким сильным, что он не мог ему противиться, он чувствовал себя маленьким ребёнком, укрытым от невзгод. В голове всплывали воспоминания о тренировках, о боях, о словах Реборна. Сейчас все это казалось таким далеким, таким нереальным, словно было в другом мире и случилось не с ним, а с какой-нибудь другой версией Савады Тсунаеши. Но усталость и боль, разливающиеся по венам жидкой медью, твердили об обратном. Все это было с ним, тяжелая тренировка и очередная необходимость в демонстрации собственной силы ради доверия людей, которых прозвали сильнейшими. Все это было с ним — с ним и с его хранителями, которых Тсуна сейчас не чувствовал. Он коснулся связи, ощущая, как к горлу подступает паника, и не услышал ответа на свой зов. Связь оставалась холодной, не грела привычно душу отголосками чужих эмоций, а молчала, словно закованная в толстый слой вечной мерзлоты, с которой не справилось бы пламя.

Тсуна пытался пробиться сквозь плотную тишину, услышать хотя бы тихое дыхание Ямамото, бурное ворчание Гокудеры, взрывную энергию Рёхея или хотя бы насмешливые смешки Мукуро, но в ответ была лишь всепоглощающая, мертвая тишина. Даже обычно фоновый, тревожный гул Хибари не пробивался сквозь этот ледяной барьер.

Страх парализовал, забираясь под кожу острыми щупальцами уродливых пауков, грозясь добраться до сердца и изодрать плоть в клочья. Отсутствие связи с хранителями было хуже любой физической боли, Тсуна отдал бы многое, чтобы не знать каково это слышать на отчаянные мольбы об ответе глухую тишину. Они были частью его, его семьёй, его опорой, без них он чувствовал себя сломленным, неполноценным.

Тсунаеши попытался успокоиться, напомнить себе, что всё может быть не так уж плохо. Может быть, они просто спят или тренируются с Аркобалено в местах, где глушилось любое пламя извне, но страх был сильнее разума, он разъедал его изнутри, отравляя каждую мысль. Тсунаеши попытался снова, сосредоточившись на каждом из своих Хранителей по отдельности, он мысленно позвал Ямамото, представляя его улыбку, его спокойный голос. Он пытался достучаться до Гокудеры, представляя пылкое пламя его преданности. Но всё было тщетно — связь оставалась мёртвой.

Дыхание участилось и в груди стало тесно. Паника накатывала волнами, грозя захлестнуть его целиком, он чувствовал себя маленьким и беззащитным ребенком, брошенным на пороге приюта. Словно он вернулся в те дни, когда мама умерла, а родной отец обещал скоро вернуться, оставляя в юном сердце надежду на лучшее. Тсуна ждал его на пороге приюта каждый день, вглядываясь с надеждой вдаль, искал в лицах прохожих его черты, желая верить в лучшее. Но лучшее наступило лишь в тот момент, когда на пороге детского дома в Намимори появились два странных иностранца, а сейчас он был совершенно один. Занзас и Сквало не придут к нему на помощь, а Кё-чан не защитит от хулиганов, решивших отобрать его обед, придется со всем справляться в одиночку. Тсуна должен был что-то сделать, не мог просто сидеть и ждать, когда кто-нибудь придет и спасет его, нет, он должен был найти их. Тсуна попытался сесть, но тело не слушалось, голова закружилась, а мышцы дрожали от слабости.

— Что-то случилось? — спросил Джотто, его голос звучал встревоженно.

— Мои хранители, — Тсуна, закусив губу до боли, сел и ухватился за спинку дивана, — я не чувствую их.

— Они в безопасности тренируются с Аркобалено, — Джотто положил руки на дрожащую спину наследника и мягко погладил, желая успокоить и унять печаль, сковавшую его хрупкое сердце. Этот мальчишка так любил свою семью, так переживал за их состояние, даже когда сам не мог толком удержаться на ногах. Тсунаеши так сильно напоминал ему себя самого в прошлом, не только внешне, но и душой. У них были одинаковые глаза, всегда наполненные искорками счастья, скрывающими глухую тоску на самом их дне. Джотто провел кончиками пальцев по шее парня и зарылся в волосы пятерней, ласково ероша в желании успокоить. — Они живы, Тсунаеши.

— Я не ощущаю их. Почему я не чувствую их? — прохрипел Тсуна и сжал футболку на груди, где частило в неровном ритме испуганное сердце. Интуиция была спокойна, и лишь это останавливало его от того, чтобы сейчас же сорваться с места и отправиться на поиски своей семьи, сорваться, оставляя позади и Джотто, и запреты Реборна. Ничто не помешает ему спасти и защитить свою семью. И только мысль, что с ними все в порядке, удерживала его на месте.

— Ты сейчас находишься вне пространства и времени, — как можно мягче объяснил Джотто, понимая, что ему любой ценой нужно успокоить наследника, пока он не наломал дров в слепой попытке защитить свою семью. Это стремление было похвально, но совершенно не нужно сейчас. — Мы в измерении Три-ни-сетте, месте, где впервые повстречались.

Тсуна смахнул слезы с глаз, наконец начиная осознавать происходящее. Перед глазами встали знакомые стены, массивный стол с резными ножками, знакомая чайная пара на столе. И пришло понимание, что да, он уже здесь бывал, это тот самый кабинет, в котором он впервые встретил Джотто и Кавахиру, это то самое место, где все началось. Но сейчас оно выглядело немного иначе, и Тсунаеши не мог понять почему. Было ли дело в солнечном свете, что струился из широких окон, закрытых полупрозрачными занавесками с пушистыми кисточками на концах, или в том, что они были только вдвоем, и тишина, которая давила в тот самый день, сейчас не напрягала, но комната казалась другой. Частички пыли золотились в свете теплого солнца, в его мире сейчас была зима, прошло недавно Рождество, сменился год, и первый снежный покров успел укрыть землю белоснежным полотном, а здесь была весна. Яркая, пряная, теплая. Воздух наполнен запахом цветущих яблонь и нагретой солнцем древесины — этот запах обволакивал, успокаивал, создавал иллюзию безопасности.

Тсунаеши перевел взгляд на Джотто, что терпеливо позволял пережитым эмоциям рассеяться, и сжимал мягко руку на плече парня, молча оказывая поддержку. Тсуна еще раз осмотрелся, потянул носом воздух, пропитанный цветущей яблоней и древесиной, и, наконец, окончательно успокоился, расслабляя напряженные плечи и падая обратно на колени Джотто. Его тонкие пальцы тут же зарылись в непослушные вихры наследника, слабо потянули у корней, надавили и накрыли виски, бережно массируя.

— Почему мы здесь? — Тсуна расслабленно прикрыл глаза, позволяя уставшему телу и разуму отдохнуть. Он все еще не чувствовал связь с хранителями и его пугала ледяная тишина на том конце, но теперь, зная истинную причину, он смог немного успокоиться и взять себя в руки. Джотто сказал, что с ними все в порядке, они сейчас находятся с самыми сильными людьми мира, и у Тсуны не было причин не доверять предку — он никогда не лукавил, никогда не обманывал и не делал ничего, что могло бы навредить Тсуне и его семье. Джотто всегда незримо оставался за плечом и был рядом в самые тяжелые моменты, помогал переживать эмоциональные бури и позволял выплакаться, когда он больше не мог держать все в себе. У Тсуны не было причин не верить ему, потому что он знал, что Джотто всегда на его стороне. — Я думал, что эта комната мне приснилась.

— Отчасти так оно и есть, — прозвучал тихий ответ Джотто. Его голос был наполнен теплотой и заботой, он обволакивал, словно мягкий плед в холодный день. Тсуна чувствовал его присутствие рядом, ощущал его взгляд, полный любви и понимания.

— Это место — проекция твоего сознания, — продолжил Джотто. — Ты неосознанно представил его, когда впервые вошел в контакт с Три-ни-сетте, а Кавахира воссоздал с помощью пламени Тумана. Здесь ты можешь обрести покой и исцеление. Здесь ты можешь быть самим собой, без масок и притворства.

— Но почему мы снова здесь? — Тсуна открыл глаза и посмотрел на Джотто. В его голубых глазах отражались спокойствие и уверенность.

Мужчина смахнул с его лба непослушную прядь, невольно любуясь тем, как кончики волос наследника золотились на солнце, напоминая ему свои собственные. Они были похожи намного больше, чем Джотто считал, и не только они, все хранители Тсунаеши так сильно напоминали ему Первое поколение Вонголы, основателей и создателей, его семью и самых близких людей. Это удивительное сходство сначала поразило его, заставило побледнеть и испытать трусливое желание сбежать, потому что видеть реинкарнацию своих друзей, но самому навечно остаться запечатанной волей Три-ни-сетте, было выше его сил. Джотто не хотел приближаться к хранителям Тсуны, откровенно боясь и вместе с тем желая увидеть в их жестах жесты своих хранителей, но чем больше он проводил с ними время, тем отчетливо понимал, что они другие. Более смелые, более свободные, более сильные. Схожи лишь внешне, но совсем иные в душе. Это успокаивало и вселяло надежду на то, что Вонгола будет возрождена из пепла и пыли и на этот раз не утонет в чужой крови. Вонгола будет жить, а вместе с ней будет жить и воля Первых.

— Я буду тренировать тебя, — пояснил Джотто, сдавшись на милость любопытному взгляду.

— Тренировать? — Тсуна сел, с трудом игнорируя усталость во всем теле, и удивленно посмотрел на мужчину, повернувшись к нему. — Меня ведь мог тренировать Занзас.

— Сейчас ты сильнее него, — спокойно ответил Джотто, словно констатируя общеизвестный факт. — И ты это знаешь. Занзас силён, но его ярость и неконтролируемость могут навредить тебе. Сейчас тебе нужен не просто сильный противник, а мудрый наставник, который поможет тебе обуздать свою силу.

Тсуна нахмурился. Он знал, что Джотто прав, чувствовал, как пламя внутри него разгорается с каждым днём, как оно становится всё более неуправляемым. Тренировки с Реборном в разы увеличили размеры его пламени, и Тсуна не знал, как его теперь контролировать. Не понимал масштабы своей силы, откровенно боялся переборщить и навредить близким, случайно зацепив в бою, поэтому неосознанно сдерживался, бил вполовину силы и ошибался. Ему нужен был кто-то, кто помог бы ему обуздать эту силу, кто научил бы его контролировать свои эмоции.

Но почему именно Джотто? Почему именно он должен стать его наставником?

— Почему ты? — спросил Тсуна. — Почему не Реборн? Или Бьякуран? Или кто-то ещё?

— У Аркобалено нет сейчас Неба, и никто из них не управится с тобой. Лучше кандидатуры, чем я, не было. Потому что я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, — ответил он. — Я вижу твою силу, твою доброту, твою храбрость. И я знаю, что ты способен на большее, чем думаешь.

— Я верю в тебя, Тсунаеши, — продолжил Джотто и улыбнулся, мягко взяв Тсуну за руку. — Я верю в твоё будущее. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе стать тем, кем ты должен быть.

Тсуна почувствовал, как к горлу подступает ком. Он был так благодарен Джотто за его веру, за его поддержку, за его любовь, за то, что он всегда был рядом и был готов подставить свое крепкое плечо. Тсуна потянулся к нему и заключил в объятия, наваливаясь всем телом. Усталость брала вверх, руки ощущались свинцовыми и не хотели слушаться, Тсуна что-то проворчал, утыкаясь носом в плечо предка и затих.

— Спасибо, — прошептал он спустя пару минут приятной тишины. — Спасибо за все.

Джотто ответил на его объятие, крепче прижав его к себе.

— Всегда рад помочь, — выдохнул он. — А теперь отдыхай. Завтра мы начнём тренировки.

Тсуна отстранился от Джотто и кивнул, чувствуя прилив сил и уверенности. Он знал, что он не один, знал, что Джотто всегда будет рядом.

Тсунаеши лёг обратно на диван и закрыл глаза. Теперь он знал, что всё будет хорошо и знал, что справится со всем, что бы не подготовила ему судьба. Потому что на его плечах слишком много ответственности, от его действий зависит слишком много, и Тсунаеши не мог позволить себе проиграть. Он спасет равновесие, найдет кольца Вонголы и возродит некогда великую семью. Начнет с чистого листа, ради себя, ради своих хранителей, своей семьи, Бьякурана, Реборна, Аркобалено и Джотто.

Ведь без них… всё будет напрасно. Он был Небом и он был готов к новым испытаниям.

***

Тренировки с Джотто отличались от всего, что Тсунаеши испытывал за все свои двадцать три года жизни, потому что ему пришлось столкнуться с самим собой. Чтобы обуздать пламя Неба, Тсунаеши должен принять тьму внутри себя и примириться с теми чувствами, которые всегда прятались в самых потаенных уголках его души.

Не было изнурительных физических нагрузок, криков Реборна или издевательских ухмылок Занзаса. Вместо этого — медитации, глубокие беседы, сложные ментальные упражнения. Джотто не требовал от него невозможного, он подталкивал его к самоанализу, к пониманию себя. К принятию своих чувств, осознанию, что пока он не научится жить в гармонии с самим собой, пока не примет свою тьму, у него не получится обуздать пламя Неба. Каждый раз выходя из дома в сад, Тсунаеши оставлял перчатки и кольца, Джотто вновь запечатал его пламя, мягко коснувшись лба кончиками пальцев с Пламенем посмертной воли, и вместе с ним в нем спряталось за тяжелыми стенами что-то еще. Что-то темное, тягучее и ужасающее, что-то, что он должен был отыскать внутри себя и вытащить на поверхность, встретившись лицом к лицу. Было страшно. Тсуна не привык вот так ковыряться в себе, вспарывать старые раны и бередить забытое прошлое. Куда проще ему было сражаться с врагами, чем с самим собой, защищать своих друзей, чем защищать свою душу. Но он знал, что Джотто прав, знал, что должен пройти через это, победить свои страхи и сомнения, обуздать свою тьму.

Он заставлял Тсуну смотреть в лицо своим страхам, своей злости и обидам. Он заставлял его вспоминать те моменты, когда он сомневался в себе, когда ему было больно, когда он чувствовал себя одиноким. Тсуна каждый раз словно сдирал пластырь с незажившей раны, живьем отрезал кожу, но запрещал себе давать слабину. Терпел и говорил. Много, долго и безудержно.

Каждый день начинался с долгих медитаций, во время которых Тсуна должен был успокоить свой разум, очистить его от посторонних мыслей, сосредоточиться на себе.

Смерть матери в столь юном возрасте, предательство отца, детский дом. Эти воспоминания ранили сердце раскаленными лезвиями сотни ножей, поднимая гнев со дна души, где он давным-давно его похоронил. Не хотел вспоминать о нем так долго, что он поднял голову, эволюционировал в уродливую змею и оплетал кольцами его волю, сдавливая в тиски. Змея плотно сомкнулась кругом и не пропускала свет в сердце, не позволяла теплу от связи с хранителями просочиться внутрь, закрывала сердце от грубоватой заботы Занзаса и Сквало, а по длинным острым клыкам струился яд, отравляя душу тьмой. Яд шипел, срываясь с длинных клыков, пенился и клубился токсичным паром, проникая в поры и распространяя отраву по легким. Тсунаеши задыхался каждый раз, когда вспоминал нежную улыбку матери и то, как доверчиво жался к ноге отца, веря, что он действительно вернется, как и обещал. Заберет его, не оставит один на один с болью потери, увезет в солнечную страну и приведет в большой дом, где они будут жить вместе и найдут общий язык, снова став семьей. Отец так и не пришел, оставив глубокую рану в сердце мальчика.

Тсунаеши должен был справиться с обидой, должен был простить отца и отпустить, чтобы двигаться дальше. Как бы сложно и тяжело не было простить предателя, он должен был переступить через себя.

Боль за хранителей сжимала горло хвостом маленькой обезьянки, что задорно бегала вокруг и вселяла в душу сомнения. Если он станет сильнее, сможет ли он победить всех своих врагов? Сможет ли он защитить своих друзей, избавить от боли и уберечь от несчастий, стать гарантом безопасности? Больше всего на свете Тсунаеши хотел, чтобы его друзья были счастливы. Чтобы их не заботили плохие эмоции, а жизнь не забрасывала в опасные авантюры, вроде той, в которую их уже затащил Тсунаеши. Да, мир мафии опасен, полон боли и крови, смерть здесь обычное дело, а предательство ходит за ручку вместе с любовью, Тсуна знал это. Знал и вместе с тем хотел оградить друзей от этой тьмы. Он и так уже подверг их жизни опасности, когда решил восстановить равновесие в мире и возродить Вонголу. Хранители отдадут за него свои жизни, не потому что он их Небо, а потому что он их друг. Важная часть их жизни, без которой все бы оказалось совсем иначе. Тсунаеши спас их от одиночества, но вместе с тем обрек на страдания. Сможет ли он защитить их? Сможет ли оградить от боли? Сможет ли сделать счастливыми?

Тсуна боялся, что не справится. Что друзья разочаруются в нем, вновь оставят одного. Ведь точно так же как и он, они спасли его от одиночества, подарили цель и желание жить в этом мире. Ламбо, Такеши, Кёя, Мукуро, Хаято, Рёхей — это не просто имена, это не просто люди, это семья, это самые близкие для него существа на всем белом свете, и Тсунаеши сделает все, чтобы они были счастливы. Но зернышко сомнений уже расцвело в груди, мелькая перед глазами воспоминаниями о битвах с Аркобалено, когда они пострадали, а он ничего не мог с этим поделать. Обезьянка, лукаво улыбаясь, весело перепрыгивала с ветку на ветку на дереве, которое выросло из зернышка, и отравляла сомнениями его душу.

И наконец страх. Страх того, что у него ничего не получится, терзал душу когтями мощного тигра, рычал на ухо по ночам, напоминая, что он слабак. Всего-лишь зарвавшийся мальчишка, сиротка, с которым держатся рядом из собственной выгоды. Занзас избавится от него, как только почувствую угрозу, хранители уйдут, когда увидят его слабость и разочаруются в силах, а кольца Вонголы он никогда не сможет отыскать, потому что не сможет найти Фонга. Его не видели последние семьдесят лет, так отчего же Тсунаеши вдруг должно повести? Даже если случится чудо, он сможет найти Фонга и уговорить отдать пустышку, в чем он очень сильно сомневался, оставалась еще одна проблема — Аркобалено Неба. Ее не существовало в этом варианте вселенной, Бьякуран с ног сбился, пытаясь отыскать Юни, но тщетно. Ее нет, пустышки нет, и шанса на спасение равновесия и вселенной тоже нет. Все изначально не имело смысла, эта вселенная обречена на гибель, а он может только наблюдать со стороны, как рушатся мир и судьбы. Потому что он всего-лишь мальчишка, слишком сильно поверивший в себя, а другие решили поддержать беднягу, чтобы не разбивать пустые надежды.

Его страхи приобрели уродливую форму Нуэ и отравляли душу сизым облаком, пронизывая страхом, сомнениями и болью. Джотто заставлял его рассказывать, обнажать каждую потаенную эмоцию, захороненные в глубине души страхи и вытаскивать наружу сомнения. С каждым словом, с каждой слезой, с каждой выплеснувшейся эмоцией уродливая форма Нуэ становилась всё более отчётливой, всё более осязаемой. Тсуна видел перед собой чудовище с головой обезьяны, телом тануки и лапами тигра, извивающимся змеем вместо хвоста. Его глаза горели злобой и ненавистью, его когти были готовы разорвать его на части.

Это был его страх. Его страх оказаться недостаточно сильным. Его страх потерять своих друзей. Его страх не оправдать ожиданий.

Джотто не вмешивался. Он просто сидел рядом, наблюдал и ждал, позволяя Тсуне самому победить своего монстра. Он должен сам принять свою тьму.

Тсуна чувствовал, как страх сковывает его движения, парализует волю. Он хотел убежать, спрятаться, исчезнуть, но знал, что не может этого сделать. Он должен сразиться со своим Нуэ, чтобы стать сильнее, чтобы доказать себе, что достоин быть Небом Три-ни-сетте. Достоин своей семьи, своих хранителей и своей силы.

Тсунаеши собрал волю в кулак и посмотрел чудовищу в глаза. Он больше не боялся его. Обиды выплескивались из тела сильным поток пламени, печать надломилась, треснула оглушительно в тишине, а затем лопнула на мелкие кусочки, разлетаясь в разные стороны и пронизывая сизое облако тьмы, завладевшее почти всей его душой. Пламя вырывалось из рук, обжигало лоб болью, сжигало в глазах остатки сомнений и страха.

Он закрыл глаза и сосредоточился на пламени, ощущая, как оно разгорается внутри него, как оно наполняет энергией и решимостью каждую клеточку тела. А потом посмотрел Нуэ в глаза. Тсунаеши принял их. Понял, что Нуэ — это часть его. Часть его силы.

Чудовище глухо зарычало и бросилось на него, но Тсуна не отступил. Он стоял на месте, готовый к бою. Нуэ попытался ударить его когтями, но пламя отразило атаку. Он попытался укусить, но пламя не позволило ему приблизиться. Нуэ не сможет причинить ему вред, пока он контролирует своё пламя, и он должен использовать свою силу, чтобы победить своего монстра. Тсуна сжал до боли руки в кулаки и сосредоточился на своём пламени, напряженно всматриваясь в глаза обезьяны. Нуэ рычал, полосатая шерсть горела синим пламенем, в глазах отражалась боль и затаенная обида, а лапы мощно перебирали землю, вспарывая когтями. На ее месте когда-то была грудная клетка Тсуны, но он больше не позволит страхам одержать над ним верх. Сконцентрировав пламя в руках, он вдруг погасил его и взглянул на свои ладони. Тонкая кожа покрылась волдырями, словно ему снова семнадцать и пламя снова сдерживает печать, наложенная отцом. Кожа бугрилась, покрываясь язвами, ныла от боли, из ран сочилась черная уродливая кровь вместе с гноем и сукровицей. Тсунаеши закрыл глаза и позволил рукам безвольно опуститься вдоль тела.

Нуэ громко и победно зарычал, словно только и ждал этого, и бросился вперед. Но Тсунаеши не защищался, он, все так же безвольно опустив руки, позволил зверю впиться в шею мощными клыками, и обнял двумя руками, зарываясь в удивительно теплую шерсть пальцами.

— Прости, что так долго не принимал тебя, — тихо шепнул он, прикрывая глаза. Зверь в руках зарычал глухо, шеи коснулось что-то теплое, но Тсунаеши знал, что это была не кровь.

Он опустился на колени, все еще крепко сжимая Нуэ в руках, и молча наблюдал за тем как его шерсть загорается оранжевым пламенем. Оболочка зверя треснула, пошла вдруг рябью и рассыпалась в песок, обнажая то, что долгие годы скрывалось за ней. Маленького мальчика, как две капли похожего на него. Потерявшего только что мать и не знавшего, как жить в этом огромном пугающем мире.

— Прости, — Тсуна почувствовал, как на глазах наворачиваются слезы, и крепче прижал мальчика к своей груди, защищая от боли и ужасов внешнего мира. — Я боялся тебя и скрыл в самом темном уголке своей души, заставляя страдать и прятаться от боли.

Мальчик поднял на него свои большие глаза, полные боли и печали. В этих глазах Тсуна увидел отражение своей собственной души, увидел там все свои страхи, все свои сомнения и обиды. Он увидел там ребёнка, который потерял мать, ребёнка, который был одинок и напуган. Ребенка, которому пришлось сражаться с целым миром один на один.

Тсунаеши крепче прижал мальчика к себе, пытаясь согреть его своим теплом, защитить своей любовью. Он хотел, чтобы этот ребёнок почувствовал, что он больше не одинок, что ему больше не нужно бояться.

— Я больше не позволю тебе страдать, — прошептал Тсуна. — Я буду защищать тебя. Я буду любить тебя. Я всегда буду рядом с тобой.

Мальчик всхлипнул и прижался к нему в ответ. Тсуна почувствовал, как его сердце наполняется любовью и состраданием, и прикусил губу от боли, что обрушилась на него вместе с принятием той части себя, от которой он так долго убегал. Но теперь это в прошлом, теперь он сделает все, чтобы ребенок в его душе научился улыбаться. Тсуна отстранился от мальчика и посмотрел ему в глаза, видя, как страх медленно сменялся надеждой.

— Я знаю, что тебе страшно, — сказал Тсуна. — Я знаю, что тебе больно. Но ты не одинок. Я рядом с тобой. И я больше никогда тебя не брошу.

Он взял мальчика за руку и повел к одинокой двери, из-под которой выбивался яркий свет, освещающий тьму в его душе.

— Пойдём, — сказал он. — Я покажу тебе мир. Я покажу тебе любовь. Я покажу тебе счастье.

Мальчик доверчиво последовал за ним. Тсуна почувствовал, как в его душе воцаряются мир и спокойствие. Он победил своего Нуэ. Он принял свою тьму. Он исцелил свою душу.

Тсунаеши был готов обуздать пламя Неба. Он был готов стать достойными Небесами Три-ни-сетте.

Тсуна открыл глаза, щурясь от яркого света. Высоко над головой светило солнце, лучи его проворно пробирались сквозь листву многовековых деревьев, прыгая по лицу и рукам. Тсуна приподнялся на локтях и сел, осматриваясь. Знакомая поляна в саду была залита светом полуденного солнца, ветер шумел кронами деревьев и кустов, а рядом сидел Джотто. И от его улыбки, теплой и ласковой, у Тсуны защипало в глазах.

— Ты справился со своими демонами, Тсунаеши, — Джотто придвинулся ближе, заключая наследника в крепкие объятия. Тсуна задрожал в его руках, утыкаясь в плечо носом и не сдерживая рыдания. Вместе с ними уходили все страхи и все сомнения, вся боль вытекала вместе со слезами, оставляя освобождающее чувство опустошения.

— Я так долго гнал его от себя, — дрожащим от слез голосом сказал Тсуна, сжимая крепче руки на спине Примо. — Он так долго страдал совсем один в темноте. Он все это время был рядом, а я не мог протянуть ему руку помощи. Я боялся его, боялся той боли, которую он в себе хранил, — выдохнул Тсуна, чувствуя, как Джотто нежно гладит его по спине.

— Теперь всё позади, — мягко сказал Джотто. — Ты принял его, ты понял его, ты полюбил его. И теперь он всегда будет с тобой, как часть тебя.

— Что теперь? — Тсуна отстранился от Джотто и посмотрел ему в глаза. Он увидел в них любовь, понимание и поддержку.

— Теперь ты готов, — Джотто улыбнулся и протянул руку Тсуне. — Ты готов обуздать пламя Неба и защитить этот мир.

Тсуна взял его за руку и встал. Они вместе пошли к центру поляны, где их ждал небольшой пруд. Вода в нём была чистой и прозрачной, как зеркало, а на дне мелькали хвосты цветных рыбок. Тсуна невольно улыбнулся, вспоминая, сколько раз за время этой тренировки окунал голову в воду, пытаясь остудиться и прогнать бередящие сердце мысли.

— Посмотри в воду, Тсуна, — сказал Джотто. — Что ты видишь?

Тсуна посмотрел в воду, на зеркальной глади отражался он сам с решительным взглядом и сильным сердцем, а рядом, держась за спиной, готовые прикрывать и защищать, все его друзья, вся его семья. Надежда, мечта и будущее.

— Я вижу всё, что мне дорого, — ответил Тсуна. — Я вижу всё, что хочу защитить.

— Тогда ты готов, — сказал Джотто. — Покажи им свою силу. Покажи им свою любовь. Покажи им свою решимость.

Тсуна закрыл глаза и сосредоточился на своём пламени, чувствуя, как оно разгорается внутри него, как оно наполняет его энергией и уверенностью. Открыв глаза, он ослабил контроль, и пламя окружило его, защищая от всего плохого. Тсуна чувствовал, как пламя подчиняется его воле, как оно выполняет его волю, понимал, что теперь может контролировать его, обуздать. Он поднял руки вверх и позволил пламени взмыть в небо, растворяясь в высоте теплыми искрами. Тсуна почувствовал, как его душа наполняется миром и гармонией, и улыбнулся.

Он справился со своими страхами, принял свою тьму, и это позволило обуздать пламя Неба. Тсуна больше не боялся его.

— Я сделал это, — он повернулся к Джотто и уверенно улыбнулся.

— Я знал, что ты справишься, — Джотто улыбнулся в ответ. — Пламя Неба обладает безграничной силой, способной испепелить всё на своём пути. Но истинная мощь Неба раскрывается не в яростном пламени, а в тихой гармонии с самим собой. Лишь когда Небо принимает свою тьму, признаёт свои слабости и примиряется со своими чувствами, оно обретает истинное величие. Сильное Небо — это то, что готово бороться, но непобедимое — это то, что знает себя и свои границы и черпает силу не только в огне, но и в сострадании и понимании. Когда Небо в гармонии, оно становится не просто оружием, а щитом, способным защитить всё, что ему дорого. И эта защита сильнее любого пламени. Ты должен был принять себя, чтобы стать сильнее и защитить своих друзей.

— Спасибо за то, что помог мне понять, — Тсуна перевел уставший взгляд на Джотто и погасил пламя. — Без тебя я бы не справился.

— Я всегда рад помочь тебе, Тсунаеши, — Джотто прищурился от яркого солнца и шагнул вперед, успев поймать наследника до того, как он, покачнувшись, упадет в воду. — Отдохни немного, впереди тебя ждет долгий путь.

Подняв уже бессознательное тело Тсуны на руки, Джотто прикрыл глаза. Мир вокруг них рушился, рассыпался черными кубиками, оставляя лишь одну дверь, за которой буйно играла жизнь и решалась судьба всего мира. Джотто с сожалением потянулся к ручке и открыл дверь, понимая, что как бы сильно он не хотел остаться в этом безвременье еще ненадолго, он не мог. Не мог эгоистично оставить Тсунаеши при себе, позволяя ему спрятаться от ужасов внешнего мира. Он и так долго убегал, пришло время взглянуть страхам в лицо и закончить возложенную на него миссию.

Chapter 9 Chapter Text

— О, Савада, ты уже вернулся, — в дверном проеме появилась лохматая голова Верде, а затем и сам Аркобалено Грозы. Тсуна скользнул по нему взглядом, подмечая синяк на щеке, порванный воротник медицинского халата и треснувшие очки. Верде выглядел неважно — стычка с Реборном, а Тсуна был уверен, что виновником состояния ученого был именно он, никогда не проходила бесследно. Для них обоих, к сожалению или счастью.

— Сегодня утром, — Тсуна приветливо улыбнулся, пряча беспокойство за дружелюбием — Верде ненавидел, когда к нему проявляли обычные человеческие эмоции, вроде обеспокоенности или сострадания, поэтому он держал свое волнение при себе и лишь улыбался, но взглядом пристально осматривал Аркобалено. Ему бы заглянуть к Солнцу, но единственное Солнце в радиусе ста километров — его коллега по несчастью, и уж к кому кому, а к Реборну Верде за помощью не пойдет никогда. — А…

— Только Рёхей и Гокудера не вернулись, — подсказал Верде, прекрасно зная, что волнует босса Сперанцы. Тсуна обеспокоенно вздохнул и открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но Верде и здесь опередил:

— Лар привезет Сасагаву завтра вечером, он восстанавливается от травм, — Верде усмехнулся, заметив тень беспокойства на лице Неба, — Гокудера вернется сегодня. Все успешно прошли тренировки, выдохни.

Тсуна действительно выдохнул. Зарылся пальцами в волосы, больно царапая кожу, прикрыл глаза и приложился лбом о столешницу. Из чашки, которую он до этого нервно сжимал в руках, плеснула обычная вода, немного отрезвляя, и Тсуна поспешил взять себя в руки.

Проснувшись утром в своей комнате, Тсуна не помнил, как в ней оказался. Перед глазами все еще стоял образ маленького мальчика с большими наивными глазами, и он — последнее, что отпечаталось в сознании. Тсуна не помнил ни то, как закончилась тренировка с Джотто, ни то, как оказался на военной базе. И тем более понятия не имел, как добрался до своей комнаты, разделся и лег спать. Может и не он это вовсе, может Джотто сам его перенес в спальню и уложил — это останется загадкой, до которой Тсунаеши, честно говоря, нет никакого дела. В его жизни и так слишком много секретов и ребусов, чтобы беспокоиться о таких мелочах. Главное, что тренировка сделала его сильнее, помогла разобраться в себе и принять свои чувства и страхи. Теперь пламя спокойной рекой курсировало по венам, согревая не только тело, но и душу. Впервые Тсунаеши ощущал гармонию во всем, что касалось его — разум больше не затапливал страх перед неизвестностью, не было сомнений в своих силах, страха за своих хранителей и беспокойства о будущем. Он знал, что сделает все возможное, чтобы справиться с трудностями, которые подкинет ему судьба, постарается преодолеть все препятствия и выложиться на все сто процентов, чтобы добиться желаемого. А дальше — будь, что будет.

— Есть новости от Бьякурана? — Тсуна поднял голову от стола и посмотрел на мужчину, пытаясь понять по смене эмоций на лице реакцию на свой вопрос, но лицо Верде — закрытая насмешливая маска, и ему никогда не удавалось понять, о чем думает ученый. — Сколько меня вообще не было? В том… — Тсуна запнулся, пытаясь подобрать правильное слово для обозначения места, в котором он находился. — …пространстве время идет иначе.

— Полтора месяца, — Верде заинтересованно сел напротив, быстро сократив расстояние между ними, и пристально посмотрел на него — Тсуна знал этот взгляд и мысленно взвыл, понимая, что нарвался на шквал вопросов, и не прогадал. — Что за… пространство такое?

— Я не знаю, что это за место, — Тсуна откинулся на спинку стула, мысленно желая оказаться как можно дальше отсюда. Хоть на тренировке с Реборном, главное куда подальше от холодного интереса в глазах ученого и промелькнувших ноток безумия. Когда дело касалось чего-то, что выходило за грани его знаний, этот человек становился просто невыносимым. — Примо назвал это измерением Три-ни-сетте.

— Очень интересно, — Верде поправил очки и наклонился ближе, пристальным взглядом считывая любую эмоцию с лица Савады, и уже мысленно представлял, как окажется внутри и все досконально изучит, а если надо будет, и на атомы разберет, чтобы добраться до истины. Такая одержимость новым и неизученным пугала, но это было сутью Аркобалено Грозы, сутью души ученного, и Вария давно привыкла не обращать внимание на его причуды.

— Место вне пространства и времени, — продолжил Тсуна, понимая, что ему не отвертеться от расспросов, и лучше выложить все, как есть. — Оно подстраивается под желания человека и выбирает облик, основываясь на них. Или как-то так, я, если честно, не особо интересовался, пока был занят тренировками.

— Подстраивается под желания, говоришь, — Верде задумчиво постучал кончиками пальцев по губам и вдруг поднялся, — я должен это изучить! Увидимся позже, Савада.

— Эй, постой! — Тсуна вскочил следом за ним, но мужчина уже открывал дверь, что-то задумчив шепча себе под нос. — А что с Юни? Бьякуран нашел ее?

— Точно, — Верде остановился и оглянулся через плечо, — Аркобалено Неба все так же не найдена, но мы засекли сигнал с пустышки Фонга.

Дверь с тихим щелчком закрылась за мужчиной, и Тсуна легко перемахнул через стол, не желая тратить время, и бросился к двери. Ему нужно было как можно быстрее догнать Верде, пока он еще не погряз насовсем в заинтересовавшем его открытии, потому что, если он опоздает, придется ждать до вечера, чтобы узнать хоть какую-то информацию про Ураган. Чертов Верде! И почему нельзя было сразу сказать про Фонга, знает ведь, как это важно. Чем быстрее они найдут Аркобалено, тем быстрее приступят к поискам пустышки Неба и закончат всю эту эпопею со спасение мира и восстановлением равновесия. У них просто не было возможности тратить время на изучение новых игрушек, а именно этим пространство Три-ни-сетте и являлось сейчас для Верде — игрушкой, которой он загорелся, и хочет познать ее тайну. И черта с два Тсунаеши позволит ему отвлечься!

Он выскочил в коридор, но Верде уже видно не было, лишь прозрачные занавески развивались на открытом окне. Тсуна чертыхнулся и ринулся вправо по длинному коридору, ведущему в лаборатории. Но не успел он и метра пройти, как сбоку открылась дверь, а он сам врезался в кого-то.

— Итете, простите! — Тсуна потер ушибленный нос и посмотрел на выросшую, словно из неоткуда, преграду. Встретился взглядом с черными глазами с едва заметной насмешкой на дне, и попятился назад. — Привет, Реборн.

— Савада, — мужчина потер ушибленную грудь, именно туда мальчишка умудрился влететь на всех порах, — тебя не учили не бегать по коридорам?

— Я спешу, — Тсуна отвел взгляд и решил обогнуть мужчину сбоку, но Реборн выставил руку и поймал его за плечи, — отпусти, мне срочно нужно найти Верде! Почему мне никто не сказал, что засекли Фонга?!

— Я как раз шел сообщить тебе, — Реборн усмехнулся и, задержав ладонь на плече чуть больше положенного, спрятал руки в карманы брюк. Он был без пиджака, что уже было большой редкостью, и Тсуна мог видеть, как сильное тело плотно обхватывают ремни кобуры и ткань белоснежной рубашки. — Выдвигаемся вечером.

— Почему? — Тсуна отвел взгляд, понимая, что слишком долго пялится на тело мужчины, и посмотрел ему в глаза. — Рёхей вернется только завтра, мы должны подождать его, да и Гокудера-кун еще не вернулся. Мы не можем пойти без них.

— Мы будем вдвоем, — Реборн взглянул на запястье, что было обтянуто ремешком часов, — отправляемся через четыре часа, подготовься. — Развернувшись на пятках, он толкнул дверь, из которой вышел.

— Постой, Реборн! — Тсуна вошел следом, закрывая за собой дверь, и замер на пороге. Он впервые оказался в его личных покоях, до этого предпочитая встречаться с Аркобалено на нейтральной территории или на полигоне во время тренировок.

Тсуна осмотрелся. Комната, в которой он оказался, была намного меньше, чем он ожидал. Никакой роскоши, никаких вычурных деталей. Все было просто, функционально и… скучно. Стены выкрашены в серый цвет, единственным ярким пятном была небольшая картина на стене — абстрактное полотно с преобладанием темных, приглушенных тонов. В центре комнаты простой письменный стол из тёмного дерева, заваленный бумагами, книгами и какими-то непонятными механизмами. В углу него лампа отбрасывала мягкий приглушённый свет на раскрытый блокнот, исписанный аккуратным почерком. Реборн что-то записывал?

Справа от стола небольшая кровать, застеленная строгим серым покрывалом — ни подушек, ни каких-либо личных вещей на ней не было. У дальней стены стоял небольшой шкаф, закрытый простой деревянной дверью. И, пожалуй, это был единственный элемент, который привлекал внимание. Он выглядел слишком… обыденно, чтобы быть просто шкафом. Тсунаеши не удивился бы, если бы за ним оказался тайный ход или портал в другое измерение, от Реборна можно ожидать чего угодно. В целом обстановка была лишена каких-либо излишеств, что, в принципе, соответствовало характеру Реборна. — ничего лишнего, ничего, что могло бы отвлечь от работы или отдыха. Тсуна невольно почувствовал лёгкую зависть к этой лаконичности, ведь в его собственной комнате всегда царил хаос: разбросанная одежда, чертежи, книги, детали оружия. Здесь же витал едва уловимый запах — смесь ароматов старых книг, чернил и чего-то ещё, что Тсуна не мог пока распознать. Он невольно заёрзал, чувствуя себя не в своей тарелке. Хотелось поскорее уйти отсюда, но интуиция подсказывала, что сейчас ему нужно остаться. Иначе ответы на свои вопросы он никогда не получит и придется смириться с волей Реборна и делать так, как он говорит.

— Реборн, — Тсуна замер взглядом на мужчине, что сейчас расстегивал манжеты рубашки и даже глазом не повел в сторону незваного гостя. Он неуверенно прижался спиной к двери и выдохнул. — Почему идем только мы вдвоем? Разве мы все не тренировались ради этого момента?

— Фонг ненавидит толпу, — сухо ответил мужчина и подобрал рукав на правой руке. Тсуна заметил длинную царапину и сбитые костяшки — признак недавней стычки с Верде. Почему не залечил пламенем? промелькнула мысль в сознании, и Тсуна тут же затряс головой, прогоняя ее прочь. Это не его дело.

— Но если мы пойдем только вдвоем, то… — он не закончил, столкнувшись с темнотой чужих глаз. В них промелькнуло что-то опасное, что-то, что подсказывало ему, что не стоит заканчивать мысль. Иначе будет совсем плохо.

— То что? — Реборн быстро расправился со вторым рукавом, и под ним картина выглядела не лучше: руки Аркобалено вдоль и поперек были усыпаны царапинами и ссадинами, словно он разбил стекло голыми руками и оцарапался об него.

— Твои руки. — Тсуна несмело оттолкнулся от стены, проглатывая ком в горле. В нем боролись страх и беспокойство, любопытство и желание избежать неприятностей. Он медленно подошел к мужчине, чувствуя, как сердце болезненно сжимается, и коснулся запястья. — Что между вами произошло?

Вопрос повис в воздухе, словно тяжелая гиря. Реборн молчал, его лицо оставалось непроницаемым, но в глубине глаз, за пеленой привычного безразличия, промелькнула тень. Тень боли, гнева, и, возможно, одиночества.

Тсуна коснулся кончиками пальцев края длинной царапины, мягко очерчивая ее контур. Кожа под пальцами была прохладной и слегка шероховатой. Он почувствовал легкую дрожь, пробежавшую по телу Реборна, едва заметную, но вполне ощутимую. Царапина была глубокой, красной и воспаленной, словно живое напоминание о стычке. Реборн молча стоял рядом, не отталкивал его, но и не одобрял его действий, а его тело оставалось напряженным, словно готовым к атаке. Глаза, обычно холодные и непроницательные, сейчас были затуманены, словно он смотрел сквозь Тсуну, видя что-то, что было доступно только ему.

Тсуна ощущал его внутреннее напряжение, словно оно было натянутой струной, готовой лопнуть в любой момент. Он понимал, что сейчас стоит на тонкой грани — один неверный шаг, одно неосторожное слово, и Реборн оттолкнет его, закроется в себе, как это случалось раньше. Но он не мог отступить. Что-то внутри него, какая-то необъяснимая потребность, заставляла его остаться.

Он медленно поднял взгляд, встречаясь с темными, непроницаемыми глазами Реборна. В них больше не было ничего — ни злости, ни удивления, ни благодарности. Только холодное, отстраненное наблюдение. Тсуна почувствовал, как по спине пробегает холодок.

— Болит? — тихо спросил Тсуна, стараясь не выдать своего волнения.

Реборн ничего не ответил. Он просто смотрел на Тсуну, словно оценивая его, проникая в самую душу. Молчание затягивалось, становясь невыносимым, Тсуна уже собирался отступить, когда Реборн наконец заговорил:

— Тебя это не касается, — его голос был тихим, хриплым, словно после многих дней молчания. — Иди готовься к миссии, ждать не буду.

Тсуна опустил руку, чувствуя, как в груди что-то болезненно сжимается. Он знал, что Реборн прав, это действительно не его дело, но он не мог просто так уйти. Знал, что должен остаться, узнать о причинах ссоры, попытаться помочь. Иначе если уйдет, потом себе никогда не простит.

— Может быть, и не касается, — тихо ответил Тсуна, — но мне не все равно.

— Ты лезешь не в свое дело, Савада, — Реборн резко выдернул руку, прерывая хрупкую связь, и пламя Солнца в тот же момент лизнуло его запястья, окутывая их теплым, золотистым светом, залечивая царапины на глазах. Кожа быстро затягивалась, становясь гладкой и безупречной, словно ничего и не было.

Тсуна отшатнулся, словно от удара, чувствуя, как прилив тепла обжигает его щеки. Внутри все сжалось от боли и разочарования. Робкая попытка заглянуть за стену, которую Реборн так тщательно выстраивал вокруг себя, провалилась, оставив на сердце глубокую рану.

— Я знаю, — тихо ответил Тсуна, опуская взгляд. Голос прозвучал глухо и подавленно, он чувствовал себя маленьким и беспомощным, как ребенок, которого отругали за то, что он попытался помочь, но только мешался под ногами взрослых.

Реборн молчал, наблюдая за ним, на его лице не было ни сожаления, ни сочувствия — только холодный, отстраненный интерес. Тсуна чувствовал себя, словно под микроскопом, каждое его движение, каждое слово оценивалось и анализировалось.

— Ты так и не сказал мне, — он выдохнул и вернулся к двери, будто она была единственным островком безопасности, который смог бы спасти его от гнева и разочарования Реборна. — Почему идем только мы вдвоем?

— Фонг не позволит даже приблизиться к себе, если увидит целую толпу, — Реборн со вздохом оперся на край стола бедрами и скрестил руки на груди. — Если мы пойдем вдвоем, есть шанс, что он хотя бы захочет выслушать нас. Точнее, он выслушает нас.

— А если не захочет? — Тсуна прикусил щеку изнутри, поднимая на Реборна взгляд, полный сомнений. — Хранители могли бы быть на подстраховке и ждать приказа, если что-то пойдет не так.

— Не пойдет, — Реборн коротко усмехнулся, окидывая мальчишку изучающим взглядом. Что-то в нем изменилось. Что-то в нем изменили тренировки с Джотто, и Реборн не мог сказать, нравилось ему это или нет. Савада стал более уверенным в себе, словно наконец осознал и понял всю ту мощь, что дремала в нем годами, ожидая пробуждения. Раньше он был неуверенным и нерешительным, всегда оглядывался на своих хранителей и полагался на их силу, а сейчас в нем появилась твердость, сталь в глазах, которую Реборн никогда прежде не видел. Он по-прежнему оставался добрым и отзывчивым, но в нем появилась внутренняя сила, которая делала его более опасным.

— Почему ты так уверен, Реборн? — Тсуна нахмурился, не понимая чужой настрой. — С Аркобалено никогда не бывает просто.

— Потому что Фонг должен мне, — Реборн довольно дернул уголком губ, наблюдая, как на лице мальчишки стирается уверенность и появляется недоверие. Как он нахмурил сильнее тонкие брови, как сошлись они на переносице, а взгляд потемнел от осознания, а потом в нем загорелось праведное возмущение. Тсунаеши чуть ли не пыхтел от злости, и казалось, вот-вот взорвется криками недовольства, обвиняя его во всех смертных грехах, но мальчишка удивил. Поджал в тонкую полоску губы и прожег взглядом — темным, обиженным. Догадался.

