Chapter Text
Шан Цинхуа не мог дышать. Во все семь отверстий забивалась демоническая ци, песок царапал кожу, а жесткий и сухой ветер разрывал пао на лоскутки. Он продолжал стоять. За ним стоял Му Цинфан, защита которого была слабее, и вливал в него крохи собственной ци, а Шан Цинхуа стоял и защищал своей спиной менее сильного собрата и всех, кто успел собраться рядом. Когда-то его духовная броня была просто шуткой - ну какая польза от навыка, при котором ни на цзунь нельзя сдвинутся? А вот, пригодилось.
Ему хотелось смеяться. Впервые за годы и десятилетия он был сильнее своих персонажей. Система была разорвана на лоскутки ветром и чужим намерением. Впервые в этом мире он был свободен говорить, думать и решать. И ничего из этого не приносило радости.
В эпицентре воющего кошмара стоял его товарищ по несчастью - закутанный в латанные кожаные одежды, словно только что из зомби-апокалипсиса, Несравненный Огурец крошил главного героя, потустороннюю тварь, прикидывающуюся Системой, и все что попадалось под руку. Огурец клал свою жизнь и реинкарнацию на то, чтобы этот мир не распался как верхнее пао Лю Цингэ от одного удара. Шан Цинхуа стоял - наблюдал - и не моргал.
После того, как Бесконечная Бездна открылась на конференции и он признал в Огурце собрата по несчастью, они поговорили. Не особенно громко, под ощутимыми массивами защиты, в одном из внешних павильонов Ань Дина - их разговор был скорее сходкой, чем дружеской посиделкой. Ничего личного, только бизнес.
Да и после - все три года ожидания, подготовки к неизбежному концу и вялые трепыхания по защите Цанцюншань - они скорее были партнерами, чем друзьями.
- Соседи по камере с креативным тюремщиком, - однажды хохотнул Огурец, потом моргнул и снова стал возвышенным бессмертным Шэнь Цинцю.
Шан Цинхуа ловил эти редкие блики живого человека внутри и стыдился - и собственной зависти, что иногда накатывала шквалистым ветром перед бурей, и собственного пораженческого настроя.
Большую часть времени он завидовал Шэнь Цинцю - ему не нужно было строить собственную основу золотого ядра, он не терпел дедовщину внутри секты, не жил в феодальном Древнем Китае. Его выворачивало от черной зависти после каждой встречи. А потом он видел личность за персонажем и инстинктивно чуял, что ценой за все блага стало то, что делало Огурца им самим - его глубина, его вкусы, его характер. И это вымораживало хуже ветров Северной Пустоши. Он сохранил свой характер и не променял бы личность ни на какие блага.
А теперь мужчина, имени которого он и знать не знал, делал невозможное.
- Держись, - тихий голос говорил ему на ухо, - еще чуть-чуть. Стрела у тебя за поясом, если тварь вернется, куда угодно бей, лишь бы вошла в тело, должно хватить. Стой, Самолет. Продолжай стоять. Шэнь Цинцю не должен ничего помнить, все что могло меня выдать - сжег, только у Лю Цингэ остался веер, - тот, кто его обнимал, становился все тоньше, ветер трепал второй слой одежд все сильнее, голос терялся в порывах - не вздумай...
О чем именно ему не полагается думать, Шан Цинхуа уже не расслышал. Пыль и песок замерли в воздухе, как какой-то слоу-мо кадр в фэнтези боевике. Ветер прекратился, оставив в ушах белый шум. А потом выглянуло солнце. Яркое, светлое до рези в глазах и мигрени.
Когда Шан Цинхуа проморгался, то прах Огурца уже развеялся по площади, а труп демона источал смрад так, словно он не первые сутки был мертв.
***
Тот, кто откликался на Шэнь Цинцю последние годы, может быть и не знал, что именно он делал, но не пытался остановиться. У него была цель, была шальная уверенность и безумное самоубийственное намерение - а еще жажда жизни. Дикая, не поддающаяся пониманию и не попадающая в рамки осознания жажда жить не только долго, но и хорошо. Так, чтобы не было сожалений о не случившемся из-за сомнений или лености.