— Ты все это время знал где он, — не вопрос, утверждение сорвалось с его губ. Тсуна крепко стиснул кулаки, чувствуя, как ногти больно впиваются в кожу на ладонях. Невыносимо, это просто невыносимо. Весь мир катится к чертям, временная линия их вселенной подходит к концу, а этому человеку все равно. Нет никакого дела ни до равновесия, ни до спасения мира, он просто следует каким-то своим идеалам и делает все так, как вздумается, использует всех, как пешек на шахматной доске, ради достижения своей цели.

Зря Тсунаеши доверился ему. В голове кипели гнев, разочарование и боль. Ему хотелось наброситься на Реборна, выплеснуть на него всю свою злость, но он знал, что это бессмысленно. Реборн был слишком силен, слишком опытен, и, что еще хуже, он знал, что без Реборна они бы не продвинулись и на шаг. Знал, что должен играть по его правилам, чтобы достичь общей цели, даже если их цели с Реборном расходятся и не имеют точек соприкосновения.

— Почему? — тихо спросил Тсуна, его голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — Почему ты все это скрыл? Почему не сказал нам раньше?

— Это не имело значения, — Реборн пожал плечами, словно этот вопрос не имел никакого значения. — Вы бы все равно не смогли забрать пустышку. Фонг не вашего уровня противник.

— Мы бы что-то придумали, — выпалил Тсуна, чувствуя, как в груди поднимается волна отчаяния. — Смогли бы уговорить его помочь!

— Как меня? — Реборн иронично усмехнулся, склоняя голову на бок. — Я позволил тебе забрать пустышку, не обманывайся, Небо.

— Другие смогли собрать, и это бы придумали как! — Тсуна упрямо поджал губы, не желая соглашаться с Реборном. Да, они облажались с Солнцем, но смогли же собрать Грозу, Туман и Облако. Значит и с другими бы что-то придумали, смогли бы убедить Фонга и остальных Аркобалено. На кону стояла судьба целого мира, в такой ситуации Сперанца сделала бы все, но добилась успеха.

— Подкупить Вайпер и Верде не самая сложная задача, а у Скалла и ребенок пустышку отнимет, — Реборн и бровью не повел, игнорируя чужое негодование. — С Фонгом так не получится, Савада. Включи голову, засунь амбиции в задницу и слушай то, что я тебе говорю.

Мужчина вдруг оказался совсем рядом, резко сокращая дистанцию, и вжал Тсуну в дверь, его взгляд, как всегда, оставался непроницаемым и холодным. Тсуна попятился было, но быстро понял, что ему так просто не выбраться — Реборн стоял слишком близко, обрушивая на плечи давление пламени, которое, казалось, обжигало кожу, и тяжелым взглядом шарил по лицу, словно искал что-то, что могло бы ускользнуть от его глаз. Неожиданно для себя самого, Тсуна ощутил легкое головокружение. Сердце пропустило удар и забилось чаще, кровь забурлила в висках, разгоняя тепло по щекам и шее, а привычное напряжение, вызванное присутствием Реборна, усилилось многократно.

Темные волосы, всегда идеально уложенные, сейчас растрепались, несколько прядей выбились из общей прически, а тонкая прядь с завитком на конце падала на лоб, слегка закрывая один глаз. Тсуна, словно в трансе, непроизвольно потянулся рукой и смахнул ее, касаясь прохладной кожи.

Боже, что он вообще делает? Но остановить себя уже не мог. В этот момент, казалось, что время остановилось. Лицо Реборна было так близко, что Тсуна мог разглядеть каждую деталь — ровную линию бровей, тонкий шрам на щеке, складку у рта, которая появлялась, когда он усмехался. Его глаза, обычно холодные и непроницаемые, сейчас казались странно… мягкими?

Реборн замер, сфокусировал взгляд на руке Тсуны, чувствуя, как дыхание слегка учащается, а в воздухе повисло напряжение, которое можно было резать ножом.

— Что ты делаешь? — тихо спросил Реборн. Тсуна не знал, что ответить. Он и сам не понимал, что происходит. Он просто хотел прикоснуться к нему. Убедиться, что это реальность.

Он медленно убрал руку, отступая на шаг назад, и уставился на Реборна в полной растерянности.

— Я… я не знаю, — прошептал Тсуна, чувствуя, как его щеки заливает краска. Реборн молчал, его взгляд оставался прикован к нему, и в них читались удивление, замешательство и… что-то еще. Что-то такое, чего Тсуна никогда прежде не видел.

Наконец, Реборн глубоко вдохнул и отвернулся.

— Забудь об этом, Савада, — произнес он, его голос вернулся к своей обычной невозмутимой интонации. — Сосредоточься на задаче. Я жду тебя на полигоне в девять, возьми теплую одежду, нас ждет путешествие в горы.

Тсунаеши растеряно кивнул и, нащупав ручку двери за спиной, вышел из комнаты. Сердце частило в рваном ритме, он на ватных ногах дошел до своей комнаты и упал на кровать, не раздеваясь.

Что это только что вообще было?

***

— Готовность пять минут, мы приближаемся, — голос пилота доносился сквозь помехи — на такой высоте связь была слабой и часто прерывалась, из-за чего приходилось вставать со своего места и идти к пилоту, чтобы узнать информацию, что в нынешней ситуации было крайне нежелательно. Каждый лишний шаг отнимал у него и без того скудные мгновения душевного равновесия.

Тсунаеши сглотнул и прижался виском к холодному стеклу. За окном сквозь облака проступали величественные пики Кайласа, гордые и неприступные, словно хранители древних тайн. Вершины, покрытые вечными снегами, сияли в лучах восходящего солнца, заливая всё вокруг нежным золотистым светом. В их холодной красоте было что-то одновременно завораживающее и пугающее, словно они напоминали о вечности и ничтожности человеческой жизни. Их склоны, изрезанные глубокими ущельями и покрытые пятнами вечного снега, напоминали замысловатые узоры, нарисованные рукой великого художника. Скалы, окрашенные в разные оттенки серого, коричневого и охристого, казались живыми, дышащими древней силой. Вершины гор, устремлённые ввысь, терялись в ослепительном сиянии солнца. Белые шапки снега и льда сверкали, словно россыпь бриллиантов, отражая лучи света и создавая ощущение нереальности происходящего. Воздух был настолько чист и прозрачен, что казалось, будто можно дотянуться рукой до самого неба.

Внизу, под густым покровом облаков, простиралась таинственная земля, скрытая от посторонних глаз. Лишь изредка в просветах между облаками можно было увидеть зелёные долины и извилистые реки, пересекающие горные склоны. Тсунаеши отвернулся от окна, проглатывая тревогу, охватившую все его тело. Чертов Реборн с его выкидонами. Если бы он точно знал, куда они отправляются, ни за что в жизни бы не сел в один самолет с этим человеком. За все восемь часов полета он не проронил ни слова, игнорируя любые попытки завести диалог или хотя бы узнать конечное место назначения, и Тсуна был предоставлен себе и своим мыслям целиком и полностью.

У подножия Гималаев им пришлось сменить быстрый самолёт на вертолёт, потому что подниматься придётся высоко. Ветер свистел в ушах, завывая дикую мелодию гор, когда они, трясясь и подпрыгивая, взмывали вверх.

— Держитесь крепче, — крикнул пилот, перекрикивая шум винтов. — Впереди зона турбулентности.

Вертолёт резко тряхнуло, и Тсуна невольно схватился за поручень, с трудом подавив раздражение. Вся эта ситуация выводила его из себя. Он злился на Реборна за его скрытность, на горы за их неприступность, на себя за свою неуверенность. Тсуна снова посмотрел в окно — пейзаж становился все более диким и суровым. Деревья исчезли, уступив место голым скалам и ледникам, воздух становился все более разреженным, дышать становилось все труднее. И тут, сквозь облака, он увидел его — Монастырь.

Он словно вырастал из скалы, сливаясь с ней в единое целое. Белые стены и золотые крыши сияли в лучах солнца, создавая ощущение неземной красоты. Казалось, что он парит в воздухе, оторванный от земной суеты. Тсуна затаил дыхание. Он знал, что это место — их конечная цель. Здесь они должны были встретиться с Фонгом и получить пустышку. Но что их ждет там? Он не знал. И это пугало его больше всего.

Вертолёт медленно снизил высоту, лопасти рассекали разреженный воздух с натужным воем, и замер в метре над землёй, слегка покачиваясь. Посадка была невозможна — слишком неровная поверхность и опасность повредить винты. Связи здесь уже не было, даже спутниковый телефон молчал, так что пилот жестами показал, что спускаться ниже нельзя из-за угрозы схода лавины — лопасти создавали нежелательную вибрацию воздуха и вполне могли потревожить покой этого места, спровоцировав обвал. Тсуна почувствовал, как его сердце забилось чаще и интуиция мягко зазвенела в голове. Это был знак – они прибыли.

— Приготовься к высадке, — скомандовал Реборн.

Тсуна кивнул в знак согласия, проверяя свое оружие и снаряжение, и на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл — в них уже горел огонь решимости. Он справится, во что бы то ни стало.

Реборн выпрыгнул из вертолета первым, а за ним, сглотнув, и Тсуна, чувствуя, как по телу пробегает лёгкий озноб. Снег хрустел под ногами, каждый шаг отдавался болезненной судорогой в мышцах, а щёки больно кусал мороз — даже в тёплой одежде ветер пробирал до костей. Тсуна невольно поежился, следуя за Реборном. Ему было холодно, страшно, а интуиция просто вопила об опасности. Оставалось только понять откуда ее следует ждать.

— Иди четко за мной, — Реборн окинул мальчишку взглядом и кивнул чему-то своему, аккуратно наступая на снег. Каким бы плотным слой под ним не был, они в горах, на самой вершине Гималаев, и случиться могло все что угодно.

— Фонга здесь нет, — Реборн усмехнулся, указывая на монастырь позади себя. — Он там, — заметив недовольство в глазах мальчишки, скрытое за стеклами защитных очков, он указал на самую вершину скалы, уходящую далеко за облака. — Вертолет не поднимется выше, так что оставшуюся часть пути нам придется пройти самостоятельно. Следуй за мной и не отставай.

Тсуна недовольно поджал губы. Опять все пошло не так, как он ожидал, опять все усложняется по прихоти этого человека. Но спорить было бесполезно. Реборн развернулся и уверенно зашагал по заснеженному склону к вершине. Тсуна глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, и пошел за ним, следуя шаг в шаг. Сейчас не время сомневаться. Нужно следовать за Реборном и делать то, что он говорит. Путь предстоял нелёгкий, но он должен справиться. Он должен.

Сначала дорога была широкой и твёрдой, что позволяло идти относительно легко. Интуиция немного успокоилась, позволяя Тсуне передохнуть и не оглядываться по сторонам, ожидая нападения в любой момент. Реборн молча шёл впереди, сосредоточенно отмечая каждые сто метров небольшими вспышками пламени, словно расставляя маячки, чтобы не заблудиться на обратном пути. Чем выше они поднимались, тем уже становилась тропинка, превращаясь в узкую извилистую полоску, а затем и вовсе закончилась, упершись в отвесную скалу. Тсуна уткнулся носом в покатый склон скалы и вопросительно посмотрел на Реборна, ожидая объяснений.

Реборн молча указал на небольшие выступы и углубления в скале, которые могли служить опорой для рук и ног.

— Пламя здесь не активно, поэтому дальше придется карабкаться, — коротко бросил Реборн и сосредоточенно посмотрел наверх. — Держись крепче и не смотри вниз.

Тсуна сглотнул, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Он никогда раньше не занимался скалолазанием, а тут ещё и такой сложный подъём. Но отступать было некуда. Реборн закрепил трос для страховки, щелкнул карабином на поясе куртки Тсуны и начал подъём первым, уверенно цепляясь за выступы и поднимаясь всё выше и выше. Его движения были точными и отточенными, словно он делал это всю свою жизнь. Собравшись с духом, Тсуна последовал за ним. Он осторожно переставлял ноги и хватался руками за выступы, стараясь не сорваться вниз. Ветер яростно раскачивал его тело, грозя сбросить в пропасть. Каждая клеточка тела была напряжена до предела, словно натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. Пот стекал по лицу, смешиваясь с колючим снегом, несмотря на леденящий холод, сковывающий конечности. В голове стучала только одна мысль: не смотреть вниз. Только не смотреть вниз. Иначе страх парализует его, и он просто не сможет двигаться дальше. Они поднимались всё выше и выше, и Тсуна чувствовал, как силы покидают его, как тело становится ватным и непослушным. Но он упрямо продолжал подниматься выше, движимый лишь упрямым желанием добраться до вершины. Взгляд был прикован к спине Реборна, который, казалось, не чувствовал ни усталости, ни страха. Он двигался уверенно и спокойно, словно знал каждый выступ на этой скале. Словно для него подъем в горы ничего не значил и был совершенной обыденностью. Хотя, немного узнав этого человека, Тсуна действительно мог сказать, что подобные вещи для Реборна — пустяк и только. Ему не составит труда подняться на самую вершину и устроить там медитацию, балансируя на одной лишь ноге.

— Не отставай, — подгоняя его, Реборн опустил взгляд на мальчишку. Тсуна стиснул зубы и напряг все свои силы, стараясь не отставать.

Солнце стремительно скрылось за облаками, погружая всё вокруг в серый полумрак. Ветер усилился, превратившись в настоящую бурю, и снег летел в лицо, мешая нормально видеть. Тсуна чувствовал, что начинает уставать, руки скользили, нервно цепляясь за выступы, а ноги нетвердо опирались на слой льда, царапая острыми когтями подошвы бугристый покров. Падать не хотелось. Падать было страшно, и Тсуна, зажмурившись, вцепился покрепче в выступ. Ветер нещадно бил по лицу, Тсуна подтянулся выше, крепко хватаясь за выступ, оттолкнулся ногами от льда и подпрыгнул, кончиками пальцев коснувшись другого выступа. Мгновение — и Тсуна, потеряв опору, сорвался вниз, в зияющую под ним бездну. Холодный ужас сковал его тело, он не мог и пальцем пошевелить, лишь смотрел вниз, пока в ушах свистел ветер, а расстояние с землей стремительно сокращалось. Он не успеет достать перчатки или хотя бы зажечь пламя, чтобы смягчить удар, да и оно просто не сработает, Реборн ведь предупреждал, что здесь пламя не активно, ему не выбраться. Тсуна крепко зажмурился, готовясь к удару. Но удара не последовало — падение было остановлено так же внезапно, как и началось. Резкий рывок прервал стремительное движение вниз, и Тсуна почувствовал, как сильная рука крепко сжимает его запястье.

Он висел в воздухе, болтаясь на верёвке, словно марионетка, пока над ним стоял Реборн, удерживая от верной гибели. Ветер яростно трепал его куртку, снег слепил глаза, но он не отпускал.

— Я же говорил, держись крепче, — произнес Реборн строго, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на беспокойство, которое почти невозможно было разглядеть в полумраке и за стёклами его светонепроницаемых очков. Но Тсуна уловил этот мимолетный проблеск, и в его душе вспыхнула надежда.

Тсуна молча кивнул, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу, как ледяная волна, проникающая в каждую клеточку. Оцепенение, сковавшее его в объятиях страха, медленно отступает, позволяя вновь ощутить холод, ветер и усталость. Спасён. Чёрт возьми, он спасён! Эта мысль пульсировала в голове, прогоняя отголосок пережитого ужаса.

— Поднимайся, — скомандовал Реборн, подтягивая его наверх. — Осталось совсем немного.

«Совсем немного», — повторил про себя Тсуна, цепляясь за эти слова, как за спасательный круг. Он понимал, что «немного» в понимании Реборна могло означать еще несколько часов изнурительного подъема, но сейчас это не имело значения. Главное, что он был жив и что совсем скоро этот кошмар закончится. Собрав последние силы, Тсуна твердо ухватился за выступ, подтягиваясь и цепляясь выше. Он не смотрел вниз и не думал о страхе, все его мысли были забиты тем, как бы быстрее добраться до вершины, выполнить свою миссию и вернуться домой.

Впереди показался прямой пласт снега, смутный, едва заметный в серости наступающего вечера, но Тсуна был уверен, что его кошмар наконец-то закончился. Чувствуя прилив энергии, он прибавил темп и с новыми силами хватался за выступы, мечтая как можно скорее оказаться на ровном снеге. Последние метры подъёма показались самыми лёгкими, и стоило только уцепиться за руку Реборна и забраться на вершину, как он тут же завалился на спину и уставился в серое небо, тяжело дыша. Ветер, казалось, стих, уступив место абсолютной тишине, нарушаемой лишь его собственным хриплым дыханием. В голове звенело от напряжения, а в теле ощущалась приятная слабость, Тсуна закрыл глаза, желая лишь одного: выдохнуть и почувствовать себя в безопасности.

Но внезапно тишину нарушил чужой голос:

— Дальше вы не пройдете.

Тсуна открыл глаза и, с трудом приподнявшись на локтях, посмотрел вперёд. На небольшом возвышении, окружённом снежной пеленой, стояла одинокая фигура. Невысокая девушка в красных одеждах с непроницаемым лицом. Её маленькая фигурка, казалось, была вырезана изо льда, а алые одежды резко контрастировали с белизной снега. Тсуна неуверенно взглянул на Реборна, понимая, что что-то пошло не по плану. В глазах Аркобалено не было ни удивления, ни замешательства, лишь холодная сосредоточенность, как будто он предвидел такой исход.

— Ипин, я не знал, что ты тоже здесь.

Ипин медленно повернула голову в их сторону, её лицо оставалось бесстрастным, как у фарфоровой куклы, но в глазах мелькнула искра узнавания.

— Реборн, — произнесла она тихим и мелодичным голосом, в котором чувствовалась стальная решимость, словно шёлк, обернутый вокруг клинка. — Я не могу пропустить вас.

И прежде чем Тсуна успел что-то сказать, перед его носом воткнулся остро заточенный клинок.

Chapter 10 Chapter Text

Клинок вонзился в снег, подняв фонтан ледяной крошки. Лезвие сияло странным голубоватым светом, словно было выковано из самого горного льда, холодное и смертоносное. Тсуна замер, чувствуя, как холод от оружия смешивается с леденящим ветром, обжигающим щёки прикосновением смерти. Интуиция взвыла в его голове, как раненый зверь, рисуя десятки траекторий возможных атак — Ипин двигалась быстрее, чем он успевал моргнуть, словно призрак, скользящий по поверхности льда.

Страх сковал его конечности, но инстинкт самосохранения взял верх. Тсуна отпрыгнул назад, инстинктивно пытаясь вызвать пламя Посмертной воли, но на лбу лишь пульсировала точка — мёртвая тишина. «Здесь оно не работает», — вспомнил он слова Реборна, и сердце сжалось в ледяной комок. Он безоружен.

Ипин, словно тень, метнулась вперёд, её алые рукава слились с вихрем снега, превратившись в размытое пятно, подобно кровавому зареву заката. Она двигалась бесшумно и стремительно, точно сама природа, явившаяся, чтобы покарать его за дерзость. Взмах клинка — и в воздухе просвистел смертоносный ветер. Тсуна инстинктивно пригнулся, чувствуя, как лезвие рассекает воздух в миллиметре от его лица. Время замедлилось, позволяя ему увидеть каждую снежинку, кружащуюся в вихре, каждое движение пальцев Ипин, сжимающих рукоять клинка.

— Ты выросла, — Реборн сделал шаг вперёд, заслоняя Тсуну собой. — Но твои манеры всё так же ужасны. Это Фонг научил тебя бросать ножики в гостей?

— Вы не гости. — Голос Ипин звенел, как колокольчик, но снег вокруг её ног начал таять, образуя причудливые узоры. Воздух дрожал от сконцентрированной энергии. — Храм Спящего Дракона закрыт для тех, кто ищет силы. Особенно для него.

Её взгляд скользнул по Тсуне, и он почувствовал, будто рентгеновский луч пронзил его насквозь, обнажая каждую трещинку в душе.

— Ты… ты ошиблась, — выдохнул Тсуна, выглядывая из-за плеча Аркобалено. — Мы пришли не за силой.

— Ложь. — Из-под алого рукава выглянули лезвия десятка ножей. — Я вижу тень Вонголы в твоём сердце. Ты принесёшь разрушение.

Реборн рассмеялся — резко, цинично, заставляя Ипин нахмурить бровь.

— Какого черта, Реборн?! — вырвалось у Тсуны, но он тут же стиснул зубы. Мужчина уже стоял в стороне, прислонившись к скале, покрытой тонкой корочкой льда, и вздохнул, словно ему нужно было объяснять очевидное.

— Сражайся, — бросил Реборн, закуривая сигару, наблюдая краем глаза, как дым смешивался с паром от дыхания. — Умрешь — я позабочусь о твоем трупе. Выживешь — станешь сильнее.

Ипин шагнула вперёд, её движения напоминали танец — плавные, но смертоносные. Теперь не было видно никаких клинков, только сжатые кулаки и лёгкость, с которой она переходила от стойки к стойке, точно вода, обтекающая камень. В каждом движении чувствовалась смертоносная грация, отточенная до совершенства. Никаких лишних движений — только точность и сила.

Снег хрустел под её босыми ногами, но она, казалось, не чувствовала холода. Её лицо оставалось бесстрастным, словно маска, скрывающая истинные намерения. Она была воплощением спокойствия перед бурей.

Снег под ногами Тсуны тоже заскрипел — он слишком долго стоял на одном месте и мог провалиться вниз, если слой снега под ним окажется слишком тонким. Тсуна, не сводя взгляда с алого пятна в этом белом хаосе, осторожно шагнул в сторону, пытаясь сохранить равновесие и не выдать своих намерений. Каждый шаг отдавался болезненным уколом в мышцах, напоминая о недавнем восхождении. Он должен быть внимателен, собран и готов к любой атаке. Цена ошибки — его жизнь.

— Ты недостоин силы, — зазвучали голоса со всех сторон. — Твоя душа — хаос, который поглотит мир.

— Хаос можно обернуть щитом! — крикнул он и на мгновение отвлёкся, чтобы снять рюкзак и бросить в сторону Реборна. Лишний вес замедлял его движения.

— Покажи мне, как ты сможешь защищаться без своего пламени, — её голос прозвучал ледяной мелодией.

Тсуна сглотнул, принимая боевую стойку. Интуиция подсказывала: атака придёт слева. Он едва успел поднять руку и заблокировать удар, который мог сломать ребро. Ипин вихрем кружилась вокруг него, удары сыпались градом — в живот, в плечо, по бёдрам. Каждый раз он едва успевал уклоняться, чувствуя, как ветер от её кулаков обжигает кожу.

— Ты медленный, — заметила она, резко сменив ритм. Её нога взметнулась вверх, целясь в висок.

Тсуна пригнулся, почувствовав, как волосы шевелятся от удара. Её стиль — как вода, понял он. Жёсткая, но текучая. Нельзя дать ей захватить инициативу в поединке, иначе он не сможет выиграть. Тсуна контратаковал, пытаясь поймать её запястье, но Ипин ускользнула, сделав сальто назад. Снег под её ногами взметнулся в воздух, превратившись в слепящую завесу. Он зажмурился, но интуиция уже вела его вправо — туда, где её кулак мог пробить грудную клетку.

— Неплохо, — она отскочила, улыбнувшись впервые. — Но недостаточно.

Реборн стоял на узком уступе, сигарета, зажатая между пальцев в чёрной перчатке, дымилась густыми клубами, тая в ледяном воздухе. Взгляд, скрытый за стёклами темных очков, неотрывно следил за двумя вспышками синего и красного: Тсуна метался в попытках парировать атаки Ипин, а ее удары напоминали удары хлыста — резкие, точные, безжалостные.

— Медлительный… — пробормотал он сквозь зубы, сжимая сигарету так, что пепел осыпался на снег.

Правая рука небрежно свисала вдоль тела, пальцы барабанили по рукояти пистолета на поясе — ритмично, словно отсчитывая секунды до неизбежного. Ветер трепал воротник расстегнутой куртки, но тело оставалось неподвижным — лишь мышцы предплечья слегка напряглись, когда Ипин, сделав сальто, вогнала Тсуну в снег ударом пятки.

— Пора, — выдохнул Реборн, и в его голосе прозвучало нечто среднее между раздражением и азартом.

Пистолет скользнул из кобуры с отточенным шепотом металла. Он не стал прицеливаться — вместо этого поднял ствол под углом, туда, где трещина в скале над входом в пещеру была припорошена свежим снегом. Идеальная мишень. Палец лёг на спусковой крючок с привычной нежностью убийцы, знающего своё ремесло.

— Хватит прелюдий, — усмехнулся он, и выстрел разорвал тишину.

Отголосок выстрела, эхом разнесшийся по горам, смешался с тревожным треском ломающегося льда. На мгновение всё замерло — даже Ипин остановилась, грациозно повернув голову к скале. Грохот, словно рёв пробудившегося титана, покатился по склону, нарастая с каждой секундой. Снежная шапка над пещерой сдвинулась, медленно, неотвратимо обрушилась вниз белой волной, поглощая всё на своём пути. Интуиция завопила об опасности, ударив по всем чувствам разом разрядом тока, и Тсуна обернулся, застыв в ужасе, не в силах оторвать взгляд от надвигающейся стены смерти. Реборн наблюдал за хаотичным движением снежной массы, за тем, как лед трескается, обнажая темную трещину в скале, и уголок его рта дернулся в подобии улыбки, холодной и расчётливой. В его взгляде не было ни капли сочувствия, лишь безжалостный прагматизм.

— Не ной, — бросил он в сторону Тсуны, едва различимого в снежном хаосе, словно это была обычная тренировка, а не настоящая катастрофа, прежде чем прыгнуть вниз, к расщелине, где зиял чёрный провал пещеры, словно пасть древнего чудовища, готового поглотить их целиком, и схватил Тсуну за шиворот, швыряя его к едва заметному входу в скалу.

Ипин размытой тенью метнулась следом, стремительно и бесшумно, как хищник, преследующий свою добычу. Все трое рухнули в темноту пещеры, когда тонны снега завалили выход, погребая под собой свет снаружи и отрезая любую возможность спасения.

Тсуна откашлялся, выплюнув снег, забившийся в рот и нос. В голове звенело, а тело ныло от удара о землю. Реборн включил фонарь и осветил стены, покрытые древними фресками с изображением вихрей пламени, переплетающихся между собой и образующих радугу. Ипин застыла в нескольких шагах от него, но, кажется, больше не собиралась нападать. Между ее бровей залегла едва заметная тень раздражения, ничуть не испортившая ее красивое лицо.

— Вы использовали меня, — сказала она, смерив Реборна неодобрительным взглядом. — Чтобы разбудить Фонга.

— Лавина — лучший ключ к запечатанным дверям. — Аркобалено усмехнулся, поправляя шляпу. — А ты… — он кивнул на Тсуну, — неплохо держался.

Тсуна хотел возмутиться, высказать все, что он думает о безрассудстве Реборна, о его непредсказуемости, о том, что его жизнь снова оказалась под угрозой, но его прервал странный нарастающий гул. Воздух в пещере закружился, образуя воронку, в которой плясали снежинки, принесенные с вершины.

С каждым мгновением вихрь становился всё сильнее и плотнее, искрясь и переливаясь различными оттенками серого и белого. Из самого центра этого хаотичного танца возникла фигура. Женщина, облачённая в струящиеся одежды, сотканные из самого ветра, которые то развевались, то облегали её тело, создавая иллюзию постоянного движения.

Ее волосы, длиной до пояса, свободно падали на плечи, а лицо, скрытое вуалью, оставляло лишь смутное представление о чертах. От нее исходило ощущение невероятной силы, древней и могущественной, как сама гора. Она парила над землей, не касаясь ее, божество, явившееся в этот затерянный мир. Ее появление было неожиданным и пугающим, еще больше усложняя и без того непростую ситуацию.

— Ты не сражался, чтобы убить, —прозвучал её голос, эхом отражаясь от стен пещеры.— Ты сражался, чтобы защитить. Но здесь ты не найдёшь то, что ищешь, Небеса Три-ни-сетте.

– Кто вы? — Тсуна почувствовал нарастающую тревогу, предчувствуя, что это лишь начало новых испытаний. — Что значит «я не найду здесь то, что ищу»?

— Я жрица Храма Спящего Дракона, — губы женщины оставались неподвижны, но ее голос проникал в сознание каждого. Ипин молча опустила голову вниз и сжала рукава кимоно тонкими пальцами. — Люди называют меня Хроме, но это имя не принадлежит мне. У меня нет имени, я лишь воля, заточенная в сердце храма.

— Где Фонг? — вмешался Реборн и, как и раньше, закрыл Тсуну своей спиной, готовый в любой момент защитить его. Его голос был спокойным и уверенным, но в нём чувствовалась стальная решимость.

— Фонг спит, — женщина посмотрела на него, но ее взгляд словно прошел сквозь, не задержавшись ни на мгновение. — Его разум заточен в вечности, вы не сможете его разбудить.

— Он жив, — Реборн окинул женщину пристальным взглядом и усмехнулся, разглядев что-то, ускользнувшее от других. — Нам нужна пустышка Урагана. Отдай ее, и мы уйдем.

— Пустышка подпитывает жизненную силу Фонга, я не могу отдать ее, — ответила женщина, и ее голос, несмотря на мягкость, звучал непреклонно.

Тсуна громко выдохнул и стиснул зубы до боли, чувствуя, как надежда тает, словно снег. Неужели все их усилия были напрасны? Неужели они не смогут забрать пустышку, а весь путь сюда был бесполезен? Тсуна чувствовал себя беспомощным юнцом, не понимая, что происходит, не зная, что делать дальше. Он был Небесами Три-ни-сетте, боссом Сперанцы, вел за собой людей и не сдавался до последнего, но сейчас все это отошло на задний план под давлением безысходности, а он ощущал себя обычным школьником, случайно попавшим в эту ужасную шутку.

Ипин молчала, Тсуна не мог понять, что у нее на уме. Была ли она их врагом или союзником Служила ли она этому храму или преследовала свои цели? В голове царил хаос — слишком много вопросов и слишком мало ответов. Но одно он знал наверняка: он не сдастся. Он должен найти способ получить пустышку Урагана, даже если ему придётся рискнуть всем и даже собственной жизнью. Слишком многое осталось позади, слишком многое зависело от него, и у Тсуны не было права сдаваться сейчас.

— Нам нужна эта пустышка, — твердо сказал он и вышел из-за спины Реборна, становясь плечом к плечу с ним, — должен быть способ разбудить Фонга.

Хроме повернулась к нему, и теперь в ее взгляде можно было различить нечто большее, чем просто отстраненность — сожаление и едва заметную боль. Ее лицо, скрытое вуалью, оставалось непроницаемым, но слова Тсуны, казалось, задели ее за живое.

— Вы не понимаете… — начала она, но тут же оборвала себя, словно не в силах продолжать.

— Мы понимаем, — твёрдо ответил Реборн, перебив ее. — Фонг — ваш долг. Сохранить равновесие — наш. Это не ваша война.

— Но пустышка… — Хроме запнулась, словно сомневаясь в правильности своих действий. — Вы не можете забрать ее.

— Мы найдём выход, — решительно заявил Тсуна. — Мы найдём способ и разбудить Фонга, и вернуть пустышку.

Тсуна посмотрел на Ипин, ожидая её реакции. Она молчала, но её взгляд выражал неприкрытую тревогу. Похоже, она знала больше, чем хотела показать. Реборн шагнул вперёд, готовясь к бою, но остановился, почувствовав перемену в атмосфере. Хроме застыла, её взгляд устремился куда-то вглубь пещеры. Спустя мгновение она произнесла, словно обращаясь к чему-то невидимому:

— Если вы настаиваете… Вы должны пройти испытание. — В голосе Хроме звучала обречённость, как будто она смирилась с неизбежным.

— Или я просто убью тебя и заберу пустышку, — Реборн медленно поднял пистолет, ствол направлен не на Хроме, а в потолок пещеры, где свисали хрупкие ледяные сталактиты. Его голос прозвучал спокойно, как перед бурей:

— Жизнь старика — цена за пустышку. Приемлемо.

— Нет! — Тсуна шагнул между ними, пламя вспыхнуло на лбу, но тут же погасло, подавленное аурой пещеры. — Есть другой путь. Ипин, ты же знаешь, как его разбудить!

Девушка вздрогнула, её пальцы вцепились в алые рукава, она посмотрела на жрицу, и впервые в её взгляде мелькнуло что-то человеческое — боль.

— Она пыталась, — прозвучало эхом. — Семьдесят лет её душа бродила в его снах, как тень. Но даже любовь не может сломать проклятие.

Реборн щёлкнул затвором, и ледяной осколок рухнул в метре от Ипин, заставив её отпрянуть:

— Сантименты — роскошь для мёртвых. Выбирай, Тсуна: Пустышка или его жизнь.

Тсуна сжал кулаки, чувствуя, как интуиция бьётся в висках, рисуя образы: Фонг, прикованный к трону из льда, его разум, опутанный чёрными нитями… Ипин, бросающуюся в пропасть снов снова и снова, чтобы достать хоть осколок его души, жертвуя собой ради него.

— Я пройду испытание, — заявил он, поворачиваясь к Хроме. — Отведи меня к нему.

В его голосе не было страха, только твёрдая решимость. Он был готов принять любой вызов, рискнуть всем, чтобы найти решение. Тсуна был Небесами Три-ни-сетте, и он не собирался отступать перед лицом опасности, он должен был спасти Фонга, должен был спасти своих друзей. И он сделает это, во что бы то ни стало.

— Это будет нелегко, — предупредила она, отводя взгляд. — Путь ко сну тернист и полон опасностей.

Она повернулась и, не говоря ни слова, двинулась вглубь пещеры, туда, где сгущался мрак, скрывая неведомое. Тсуна посмотрел на Реборна в поисках поддержки, Аркобалено кивнул в ответ, в его глазах читалась сдержанная гордость.

— Будь осторожен, — прорычал он. — И помни, что ты — Небо.

Тсуна кивнул, чувствуя, как слова Реборна наполняют его силой, развернулся и последовал за Хроме, готовый ко всему. Ипин осталась стоять на месте, неподвижная, как статуя. Ее взгляд был прикован к удаляющейся фигуре Тсуны, и в нем читались тревога и надежда.

Не зная, что ждёт его впереди, Тсунаеши был готов к этому. Он должен был разбудить Фонга, и он сделает это, чего бы это ни стоило.

Вместе с Хроме он погрузился во тьму, оставив Реборна и Ипин позади. Запах сырости и земли становился всё сильнее, а тишина — давящей. Шаг за шагом они продвигались вглубь пещеры, в самое сердце спящего храма. Туда, где его ждёт испытание. На бугристых стенах виднелись сюжеты, связанные одной историей, вырезанные в камне рукой древнего мастера. Семь фигур, изображённых в разных стилях и одеяниях, поднимались в гору, каждый со своим оружием и символом. Они преодолевали препятствия, сражались с чудовищами, но все были объединены одной целью — встретиться с человеком, который скрывал лицо за маской, а его одеяние развевалось на ветру.

Тсуна чувствовал на себе их взгляды, словно сами камни были живыми и наблюдали за ним, будто он оказался в зале оживших портретов. Под ногами чувствовалась холодная влажная земля, пропитанная вековыми тайнами и секретами. Он не знал, куда они идут и что ждёт его впереди, но эти рисунки притягивали внимание, словно магнит. Хроме шла впереди, не оглядываясь, уверенно и бесшумно, словно призрак, ведущий его в мир теней, но сейчас даже она казалась встревоженной.

— Что это за рисунки? — хриплым от долгого молчания голосом спросил Тсуна, нарушив звенящую тишину пещеры.

— Это история возникновения Аркобалено, — тихо вторил ему голос Хроме, отражаясь от стен, словно эхо далёкого прошлого.

Тсуна внимательно рассмотрел каждый рисунок, движимый банальным любопытством, разгоревшимся вопреки страху и тревоге. Он мало что слышал об Аркобалено, в основном только об их нечеловеческой силе и способностях, об их роли сильнейших людей и хранителей пустышек, но ничего не знал об их появлении, о том, как они стали такими, какие есть. На первой фреске были изображены семь разных воинов, каждый из которых представлял свой вид боя. Фехтовальщик в доспехах, лучник с колчаном стрел за спиной, женщина с веером в руках, мастер боевых искусств, мужчина с чёрным зонтом, метатель игл и самурай с двумя катанами. Каждый из них чем-то отличался от других, но в глазах каждого читалась твёрдая вера. На второй фреске они столкнулись с чудовищами, охраняющими пути к вершине, у каждого из них был свой враг, олицетворяющий их потаённые страхи, которых они были вынуждены победить. На третьей фреске семь воинов преклонили колени перед человеком в маске. Он протягивал им маленькие светящиеся шары, каждый своего цвета. На их лицах было смирение и в то же время готовность. На четвёртой фреске воины лежали на земле без сил, но всё ещё живые. На пятой фреске все семь воинов превратились в маленьких детей с глазами, полными ужаса и отчаяния. История в камне обрывалась. Тсуна не мог понять, что произошло дальше, но чувствовал, как сжимается его сердце от предчувствия чего-то ужасного.

Наконец они вышли в просторный зал, где царила кромешная тьма. Хроме остановилась, и Тсуна почувствовал, как сгущается энергия вокруг, словно перед бурей.

— Здесь начинается испытание, — раздался её голос, эхом отражаясь от стен зала. — Ты должен найти путь к Фонгу. Но помни: сон — это лабиринт, полный иллюзий и опасностей. Доверься своей интуиции и не поддавайся страху.

Хроме подняла руку, и в её ладони вспыхнул слабый огонёк, осветивший небольшую часть зала. Тсуна увидел перед собой огромный каменный портал, окутанный туманом.

— Войдя, ты окажешься в мире снов, — сказала Хроме. — Но помни: выход есть только один. Выбери неверный путь — и ты останешься там навсегда.

Она протянула ему горящий огонек.

— Это поможет тебе ориентироваться там, — Тсуна взял огонёк, ощущая, как тепло перетекает в его ладонь. — Но не рассчитывай на него слишком сильно. В мире снов все обманчиво.

— Удачи, — прошептала она и отступила в тень.

Тсуна повернулся к порталу, чувствуя, как колотится сердце. Он глубоко вздохнул, собираясь с силами и, сжимая огонёк в руке, сделал первый шаг и вошёл в портал, исчезнув в тумане. Мир вокруг него взорвался красками и звуками, а затем погас, погрузив его в полную темноту. Только тёплый свет огонька напоминал ему о том, что он ещё жив.

Туман сомкнулся вокруг, как живая ткань, окутывая его тело холодом и влагой, словно он погружался в ледяную воду. Воздух звенел тишиной, нарушаемой лишь эхом его шагов, которые то глухо отдавались в каменных коридорах, возникающих из ниоткуда, то растворялись в пустоте, словно его ноги касались лишь пустого пространства. Огонёк в его ладони дрожал, плясал, отбрасывая неровные блики на стены, которых не существовало, — пространство изгибалось, перетекало, не желая подчиняться законам реальности, точно калейдоскоп разбитого мира.

В одно мгновение под ногами раскинулся ледяной пол, гладкий и скользкий, как поверхность замерзшего озера. По нему бежали тонкие трещины, словно паутина, скрывающая бездну. Сквозь эти разломы виднелись звёзды, холодные и далёкие, мерцающие бриллианты на бархате бесконечности, как обещание вечной зимы, как напоминание об одиночестве и отчуждении.

А в другое мгновение он уже ступал по воде, прохладной и зыбкой, каждый его шаг порождал рябь, расходящуюся кругами и превращающуюся в сложную паутину светящихся рун, мерцающих золотым светом. Эти руны шептали на забытом языке, повествуя о тайнах и пророчествах, о силе и слабости.

Мир снов играл с его чувствами, искусно манипулируя реальностью, испытывая его волю и разум. Он пытался понять, что реально, а что — лишь иллюзия, но всё было зыбким и изменчивым.

Из тумана, словно вызванный его страхами и воспоминаниями, возник дом — его дом, но искажённый, будто увиденный в кривом зеркале, вывернутый наизнанку. Стены покрыты трещинами, глубокими и зияющими, сеткой шрамов расползающимися, напоминающими о боли и утратах, о невысказанных обидах и несбывшихся мечтах. Окна забиты досками, грубыми и тёмными, скрывающими внутренний мрак от внешнего мира, заточающими все страхи и кошмары, живущие внутри.

На крыльце, словно призрак из прошлого, словно его собственное отражение, сидел маленький Тсуна, обхватив руками колени. Его фигурка казалась съёжившейся и беззащитной, маленькой точкой в огромном и враждебном мире. В его позе читались страх и отчаяние, безмолвный крик о помощи, затерянный в пучине сновидений. Этот мальчик был его отражением, его слабостью, его самым большим страхом.

— Останься здесь, — прошептал мальчик, поднимая лицо с пустыми глазницами и чёрными провалами вместо них. Его голос был слабым и дрожащим, но в нём слышалась отчаянная мольба. — На улице страшно. Пожалуйста, останься.

Тсуна замер, парализованный страхом и жалостью. Сердце сжалось, словно в ледяном кулаке, но интуиция вонзилась в висок раскаленной иглой, прожигая его сознание: «Беги! Это ложь! Не верь ему!»

— Я не могу, — ответил он, сжимая огонёк в ладони, пытаясь удержать частичку реальности, и шагнул в дверь.

Дом рассыпался, как карточный домик, погребая под обломками воспоминания и страхи маленького Тсуны с пустыми глазницами. Он сделал правильный выбор. Но что ждёт его дальше?

Пространство вокруг Тсуны вздыбилось, словно извиваясь в агонии, а затем выбросило его на знакомый, но искажённый до неузнаваемости школьный двор. Солнце, слепящее и неестественно яркое, заливало всё вокруг искажённым светом. Одноклассники, чьи лица расплывались и менялись, как в кривом зеркале, смеялись, указывая на него. Их смех, который когда-то казался обычным, теперь звучал как скрежет металла, резкий и болезненный, проникающий прямо в мозг.

Хаято, его верный друг и правая рука, махал ему с крыши здания, которое под воздействием неведомой силы, медленно превращалось в песок, рассыпаясь на глазах. Его голос, пронзительный и тревожный, прорезал этот хаос:

— Поймай меня!

Хаято шагнул в пустоту, падая вниз. Тсуна бросился вперёд, инстинктивно пытаясь спасти друга, но его пальцы схватили лишь разреженный воздух. Земля ушла из-под ног, и он провалился в бездну, холодную и глубокую. Вокруг него кружились образы, искажённые лица и обрывки звуков, заставляющие его сердце биться в бешеном ритме. На дне этой бездны, в самом центре кошмара, его ждал Реборн, мрачный и непреклонный, с пистолетом у виска спящего Фонга.

— Выбирай: его жизнь или твоя наивность? — раздался холодный голос Реборна, эхом отдаваясь в голове Тсуны.

Два варианта — оба невыносимые. Он должен был сделать выбор, который мог стоить ему всего.

— Ни то, ни другое! — выдохнул Тсуна, собравшись с духом, и бездна, поняв отказ, выплюнула его на узкий мост, натянутый над непроглядной пропастью, кишащей тенями.

Мост был стеклянным, прозрачным и хрупким, отражающим искажённые образы его страхов. Под ним клубились тени с когтями, тянущимися к нему и нашептывающим самые потаённые кошмары. Огонёк, его единственный проводник в этом мире, погас, погрузив пространство во тьму.

— Доверься себе, — вспомнил он слова Хроме, прозвучавшие как тихий шепот надежды.

Собравшись с духом, Тсуна шагнул вперёд с закрытыми глазами, доверившись лишь своей интуиции, тому внутреннему голосу, который всегда подсказывал ему верное решение. Стекло под его ногами, казавшееся таким хрупким, неожиданно затвердело, выдержав его вес, словно признавая его силу и решимость.

Огонёк вспыхнул вновь, разгоняя мрак и выхватывая из темноты дверь, выкованную из металла и обвитую колючими шипами, предупреждающими о грядущей боли. За ней простирался бесконечный зал, стены которого были сплошь увешаны зеркалами разных форм и размеров. В каждом отражении был он, Тсуна, но другой, незнакомый, словно осколки разных жизней, которые могли бы быть, но никогда не станут реальностью.

В первом зеркале он стоял в величественном плаще Вонголы, с глазами, пылающими, как угли, от которых исходил нечеловеческий жар. Под его ногами простирались руины некогда процветающего города, а на лице не было и тени сожаления. Он был воплощением силы и разрушения, тираном, поправшим всё человеческое.

Во втором зеркале он увидел старика с седыми волосами, сидящего в пустой комнате, освещённой лишь тусклым светом одинокой лампы. Его лицо было испещрено морщинами, полными печали и разочарования, а часы на стене шли вспять, неумолимо приближая его к смерти. Он был воплощением одиночества и бессилия, человеком, потерявшим всё.

В третьем зеркале лежал он — труп, безжизненный и неподвижный, покрытый инеем. Его лицо было скрыто под ледяной маской, а вокруг кружили вороны, словно предвестники смерти, готовые разорвать его на части. Он был воплощением гибели и забвения, жертвой жестокой судьбы.

— Выбери себя, — прозвучал голос Хроме, эхом отражаясь от зеркал, словно приглашая его принять свою судьбу.

Тсуна подошёл к четвёртому зеркалу — самому тусклому и незаметному, забытому в углу. Там стоял он, без пламени, с потухшим взглядом, с ободранными костяшками пальцев и ссадинами на лице, но с упрямо сжатыми в кулаки руками. Он выглядел измученным и израненным, но в его глазах горел огонёк надежды, а в позе чувствовалась непоколебимая решимость.

— Вот кто я, — сказал он, касаясь холодной поверхности стекла. Зеркало откликнулось на его прикосновение, точно живое существо, и поглотило его, как вода, втягивая в свою глубину.

Мир снова померк, будто кто-то выключил свет, а затем рассыпался на тысячи зеркальных осколков, разлетевшихся во все стороны. Тсуна почувствовал, как его тело падает в пустоту, но падение длилось недолго. Вскоре его ноги коснулись мягкой земли, и он оказался среди цветущих вишнёвых деревьев в разгар весны. Лепестки, нежно-розовые и благоухающие, падали вверх, к чёрному небу, стремясь к звёздам, а не к земле.

Под самым большим деревом с толстым стволом, покрытым морщинами времени, сидел Фонг. Он был поглощён чтением книги, на страницах которой оживали бури: волны вздымались и обрушивались с оглушительным грохотом, ветер вырывал деревья с корнем, а молнии рассекали небо.

— Ты упрям, как я в юности, — сказал Фонг, не отрываясь от книги и не поднимая глаз. Его голос был спокойным и ровным, но в нём чувствовалась усталость. — Но ты ошибся дверью. Этот сон не твой.

— Я пришёл за тобой, — Тсуна шагнул к нему, не обращая внимания на его слова, но корни вишнёвого дерева выскользнули из земли и оплели ноги, удерживая на месте.

— Зачем? — спросил Фонг, наконец подняв взгляд. Его глаза были пустыми и отстранёнными. — Здесь тихо. Здесь нет бремени мира. Здесь нет боли и страданий.

Тсуна рванулся вперёд, разрывая путы, чувствуя, как корни сжимают его ноги, причиняя боль.

— Мир погибнет без тебя! — закричал он, отчаянно пытаясь достучаться до его сознания, но ни тень эмоций не дрогнула на красивом лице. Тогда Тсуна попробовал иначе:

— Ипин ждет! Она жертвует собой ради тебя!

Фонг вздрогнул, словно от удара. Вишневые деревья мгновенно засохли, утратив всю свою красоту и жизненную силу, лепестки превратились в пепел, падающий на землю слезами некогда могучей стихии.

— Ложь… — прошептал он, но в его глазах впервые за всё это время мелькнул страх, сомнение, пробивающееся сквозь пелену сна. — Ипин лучше без меня, она должна жить дальше.

— Все эти семьдесят лет она живет только ради того, чтобы спасти тебя! — Воспользовавшись замешательством, Тсуна схватил его за руку и крепко сжал, заглядывая в глаза. — День за днем она ищет возможность вытащить тебя из этого мира.

— Ты лжешь, — Фонг вырвал руку и в неверии затряс головой. — Она уже давно должна была умереть!

— Она заперла себя в Храме Спящего Дракона и ищет возможность снять с тебя проклятие, — Тсуна упрямо поджал губы, не желая так просто опустить руки и сдаться. — Ты должен вернуться хотя бы ради нее.

— Я не могу, — Фонг вдруг опустил голову, его плечи поникли, а длинные волосы закрыли лицо, скрывая следы внутренней борьбы, — если я уйду, демоны проникнут в наш мир и уничтожат его.

— Все демоны у тебя в голове, — Тсуна мягко коснулся плеча Фонга и сжал, — я помогу тебе, поверь мне. Пожалуйста.

— Мы погибнем здесь.

— Нет! — уверенно заявил Тсуна и сжал его плечо крепче. — я вытащу тебя отсюда, даже если мне придется пожертвовать своей жизнью.

Фонг вскинул на Тсуну растерянный взгляд, не понимая, почему этот незнакомец готов заплатить самую высшую цену ради его спасения.

— Зачем? — прошептал Фонг, и в его голосе звучала искренняя растерянность. — Я не достоин такой жертвы. Оставь меня здесь, спаси себя.

Тсуна покачал головой, его взгляд был полон сочувствия и понимания. Он видел не только Аркобалено, но и человека, измученного страхом и чувством вины.

— Ты достоин, — ответил Тсуна, и его голос звучал твёрдо и убедительно. — Ты нужен своим друзьям, ты нужен Ипин. Я не брошу тебя. Это мой долг.

Он не знал, откуда в нём взялась такая уверенность. Возможно, это была сила его пламени, возможно, это была вера в своих друзей. Но одно Тсуна знал точно: он не отступит. Он спасёт Фонга, чего бы это ни стоило.

С этими словами он потянул Фонга за собой, и мир взорвался ослепительным светом, разорвав тьму и хаос, окутывавшие их. Они погрузились в хаос фрагментов воспоминаний, словно провалившись в калейдоскоп чужих снов, в котором прошлое и настоящее смешались, а эмоции выплеснулись наружу во всей своей первозданной силе. Взгляд Тсуны метался между отрывками, как птица, запертая в клетке. Фонг, ещё юноша, с лицом, искажённым горем и яростью, теряет своего лучшего друга в бездне ущелья, становясь свидетелем его гибели, его безвременного ухода. Его тело содрогается от боли, а в глазах пляшет огонь мести.

Следующее видение, словно болезненный укол, показывает Фонга с учениками, среди которых застенчиво выглядывает маленькая Ипин. Девочка усердно, но неуклюже, выполняет боевые элементы в ожидании похвалы от учителя, но он лишь треплет ее по волосам и уходит — к более способным.

А затем — Фонг-старик, одинокий и усталый, запирающий себя во льдах, зная, что это единственный способ уберечь мир от демонов, наводнивших его душу. Его глаза полны печали и самопожертвования, но в них нет страха, лишь смирение.

Эти видения обрушились на Тсуну ледяным дождем, раскрывая всю боль, страх и самоотверженность, которые Фонг скрывал за маской спокойствия.

И в самом последнем кадре, когда видения начали рассеиваться, словно мираж, появился он сам, протягивая Фонгу огонёк, который был для него символом надежды, напоминанием о жизни. Огонёк вспыхнул ярким пламенем, сжигая все нити страха, опутывающие разум Фонга, вырывая его из плена кошмара и освобождая от оков прошлого, открывая ему путь к новой жизни.

Chapter 11 Chapter Text

Как только Тсуна скрылся в темноте пещеры, Реборн медленно повернулся к Ипин. Его тень, удлинённая мерцанием льда на стенах, накрыла девушку, словно хищник, загнавший добычу в угол. Она сжалась под ним, отвела свой, вызывая тихий смешок, и обхватила плечи руками в защитном жесте. Боялась. И правильно делала, Реборн был не в восторге от ее выходки и сдерживать недовольство не желал. Девочка содрогнулась под давлением пламени, схватилась за горло, издавая задушенные хрипы, задыхаясь от невысказанных слов и переполняющих её эмоций. Её тело обмякло, ноги подкосились от слабости, и она упала на колени, словно сломанная кукла, потерявшая нить, связывающую её с жизнью.

— Ты думала, я не замечу? — голос Реборна был тихим, почти ласковым, но каждое слово прожигало кожу кислотой, оставляя уродливые кровоточащие шрамы, невидимые, но от этого ещё более болезненные. Его тень, отбрасываемая пляшущим пламенем факелов, изгибалась на стене, принимая причудливые формы, превращаясь в нечто с когтями и оскалом, в воплощение ночного кошмара.

Ипин попыталась отползти, инстинктивно стремясь вырваться из его власти, но пламя Солнца уже обвило её запястья, сковывая движения и лишая свободы. Оно обжигало кожу, проникая в вены и отравляя каждую клеточку тела.

— Он не должен забирать пустышку, — прохрипела Ипин, опираясь ослабевшими ладонями о пол и упрямо пытаясь подняться, выпрямиться, но лишь зашлась в приступе громкого кашля, выворачивающего её наизнанку, и выхаркнула густую кровь на девственно чистый снег. — Тогда Учи…тель не умрет. Если он отдаст пустышку, проклятие сработает, и…

— Фонг и так не умрет, дура, — перебил ее Реборн, теряя остатки терпения. Он присел перед ней на корточки, схватил за тонкие волосы на затылке, причиняя острую боль, и резко дернул ее голову вверх, заставляя посмотреть ему в глаза. В его взгляде читалось лишь безжалостное безразличие.

Ипин молчала, стиснув зубы и сдерживая стоны. Она смотрела на Реборна полными страха глазами, но в них читалась упрямая решимость молчать до последнего.

— Ты знаешь, что будет, если Фонг останется здесь навсегда? — спросил он, глядя на нее сверху вниз. — Этот сон поглотит его разум, его личность исчезнет, и он станет лишь оболочкой, марионеткой в руках этого проклятого места. Ты этого хочешь?

Ипин снова попыталась подняться, но ноги не слушались её. Она протянула руку к Реборну, прося о помощи.

— Пожалуйста… — прохрипела она, — не забирайте пустышку…

Он поднял ногу и резко наступил на ее руку, ломая кости. Девушка закричала от боли, но Реборн не обратил на это внимания. В его глазах не было ни гнева, ни ярости — только холодный расчёт, как у хирурга, вскрывающего опухоль.

— Фонг и так разлагается заживо, — произнёс он, почти ласково. — Его «бессмертие» — гниение в замедленной съёмке. Ты же продлеваешь агонию.

Ипин дёрнулась, словно от удара, и прижала сломанную руку к груди. В ее глазах не было боли, только океан сожаления и страха. И совсем немного — вины.

— Вы… не понимаете… — она выплюнула сгусток крови на снег. — Пустышка — это он. Заберите её — и он рассыплется в прах…

Реборн медленно вытер ее щёку от крови, почти ласково, точно как с неразумным ребенком. Пламя вокруг её руки вспыхнуло ярче, и Ипин закричала — коротко, глухо, как загнанный зверь.

— Бред, — отрезал Реборн, бесстрастно наблюдая, как кости запястья срастаются под неправильным углом. — Аркобалено не срастаются с пустышками.

— Она… единственное, что осталось… от него настоящего… — её голос дрожал от боли. — Семьдесят лет я пыталась вытащить его из сна, но у меня не вышло. У него… тоже ничего не получится. Они оба погибнут там.

Реборн замер. Пламя дрогнуло, ослабив хватку на долю секунды, но этого хватило, чтобы Ипин рванулась в сторону, отрезав волосы, зажатые в его кулаке, острой сосулькой. Она скатилась к стене, оставляя за собой кровавый след, и прижалась спиной к шершавому льду, тяжело дыша.

— Ты слишком плохо знаешь Тсуну, — В его глазах мелькнуло нечто — раздражение? Разочарование? — прежде чем он развернулся к пещере, где исчез Тсуна, и усмехнулся. — Если кто-то и сможет спасти Фонга, то только он.

Ипин, прижимаясь к камням, наблюдала, как он растворяется в темноте. Вскоре гулкие шаги скрылись в глубине пещеры, где совсем недавно растворился Тсуна и жрица. Ипин осторожно прощупала сломанную кость, надавила на запястье, с тихим хрустом вставляя в правильное положение, и кинула тоскливый взгляд в темноту. Ей хотелось верить, что Аркобалено Солнца не соврал. Очень хотелось.

***

Свет проникал откуда-то сверху, преломляясь в кристаллах, и рассыпался по залу мерцающими бликами, окрашивая всё в призрачные оттенки аквамарина. Над головой свисали сталактиты, острые как клыки, с которых капала вода — но капли застывали в полёте, превращаясь в ледяные бусины, подвешенные в вечности.

В центре зала, в сердце этой ледяной вселенной, возвышалась колонна льда. Внутри неё, скованный на века, парил Фонг. Руки, безвольно раскинутые в стороны, покрывались инеем, лицо, не тронутое морщинами, юное совсем, казалось спокойным, но морщинка, пролегшая между бровями, говорила о давней боли. Лёд вокруг него не был статичен — внутри глыбы клубились микроскопические вихри, словно ураган, запертый в ловушку. Иногда они вспыхивали красным светом, отбрасывая на стены танцующие тени, похожие на драконьи силуэты.

У подножия колонны лежали заснеженные свитки и обломки ритуальных чаш — следы давних попыток Ипин докричаться до учителя. Воздух гудел низким, почти неслышным гулом, как натянутая струна, готовая лопнуть. Даже дыхание Реборна, вырываясь облачками пара, замерзало в воздухе, оседая инеем на ресницах.

— Красиво, — хмыкнул Реборн, касаясь гроба ладонью. Лёд звенел, как хрустальный колокол. — Надгробие достойное. Жаль, клиент ещё дышит.

Желтое пламя сорвалось с кончиков пальцев и заплясало по ледяной гробнице, проникая внутрь под мощным давлением, оно устремилось прямо к Фонгу. Бледная кожа медленно наливалась кровью, иней на руках таял — Реборн возвращал жизнь в оболочку, прекрасно зная, что Тсуна вернет душу.

Прикрыв глаза, он сосредоточенно гонял пламенем кровь по венам, запускал давно застывшее сердце, согревал органы, заставляя отмершие ткани регенерировать. Треснувшая кое-где кожа затягивалась, не оставляя следов, которые могли бы напомнить Фонгу о долгих десятилетиях заточения во льдах. Реборну было не интересно, как его товарищ по проклятию оказался заперт в колыбели, Реборну было плевать, почему он решил сбежать из мира живых, ставя под угрозу поддержание баланса. Система Три-ни-сетте почему-то позволила ему это, переложила часть обязанностей на оставшуюся семерку, а затем и шестерку. И Реборну, честно, было все равно — его интересовала только мутная пустышка на груди Аркобалено Урагана — она медленно оживала, подпитываемая пламенем Солнца. И если Тсуна вернется ни с чем, то Реборн просто разнесет эту колыбель и заберет пустышку.

За спиной послышался шорох многослойных одежд, рядом возникла Хроме — бледнеющая на глазах, но впервые за все время, что она была заточена стражницей Фонга на вершине Кайласа, она улыбалась.

— Твое Небо обладает храбростью тысячи львов, — она скрыла улыбку за рукавом расписного кимоно. — Нам остается только ждать.

Реборн молча отошел к стене и оперся на нее спиной, скрестил руки на груди и прикрыл глаза, погружаясь в легкую медитацию. Ждать придется долго, в этом он был уверен.

Тсуна не спешил возвращаться, но Реборн даже не допускал мысли о том, что он не вернется. Слишком многое зависело теперь от него, слишком много людей верили в него и возложили на хрупкие плечи свои надежды, зная, что он не подведет. И Реборн тоже знал — видел, как после каждой тренировки мальчишка становился сильнее, как шире расправлялись его плечи, как увереннее становился взгляд и крепче удар. Тсуна менялся, Тсуна рос и креп, оставив того самодовольного мальчишку где-то далеко позади. Реборн усмехнулся, собираясь немного повеселиться, он отдал пустышку Солнца разодетому в женские тряпки мальчишке, а теперь этот мальчишка спорил с ним, отказывался выполнять приказы и стоял на своем так, словно от этого зависела жизнь всех вокруг. Отчасти, так оно и было, и Реборн не мог не восхищаться им. Тсунаеши вырос, и едва ли с ним теперь можно провернуть то же самое, что Реборн сделал в комнате на втором этаже особняка Варии.

Воздух затрещал, разрывая пространство. Задрожали древние колья льда, грозясь обрушиться на выбеленный снегом пол. Воздух дрогнул, потяжелел и растянулся рваными линиями, за которыми зияла темнота. Реборн оттолкнулся от стены и подошел ближе к порталу как раз в тот момент, когда темнота выплюнула тело юноши. Реборн подхватил Тсуну на руки, не позволяя упасть, и помог устоять на ногах. Портал за его спиной затрещал и стремительно исчез в оглушающем хлопке. С потолка сорвалась одинокая льдина, но не успела достигнуть цели, разлетевшись на осколки при столкновении с пулей.

— Спасибо, — Тсуна хрипло выдохнул, поднимая на Реборна глаза, и вытер кровь с подбородка. Путешествие в мир грез далось ему намного сложнее, чем он ожидал.

— Получилось? — Реборн провел ладонью над лицом, залечивая пламенем мелкие царапины и лопнувшие от давление капилляры — глаза у Тсуны были воспаленными, красными, и, наблюдая за тем, как склера приобретает здоровый вид, он довольно усмехнулся.

— Да, — Тсуна глубоко выдохнул, стараясь восстановить дыхание, сил совсем не было, но он мягко надавил на плечи мужчины и отстранился, на нетвердых ногах подошел к глыбе льда и прикоснулся ладонью.

Холод прожигал кожу, но внутри, там, где должно биться сердце, бушевал миниатюрный шторм — пустышка Урагана. Вихри реагировали на прикосновение, сжимаясь вокруг фигуры Аркобалено, будто защищая его от вторжения.

— Его душа должна была вернуться, — Тсуна повернулся к жрице, и та мягко кивнула, подтверждая его догадку.

Тогда он зажег пламя, то неохотно пробиваясь через барьеры, вспыхнуло на лбу, на миг осветив всю колыбель. Тсуна прикрыл глаза от яркого света, сжал кулак и с силой ударил по стене льда. Лед задрожал, заскрипел, издавая предсмертный стон. Паутина трещин разрослась, превратившись в сеть, оплетающую всю глыбу, и с оглушительным треском лед раскололся на тысячи осколков, рассыпавшихся по полу, словно звёздная пыль.

В отражениях льда мелькали тени прошлого — Фонг, сковывающий себя в колыбель страха; Ипин, рыдающая у подножия; лавины, которые неслись к храму, но останавливались у его порога. Комната была не тюрьмой. Это был кокон. И Фонг, как гусеница в метаморфозе, ждал, чтобы его боль превратилась во что-то большее.

В центре освободившегося пространства стоял Аркобалено. Его глаза оставались закрытыми, но цвет кожи начал возвращаться к норме, на щеках появился легкий румянец. И вот его веки дрогнули, словно крылья бабочки, пробивающейся из кокона.

Медленно, мучительно медленно они разомкнул веки, открывая взору некогда ясные и проницательные, а теперь затуманенные и осоловелые глаза. В них плескалось смятение, проснувшийся человек пытался вспомнить, где он и кто он. Его взгляд блуждал по лицам его спасителей — напряженному лицу Тсуны, полному облегчения и тревоги, безразличному лицу Реборна, и застыл на жрице.

Но не успел Фонг хоть что-то осознать, как его тело пошатнулось и упало, словно кто-то невидимый перерезал веревки, на которых он до этого висел, удерживаясь в вертикальном положении. Он рухнул на пол, лишенный сил и воли к сопротивлению, как сломанная кукла.

С тихим всхлипом, полным искреннего беспокойства, Хроме бросилась к нему, склонившись над неподвижным телом. Ее тонкие дрожащие пальцы коснулись его кожи, и воздух вокруг заискрился едва заметным магическим светом. Под ее пальцами, отзываясь на нежный призыв, запели руны. Они проявились на коже Фонга, таинственные письмена, начертанные невидимыми чернилами. Руны оплетали его тело сложным узором, сетью, сотканной из тончайшего света. Они обвивались вокруг рук и ног, исчезали под одеждой, проникая в самую суть его существа. Последними рунами Хроме запечатала его глаза, оберегая от того, что могло причинить ему боль. Пока она творила это хрупкое чудо, сама Хроме стремительно растворялась в воздухе, теряя связь с материальным миром. Свет вокруг нее мерцал, искажая ее очертания, превращая ее в едва различимую дымку. Прежде чем окончательно исчезнуть, она подняла глаза и посмотрела на Тсуну. В ее взгляде, полном усталости и облегчения, читалась благодарность. На ее губах, обычно дрожащих от робости, появилась вымученная, но искренняя улыбка.

— Благодаря тебе, Небеса Три-ни-сетте, мой долг уплачен, — прошептала она тихим голосом, и её фигура окончательно растворилась в воздухе, оставив после себя лишь ощущение пустоты и выполненного долга.

Слабый, едва заметный импульс пробежал по руке Фонга, пальцы, до этого неподвижные и безжизненные, дрогнули, а затем медленно, с видимым усилием, сжались в кулак. Всего лишь незначительное движение, но в нём была надежда, подтверждение того, что душа вернулась в тело и пытается восстановить над ним контроль.

Тсуна затаил дыхание, наблюдая за Фонгом. Он чувствовал, как напряжение нарастает снова, как страх пытается просочиться в его сознание, но он отгонял его, сосредотачиваясь на едва заметных признаках жизни.

— Он приходит в себя, — Реборн нарушил повисшую тишину и успокаивающе сжал плечо Тсуны. Тсуна кивнул, не отрывая взгляда от лежащего на полу Аркобалено. Он сделал шаг вперёд, намереваясь приблизиться, но киллер удержал его.

— Не вмешивайся, — Реборн сильнее сжал плечо мальчишки. — Ему нужно время, чтобы адаптироваться.

Тсуна послушно остановился, сжимая кулаки. Он чувствовал себя беспомощным, словно сторонний наблюдатель, лишённый возможности хоть как-то помочь. Дыхание Фонга стало глубже, ровнее, под кожей проступили очертания вен, мышцы наливались силой. Процесс восстановления был медленным и мучительным, но главное, что он шёл.

Реборн стоял рядом, его присутствие ощущалось как сталь в ножнах — холодное и уверенное. Он молча наблюдал за происходящим, не отрывая взгляда от лица Фонга, словно сканируя каждую его черту, каждую перемену, происходящую с ним.

Внезапно веки Аркобалено Урагана затрепетали. Под наложенными Хроме рунами чувствовалось движение, его губы приоткрылись, он пытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь слабый, неразборчивый стон. Мужчина медленно сел, все еще не понимая, где он находится и что происходит вокруг. Он снова открыл глаза, но теперь они светились мягким красным светом, Фонг попытался встать, но тут же рухнул обратно.

— Не спеши геройствовать, — Реборн усмехнулся и разжал руку на плече мальчишки, давая ему свободу действий.

— Ре…борн? — Голос Фонга, хоть и слабый, звучал уже увереннее, чем раньше. Он узнал знакомый тон, и его глаза, за которыми все еще чувствовалась пелена усталости, сфокусировались на фигуре киллера. — Что ты здесь делаешь?

— Проходил мимо, решил навестить могилу старого друга, — Реборн пожал плечами и засунул руки в карманы, приняв привычную позу. Теперь, когда Фонг, казалось, окончательно пришёл в себя, напряжение, словно натянутая струна, лопнуло, и в воздухе повисло ощущение лёгкой недосказанности, словно все чего-то ждали.

Тсуна стоял рядом, в нескольких шагах от Фонга, не смея из-за внезапно охватившей его робости подойти к тому, кого он спас. Он неуверенно поглядывал на Реборна, ища в его взгляде одобрение или совет. Усталость, накопившаяся за время путешествия, отчётливо читалась на его лице, высасывая последние силы. Реборн хмыкнул, словно читая мысли мальчишки, и вернул руку на его плечо, мягко поглаживая большим пальцем шею сзади, успокаивая и поддерживая.

— Очень смешно, — Фонг с трудом поднялся на ноги, покачнувшись и едва удерживаясь в вертикальном положении. В его движениях чувствовалась слабость, но в глазах уже появилась прежняя уверенность. — Ничего не понимаю, — он растерянно покачал головой, пытаясь осознать произошедшее.

— Ты играл в Спящую Красавицу семьдесят лет, а он, — Реборн подтолкнул Тсуну в спину, слегка выталкивая его вперёд, — спас тебя.

Фонг удивленно посмотрел на Тсуну, словно до этого не замечал его присутствия. В его глазах промелькнуло узнавание, а затем нахлынули воспоминания. Как он, устав бороться со своими демонами, сбежал в Храм Спящего Дракона и заточил свою душу во льдах, как долгое время наслаждался покоем и тишиной, забывая о тяготах мира. Как этот юноша, полный решимости и света, ворвался в его сон, разрушив его хрупкий мир. Впустил тех самых демонов, от которых Фонг так старательно убегал, а потом, отважно и решительно, своими руками уничтожил их, вытащив его из мира грёз и вернув в реальность. Фонг мягко улыбнулся, и в этой улыбке читались благодарность, признательность и легкая грусть.

— Ты… — Фонг протянул руку Тсуне, всё ещё улыбаясь. — Спасибо. Если бы не ты, я бы так и не осмелился взглянуть в лицо своим страхам. Я обязан тебе жизнью.

— Отдай пустышку, и мы квиты, — Реборн прервал трогательный момент, усмехнувшись, и требовательно протянул руку, напоминая о первоначальной цели их миссии.

— Зачем вам пустышка Урагана? — Фонг удивленно вскинул бровь и потянулся к груди, нащупывая пальцами заветную сферу. Он без раздумий сорвал ее с шеи и отдал Реборну.

— Ты десятилетиями прятался, а мир тем временем рушился. Три-ни-сетте трещит по швам. И теперь, — он указал на Тсуну, — этот мальчишка вместо того, чтобы учиться быть боссом, носится по всему миру в поисках атрибутов системы.

Тсуна с неясным трепетом в груди взял пустышку из рук Реборна, заворожённо наблюдая за тем, как в ней бушует пламя. Она была холодной на ощупь, но внутри нее бушевало пламя, яркое и неукротимое, словно маленькая звезда, заключенная в хрустальную оболочку. Пламя пульсировало в унисон с его собственным, отзываясь на каждый удар сердца. Он чувствовал, как между ним и пустышкой возникает какая-то невидимая связь, словно он всегда был частью этой системы, и теперь она наконец вернулась к нему.

Реборн наблюдал за этим, скрестив руки на груди. В его глазах, обычно скрытых полями шляпы, мелькнула искорка удовлетворения.

— Ладно, хватит нежностей, — прервал он момент. — Нам пора. Время не ждёт.

— Постой, — Фонг окинул Тсуну робким взглядом и сделал первый шаг, направляясь к нему, — ты спас меня, теперь я обязан тебе жизнью.

— Вы уже отплатили мне этим, — Тсуна крепче сжал пустышку и улыбнулся, — мне больше ничего не нужно от Вас.

— Пустышка лишь малая часть моей благодарности, — Фонг плавно опустился на колени и взял руку Тсуны в свои, прижимая ладонь ко лбу. — Позволь мне пойти с тобой и сражать за тебя.

Тсуна перевел растерянный взгляд с Фонга на Реборна, не ожидая такого поворота событий. Он спас Фонга, потому что считал это своим долгом, потому что не мог поступить иначе, ведь от этого зависел успех его миссии. Но он никогда не думал о какой-либо награде, тем более о такой. Спасение мира от разрушения уже было наградой, а большего Тсуне и не хотелось. Лишь чтобы вся его семья и все его друзья были живы.

Реборн молча наблюдал за происходящим, но не вмешивался. Его взгляд был сосредоточен на Фонге, словно он пытался разгадать истинные мотивы его поступка.

— Фонг, — начал Тсуна, пытаясь подобрать слова. — Вы не обязаны…

— Я хочу, — перебил его Фонг, все еще прижимая руку Тсуны ко лбу. — Я хочу сражаться на твоей стороне, защищать тебя и тех, кто тебе дорог. Я устал убегать от своих страхов, устал прятаться в тени. Ты дал мне шанс начать все сначала, и я не собираюсь его упускать.

Фонг поднял глаза на Тсуну, и в его взгляде Небо увидел такую искренность и решимость, что не смог усомниться в его словах.

— Но, — Тсуна запнулся, чувствуя себя неловко, — вы только что оправились после заточения. Вам нужно время, чтобы восстановиться.

— Время — это то, чего у нас нет, — парировал Фонг, отпуская руку Тсуны и поднимаясь на ноги. — Я буду восстанавливаться рядом с тобой, сражаясь и защищая тебя. Это лучший способ вернуть свою силу и уверенность.

Тсуна снова посмотрел на Реборна, пытаясь найти в его взгляде хоть какую-то подсказку, но он слегка пожал плечами, дав понять, что решение остаётся за ним. Тсуна глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Он понимал, что Фонг не отступит, он также понимал, что иметь такого союзника, как Фонг, — большая удача. Но и чувствовал огромную ответственность за его жизнь.

— Хорошо, — наконец произнёс Тсуна. — Вы можете пойти с нами. Но вы должны пообещать мне, что будете заботиться о себе и не будете без необходимости рисковать жизнью.

На лице Фонга появилась широкая улыбка.

— Обещаю, — ответил он, и в его голосе звучала такая искренняя радость, что сердце Тсуны наполнилось теплом.

— Тогда пошли, — сказал Реборн, нарушая молчание. — У нас еще много дел.

А далеко внизу, у подножия Кайласа, первые капли дождя пробили вечную мерзлоту. Жизнь возвращалась.

***

Возвращение на базу напоминало возвращение домой после долгой войны. Ветер играл с тёмными волосами Тсуны, когда он, опираясь на плечо Реборна, спустился на полигон с вертолёта. Там уже толпились хранители: Гокудера, забинтованный с ног до головы, Рёхей с сияющей улыбкой, Хибари, прислонившийся к стене с видом вечного недовольства, и остальные. У Тсуны болела каждая клеточка тела — сказывался подъём в горы, испытания Фонга и долгий перелёт. Каждая мышца отзывалась тягучей болью при любом движении, его мутило, мир вращался перед глазами, и единственное, что спасало от позорного падения в обморок — пламя Солнца, которым Реборн подпитывал его весь полет.

Истощение пламени — заявил киллер перед тем, как уложить на ряд сидений и взять за руку, чтобы подпитывать пламенем. Фонг всю дорогу проспал — едва отойдя от долгой заморозки, он еще был физически слаб и не готов к таким долгим перелетам, Тсуна пытался уговорить его остаться ненадолго в храме, восстановиться под надзором Ипин, но Фонг наотрез отказался. Тогда Тсуна решил воздействовать на него через Реборна, но стоило только заикнуться при киллере о желании задержаться, как тот смирил его таким взглядом, что Тсуна как миленький пошел к вертолету — план, очевидно, провалился.

— Босс! — Гокудера бросился вперёд, едва не сбив Фонга с ног. — Вы живы! Мы уже думали…

— Думали, что Реборн прикончил тебя в горах, Тсуна-нии, — хмыкнул Ламбо, прячась за спиной Ямамото.

Тсуна едва успел открыть рот, как Реборн бросил Верде пустышку Урагана. Красноватый свет артефакта озарил полигон.

— Познакомьтесь, — он кивнул в сторону Фонга, — наш новый стажер. Столетний старик в теле тридцатилетнего — типично для Сперанцы.

Фонг поклонился, пряча улыбку. Его движения были плавными, как у танцора, но в глазах читалась настороженность.

— Двадцатилетнего, — парировал он, поймав на себе взгляд Хибари. Тот окинул его непроницаемым взглядом, словно предупреждая: «Ты здесь чужой».

— Фонг отдал нам пустышку, — Тсуна недовольно выдохнул, посмотрев на Реборна. Всю дорогу домой Аркобалено не проронили и слова друг другу, но напряжение между ними можно было резать ножом. — Без него мы бы…

— Умерли? — перебил Реборн, расслабленно убирая руки в карманы брюк. — Не преувеличивай. Ты просто стал бы десертом для горных хищников.

— Вы сражались с боссом бок о бок? — Гокудера схватил Фонга за рукав. — Покажите свою технику! Я, Гокудера Хаято, должен убедиться…

— Хаято, — Тсуна прикрыл глаза, чувствуя, как сознание ускользает. — Завтра. Пожалуйста.

Гокудера тут же понимающе замолк, и вскоре вся компания перебралась на базу, а Верде увел прибывших в лабораторию брать анализы. Хибари ушел сразу, как только убедился, что с Тсунаеши все в порядке, Хаято порывался было пойти и помочь взять анализы, но Ямамото смог уговорить ему не мешать Верде, и он нехотя согласился, прекрасно зная вздорный характер этого Аркобалено. Лишний раз никто не хотел отвлекать его от дел, Верде бывал очень злопамятным и не чурался экспериментов над людьми. Так что в лаборатории вскоре остались только они вчетвером.

Верде, уткнувшийся в монитор с данными о последней миссии и подсчетом анализов, резко поднял голову, когда за Лар закрылась дверь. Женщина остановилась у стены, оперлась о нее лопатками и с интересом рассматривала Фонга. Где-то за стеной слышался оживленный спор Скалла и Колоннелло, которых ни с кем другим спутать было невозможно: Дождь вставлял свое излюбленное «кора» чуть ли не через слово, а Облако вопило так, что стекла тряслись. Верде раздраженно поправил очки, съехавшие на нос, и пробормотал что-то о том, что его лаборатория не проходной двор.

— Аркобалено Урагана… — протянул он, вставая с кресло и кружа вокруг Фонга, словно тот был редким экземпляром в коллекции. — Интересно. — Протягивая гласные, Верде что-то быстро вносил в планшет, и указал Фонгу на небольшую платформу. Как только мужчина встал в центр нее, датчики пришли в движение, кружа вокруг и передавая данные на экран планшета. — Ускоренная регенерация, адаптация к низким температурам, высокое потребление пламени, повышенная физическая выносливость. Ты точно последние семьдесят лет спал во льдах?

— Ага, по всем канонам девичьих сказок, — Реборн фыркнул у противоположной стены, — «и только поцелуй истинной любви мог пробудить его ото сна».

Лар замаскировала смешок за кашель, а Тсуна устало закатил глаза. Порой Реборн был слишком невыносим, а вымотанный Реборн — это тройная концентрация сарказма, язвительности и колкости на один квадратный метр. Мужчина выглядел хорошо, его лицо не было тронуто признаками усталость, но и без того было ясно, что пребывание в горах не прошло для него бесследно. Он потратил слишком много пламени на подпитывание не только себя, но и Тсуны с Фонгом, так что сейчас его движения и реакции были замедленными.

Фонг, сохраняя спокойствие и невозмутимость, проигнорировал подначку Реборна, лишь слегка приподняв уголки губ в едва заметной улыбке. Он прекрасно понимал, что сейчас находится под пристальным вниманием, его изучают, сканируют, пытаются понять, кто он и чего стоит. И он был готов к этому.

— Моё тело приспособилось к условиям, — спокойно ответил Фонг, не отрывая взгляда от кружащих вокруг него датчиков. — Холод не причинял мне вреда, а лишь замедлил метаболизм, сохранив энергию. Что касается пламени… Я всегда умел его контролировать, даже в состоянии анабиоза.

Верде, не отрываясь от планшета, хмыкнул, соглашаясь с его словами. Он продолжал быстро пролистывать страницы с все новыми и новыми данными, подмечая важное.

— Интересно, — пробормотал он, наконец оторвав взгляд от планшета и пристально посмотрев на Фонга. — Показатели в норме, но телу понадобится полноценный отдых, прежде чем ты сможешь приступить к тренировкам и использовать пламя. — Верде что-то еще отметив на планшете, достал контейнер с пустышкой и отдал ее владельцу. — Держи пока у себя, вернешь, когда тело привыкнет к новым условиям. Все равно пока не весь комплект собрали.

Фонг с благодарностью кивнул, и Верде унесся в неясное бормотание себе под нос, совсем позабыв про то, что его внимания ждут еще два человека, как минимум. Он бы так и продолжил что-то бубнить, игнорируя окружающий мир, если бы этот самый мир не напомнил о себе шумом за дверью. Она распахнулась, впуская громкие голоса двух Аркобалено, и с громким хлопком закрылась.

Тсуна успел прошмыгнуть из лаборатории, пока все были отвлечены ввалившимися Дождем и Облаком, что устроили настоящий переполох внутри. Оно и понятно — встреча Сильнейшей семерки в полном составе спустя многие годы разлуки событие достаточно значимое. Тсуна чувствовал, что ему там не место, и воспользовался первым же шансом, чтобы уйти, оставляя давних друзей наедине с памятью о совместных заданиях и днях.

Он почти не помнил, как добирался до жилого крыла, как вошел в комнату, ненадолго замирая в дверях, чтобы вдохнуть знакомый запах полной грудью, ставший за все время прибывания на базе почти родным. Тсуна принял душ, смывая горную пыль и пот, наблюдая, как вместе с водой в сток утекает усталость, а потом с чистыми телом и душой забрался в кровать и отрубился быстрее, чем успел коснуться подушки. Тсунаеши безмятежно спал, зная, что впереди его ждут тяжелые испытания, но рядом с ним были люди, которые всегда помогут и поддержат в трудные времена, и уже не слышал, как тихо скрипнула дверь и прогнулась кровать под чужим весом, не ощущал, как чьи-то пальцы зарываются в волосы, ласково перебирая, а голос шепчет:

— Спи спокойно, мое Небо, ты заслужил.

Chapter 12 Chapter Text

Тьма. Безграничная, непроглядная, она поглощала все. Она была не просто отсутствием света, а субстанцией, плотной, как сама смерть. Тсуна существовал внутри нее, потеряв всякую связь с реальностью. Он висел в бездне, лишенный каких-либо ощущений. Ни формы, ни материи, ни веса, ни температуры. Только бесформенное сознание, одиноко дрейфующее в океане небытия. Воспоминания рассыпались в прах, превращаясь в призрачные отголоски прошлого, не имеющие опоры в настоящем.

Тишина, непроницаемая, абсолютная. Давящая, осязаемая, окутывающая разум, словно саван, накрывающий погребальную камеру. Она сжимала череп, как невидимые тиски, сдавливая виски болью, заставляя глаза наливаться тяжестью. Она заглушала все звуки. Не было ни шелеста ветра, ни пения птиц, ни даже собственного дыхания. Все чувства, все ощущения словно растворились в этой бездне, оставив после себя лишь глухой гул в ушах, отдающийся эхом в пустоте. Словно мир вокруг него исчез, оставив лишь бесконечную тишину, поглощающую все. Пульсация крови в висках превращалась в нарастающий грохот, оглушительный барабанный бой, от которого начинала кружиться голова. Сердце билось, как загнанный зверь, мечущийся в клетке, колотясь о ребра, требуя свободы, вырываясь из этой ловушки. Каждый удар отдавался болью, отчаянием, страхом. Это было не просто биение сердца, это была борьба за жизнь, за сохранение своего «я» в этой бескрайней тьме.

Затем — голос. Он возник из ниоткуда, пробиваясь сквозь непроницаемую тишину, словно луч света, пронзающий тьму. Мягкий, нежный, как прикосновение шелка к коже, хрупкий, как крыло бабочки. Голос, звучащий словно издалека, словно эхо из забытых сновидений. Казалось, он соткан из самого лунного света, из серебряных нитей, струящихся по бескрайней черноте, освещающих лишь его — Тсунаеши. Он проникал в самую глубину его существа, минуя все преграды, все защиты. Трогал самые сокровенные струны души, заставляя каждую клетку вибрировать, трепетать, отзываться на этот таинственный зов. Каждый волосок на его несуществующем теле вздрагивал, словно предчувствуя что-то важное, судьбоносное. Голос полон печали, такой всепоглощающей, что она пронизывала собой всю пустоту. Она была настолько глубокой, что казалось, будто он плачет о чем-то безвозвратно утраченном, о мире, который уже никогда не будет прежним. Голос лился, скорбной мелодией, пробуждая в сердце чувства, о которых он даже не подозревал. Он звал его по имени, и этот зов, этот шепот пробуждал в Тсуне что-то неведомое, что-то давно забытое, что-то, что хранилось в самых потаенных уголках памяти, что-то, что связывало его с этим миром, с этой тьмой. Он чувствовал, как эта нить, тонкая, но прочная, соединяет его с чем-то большим, чем он сам. С чем-то, что он должен помнить, что он должен найти, прежде чем тьма поглотит все.

— Тсунаеши…

Он попытался пошевелиться, вырваться из оков этой бескрайней тьмы, повернуть голову в ту сторону, откуда доносился этот зов, этот манящий, пропитанный печалью голос. Но его воля не имела никакой власти над этой пустотой. Его мысли, его желания, его стремления — все разбивалось о непроницаемую стену небытия. Пространство не имело ни границ, ни измерений. Не было ни верха, ни низа, ни сторон света, ни даже элементарного понятия расстояния — только абсолютная пустота, тьма и вечное чувство парения. Не было ни начала, ни конца, ни прошлого, ни будущего. Только бесформенная, непостижимая реальность, в которой он был заточен.

Впереди, в непроглядной мгле, где тьма сгущалась до предела, на мгновение, на едва уловимый миг, мелькнул силуэт. Девушка. Ее фигура, окутанная белым платьем, ниспадающим до самого пола, казалось, плыла в пустоте, словно ангел, явившийся из ниоткуда. Волосы цвета самой ночи окутывали ее, струились вокруг буйными локонами, напоминая стремительную темную реку, уносящую в своих водах все печали мира, все страдания, все горести. Они трепетали, танцуя в этой бесконечной черноте. Лица ее не было видно, оно скрывалось в тени, утопая в волосах, окутанное тайной. Но Тсуна чувствовал ее взгляд — ощущал, что она смотрит прямо на него, сквозь него, словно пытаясь проникнуть в самую глубину его души. Она смотрела в какую-то неведомую бездну, находящуюся за пределами его понимания, за пределами любой известной реальности. В ее взгляде, скрытом от глаз, читались одновременно боль, надежда и отчаянная мольба о помощи.

— Мы встре… — ее рука, бледная, почти прозрачная, как у призрака, протянулась к нему, моля о спасении. Пальцы ее были длинными и тонкими, а взгляд — полным отчаяния.

Тсуна, повинуясь неведомому импульсу, что-то внутри, неосознанное, подтолкнуло его к действию, словно невидимая сила тянула к этой загадочной девушке. Он рванулся вперед, ноги сами несли его во тьму, он попытался дотянуться до нее, схватить за руку, удержать, прикоснуться хоть на мгновение. Ему нужно было узнать, кто она, что она, зачем она здесь.

Но в тот же миг тьма отреагировала на его движение. Она внезапно стала вязкой, густой, словно тягучая смола, обволакивающая его со всех сторон. Тьма сковывала его, лишая свободы передвижения. Каждый шаг, каждый вздох давались с невероятным трудом, словно невидимые нити опутывали его суставы, сковывая тело, лишая сил, превращая его в узника, запертого в этой непроглядной бездне.

Тсуна чувствовал, как силы покидают его, как слабеет воля под натиском этой чудовищной тьмы. Она высасывала из него жизнь, оставляя лишь пустоту и отчаяние. Он пытался сопротивляться, но попытки были тщетны. Он тонул в этом море черноты, всё глубже и глубже, не в силах что-либо изменить.

— Кто ты? — выкрикнул он, пытаясь преодолеть сопротивление, разорвать эти невидимые нити. Но звук его голоса, искаженный и приглушенный, захлебнулся, затерялся в этой бескрайней, безмолвной пустоте. Он не достиг цели, не достиг ее слуха, не встретил никакого ответа. Его слова растворились в бездне, оставив после себя лишь эхо, отчаяние и нарастающий страх.

Девушка, словно испугавшись его вопроса, словно опасаясь его любопытства, стремления нарушить ее покой, ее одиночество, отступила назад, растворяясь в черном, безликом полотне, которое окружало его со всех сторон, простираясь до самого горизонта и дальше, в бесконечность. Ее силуэт, казавшийся таким реальным мгновение назад, постепенно исчезал, становился все более призрачным и все менее осязаемым. Он таял, словно дым, в этой бескрайней черноте, оставляя после себя лишь ощущение глубокого одиночества, безысходности, которое пронизывало каждую клеточку его существа. Пустота, поглотившая все вокруг, лишь усилилась, став еще более безжалостной, еще более бездонной.

Только ее шепот, тихий, едва различимый, но обжигающий сознание, оставался с ним, эхом разносясь в этой безграничной тьме, словно последнее прощание, последнее предостережение.

— Мы скоро встретимся…

Ее пальцы, призрачные и холодные, как лед, коснулись его ладони легким, мимолетным прикосновением, оставив после себя лишь зыбкое ощущение. Она передала ему свою нежность, хрупкую, как крыло мотылька, свой страх, обволакивающий, липкий, как смола, и свою надежду, тусклую, но все же тлеющую искру в бескрайней тьме. Тсуна почувствовал, как эти эмоции, эти чувства проникли в самую его душу, оставив после себя неизгладимый след. И тут же все исчезло — как будто кто-то щелкнул выключателем. Тьма рассеялась, словно дым, развеялась, как сон, оставив после себя лишь пустоту, звенящую пустоту, неопределенность, которая сжимала его сердце, и эхо забытых слов, которые продолжали звучать в голове, терзая сознание. Он был один.

Тсуна резко вынырнул из этого кошмара, из этого безбрежного океана тьмы, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди, выбивая тревожную дробь. Тело сотрясало дрожью от пережитого ужаса, от ощущения потери, от страха перед неведомым. Он попытался вдохнуть, но воздух казался разреженным, с трудом заполняя его легкие. Реальность медленно возвращалась, жестокая и безжалостная, оставив после себя лишь обрывки воспоминаний, необъяснимую тревогу и смутное предчувствие чего-то неясного, что должно было произойти.

Дрожащей рукой он потянулся к тумбочке, где имел привычку оставлять графин с водой, и жадно припал к тонкому стеклу, чувствуя, как вода растворяет остатки сна. Стекло графина дрожало в руках, отражая бледное, искаженное страхом лицо. За окном выл ветер, сотрясала широкие стекла гроза — будто смеялась над его слабостью. Капли воды стекали по подбородку, падая на колени. Он зажмурился, пытаясь вспомнить детали сна, но они ускользали, как песок сквозь пальцы. Осталось лишь ощущение — чужое прикосновение. Холодное. Полное надежды.

Тсунаеши не знал, кем была та девушка, но чем сильнее прояснялся разум, тем отчетливее он понимал, что встретил Юни. Он оторвался от графина, вытирая мокрые губы тыльной стороной ладони. В комнате царил полумрак, сквозь неплотно задернутые шторы пробивались вспышки грозы, рисуя на стенах причудливые тени. Тсуна огляделся, пытаясь понять, где находится, убедиться, что этот кошмар остался позади, что все это было лишь дурным сном. В голове все еще звучали обрывки шепота, эхо ее слов, напоминающее о чем-то важном, о чем-то, что он должен сделать, прежде чем тьма поглотит все.

Тсуна медленно встал с кровати, чувствуя усталость во всем теле — сон, который должен был принести отдых, лишь вымотал его еще больше. Он подошёл к окну, отдернул шторы и вгляделся в ночную мглу.

— Юни… — сорвалось с губ само собой, и в тот же миг прогремел гром, заставив задрожать стены.

Тсуна испуганно вздрогнул, его сердце готово было выпрыгнуть из груди, и он поспешно задернул штору. Погода бушевала, словно вторя его внутреннему состоянию, его страхам, его предчувствиям, но Тсунаеши не хотел оставаться с ней наедине — он больше не мог выносить эту гнетущую атмосферу, это чувство надвигающейся беды. Накинув поверх пижамы теплую кофту и наспех застегнув пуговицы, Тсуна выскочил за дверь, стремясь вырваться из оков одиночества, из замкнутого пространства, где так сильно ощущалось присутствие страха. Коридор, освещённый лишь тусклым светом ночников, тянулся перед ним длинной пугающей пустотой. Тсунаеши с опаской взглянул вглубь, в этот темный извилистый лабиринт, полный теней и загадок, и мысленно отмахнулся от образов, которые рисовало его взбудораженное страхом воображение. Нет, он не позволит своим страхам управлять им. Нет, здесь, в этом доме, не было никаких никаких призраков, а самое страшное из чудовищ сейчас спит, храня под подушкой пистолет.

Он осторожно шагнул в коридор, стараясь не наступать на скрипучие половицы. Каждый шорох, каждый звук казались ему подозрительными, заставляя сердце подпрыгивать в груди. Он вспомнил, как давно, еще ребенком, боялся темноты, боялся монстров, прячущихся под кроватью. Сейчас, несмотря на прошедшие годы, страх вернулся, вновь овладел им, сковывая его волю, заставляя оглядываться по сторонам. До кухни было не так уж далеко, но в темноте этот путь казался бесконечным. Тсуна прошел мимо комнат других членов семьи, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить их сон. Мимо гостиной, где в свете ночника едва угадывались силуэты мебели. Мимо комнаты Реборна, дверь которой была плотно закрыта и откуда доносились едва слышные звуки, будто он в столь позднее время еще не спал и возился тихо над чем-то.