Когда его только затянуло в это хай-сянся он еще помнил свою прежнюю семью, свое прошлое имя, свое отражение в зеркале. У него были сомнения, ожидания, страхи и тревоги - он был жив: под чужим именем, с отвратительной калькой на собственное лицо, без возможности выбирать то, что нравится именно ему - но жив. У него была какая-никакая вера в конец сюжета, после которого получится все бросить и уйти в леса.
И он не мог сказать, когда именно забыл лица семьи, когда потерял отвращение при виде отражения, перестал относится к телу как к мясному мешку. Тот, кого раньше звали Шэнь Юань мог только цепляться за свое имя да сетевой ник к моменту встречи с Шан Цинхуа. У него из рук утекало все то, что делало его собой, а не Шэнь Цинцю. И это вымораживало до крика через сжатые губы в подушку под талисманами тишины. Он продолжал пытаться выживать, выращивать себе второе тело, пытаться исправить сюжет - делал все это по привычке.
А потом что-то щелкнуло. Где-то в самой глубине его души, порвалась какая-то туго натянутая струна и разлетелась, обжигая сплетенные рядом нити. Ему этого хватило. У него было две ассоциации: Система - пожиратель душ, Ореол - пожиратель вероятностей. Этого хватило для большего, чем вялое трепыхание. Он планировал, рассчитывал и ждал.
Для того, чтобы убить пожирателя духа - нужно было извлечь душу из тела, воплотить угрозу, сразится с ней и сжечь в огне Диюя. Для того, чтобы уничтожить пожирателя вероятностей требовалось убить его смертное тело, размолотить его душу и пропустить высвободившийся поток ци через себя, очищая от загрязненной энергии. Оба сражения должны были убить его. У него не было шанса не только выжить, но даже снова родится в этом мире через реинкарнацию было слабой надеждой. Но позволять двум паразитам пировать на его сути ему хотелось меньше, чем растворится в небытии.
У него не было какой-то устойчивой стратегии в Цзиньлане. Тот, кто отзывался на имя Шэнь Цинцю, просто смотрел на Ло Бинхэ поверх чужой руки, прижатый к стене в гостинице, посреди ночи, ощущал как стекает по горлу кровь небесного демона и понимал - у него нет еще двух лет для подготовки и прощаний. Все что есть - это часы.
Уничтожая все вещи, которые могли бы намекнуть о том, что в теле владыки вершины Цинцзин была чужая душа, он размышлял об отвлеченном. Рождался ли когда-нибудь Ло Бинхэ? Или с самой утробы матери это был пожиратель вероятностей? Съел ли он возможность возрождения Су Сиань и её будущее или при рождении? Младенец был с душой этого мира и во время сплава по реке Ло паразит вцепился в юную душу? Не то чтобы это имело значение, но все же. Все же.
Во время фарса с судебным разбирательством он направляет ци в печати внутри полости рта: на скрытую под языком, на едва рельефную на верхнем нёбе, на крохотную точку в язычке - и закусывает губу до крови. Его душу вырывает из тела резко, сдавив грудину, а потом разделяет.
Вот тонкое место плана - он должен сражаться на двух фронтах сразу. Нет возможности сначала убить Систему, а потом Ло Бинхэ или наоборот. Только вместе, только во время одного боя. Вот совпадение, которое двигает сроки - небесные паразиты в его кровотоке в любой момент могли заметить печати внутри тела и сообщить о них владельцу.
Итак. Он подхватывает из собственной грудины талисманы и сжигает одного паразита в огне Диюя, заставляя второго потерять маску человечности.
В обычной сумке цянькун, спрятанной рядом с растительным телом, лежит записка: "Скажи Лю Цингэ "спасибо" в тот момент, когда встретишь его"
***
Три года Шан Цинхуа держит себя в руках. Он тихо паникует, проверяет талисманы над полянкой, работает - все это по расписанию, но не в истерии. Да, он напросился к Гао-шиди для изучения техник поиска неупокоенных душ. Да, он избегает Шэнь Цинцю так, словно тот налоговый инспектор. Да, он создает фальшивые личности как оригами. Но это все продуктивно, а не истерично.
Он никогда не думал об Огурце, как о чем-то большем, чем о товарище по несчастью. Коллега из соседнего отдела, с которым приятно выпить пива на корпоративе. Ничего личного. А потом Огурец пошел и самоубился о Систему с Ло Бинхэ, разом выпилив все блоки на IQ и сделав из картонок живых людей. И при этом не погрузил мир в пучину хаоса и отчаяния. Да, стало трудно жить. Да, стало труднее работать на два лагеря. Но это было так приятно - что на волне эйфории Шан Цинхуа запер главу школы и её стратега в комнате с благовониями правды, а потом сбежал под плащ к королю.