Тсуна ускорил шаг, чувствуя, как страх постепенно отступает, уступая место чувству голода. Он надеялся найти на кухне что-нибудь съестное, что-нибудь, что могло бы отвлечь его от навязчивых мыслей. Свернув за угол, Тсуна увидел свет, пробивающийся из-под двери, ведущей на кухню, и, вздохнув с облегчением, ускорил шаг. Желудок уже заурчал, словно приветствуя приближение к спасительному убежищу от ночного кошмара. На кухне никого не было. Пустота, освещенная лишь тусклым светом ночника, встретила Тсуну тишиной и прохладой. На мгновение он растерялся, но облегчение, быстро пересилившее страх, разлилось по телу, принося с собой такое спокойное удовлетворение, что он поспешил тихо прикрыть за собой дверь, мягко, почти бесшумно, до едва слышного щелчка, который отрезал его от зловещих теней коридора, от кошмаров, терзавших его сознание. Тсуна вздохнул, чувствуя, как тревога постепенно отступает, уступая место желанию хоть немного отдохнуть.

Из коридора вскоре донеслись шаги. Медленные, тяжелые, словно кто-то еле волочил ноги, переступая с усилием. Они не были похожи на походку Гокудеры, Ямамото или кого-то из домашних, кто мог бы сейчас бродить по дому. От этих шагов по коже побежали мурашки, а в душе поселился страх. Тсуна, охваченный внезапной паникой, замер у двери холодильника, словно пытаясь слиться с ней, стать незаметным. Краем глаза он наблюдал, как тени под кухонной дверью, танцующие в слабом свете ночника, начали сгущаться, меняя форму и приобретая зловещие очертания. Он видел, как они, словно живые, извиваются, вытягиваются, принимая форму когтистых лап, готовых в любой момент вцепиться во что-нибудь.

— Кто… кто там? — голос сорвался на хриплый шепот, едва вырвавшись из горла. Страх сковал, не давая пошевелиться, заставляя задыхаться от ужаса.

Шаги стихли. Наступила тишина, такая густая, такая плотная, что ее можно было резать ножом. Она накрыла собой все, заглушая все звуки, кроме бешеного биения его собственного сердца. Тишина стала еще гуще, еще плотнее, чем была до этого, даже часы, тиканье которых обычно успокаивало, перестали идти, словно в доме остановилось время, предвещая что-то страшное, неизбежное. Дверь медленно скрипнула, резкий звук разрезал тишину, оглушая и парализуя. Тсунаеши, охваченный ледяным ужасом, зажмурился, пытаясь сохранить остатки самообладания, и прижался спиной к холодной дверце холодильника, чувствуя, как металл впивается в кожу. Он затаил дыхание, пытаясь стать незаметным, слиться с темнотой, надеясь, что его не тронут, что он сможет избежать встречи с тем, что находилось по ту сторону двери. Сердце бешено колотилось в груди, заглушая все остальные звуки, казалось, оно вот-вот выпрыгнет, выдавая его присутствие. Каждая клеточка тела напряглась в ожидании неизбежного, боясь пошевелиться, боясь вдохнуть, боясь даже подумать о том, что там, за этой скрипучей дверью, его ждет.

— Ты… — чужой голос разрезал тишину ночи, и Тсунаеши несдержанно закричал. В сторону говорившего полетело первое, до чего он смог дотянуться — задорный яркий лимон врезался в стенку позади. Реборн удивленно уставился на мальчишку.

— С ума сошел, Савада? — Его темные глаза, всегда непроницаемые, расширились от неожиданности. Недоумение на мгновение исказило его лицо, прежде чем оно снова приняло привычную холодную маску.

Реборн медленно поднял руку, смахнул с плеча капли лимонного сока и прищурился. Его взгляд, острый как лезвие, впился в Тсуну, заставляя того съежиться еще сильнее.

— Ты меня напугал, — Тсуна выдохнул с облегчением, чувствуя, как страх медленно отступает, наконец-то отпускает его, разжимает свои крепкие объятия, перестаёт сжимать грудь до боли, позволяя свободно, глубоко вздохнуть, впервые с момента пробуждения, почувствовать, как желанный кислород наполняет легкие, принося с собой облегчение и надежду. Он все еще дрожал, но уже не так сильно, и, глядя на Реборна, чувствовал себя в безопасности.

Это Реборн. Всего лишь Реборн, а не чудовище из кошмаров, не призрак, не тень, не нечто ужасное, что мерещилось ему во сне. Это Реборн, его наставник, его защитник, его опора. И осознание этого, простая мысль о том, что он не один, что рядом есть человек, на которого можно положиться, который всегда придет на помощь, значительно облегчали его состояние. Он мог выдохнуть, успокоиться, осознать, что кошмар остался позади, и можно немного расслабиться, оперевшись на плечо этого сильного, немногословного человека.

— Кошмары опять замучили? — спросил Реборн сухо, но в интонации сквозило едва уловимое понимание.

Тсуна, все еще дрожа, с трудом кивнул, выдавив из себя едва слышное подтверждение. Его страх постепенно отступал, но отголоски ужаса все еще звучали в нем, заставляя тело слегка подрагивать. Он чувствовал усталость, как физическую, так и моральную, и больше всего на свете хотел, чтобы эта ночь поскорее закончилась, чтобы наступило утро и все, что его тревожило, осталось лишь в памяти. Гроза за окном внезапно стихла, затаив дыхание вместе с ним. Даже тени на стенах замерли, перестав извиваться в причудливом танце. Наступила тишина, плотная и тягучая, как патока, нарушаемая лишь легким постукиванием зубов Тсуны.

— Юни… — прошептал Тсуна наконец, обхватив себя руками, словно пытаясь удержать рассыпающиеся осколки сна. — Мне приснилась Юни…

Реборн резко замер. Его пальцы непроизвольно сжались в кулак, а в глазах мелькнуло что-то, что Тсуна не видел никогда прежде — тревога, приправленная горечью. Что-то, от чего Тсуна почувствовал, как по спине пробежал холодок, словно его коснулась рука призрака. Что-то, что говорило о том, что этот сон, этот визит Юни был чем-то гораздо большим, чем просто ночным кошмаром, чем игрой воображения, что он был предвестником, предупреждением, предзнаменованием чего-то страшного, что уже подбиралось к нему, таясь в тенях. И Реборн, казалось, понимал это, понимал глубже, чем мог себе представить Тсуна. В его взгляде читалась тревога, смешанная с чем-то еще, с чем-то, что Тсуна не мог расшифровать, с чем-то, что заставляло его сердце биться ещё быстрее, предчувствуя надвигающуюся опасность, надвигающуюся бурю.

— Расскажи, — Реборн, как всегда, был краток и точен. Его голос звучал спокойно, но в нем слышалась напряженная нотка.

Он щелкнул выключателем на стене, и кухню залил яркий, ослепляющий свет, унося с собой последние остатки тьмы и страха, растворяя их в потоке искусственного освещения. Мужчина усадил мальчишку за стол и принялся греметь посудой, собираясь приготовить что-то, что должно было успокоить его нервы или, возможно, просто отвлечь от тягостных мыслей. Тсуна кивнул с благодарностью, зная, что Реборн его не увидит, и ненадолго прикрыл глаза. Кухню заполнил терпкий запах свежемолотого кофе, и Тсуна окончательно успокоился — кошмар отступил.

— Я просто слышал ее голос, — Тсуна зарылся в волосы пальцами, чуть сильнее, чем нужно, сжимая у корней, и выдохнул. — Она говорила, что мы скоро встретимся. Она плыла в темноте, я тянулся к ней, но… — он выдохнул, вновь переживать события сна было мучительно, только избавившись от страха, он снова вынуждал себя погрузиться в него.

Реборн не торопил, не давил расспросами, давая Тсуне время прийти в себя, собраться с мыслями, восстановить душевное равновесие. Он понимал, что сейчас важно не спугнуть, не напугать, дать мальчишке почувствовать себя в безопасности, чтобы он смог открыться. Мужчина молча, привычно и сосредоточенно крутился у плиты, брал что-то с высоких полок, легко дотягиваясь до самых дальних уголков, и, казалось, знал, где что лежит, как будто все эти банки и бутылочки, все эти специи и приправы покупал и расставлял сам. Тсуна, наблюдая за ним, пытался отвлечься от терзавших его мыслей, переключиться на что-то обыденное, привычное.

— Не знаю, почему именно сейчас, — Тсуна шумно выдохнул и встал из-за стола. Поправил плотную штору и резко дернул, открывая широкое окно.

На улице занимался рассвет, первые солнечные лучи тронули небо, робко пробиваясь сквозь пелену ночной мглы. Первые неуверенные солнечные лучи, словно робкие разведчики, коснулись неба, окрашивая его в мягкие пастельные тона, пробиваясь сквозь тяжелые темные тучи, которые совсем недавно грозили бурей. Это было красиво, умиротворяюще, дарило надежду на новый светлый день. Тсуна невольно улыбнулся. Точно так же, как Реборн несколькими минутами ранее ворвался в тишину ночи, в его кошмары, в его страхи и спугнул всех демонов, отгоняя их одним лишь своим присутствием. И это осознание, эта мысль вновь наполнили его благодарностью, придав ему сил пережить все, что ему предстоит.

— Ты собрал все пустышки, кроме Неба, — Реборн поставил на стол чашку, над ней медленно поднимался пар, и оперся бедрами о столешницу, удерживая в руках еще одну — маленькую, из которой любил пить крепкий кофе по утрам. Тсуна, за столько месяцев, проведенных с ним, уже запомнил, и вновь невольно улыбнулся, чувствуя, как сердце заполняется теплом к этому человеку.

Да, Реборн был странным. И это мягко сказано, учитывая все обстоятельства их знакомства, но едва ли самого Тсуну можно было назвать нормальным. Нормальные люди не носятся по всему миру в поисках пустышек, и мир нормальным людям спасать не нужно. Да что там, нормальные люди вообще не связываются с мафией и предпочитают держаться от нее как можно дальше. Они же — явно не нормальные. Один уже живет не одно столетие и делает что-то лишь в угоду собственной выгоде и желанию разогнать вековую скуку. Другой же — мальчишка без рода и племени, на плечи которого свалилось слишком много для одного человека. И мир спасай, и Вонголу восстанавливай, и при этом постарайся не убиться и не сойти с ума — задача со звездочкой, не меньше. Тсуна тихо прыснул со смеха, привлекая внимание. Реборн смотрел на него, легко изогнув бровь, но во взгляде не было ни злости, ни холода — там, на дне этих черных опалов искрилось какое-то неясное счастье. Тсуна отвел взгляд, прикусил губу, и смущенно качнул головой. Ну и мысли же в последнее время посещали его.

— Спасибо, — Тсуна стиснул чашку в ладонях, чувствуя, как приятное тепло согревает пальцы, и устроился рядом с Реборном, легко касаясь его плеча своим. — Ну, за чай. — Смущенно добавил он, — и за то, что пришел. Я думал, что там какой-то демон — тень под дверью была жуткой. — он поежился и посмотрел на мужчину, встречаясь со смешинками в его глазах. Снова захотелось смущенно отвернуться, но он лишь робко улыбнулся.

— На этой базе нет никого, страшнее меня, — Реборн фыркнул, скрывая усмешку за ободком маленькой чашечки.

В этом предрассветном утре он казался необычайно мягким. В этот миг между ночью и днем, он позволял себе быть именно таким — человеком, а не оружием. Рука, потянувшаяся поправить чашку Тсуны, на секунду задержалась в воздухе, словно собираясь коснуться его плеча, но опустилась на стол, смахнув крошки. Вместо очередной язвительной шутки — тишина, наполненная пением первых птиц за окном. Даже его дыхание синхронизировалось с ритмом набегающих волн где-то вдали — ровное, глубокое, убаюкивающее. Тсуна, воспользовавшись моментом, прикрыл глаза, вдыхая аромат чая, приготовленного Реборном, и чего-то еще — соли с ближайшего пляжа, принесенной легким ветерком, терпкого, горьковатого кофе из чужой чашки, который так любил Реборн, и едва уловимых, тонких ноток одеколона, обычно перебиваемых пороховым дымом, запахом оружия и крови. Все это сливалось воедино, создавая странный, но приятный аромат, который успокаивал его, дарил ощущение безопасности, защищенности.

— Ты сегодня… — Тсуна запнулся, делая глоток чая, пытаясь подобрать нужные слова, — …как будто другой. Как будто… не ты.

Реборн хмыкнул, но звук получился скорее сонным, чем насмешливым, скорее удивленным, чем раздраженным. Его тень на полу, распластанная солнечными лучами, казалась мягче обычного — не острие кинжала, как обычно, а размытый силуэт кота, греющегося у камина, такой же ленивый, безмятежный и спокойный.

— Рассветы делают людей глупее, — он провел ладонью по подбородку, где виднелась щетина. — К полудню пройдет.

В его голосе все еще звучала легкая насмешка, но в ней уже не было той привычной колкости, того ядовитого сарказма, который обычно сопровождал каждое его слово. Вместо этого сквозило что-то другое, что-то трудноуловимое, но несомненно присутствующее. Тсуна, чувствуя на себе его взгляд, невольно улыбнулся, и эта улыбка была искренней, а не вынужденной. Он знал, что Реборн никогда не признается в своих чувствах, никогда не покажет свою слабость, но сейчас, в этот момент, между ними была какая-то особая связь, которую невозможно описать словами.

— Надеюсь, — Тсуна слегка усмехнулся, — а то страшно подумать, что ты можешь натворить, если вдруг станешь еще глупее.

Реборн едва заметно дернул уголком рта, и в его глазах вновь вспыхнула искорка озорства, намек на его истинную натуру. Он взял со стола чашку с кофе, сделал глоток и, не отрывая взгляда от Тсуны, произнес:

— Не волнуйся. Даже в самом глупом состоянии я всегда знаю, что делаю. И уж тем более, что ты будешь делать дальше.

Его слова, прозвучавшие как обещание, заставили Тсуну почувствовать себя в безопасности, словно он находится под надежной защитой. Он кивнул, зная, что Реборн прав, зная, что тот всегда будет рядом, что бы ни случилось. Реборн поставил чашку с легким стуком, словно ставя точку в невидимом споре. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь облака, упал на его руку — на мизинец, где красовалась тонкая царапина, оставленная пулей год назад. Тсуна не знал, почему он не залечил ее, у Реборна была какая-то привычка оставлять мелкие царапины и шрамы, которые служили напоминанием о том, что он все еще жив. Сильнейшее Солнце могло легко избавиться от них или и вовсе не заметить, но Реборн с точностью коллекционера собирал их, точно желая оставить память о переделках, в которых посчастливилось поучаствовать, оставить признак того, что по венам, вопреки повсеместному мнению, течет кровь, а не яд, словно они - эти маленькие едва заметные шрамы, могла напомнить о том, что это тело все еще способно чувствовать боль, а не закостенело под давлением времени и скуки.

— Ты будешь моим Небом, — Реборн перевел на него взгляд, спокойный, словно он рассказывал о погоде и делился планами на день, но Тсуна чувствовал его нервозность, чувствовал, как воздух в комнате сгустился, став тяжелее. Чашка в его руках дрогнула, расплескивая чай на пижаму, и он растекся кляксой, напоминая очертаниями архипелаг на старых картах.

— Я… что? — удивленно выдохнул он, слова застряли в горле, и он до конца не осознавал, что произошло. Его мозг отказывался воспринимать информацию, он не мог поверить в услышанное. Реборн, его наставник, его учитель, его… друг? Реборн только что попросил стать его Небом? Его Небом, тем, кто будет управлять, кто будет защищать, кто будет вести за собой? Это было невероятно, просто невероятно.

Реборн медленно повернулся к нему всем телом, позволяя увидеть себя целиком и полностью. Без масок и привычной бравады. И Тсуна увидел то, чего раньше не замечал, то, что было скрыто за непроницаемой маской, — трещину в граните. Это была не слабость, нет, не неуверенность, а скорее вызов самому себе, вызов собственным убеждениям, словно он бросал эти слова в пропасть, не зная, отзовутся ли они эхом, получит ли он ответ.

— Я не могу, — вырвалось прежде, чем Тсуна успел обдумать свои слова, прежде чем смог трезво оценить ситуацию, прежде чем смог осознать всю сложность этого предложения. Он был ошеломлен, растерян. Чашка в руках задрожала еще сильнее, оставляя на столешнице мокрые круги, как будто само сомнение пульсировало в такт его сердцу, расползаясь по дереву, как ядовитое пятно. — Ты же Аркобалено, существо, наделенное невероятной силой, а я… я даже не… как? Я просто слабый человек…

Реборн выпрямился, не позволив ему договорить, тень накрыла Тсуну, но не давящей тьмой, не угрозой, а как крыло — странно, нежно, словно защита, словно он укрывал его от всех невзгод, словно предлагал ему поддержку, предлагал свое плечо, свою помощь.

— Ты единственный, — Реборн сделал паузу, словно взвешивая каждое слово, перебирая в голове гул собственных слов, — кто не боится меня. Ты единственный, кто сможет принять мою силу. Единственный, перед кем я могу преклонить колени, признавая не силу физическую, а духовную. Ты единственный, чего мне всегда не хватало. И это то, что делает тебя моим Небом.

Тсуна, забыв о чашке с остывшим чаем, вскочил и поднялся следом. Он был настолько потрясен, настолько удивлен, что не мог оставаться на месте. Где-то за окном снова прогремел гром, и этот звук, внезапный и мощный, врезался в тишину, как нож в масло, разорвав хрупкую атмосферу покоя, словно сама природа реагировала на происходящее.

Тсуна сжался, обхватывая себя за плечи дрожащими руками.

— А если у меня не получится стать достойным тебя? — прошептал он, и его голос сорвался, выдавая неуверенность, сомнения.

Он вглядывался в лицо Реборна, видел то, что было скрыто за плотной маской самоконтроля, за его непроницаемым взглядом, за его непробиваемой стеной. И теперь эти эмоции вырвались наружу, предстали перед ним во всей красе. Они были восхитительны. И Тсуна, зачарованный, впитывал каждую эмоцию, наслаждался каждой, хотел увидеть еще и еще, пока не познает все грани личности Аркобалено Солнца, пока не сможет понять его до конца.

Реборн рассмеялся. И этот смех был не привычно насмешливым, а по-настоящему искренним, настоящим. Звук, похожий на скрип корабельных канатов в шторм, мощный, грозный, но в то же время полный жизни и энергии.

— Получится. — Он щёлкнул пальцами, и в воздухе вспыхнуло крошечное пламя, высеченное зажигалкой — символ Вонголы, перевернутый вверх ногами, словно предвещающий перемены, словно призывающий к чему-то новому, ещё не испытанному.

Его ладонь легла на затылок Тсуны — жест, странно сочетающий в себе угрозу и нежность, заботу и контроль. Как объятие с приставленным к виску стволом, как приглашение в опасное приключение.

— Реборн… — Тсуна попытался что-то сказать, возразить, но ему не дали.

— Молчи. — Губы Реборна дрогнули в подобии улыбки, которая совсем не была похожа на его обычную усмешку. — Ты уже согласился. Еще тогда, когда бросил в меня лимон.

И пока Тсуна пытался понять, шутит ли он, серьезен ли он, когда именно он успел согласиться, солнце окончательно вырвалось из плена туч, заливая комнату ярким, слепящим светом, в котором даже тени Реборна казались чем-то добрым — старыми псами, свернувшимися у ног хозяина, готовыми всегда прийти на помощь, готовыми защитить его, готовыми быть рядом. Реборн, щурясь от яркого света и подставляя лицо солнечным лучам, поймал взгляд Тсуны. И этот взгляд, неожиданно теплый, не слепящий, не обжигающий, как это часто бывало, а… согревающий, словно он сам был сейчас солнцем, осветившим все вокруг. Тсуна почувствовал, как что-то внутри него меняется, как-то, что долго копилось внутри, наконец-то нашло выход. Он глубоко вдохнул, и воздух наполнился ароматами — запахом свежесваренного кофе, витающим над столом, пылью со старого ковра, уютно лежащего на полу, и чем-то еще, неуловимым, но знакомым — горьковатым запахом пороха, который всегда сопровождал Реборна, смешанным с запахом морской соли, принесенной ветром с океана. Это был запах их мира, их жизни, их судьбы. Тсуна поднял руку, поймав солнечный луч между пальцами, и наблюдал, как свет обволакивает его, не обжигая, а лаская. Это было странное, но приятное ощущение, чувство свободы и легкости заполняло его, и в этот момент странное, необъяснимое удовлетворение и чувство правильности, уверенности в своем выборе захлестнули его, смыв все сомнения, все страхи, всю неуверенность. Он был готов, готов принять свою судьбу, готов стать Небом для Реборна, готов к любым испытаниям, которые его ждут. Он был готов.

— Если я.. — Тсуна не договорил, удивленно выдохнув — Реборн склонился к нему, вглядываясь в глаза, и надавил на затылок, привлекая ближе, чтобы коснуться его лба своим и прикрыть глаза.

— Молчи, — его голос прокатился по коже, как дуло вдоль позвоночника. — Ты сейчас похож на кролика перед выстрелом.

Но давление пальцев смягчилось, мужчина мягко сжал волосы у корней и зарылся пальцами в незамысловатой ласке. Тсуна чувствовал, как мурашки побежали вниз по спине, смешиваясь с дрожью от адреналина. Его веки сомкнулись сами, будто тело решило, что глаза — слабое место, через которое страх может вытечь наружу. Реборн замер, и в тишине Тсуна услышал то, чего не замечал раньше: едва уловимый звук дыхания — сбивчивый, словно Реборн только что пробежал дистанцию, которую сам же и проложил. Рука на затылке дрогнула, открыв крошечную щель в броне: он тоже боялся. Не пули, не смерти — того, что Тсуна отшатнется.

— Идиот, — прошептал Реборн, большим пальцем провел по линии роста волос, случайно или намеренно задев шрам от давней раны — подарок снайпера из соперничающей семьи. Тсуна вспомнил, как тогда, три года назад, Хибари сутками не отходил от его постели, не подпуская никого, кроме хранителей и дяди.

Солнечный луч, пробившийся сквозь шторы, упал на сцепленные тени их тел — чудовище с крыльями и человек с перекошенным силуэтом. Тсуна внезапно рассмеялся, глухо, сотрясаясь плечами, и Реборн на мгновение ослабил хватку.

— Теперь я твой заложник? — спросил Тсуна, не открывая глаз, чувствуя, как смех растворяет ком в горле.

— Наоборот. — Реборн наклонился ближе, и запах пороха смешался с ароматом мыла. — Это я добровольно сдаюсь.

Его рука наконец отпустила затылок, лишь мизинец задержался на секунду дольше, проведя по коже излишне ласково. Тсуна открыл глаза и увидел, как Реборн поправляет галстук с преувеличенной тщательностью — старый трюк, чтобы скрыть, как дрожат пальцы.

— Значит, перемирие? — Тсуна потрогал место, где еще сохранялось тепло прикосновения.

— Перемирие, — Реборн допил остывший кофе одним глотком. — До следующего лимона.

И когда он вышел, хлопнув дверью, Тсуна поймал себя на мысли, что впервые за ночь больше не боялся демонов и страшных чудовищ. Потому что самое страшное из них только что добровольно вверило свою жизнь в его руки.

Chapter 13 Chapter Text

В камине слабо потрескивал огонь, разгоняя вечерние сумерки тёплым светом. Язычки пламени, пляшущие в топке, оживляли пространство, окрашивая его в янтарные и багровые оттенки. Пахло жжённой древесиной, старой бумагой и терпким парфюмом Бьякурана. Тсуна потер переносицу, пытаясь переварить услышанное, и уставился бездумным взглядом на огонь. Бьякуран молчал. И Тсунаеши тоже изо всех сил хотелось сохранить молчание. Мысли роились в голове, не давая покоя. Каждое слово, сказанное или подразумеваемое, требовало осмысления и обдумывания. Стоило бы сделать паузу, выкроить немного времени, чтобы все взвесить, проанализировать, но времени у них больше не было.

Бьякуран ворвался на базу внезапно, подобно урагану, принеся в полусонную обстановку хаос и шум. Его появление нарушило привычный ритм жизни, разметав остатки спокойствия. Хранители, утомлённые изнурительной тренировкой, разбрелись кто-куда, Реборн куда-то исчез, а Фонг заперся в лаборатории вместе с Верде, отгородившись от внешнего мира стеной непонятных приборов и загадочных экспериментов. Так что с бурей в лице обеспокоенных Небес Три-ни-сетте Тсуна остался один на один. Бьякуран тоже видел Юни во сне. Ее прозрачный образ, сотканный из света и воспоминаний, просочился сквозь ментальные барьеры, проник в самое сердце его сознания, всколыхнув все, что он старательно прятал за маской невозмутимости и жестокости. Это было неожиданно, болезненно и странно обнадеживающе. Но в отличие от сна Тсуны, в его снах она молчала. Ее безмолвный взгляд, полный печали и понимания, преследовал его. Она ничего не требовала, ни в чем не упрекала, просто смотрела. И это было даже хуже любых обвинений. Ее молчание говорило о многом: о его ошибках, о его потерях, о той тьме, в которую он сам себя загнал. Молчание Юни было его самым страшным кошмаром и самой большой надеждой. Это был шанс на искупление, но Бьякурану ещё предстояло понять, как им воспользоваться.

Пламя в камине дрожало, вторя смятению в их душах, отбрасывало на стены танцующие тени, превращая комнату в театр теней и тревожных предчувствий. Тсунаеши сжал подлокотник кресла, чувствуя, как пальцы больно впиваются в твердое дерево, словно пытаясь удержаться на зыбкой почве реальности. Он перевел взгляд на Бьякурана, и сердце сжалось от боли — на нем не было лица. Воспоминания из прошлых жизней, опыт его прошлых «я» обрушились на него лавиной, пожирая заживо, не оставляя и шанса на спасение. Бьякуран погряз в пучине воспоминаний, тонул в реках сожалений и вины. Он корил себя за все ошибки, совершённые в других вселенных, за разрушенные жизни, за боль и страдания, которые он причинил. Разрыв между тем, кем он был, и тем, кем мог бы быть, был невыносим. Он словно раздвоился, распался на осколки разных личностей, каждая из которых обвиняла другую. Этот груз прошлого едва не сломил его, грозя превратить в тень самого себя. Но больше всего Бьякуран корил себя за то, что ни в одной из вселенных не смог спасти Юни. Видения её трагической судьбы, повторявшиеся в разных вариациях, преследовали его, не давая покоя. Он видел её жертву, её самоотверженность, её безграничную доброту и чувствовал себя чудовищем, недостойным даже вспоминать её имя. Ирония заключалась в том, что именно сейчас, когда в его сердце робко проклюнулся росток раскаяния и желания исправить ошибки, у него не было ни единого шанса. Он был заложником своих прошлых поступков, обречённым наблюдать, как история повторяется, и неспособным предотвратить трагедию. От этой мысли его душила беспомощность, а осознание собственной ничтожности обжигало не хуже пламени.

— Юни сказала, что мы скоро встретимся, — Тсунаеши разрушил вязкое молчание, воцарившееся между ними. — Теперь мы хотя бы уверены, что она жива. А значит сможем найти.

— Я до сих пор не чувствую ее присутствия в этой вселенной, — голос у Бьякурана хрипел от молчания, и только одним богам было известно, что сейчас творилось в его голове. С Бьякураном всегда было чуть сложнее, чем с любым из тех, кого Тсуна знал, ему приходилось подбирать выражения, чтобы не загнать себя в ловушку, а сейчас — чтобы не доставить другу еще больше боли. Юни и ее судьба висели над Джессо Дамокловым мечом, и с каждым пройденным днем цепи, сдерживающие его, истончались, когда-то крепкие спайки превращались в пыль от тяжести, которую он нес на своих плечах, и неизвестно, когда цепи лопнут, а лезвие, покачнувшись, пробьет третий позвонок, обрывая то хрупкое состояние гармонии с собственным я, которое не позволяло ему сойти с ума. И Тсуна даже боялся представить, что случится, если это произойдет.

— Но она здесь, я чувствую это, — Тсуна уверенно сжал плечо мужчины и улыбнулся, не зная, кого больше хочет приободрить больше — себя, уставшего от постоянного напряжения и ответственности, или Бьякурана, сломленного грузом вины и сожалений.

Осязаемость жизни Юни вновь замаячила на горизонте, перестала быть просто смутным воспоминанием или эфемерным сном. Ее присутствие ощущалось как теплое дуновение ветра, как тихий шепот, как едва уловимый аромат цветов. Это чувство наполнилось важностью, стало якорем, за который можно было ухватиться в бушующем море хаоса и неопределенности, и заставляло верить в то, что их рискованная авантюра по спасению вселенной от уничтожения, несмотря на все препятствия и потери, все-таки закончится хорошо. Вера в Юни, вера в их общую цель были единственным, что удерживало их от падения в бездну отчаяния и безысходности.

— Ты прав, — Бьякуран оторвал взгляд от огня, и Тсуна заметил, как быстро он старается взять себя в руки. На его лице, всего секунду назад пустом и безжизненном, теперь играла лёгкая, абсолютно искусственная улыбка. Это была привычная для него маска, но сейчас она казалась особенно фальшивой, выдавая бушующие внутри эмоции. — У нас гости, улыбнись, Тсунаеши-кун.

Вспышка пламени, яркая и обжигающая, разрезала пространство, на мгновение ослепив и заставив зажмуриться. Но Тсуна знал этот огонь, знал его тепло и свет, знал, что за ним всегда следует что-то хорошее, надежда или поддержка. Это был огонь Первого, пламя его предка, и потому он позволил себе улыбнуться — не как Бьякуран, холодно и механически, скрывая боль и слабость, а по-настоящему, тепло и искренне. Улыбка озарила его лицо, наполнив комнату светом и надеждой. Пламя, вспыхнувшее алмазными искрами, начало медленно сплетаться в очертания фигуры. Сперва проступили контуры плаща, развевающегося в незримом ветру, потом — золотистые пряди волос, будто выкованные из самого света. Джотто материализовался не как взрыв, а как рассвет: постепенно, неотвратимо, заполняя пространство теплом, от которого дрогнули даже тени в углах комнаты. Его пламя, чистое и прозрачное, словно небесный огонь, пульсировало в такт дыханию Тсуны — будто их души откликались друг другу сквозь века.Тсуна почувствовал, как сжимается горло — не от страха, а от того странного чувства, когда видишь в чьих-то глазах всё лучшее, что есть в тебе самом. Джотто улыбнулся, и это была улыбка, которую не надо расшифровывать: открытая, беззащитная в своей искренности.

— Давно не виделись, Тсунаеши, — Джотто подошел ближе, положив руку на плечо Тсуны. Пальцы, обёрнутые в перчатки с гербом Вонголы, излучали едва уловимое тепло. Его взгляд скользнул к Бьякурану, застывшему в позе изысканной небрежности. — Не позволяй сомнениям гасить твой свет.

— Зачем ты здесь? — с появлением предка сгущавшаяся вокруг темнота начала отступать, рассеиваясь, как утренний туман под лучами солнца. Тсуна был ему за это безмерно благодарен. Он чувствовал, всем своим нутром ощущал, как вместе с Джотто в комнату вошла надежда, наполняя ее теплом и светом. Интуиция мягко звенела в голове, словно колокольчик, призывая довериться, отпустить страхи и сомнения. Но Тсунаеши и без того всегда безоговорочно доверял Первому. Джотто был его путеводной звездой, маяком в кромешной тьме, светом угасающей надежды, символом мудрости, силы и справедливости. В присутствии Джотто Тсуна чувствовал себя увереннее, сильнее, ощущал поддержку и защиту, в которых так нуждался. Он знал, что вместе они смогут преодолеть любые трудности и спасти тех, кто в этом нуждается.

— Я узнал, что вы собрали все шесть пустышек, кроме Небесной, — в глазах мужчины промелькнула гордость, светлая и искренняя, и Тсуна смущённо отвел взгляд, почувствовав лёгкий румянец на щеках. Под его солнцем хотелось греться, отбросить все сомнения и раствориться в тепле и нежности его голоса, почувствовать себя маленьким и беззаботным. Тсуна кивнул, нисколько не гордясь своими заслугами сейчас. Испытания были сложными, заставляли его балансировать на тонкой грани между жизнью и смертью, но под взглядом этих голубых глаз, они казались незначительными, чем-то само собой разумеющимся, словно он был рожден, чтобы это сделать. Словно Джотто ни разу не сомневался в том, что именно Тсунаеши сможет собрать пустышки и восстановить равновесие и баланс в этом мире. И это знание согревало его, придавая сил двигаться дальше.

— Вчера вернулись, — Тсуна потер щеку, чувствуя усталость, и бросил взгляд на Бьякурана, сидящего в кресле. В его глазах читались те же тревога и неопределенность, что и у самого Тсуны. Он тяжело и протяжно вздохнул. — Но что делать с Небесной, я не знаю. Все, что с ней связано, окутано тайной и опасностью. Мы знаем, что она жива, но не можем понять, как ее найти. Мы в тупике.

— Поэтому я здесь, — Джотто мягко улыбнулся, но в его глазах появилась серьезность.

Такую же серьёзность Тсунаеши видел в глазах Джотто, когда тот тренировал его, призывая встретиться лицом к лицу со своими страхами. Такую же серьёзность Тсунаеши видел, когда Джотто и Кавахира раскрывали правду о его судьбе и предназначении, рассказывая о роли в поддержании баланса во вселенной. Эта сосредоточенность, эта глубина понимания не сулили ничего, кроме испытаний, и Тсуна напрягся, понимая, что впереди его ждёт отнюдь не лёгкий путь. Он знал, что Джотто никогда намеренно не усложнял задачу, и всё же предчувствие грядущих трудностей терзало его изнутри.

Хотелось бы, чтобы спасение Юни обернулось обычной тренировкой и боем с Аркобалено, а не смертельными путешествиями в очередной храм, полный ловушек и опасностей. Да, раньше тренировки и битвы с Аркобалено казались чем-то невозможным, не было ни грамма уверенности в собственных силах, они прошли через ад, их закаляли и заставляли выходить из зоны комфорта, они должны были прыгнуть выше головы ради победы, но это было возможно. Они справлялись, закалялись и становились сильнее. А в том, что спасти Юни получится, он сомневался. Им нужна была только пустышка, можно было избрать нового Аркобалено Неба, снять проклятие с нынешнего поколения Сильнейшей семерки и позволить им дышать полной грудью, не скованными цепями проклятия. Но для этого нужен был весь комплект пустышек, а им по-прежнему не хватало одной. Пустышка Неба была потеряна так же, как и Юни, и будет большим счастьем, если она все еще при ней.

— Ты можешь помочь ее отыскать? — Вопрос потонул в резком хлопке. Из вспышки плотного Туманного пламени появилась ещё одна знакомая фигура, заставившая Бьякурана напрячься в кресле. Напряжение в комнате ощутимо возросло, словно воздух стал тяжелее и плотнее.

— Маа, какая встреча, — Бьякуран елейно усмехнулся, вернув себе прежнее самообладание, и впился в Кавахиру прищуренным взглядом. — Только вас и не хватало для полноты картины, Кавахира-сан.

Кавахира повел плечом, словно ему было неуютно под пристальным взглядом. Его поза, всегда такая расслабленная и непринужденная, сейчас выдавала легкое напряжение. Тсунаеши не знал, какая история связывала этих двоих — Бьякурана и Кавахиру, — но по возросшему уровню нервозности, пронизывающей воздух, мог догадаться, что не самая приятная. Бьякуран редко делился событиями из других вселенных, к которым у него был доступ благодаря памяти колец Маре. Обычно он озвучивал незначительные факты, которые никак не могли повлиять на будущее их родной вселенной, иногда намеренно шокировал, как тогда, когда рассказал о том, что во всех отрезках времени Реборн был наставником Тсуны, но предпочитал держать события в секрете, если только они не касались Юни. Тсуна знал основные события из главной вселенной, которые повлияли на них и привели к нарушению баланса в этом мире, знал, что раньше они были врагами, а Юни пожертвовала своей жизнью ради спасения мира. И на этом всё. Поэтому такое настороженное отношение к Кавахире, который был неоднозначной личностью, но пользовался заслуженным уважением в его глазах, удивило Тсуну. Любопытство зашевелилось в душе, заставляя задаваться вопросами об их прошлом, но сейчас не время и не место устраивать допросы и выведывать секреты. Поэтому Тсуна подавил щекочущее чувство и сосредоточился на текущей проблеме. Перед ними стояла задача спасти Юни и восстановить баланс в мире, и для этого им нужно было работать вместе, отбросив личные разногласия и обиды.

— Мы знаем, где находится Аркобалено Неба Юни, — Кавахира проигнорировал шпильку в свой адрес, — и теперь, когда все шесть пустышек вместе, мы можем вызволить ее.

— Вызволить? — Тсуна нахмурился, пытаясь справиться с шоком и болью от предательства, охватившими его. Он быстро сложил два и два, и сердце сжалось от внезапного осознания того, что ему не говорили всей правды, что от него что-то скрывали. — Откуда?

Джотто отвел взгляд, чувствуя жгучую и разъедающую вину и понимая, какую рану он нанес наследнику, скрыв от него правду, и сжал кулаки до побелевших костяшек, пытаясь унять вспыхнувшее раздражение на себя, на обстоятельства, на Кавахиру. Его разрывало желание рассказать все Тсуне, поделиться надеждой, дать ему силы и стимул бороться, но под давлением Кавахиры, в котором чувствовалась тень угрозы, он сдался, уступил чужой воле. Шаман, уверенный в своём видении будущего, твердил, что у Тсуны будет больше мотивации, если он будет думать, что Юни мертва. Что поиски пустышек без знания о том, что она жива, будут более эффективными. Но Джотто в глубине души был категорически с этим не согласен. Зная, что Юни жива и в опасности, зная, что она нуждается в нём, Тсуна давно бы нашёл способ спасти её. Он чувствовал, что совершил ошибку, позволив Кавахире манипулировать собой, нарушив хрупкий баланс доверия, и теперь ему оставалось только надеяться, что Тсуна сможет простить его за это.

Тсуна резко обернулся к Джотто, его взгляд, полный боли и обиды, был острым, как лезвие. В его глазах горел не просто гнев — разочарование, выжженное дотла, оставляющее после себя лишь пустоту.

— Ты знал, да? Знал и молчал. Пока я… пока мы… — голос сорвался, не выдержав груза эмоций. Он сжал виски, словно пытаясь вытолкнуть из памяти все те месяцы, когда его сердце разрывалось между надеждой и горем, когда он боролся с отчаянием, веря в то, что Юни мертва. Предательство, скрытое за маской заботы, лишило его опоры.

Джотто шагнул к нему, пламя Гармонии ярко вспыхнуло на руках, пытаясь успокоить боль, но Тсуна отстранился, отшатнулся, избегая прикосновения, избегая близости. Золотые искры дрогнули, словно от укола, потускнели, отражая его растерянность и боль.

— Я хотел… — начал Джотто, но слова застряли у него в горле. Ему нечего было сказать в своё оправдание, только признать свою вину.

— Мне плевать, — резко одернул Тсуна и отошел к стене, прячась от глаз Джотто, потому что если посмотрит — захочет понять, выслушать и простить. А сейчас у него просто не было на это сил, не было сил на милосердие.

Предательство человека, которому он доверял больше всего, не просто подкосило его — заставило упасть на колени, согнуться пополам, хвататься за горло в тщетных попытках снова вдохнуть. Но вместо воздуха в лёгкие проникал ядовитый пар обиды и разочарования, приправленный едким осознанием собственной никчёмности. Он наивно и безрассудно верил, что они заодно, играют по одним правилам ради общей цели, но на деле всё оказалось гораздо прозаичнее. На самом деле им снова воспользовались, а он и не заметил, ослеплённый верой, одурманенный доверием. Не хотел замечать, потому что доверял безоговорочно и крепко, полностью отдавая себя, свою душу и своё сердце. Реборн был прав, когда говорил, что сантименты — удел слабых. И Тсуна в очередной раз убедился, что был слаб. Потому что обида грызла его изнутри, заставляя сжиматься в комок и уходить в тень. Спрятаться и зализывать раны. Жаль, что у него не было на это времени. Юни жива, и теперь он расшибётся в лепёшку, но найдёт её. Иначе он никогда себе этого не простит. Ведь теперь это было не просто спасение мира, а личное дело, долг перед ней и перед собой.

Связь с хранителями всколыхнулась беспокойством, нарастающим, словно шторм в открытом море. Тсуна знал, что все они до единого уже идут сюда, чувствуя его боль и готовые растерзать любого, кто осмелится обидеть их Небо. И он, зная, что буря неизбежна, попытался взять себя в руки, собрать осколки расколовшейся души и успокоить их, послать слабый импульс спокойствия, призывая к сдержанности.

Меньше всего на свете ему сейчас хотелось разнимать драку и успокаивать друзей, доказывать, что всё в порядке, когда на самом деле внутри бушевал ураган. А в том, что драка будет, он был уверен на сто процентов. Слишком горьким было ощущение предательства и боль, которая захлестнула его с головой, лишая рассудка. Такое нельзя не заметить и уж тем более проигнорировать. К сожалению или к счастью, его хранители слишком сильно заботились о его благополучии и были готовы на всё, чтобы защитить его, чтобы разобраться с врагом, будь то реальный противник или призрак из прошлого. И эта преданность, такая искренняя и безусловная, в данный момент давила на него, усиливая чувство вины и ответственности. Но больше всего Тсунаеши боялся бури в лице Реборна. Он все еще не понимал статус их отношений, все еще не понимал, кто они друг другу, что их связывает, но принял, смирился с желанием киллера стать его хранителем. Реборн четко обозначил свое желание, прямо сказал, что Тсуна будет его Небом, не дал возможности отказаться, просто поставил перед фактом, не оставив выбора. И зная, каким безжалостным и мстительным может быть это Солнце, зная, как яростно он защищает тех, кого считает своими, Тсуна боялся. Боялся его гнева, боялся последствий этого гнева, боялся того, что Реборн сделает с теми, кто причинил ему боль. И лишь осознание того, что Аркобалено нет на базе, позволяло ему выдохнуть. У него есть время решить все самостоятельно, и он не станет терять возможность. А с разбитыми ожиданиями справится как-нибудь потом, не впервой же.

— Где Юни? — немного взяв себя в руки, Тсуна повернулся к Кавахире и посмотрел на него, игнорируя и Бьякурана, и Джотто.

— Юни заточена в тюрьме Виндиче, — Кавахира зажег пламя, и на небольшой Туманной проекции показались очертания готического замка, окруженного барьером вьюги. Он был словно вырезан из ночного кошмара, возвышаясь над заснеженными вершинами. Шпиль вонзался в облака, а острые углы и узкие окна придавали ему вид хищника, затаившегося в ожидании жертвы. Готические арки ощетинились горгульями, чьи каменные морды скалились, словно живые, взирая на мир с презрением и ненавистью. Толстые стены, сложенные из тёмного, почти чёрного камня, казалось, впитали в себя всю боль и страдания, которые когда-либо здесь царили. Атмосфера безысходности и отчаяния витала вокруг замка, словно саван, пропитанный страхом. Метель, окружавшая его, была не просто природным явлением, а частью защитного барьера, сотканного из пламени, оберегающего пленников от побега и от любой надежды на спасение. Главная башня увенчана часовым механизмом с обратным ходом — это сердце Виндиче. Циферблат не показывает время, а поглощает его: каждую полночь стрелки срываются с места и впиваются в стены, оставляя кровавые трещины, из которых сочится память прежних узников. Ужасное место, от которого даже сквозь иллюзию веет смертью и безысходностью. Тюрьма Виндиче, обитель проклятых, место, откуда ещё никто не возвращался. Тсунаеши сглотнул.

— Я бы почувствовал ее в тюрьме, как чувствую каждого заключенного, — Бьякуран осклабился, кажется, нисколько не веря словам Кавахиры. — Где Юни?

— Не перебивай, мальчишка, — Кавахира развернул иллюзию, и мимо глаз пронеслись длинные коридоры, стены, покрытые резьбой с изображением грешников, зеркала, которые отражают не лица, а худшие кошмары смотрящего. На это было страшно смотреть, и Тсунаеши испытывал глухую боль и разочарование из-за того, что Юни оказалась заточена в таком месте.

А затем Шаман показал её — в белом, словно погребальном, платье, она казалась совсем хрупкой и незначительной в этой мрачной обители. Колба с мутной зеленоватой жидкостью не давала рассмотреть лицо, искажая черты до неузнаваемости, но Тсуна видел маску с кислородными трубками, которые позволяли ей оставаться в сознании, поддерживать жизнь, превращая её в подобие куклы. Бьякуран вздрогнул, жадно вглядываясь в иллюзию, впитывая каждую деталь, каждую тень. И чем больше он смотрел, чем дольше его взгляд скользил по её безжизненному телу, тем сильнее он, казалось, сходил с ума, теряя связь с реальностью. В его глазах застыло отчаяние, смешанное с безумной решимостью. Тсуна до крови прикусил щёку изнутри, чувствуя металлический привкус и борясь с желанием отвернуться, отгородиться от этого кошмара. Нет, он будет смотреть, будет смотреть до тех пор, пока не почувствует каждую клеточку отчаяния, каждую муку, которую испытывала она. Чтобы никогда не забывать, насколько жестоким, несправедливым и равнодушным может быть этот мир, и чтобы эта память стала его топливом, его стимулом, его клятвой отомстить за все её страдания.

— Почему? — Тсуна сглотнул, пытаясь заглушить дрожь, пробиравшуюся по телу. Горло сжималось от боли, а взгляд, вопреки желанию бежать, приковывался к жуткому видению. Он боялся, что, отвернувшись, мир рассыплется, оставив его наедине с кошмаром.

— Когда равновесие начало рушиться, система Три-ни-сетте выбрала единственный верный путь — защитить последнего Хранителя, — Кавахира свернул иллюзию, и на ее место пришла новая — мужчина, завернутый бинтами с головы до ног, без лица и имени, безмолвный страж Виндиче Бермуда фон Вихтненштайн. Его фигура, обернутая в ветхие бинты, пропитанные чёрной субстанцией, напоминающей засохшую кровь и пепел, казалась слепком из ночных кошмаров. Бинты, туго стягивающие каждую мышцу, не просто скрывали тело — они пожирали его контуры, растворяя в себе плечи, пальцы, суставы, оставляя лишь абрис человека. Там, где должно было быть лицо, зияла воронка из тех же бинтов, закрученных в спираль, словно вход в пустоту. Из глубины воронки мерцал единственный глаз — золотой, с вертикальным зрачком, как у рептилии, но без намёка на жизнь.

— Виндиче — идеальная тюрьма для Аркобалено, ведь ею правят такие же, как она. Бывшие стражи равновесия. Бермуда согласился укрыть девочку, — продолжил Шаман, погасив пламя на кольце Ада и закрепив цепь Маммона. — Для него баланс не пустой звук. Он знает, что хаос погубит всё, если система Три-ни-сетте падёт.