Огурец должен вернуться. По всем формациям Сюй-шимей его душа в цветочном теле жива и спокойна. Спит ли он, в коме или просто восстанавливается - без разницы. Его душа все еще в том мире где Самолет однажды проснулся с тенью воспоминаний о прошлой жизни. Его имя. Его любимое блюдо. Ничего особенного, но словно он вернул то, о чем забыл что потерял.
Три года Шан Цинхуа игнорирует и избегает всех, кто может хоть как-то навредить Огурцу пока тот настолько слаб. Он юлит как может, выкручивается, строит и сжигает мосты что бы у Огурца была жизнь к тому моменту, как он проснется. Чтобы он мог ходить под собственным именем, со своим лицом и говорить то, что хочет. Он должен ему все это и немного больше.
И он абсолютно не готов к тому, что Огурец проснется и будет выкапывать себя из земли во время квартального собрания глав пиков. Когда сам Цинхуа выступает с бюджетной сводкой. Он сбивается. В его груди нет воздуха для дыхания или наоборот, его слишком много. Он заваливается на бок, его кто-то подхватывает, он куда-то вырывается, кто-то бьет в его акупунктурные точки, он сжигает блокировку амулетом, кто-то матерится, он гипервентилирует, пытается встать - в его глазах темнеет.
Просыпаться в палате для господ пика у Му Цинфана странно. Еще страннее - беседовать с главой Юэ о рабочей нагрузке, пока глава Шэнь смотрит на него поверх веера. Куда как хуже - то что адепты Байчжань следит за ним всякий раз, как Шан Цинхуа покидает секту. У него образ владыки неспособного сбросить слежку и это выбешивает до дрожи в руках. Огурец выполз из земли три дня назад. Он покинул поляну, где-то сжег одежду и распотрошил все мешочки цянькун. Каждый маячок был уничтожен, даже аварийные, даже те, что активируются после смерти.
Шан Цинхуа нужно найти сумасшедшего ублюдка, который этот дикий мир видел только с позиции владыки пика, защищенного сильнейшими заклинателями цзянху. Огурец же только читал желтую книжонку, в которой описывалось десять из тысячи бед этого мира. Он же бродил только вокруг пиков Цанцюншань, не отходя дальше чем на суточный полет меча - да это почти карантинная зона!
Но он не может привести к его костру - а умеет ли Огурец разводить огонь и выбирать места для стоянки тот еще вопрос - владык Цанцюншань. Его изоляция привела к тому, что он не знает настроения Шэнь Цинцю и Юэ Цинюаня в сторону Огурца. Лю Цингэ может и вступится, ему Шэнь Цинцю после Цзиньланя нравится также, как и до злополучного отклонения ци в Линси, но его нет в секте. Другие снова займут выжидательную позицию и не будут вмешиваться, в лучшем случае, а ведь могут и встать на сторону главы школы. Огурец занимался делами пика Цинцзин без малого пятнадцать лет - он угроза безопасности школы, один этот аргумент и даже Сюй Цинли согласится с требованиями запереть того в пещерах Кусин.
Ну уж нет. Пока что Огурец жив и справляется сам, уж лучше так, чем сидеть в четырех стенах.
***
Шэнь Юань встречает Шан Цинхуа через год после того как выполз из земли. На нем потертое коричневое шэньи, немного стоптанные сапоги и духовный меч из проклятой сокровищницы.
- Какого черта, Огурец - первое, что говорит Самолет, понимая кто перед ним.
- Меня зовут Шэнь Юань, - он улыбается и садится к чужому столу в очередной гостинице на пути из Цанцюншань в императорскую столицу, - а вас?
Самолет сухо всхлипывает, проглатывает что-то и отвечает:
- Цин Мо. Меня звали Цин Мо.
Они выпивают тем вечером в комнате Шан Цинхуа. Практически без закусок пьют одинаково и дешевое пойло и дорогое вино.
- Моя история такова. Однажды в мире с омегааверсом родилась омега, - Шэнь Юань смотрит на него так, словно они сообщники в плохом гаремнике. Хотя, так оно и есть.