Тсуна содрогнулся, наблюдая, как бинты Бермуды шевелятся, будто живые.

— Но была цена, — голос Кавахиры стал резче. — Стражи Виндиче требовали снять своё проклятие. Когда избрали новую семёрку Аркобалено, их старые оковы сменились другими: теперь они обречены жить, пока их тела не истлеют в прах. Они смогли продержаться так долго, заточив себя в тюрьму, где их питало пламя ненависти, жажды возмездия и неутолимой злобы на весь мир. Это пламя поддерживало их существование, не давая окончательно сгнить и раствориться в небытии. Им удалось остановить разложение, отсрочить неизбежное, но было уже поздно — они никогда не смогут жить нормальной жизнью. — Добавил Кавахира, и в его голосе впервые прозвучало что-то вроде жалости. — Изуродованные как физически, так и морально, они обернули себя бинтами, скрывая свои раны и истинную сущность, и провозгласили себя стражами порядка мафии, блюстителями закона, палачами, чья справедливость спасает мафию от уничтожения.

Тсуна отшатнулся, словно обжёгшись. Теперь он понимал: эти бинты не просто скрывали тела, изуродованные мутациями и проклятиями, — они сдерживали нечто гораздо большее, что-то, что пожирало их изнутри, терзало их души, но в то же время давало им невероятную силу, силу сжимать мафию в тисках, силу поддерживать порядок в их безумном мире. Это была тюрьма не только для пленников, но и для них самих, вечных стражей, обречённых на страдания и вечную борьбу со своей собственной тьмой. Страх прошиб его тело, Тсуна попятился, пытаясь прогнать слишком явные картины из мыслей, и если бы не Бьякуран, вовремя успевший поймать за плечи, он бы запнулся и упал. Было страшно. Как же чертовски страшно ему было в этот момент.

— Это не объясняет того, что я не чувствовал Юни все это время, — Бьякуран хмыкнул, удерживая крепко Тсуну за плечи, словно если он упадёт, его ноги тоже откажутся держать. — Как и то, почему Юни заперта в колбе.

— Система Три-ни-сетте временно стерла существование Юни из этого мира. Была слишком большая вероятность того, что Виндиче сойдут с ума и захотят забрать пустышку Неба, — Кавахира поправил очки, он был на удивление спокоен, словно не делился страшной правдой, а разговаривал о планах на завтра. — То, что вы видели сейчас, лишь оболочка. Пустышки и сознания Юни там нет.

— И где они? — Тсуна сглотнул вязкий ком в горле. — Кого мы вообще ищем? Что мы ищем?

— Желая перестраховаться, система Три-ни-Сетте спрятала разум Юни в своем измерении, — Кавахира прошел к окну под неодобрительным взглядом Джотто и распахнул его, — но теперь, когда кольца Маре и пустышки Аркобалено почти в сборе, мы можем вернуть Юни. Нужно всего-лишь доказать свою верность Системе.

— Но тебе не стоит беспокоиться об этом, Тсунаеши, — Джотто тепло улыбнулся, на дне его глаз все еще плескалась вина, но он пытался ее скрыть, не давая понять, как сильно недоверие наследника подкосило его. — Ты уже доказал, что достоин быть хранителем равновесия. — Джотто закончил, но прежде чем Тсуна успел ответить, дверь с громким хлопком упала на пол, сорванная с петель грубой силой.

— Хаос, — прозвучало привычное приветствие, но на этот раз без обычной насмешливой нотки, с отчётливым оттенком угрозы. Реборн стряхнул пыль с плеча, словно показывая, насколько ему неприятна вся эта ситуация, и вошёл в комнату, излучая ауру опасности. За его спиной маячили нахмуренные хранители Сперанцы и остальные Аркобалено, готовые к бою. — Кажется, мы опоздали на самое скучное объяснение в мире.

— Реборн… — выдохнул Тсуна с явным облегчением, и это имя прозвучало как заклинание, разрушающее чары сковавшего его отчаяния. Он почувствовал, как часть груза свалилась с его плеч, как появилась надежда, пусть и хрупкая, но ощутимая.

— Не ври, ты обрадовался, — киллер обвёл взглядом комнату, оценивая обстановку, и его острый, как бритва, взгляд остановился на Кавахире. — А ты… снова в своих любимых театральных декорациях. Колбы, цепи, монологи — скучно, Кавахира. Очень скучно. Надоел.

— Не вмешивайся, Аркобалено Солнца, твоя миссия уже выполнена, — Кавахира едва заметно дернул уголками губ в подобии оскала, и Тсуне начало казаться, что у него натянутые отношения со всеми вокруг. В этой ситуации, в гнетущей тишине и мраке вечера, эта мысль показалась отрезвляющей, и Тсуна не смог сдержать нервный смешок, вырвавшийся против его воли. Семнадцать пар глаз тут же устремились на него: в одних читалось недоумение, в других — насмешливая ирония, в третьих — неприкрытая тревога. Тсунаеши смущенно почесал щеку и прочистил горло, пытаясь подобрать слова. Но не успел он хоть что-то сказать в свое оправдание, как Реборн ухмыльнулся в ответ, почувствовав его состояние, и выдернул его из крепкой хватки Бьякурана, обдав теплом своего пламени. Широкие ладони непривычно, но уверенно легли ему на плечи, Реборн замер за спиной, отгородив его от всех проблем и защитив от всех угроз одновременно, позволив ему немного расслабиться, почувствовать поддержку и опору. Тсуна был бесконечно благодарен ему за это.

— Вы нашли Юни? — его голос прозвучал совсем тихо, так, чтобы слышал только он. Тсуна кивнул, чувствуя, как напряжение постепенно спадает, но ответить ему снова не дали. Реборн чуть сильнее сжал его плечи, словно придавая уверенности. — Отлично, Бермуда как раз задолжал мне одну услугу. Похоже, пришло время её вернуть.

— Бермуда не отдаст девочку просто так, — Кавахира сделал шаг вперёд, и в его голосе зазвучала сталь. Было видно, что вмешательство извне его раздражает, что его планы рушатся, как карточный домик, — его глаза то вспыхивали пламенем, то напряжённо замирали, выдавая его внутреннее волнение. — Ты рискуешь всё разрушить, Аркобалено. Система не прощает самоуправства, не терпит отклонений.

— Система? — Реборн медленно повернулся к нему, словно хищник, оценивающий добычу перед прыжком. Он окинул его ленивым взглядом, прикидывая, как сделать первый шаг так, чтобы оставить его в дураках, переиграть и унизить. Кавахира был грозным соперником, в разы сильнее его самого, но сейчас Реборн знал, что должен отстоять свое право на участие в спасении Юни, даже если это означало пойти против всего мира. Они были связаны проклятием, и хотя Реборн не признавал ничью власть и никогда не считался с носителями Небесной пустышки, он понимал, что сейчас должен спасти её. Хотя бы ради Тсуны. — Мне плевать на Три-ни-сетте и на этот прогнивший баланс, не нуди.

Тсуна устало вздохнул и потер переносицу, пытаясь унять нарастающую головную боль. Он не хотел оказаться между двух огней, но невольно оказался в центре противостояния и теперь не знал, как выбраться и примирить непримиримых. Неожиданно на помощь пришел Джотто, и, хотя Тсуна все еще испытывал боль от его предательства, он не смог не улыбнуться ему в благодарность.

— Мы теряем время, ссоры ни к чему, — Джотто сжал плечо Кавахиры, оказывая какое-то незримое влияние на него, и отрицательно покачал головой, призывая к благоразумию. Тот словно сдулся, выпустив весь пар, все раздражение разом исчезло, как по мановению волшебной палочки. Он поправил очки и бросил на Тсуну мимолетный взгляд.

— Отправляйтесь как можно скорее, — и вспышка Тумана поглотила его фигуру, стирая из реальности. Затем исчез и Джотто, что-то прошептав и виновато улыбнувшись напоследок, словно умоляя о прощении за всё: за свою ошибку, за свою ложь, за разбитые надежды, за подорванное доверие.

«Прости», — будто шептали его губы. Но прощать было нечего. Или слишком много. Тсуна проводил его растворяющуюся фигуру грустным, потерянным взглядом и бессильно покачал головой, чувствуя, как липкая, удушающая печаль, словно густой непроглядный туман, заполняет его изнутри, сковывая движения, парализуя мысли, отравляя саму душу. Он безгранично верил этому человеку, как отцу, как наставнику, как другу. Он всегда знал, что к нему можно обратиться за советом, выговориться, поделиться самыми сокровенными страхами и сомнениями, знал, что его выслушают и поймут, не осуждая, а поддерживая, направляя, даря надежду. А теперь… Теперь он чувствовал себя всего лишь марионеткой, беспомощной куклой в чужих коварных планах, пешкой в этой жестокой игре, обманутым и использованным, и ничего не мог с этим поделать. Бессилие обжигало, словно кислота, разъедая остатки веры и надежды. Боль предательства была такой острой, что хотелось кричать, хотелось вырвать её из себя, но он лишь молча сглотнул ком в горле, чувствуя, как к глазам подступают жгучие слёзы обиды. Грудь сжалась, будто невидимые руки вцепились в рёбра, выжимая из лёгких последние капли воздуха. Он вспомнил, как Джотто учил его управлять пламенем, а теперь эти же руки толкали его в пропасть молчания.

— Я… — начало рваться из горла, но слова превратились в комок пепла.

Он провёл пальцами по лицу, пытаясь стереть следы непролитых слез. Руки дрожали, как тогда, в четырнадцать, когда впервые понял, что мир мафии не прощает слабостей. Но сейчас слабостью была не дрожь — а желание закричать: «Объясни! Пожалуйста!».

— Не реви, — голос Реборна встряхнул его, как удар током. Тсуна кивнул, стиснув зубы до боли. Печаль, густая и липкая, заполняла каждую клетку, замедляя шаги. Он чувствовал себя куклой, у которой вырвали нити: вера, что когда-то связывала его с Джотто, теперь болталась где-то под ногами, запутанная и грязная.

— Мы отправимся завтра, — Реборн оглядел всех собравшихся здесь, задержавшись взглядом на Тсуне, и кивнул ему, вселяя уверенность. — Виндиче сильны, как бы не хотелось считать иначе, но и мы не промах. Мы заберем Юни и закончим весь этот цирк.

Его слова громким эхом пронеслись по комнате, достигнув слуха и сердца каждого. Тсуна решительно вытер непрошеные слёзы, скрывая свою слабость за маской решимости, и кивнул своим хранителям, давая понять, что готов. Впереди их ждёт тяжёлая, кровопролитная битва, и они не имеют права проиграть, потому что на кону слишком многое: жизнь Юни, их честь и будущее всего мира.

Chapter 14 Chapter Text

Холодный ветер выл, как загнанный зверь, мечущийся в клетке, разрывая в клочья ночную тишину, и невидимыми ледяными цепями сковывал каждое движение, заставляя содрогаться от пронизывающего холода. Черные хлопья снега падали с неба, словно пепел сожженных душ, вырвавшихся из адской преисподней, — тяжелые, маслянистые, оставляющие на коже не просто неприятные ощущения, а жгучие следы, словно клеймо. Каждое прикосновение этого проклятого снега к коже вызывало не столько физическую боль, сколько глухое, изматывающее жжение, словно под плотью ползали тысячи невидимых муравьёв, выгрызающих болезненные следы древних проклятий, напоминая о том, что они вторглись на чужую, враждебную территорию. Тсуна инстинктивно прикрыл лицо рукавом плаща, пытаясь хоть немного защититься от этой адской непогоды, но тщетно — снег проникал повсюду, словно живой организм: таял на ресницах, застилая обзор пеленой мути, въедался в губы мерзким вкусом железа и горечи, оставляя на языке привкус смерти и отчаяния. Он чувствовал, как этот снег пропитывает его насквозь, проникая в самое сердце, замораживая последние остатки тепла и надежды.

— Вы уверены, что нам туда? — Гокудера зарылся вглубь капюшона, скрывая лицо пушистым мехом, и недоверчиво посмотрел на замок, что возвышался впереди.

Тюрьма Виндиче недружелюбно возвышалась перед ними, словно исполинский оживший зверь, закованный в броню из древнего проклятого камня. Ее башни, острые и кривые, уродливо разрывали низкое свинцовое небо, уходя вершинами в клубящиеся тучи, полные угрозы. Каждый шпиль был увенчан железными шипами, ржавыми от времени и обильных дождей, на которых трепетали жалкие остатки чьих-то лохмотьев — то ли истлевших флагов, то ли останков тел, давно превратившихся в безликий прах, развевающихся как жуткое предупреждение. Замок окутал неестественно густой туман — клубился, как дым погребальных костров, переливаясь жуткими сизо-лиловыми оттенками, словно в нём танцевали призраки. В его зыбких волнах то и дело мелькали призрачные силуэты, то появляясь, то исчезая, мелькали кошмарные видения: то скрюченные, истлевшие руки, тянущиеся из преисподней, то пустые глазницы, в которых горел лишь мертвенный холод, то открытые рты в немом, вечном крике отчаяния. Воздух был пропитан едким запахом влажного, прогнившего камня, смешанным с тошнотворной гнилью, как будто где-то в глубине замка разлагались заживо погребённые пленники, источая зловоние смерти и разложения. Стены, сложенные из массивных плит черного базальта, покрывали глубокие трещины, из которых медленно сочилась маслянистая темная жидкость, оставляя зловещий след. Она стекала вниз, образуя у подножия замка мерзкие лужи с радужной, переливающейся пленкой — точно кровь, смешанная с ядом, отрава, заражающая саму землю. Резьба на камнях изображала не лики святых, но изуродованные тела мучеников: фигуры с вывернутыми суставами, скрюченные в предсмертной агонии, существа, сплетённые в узлы из собственных внутренностей, лица, застывшие в гримасе между животным страхом и полным безумием. Узкие и высокие окна-бойницы напоминали хищные щупальца, тянущиеся к ним, а за мутными, грязными стёклами, густо покрытыми паутиной трещин, иногда вспыхивали тусклые огоньки — то ли от дрожащих свечей, то ли от пристальных, голодных глаз, наблюдающих за ними из темноты.

— Не самое дружелюбное местечко, в котором нам посчастливилось побывать, — Ямамото пытался отшутиться, но на дне его глаз отчетливо виднелась тревога. Хранитель Дождя опасливо вглядывался вперед, словно мысленно прикидывал возможность не пойти в замок, а договориться на берегу, и слишком крепко сжимал пальцы на рукояти катаны — готовился вытащить из ножен и броситься на защиту, если понадобится.

Тсуна тоже ощущал тревогу, и чем дольше он стоял на этом отнюдь не безопасном выступе скалы, тем сильнее нарастало беспокойство в груди. Грудь сжималась с каждым вдохом, словно туман вокруг Виндиче был не воздухом, а тягучим, вязким ядом, проникающим в легкие и отравляющим кровь. Сердце билось неровно, с перебоями, то замедляясь до болезненной остановки, то бешено колотясь в грудной клетке, отчаянно пытаясь вырваться на свободу. Интуиция кричала в панике, тревожно уговаривая бежать, отступить, пока не поздно, пока эта проклятая земля не засосала их в свои недра. Но бежать было нельзя, он не мог предать Юни, не мог бросить своих друзей на произвол судьбы. Скала под ногами казалась зыбкой, ненадежной, казалось сам замок высасывал из земли всю твердость, превращая ее в зыбучие пески, готовые поглотить их в любой момент. Тсуна впился пальцами в ладони до боли, до полумесяцев, проступивших на коже, отчаянно пытаясь сдержать дрожь, но предательски дрожали ноги, выдавая его страх. Взгляд беспокойно скользил по зловещим башням-шипам, пронзающим небо, и ему казалось, что сами стены шевелятся, оживают — каменные изваяния мучеников на стенах медленно поворачивали головы, провожая их пустыми стеклянными глазами, полными мертвенного холода и презрения. Резьба с изображением корчащихся в агонии тел пульсировала, под ней словно бились живые, истекающие кровью сердца, напоминая о страданиях тех, кто был заточен здесь до них. От этого жуткого зрелища застучало в висках, закружилась голова, а в горле встал ком, как перед болезненным падением в бездонную ледяную пропасть. Тсуна видел, как тень тревоги искажает лица его друзей, читал в их глазах отражение собственного страха, и это безмолвное, тягучее напряжение ударило сильнее, чем любая открытая угроза, невидимым прессом сдавливая их со всех сторон. Он отчаянно хотел что-то сказать — подбодрить, вселить надежду, приказать отступить, если станет слишком опасно, — но язык прилип к нёбу, а губы онемели, словно скованные заклинанием молчания. Виндиче давила не просто страхом, не просто создавала гнетущую атмосферу, она коварно проникала в разум, как мерзкий червь, разъедая волю и разум, напоминая, что каждый шаг вперёд, каждый миг приближения к замку — это шаг в пасть безумия, в царство вечной тьмы и отчаяния.

— Хватить ныть, Травоядные, — Кёя раздраженно повел плечом, он единственный из всех держался с привычным отчуждением, не показывая ни обеспокоенности, ни уж тем более страха. Он вселял уверенность, которую Тсуна оставил на борту джета вместе с Аркобалено, которым путь в Тюрьму был заказан. И он чувствовал, как где-то глубоко, под грудой страхов, теплится огонь. Тот самый, чистый и неугасимый, который когда-то, давным-давно, заставил его, робкого и неуверенного в себе, восстать против всего мира, защищая тех, кто ему дорог. Он сжал кулаки до побелевших костяшек, сосредотачиваясь на этом тепле, чувствуя, как пламя Неба внутри него отвечает на этот отчаянный призыв всплеском тепла — слабого, едва ощутимого, но упрямого и настойчивого. Это пламя разгоралось медленно, но верно, отгоняя тьму и наполняя его решимостью. Спасти Юни было не выбором, не вариантом, а долгом, который он должен, просто обязан выполнить, ведь на кону стояло слишком многое. Жизни его друзей, жизни его хранителей, жизни целой вселенной. Тсуна должен, потому что никто, кроме него, этого не сделает.

— Пойдемте, я уверен, нас уже ждут, — Тсуна обернулся и посмотрел на своих друзей, мягко улыбнулся и устремил уверенный взгляд на узкую тропинку, ведущую к Тюрьме Виндиче.

Тропинка вилась вдоль края зияющей пропасти, словно змея, застывшая в отчаянной попытке сбежать от зловещей тени замка, от его проклятой власти. Каменный мост, зыбко соединяющий скалу с массивными вратами Виндиче, больше походил на оголенный, потрескавшийся позвонок древнего исполина — неровный, покрытый глубокими трещинами, местами рассыпающийся в труху, словно тронутый дыханием смерти. Каждый шаг заставлял древние камни скрипеть под ногами, издавая жуткий погребальный стон, а на краю этой хрупкой конструкции зияла бездонная пропасть, заполненная клубящимся непроглядным туманом, скрывающим в себе неисчислимые опасности. В глубине пропасти мерцали призрачные бледные огни — то ли обманчивые отблески далёких холодных звёзд, то ли жуткие глаза невидимых хищных существ, наблюдающих за каждым движением путников и выжидающих подходящий момент для нападения.

Собрав остатки мужества, Тсуна первым ступил на этот проклятый мост, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Ветер, гулявший в пропасти, рванул с новой неистовой силой, яростно пытаясь сорвать плащ и сбросить его в бездну. Чёрный, маслянистый снег, смешиваясь с ледяным дождём, мгновенно превращал и без того опасную поверхность моста в каток, грозящий обернуться смертельным падением. Даже в кромешной тьме ночи виднелся тонкий блестящий слой льда, а кое-где торчали ржавые обломки железных цепей — жуткие останки тех, кто не удержался и сорвался в объятия бездны, став жертвой этого проклятого места.

— Э… Может, обойдём? — Гокудера прижался спиной к холодной скале у самого основания моста, боязливо поглядывая вниз.

Но обойти было нельзя. По обеим сторонам узкой тропы зияла непроглядная пустота, не оставляя ни малейшего шанса на обходной путь. Мукуро, обычно невозмутимый и самоуверенный, шёл следом за Тсуной, крепко вцепившись побелевшими пальцами в древко трезубца, словно это был единственный шанс на спасение. Его глаза, всегда полные насмешливого блеска, сейчас выражали неприкрытую тревогу, а взгляд то и дело нервно скользил вниз, туда, где туман шевелился, словно живой, словно в его глубинах скрывались какие-то кошмарные существа.

Мост сужался. Посередине, где камни почти полностью обрушились, остался лишь тонкий выступ шириной едва ли с ладонь, предательски нависающий над бездной. Тсуна замер, чувствуя, как бешено колотится сердце в горле, оглушая пульсацией в висках. За спиной, словно эхо его собственного страха, слышалось прерывистое дыхание хранителей и неясное, сдавленное бормотание Бьякурана. Внезапно мост содрогнулся, задрожал, грозя обрушиться в любой момент, и из непроглядной пропасти донёсся жуткий, хриплый смех, словно насмешка, и тени в клубящемся тумане сомкнулись, образовав отвратительную гигантскую ладонь, которая зловеще потянулась к ним из бездны, намереваясь схватить и утащить в преисподнюю.

— Не смотрите вниз! — Тсуна, собрав всю волю в кулак, уверенно обернулся к друзьям, пытаясь вселить надежду и уверенность, и переглянулся с Бьякураном, чьё лицо выражало крайнюю степень сосредоточенности и готовности к действию. — Просто идите! Не останавливайтесь!

Тсуна заставил себя идти вперёд, хотя ноги налились свинцовой тяжестью и стали совершенно ватными, отказываясь повиноваться. Каждый шаг отдавался эхом в ушах, усиливая чувство обречённости. Где-то впереди, сквозь пелену колючего снега, виднелись мрачные ворота замка — но теперь они казались ещё дальше, словно сам замок отступал, насмехаясь над их отчаянной попыткой приблизиться. Когда до конца оставалось всего пять шагов, ржавая цепь под ногой Тсуны предательски лопнула, и камень под левой ступнёй мгновенно рухнул в зияющую бездну, он чудом удержал равновесие, едва не сорвавшись вниз. Позади раздался приглушённый вдох, но криков паники не последовало — все замерли, парализованные ужасом, боясь даже пошевелиться, чтобы не нарушить хрупкое равновесие.

— Всё в порядке, — стараясь не выдать страха в голосе, Тсуна быстро и осторожно преодолел оставшееся расстояние, инстинктивно погасив пламя, которое само собой вырвалось наружу в момент сильного испуга, и судорожно ухватился за обледенелые скользкие перила лестницы, которая круто поднималась вверх, к воротам замка. С того берега она казалась короткой и вполне преодолимой, но теперь, когда он стоял у её подножия, она возвышалась над ним сотен искореженных ступенек. Тсуна невольно сглотнул, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок.

Лестница впивалась в скалу, крутая, изломанная, ступени больше походили на обломки костей, небрежно скрепленные вместе, чем на обычную каменную лестницу. Перила, покрытые толстым слоем чёрного льда, зловеще блестели под тусклым светом пробивающейся сквозь густой туман луны, словно насмехаясь над их попытками удержаться. Каждый неосторожный шаг отзывался скрипом, эхом разносящимся по округе и усиливающим чувство тревоги. Воздух здесь был гуще, тяжелее, пропитанный тошнотворным запахом ржавчины и сырости, а ледяной ветер, пробирающийся сквозь узкие расщелины в скале, выл как призрак, потерявший покой и обреченный вечно скитаться в этом проклятом месте. Тсуна сжал заледеневшие перила, чувствуя, как острый лёд режет кожу даже сквозь плотные перчатки, и решительно двинулся вперед, стараясь не обращать внимания на нарастающий страх. Ступени под ногами предательски дрожали, то проваливаясь на пару сантиметров, заставляя сердце уходить в пятки, то внезапно смещаясь в сторону, готовые в любой момент обрушить их в бездну.

Ламбо, боязливо вцепившись в перила, то и дело нервно крутил головой, вглядываясь в темноту, за ним аккуратно, шаг в шаг, следовал Ямамото, стараясь не отставать. Его катана глухо билась о шершавый камень в такт шагам, выдавая растущее напряжение. Он попытался отшутиться, чтобы разрядить обстановку, но голос предательски сорвался, дрогнув от страха:

— Эх, вот бы сейчас крылья, как у…

Обрывок фразы бессвязно затерялся в оглушительном грохоте сорвавшегося камня. Рёхей, шедший последним, едва успел увернуться, наблюдая, как массивный валун, оторвавшись от лестницы, стремительно падает в пропасть, не издав при этом ни звука, словно бездонная бездна поглощала даже эхо, словно сама смерть ждала их внизу. На середине подъёма ступени неожиданно сменились, приготовив им новую изощрённую пытку. Вместо шершавого камня — острые осколки зеркал, усеивающие всю лестницу, хрупкие и кривые. Они отражали не их собственные лица, полные страха и решимости, а искажённые, кошмарные тени: Тсуна с ужасом увидел себя с пустыми глазницами, Ямамото — с окровавленной катаной, Хаято — закованного в тяжёлые цепи.

— Вендиче пытаются запугать нас и заставить вернуться, сломить нашу волю. — Бьякуран мрачно усмехнулся, наступив ногой на один из осколков, не выказывая ни малейшего страха. Стекло под его ботинком натужно треснуло и заскрипело, осыпаясь дождём мелких осколков.

Выше зеркал начинались ступени, полностью состоящие из человеческих костей, сложенных в жуткий узор. Они хрустели и трещали под ногами, перемалываемые в мясорубке, и слипались между собой вязкой, липкой субстанцией, похожей на смолу. Воздух наполнился приторно-сладким, тошнотворным запахом тлена и разложения, от которого некуда было деться. Тсуна почувствовал, как к горлу подступает тошнота, желудок болезненно сжался, но он стиснул зубы до боли, не позволяя себе останавливаться — промедление могло стоить им жизни. Когда до массивных дверей оставалось всего два десятка ступеней, из трещин в скале, словно из глубоких ран, выползли мерзкие чёрные щупальца тумана, зловеще обвивая ноги и пытаясь стащить вниз, в объятия бездны. Мукуро пронзил одно из них трезубцем, и оно рассыпалось в прах с болезненным визгом, но на смену ему уже ползли новые.

— Бежим! — крикнул Тсуна, забыв об осторожности и поддавшись животному инстинкту самосохранения.

Они рванули вверх, не глядя под ноги, стремясь как можно скорее добраться до спасительных ворот. Кости хрустели под ногами, перемалываемые в муку, острые зеркала безжалостно резали подошвы, заставляя вздрагивать от боли, а липкий туман хватал за плащи, пытаясь удержать их и не дать вырваться из его власти. Двери выросли перед ними, гигантские и неприступные, чёрный металл был покрыт острыми шипами и зловещими рунами, ярко светящимися ядовито-зелёным светом. Тсуна, не раздумывая, упёрся заледеневшими ладонями в холодную, как надгробная плита, поверхность двери, пытаясь сдвинуть её с места и открыть, но она не поддавалась.

— Надеюсь, нас впустят без пароля, — с надеждой, но без особого оптимизма произнес Бьякуран, иронично усмехнувшись. — Не хотелось бы умереть прямо здесь.

Обернувшись на его голос, Тсуна застыл в ужасе. Лестница, по которой они только что поднимались, исчезла, словно её никогда и не было. На её месте зияла лишь чёрная, непроглядная пустота, а мост через пропасть бесследно растворился. Даже скала, с которой они начали свой нелегкий путь, исчезла, словно Виндиче отрезала все пути назад, оставив их на крошечном голом уступе прямо перед вратами ада, без надежды на спасение. Двери вдруг скрипнули, приветствуя их, и медленно начали открываться сами собой, впуская незваных гостей. За ними ждал холодный, безжизненный зал с высоким потолком, теряющимся в непроглядной тьме, и полом, выложенным плитами с изображениями лиц замученных душ, навечно заточенных в этом проклятом месте. Воздух дрожал от жуткого гула, похожего на злорадный смех, разносящийся по всему залу.

— Добро пожаловать в Тюрьму Виндиче, Вонгола, Миллефиоре. — Раздался хриплый голос из кромешной тьмы, заставляя кровь застыть в жилах.

Тсуна, с трудом подавляя панику, испуганно вглядывался в густую, непроглядную темноту, пытаясь разглядеть источник голоса, чувствуя, как сердце на мгновение замирает в ужасе, а затем начинает бешено колотиться в груди, отсчитывая последние секунды жизни. Он невольно отступил на шаг назад, когда из самой глубины тьмы сначала показался зловещий синий огонёк, а затем и фигура стража Виндиче, медленно выходящая на свет. Его тело был неестественно вытянутым, деформированным, словно кости под кожей ломались и срастались заново в неправильном порядке, нарушая все известные законы анатомии. Лицо стража скрывали плотные сероватые бинты, туго обмотанные вокруг головы, но из-под ткани то и дело выбивались спутанными прядями грязные, слипшиеся волосы, словно пропитанные смолой и кровью. В костлявой руке страж держал старую закопчённую масляную лампу, но пламя внутри горело не тёплым жёлтым светом, как должно было быть, а холодным сине-зелёным огнём, отбрасывая на стены причудливые мерцающие тени, которые извивались, словно повешенные на виселицах, усиливая гнетущую атмосферу страха и безумия.

— Бермуда ждет вас, следуйте за мной, — прошелестел хриплый голос, страж развернулся и медленно направился в глубь коридора. Тсуна несмело переглянулся с друзьями и последовал за ним.

Внутри замок оказался в разы страшнее, чем в видении, что показал Кавахира. Стены, сложенные из массивных плит черного, проклятого камня, покрывали пульсирующие прожилки вздувшихся вен, наполненных ядовито-зелёной жидкостью, светящейся изнутри. Они мерцали в такт движениям лампы Джаггера, словно живые, и отбрасывали на пол длинные дрожащие тени, которые тянулись за путниками, цепляясь за их пятки, пытаясь удержать их в этом кошмарном месте. Резьба на стенах изображала не людей, а чудовищных существ — отвратительные гибриды человека и тени, с неестественно вывернутыми суставами и ртами, застывшими в беззвучных, вечных криках ужаса и отчаяния. Глаза этих кошмарных фигур были инкрустированы кровавыми кристаллами, зловеще сверкавшими даже в полумраке. Иногда плиты шевелились, будто кожа живого существа, а из узких щелей сочилась маслянистая, липкая субстанция, пахнущая медью и гнилыми, перезревшими плодами, вызывая приступы тошноты. Потолок, непостижимо высокий, слишком удаленный, чтобы его можно было разглядеть, бесследно терялся в клубах чёрного, удушающего тумана, где то и дело мелькали жуткие силуэты, похожие на летучих мышей, но с человеческими, искаженными лицами. Пол был вымощен неровными, щербатыми плитами, каждая из которых при нажатии издавала жуткий хруст — под ними что-то шевелилось, склизкое и живое, словно замок переваривал останки костей прошлых жертв, не давая им покоя даже после смерти.

Воздух густой и тяжелый, пропитанный влажностью подземелья и приторно-сладким, тошнотворным запахом разложения, от которого некуда было деться. Каждый вдох обжигал легкие, оставляя на языке мерзкий привкус ржавчины и крови. Звуки здесь искажались до неузнаваемости: шаги отдавались громким эхом, а шепот ветра сливался с неразборчивым бормотанием на забытом древнем языке, доносившимся из глубин замка, сводя с ума и вселяя ужас.

Джаггер бесшумно шёл впереди, словно сам был тенью, и лампа в его руке отбрасывала дрожащий призрачный свет на массивные двери по обеим сторонам коридора. Каждая дверь была уникальна в своём кошмарном исполнении: одна была увита острыми шипами, с небольшим глазком, из которого непрерывно сочилась густая чёрная слизь, стекая по косякам и собираясьв лужу. Другая, полностью покрытая зеркалами, отражала не их решительные лица, а искажённые, кошмарные версии самих себя, словно предсказывая трагическую судьбу. Третья дверь была плотно запечатана толстым слоем воска, под которым пульсировало и билось что-то живое, заставляя содрогаться от отвращения. На остальные двери Тсуна старался не смотреть, чувствуя, как нарастает паника, он уверенно подстраивался под ровный, невозмутимый шаг Джаггера и отчаянно пытался найти в глубине души ту храбрость и решимость, с которыми он отправился в это проклятое место. Тсуна чувствовал, как стены давят на разум, сжимают его, словно тиски. Временами ему казалось, что резные фигуры на стенах поворачивают головы, провожая их безжизненным, осуждающим взглядом, и он изо всех сил старался не обращать на это внимания. Он намеренно не смотрел в сторону глубоких канав, где зловещие тени принимали очертания сгорбленных уродливых существ, отчаянно цепляющихся за проржавевшие решётки, словно умоляя о помощи.

Когда они миновали очередной мрачный поворот, коридор неожиданно расширился, открыв перед глазами огромный зал с высокими колоннами, обвитыми ржавыми цепями. На каждой цепи висели маленькие колокольчики, сделанные из сплющенного серебра, но они звенели сами по себе, без малейшего дуновения ветра — высоко, пронзительно, словно плач новорожденных младенцев, разносящийся по всему залу и вызывающий мурашки по коже. Джаггер внезапно остановился, и лампа в его руке на мгновение погасла, погрузив всё вокруг в кромешную тьму, и в этот момент все отчётливо услышали призрачный шёпот, доносившийся со всех сторон:

«Останьтесь… Присоединяйтесь к нам… Станьте частью этих стен…»

Пламя в лампе вспыхнуло вновь, разгоняя тьму, и все с ужасом увидели, что массивные колонны — вовсе не каменные, а спрессованные в единую массу человеческие тела, застывшие в вечных муках. Лица, руки, рты — всё это слилось в одну отвратительную массу плоти, прошитую ржавыми железными прутьями, удерживающими тела вместе.

— Это… они были живыми? — Ламбо, не в силах сдержать ужас, испуганно попятился назад, пытаясь спрятаться за спиной Ямамото.

Джаггер ничего не ответил. Он молча взмахнул лампой, и зловещие тени на стенах, повинуясь его воле, поползли вперёд, указывая дальнейший путь к массивной арке в конце зала. За ней виднелась крутая лестница, ведущая наверх, но ступени были полностью покрыты скользким синим льдом, испещрённым глубокими трещинами, из которых сочился густой туман, окутывая всё вокруг.

— Бермуда ждет вас там.

Собрав остатки мужества, Тсуна сжал кулак до побелевших костяшек, чувствуя, как пламя Неба, дремлющее внутри него, отвечает на его тревогу едва заметным теплом, придавая ему сил и решимости идти дальше.

Кабинет Бермуды встретил их неожиданным уютом, словно островок здравомыслия в океане безумия. После мрачных коридоров это пространство казалось почти домашним. Тсуна удивленно застыл на месте, он ожидал чего угодно, но только не самого обычного кабинета, и жадно вглядывался в массивный дубовый стол, отполированный до блеска, что стоял в центре. На нём аккуратно лежали стопки пергаментов, чернильница с позолотой и гусиное перо, застывшее в изящном изгибе. По краям стола горели свечи в бронзовых подсвечниках — их пламя, тёплое и ровное, отражалось в деревянных панелях стен, покрытых лаком. Книжные шкафы из тёмного дерева тянулись вдоль стен, их полки ломились от фолиантов в кожаных переплётах. Тсунаеши удивленно переглянулся с Бьякураном, но тот выглядел не менее ошарашенным. Они ожидали чего угодно, но только не самого обычного кабинета. С губ сорвался нервный смешок, к такому психика точно не была готова.

Хозяин кабинета внешне мало чем отличался от Джаггера. Он обнаружился прямо за столом, что-то высматривал в книге, пока не поднял на гостей взгляд — золотой, холодный, с едва застывшим на дне интересом. Под этим взглядом стало неуютно, Тсуна чувствовал, что его рассматривали под микроскопом, изучали, как какую-нибудь невиданную диковинку, пытались залезть в самое нутро. К Бьякурану он не проявил схожего интереса, лишь скользнул взглядом и кивнул, словно они были давними знакомыми. Впрочем, может быть, так оно и было, Бьякуран ведь умел перемещать свою память между вселенными, может быть и успел уже повстречаться с главой Виндиче лично.

— Садитесь. Чай, к сожалению, остыл, — Бермуда указал на кресла у стола — мягкие, с вышитыми подушками. На спинке одного из них висел вязаный плед, и Тсуна вдруг понял, что этот кабинет напоминает ему тот, в котором он впервые услышал о Три-ни-сетте и равновесии. Он невесело усмехнулся, вновь ощущая глухую боль от предательства Джотто, и первым сел за стол. Иррациональность происходящего выбивала из колеи, заставляя чувствовать себя потерянным и уязвимым, и Тсуна решил просто плыть по течению, принимая правила этой странной игры, понимая, что разговор будет весьма необычным и, возможно, опасным.

— Меня зовут Савада Тсунаеши, — Тсуна прикусил изнутри щеку, пытаясь заставить голос не дрожать, но получалось плохо. — Это мои хранители, мы пришли...

— Я знаю, кто вы и зачем пришли, — Бермуда перебил его и бросил ему ключ. — Третьи Небеса Три-ни-сетте заточены на самом низком этаже Тюрьмы. Джаггер проводит вас.

В кабинете повисло неуютное, недоверчивое молчание. Тсуна замер, его пальцы непроизвольно разжались, и пламя вспыхнуло на кончиках и тут же погасло. Глаза, широко раскрытые, отражали мерцание свечей, смешанное с немым вопросом: Неужели всё так просто?. Горло сжалось, будто кто-то влил туда свинец, и даже пламя Гармонии внутри дрогнуло, как огонёк на ветру.

Гокудера резко отступил назад, ударившись спиной о книжный шкаф. Звук падающей книги в тишине прозвучал как выстрел, но он даже не вздрогнул.

— Ты… ты серьёзно? — выдавил он, голос сорвался на хрип.

Ямамото застыл у двери, его обычная улыбка исчезла, пальцы, привыкшие к железной хватке катаны, дрожали на эфесе, будто впервые за десятилетия боевых искусств он забыл, как держать меч. Никто не мог поверить в то, что преодолел весь этот опасный путь так просто. Недоверие висело в воздухе ощутимее, чем дым от свечей. Они прошли через лестницу из костей, зеркала с тенями-двойниками, коридоры, где стены дышали ненавистью, — и всё ради битвы, которая должна была стать финальной. А теперь… этот монстр в вязаном пледе предлагал им Юни, как сдаёт ненужный хлам. Вот так просто? Хаято скрестил руки на груди, но жест не выглядел уверенным — скорее, это было попыткой удержать себя от шага вперёд. Его взгляд, обычно холодный и аналитичный, метался между Бермудой и ключом из черного стекла, словно пытался разгадать шифр.

— Логики нет. Это противоречит всем данным о Виндиче, — пробормотал он, больше себе, чем другим.

Воздух в кабинете стал густым, будто пропитался свинцом. Тиканье старинных часов на стене звучало громче, отсчитывая секунды, которые тянулись как часы. Свечи коптили, их пламя изгибалось в странных углах, отбрасывая на стены тени, что корчились в немом вопросе. Хранители переглядывались между собой, но взгляды не находили ответов. Они готовились к бою, к боли, к потере — но не к тихому кабинету, книжным полкам и ключу, лежащему на столе, как ненужная безделушка.

— Почему… почему вы просто отдаёте её? — Тсуна, наконец справился с шоком, и взял ключ, ощущая кожей гладкость тёплого стекла.

— Вы думали, я стану драться? — Голос из-под бинтов прозвучал почти устало. — Ни к чему. Система Три-ни-сетте выполнила свою часть сделки, я выполняю свою. — Золотой глаз сузился. — Девчонка — плата за снятие проклятия с Виндиче. Берите её и уходите.

Джаггер шагнул вперёд, тень от лампы легла на стену, превратившись в стрелу, указывающую на потайную дверь за шкафом.

— Уходите, пока не передумал, — прошипел Бермуда, снова погружаясь в книгу и потеряв, казалось, интерес к гостям.

Джаггер скрипнул железной дверью, за ней пряталась лестница, уводящая на самый глубокий уровень тюрьмы.

— Спасибо, — Тсуна переглянулся со своими хранителями, кивнул Бьякурану и глубоко поклонился Бермуде, выражая признательность и уважение к его благоразумию. Битва была не нужна, хорошо, что они оба понимали это.

Спираль из обожжённого железа, скрипящая под ногами, уводила вниз в чрево Виндиче, где воздух становился густым, как деготь, а холод пробирал до костей — не морозный, а могильный, высасывающий жизнь из каждого вдоха. Свет лампы Джаггера, эта дрожащая ядовитая зелень, выхватывал из тьмы картины: ржавые цепи, плесень, грешники с кричащими в огонии глазами. Тсуна сглотнул, пытаясь унять тошноту и ужас, что с каждым метром касались души все сильнее. Звуки здесь вели себя иначе, чем наверху — шаги глушились, словно их пожирала вата, зато каждый стук сердца, каждый прерывистый вздох отдавался эхом, будто в пустоте бились десятки невидимых молотов, а где-то в глубине, за гранью света, скрежетало железо о камень. Тьма не просто окружала, она обволакивала, душила. Это не была обычная, привычная темнота ночи или пещеры. Она была осязаемой, как будто густая, липкая патока заползала под веки, забивалась в уши, пыталась проникнуть в рот, оставив привкус пепла и страха. Не просто темнота — отсутствие света, нечто большее, некая субстанция, пожирающая все, к чему прикасалась. Она вращала мысли, искажала восприятие, превращала реальность в зыбкий, пугающий сон, где нельзя было доверять ни одному чувству. Иногда в темноте вспыхивали искры — синие и холодные, как глаза мертвецов, — но они исчезали, едва кто-то пытался к ним прикоснуться. Каждый раз, когда гасла очередная искра, тьма становилась еще плотнее, еще более невыносимой, вселяя уверенность в том, что выхода нет, что Виндиче станет их тюрьмой, их могилой. Грань между реальным и призрачным стерлась, оставив лишь зыбкую, дрожащую неопределенность. В голове рождались образы – искусственно созданные, пугающие, не относящие ни к его разуму, ни к его сердцу. Воздух вибрировал, пропитанный низким, утренним рокотом. Он давил на барабанные перепонки, проникал в кости, отзываясь дрожью во всем теле. Звук был похож на работу огромных древних жерновов, которые неумолимо вращались где-то глубоко внизу, перемалывая не зерно, а кости, воспоминания, саму надежду.

— Мы… уже час идём? Или десять минут? — Мукуро споткнулся, его голос дрожал, выдавая панику.

Тсуна чувствовал, как пол под ногами меняется: то это был лёд, обжигающий холодом, то мягкая плита, то кости, хрустящие под ботинками. Рука, которую он прижал к стене для опоры, проваливалась в липкую слизь, а когда он дёрнул её обратно, пальцы были обмотаны чёрными нитями, словно паутиной из теней.

— Не останавливаться, — прошипел Бьякуран, но его голос звучал чужим, будто его перекосило эхом.

Внезапно пространство сжалось так, что пришлось ползти на четвереньках. Потолок давил на спины, а стены сочились чем-то тёплым и солёным — кровью или слезами самой тюрьмы. Затем они вновь оказались в круглом зале, которого минуту назад не было, а лестница вилась дальше, вниз, вниз, вниз и вниз.

Джаггер остановился у гладкой стены, где не было ни щелей, ни замков, лишь спираль, вырезанная в камне — точь-в-точь как лицо Бермуды, — и прикоснулся к ней костяным пальцем, прошептав слова, похожие на лязг сломанных шестеренок. Стена разошлась беззвучно, открыв круглую палату, где тьма сгущалась в плотную пелену, а в центре, на пьедестале из чёрного мрамора, стояла колба из призрачного стекла, наполненная жидкостью зеленоватого цвета, в которой, свернувшись в позе нерождённого эмбриона, плавала Юни — её волосы струились темным ореолом, лицо, бледное и безмятежное, казалось застывшим между сном и смертью.

Дыхание застряло в горле. Время будто остановилось. Все вокруг — кошмар, ужас, страх — отступило перед одним, всепоглощающим чувством: невыносимой, обжигающей болью. Юни, его Юни, плавала в этой мерзкой колбе, свернувшись в позу эмбриона, как будто насильно вернулась в состояние небытия. Тсуна сделал шаг вперед, не чувствуя земли под ногами. Он хотел дотронуться, разбить стекло, вытащить ее туда, но ноги словно приросли к полу. На груди Юни мерцала треснувшая пустышка Неба. Трещина была похожа на рану, до сих пор кровоточащую и болезненную. Он знал, что пустышка Неба символизировала единство, надежду, связь с небом. Но сейчас она была сломана, а вместе с ней казалась и сломанной Юни.

Все кричало о том, что она мертва. Тсуна ощутил, как все его тело пронзает волна отчаяния, переходящего в ярость. Ярость на тех, кто это сделал, на Джаггера, на Бьякурана, на себя самого за то, что не смог ее защитить. В этот момент он знал одно: он вытащит ее отсюда, чего бы это ни стоило. Даже если для этого ему предстоит сразиться с самим адом.

Chapter 15 Chapter Text

Вес Юни почти не ощущался на руках, но больше Тсунаеши пугало то, что она не дышала. Совсем. Провода и трубки тянулись к ее телу, обвивали руки и шею, к лицу тонко прилегала маска, но жизни в этом теле не было. Тсуна знал, что она жива, знал, что душа ее не здесь, что в его руках лишь оболочка, вместилище для заблудшей души, он знал. Но все равно не мог избавиться от гнетущего страха и дискомфорта от осознания, что держит в руках лишь оболочку и не больше. Голова Юни бессильно запрокинулась, обнажая тонкую, беззащитную шею, темные волосы струились по его рукаву, холодные и безжизненные, как мокрая солома, лишённые прежнего блеска. Тсуна невольно крепче сжал хрупкое тело в своих руках, пытаясь согреть его своим теплом, и, прижав к груди, решительно посмотрел в бесстрастное лицо Джаггера.

— Мы уходим, — твердо отчеканил каждое слово он. Джаггер кивнул, его сгнившие пальцы быстро забегали по панели на гидрокамере, раздался короткий писк, и провода, оплетающие тело Юни, спали. Дрогнули ее ресницы — влажными тёмными полумесяцы на фоне мраморной бледности. Такой же неестественной белизной светились руки, сложенные на груди поверх треснувшей пустышки. Казалось, еще миг — и кожа рассыплется, как пепел.

— Дышит? — Бьякуран шагнул вперед, рука инстинктивно потянулась к ней, но замерла в сантиметре. Тсуна отрицательно покачал головой.

— У вас есть час, чтобы подключить ее к аппаратам жизнеобеспечения, покинув Тюрьму, тело постепенно выйдет из состояния анабиоза, — Джаггер убрал провода в колбу, и она с тихим механическим шелестом под напряженными взглядами хранителей исчезла.

— Спасибо, — Тсуна склонил голову в легком поклоне и передал Юни в руки Бьякурана.

Обратный путь по коридорам Виндиче был больше похож на пробуждение от кошмара. Тюрьма, еще час назад дышащая безумием, теперь казалась просто старым замком — сырым, мрачным, но лишенным мрачности. Стены больше не пульсировали, черные прожилки исчезли, обнажив грубый серый камень, покрытый банальной плесенью. Воздух пах не медью и тленом, а пылью и сыростью заброшенного подвала. Гул, вибрировавший в костях, сменился тишиной, нарушаемой лишь капающей с потолка водой и их шагами, отдающимися обычным эхом. Лестница из черепов оказалась самой обычной каменной, потертой временем, где-то сколовшейся, но самой обычной а зеркальные двери — деревянными, покоробленными влагой и старостью. Даже зал с колоннами был голым складом с треснувшими статуями, а не склепом из спрессованных тел. Не было безумных отражений, тьмы, сгущающейся по углам, могильного холода и ощущения глухой тоски, вцепившейся в самую душу. Обычный замок с самыми обычными коридорами, словно все то, что виделось им, было лишь иллюзией, видениями, рожденными страхом и воспалившимся разумом.

Джаггер молча шел впереди и лишь он один был напоминанием того, что замок оставался Тюрьмой. От него разило серой и сыростью, запах земли и гнили забивался в нос, не позволяя нормально дышать, и заставлял идти быстрее, чтобы поскорее выбраться из замка. Страж проводил их до самых дверей, молча отворил их толкнув высокие деревянные своды, и растворился во тьме так же стремительно, как и появился. И, когда тяжелые дубовые ворота замка захлопнулись за спиной с последним скрипом ржавых петель, на них обрушился горный ветер — резкий, чистый, напоенный запахом снега, хвои и камня, не тот затхлый и пропитанный страхом. Он ворвался в легкие, обжигающе холодный и живительный, смывая липкое ощущение сырости подземелий. Тсуна вдохнул полной грудью, и впервые за долгие часы ребра больше не сжимались от тяжести — только от этого пронзительного холода, щекочущего ноздри.

Свет ударил по глазам, заставив щуриться. Серое, но настоящее небо, бесконечно высокое после низких сводов Виндиче, раскинулось над ними. Солнце, скрытое за облаками, заливало плато рассеянным сиянием, превращая снег в бесконечное поле искр. Не черные, обжигающие хлопья, а чистый, пушистый снег скрипел под ногами, оставляя четкие следы, и дарил понимание, что все кошмары остались там, за стенами, которые теперь казались просто большими, угрюмыми и очень старыми камнями, а не живой плотью безумия. Замок стоял молчаливый и пустой, как давно заброшенная крепость, лишенная своей зловещей души.

Бьякуран крепче прижал Юни к груди, ее холодная щека касалась шеи, волосы пахли не стерильностью колбы, а слабым, едва уловимым ароматом мыла — обычным, человеческим. Он прижал ее ближе, и сквозь толщу одежды ему почудился — или он так отчаянно хотел почувствовать? — слабый, слабый ритм, как эхо далекого сердца.

Они шли к джету по хрустящему снегу, и каждый шаг был громким, уверенным, реальным. За спиной не шелестели невидимые тени, не скрежетало железо в глубине. Сознание стремительно прояснялось, и ужасы Виндиче отступали, сжимались в тугой узел памяти где-то глубоко внутри, покрываясь слоем этого чистого, ледяного воздуха и сияния снега. Страх и напряжение, сковывавшие мышцы, начали таять, оставляя после себя глубокую усталость, но и невероятное облегчение. Они вырвались. Они прошли через ад. И теперь, под открытым, пусть и зимним, небом, с телом Юни и пустышкой в руках, они впервые за долгое время позволили себе ощутить холодок надежды — слабый, как дыхание спящей, но настоящий. Кошмар остался позади, запертый в каменной громаде, ставшей просто фоном для их пути к спасению. Впереди был только снег, ветер и тихий рокот ожидающего джета.

На встречу им сразу выскочили Реборн и Луссурия, пламя Солнца вокруг них полыхало — не привычной яркой аурой, а короткими, яростными всполохами, как сигнальные огни тревоги. Бьякуран, встретив этот двойной шквал пламени, лишь цинично приподнял бровь, но бережно, почти с непривычной осторожностью, передавал легкое, безжизненное тело Юни в руки Луссурии, и в его движении сквозило нечто похожее на сожаление. Его пальцы на миг задержались на холодной руке девушки, прежде чем он резко отдернул их, будто обжегшись. Тсуна сжался под взглядом Аркобалено — пронзительным, цепким, сканирующим, и слабо улыбнулся, молча говоря о том, что он в порядке. Аркобалено остались на джете в нервном ожидании, потому что в тюрьму им был путь заказан. Виндиче была для них смертным приговором. Слишком много крови, измен, сломанных клятв и темных сделок тяготело над каждым. Тюрьма, питающаяся грехом, узнала бы своих. Бермуда, почуяв родственную тьму в их душах, никогда не выпустил бы их обратно. Попытка переступить порог Виндиче стала бы для них не вызовом, а добровольным заточением. Они были частью баланса Три-ни-сетте, да, но также — плотью от плоти мафии, людьми, для которых Омерта часто была пустым звуком, а не священным законом. Пускать их в тюрьму равнозначно вынесению приговора.

Луссурия, приняв Юни, тут же развернулся и скрылся в глубине джета, что-то причитая, пока пламя Солнца сосредоточенно светилось вокруг хрупкого тела. Реборн же не отводил взгляда от Тсуны. Молчание между ними висело тяжелее горного воздуха, заставляя потупить взгляд и не сметь посмотреть в ответ. Тсуна не знал, что творилось в голове киллера, не понимал его чувств и не знал, что должен сказать, что должен сделать, чтобы показать, что он в порядке. Казалось, тот видит не только его усталость, но и тени, все еще цепляющиеся за душу, страх, который сжимал горло в подземельях. Словно был все это время рядом, испытывал все то, что испытал он сам, пока бродил по коридорам неприступной крепости, и слышал те же ужасные крики, которые навечно отпечатались в памяти и будут приходить в кошмарах, напоминая о том, как страшно было оказаться в стенах Тюрьмы. Тсуна такого бы и врагу не пожелал, милосерднее было убить, чем обречь на вечные муки.

Наконец Реборн кивнул, в его глазах на мгновение промелькнуло что-то мягкое, а губы исказила привычная ухмылка. Тсуна облегченно выдохнул и потащился вперед к мостику, желая как можно скорее оказаться в тепле джета — горный воздух кусал за щеки и вымораживал до самых костей, он мечтал сейчас выпить несколько чашек обжигающего чая и зарыться в несколько слоев одеял лишь бы согреться. Но, прежде чем он успел дойти до мостика, на лоб легла чужая теплая ладонь, и пламя Солнца быстро просканировало его тело, наполнило каждую клеточку желанным жаром, снимая усталость и прогоняя тяжесть из мышц. Тсуна прикрыл глаза, наслаждаясь этим кратким мигом безмятежности и покоя, ему казалось, что он попал в мягкий кокон, что его окружили теплом со всех сторон, спрятали от принизывающего ветра и позволили на краткий миг забыть о всех проблемах и бедах, что свалились на его плечи. Усталость медленно исчезала, заменяясь странным, неясным еще теплом. И Тсуна позволил себе расслабиться, потянуться к этому теплому свету и довериться.

В поведении Реборна проступала странная, неуловимая перемена — он все еще оставался собой, но что-то неуловимо изменилось. Раньше он заставлял прыгать выше головы, превозмогая боль и страх, а любая слабость встречалась язвительной насмешкой или дулом пистолета у виска. Но теперь вместо едких комментариев о бледности Тсуны или дрожи в руках после кошмаров, на столе рядом появлялась чашка обжигающе горячего чая, черного и крепкого, именно такого, какой Тсуна любил. Без слов. Если на Тсуну давили, пытаясь вынудить изменить мнение или план действий, Реборн почти незаметно, смещался, его спина — прямая, непроницаемая стена — вставала между наследником и угрозой, а один его взгляд, брошенный на оппонента, заставлял даже самых наглых отступить, в нем читалось не предупреждение, а приговор: «Тронешь его — умрешь медленно». Когда Тсуна, изможденный, засыпал в кресле, на его плечи бесшумно опускался грубый плед Реборна, сопровождаемый лишь скупым хмыканьем. Тсуна совершенно не знал, как реагировать на это новое проявление заботы, пусть и ненавязчивой. Это было странно, непривычно и даже немного пугающе. Он ловил себя на мысли, что подсознательно ждет подвоха, привычной колкости, язвительного замечания — но их не было. Лишь тепло мягкого пледа, согревающего уставшие после тренировок плечи, терпкий и горький вкус крепкого кофе, согревающего изнутри, и тяжелая, спокойная тень за спиной, дающая необъяснимое чувство защищенности и безопасности, словно щит, ограждающий от внешнего мира. Тсуна был благодарен. Глубоко, до дрожи в коленях, до слез, стоящих в глазах, но выразить эту благодарность словами казалось совершенно невозможным — это неизбежно нарушило бы хрупкое равновесие их нового, странного, но такого ценного согласия. Иногда, случайно встретив взгляд Реборна — взгляд уже не острого скальпеля, режущего по живому, а скорее чуткого щупа, аккуратно проверяющего его состояние без лишней боли, — Тсуна растерянно улыбался, не зная, что сказать в ответ. А Реборн лишь небрежно поправлял свою неизменную шляпу или бросал что-то колкое, но в его интонации уже не было прежней язвительности и злобы. Это была лишь грубая оболочка для той самой непривычной теплоты и заботы, которые они оба пока боялись назвать своими именами. Это была верность, выкованная в огне общих передряг, сражений и испытаний, проверенная временем и выраженная на языке молчаливых действий, жестов и кофе, поданного вовремя, когда это было необходимо. Реборн не пытался угодить, он оставался непоколебимой скалой в бушующем шторме, о которую Тсуна мог опереться в любой момент, даже не прося об этом вслух, зная, что его всегда поддержат.

— Рад, что мне не пришлось вытаскивать вас по частям, — голос Реборна, спокойный, чуть насмешливый, вырвал из расслабленной неги. Тсуна поймал его взгляд, прижался к ладони и пробормотал тихое «спасибо», прежде чем отстраниться и с неожиданной легкостью зайти на мостик.

Пора было возвращаться домой.

***

Ветер шаловливо и нежно бегал по золотому океану цветов, слегка склоняя хрупкие бутоны, и тысячи маленьких солнц покачивались в унисон, создавая ощущение живого, дышащего полотна. Под ногами мягко пружинила земля, усыпанная опавшими лепестками, создавая иллюзию золотого ковра. Запах меда и солнца пьянил, успокаивал и умиротворял. Каждый шаг давался легко, словно он плыл по воздуху, ведомый невидимой силой.

Тсуна подставил лицо теплому ветру, позволяя трепать кончики волос, и безмятежно улыбался. Где-то вдалеке пели птицы, их голоса смешивались с эхом леса, перекликались между собой, создавая удивительную мелодию. Тсуна улыбался — широко, легко, так, как не улыбался давно. Где-то вдали, за золотой стеной цветов, звенели голоса птиц, чистые и переливчатые. Они вплетались в шелест листвы невидимого леса, смешивались с гудением пчел, создавая песню без слов — мелодию глубокого покоя, которая резонировала в самой его груди. Золотая волна желтых маков плескалась на поляне, утопая в изумрудном море высокой травы. Ветер, шаловливый и нежный, пробегал по этому океану цвета солнца, слегка склоняя хрупкие бутоны, словно кланяясь им в приветствии. Тысячи маленьких солнц покачивались в унисон, создавая ощущение живого, дышащего полотна.

Тсуна шел по этому полю, высокая трава почти касалась его колен, под ногами мягко пружинила земля, усыпанная опавшими лепестками, создавая иллюзию золотого ковра. Впереди, на краю поляны, его ждала девушка. Ее темные волосы мягко струились по плечам, контрастируя с нежным белым платьем, легким и воздушным, словно сотканным из облаков. Ветер трепал венок из полевых цветов, яркий и пестрый, впутанный в ее волосы, а в руках она держала букет красных маков, ярких, как кровь, и в то же время хрупких, как воспоминания. Юни улыбалась, и эта улыбка была теплее солнца, ярче любого золота, манящая и обещающая утешение после долгих скитаний. Босые ноги утопали в лепестках, каждое ее движение было грациозным и легким, как танец, а в глазах, темных и глубоких, как ночное небо, плескались любовь и надежда. Она ждала его, единственного, кто мог разделить с ней эту красоту и обрести долгожданный покой.

— Тсуна-кун, — ее голос был как звон хрустальных колокольчиков, разносился по полю желтых маков, а улыбка, нежная и теплая могла растопить любой лед.

Он не побежал к ней, не кричал, не звал по имени. Просто стоял, чувствуя, как тяжесть в груди тает, заменяясь тихим, чистым светом, а на место тревоги приходит легкое умиротворение.

— Скоро, — улыбнулась она, и в глазах засветились тысячи солнц. — Мы увидимся очень скоро. Не бойся.

Она растворилась в шуме ветра и запахе ярких маков, а Тсуна продолжал так же безмятежно улыбаться в этом океане тысячи солнц, зная, что ее слова совсем скоро окажутся правдой.

Пробуждение было мягким. Тсуна открыл глаза на рассвете, когда первый луч солнца, пробившись через штору, лег на его лицо — точно так же, как ветер во сне. В спальне царила тишина, нарушаемая лишь шелестом занавесок, кажется, он забыл закрыть на ночь окно, или кто-то заходил к нему с утра. Он лежал, рассматривая знакомый потолок, и еще долго ощущал под пальцами воображаемую мягкость лепестков и тепло ее руки.

Тсуна неспешно вышел в гостиную, мягко потянувшись, чтобы размять затекшие мышцы — тело приятно ныло после непривычно долгого сна, словно после хорошей изматывающей тренировки. Солнечный свет, теплый и густой, как расплавленное золото, лился через высокие окна, очерчивая золотистые прямоугольники на отполированном паркете. В воздухе витал запах старой бумаги, мебельного воска и едва уловимой пыли — запах спокойствия, прочно поселившийся в этом доме.

В большом кресле с высокой спинкой сидел Фонг, с головой погрузившись в чтение толстого фолианта в кожаном переплете, пожелтевшие страницы которого хранили мудрость веков. Его тонкий палец медленно скользил по строкам, вникая в смысл написанного, и тихий шелест бумаги был единственным звуком, нарушавшим умиротворенную тишину. Рядом, на низком столике, одиноко стояла чашка с недопитым чаем — от напитка уже не поднимался пар, видимо, Фонг провел здесь уже не один час и явно собирался провести еще очень много времени. Буквально в двух шагах от него, на широком подоконнике, устроился Кёя с привычной грацией хищника, отдыхающего после удачной охоты. Он лениво опирался спиной на оконную раму, одна его нога была согнута в колене, другая небрежно свисала вниз. В руках сверкали тонфа, кусок мягкой замши плавно скользил по гладкой, отполированной стали, возвращая ей зеркальный блеск. Кёя смотрел куда-то вдаль, за окно, на густые кроны деревьев в саду, но было очевидно, что его мысли витали далеко за пределами этого места. Движения механические, отточенные до автоматизма, словно он не чистил оружие, а пребывал в шатком равновесии с самим собой, медитируя.

Атмосфера между ними была удивительной — не просто тишина, а глубокое взаимное спокойствие, понимание и доверие. Два таких разных человека, два острых угла нашли здесь, в залитой солнцем гостиной, общую точку умиротворения. Им не нужны были слова, не нужно было даже обмениваться взглядами. Простое присутствие, разделение этого тихого солнечного часа на двоих полностью устраивало их. И это было так удивительно, при первой встрече Кёя был готов загрызть чужака, осмелившегося приблизиться к его территории. Он держался на расстоянии, смотрел издалека, наблюдая, как хищник наблюдает за жертвой, готовясь к молниеносному броску. А теперь наслаждается тишиной в компании незваного гостя.

Тсуна замер в дверях, не желая нарушать этот хрупкий баланс спокойствия, опасаясь спугнуть. Его желудок предательски урчал, негромко и настойчиво требуя еды, но даже этот звук казался ему слишком громким и неуместным в этой атмосфере тишины. Он мягко улыбнулся, чувствуя, как тепло разливается по груди. После кошмаров Виндиче, после постоянного напряжения и гнетущего страха видеть Фонга, с головой погрузившегося в свою книгу, и Хибари, старательно начищающего тонфа с таким непривычным отсутствием агрессии, было невероятно приятно и успокаивающе.

— В духовке. Запеченные овощи с розмарином. И свежий кофе, — Фонг не отрывая глаз от книги, поднял руку, указывая большим пальцем в сторону кухни.

Хибари лишь издал короткий хриплый смешок, больше похожее на ворчание довольного кота, чем на предупреждение. Его взгляд на мгновение скользнул в сторону Тсуны — быстро, оценивающе, но без привычной колючести, с которой он смотрел на всех, но никогда не него, — и тут же вернулся к тонфа и созерцанию сада за окном.

Тсуна кивнул, тихо поблагодарив, хотя его вряд ли видели, и направился на кухню. Чувство голода смешивалось с глубокой благодарностью за этот момент обыденного, солнечного покоя, который его хранители нашли и сохранили для себя и в котором ему позволили ненадолго поучаствовать. Запах запеченных овощей и свежесваренного кофе, доносившийся из кухни, обещал не просто еду, а продолжение этого чудесного утра — спокойного, настоящего, полного надежды.

В кухне во всю суетился Хаято, что-то вычитывал в большой кулинарной книге и помешивал деревянной ложкой в кастрюле. Тсуна прислонился плечом к дверному проему, с улыбкой наблюдая за своей Правой рукой. Из всех в их исключительно мужской компании готовить умели только Ямамото и Хибари, в особняке Варии и на базе Сперанцы им готовили еду домоуправляющие, так что особой необходимости изучать кулинарное искусство у них не было, но на базе Аркобалено дело обстояли иначе. Здесь им никто не мог приготовить ужин из восьми блюд и приправить десертом, здесь, если никто из них не позаботится об ужине, ужина не будет вовсе. Поэтому Хаято, как самый ответственный, вызвался научиться готовить, нацепил на нос очки и долго донимал Хибари, провоцируя постоянные стычки, пока на помощь не приходил Такеши. Но от его беззаботности взрывной Ураган быстро выходил из себя, поэтому после двух разрушений кухни, Реборн растащил их по углам и черт знает откуда притащил кулинарную книгу — в нее сейчас и заглядывал Гокудера со всей присущей ему серьезностью следуя рецептам. Готовить у него получалось так себе, но это было лучше, чем ничего, потому что Рёхея, Мукуро и Ламбо к плите не подпускали принципиально, а у Тсуны было слишком много дел помимо готовки. Всех, кажется, это устраивало.

— О, Босс, — Гокудера оторвался от книги и ярко просиял улыбкой, и Тсуна не мог не улыбнуться ему в ответ. С возрастом Хаято стал сдержанней и уже не кидался ему на встречу всякий раз, как увидит, как это было в первые годы знакомства. Сейчас он мало напоминал того покинутого всеми и одинокого наемника, обрел уверенность в себе и в своем месте, научился контролировать агрессию и доверять. Он первый, с кем Тсуна установил связь Неба и хранителя, и не пожалел: Хаято, поняв, что теперь является полноценной частью семьи и ему не нужно сражаться за внимание босса, смог отпустить прошлые страхи встать на путь изменений. Да, иногда он по прежнему перебарщивал, но это уже были не попытки выслужиться и заполучить доверие, а проявление заботы и любви, стремление защитить и уберечь от бед.

— А где все? — Тсуна прошел вглубь кухни и сел за небольшой стол, за которым обычно сидел по вечерам с чашкой чая — кухня была небольшой и явно не предназначалась для шумных посиделок, для этого была столовая. — Я видел только Фонга и Кё-чана.

— Реборн отменил тренировки на два дня, сказал, что нам нужен отдых после путешествия в Виндиче, — Хаято поморщился, как от зубной боли, — Рёхею это не понравилось и он решил подоставать Мукуро и Ламбо, но они сбежали, — Тсуна понимающе хмыкнул, — а Ямамото куда-то уехал со Сквало. Выставка мечей, вроде, или что-то такое. Мы втроем здесь, в общем.

— А Верде и другие Аркобалено? — Тсуна кивнул с благодарностью, когда Хаято поставил перед ним чашку с чаем.

— Верде в лаборатории, пытается починить пустышку Неба. — Хаято что-то помешал в кастрюле, — остальные без понятия. Может где-то на базе, а может тоже разъехались кто-куда. Черт их знает, за ними никогда не уследить.

Тсуна понимающе кивнул и выдохнул. Отследить передвижения Аркобалено было невозможно, да и какой дурак решит последить за Семеркой сильнейших? Тсуна себя таким дураком не считал и в целом предпочитал держаться подальше от большей их части. Приятным исключением были Верде и Фонг, Вайпер сама не шла на контакт, если дело не пахло обогащением личного счета, парочка Дождей его и вовсе пугала, а Реборн… с Реборном было сложно. Хоть Тсуна и согласился стать его Небом, точнее его просто перед фактом поставили и не дали возможности отказаться, понять Солнце ему все еще было очень сложно. Да, отношения между ними изменились, незримо потеплели и появилось доверие, о котором он раньше и мечтать не мог, но он все еще не понимал, что творится в голове Реборна, зачем он все это делает и, самое главное, что потребует взамен. Едва ли сильнейший человек столетия захочет просто так тратить время и рисковать своей жизнью ради обычного мальчишки. Хотя тот факт, что он сам предложил Тсуне стать его Небом, уже не позволял считать его обычным, но факт оставался фактом — Реборн еще потребует свою награду, и что-то подсказывало ему, что так просто отделаться малой кровью не получится. Фантазия у Аркобалено Солнца была изощренной и избирательной, и Тсуна с дрожью в теле ждал, когда же придет время платить по счетам.

Но даже несмотря на все эти опасения, Тсуна не мог отрицать и другую, странную и всепоглощающую правду: его необъяснимо тянуло к Реборну. Это было нечто большее, чем просто благодарность или уважение. Он вдруг поймал себя на том, что считает его красивым — не в общепринятом смысле, конечно, но в его резких, угловатых чертах было что-то завораживающее. Линия скулы, острый подбородок, изгиб губ, всегда готовых к сарказму или холодной команде. Каждый жест был наполнен смертоносной грацией, даже когда он просто поправлял шляпу или пил кофе. В этой красоте была сила, которая не подавляла, а… притягивала. Как магнит, как пропасть. Именно рядом с этой опасностью Тсуна чувствовал себя в полной безопасности. Парадокс, но это было так. Когда Реборн был рядом, мир терял свои острые углы, кошмары отступали и страх перед будущим притуплялся. Даже тревожное ожидание расплаты казалось далеким. Спокойствие, которое он испытывал в тени Реборна, было глубоким, почти первобытным, как будто рядом был не человек, а непоколебимая скала, о которую разбивались бы любые бури. В этом спокойствии не было слабости — была тихая уверенность, что пока Солнце светит над ним, ничто не сможет его уничтожить.

Именно это странное влечение пугало Тсуну больше всего. Не то, что Реборн потребует свою награду — к этому он уже морально подготовился. Пугала перспектива того, что эта награда может оказаться слишком личной, затрагивающей его чувства. Ведь, если быть честным с самим собой, Тсуна уже давно перестал видеть в Реборне только наставника. В нем было что-то такое, что заставляло его сердце биться чаще, а мысли путаться. Что-то, от чего ему хотелось одновременно бежать без оглядки и остаться рядом, чтобы посмотреть, что будет дальше. И эта внутренняя борьба, этот хаос в его душе были, пожалуй, самым страшным испытанием из всех, через которые ему когда-либо приходилось проходить. Он боялся своих чувств, боялся Реборна и больше всего боялся того, что все это окажется бредовым сном. Он проснется в своей постели в поместье Варии, а рядом будет только Кёя и дядя. Ни Реборна с его язвительными шутками и беспощадными тренировками, ни верных хранителей, готовых отдать за него жизнь, ни тяжелого, но уже такого привычного бремени Три-ни-сетте, которое он, вопреки всему, нес с гордостью.

Эта мысль преследовала его, словно тень, не давая покоя ни днем, ни ночью. Она заставляла его судорожно вглядываться в лица окружающих, искать в их взглядах подтверждение реальности происходящего, бояться поверить в то, что он действительно достоин этой дружбы, этой любви, этой ответственности. Ведь что он мог предложить таким сильным и достойным людям? Что, если однажды они поймут свою ошибку и бросят его, оставив одного в холодном и жестоком мире? Он боялся своих чувств. Боялся, что однажды проснется и поймет, что все это — лишь плод его воображения. Что не было ни безумных тренировок, ни взгляда Реборна, от которого кровь стыла в жилах и одновременно бешено пульсировала в висках. Не было этих редких моментов, когда убийца снисходил до того, чтобы стоять рядом, курить сигарету и молча наблюдать, как Тсуна тренируется. Не было его руки на плече — тяжелой, твердой, настоящей. Тсуна боялся, что все это — лишь его больная фантазия. Что однажды он очнется и поймет, что Реборна никогда не существовало.

Этот страх был сильнее кошмаров Виндиче, сильнее боли от предательства Джотто, сильнее всего, что ему когда-либо приходилось испытывать. Потому что потерять все это, проснувшись от этого чудесного, но, как ему казалось, нереального сна, было бы хуже любой смерти. И Тсуна был готов на все, лишь бы этого не произошло. Даже если для этого ему придется пожертвовать своими чувствами, своим счастьем, своей жизнью. Лишь бы сохранить этот хрупкий мир, который он так отчаянно пытался защитить.

Тсуна не знал имени этих чувств, но отчаянно до панической дрожи их боялся.

После обеда он наведался в лабораторию. Тело Юни помести в похожу камеру, только вместо зеленоватой жидкости она парила в воздухе, окруженная всеми семью видами пламени. Аркобалено, додумался Тсуна, потому у его хранителей не было такого запаса пламени, чтобы поддерживать жизнь. Радуга искрилась под светом искусственных ламп, переливалась, огибая тело юной девушки, путалось в ее волосах и ласково убаюкивало в своих объятиях. Рядом с колбой сидел Бьякуран — бледный и уставший, с залегшими тенями под глазами, изможденный, но он продолжал вливать в камеру свое пламя, бессильно прислонившись виском к стеклу. Тсуне было больно на него смотреть.

Он замер на пороге, сердце сжалось от тяжелой, ноющей боли. Юни выглядела так, словно просто спала — ее черты были спокойны, почти безмятежны, будто она вот-вот откроет глаза и улыбнется ему своей обычной, чуть шаловливой улыбкой. Но стекло камеры оставалось холодным, а пламя, окутывающее ее, лишь подчеркивало неестественность всего этого.

Бьякуран даже не обернулся. Он слабо сжимал край колбы, словно боялся, что если отпустит — что-то непоправимое случится.

— Бьякуран, — тихо позвал Тсуна, приближаясь. Он старался говорить мягко, чтобы не напугать и не спугнуть этот хрупкий момент. Бьякуран даже не шелохнулся, не отрывая взгляда от лица Юни.

— Бьякуран, — повторил Тсуна, кладя руку ему на плечо, ощущая как под пальцами дрожат худые кости. Бьякуран вздрогнул и медленно повернул голову. В его глазах плескалась такая усталость и боль, что Тсуне стало не по себе. Обычно в них всегда играли искорки безумия, но сейчас их не было и в помине. Только опустошение.

— Тсунаёши-кун? — прошептал он, словно не веря своим глазам. — Что ты здесь делаешь?

— Я пришёл проведать вас обоих, — Тсуна старался говорить как можно спокойнее. — Тебе нужно отдохнуть, Бьякуран. Ты совсем выбился из сил.

— Я не могу, Тсунаёши-кун. — Бьякуран слабо улыбнулся, отворачиваясь к Юни. — Я должен… я должен ее спасти.

— Я знаю, — Тсуна мягко сжал его плечо. — Но ты не сможешь ей помочь, если сам свалишься. Позволь мне заменить тебя. Хотя бы ненадолго.

— Никто не сможет. — Бьякуран покачал головой. — Только я. Мое пламя… оно особенное.

— Я знаю, но я тоже особенный, Бьякуран. У меня есть пламя Неба. И я обещаю, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь Юни.

Бьякуран долго и пристально смотрел на Тсуну, словно пытался разглядеть в нем что-то, что могло бы убедить его в правдивости слов, а затем тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— Хорошо, — прошептал он. — Только ненадолго. И если что-то случится, сразу же зови меня.

— Конечно, — ответил Тсуна. — Иди отдохни, Бьякуран. Ты это заслужил.

Он помог Бьякурану подняться, и тот, пошатываясь, побрел к выходу из лаборатории. Тсуна проводил его взглядом и, повернувшись к Верде. Ученый что-то увлеченно записывал в журнал, казалось, даже не замечая посторонних, но по ровной линии плеч, по напряжению, проглядывающемуся в действиях, Тсуна понял, что он слышал каждое слово. Была ли это жалость, так не свойственная этому человеку, или знание того, что в главной ветке их мира Бьякуран однажды уже сошел с ума и убил всех Аркобалено, было не ясно, но Верде было явно не очень комфортно находиться в одном помещении с боссом Миллефиоре.

— Он не отходил от нее с того момента, как мы напитали колбу пламенем, — словно почувствовав на себе взгляд, Верде коротко обернулся. — Его пламени хватит на несколько дней, так что можешь идти.

— Больше двенадцати часов, — Тсуна задумчиво пожевал нижнюю губу, примерно прикидывая как много пламени вкачал в сосуд Бьякуран, и прислонил ладонь к колбе. Стекло было приятно прохладным, толстым, способным выдержать натиск семи элементов. Тсуна выпустил пламя и почувствовал, как оно проникает сквозь тепло и вливается в радужный поток — удивительное чувство единения заполнило его. — А что с пустышкой?

— Пока ничего, — Верде покачал головой, — позовем Шамана, может он что-то знает. Я смог придать ей прошлую форму, но она не пропускает пламя.

— А если я и Бьякуран вольем свое пламя? Мы же тоже Небеса Три-ни-сетте, — Тсуна подошел ближе к ученому, рассматривая проекцию пустышки, — вдруг это поможет?

Верде на мгновение оторвался от экрана и пристально посмотрел на Тсуну. В его взгляде, обычно холодном и расчётливом, промелькнула тень уважения и любопытства. Кажется, Тсуна невольно подкинул ему новую интересную задачку, которую тут же следует изучить.

— Попробуем, когда Джессо придет в норму, — пальцы Верде быстро забегали по клавиатуре, он вносил и изменял какие-то данные, и вскоре на экране появились десятки таблиц, сравнений и анализов. — Возможно, это может помочь. Но я бы не стал надеяться, в сравнении с моей пустышкой Грозы эта мертва.

— Я поговорю с ним, — Тсуна кивнул, чувствуя робкий огонек надежды. — Спасибо, Верде.

— Не стоит, — буркнул ученый, возвращаясь к своим таблицам. — Просто хочу поскорее покончить с этим цирком. И да, Тсунаёши. Следи за Джессо. Он слишком нестабилен.

Тсуна на секунду задержался, глядя в спину Верде. Что-то в его словах, что-то в его тоне заставило его поежиться, и он кивнул самому себе, решив, что обязательно поговорит с Бьякураном, когда тот проснется. А сейчас неплохо бы было выйти и подышать воздухом, немного проветрить голову, прогоняя остатки кошмаров после пребывания в тюрьме Виндиче. Ему нужна была небольшая передышка, нужно было перевести дыхание и отдохнуть. И раз уж Реборн сам отменил тренировки, почему бы и не воспользоваться выпавшим шансом?

Тсуна стоял на краю поляны, закрыв глаза, и слушал.

Солнце стояло высоко, почти в зените, и его золотистый свет пронизывал лес, словно тонкие, невесомые нити. Каждый луч, пробиваясь сквозь густую листву, оставлял на земле дрожащие кружева света и теней. Воздух был теплым, наполненным ароматом нагретой хвои, прелой листвы и чего-то неуловимо живого — может, смолы, сочащейся из коры сосен, а может, просто самого лета, густого и медового.

Лес дышал.

Где-то в ветвях перекликались птицы, их голоса звенели, как капли, падающие в тишину. Ветер шевелил верхушки деревьев, и этот шорох сливался с далеким журчанием ручья — будто лес что-то нашептывал сам себе, убаюкивая, успокаивая. Даже земля под ногами казалась живой: мягкая, укрытая мхом, она пружинила при каждом шаге, словно приглашая идти дальше, глубже, туда, где стволы деревьев стоят теснее, а свет становится зеленоватым и таинственным.

Тсуна глубоко вдохнул.

Здесь не было ни миссий, ни обязательств, ни тяжелого взгляда Реборна, от которого в груди сжималось что-то тревожное и теплое одновременно. Здесь было просто… тихо. Безопасно. Он присел на старый пень, ощущая, как солнечное тепло просачивается сквозь ткань футболки. Даже мысли, еще недавно метавшиеся в голове, как испуганные птицы, теперь утихли, улеглись, подчиняясь неторопливому ритму леса. На миг ему показалось, что если он просто останется здесь достаточно долго — все сложное и болезненное растворится. Останется только этот лес, это солнце, этот покой. Но где-то в глубине души он знал: рано или поздно придется вернуться.

Тсуна поднял голову к небу — бездонному, синему, прошитому солнечными лучами — и на секунду зажмурился. Еще минута. Всего одна минута тишины — и он снова сможет дышать.

— Прохлаждаешься, Никчемность? — голос, насмешливый, знакомый до дрожи, вырвал из задумчивости. Тсуна оторвал взгляд от неба, чтобы утонуть в темноте чужих глаз, и невольно усмехнулся. Его палач, его вечное проклятие и спасение стоял совсем рядом. Заслонял от яркого солнца, словно хотел быть единственным Солнцем в его жизни. Темное пятно среди яркой зелени, лучи обступали его со всех сторон, подсвечивали края волос и контуры неизменной шляпы, широкие плечи и крепкие бедра. Тсуна невольно залюбовался им.

— Ты сам отменил тренировки, — Тсуна улыбнулся ему и вновь подставил лицо теплому весеннему солнцу, жмурясь от ласковых порывов ветра.

— Гокудера чуть не спалил кухню, — Реборн надвинул шляпу на глаза и усмехнулся — привычный жест заставил сердце Тсуны пропустить удар и сорваться в бег. Он вздохнул, понимая, что ничем иным нахождение Хаято на кухне не могло закончиться, и зажмурился, когда чужие пальцы тронули волосы в простом жесте. Вот так просто Реборн потрепал его по волосам, а внутри Тсуны взрывались и рождались новые вселенные.

— Нужно возвращаться, да? — Тсуна нехотя поднялся с дерева, на котором нашел себе пристанище на пару часов.

— Если ты не хочешь ночевать на улице, то да, — Реборн протянул руку.

Тсуна заглянул в темные глаза, ища ответы на вопросы, которые никогда не осмеливался задать, и вложил свою ладонь в протянутую.

Chapter 16 Chapter Text

Тсуна погружался в сон — медленно, беззвучно, тело растворялось, теряя четкие границы, превращаясь в невесомую дымку. Он плыл сквозь теплую, бархатную темноту, плотную и утробную, в ней не было ни верха, ни низа, ни течения времени. Только ощущение бескрайнего океана без воды: пространство обнимало его со всех сторон, текучее и живое, окутывая теплом и заботой. Воздух пах пышным, влажным теплом — нагретой после летнего дождя землей, парным молоком, чем-то бесконечно знакомым, родным и успокаивающим, вызывая ностальгические воспоминания о давно ушедшем детстве. В ней не было ни единого проблеска страха, только абсолютное доверие к этой обволакивающей, всепоглощающей темноте. Она качала его, как колыбель, убаюкивала своим нежным шепотом, а он, расслабив каждую мышцу, отдался этому умиротворяющему течению, погружаясь все глубже и глубже в сладкую негу сна. Иногда в этой абсолютной тьме мерцали, вспыхивая и тут же угасая, далекие звезды, неяркие и непостоянные, обрывки снов, не дающие полностью погрузиться в забытье. Они не освещали путь, не указывали дорогу, они просто были мимолетными призраками прошлого, вспыхивающие на краю сознания. Тсуна протягивал руку во сне, пытаясь коснуться этих мерцающих огоньков, и темнота ласково обвивала его запястье, доверительно шепча, что все его переживания и тревоги, все его страхи, все его сомнения, терзающие душу, останутся позади. Она обещала, что все будет хорошо, и он верил ей, не мог не верить.

Небытие вдруг закончилось, распахнуло свои объятия, больше не сдерживая, и Тсуна, точно маленькая Алиса из детской сказки, упал на мягкую траву бескрайнего поля. Впереди на много километров вдаль растянулась изумрудная трава, кое-где выглядывали яркие пятна цветов, шевелились колосья пшеницы, глухо доносились голоса певчих птиц. А чуть позади обнаружилась дверь — неприметная, почти потерянная в зелени. И что-то неминуемо потянуло к ней, словно если он не войдет в нее, не потянет за крохотную ручку, то останется здесь навсегда, застрянет во сне, поглощенный бескрайним полем, навсегда оторванный от реальности.

Тсуна медленно поднялся, стряхивая с одежды несуществующие травинки и грязь. Воздух, еще секунду назад наполненный пением птиц и запахом земли, вдруг застыл, стал тяжелым и беззвучным. Происходящее ощущалось слишком реально, чтобы быть сном — каждый стебелек под ногами, каждый лучик солнца, каждый удар собственного сердца, гулко отдавался в висках. Сомнения испарились, оставив лишь ледяную ясность: это не сон.

Взгляд снова притянуло к двери. Она стояла нерушимо, простой деревянный прямоугольник, странно не вписывающийся в пейзаж, как будто ее вырезали из другой картины и вклеили сюда. То самое неминуемое чувство, будто невидимый трос привязан к грудине и тянет вперед, усилилось, превратившись в физическое давление. Шаги по мягкой траве казались слишком громкими в неожиданно наступившей тишине. Тсуна подошел, протянул руку, дерево под пальцами было шершавым и теплым от невидимого солнца, а маленькая металлическая ручка — неожиданно холодной. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к голосу интуиции, но она безмятежно молчала, не давала и намека на то, что за дверью таится опасность, что лучше развернуться и искать другой выход. Значит, он на правильном пути. Тсуна потянулся к ручке, несмело, мысленно прокручивая все, что мог бы увидеть за ней, сжал холодный металл и толкнул вперед. Дверь поддалась сразу, мягко скрипнула, и яркий белый свет неожиданно резанул по глазам. Изнутри доносились чьи-то голоса, но он не мог разобрать кому именно они принадлежали: одновременно чужие и знакомые, они то глохли, то нарастали в тишине. Тсуна шагнул вперед, чувствуя, как трава под ногами мгновенно сменилась на гладкую, прохладную поверхность. Дверь бесшумно захлопнулась за его спиной, растворившись в белизне, и только тогда пространство обрело форму. Он стоял в центре бескрайней белой комнаты, стены, потолок, пол — все сливалось в одну ослепительную, стерильную плоскость, лишенную углов или каких-либо ориентиров, кроме одного. Посреди этого безмолвного моря света стоял длинный стол, казавшийся бесконечным, край его терялся где-то вдали в белой дымке. И за этим столом, на изящных белых стульях, напротив друг друга сидели двое. Тсунаеши сразу узнал их, не мог не узнать: Юни держала в руках тонкую фарфоровую чашечку, из которой поднимался легкий дымок пара, и безмятежно улыбалась, а Бьякуран жадно всматривался в ее лицо, словно не мог поверить, что видит ее живой. Они о чем-то тихо разговаривали, но Тсуна не мог понять о чем, он замер в дверях, пораженный и одновременно счастливый, и не мог произнести и слова.

— Мы наконец-то встретились, Тсунаеши-кун, — Юни заметила его первой, и ее лицо озарила ослепительная улыбка. Она приветливо качнула чашкой, предлагая ему присоединиться. Тсуна никогда раньше не видел Юни вживую, но, несмотря на это, у него было странное, стойкое ощущение, что они знакомы уже не первый год, будто пережили вместе немало приключений, невзгод и счастливых мгновений. Теплота встречи захлестнула его с головой, окутывая с ног до головы, и Тсуна, наконец придя в себя, улыбнулся в ответ — робко, несмело, словно не мог до конца поверить в происходящее.

— Тсунаеши-кун, ты наконец-то здесь, — Бьякуран, казалось, был очень сильно рад его видеть. По его взгляду несложно было догадаться, какие чувства он испытывал сейчас, о чем думал и чего боялся. Тсуна испытывал то же самое и, словно загипнотизированный, подошел к столу и сел на свободное место. Он огляделся, пытаясь понять, где находится и что здесь происходит.

— Где я? Что это за место? — наконец спросил он, не в силах больше сдерживать любопытство.

— Добро пожаловать в измерение системы Три-ни-сетте, Тсунаеши-кун. — Юни поставила чашку на стол и, мягко улыбнулась.

Тсунаеши нервно сжал чашку в пальцах, совершенно не ощущая легкой боли от обжигающего фарфора. Мир на краткий миг замер, затих, словно готовясь к чему-то неизбежному, а затем обрушился на его плечи ураганом звуков, ощущений и внезапных осознаний. Вместе с этим неумолимым потоком пришло понимание того, что их долгое, мучительное, полное опасностей и потерь путешествие наконец-то подошло к своему логическому завершению. Если они все втроем собрались в этом странном месте, значит, в мире наконец-то воцарился порядок, хрупкий, и долгожданный баланс был восстановлен. Оставалось лишь понять, как помочь Юни вернуться в свое тело, как выбраться из этого странного измерения и, самое главное, где найти кольца Вонголы. У них было все семь пустышек, даже если небесная сломалась и не подавала признаков жизни. Кольца Маре тоже обрели своих истинных хозяев. Все то, к чему он стремился так долго, эти восемь бесконечных, порой казавшихся невыносимыми лет, когда он метался между жизнью и смертью, сражался с врагами, испытывал боль и страх, теперь обретало четкие очертания, становилось ощутимой реальностью. Оставалось совсем немного до полного завершения, до исполнения предназначения.

— Значит это… конец? — голос Тсуны сорвался на шепот, он поднял глаза, и в них светилась смесь невероятного облегчения и глубочайшей усталости. — Баланс восстановлен?

— Да, Тсунаеши-кун. Система стабильна, — Юни, наблюдая за ним с бездонной нежностью и пониманием в глазах, кивнула, и ее улыбка стала теплее, глубже. — Мы здесь — живое доказательство этого.

— Тогда… — он выпрямился, в глазах загорелась знакомая решимость, та самая, что вела его через все испытания. — Нам нужно найти способ вытащить тебя отсюда, Юни. И найти кольца Вонгола. Кавахира-сан говорил, что с семью пустышками и кольцами Маре, которые признали своего хозяина, — его взгляд на мгновение встретился со взглядом Бьякурана, — мы сможем отыскать Наследие Вонголы.

— Прежде чем вы ринетесь на поиски колец, — пространство разрезал знакомый голос, а затем сбоку вспыхнула туманная вспышка, и из нее вышел Кавахира. Шаман окинул взглядом троицу и довольно кивнул своим мыслям. — Вам стоит выслушать хозяйку этого места.

Тсуна вздрогнул, чуть не выронив чашку, Юни лишь слегка наклонила голову в знак признания, а уголок губ Бьякурана дернулся в едва уловимой гримасе раздражения. Воздух перед ними, прямо над центром стола, начал сгущаться. Не свет, не тьма, а сама белизна комнаты обрела форму, плотность, сознание. Она вытянулась, заструилась, и возник Облик. Это не был человек в привычном смысле, а скорее, силуэт, вылепленный из текучего перламутра и теней. Высокая, бесполая фигура в струящихся одеждах, сотканных из самого света белой комнаты. Лицо — гладкая маска без черт, лишь намек на благородные скулы и лоб, на месте глаз зияли две пустоты, глубокие и мерцающие мириадами крошечных, угасающих звезд. Из ее спины расходились сотни тончайших нитей чистого света, теряясь в бесконечности стен, потолка, пола — соединяя ее с самой сутью Системы. Она не парила и не стояла — она просто была, абсолютная и безличная.

— Приветствую, Хранители равновесия, — голос Системы прозвучал не в ушах, а прямо в сознании, как эхо собственных мыслей, но холодное, безмерно древнее и лишенное эмоций. Он был многоголосым — шепотом ребенка, грохотом обвала, тишиной между звездами. Тсуна почувствовал, как по спине пробежали мурашки, и посмотрел на Бьякурана. Он застыл, пораженно всматриваясь в Облик, глаза нервно бегали по ее фигуре, а пальцы крепко сжимали чашку, так крепко, что казалось, еще секунда, и она лопнет. Джессо был напряжен, с лица стремительно стекали все краски, он бледнел на глазах, грозясь стать в тон своим волосам и раствориться в стерильной белизне этой комнаты. Страх заполнял его разум, заставляя цепенеть под давлением света. Тсунаеши тоже его ощущал, страх перед созданием извне, перед самой Вечностью заполнял каждую клеточку его тела, заставлял нервно цепляться за край стола и бояться отвести взгляд. Одна лишь Юни оставалась спокойной, и ее безмятежная улыбка отгоняла липкие щупальца страха прочь.

— Вы проделали долгий путь и выполнили возложенную на вас миссию, — голос снова зазвучал в голове, и на мгновение захотелось закрыть уши руками и крепко зажмуриться, лишь бы не слышать и не видеть ничего. — Равновесие восстановлено, и миру больше ничего не угрожает. Но Равновесие — шатко и хрупко, пройдет немного времени, прежде чем баланс снова будет нарушен. Так устроен этот мир.

— Если у колец Вонголы, Маре и пустышек Аркобалено есть хозяин, то равновесие будет в порядке, — Бьякуран хрипло ухмыльнулся, сумев взять себя в руки.

— Это так, — Облик Системы слегка качнулся, и из ее крыльев-нитей отделился сгусток ослепительного света. Он завис над столом, пульсируя, как живое сердце, излучая слабое, но все же ощутимое сияние. Это была сама суть порядка, завершенности, вечности, сконцентрированная в небольшом шаре света. И она, эта чистая энергия, эта первозданная сущность, едва пульсировала, поддерживая порядок во Вселенной. С каждым толчком, с каждым мерцанием Тсуна все сильнее ощущал ее хрупкость, ее уязвимость, удерживающую мир от хаоса, тонкую и невесомую. — Но их силы мало, чтобы поддерживать постоянный порядок. Кольца Маре капризны и требовательны, они сводят с ума любого, кто окажется морально слаб. — Бьякуран на ее словах поморщился. — Пустышки требует постоянной жертвы жизни Неба, их владельцы не живут долго. А кольца Вонголы не признают никого, кто не связан кровной связью с Джотто. Изначально артефакты были созданы как временная мера сохранения баланса, но они больше не справляются.

— Но сейчас ведь равновесие стабильно? — Тсуна нервно прикусил кончик ногтя, обдумывая услышанное. Версия Три-ни-сетте никак не вязалась с его картиной понимания мира.

— Это ненадолго, — Кавахира отодвинул стул и сел, потянувшись за чашкой чая с таким видом, словно обсуждал погоду, а не судьбу мира. — После вашей смерти баланс снова рухнет, даже если вы оставите наследников.

— Не понимаю, — Тсуна опустил взгляд в стол и поджал губы, пряча глаза за челкой.

— Вы трое сильнейшие хранители Три-ни-Сетте с момента разделения, — голос Облика раздался в голове, заставив на мгновение напрячься, Тсуна никогда не смог бы привыкнуть к этому, — и вы единственные, кто смог достичь единства. Между вами идеальная сочетаемость.

— Ваша связь крепче, чем у других хранителей во многом благодаря ему, — Кавахира указал на Бьякурана, — осознав ошибки других версий себя, Бьякуран встал на иной путь — на путь гармонии между Небесами. Как я и говорил, кольца Маре капризны и жестоки, они сводят с ума любого, кого считают недостаточно сильными. Бьякуран смог обуздать их мощь и благодаря тому, что Тсуна был рядом, не сошел с ума. А желание найти и спасти Юни только укрепило его веру в себя и в свою цель. Ты же, — Кавахира перевел взгляд на Тсуну, — с самого начала был готов пожертвовать всем, чтобы восстановить равновесие и спасти Юни, а она пожертвовала жизнью в человеческом мире, чтобы сохранить остатки баланса и доверилась вам. Впервые за все время существования Небес Три-ни-сетте они достигли абсолютной гармонии.

— Вы уникальны и ваш опыт не имеет аналога в других вселенных, — продолжил Облик, обращаясь ко всем сразу, — в ваших силах или навсегда сохранить баланс и избавить этот мир от проклятия Три-ни-сетте или навсегда уничтожить его.

— Как? — хрипло отозвался Бьякуран, не смотря ни на кого. Кажется, ему уже был известен ответ, и судя по реакции, никому из присутствующих он не понравится. Видел ли Бьякуран этот момент в другой линии времени или, соединившись с Юни, он обрел полную силу и заглянул в прошлое и будущее? Тсуна не знал, но интуиция уверенно подсказывала, что Джессо известно все.

Юни сохраняла молчание, но в ее взгляде мелькали тысячи образов, воспоминаний и вариантов будущего. Что она видела сейчас? Что было открыто ее взору и почему глаза то наполнялись жизнью, то тускнели, а плечи сжимались под невесомой тяжестью ответственности? Система и Кавахира молчали, словно желали дать передышку перед ответом, который изменит все, позволяли перевести дыхание, перед тем, как выбросить в океан эмоций. Тсуне от этого молчания становилось тошно.

— В ваших силах создать артефакт в разы превосходящий силу колец и пустышек, — Тсуна посмотрел на ореол света, который обступал Облик системы Три-ни-сетте, и неслышно сглотнул, ожидая ее дальнейших слов, — он сможет навсегда сохранить баланс и избавить мир от проклятия Аркобалено и влияния колец Маре, они потеряют прежний смысл, но останутся символом равновесия.

— Но? — Тсуна прикусил щеку изнутри, отчаянно боясь услышать то, что кроется за этим «но». Интуиция пульсировала в затылке, заставляя крепче сжимать кулаки и готовиться к чему-то неизбежному.

— Цена слишком велика, — Кавахира обвел всех троих взглядом, — половина вашей жизни.

Тсуна пораженно выдохнул. Слова Кавахиры — нет, Шамана — повисли в белом пространстве не просто тяжестью, а ледяной глыбой, вмороженной в самое сердце. Половина жизни. Фраза прозвучала как приговор, вынесенный самой сущности их борьбы, она не предлагала улучшение — она предлагала избавление или уничтожение. Другого попросту не дано. «Уникальны… опыт не имеет аналога…» в мыслях всплыли слова, сказанные безликим голосом, и отозвались в Тсуне горькой иронией. Уникальность в бесконечной боли? В потере друзей? В годах страха и нечеловеческого давления? По спине пробежал ледяной пот, а пальцы, сжимавшие край стола, онемели, и мир на секунду поплыл перед глазами, замелькали кадры, яркие и жгучие: осенний бал Альянса, та самая ночь в особняке Варии, первое знакомство с Джотто, поиск хранителей, сотрудничество с Реборном, тренировки, испытания, битва за пустышки Дождя, спасение Фонга и поиски Юни. Воспоминания замелькали перед глазами калейдоскопом, оживляя в душе всю ту боль и страх, которые он испытывал на протяжении этих долгих восьми лет. И все для чего? Чтобы пожертвовать половиной жизни и спасти мир? Тсуна знал, что равновесие потребует жертву, догадывался, что просто не будет, но никогда и подумать не мог, что ему придется отдать самое ценное, что у него есть — время.

Он хотел жить… Эгоистичное, животное желание сжалось в груди холодным комом. Жить долго, видеть, как воскресает Вонгола и восстанавливает величие, как его хранители и семья обретают личное счастье, как Ямамото открывает свой ресторан, он всегда мечтал быть поваром, как и отец, как Гокудера находит свой собственный путь и отпускает то сковывающее его по рукам и ногам обязательство долга, как Мукуро уничтожает остатки Эстранео и избавляет сирот от бремя мира мафии, как растет Ламбо, как Рёхей открывает спортивную школу для экстремальных детишек, как Кё-чан избавляет мафию от всех ублюдков и устанавливает свои законы и порядки, как все они достигают своих целей и проживают достойную жизнь… Просто жить рядом с Занзасом и Сквало, греться под боком Кё-чана, страдать на тренировках Реборна, выслушивать ворчание Верде и безмятежный смех Фонга, разнимать Колоннелло и Скалла, просыпаться каждое утро и знать, что вся его семья, все его друзья в порядке и счастливы. Это было так просто и так недостижимо дорого.

Но проклятие Три-ни-сетте хотело безжалостно это отобрать. Да. Именно так это и ощущалось. Не честь, не долг — проклятие, тянущееся сквозь поколения Вонгола, Джильо Неро и Маре. Им предлагали не просто жертву — им предлагали искупление для всего мира ценой их жизненной силы. Половины их уже измотанных, искалеченных этой борьбой жизней.

Тсуна зарылся пальцами в волосы и крепко сжал у корней, мысленно взвыв. Обязательство морального выбора зависло над ним дамокловым мечом и в любой момент было готово сорваться и прорубить тонкую нить, сдерживающую его. На одной стороне весов застыл весь мир, на другой — собственная жизнь и время, которое он мог бы провести бок о бок с семьей и друзьями. Он понимал, что должен был выбрать, но не мог, просто не мог вот так решить за всех. Не представлял, что будет, когда хранители узнают про его жертву, как отреагирует дядя и что скажет Реборн.

Он задыхался. Белая комната, казалось, сжималась вокруг него, глянцевый стол отражал его искаженное страхом лицо. Давление выбора было невыносимым: быть самоотверженным героем или эгоистичным человеком, который хочет просто жить рядом с теми, кого любит? Быть Небесами Три-ни-сетте, несущим крест до конца или Савадой Тсунаеши, который устал? Устал от этой вечной борьбы, от потребности лезть в самое пекло, чтобы всех спасти, от ноши хранителя равновесия, которую на него возложили без права выбора, от противоречивых чувств, что сейчас сжирали изнутри. Спасите, его хоть кто-нибудь спасите, протяните руку помощи, покажите, что за этой бесконечной тьмой и усталостью, в которых он тонет, есть хоть что-то светлое, важное, нужное.

Тсуна поднял голову и посмотрел на Юни. В ее огромных, глубоких глазах не было страха, только принятие и глубокая, древняя скорбь, смешанная с облегчением. Она почти незаметно кивнула ему, и Тсуна до крови прикусил щеку. Она готова. Готова положить конец проклятию, которое тяготело над ее родом веками.

Перевел взгляд на Бьякурана. Джессо наблюдал за его агонией с ледяной отстраненностью, но в глубине его взгляда читалось что-то еще: признание. Признание чудовищности выбора. Тень зависти к тому, что у Тсуна есть, за что так цепляться и бороться — семья, друзья, ради которых эта жертва кажется невыносимой. Бьякурану было нечего терять, кроме них двоих. И в этом взгляде, в этой молчаливой констатации их разницы, Тсуна вдруг увидел то, что упускал.

Мир на весах — это не абстракция.

Это конкретный Занзас, который сможет добиться столь желанной власти и силы. Конкретные Ламбо, Такеши, Хаято, Мукуро, Кёя и Рёхей, которые больше не обязаны жертвовать собой ради глобального равновесия. Конкретная Юни, освобожденная и счастливая в своем теле. Конкретные Аркобалено, которым больше не придется нести бремя проклятия. Все они обретут шанс на иную жизнь. А его эгоистичное желание жить было порождено любовью к этим конкретным людям. Но если он выберет только их и свою жизнь с ними, он обречет их всех — и миллионы других — на вечный страх перед уничтожением баланса, очередными испытаниями и следующим витком проклятия. Это не эгоизм, — пронеслось в озарении, горьком и ясном. Это любовь, которая требует отпустить.

Тсуна медленно оторвал руки от головы. Пальцы дрожали, дыхание прерывисто сжимало горло, но когда он поднял голову и встретился взглядом сначала с Юни, потом с Бьякураном, а затем — с бездонными звездными колодцами Облика, в его глазах уже не было паники. Тсуна глубоко вдохнул и в груди что-то перевернулось. Страх не исчез. Он был огромен, пугающе реален, но уступил место чему-то большему. Не героизму, не браваде, а смирению. Ответственности за тех, кто никогда не просил нести это проклятие. За будущее, которое должно быть светлее их прошлого.

— Я согласен. — Два слова, простые, окончательные. Два слова, которые в корне изменят весь мир. Голос был тихим, но абсолютно четким, без дрожи, без колебаний, в нем звучала тишина после долгого плача, решимость после долгих сомнений. — Отдать половину… чтобы положить конец проклятию. Чтобы мир наконец обрел покой. Настоящий покой.

Тсуна не смотрел на реакцию Бьякурана или Юни — уже знал их ответ. Это был его выбор. Его последний, самый важный долг Небес Три-ни-сетте, человека, который больше не мог допустить, чтобы другие страдали под гнетом их проклятия.

— Ты понял суть Жертвы, Савада Тсунаеши, — прозвучало в их сознании, и в этом многоголосом шепоте впервые пробилась едва уловимая нота уважения — Твоя жизнь станет ядром нового мира.

Юни тихо выдохнула, закрыв глаза, на ее лице застыла печаль и странное решительное умиротворение.

— Я тоже согласна, — ее голосок был чуть громче шепота, но полон той же необратимой решимости.

Бьякуран не произнес ни слова, он лишь резко кивнул, его взгляд, полный сложной, невысказанной бури эмоций, был устремлен на пульсирующий Облик. Это молчание было красноречивее любого согласия, даже изменчивые Небеса Маре склонились перед необходимостью положить конец этим вечным страданиям.

Жертва была принята. Путь к окончательному миру, вымощенный половиной жизней трех Небес, начался. Вспышка белого света поглотила все пространство. Стены, потолок, бесконечный стол, фигуры Юни и Бьякурана — все растворилось в ослепительной, чистейшей белизне. Тсуна зажмурился, но свет проникал сквозь веки, заливая сознание молочной лавиной, в которой не было теней, форм. А затем пришла боль. Не резкая, не рвущая плоть, а холодная, обжигающая, было ощущение будто в груди раскрылась черная дыра, и что-то начало вытягивать неумолимой, ледяной силой нечто фундаментальное, теплое, живое, саму суть его бытия. Он услышал — или почувствовал? — сдавленный вдох Юни где-то рядом, ощутил ледяную волну ярости и принятия от Бьякурана. Они отдавали и вкладывали одни и те же чувства. Вместе.

Тсуна не кричал — воздух застрял в горле, скованный холодом утраты, каждая клеточка тела сжималась, протестуя против этого насильственного истощения. Перед глазами, даже сквозь белый ад, промелькнули лица друзей и семьи, недовольные голоса и громкий смех, его захлестнуло невыносимое чувство потери, словно от него отрывали по кусочку плоти без наркоза и капли обезболивающего. Хотелось стиснуть зубы, но все, что он мог, это плыть в этом океане света и чувствовать.

Облегчение пришло резко. Нахлынуло волной, такой же мощной, как и боль, но теплой. Словно все напряжение восьми лет борьбы, страх перед будущим, гнет ответственности, проклятие Три-ни-сетте — все это растворилось в этом белом свете, унеслось его потоком. Тсуна не чувствовал себя сильным — он чувствовал себя легким. Невероятно, невесомо легким. Как пушинка, подхваченная ветром после долгого заточения под стеклом. Белый свет начал стихать. Не гаснуть, а словно впитываться обратно в Облик, который теперь застыл в центре комнаты не пульсирующим сгустком, а ровным, незыблемым шаром сияния. Он был намного меньше, но излучал спокойную, абсолютную мощь. Силу не разрушения, а покоя, фундаментальный закон гармонии, вплетенный в ткань мира.

Тсуна открыл глаза. Комната вернулась — бесконечная, белая, с бескрайним столом. Юни стояла рядом, бледная, чуть дрожа, но на ее лице сияла тихая, безмятежная улыбка, какой он никогда у нее не видел. Словно с нее сняли невидимые цепи и позволили наконец-то вдохнуть полной грудью. Бьякуран опирался на стол, его дыхание было чуть учащенным, лицо все еще бледным от пережитого, но в его глазах, обычно полных лукавства и расчета, горел новый, странный огонь интереса. К новому миру? К себе без части прежней силы?

Тсуна посмотрел на свои руки, они были такими же, но внутри четко ощущалась пустота, оставленная утраченной жизненной силой — холодная, неизбежная реальность его сократившегося срока. На поверх пустоты, заполняя ее до краев, лилось это невероятное облегчение, оно было сладким, почти опьяняющим, мир больше не давил на плечи, баланс больше не висел на его хрупкой воле, не угнетал проклятием душу. Он был свободен — от самого страшного бремени.

Тсуна сделал шаг, и тело ответило легкой слабостью, непривычной вялостью мышц — отголоски потери времени. Но голова была ясной, сердце билось ровно, без привычного сжатия тревоги. Он посмотрел на пульсирующий теперь с ровным, вечным ритмом Облик Баланса.

— Справились… — прошептал он, и в его голосе не было ни торжества, ни сожаления. Только тихое, бездонное принятие и странное, горько-сладкое спокойствие. Путь был пройден, цена заплачена, и мир, наконец, обрел свой настоящий, нерушимый покой. А он обрел облегчение. Даже если путь домой теперь будет короче, Тсуна будет идти по нему легче. Без бремени ответственности за весь мир. Свободным.

Тишина в комнате стала оглушительной, словно само время замерло в ожидании. Облик Системы, казалось, удовлетворённо вздохнул, и в их сознании снова зазвучал ее холодный, бесстрастный голос:

— Ваша жертва не будет напрасной.

Сгусток света, пульсирующий над столом, начал медленно растворяться, словно туман, рассеиваемый утренним солнцем. Они отдали свою энергию, и теперь его долг — использовать ее во благо, защищая хрупкое равновесие мира.

— И еще… — голос Системы стал чуть мягче, — Юни скоро очнется в вашем мире. Она будет жить дальше, свободная от бремени проклятия рода Сепиры. — С этими словами Облик Системы полностью исчез, и Кавахира, склонив голову в знак уважения, последовал за ней, растворившись в воздухе.

Белая комната, еще недавно наполненная напряжением и ожиданием, снова погрузилась в тишину. Остались только они трое: Тсуна, Бьякуран и Юни, связанные неразрывными узами судьбы, ответственности и общей боли. Им предстояло вернуться в свой мир, жить дальше, зная, что они сделали все, что было в их силах, чтобы спасти его.

Chapter 17 Chapter Text

Тсуна пригнулся, вовремя успев увернуться от летящего бокала, и он, пролетев еще пару метров, врезался в стену и разлетелся на сотни осколков. Будь Тсуна менее расторопным и не слушал интуицию, толстое донышко стакана прилетело бы ему точно в голову и вырубило на пару минут так точно, а так даже одежду не посекло осколками, и от приступа злости Занзаса остались только след от виски и вмятина на стене.

Скайрини был зол, и это мягко сказано. Очень мягко — гнев бурлил в глазах ярким пламенем, обещая вырваться наружу и испепелить поместье Варии до основания, не оставить и камня на камне, все должно было сгореть в его ярости, исчезнуть под беспощадным давлением его злости. Тсуна отвел взгляд от стены и неосознанно потер круг на запястье, который появился после восстановления равновесия. Шрам, застывший отголосок недавних событий, напоминание о жертве, которую он принес. Круг, выжженный на коже, печать, поставленная самой судьбой. Одна треть круга была значительно светлее, почти незаметной, еле уловимой тенью на фоне остальной, насыщенно-черной окружности. Это оставила Три-ни-сетте, как вечное клеймо, как нестираемое напоминание об их общем бремени, о цене, которую они заплатили за спасение мира. И в то же время — как обещание, как надежда на то, что их жертва не будет напрасной, что светлая часть круга постепенно заполнит собой тьму, и жизнь, пусть и не полная, вновь восторжествует. Этот шрам был не только меткой жертвы половины, но и символом стойкости, символом их нерушимой связи, символом их общей победы.

Тсуна вновь посмотрел на Занзаса. Пожалуй, не стоило говорить ему о цене мира. Точнее о той жертве, которую он согласился принести, чтобы спасти вселенную от уничтожения и восстановить порядок. Занзасу было плевать на мир, потеряв старшую сестру, он обещал сохранить жизнь племянника и сделал все, чтобы он научился выживать в мире мафии, даже если и сам за шкирку затащил в него. Тсуна не отводил взгляда. Видеть этот гнев в глазах дяди — в глазах человека, который вытащил его из кромешной тьмы после смерти Наны, который сделал из семилетнего мальчишки-неудачника того, кто мог увернуться от любого удара — было больнее, чем он себе представлял. Гнев Занзаса никогда не был простой вспышкой ярости, это была буря, копившаяся годами бессилия, утраты и безумной, железной решимости защитить то немногое, что осталось. Защитить его.

— Сколько? — в тишине, воцарившейся после короткого рассказа Тсуны о всех событиях, что ему пришлось пережить за эти долгие восемь месяцев, голос Занзаса прозвучал, как раскаленный металл, опущенный в ледяную воду. Тсуне было просто физически больно от шипящих интонаций и хриплых слов. Последнее, что он хотел сделать в своей жизни — расстроить человека, который заменил ему отца. Да, отношения у них были не самыми теплыми, Тсуна не посвящал ему детских рисунков и не было тех неловких разговоров, которые случаются между отцом и сыном в переломные пятнадцать, их отношения были другими — больше походили на зону нейтралитета, которую переступать было смерти подобно, но Тсуна раз за разом переступал и не был наказан. Занзас отгораживался от него до поры, до времени, обозначив в детских глазах себя, как взрослого, заслуживающего доверия и уважения, а потом просто смирился с существованием сразу трех детей в ближайшем окружении и к каждому нашел подход. Грубо трепал по волосам в моменты грусти, скалился в моменты гордости и громко хохотал, когда кто-то из них троих совершал глупости. Но никогда без причины не был строг, всегда умудрялся подбирать грубые, неотесанные, но нужные слова. И сейчас, зная, насколько он важен, как глубоко в сердце Занзас впустил наследие Наны, Тсуна чувствовал, что не имел права с ним так поступать. С кем угодно, но только не с ним.

— Половину, — собственный голос показался ему странно чужим — спокойным, почти плоским, на фоне этого кипящего ада гнева. Внутри же все было иначе — холодная пустота на месте утраченной жизненной силы, подаренная Системой, мерзла. Но поверх нее — то самое облегчение, ясное и безмятежное, как горное озеро после бури. Оно не гасило вину перед Занзасом, но давало силы стоять. — Это был единственный способ, дядя.

— Полгода?! — Занзас рванулся вперед, и его тень накрыла Тсуну, тяжелая, как свинцовая плита. Лицо, обычно безупречно контролируемое, исказил гримаса чистой, нефильтрованной ярости и горечи. — Ради мира, который пережует тебя и забудет.

Тсуна дернулся, как от удара, и потупил взгляд в пол, словно ему снова десять и он утопил в пруду любимые пистолеты дяди. Снова. Но вместо страха перед наказанием его обуревали другие чувства: сожаление, горечь, боль. За время, которое не сможет прожить, за доверие, которое подорвал, за боль, которую причинил. Он пожертвовал своей жизнью, своим временем ради того, чтобы у любимых людей было будущее, был мир, в котором они могли жить, не опасаясь все потерять из-за нестабильности баланса, не боясь оказаться на осколках вселенной. Он поступил правильно и не сомневался в своем выборе, знал, что жертва оправдана, что другой возможности сохранить равновесие просто не будет, но это не отменяло той боли, которую он причинил близким. Да, он спас мир ради них, но не смог спасти себя для них. И это не делало его поступок менее болезненным для них, не уменьшало его вину. Он знал, что дяде и друзьям потребуется время, чтобы принять его решение, чтобы понять, что он не хотел причинять им боль, что он просто хотел защитить их, защитить всех, кто ему дорог.

— У наших детей будет будущее, — тихо сказал Тсуна, так и не поднимая взгляд от пола — боялся увидеть в глазах Занзаса то, что навсегда разобьет его.

— А у тебя? — Занзас хрипло усмехнулся, скрывая горечь за привычной маской надменного высокомерия. — У тебя будет будущее?

Слова, пропитанные горечью, вонзились в Тсуну острее любого лезвия. Он физически чувствовал, как нож прорезает холодную пустоту внутри, а перед глазами пронеслись образы: долгие вечера в кабинете Занзаса, где его учили читать не только книги, но и намерения врагов. Жесткие тренировки во дворе поместья Варии, после которых он падал без сил, но Занзас поднимал его со словами: «Вставай. Пока дышишь — борись». Тихое удовлетворение в глазах дяди, когда Тсуна начал побеждать не только силой, но и умом. Все это — не просто подготовка босса мафии, это созидание жизни. Его жизни. Жизни, которую Занзас выковал для него из огня потери и стали после гибели сестры. Жизни, которую Тсуна только что сознательно укоротил. В горле встал ком и глаза застилало пеленой непролитых слез. Он видел в Занзасе не разъяренного лидера Варии, а дядю, человека, который заменил ему отца и мать в самые темные дни. Который хотел для него не вечной славы, а простой жизни. Долгой, безопасной, самой обычной жизни, насколько это возможно в их мире.

— Я знаю, — прошептал Тсуна, и голос его наконец дрогнул, выдавая бурю под спокойной поверхностью. Он сжал кулаки, чувствуя, как дрожат пальцы. Метка на запястье горела ледяным напоминанием о свершенной жертве. — Я знаю, дядя. И мне… мне так жаль. Жаль, что я причиняю тебе эту боль. — Он поднял глаза, встречая взгляд, полный бури. — Но послушай, пожалуйста. Я чувствую… — Он ткнул кулаком себе в грудь, туда, где горело облегчение поверх пустоты. — …здесь. Спокойствие. Впервые за все эти годы. Я не чувствую, что весь мир лежит на моих плечах. Я не чувствую, что одно мое неверное движение, один неправильный выбор разрушит все. — Он потянулся к Занзасу, желая взять за руку, сжать, убедить. — Я сделал это не только для мира. Я сделал это и для себя. Чтобы перестать быть ключом от клетки с апокалипсисом. Чтобы быть просто… Тсунаеши.

Тсуна видел, как мышцы на скулах Занзаса напряглись до предела, видел, как бешеная, испепеляющая ярость в его глазах яростно боролась с чем-то другим, более глубоким и сложным — с мучительной болью от потери, с горьким осознанием неизбежности, с той же всепоглощающей усталостью, которую так хорошо знал и сам Тсуна. Усталость от вечной войны, от постоянных сражений и потерь, от вечной угрозы, нависшей над их головами, готовой в любой момент обрушиться, разрушив их жизни в мгновение ока. Занзас тоже устал от этого, устал от необходимости постоянно быть начеку, защищать, оберегать, спасать. И сейчас, узнав о жертве Тсуны, он чувствовал не только ярость, но и понимание.

— «Просто Тсунаеши», — прошипел Занзас, но гнев в его голосе уже трещал по швам, уступая место горькой, ледяной горечи. — У которого теперь вполовину меньше времени, чтобы быть «просто Тсунаеши». — Он отвернулся резким движением, и его плечи, обычно такие прямые и непоколебимые, показались внезапно ссутулившимися под невидимой тяжестью. — Ты выбрал покой ценой времени. Своей жизни.

Занзас тяжело замолчал, его губы судорожно подрагивали, выдавая бурю эмоций, бушевавшую в душе. Он так и не произнес вслух то, что давило на него долгие годы, то, что он тщательно скрывал за маской безразличия и жестокости. Но Тсуна и без того прекрасно все понимал, всегда замечал тяжкий груз ответственности, который лежал на плечах дяди непосильными цепями, сковывая и лишая покоя. Он всегда понимал, что в смерти любимой сестры Занзас винил только себя, считая, что не уберег ее, не смог защитить от опасности, и что теперь он должен во что бы то ни стало искупить свою вину, позаботившись о ее сыне, дав ему все то, что не смог дать ей. Для своего племянника он хотел лучшей жизни, жизни, в которой не будет места боли, страху и отчаянию. И теперь, узнав, что Тсуна добровольно лишил себя половины жизни, чтобы спасти мир, все его надежды рухнули, все его планы пошли прахом. Он чувствовал себя беспомощным, словно снова потерял Нану, и это было невыносимо. А теперь его племянник, то единственное, что у него осталось от любимой младшей сестры, фактически повторил ее жертву, только в других масштабах. Отдал половину жизни не за одного человека, а за весь мир. Мир, который этого даже не заслуживал, не стоил такой величайшей жертвы, и они оба это знали. Но у Тсуны еще были робкие ростки надежды на то, что все изменится, что мир примет их жертву за урок и больше не допустит ошибок прошлого, постарается сохранить столь хрупкое равновесие, чтобы больше никому не пришлось так страдать.

— Кто еще знает? — Занзас, сумев справиться с бурей эмоций, надел на лицо привычную маску снисходительной незаинтересованности и повернулся к племяннику резче, чем обычно. Еще не до конца собрал себя по кусочкам, но уже на верном пути, уже почти спрятал все лишнее в дальний уголок души, чтобы никому не показывать.

— Только ты, — Тсуна, чувствуя, как подступает отчаяние, до боли прикусил щеку изнутри, разрывая нежную плоть, и ощущая, как по языку растекается привкус жидкого металла — отрезвляющий, но не очень. — Я не хотел никому говорить и не буду. Но тебе я не смог не сказать, прости.

Он действительно не хотел никому рассказывать о том, что произошло, не хотел обременять других своей ношей, своими страхами и переживаниями. Но он не мог скрыть правду от Занзаса, человека, который всегда был рядом, который знал его лучше, чем кто-либо другой, который стал ему семьей. Он просто не мог ему лгать, зная, как больно ему было в свое время остаться одному, без любимой сестры, без семьи, и какое особое место он занимал в душе этого черствого на вид, но на самом деле ранимого человека. Тсуна никогда бы себе не простил, если бы в какой-то момент просто молча ушел, оставив его в неведении, а потом правда всплыла бы наружу, словно дохлая рыба, отравляя все вокруг своим зловонием — правда о жертве, о безвыходном положении, о его настоящих чувствах.

Занзас молча смотрел на него пронзительным взглядом, словно пытаясь заглянуть прямо в душу, и Тсуна не знал, чего ожидать дальше. Новой волны ярости, способной смести все на своем пути? Презрительного молчания, которое ранит сильнее любых слов? Или, может быть, долгожданного понимания и прощения? Он был готов принять любой исход, но больше всего на свете боялся увидеть в глазах Занзаса разочарование.

— Что ты собираешься делать дальше? — наконец нарушил молчание Занзас, и в его голосе, к удивлению Тсуны, не было и намека на гнев или осуждение. Только усталость и беспокойство.

— Когда Юни очнется, мы найдем кольца Вонголы и восстановим семью. Я собираюсь возглавить Вонголу и пойти по пути Примо, — Тсуна робко улыбнулся, стараясь скрыть волнение, и, сократив расстояние между ними, осторожно сжал плечо дяди, одними глазами безмолвно выражая всю свою безграничную благодарность за понимание, принятие и поддержку, в которых он так отчаянно нуждался сейчас.

— На этот раз я буду рядом с тобой, — Занзас, слегка смягчившись, решительно усмехнулся и, словно неловко скрывая нахлынувшие чувства, грубо потрепал племянника по волосам, выражая свою поддержку не словами, а действиями, грубыми, но такими желанными и ценными для Тсуны в этот момент. — Чтобы ты не разменял остаток своей жизни еще на какую-нибудь ерунду.

В этих простых словах звучала вся любовь, вся забота, на которую был способен Занзас. Он был готов быть рядом, защищать его, оберегать, направлять, чтобы Тсуна не оступился, не совершил ошибок, о которых потом будет жалеть.

***

Тсунаеши перевернул страницу, лениво скользнув взглядом по странице, и захлопнул книгу. Ничего, очередная пустышка, не имеющая никакой важной информации, только домыслы и легенды, которые никак не могут помочь в поисках колец Вонголы. В библиотеке было тихо, тяжелое молчание разрывал лишь шелест книжных страниц и едва слышная доносящаяся из-за толстых стен жизнь поместья Варии. Вот уже две недели Тсуна торчал в библиотеке в надеждах отыскать хоть что-то про кольца Вонголы, желая занять тягучее ожидание пробуждения Юни. Система Три-ни-сетте выполнила обещанное, отпустила Юни, и душа действительно вернулась в тело, но в сознание девушка так и не пришла. Верде провел все анализы и сказал ждать — после долгого существования вне тела, оно превратилось в оболочку и сейчас стремительно восстанавливалось, но сколько это займет времени ученный сказать не мог. Может неделю, а может и год — и даже так ей придется учиться заново ходить и разговаривать. Последствия жизни в гидрокамере, и никакое пламя Солнца не поможет ей восстановиться быстрее. Бьякуран забрал Юни в поместье Миллефиоре под личный надзор и сообщал раз в пару дней о ее состоянии, а Тсуна вернулся в Варию и занялся поисками информации про Вонголу. Благо, Занзас не сидел на месте, пока племянник рисковал жизнью, и привез в библиотеку все книги, где было хоть малейшее упоминание о Вонголе, а дальше дело за малым — сидеть и читать каждую лично.

Тсуна перевел взгляд на высокую стопку прочитанных книг и разочарованно выдохнул, отправляя к ним еще один, увы, бесполезный том. Пыль, до этого мирно дремавшая в золотых лучах, взметнулась тонкими вихрями, закружилась в солнечных столбах, прежде чем снова начать медленное падение. Широкий зал заливал густой солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие витражные окна, один луч, пробившись сквозь свинцовую решетку окна, упал прямо на дубовый стол перед Тсунаеши, осветил небрежно отодвинутую им книгу — пыль на ее темно-зеленом сафьяновом переплете вспыхнула миллионами золотых искр. Другой скользил по верхним полкам, выхватывая из полумрака роскошный фолиант в пожелтевшей слоновой кости или атлас с потускневшими картами, чьи контуры казались таинственными в этом освещении. Тсунаеши невольно залюбовался им, желая оказаться где угодно, но только не здесь.

Хранители разбежались по заданиям, заскучав за долгие месяцы ожидания по зачисткам и битвам, даже Ламбо куда-то запропастился, с самого утра мелькнул только трещащий молниями рог. Аркобалено тоже разбрелись кто куда: Лар Милч и Колоннелло вернулись на службу, Верде остался наблюдать над состоянием Юни, Вайпер вернулась в Варию — без нее за долгое время отсутствия финансовый отдел совсем от рук отбился, растрачивая сохраненные бережно миллионы, и женщина рвала и метала, обещая провинившимся все пути Ада. Фонг вернулся в Храм Спящего Дракона, обещая явиться по первому же зову, а о Скалле Тсунаеши ничего не знал — он не особо стремился выходить на контакт и рядом со Сперанцей оставался по долгу службы, так сказать, но теперь, когда равновесие было восстановлено, не было причин держаться рядом. Уходя, он лишь сказал, что Сперанца может рассчитывать на его помощь, и больше Тсунаеши о нем ничего не слышал. Рядом остался только Реборн, приехал вместе с ними в особняк Варии, о чем-то переговорил с Занзасом и исчез на неделю, отмахиваясь от вопросов. Жизнь медленно возвращалась на круги своя, теперь, когда миру больше не угрожает опасность и не нужно в панике мчаться всех спасать, пришло время пожить для себя. Как после свирепой, долгой зимы, когда сугробы наконец оседают, обнажая промерзшую, но жаждущую жизни землю, так и здесь — жизнь замерла в ожидании нового цикла. Тсунаеши отодвинул книги и подошел к огромному окну, наблюдая, как лучи весеннего солнца пробиваются сквозь ветви деревьев в саду. Воздух, напоенный запахом влажной земли и чего-то цветущего, струился через приоткрытую створку. Весна… Мысль казалась почти нереальной после бесконечной череды испытаний и тревог. Мир больше не висел на волоске, теперь он просто был — прочный, зеленеющий, наполненный обычными звуками: пением птиц, шорохом ветра, далеким гулом города.

Дверь в библиотеку открылась бесшумно, но Тсунаеши почувствовал присутствие еще до того, как поднял глаза. В проеме, залитый полосой солнечного света с высокого окна напротив, стоял Реборн. Неизменный черный костюм-тройка, идеально обтягивающий его широкие плечи, шляпа-федора, отбрасывающая резкую тень на половину лица. Такой расслабленный и спокойный, словно не исчезал молча на целую неделю, а уходил в соседнюю кофейню за порцией бодрости.

Тсунаеши невольно залюбовался им, не в первый раз, конечно, но сейчас, в этом потоке золотого света, пляшущей пыли и тишине, Реборн выглядел иначе. Не как грозный наставник или предвестник хаоса, а как неотъемлемая часть этого нового, спокойного мира. Солнечный луч скользнул по лацкану его пиджака, высветив идеальную линию, блеснул на пряжке галстука, заиграл на полированной поверхности шляпы и пропал где-то в книжных полках. Красивый, опасный, чертовски притягательный. Иногда Тсунаеши удивлялся тому, что этот сильный человек выбрал его, но уже немного свыкся с этой мыслью. Естественно было называть Реборна своим Солнцем, естественно было думать о том, что этот непокорный, волевой человек всегда будет рядом, чтобы прикрыть спину или дать совет. Эти мысли успокаивали и вселяли надежду на то, что остаток отведенного ему времени пройдет хорошо.

Реборн подошел к столу, мимоходом скользнув взглядом по стопке прочитанных книг и последнему, отвергнутому тому в зеленом переплете.

— Все еще копаешься в пыльных фолиантах? — Он поднял одну из книг с края стопки, пролистал пару страниц с видом знатока. — «Мифы и легенды Тринакрии»Древнегреческое название острова Сицилия. Сейчас это полноценный символ острова, представляющий собой изображение головы женщины с исходящими из неё тремя согнутыми ногами. … Хм. Нашел хоть что-то?

— Ничего, — Тсунаеши вздохнул, усталость от бесплодных поисков навалилась с новой силой. — Сплошные домыслы, пересказы пересказов. Про Вонголу пара туманных упоминаний, не более того. Про кольца вообще ничего. — Он провел рукой по лицу, смахивая усталость. — Как будто их и не существовало вовсе. Или все знания намеренно стерли.

— Возможно, так и есть. — Реборн положил книгу обратно на стопку. — Сила такого уровня редко оставляет удобные инструкции для потомков. — Он повернулся к Тсунаеши, и в его черных глазах мелькнул знакомый огонек, но без прежней хищной остроты. — Но ты упорно ищешь. Почему? Юни проснется, когда проснется, ни твоя тревога, ни эти книги не ускорят процесс.

— Я знаю, — Тсунаеши улыбнулся, отворачиваясь от окна. — Просто хочу чем-то занять руки и мысли. Сидеть и просто ждать тяжело, а найти хоть что-то о Вонголе — это как понять часть себя, наверное. Часть той силы, что спасла всех.

Реборн молча смотрел на него секунду, потом его взгляд скользнул к огромному окну, за которым бушевала весна. Цветущие ветви персика качались на ветру, сбрасывая розовые лепестки на изумрудную траву. Пение птиц было слышно даже сквозь толстое стекло.

— Понимаю, — произнес он на удивление просто, затем сделал паузу и добавил, глядя прямо на Тсунаеши, — но закапываться в прошлое, когда настоящее расцветает за окном — глупость. — Реборн подошел к столу ближе и легонько хлопнул ладонью по стопке книг, подняв новое облачко пыли, заигравшее в солнечном луче. — Бросай эту пыльную возню. Пойдем гулять. — Он слегка наклонил шляпу, и в его взгляде, обращенном к окну, мелькнуло что-то, что Тсунаеши мог бы счесть за удовлетворенное спокойствие. — Луссурия говорил, магнолии у восточного флигеля в этом году особенно хороши. Надо проверить.

Предложение прозвучало так неожиданно, так далеко от привычных приказов или испытаний, что Тсунаеши даже на секунду опешил. Прогулка? С Реборном? Просто так? Не для тренировки, не для слежки, не потому что мир вот-вот рухнет, а чтобы просто посмотреть на цветы? Как самые обычные люди? Он посмотрел на безнадежные стопки книг, на пыль, танцующую в свете, потом — на Реборна, стоящего у окна, залитого весенним солнцем. Фигура наставника, обычно такая резкая и устрашающая, сейчас казалась частью этого тепла, этого света, этого обещания новой жизни. И в этом была своя, странная, умиротворяющая правда. Тсунаеши медленно потянулся, разминая затекшие после долгого нахождения в одном положении конечности, и усталость в мышцах сразу дала о себе знать тупой болью, но ее перебивало легкое, почти невесомое чувство облегчения.

— Магнолии? — переспросил он, уголки губ дрогнули в слабой улыбке. — Да, пожалуй… пыли здесь и правда хватает.

Тсуна оставил бесплодные поиски прошлого на столе, под теплыми лучами солнца, и последовал за Реборном к дверям — навстречу весне, настоящему и простой прогулке, которая казалась сейчас самым важным делом на свете.

Тсуна шагнул под сень деревьев следом за Реборном, и волна аромата накрыла его с головой, смягчая остатки напряжения в плечах после долгих часов в пыльной библиотеке. Он невольно замедлил шаг, вдыхая полной грудью запах весны, упрямо пробивающейся сквозь память о долгой, кровавой зиме их жизни. Реборн шел чуть впереди, резко выделяясь на фоне нежной палитры сада темным пятном. Он шел с привычной, хищной грацией, но без обычной напряженной готовности к бою, словно уже отбросил саму мысль о том, что нужно куда-то бежать и кого-то спасать, хотя ему и раньше не было до мира никакого дела, в чем Реборн откровенно признавался любому, кто спрашивал. Он преследовал какие-то свои интересы и даже сейчас не просто так предложил прогуляться, вырвав его из безопасности библиотеки, Тсунаеши нутром это чувствовал. Сад был большим, но даже его площади не хватит, чтобы сбежать от Аркобалено. Оставалось только надеяться, что прогулка не перетечет в серьезный разговор. Реборн не оглядывался, но Тсуна чувствовал его внимание — легкое, ненавязчивое, как прикосновение солнечного луча. Он остановился возле особенно мощного дерева, усыпанного кремово-розовыми цветами, и слегка запрокинул голову, рассматривая их. Шляпа отбрасывала тень, скрывая выражение глаз, но уголок губ был виден — он казался чуть менее напряженным, чем обычно. Тсуна подошел ближе, остановившись в шаге, и скользнул взглядом по идеальной линии плеч Реборна, по складкам безупречного пиджака, затем поднялся к цветам. Он протянул руку, но не коснулся их, лишь позволил кончикам пальцев ощутить прохладу, исходящую от огромного, ближайшего к нему бутона. Бархатистая текстура лепестков, прохлада в теплом воздухе. Простота момента казалась почти сюрреалистичной.

— Красиво, — тихо сказал Тсуна, наслаждаясь моментом спокойной умиротворенности. Он поймал себя на том, что его собственные плечи опустились, дыхание стало глубже, ровнее. Холодная пустота внутри, напоминание о цене спокойствия, все еще была там, но сейчас ее приглушал этот пьянящий аромат и тихое жужжание жизни вокруг.

— У тебя редко появляется возможность замечать такие вещи, Тсунаеши, — заметил Реборн, поворачиваясь к нему. Тень от шляпы теперь скользила по его лицу, но Тсуна различил в черных глазах не привычную насмешку или оценку, а что-то другое. Спокойное наблюдение и удовлетворение от выполненной задачи — вытащить его из книжной пыли. — Всегда куда-то мчишься. Спасать мир. Нести груз ответственности. — Он сделал шаг по дорожке, плитки слегка поскрипывали под ногами. — Иногда мир может спасти сам себя. А тебе стоит остановиться и посмотреть на него.

Тсуна последовал за ним, они шли неспешно, по извилистой дорожке, петляющей между величественных деревьев. Солнечные пятна танцевали на темной ткани пиджака Реборна, на светлой рубашке Тсуны. Пыльца золотистой дымкой висела в воздухе, цепляясь за волосы, за ткань, Тсуна чувствовал ее легкое покалывание на коже.

— Просто смотреть… — повторил он за мужчиной, пробуя это ощущение. Оно было новым, странным, но не пугающим. Необходимость постоянно быть настороже, чувствовать каждую потенциальную угрозу медленно отступала. Нет, не исчезла совсем, где-то на краю сознания все еще маячили тени колец Вонголы, Юни, ответственности за мир, которую он теперь должен нести. Но здесь, в этом заколдованном кругу аромата и тени, под ненавязчивым, но надежным присутствием человека в черном, эти тени теряли свою власть, становясь просто фоном.

Реборн не говорил больше ничего, он просто шел, изредка бросая взгляд на особенно пышное соцветие или на игру света в кронах. Его молчание не было тяжелым или осуждающим, оно наполняло Тсуну спокойствием, позволяло сделать небольшую передышку, посмотреть на мир, от которого он так долго отказывался, увидеть то, что он спас своей жертвой. Тсуна потер шрам на запястье, думая, что отдать половину жизни ради этого не так уже и плохо, и быстро догнал Реборна. Они вышли на небольшую солнечную поляну в центре сада, где стояла каменная скамья, обвитая еще не цветущим плющом. Реборн остановился рядом, заложив руки в карманы брюк, окидывая взглядом цветущее великолепие. Тсуна замер, глядя не на цветы, а на профиль мужчины. На резкую линию скулы, скрытую тенью шляпы, на уверенный изгиб губ. Этот человек, его Солнце, был частью этого нового мира — мира без немедленной угрозы, мира, где можно было позволить себе просто стоять и дышать ароматом магнолий.

Тишина между ними была наполнена шепотом листьев, жужжанием пчел и немым пониманием. Пониманием того, что битвы не закончились, что поиски продолжатся, что боль жертвы никуда не денется. Но пониманием и того, что сейчас, в этот мимолетный миг весны, среди белых и розовых чаш магнолий, им дарована передышка. Возможность просто быть самими собой. Тсунаеши и Реборн. Наследник Вонголы и Аркобалено Солнца. Два человека, нашедших минутку покоя в тени древних деревьев, пока за стенами сада медленно вращался восстановленный, зеленеющий мир.

— Сколько тебе осталось? — магию тишины разрушил спокойный голос Реборна и пристальный взгляд. Тсуна гулко сглотнул, прикусывая щеку изнутри до боли. Разговор, которого он так боялся, состоится сейчас. Прямо сейчас посреди буйства красок и гармонии, которую он только успел вкусить и распробовать, которой только успел насладиться, и хотел поблагодарить человека, который всегда так умело справлялся с его кризисами, но не успел. Реборн содрал пластырь с только-только начавшей заживать раны безжалостно и быстро — как умел только он, не позволяя подготовиться, не позволяя сбежать.

Реборн не шевелился. Его руки по-прежнему были засунуты в карманы безупречных брюк, поза — расслабленной, почти небрежной, но тишина, что секунду назад была наполненной жизнью сада, теперь сгустилась, стала вязкой и тяжелой, как свинец. Солнечные лучи, игравшие на лацкане его пиджака, вдруг показались Тсуне слишком резкими, слишком холодными. Даже аромат магнолий обернулся удушающей сладостью.

— Реборн… — начал он, голос сорвался, стал хриплым, чужим. — Я…

— Половину, — перебил его Реборн тихо, ровным, лишенным привычной стальной остроты голосом. Но в этой ровности таилась бездна. Он не поворачивался, не смотрел на Тсуну, продолжая вглядываться куда-то вдаль, на ослепительно-белую чашу цветка на ближайшем дереве. — Половину твоей жизни. Вот цена этого спокойствия, Тсунаеши?

Слова ударили, как молотом в солнечное сплетение, воздух вырвался из легких с тихим хрипом. Тсуна физически ощущал, как холодная пустота внутри, та самая, что была платой системе Три-ни-сетте, вдруг зашевелилась, замерзшими щупальцами сжимая сердце. Он замер, не в силах пошевельнуться, глядя в затылок Реборна, и сжал пальцы на метке-напоминании на запястье. Как?! Кто?! Занзас? Нет, дядя никогда… Но кто же еще? Паника, острая и липкая, поднялась по горлу, а затем пришло осознание. Реборн знал, с самого начала все понял, но зачем-то тянул время.

— Молчи. — Низкий, глубокий гул, вибрирующий в тишине, как звук туго натянутой струны перед разрывом, сорвался с губ Аркобалено, не давая и шанса оправдаться. Реборн наконец медленно повернул голову, тень от шляпы по-прежнему скрывала верхнюю часть лица, но то, что было видно — резко очерченный подбородок, напряженная линия скулы, тонкие губы, сжатые в белесую нить — было страшнее любой ярости. Это была сдержанность лезвия перед ударом. — Ты отдал половину своего времени на этой земле. За мир, за будущее, за возможность стоять здесь и любоваться цветами. — Каждое слово падало, как камень в тихую воду пруда, расходясь ледяными кругами по душе Тсуны. — И ты думал, что сможешь скрыть это? От меня?

Тсуна почувствовал, как подкашиваются ноги, и машинально сделал шаг назад, наступив на сухую ветку. В тишине, разбавляемой гулом его частящего сердца, хруст прозвучал невыносимо громко. В глазах Реборна не было пламени, там была абсолютная, беззвездная тьма. Глубина, где гнев не бурлил, а оседал мертвым грузом, смешиваясь с чем-то другим — с горьким, леденящим разочарованием и затаенной на самом дне болью.

— Я… Я не хотел… — Тсуна попытался сглотнуть ком в горле, но не смог — отчаяние, острое и жгучее, подступило к глазам. Вина перед Занзасом была тяжелой, но вина перед Реборном… Этот человек сделал его сильнее, верил в него, когда он сам не верил, учил, направлял. Был его Солнцем. А он... он предал его доверие самым страшным образом — молчанием. Не о риске, не о битве, а о краже собственного будущего. Ограничении времени, которое они должны были пройти вместе. — Это был единственный способ, чтобы сохранить…

— Равновесие, — перебил его Реборн. Голос был все так же тих, но в нем появилась опасная, шипящая нотка, как у раскаленного металла, опущенного в снег. — Ты говоришь о равновесии, отдав половину своей жизни? Ты — центр, Тсунаеши. Ты — ось, вокруг которой вращается все. — Он сделал шаг вперед, его тень накрыла Тсуну целиком, тяжелая и холодная. — И ты сократил срок службы этой оси. Без обсуждения. Без предупреждения. Думая, что пронесет?

Тсуна не мог отвести взгляд от этой тьмы в глазах Реборна. Он видел не гнев, а ледяное, безжалостное осознание: их путь, их совместное будущее — все, над чем они вместе работали, все, что он начал воспринимать как нечто большее, чем просто сделка — было безвозвратно урезано. Обрублено. Предательство ли это было? Нет. Жертва — да. Но для Реборна, человека, чья жизнь строилась на контроле, на предвидении, на абсолютном владении ситуацией, сам факт такого сокрытия, такого эгоистичного решения, принятого за его спиной, был хуже любого удара. Это был крах доверия, и понимание того, что время, их общее, ограниченное время, теперь имеет четкий, неумолимый горизонт.

Воздух трещал от невысказанного. Аромат магнолий стал приторным, тошнотворным, пение птиц за стенами сада казалось издевательством. Реборн смотрел на Тсуну, прожигая насквозь, видя не Босса Сперанцы и наследника Вонголы, не свое Небо, а мальчишку, который только что признался в непоправимом. И в этой тишине, что была тяжелее любого крика, Тсуна вдруг понял: все, что было между ними, могло закончиться, так толком и не начавшись.

Тишина повисла между ними, густая и едкая, как дым после взрыва. Аромат магнолий, еще недавно пьянящий, теперь резал горло своей приторной сладостью. Тсуна стоял, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони, пытаясь унять дрожь, бегущую по спине ледяными мурашками. Боль от взгляда Реборна была физической — будто лезвие вонзилось между ребер и медленно поворачивалось. Реборн не отводил глаз. Тьма в них колыхнулась, и в глубине, как далекая вспышка в бездне, мелькнуло что-то невыносимо острое — не гнев, а боль. Глубокая, старая, разбуженная новым ударом.

— Ты знаешь, что самое ироничное? — Его голос был низким, хриплым, лишенным всякой привычной стали. — Я согласился. На эту безумную авантюру с равновесием. Допустил тебя в самое пекло. — Он сделал крошечный, почти незаметный шаг назад, будто физически отстраняясь от осознания. — Потому что верил, что ты выживешь. Потому что… — мужчина резко одернул себя и сжал челюсти до белизны под кожей. Тень от шляпы скрывала верхнюю часть лица, но напряжение в скулах, в сжатых губах было красноречивее крика. — Потому что после всего ада, через который мы прошли, после всех этих испытаний… Мы стали не просто Боссом и его хранителем. Между нами не просто сделка, а нечто большее. Хрупкое. Драгоценное. Мое.

Тсуна вздрогнул, словно от пощечины. «Мое». Реборн никогда… никогда не говорил так. Ни о ком и ни о чем. Это признание, вырванное болью и гневом, ударило сильнее любого упрека. В горле встал ком, горячий и колючий, а в глазах заструилось предательское тепло. Он видел — не просто гнев наставника, а потерю в глазах человека, который научился позволять себе иметь что-то свое. И это «что-то» было им. Тсунаеши.

— Реборн… — голос Тсуны сорвался в шепот, хриплый и сломанный. — Я… я не хотел тебя терять. Ни на минуту. Я думал… — Он бессильно развел руками, ощущая всю жалкость своих оправданий перед лицом этой обнаженной раны. — Я думал, что смогу, что у нас еще будет время. Что я успею все исправить, сделать так, чтобы… чтобы ты не пожалел. Обо мне. О том, что выбрал меня.

— Время? — Реборн резко, почти яростно фыркнул, но в голосе не было насмешки, только бесконечная усталость и горечь. — Ты отрезал его пополам, Тсунаеши. Как мясник. И теперь я должен принять, что время, — он махнул рукой в пространство между ними, подбирая слова, — что оно имеет срок годности. Что мое Небо, которое я только начал различать сквозь тучи дерьма этой жизни… оно будет светить мне лишь до твоего предела. — Он замолчал, тяжело дыша, будто пробежал марафон. Его плечи, всегда такие прямые и непоколебимые, слегка ссутулились под невидимым грузом. — И самое поганое, что я сам тебя туда толкнул. Своим согласием. Своей… надеждой.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Боль Тсуны — вина, страх, отчаяние от причиненной раны — смешалась с болью Реборна: потерей уверенности, будущего, только что обретенного смысла. Это была агония взаимного предательства, где оба были и жертвой, и палачом.

Тсуна не мог больше стоять, он сделал шаг вперед, рука непроизвольно потянулась, желая коснуться, удержать, извиниться так, чтобы это что-то значило. Но Реборн, будто угадав его намерение, резко отвернулся к ближайшему дереву. Он смотрел на огромный, ослепительно белый цветок магнолии, но взгляд его был пустым, устремленным куда-то вглубь себя, в ту пропасть, которую только что обнажил в самом себе. В ту черную дыру, что затягивала и пожирала все самое хорошее, что было у него. Что могло быть у него.

— Я ненавижу, — прошипел Реборн так тихо, что Тсуна едва расслышал, но каждое слово врезалось в память, — ненавижу эту беспомощность. Ненавижу, что не могу вырвать назад свое согласие. Ненавижу, что не могу вернуть тебе украденное время. — Он замолчал, его пальцы сжались в кулаки, костяшки побелели. — Но больше всего… я ненавижу, что теперь знаю. Что каждый следующий день… это день из отведенной тебе половины. Из нашей половины.

Реборн обернулся. Глаза, встретившиеся с глазами Тсуны, больше не отравляли холодом. В них была изможденная ясность, горькое принятие неизбежного, и та самая, невыносимая боль утраты того, что едва успело стать его.

— Так что готовься, Савада Тсунаеши, — Реборн усмехнулся, и в его голос вернулась тень привычной насмешки, горькой, но знакомой, но под ней сквозила стальная решимость, замешанная на отчаянии. — Если ты украл у нас время, я выжму из того, что осталось, каждую каплю. Каждую секунду. Ты будешь жить. Дышать. Будешь моим Небом до последнего вздоха, до самого конца. И если ты думаешь, что теперь можешь расслабиться, укрывшись за своей жертвой… ты жестоко ошибаешься.

Это не было прощением. Это было объявлением войны времени. Войны, которую Реборн намерен был вести до конца — его конца. И в этой тяжелой, невыносимой тишине сада, под белыми венцами магнолий, Тсуна понял: Реборн уже выиграл войну. Началась новая эра — эра осознанного, горького, отчаянного счастья, отмеренного по секундам.

Chapter 18 Chapter Text

Юни пришла в себя через две недели. Тсунаеши почувствовал сильное жжение на запястье посреди ночи и испуганно вскочил с кровати, задирая рукав пижамной рубашки — метка Три-ни-сетте тускло светилась углями на бледной коже. Тсуна потянулся к ночнику на тумбочке, не совсем понимая, что происходит, хлопнул выключателем и замер, сжимая пылающее запястье. Кровь, черная в полумраке, сочилась между пальцев, падая на простыни алыми каплями в свете ночника. Боль была острой, обжигающей, но странно приятной, как будто что-то наконец затянулось, замкнулось. Метка Три-ни-сетте, всегда лишь угрожающе мерцавшая или холодом напоминавшая о потере, теперь пылала законченным, раскаленным кольцом. Тсуна вытер кровь краем простыни, вглядываясь в кольцо, и до сонного еще сознания медленно начало приходить осознание. Метка всегда была заполнена не до конца, часть Юни с самого получения была тусклой, безжизненной, в отличии от их с Бьякураном частей, иногда казалось, что она наполнялась краской, наливалась жизнью, но так и не могла сомкнуть круг, сделать его полноценным. Они быстро связали метку с состоянием Юни — девушка по-прежнему не приходила в себя, но изредка подавала признаки жизни, и в то же время метка давала о себе знать, едва-едва темнея чернильным на коже. А теперь круг, наконец, завершился, метка наполнилась краской и закончилась, закольцевалась окончательно, а это могло означать лишь одно — к Юни вернулась жизнь.

Тсуна растерянно наблюдал за тем, как кровь пропитывает простынь, и вздрогнул, когда тишину ночи разрезал скрип двери. Он перевел взгляд на нее, уже зная, кого там увидит. Только один человек во всем особняке Варии так чутко научился чувствовать перемены его настроения и понимать изменение атмосферы, зная, когда стоит утешить, когда промолчать, а когда прийти на помощь, как сейчас, и иронично, что этот человек не был связан с ним в классическом понимании узами — они были Небом и Солнцем, но не приносили клятв верности, не связывали друг друга ментально, но Реборну всегда удавалось первым отыскать его и что-то сделать. Как и сейчас.

— Юни очнулась, — глухо пробормотал Тсуна и вновь перевел взгляд на запястье. Кровь уже остановилась, но кожу все равно жгло, а в воздухе тонко запахло спаленным хлопком. Он отбросил простынь в сторону, понимая, что этой ночью все равно больше не уснет, и тоскливо посмотрел на время — половина четвертого, он лег всего три часа назад, засидевшись надолго с документами Сперанцы.

— Я почувствовал, — Реборн ухмыльнулся уголком губ, точно сообщая что-то настолько очевидное, что и ребенку объяснять не надо, и только сейчас Тсуна заметил, как ярко горела обычно тусклая пустышка Солнца на шее Аркобалено.

После спасения Юни он отдал их владельцам, попросив поделиться ими вновь, когда придет время искать кольца Вонголы. Никто не знал, сколько времени потребуется на то, чтобы Юни пришла в себя, ее пустышка до сих пор не восстановлена, Верде бился над ней сутками, пытаясь разгадать тайну создания артефакта, но тщетно — без подпитки пламени носителя она была не больше, чем обычной безделушкой. Так что не было смысла пока держать пустышки при себе, они играли важную роль в жизни Аркобалено, хоть и не были больше напрямую связаны с Три-ни-сетте, в телах сильнейшей Семерки все еще хранился большой объем пламени, который мог навредить им, а пустышки продолжали работать неким сосудом. Вскоре они потеряют свою прямую функцию и станут памятником истории, живым напоминанием о их, Небесах Три-ни-сетте, жертве, но не больше — вместе с восстановлением равновесия проклятие Аркобалено исчезло, потеряв значимость для этого мира. Поколение Реборна последние, кто будет хранителями пустышек в традиционном понимании, а как их наследники поступят с пустышками в дальнейшем уже не так уж и важно. Главное, что это чудовищное проклятие уничтожено и больше никому не придется страдать во благо мира. Ни сильнейшим людям столетия, ни потомкам Вонголы, ни владельцам колец Маре, ни потомкам рода Сепиры, некогда соратницы Кавахиры. Никому. Жертва не была напрасной, и метка на запястье, наконец завершившая полный круг судьбы, была живым тому доказательством.

Тсуна вздрогнул, когда чужие пальцы мягко очертили круг, и теплое пламя Солнца влилось под кожу, приглушая боль и затягивая ожог от метки, но не отстранился, только поднял на мужчину взгляд и улыбнулся. Успел привыкнуть за последние две недели к подобным прикосновениям, Реборн с какой-то маниакальной упертостью не подпускал к Тсуне ни одно Солнце, пока сам находился в шаговой доступности, и на Рёхея порой смотрел так долго и пристально, что становилось не по себе, но позволял ему единственному лечить и поддерживать его, понимая их истинную связь и узы хранителей. От этого он никуда не мог деться, даже если хотелось стать единственным Солнцем рядом с этим Небом, быть тем, кто защищает и подпитывает энергией, лечит мелкие травмы и серьезные ранения, прогоняет головную боль и усталость из тела. Будь его воля, он бы заменил каждого хранителя, но перед наследниками первых Вонгол был бессилен и всегда отступал на шаг назад — он получит свое сполна, уверенно вклиниваясь в жизнь и дела Савады Тсунаеши, оставалось только подождать. Реборн действительно сдержал обещание и теперь каждую свободную минуту времени, не занятого миссиями или поисками информации, они проводили вместе. Да и поиск информации обычно заканчивался тем, что Реборн приходил в библиотеку, и Тсуне под пристальным взглядом приходилось откладывать книги и плестись по коридору, устало потягиваясь или потирая глаза. Реборн порывался и на задания Сперанцы вмешиваться, чтобы при необходимости помочь и закончить быстрее, но Тсуна, предвещая вопросы хранителей, жестко отмел эту идею — во-первых, у него было сильное Солнце, а во-вторых, такое поведение сильнейшего человека столетия вызывало вопросы. И если Реборну было плевать, он с упорством ледокола шел напролом, то Тсуна не мог так просто поставить ребят перед фактом — вот этот конкретный Аркобалено с чего-то решил построить со мной узы, поэтому нас теперь не семь, а восемь. Нет, он вовсе не был против выстраивать с Реборном узы, связь и отношения, его тянуло к мужчине, и с недавних пор Тсуна перестал это скрывать даже от себя, признавая свое полное поражение, но он не хотел становиться слишком зависимым от него. Реборн сделал многое для Сперанцы, хотя его просили только отдать пустышку, и каждый в семье относился к нему с уважением и признанием, но если Тсуна подпустит его слишком близко к делам, то сможет начать слишком сильно полагаться на него, как на бойца и советника. Реборн за свою столь продолжительную жизнь узнал много и многих, научился видеть людей и их намерения насквозь, побеждал тех врагов, о которых Тсуна даже мечтать не мог, его уважали и Кавахира, и Виндиче, с ним охотно сотрудничали и еще более охотно советовались, и присоединение такого человека к семье означало приобретение всеобщего уважения и страха, а Тсуна не хотел этого. Не хотел чужими руками получить уважение и признание, он должен был сам привести Сперанцу, а затем и Вонголу, к успеху, он и его семья должны были доказать сами, что они заслуживают уважения и с ними нужно считаться. Занзас никогда не лез в дела Сперанцы, только указывал на цели и поручал миссии, на этом его вмешательство заканчивалось. А Реборн с его авторитетностью, именем и авторитарностью мог просто закрыть пути к сердцам людей, Вонголу начнут уважать лишь из-за одного его громкого имени и репутации лучшего, а это не то, чего бы ему хотелось для себя и своей семьи. Тсуна не сказал это прямо, но Реборн, кажется, и так понял причину его решительного нежелания вмешивать его персону в дела Сперанцы, поэтому после того раза больше тему не поднимал, за что Тсуна был ему искренне благодарен. Он просто не знал, как донести до Аркобалено эту мысль, и испытал огромное облегчение, когда Реборн лишь пожал плечом и сказал поступать так, как он считает нужным.

Но от пристального внимания и излишней порой заботы Тсунаеши это не спасло. Так что теперь в его жизни появился строгий режим, который мог нарушаться только из-за срочных дел и миссий, запрет на алкоголь, рацион, состоящий исключительно из здоровой пищи, утренние тренировки и медитации. Реборн не шутил, когда говорил, что выжмет из остатка времени каждую секунду, заставит его прожить на максимум каждое мгновение, прочувствовать по полной каждую эмоцию. Тсуна совершил непростительное — молча отсек у себя половину жизни, а Реборн не собирался с этим так просто мириться. И теперь Тсуне действительно придется жить на полную — прожить на максим каждое мгновение, не упустив и крупицы положенного. Уж Реборн об этом позаботится.

— Спасибо, — Тсуна мягко улыбнулся, когда боль ушла, а единственным напоминанием о ней осталась лишь метка, которую убрать было невозможно. Три упертых Солнца и одна гениальная Гроза пытались, но тщетно — подарок Три-ни-сетте вечно будет напоминать им о жертве, совершенной во благо мира.

— Будешь должен, — Реборн фыркнул и погасил пламя, не заметив в теле больше никаких изменений.

— Я тебе уже и так по гроб жизни обязан за твою доброту, — Тсуна потер запястье, не чувствуя больше бугристости шрама, жаль, что саму метку убрать нельзя, но он к ней уже немного успел привыкнуть и начал отшучиваться, что при опознании нужно всего-то посмотреть на руки, чтобы понять он это или не он.

— Я тебя и в аду достану, Никчемность.

— Хаа? Никчемность? Это еще что такое, Реборн?! — Тсуна возмущенно засопел.

— Никто не заставлял тебя принимать тупые решения, от которых зависит жизнь, Савада, — Реборн прищурился, и от этого взгляда Тсуне захотелось забиться в угол и провести там остаток своей жизни. — С этого момента я твой персональный репетитор. Сделаю из тебя достойного Нео Вонгола Примо, — Реборн довольно усмехнулся, — чтобы потомкам стыдно не было.

— Что? — Тсуна удивленно подскочил с кровати. — Какого черта, Реборн?!

Но дверь за Аркобалено уже закрылась с другой стороны, насмешливо скрипнув в конце. Тсуна в панике схватился за волосы и посмотрел в окно, где сквозь шторы робко пробивался рассвет, знаменуя собой начало нового дня. И новых мучений Савады Тсунаеши.

***

Солнечный свет, теплый и густой, заливал временную лабораторию Верде в особняке Миллефиоре, пылинки танцевали в золотых лучах, падавших на белую простыню больничной койки. На ней, подпираемая пуховыми подушками, сидела Юни — бледная, почти прозрачная, как фарфоровая кукла после долгого сна, но живая. И улыбающаяся. Мягко, едва тронув уголки губ, как первый луч солнца после долгой ночи. В ее больших глазах, еще не до конца освободившихся от дымки сна, светилось тихое, безмерное облегчение и признательность. На коленях у нее лежала маленькая тарелочка, а на ней аккуратно вырезанные из сочных ломтиков яблока несколько зайчиков с длинными ушками из тончайших полосок кожуры, с глазками-гвоздичками и смешными мордочками. Работа кропотливая, явно руки Бьякурана постарались порадовать свою Спящую Красавицу. Юни осторожно поднесла ко рту одного такого зайчика, откусила крошечный кусочек ушка, жевала медленно, сосредоточенно, точно заново открывая для себя вкус и текстуру пищи. Каждое ее движение было осторожным, но наполненным простой радостью бытия. Солнце играло в ее темных волосах, смягчая резкие линии больничной обстановки.

— Судя по анализам и состоянию костей и волос, ей не больше тринадцати лет, — Верде перевернул лист на планшете, опуская взгляд на текст, — показатели в норме, речевой аппарат хорошо развит, кости крепкие, внешних и внутренних патологий нет — она полностью здорова.

— Как это возможно? — Тсуна перевел взгляд с ученого на довольного Бьякурана и обратно, на Юни смотреть он, почему-то, не решался. — В измерении Три-ни-сетте она выглядела как взрослая девушка, а не подросток.

— Могу объяснить это лишь тем, что вы видели ее астральную проекцию, заключенную в другом измерении, тело с момента попадания в гидрокамеру не взрослело, — Верде поправил очки.

— Верде-сан прав, Тсунаеши-кун, — Юни коротким движением отложила тарелку на прикроватную тумбочку, — Госпожа Три-ни-сетте полностью стерла мое существование из этого мира на время, которое я провела в ее измерении. Тело не может расти без души, поэтому мой биологический возраст застыл, — она опустила взгляд на свои руки, которые привыкла видеть не такими маленькими и хрупкими, и чему-то улыбнулась, — физически я ребенок, но душа давно созрела и окрепла.

Тсуна покачал головой, не в силах даже представить чтобы кто-то мог провернуть что-то подобное, но результат был у него прямо перед глазами. Юни выглядела не такой, какой он ее помнил — черты лица стали более мягкими, появилась детская припухлость, плечи больше не казались изящно хрупкими, они были покатыми, девичьими, да и рост уменьшился. Даже волосы стали чуть светлее, больше не напоминали темную ночью, а чуть отливали синевой, она действительно стала ребенком и теперь должна физически пройти весь путь взросления, который уже преодолела ее душа. Жуткая участь, Тсуна никому бы не пожелал застрять в теле тринадцатилетнего ребенка и заново пройти все этапы взросления, а если учесть, что ее жизнь сократилась вполовину, она могла и не дожить даже до тридцати. Он слышал от Джотто, что женщины из рода Джильонеро, прямые потомки Сепиры, редко доживали до старости и умирали молодыми, передав физические и духовные силы своим дочерям. Юни рано лишилась матери, предыдущая Аркобалено Неба прожила всего тридцать пять лет, скончавшись от болезни, а нынешней осталось и того меньше — семь, максимум десять лет. Из всех Небес Три-ни-сетте Юни совершила самую большую жертву, зная, что и так проживет мало, она без сомнений сократила свою жизнь вдвое ради мира, который теперь даже не сможет нормально увидеть. Его собственная жертва — половина жизни — вдруг показалась не такой ужасной рядом с этим. У него оставалось время, пусть меньше, но он был здесь, в своем теле, на своем месте. У него был Реборн, яростно воюющий за каждую его секунду, у него была семья, Занзас, хранители, Кё-чан, Джотто. У него была цель, власть, возможность действовать, у него на горизонте маячило возрождение Вонголы и изменение мира мафии. А Юни… Юни вернулась в начало пути, в хрупкое детское тело, обреченное на скорый конец. Чувство вины, тяжелое и липкое, обволокло сердце, заглушая радость от ее пробуждения. Он спас ее душу, вернул ее миру, но какой ценой? Ценой нового детства в тени смертного приговора? Ценой того, что она, возможно, никогда больше не узнает, каково это — быть по-настоящему взрослой, сильной, уверенной в завтрашнем дне?

Тсуна опустил взгляд, чтобы Юни не увидела боли и ужаса в его глазах. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки на коленях, ногти впились в ладони до боли в глупом стремлении подавить горечь от неминуемой утраты, словно это было так легко. Так легко спокойно доживать остаток своего времени, которого было в разы больше, чем у этой смелой и храброй духом девчушки. Солнечный свет за окном, минуту назад такой мирный и добрый, теперь казался жестоким контрастом ее будущему. Она сидела, невинная и хрупкая, ела зайчиков, а он видел за этим призрак стремительно тающих лет, тень раннего угасания, унаследованного вместе с кровью Сепиры и усугубленного безжалостной платой за спасение мира. И как он теперь сможет посмотреть ей в глаза, зная, что своим согласием лишил ее будущего?

— Тебе не о чем грустить, Тсунаеши-кун, — Юни потянула к нему руку, и Тсуна подошел ближе и сжал хрупкую ладошку в своих больших руках, — я знала на что иду, когда соглашалась. Ты и Бьякуран тоже лишились многого, пожертвовали всем, чем могли, — она накрыла его руку своей и сжала, — впереди у тебя великий путь. Я видела твое будущее, ты сделаешь Вонголу великой.

— Я даже не знаю, где спрятаны кольца, — Тсуна прикусил щеку изнутри, прогоняя так не вовремя подступившие слезы, — твоя пустышка уничтожена, без нее все напрасно.

— Ну вообще-то, — Верде усмехнулся, вмешиваясь в разговор, — когда Юни пришла в себя, пустышка впервые показала положительную динамику. Бьякуран поместил в нее свое пламя и показатели возросли. Так что твое предположение оказалось верным, как только Юни достаточно окрепнет для того, чтобы пламя не сожгло ее, она восстановит пустышку..

— …и мы найдем кольца, — собственный голос прозвучал словно издалека, глухо и сдавленно, прерывая слова Верде, опережая его догадкой. Тсуна заставил себя поднять голову, встретить ясный, доверчивый взгляд Юни, и внутри все болезненно сжалось от невыносимой жалости и щемящей горечи. — Если бы я знал, какой ценой нам достанется это долгожданное равновесие и восстановление Вонголы…

Он вновь опустил голову, горько поджимая дрожащие губы. Тяжесть принятого тогда решения, решения, которое изменило его жизнь навсегда, лежала на его плечах тяжелым, неподъемным грузом, не позволяя дышать полной грудью, заставляя каждой клеточкой измученного тела испытывать мучительное чувство вины. Тсуна больше не мог смотреть на своих драгоценных хранителей и продолжать улыбаться, как прежде, зная, что ему отведено гораздо меньше времени, чем им, зная, что он умрет намного раньше, чем они того ожидают. Не увидит, как они добьются успеха, выполнят все свои поставленные цели, найдут долгожданное счастье и создадут крепкие семьи, полные любви и взаимопонимания. Не увидит их искренние улыбки радости и горя, не разделит с ними трогательные моменты счастья и жгучей скорби, не сможет, как делал всегда, забрать на себя всю ту боль, которую неминуемо причинит им своей безвременной смертью. И самое страшное — он, сам того не желая, станет самой болезненной их потерей, после которой они смогут подняться и продолжить жить дальше, только лишь опираясь друг на друга, поддерживая друг друга в трудную минуту. Поэтому за отведенное ему время, за ту короткую часть жизни, что у него еще осталась, Тсуна должен во что бы то ни стало сплотить свою семью, сделать ее сильнее, чем когда-либо прежде, создать между ними нерушимые узы, которые никто и никогда не сможет разорвать, узы, способные выдержать любые испытания, любые потери. Он должен создать для них столько хороших и грустных моментов, наполненных любовью и поддержкой, столько новых, ярких и запоминающихся воспоминаний, которые помогут им двигаться дальше, не сломаться под гнетом горя, встать и продолжать жить, несмотря ни на что, иначе все его самоотверженные жертвы, вся его отчаянная борьба за лучший мир, за светлое будущее будут напрасны. Мысль о той невыносимой боли и горе, которые он причинит им своей ранней, внезапной смертью, была острее любого лезвия, пронзая сердце насквозь, оставляя кровоточащую рану. Он так привык брать на себя их боль, быть их надежной защитой, их непробиваемым щитом, а теперь он сам, против своей воли, станет источником невыносимых страданий. И эта мысль терзала душу, не давая покоя ни днем, ни ночью. Поэтому он принял твердое решение — молчать. Пусть эта непосильная ноша давит на него со всей силой, пусть разъедающее изнутри чувство вины постепенно разрушает его, он вынесет все это. Один. Потому что знание о его скорой смерти отравит их и без того нелегкую жизнь, сократит их светлое будущее, полное надежд и мечтаний. Оно посеет в их сердцах тревогу, постоянный страх, преждевременную тень неминуемой утраты в их еще такие светлые и беззаботные дни. Они начнут мучительно считать каждый прожитый день, каждый час, каждую секунду, стараясь выжать максимум из отпущенного им времени, точно так же, как это последние недели делали Занзас и Реборн, зная о его жертве. И Тсуна ни в коем случае не мог этого допустить. Ни за что на свете.

— Хватит ныть, Никчемность, — тяжелая рука упала на затылок, безжалостно ероша волосы, но Тсуна лишь стыдливее сжался, готовый вот вот разрыдаться. Реборн не должен был его успокаивать, не должен был подбадривать и вытаскивать из того омута боли, в который он себя загнал самолично, потому что ему тоже больно. Тсуна знал это.

Тсуна сжался еще сильнее, поджал до белизны, зубы стиснул до боли, чтобы сдержать предательскую дрожь челюсти. Горло сжалось спазмом, глаза предательски застилало слезами, которые уже несдержанно катились крупными каплями по щеками, срываясь на стерильный безликий пол. Он чувствовал боль Реборна. Чувствовал ее в каждом жестком движении, в каждом скупом слове. Она висела между ними тяжелым, невысказанным грузом, и именно поэтому Реборн не должен был его трогать. Не должен был пытаться вытащить из этой трясины, потому что Тсуна загнал себя туда сам, потому что он был причиной, потому что он не заслуживал утешения — только гнева, только осуждения, которое хоть как-то искупило бы эту гнетущую вину перед ним.

— Я… — Тсуна попытался вырваться, оттолкнуть его руку, что была напоминанием о том, что даже сейчас, когда он так недостоин, Реборн здесь. Но сил не было, только дрожь и ком в горле размером с кулак. — Тебе… тебе тоже больно… Зачем… — слова вырывались обрывками, сдавленные рыданием, которое вот-вот прорвется.

— Больно? — Реборн фыркнул и его пальцы сжали волосы Тсуны почти до боли, заставив того вскрикнуть. — Да, больно. Больно видеть, как мое Небо размазывается в жалкую лужицу самосожаления. Больно знать, что время, которое я вырываю у судьбы зубами и когтями, ты тратишь на это. — Он резко дернул Тсуну за волосы, заставляя запрокинуть голову, встретить его взгляд. В черных глазах Аркобалено не было ни капли утешения, там бушевала ярость. Ярость против его слабости, против этой трясины вины, против неумолимого хода времени. И глубже — та самая, знакомая, леденящая боль утраты, которая была теперь их общей участью. — Я не для того рядом каждую секунду, чтобы утирать тебе слезы, Савада Тсунаеши. Я здесь, чтобы ты жил. А жить — значит действовать. Драться. Искать. Даже когда больно. Особенно когда больно. Твои хранители не узнают? Прекрасно. Пусть строят свои долгие планы, пусть верят в бесконечное завтра. Это твой подарок им. Но ты знаешь правду. И я знаю. И мы будем использовать каждую оставшуюся секунду так, будто она последняя. Без сожалений. Без этой разъедающей вины. Понял?

Тсуна смотрел на него, на это лицо, испещренное невидимыми шрамами их общей боли, в глаза, в которых горел непримиримый огонь жизни вопреки всему. Слезы, которые он уже не мог сдерживать, наконец хлынули отчаянием — тяжелые, горькие, сотрясающие все тело рыдания. Он не упал, не закрыл лицо руками, он просто сидел, запрокинув голову под тяжелой ладонью Реборна, и плакал. Плакал о потерянном времени, о неизбежном конце, о боли, которую причинит. Плакал от вины перед этим человеком, который, вопреки всему, продолжал стоять рядом, яростный и неукротимый. Оставался рядом даже сейчас, молчал, позволяя выплакаться, отпустить горе и сожаление, сковывающие по рукам и ногам. Его пальцы лишь слегка сжимали волосы на затылке Тсуны, напоминая безмолвно: Я здесь. Я держу тебя. Теперь встань и иди дальше. Он молча смотрел, как рыдания постепенно стихают, как плечи Тсуны перестают трястись, как он, наконец, делает глубокий, прерывистый вдох, вытирая лицо тыльной стороной руки с отчаянной, почти детской яростью.

— Х-хватит ныть, — прошептал Тсуна сам себе хрипло, но уже без прежней надломленности. Он поднял глаза, красные, опухшие, но в них появился слабый, вымученный огонек. — …Никчемность.

— Вот теперь ты заговорил, — уголок губ Реборна дрогнул в тень его вечной, безжалостной усмешки, он отстранился, отряхивая несуществующую пыль с безупречного рукава. — Теперь иди умойся. Мы теряем время.

Тсуна согласно кивнул и вошел в смежную ванную, судорожно вдохнул, задержав дыхание, когда струя ледяной воды из крана хлынула ему на лоб, виски, затекшую шею. Первый шок сменился пронзительным, почти болезненным облегчением. Муть в голове, густая от слез и вины, будто схватывалась льдом и трескалась. Он набрал полные ладони воды, с силой прижал их к глазам, к щекам, ощущая, как жар стыда и опухоль от слез отступают под этим ледяным напором. Вода стекала ручьями по шее, за воротник рубашки, заставляя вздрогнуть всем телом, но это было хорошо. Это было реально. Физическое ощущение, вытесняющее душевную боль хоть на мгновение. Тсуна поднял голову, капли воды падали с ресниц и кончика носа на керамику раковины, в зеркале перед ним отразилось лицо, которое он едва узнал — жалкое. Заплывшие, покрасневшие глаза, растрепанные, все еще влажные от реборновской «ласки» волосы. Бледная кожа, местами раздраженная от грубого вытирания, и следы — следы только что пережитого краха, слабости, которой он позволил себя захлестнуть. Тсуна сжал край раковины, пальцы побелели от напряжения. Так нельзя, Реборн был прав, нытье и самобичевание — это роскошь, на которую у него теперь нет времени. Каждая секунда, потраченная на слезы сродни предательству — Реборна, который выжимает из их общего срока каждую каплю, Юни, у которой этого срока в разы меньше, хранителей, которые верят в его силу и свое долгое будущее. Тсуна снова окунул лицо в ладони с ледяной водой, дыша глубоко, резко, заставляя легкие расширяться, сердце биться ровнее. Он должен собраться, взять себя в руки и продолжить делать все возможное, чтобы будущее стало лучше. Тсуна выпрямился, посмотрел в зеркало еще раз, уже с вызовом. Жалкий? Да. Но этот жалкий человек — Босс Сперанцы. Наследник Примо. Он провел мокрыми руками по волосам, пытаясь придать им хоть какое-то подобие порядка, вытер лицо и шею полотенцем жестко, до красноты, стирая следы слабости. Взгляд в отражении стал тверже, решительнее. Он уже не мог ничего изменить, но мог перестать распускать нюни и действовать. Тсуна глубоко вдохнул, расправил плечи — ощущая, как подтягиваются мышцы спины, как возвращается хотя бы видимость контроля, — и вышел из ванной.

В палате царила тихая, умиротворенная суета. Солнечные лучи падали на койку Юни, где она, утомленная даже коротким общением, снова погрузилась в легкий, целительный сон. Бьякуран стоял у окна, его профиль был обращен к саду, но Тсуна чувствовал, как его внимание все еще приковано к спящей. Реборн подпирал стену, выискивая что-то в планшете, Верде, поправляя очки, отложил в сторону планшет с показателями и повернулся к вошедшему. Его взгляд, острый и аналитический, мгновенно скользнул по лицу, уловив остаточную красноту глаз, влажность волос, чуть более бледный, чем обычно, оттенок кожи. Но ученый ничего говорить не стал — не в его правилах диктовать другим людям, как надо жить.

— Физически она стабильна, Савада. Пламя Неба проявляет активность, пусть и минимальную. Но нервная система, мышечный корсет, — он слегка развел руками, — все требует времени и терпения. Минимум неделя строгого покоя и реабилитационных процедур под постоянным наблюдением хранителя Солнца. Любой стресс, любое перенапряжение отбросит ее на шаг назад. Надеюсь, ты осознаешь серьезность положения?

Тсуна остановился у изножья койки, глядя на спящую Юни. Слова Верде о неделе не вызвали разочарования, а принесли облегчение. Неделя — это был срок конкретный, осязаемый. Не вечность ожидания, но и не мучительная неизвестность. Неделя, за которую он мог что-то сделать. Подготовиться, найти зацепки, убедиться, что когда она встанет, они будут готовы действовать быстро, четко, без лишних колебаний — ведь ее время бесценно. Тсуна встретил взгляд Верде, кивнув. В глазах уже не было той надломленности, что была в ванной, взамен ней пришла горькая, тяжелая ясность.

— Я понимаю, Верде. Спасибо. Делайте все необходимое. — Тсуна повернулся к Бьякурану. — Значит, у нас есть неделя. Неделя, чтобы перелопатить все архивы, сравнить каждую легенду, каждую карту. Я уже пересмотрел все, что есть в Варии.

— Архивы Миллефиоре уже открыты для ваших исследований, Тсунаеши-кун. Все ресурсы к вашим услугам. — Бьякуран скользнул взглядом к Юни и безмятежно улыбнулся, мысленно, похоже, находясь где-то далеко не здесь.

— Спасибо, Бьякуран, — Тсуна искренне улыбнулся ему. — Мы начнем с легенд. С того, что уже есть в библиотеках Варии и здесь. Реборн… — Тсуна чуть помедлил, — очень дотошно подходит к анализу текстов. Он уже нашел несколько любопытных параллелей.

— Аркобалено Солнца известен своей проницательностью, — сухо, но без тени иронии заметил Бьякуран.

— Много болтаешь, Джессо, — Реборн цокнул языком, откладывая планшет на тумбочку, и посмотрел на Тсуну, — пора возвращаться, пока твои покемоны не раздолбали поместье.

— Я заеду на днях, обязательно, — Тсуна сжал руку спящей Юни и тепло улыбнулся, — я рад, что ты наконец-то пришла в себя, это такое облегчение. До встречи, Бьякуран, Верде!

Машина Реборна вырвалась за пределы Энны, словно хищник, сорвавшийся с цепи. Городской шум, запах асфальта и выхлопов остались позади, сменившись терпким ароматом нагретой солнцем хвои и сухой травы. Тсуна, притихший у окна, лишь машинально отметил, что едут они не в сторону поместья Варии. Пейзаж за стеклом менялся: аккуратные виноградники сменились оливковыми рощами, серебристые листья которых трепетали под легким ветерком, а затем дорога уперлась в синеву неба и начался серпантин.

— Куда мы? — Тсуна задумчиво наблюдал, как капот машины врезается в очередной поворот, открывая вид на пропасть справа.

— На море, — лаконично бросил Реборн, не отрывая глаз от дороги.

Дорога, узкая и выщербленная временем, вилась по самому краю скалистого берега. Слева вплотную нависали рыжие, обожженные солнцем утесы, поросшие колючим кустарником и одинокими корявыми соснами, цеплявшимися корнями за камень. Справа же открывалась бездна глубокого темно-синего, почти фиолетовое у горизонта, моря. Оно билось о черные, обточенные веками волн скалы далеко внизу, вздымая фонтаны белоснежной пены, которая на миг вспыхивала радугой в лучах заходящего солнца, а затем с грохотом, похожим на далекие раскаты грома, обрушивалась вниз. Ветер, врывавшийся в приоткрытое окно, был соленым, влажным, полным силы и свободы. Трепал волосы Тсуны, заставляя его глубже вдохнуть этот дикий, очищающий воздух.

Солнце, огромный огненный шар, уже касалось кромки воды на западе, и заливало все вокруг обжигающим золотом. Скалы горели, как расплавленное железо, море превратилось в движущееся полотно из жидкого золота и чернильной тени — даже белая пена на гребнях волн казалась расплавленной лавой. Свет был настолько ярким и слепящим, что Тсуне пришлось прищуриться, смотря на это буйство красок и стихий — на яростные волны, разбивающиеся о непоколебимые скалы, на небо, полыхающее багрянцем и охрой, на дорогу, вившуюся над бездной, как тонкая нить над пропастью.

Машина замедлила ход на одной из крошечных смотровых площадок, вырубленных прямо в скале. Реборн заглушил двигатель, и тишину мгновенно заполнил гул прибоя снизу, крики чаек и шелест ветра в сухой траве. Он вышел из машины, не сказав ни слова, Тсуна, поколебавшись с секунду, последовал за ним. Они остановились на краю, под ногами — обрыв в сотни метров, прямо перед ними — бескрайняя, бушующая, золотая и синяя стихия. Закат окрашивал все в нереальные, почти болезненно яркие цвета, а воздух дрожал от тепла камней и соленой свежести. Реборн заложил руки в карманы брюк, его профиль был резким на фоне пылающего неба.

— Смотри, — Реборн указал на море, — оно было здесь до нас и будет после. Бьется о камни, швыряет в небо пену. Не знает о твоей половине жизни. О моей злости. О твоей вине.

Тсуна стоял рядом, чувствуя, как ветер сбивает с ног мощными порывами и оставляет соль на щеках. Он смотрел на яростные волны, разбивающиеся о неприступные черные скалы Фаро вдалеке. Казалось, никакая сила не сокрушит эти камни, но он видел и глубокие трещины и выбоины, оставленные веками борьбы, видел, как вода, капля за каплей, век за веком, меняет даже гранит. Время здесь текло иначе — замирало на вздохе и бурно билось на выдохе. Боль за Юни, гнет вины перед хранителями, страх перед собственным концом — все это никуда не исчезло, но здесь, на краю света, под рев вечного моря и заревом умирающего солнца, оно вдруг показалось малым. Каплей в этом бескрайнем океане времени и силы. Реборн привез его сюда не любоваться стихией и романтично встретить закат, Реборн привез его сюда, чтобы в душе поселилось одно просто понимание того, что его вина, его страхи, его боль — все это лишь капля в море эмоций и событий, которые он пропустит, если будет продолжать жалеть себя и лить слезы понапрасну. Ничего уже не изменить, он уже отдал половину своей жизни, он уже добился лучшего будущего для своей семьи и хранителей, для Аркобалено, Бьякурана, Юни и, самое главное — для себя. Ему тоже жить в этом мире, тоже наслаждаться триумфом победы, жить. Просто жить.

— Хорошенько запомни этот миг, Тсунаеши, — Реборн пристально посмотрел на него, дернув уголком губ в усмешке. — Запомни этот ветер, этот грохот, этот закат. Запомни, что ты живой. Здесь и сейчас. И пока ты дышишь — ты живешь. Как эти волны, как это солнце, что не хочет гаснуть. Смотри внимательно и не пропусти ни одной детали.

— Спасибо, Реборн, — Тсуна приподнялся на носочках и прижался губами к щеке Аркобалено, впервые за весь этот бесконечно долгий день чувствуя умиротворение в душе.

Тсуна отстранился, смущенно опустив глаза, щеки горели под холодным ветром. Он ожидал колкости, насмешки, ледяного отпора, но Реборн лишь медленно повернул к нему голову. В его черных глазах, отражающих последние всполохи заката, не было ни гнева, ни удивления, лишь глубина. Та самая, что была у моря внизу — бездонная, знающая о вечности и мимолетности всего. Реборн кивнул и притянул Тсуну к себе за плечо, прижимая к теплому боку.

Огромный шар солнца коснулся линии горизонта, растекся по воде жидким золотом и багрянцем, окрасив облака в оттенки пурпура и пепла. Свет стал мягче, гуще, почти осязаемым, последние лучи легли на лицо Реборна, высветив резкие скулы, на мокрую от ветра прядь волос Тсуны.

И когда последняя капля огня скрылась за синей гладью, оставив после себя лишь дымчатое зарево и первые, робкие звезды, тишина между ними уже не была тяжелой. Она была наполненной гулом вечности и тиканьем их собственных, драгоценных секунд. Они стояли плечом к плечу, глядя в наступающие сумерки. Война со временем не закончилась, она только что получила новый, яростный смысл. И первый шаг в ней был сделан здесь, на краю сицилийской скалы, под рев моря и молчаливый закат.

Actions

Kudos

s9zim, eheherna, Bunnyyong, Yuki248, RissaLeiya, kim_jinani, and helwe as well as 2 guests left kudos on this work!

Comments

Sorry, this work doesn't allow non-Archive users to comment. You can however still leave Kudos!

eheherna on Chapter 4 Tue 03 Jun 2025 04:31PM UTC

ЭТО ТАК ХОРОШО я так рада, что решила снова прошерстить работы по своему отп, игнорируя все, что пишут на английском (потому что в последнее время у меня от их фанфиков дергается глаз), И ЭТО НЕЧТО я давно так искренне не смеялась, и такой приятный слог! 😍

Last Edited Tue 03 Jun 2025 04:31PM UTC

Comment Actions
- Thread
1. redbastard on Chapter 4 Tue 03 Jun 2025 09:45PM UTC
  
  Спасибо за отзыв ❤️
  Если сидите на книге фанфиков, то загляните туда, завтра выйдет 16 глава👀
  
  Comment Actions
  - Thread
  - Parent Thread
2. 1. eheherna on Chapter 4 Wed 04 Jun 2025 09:23AM UTC
    
    Я, к сожалению, туда не возвращаюсь, поэтому буду вашей аудиторией здесь 🫡 преданно ждать ахах
    
    Comment Actions
    - Thread
    - Parent Thread
  2. 1. redbastard on Chapter 4 Wed 25 Jun 2025 10:53AM UTC
      
      Тогда я в ближайшие дни выложу для вас вышедшие главы сюда)
      
      Comment Actions
      - Thread
      - Parent Thread
eheherna on Chapter 6 Thu 12 Jun 2025 08:47PM UTC

О это страшное чувство, когда пытаешься заслужить одобрение какого-то высокомерного типа, да, Тсуна?
Спасибо за главу 💕

Comment Actions
- Thread
eheherna on Chapter 7 Thu 26 Jun 2025 08:21AM UTC

Мне нравится как Тсунаеши мечется от ЧЕРТ ОН ДЕМОН до е-мое, меня действительно волнует его признание, очень занятно было читать его мысли, которые не давали ему спать (я бы после бессонной ночи на Лар Милч могла бы только огрызнуться и получить по лицу, во дает парень)
Спасибо за главу!

Comment Actions
- Thread
eheherna on Chapter 11 Thu 26 Jun 2025 10:00AM UTC

Я так люблю эти сборы Аркобалено и их общение 🤧😩 всегда приятно посмотреть на стариков и старушек, которые то ли прибить друг друга готовы, то ли убить, ахах
Тсунаеши, который пялится, это жиза, наверняка еще надеется, что это незаметно, а у Реборна в голове ERROR
Спасибо большое 💕

Comment Actions
- Thread
eheherna on Chapter 12 Fri 27 Jun 2025 06:52PM UTC

КАТАЮСЬ ПО ДИВАНУ И КРИЧУ АААААААААААА БОЖЕ МОЙ

Comment Actions
- Thread

Actions

Work Header

Confessione

Summary:

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter 4: Цель 4

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Chapter Text

Actions

Kudos

eheherna on Chapter 4 Tue 03 Jun 2025 04:31PM UTC

Comment Actions

redbastard on Chapter 4 Tue 03 Jun 2025 09:45PM UTC

Comment Actions

eheherna on Chapter 4 Wed 04 Jun 2025 09:23AM UTC

Comment Actions

redbastard on Chapter 4 Wed 25 Jun 2025 10:53AM UTC

Comment Actions

eheherna on Chapter 6 Thu 12 Jun 2025 08:47PM UTC

Comment Actions

eheherna on Chapter 7 Thu 26 Jun 2025 08:21AM UTC

Comment Actions

eheherna on Chapter 11 Thu 26 Jun 2025 10:00AM UTC

Comment Actions

eheherna on Chapter 12 Fri 27 Jun 2025 06:52PM UTC

Comment Actions