- Стой, омегааверс? У меня был типичный модерн!
- Я к этому вернусь. У меня тоже был типичный модерн, но история начинается в омегааверс, если не хочешь слушать от сотворения мира.
- Нет, продолжай.
- Хорошо. Итак - типичный омегааверс: альфа, бета и омега и иерархия. Никаких мужчин, женщин и прочего. Считай - типичный модерн, только пола три и не патриархат, а беты у власти.
- Беты? Везде вроде альфы?
- Сам подумай, альфы - это силовики, физики, они не способны на дипломатию. Омеги - это матери, духовники, они не способны на силовые решения. Беты объединяют две крайности и не склонны к эмоциональным реакциям. Это всегда было очевидным решением. Но, в любом случае, в этом прекрасном мире случился зомби-апокалипсис.
- Ты вот сейчас собираешь тропы, да?
- Нет, но поверь мне, если бы моя прошлая жизнь закончилась мирно и во старости лет, я бы сейчас здесь не сидел. Ло Бинхэ был бы жив, а Система все еще пировала.
- Угу.
- По сути да, чтоб ты понимал как я умер там - меня заразили через несколько лет после конца мира. И я все еще осознавал все, что происходило с моим телом. Как ты думаешь, омега зомби проходят через эструс? Или альфа?
- Бля.
- Да. Ничто не сравнится с тем, как твое тело насилуют сотни зомби, а ты даже отключится не можешь. Благо, в том мире не было ничего от сверхъественного, иначе вокруг бродили бы неупокоенные духи в ранге Короля.
- Бля, - Шан Цинхуа повторяется, но ему простительно. Не то чтобы он не стебался над Огурцом за то, что тот не замечает чужих ухаживаний в своей голове. Но с этой информацией романтическая слепота из шуток стала кошмаром. Да и потом, омегааверс ведь не про эмоции, он про запахи и феромоны. Он пьет из горла.
- Через полгода после обращения я окончательно умер. И вошел в цикл реинкарнации выпив чашу супа тетушки Мэн, все как положено. Но сам понимаешь, хикканство не возникло из неоткуда, плюс проблемы со здоровьем от генетики. Ну и по словам гадалок - прошлая жизнь все еще цеплялась за меня. Так что да, кошмары, неврастения и проблемы с кишечником.
- А потом ты умер, - и стал агентом под прикрытием в хай-сянся без возможности эвакуации, подготовки или сети поддержки. Он пьет вторую бутылку из горла. Он слишком трезв для этого.
- А потом я умер. И Система решила что моя душа, все еще полная негодования будет шикарным шведским столом. И вытащила в мир с пожирателем вероятностей, чтобы спокойно пировать.
- Откуда ты это знаешь?
- Я подозреваю, что Система не была последовательна в своем поедании. Она ела луковицу не снимая её слои, а кусая как яблоко. И одна из моих жизней знала о том, что это за тварь. И теперь знаю я.
- Так не должно работать.
- Этот мир - страна возможностей. Тут любой пиздец возможен. О чем ты?
- Да, ладно. И ты убил протагониста используя знания прошлых жизней.
- В точку. И теперь мир свободен развиваться в любом направлении. К слову, очень красивый мир.
- Спасибо, - Шан Цинхуа заходится смехом. У него нет сил смотреть на Огурца.
- Выдохни. Либо твоя Система была гурманом, либо ты крепче чем я.
- Либо слабее и от меня осталась только оболочка.
- Ты помнишь прошлое имя. Я его знаю только потому что записал. Я не помню ничего из того, что съела тварь. Что-то другое - да.
- Ладно. Как ты держишься? - Шан Цинхуа закончил на сегодня с вымораживающими откровениями. Верните его в гаремные драмы дворцов и сект, пожалуйста.
- Неплохо. Путешествую, разбираюсь с мелкой нечистью о которой никто не пишет в секты. Или с крупной - где нет сект.
- Хорошо. Это хорошо. И раз уж так вышло - возьми.
- Бирка внешнего ученика Аньдин?
- Ты мой друг. Позволь мне. Аньдин все еще Цанцюншань. Одна из Небесных сект цзянху. Там где тебе понадобится политический вес это будет что-то значить. И вот еще мантии, и шляпа с вуалью - если вдруг захочешь прийти в секту, то никто не попросит снять её. Все знают, что у Аньдина есть агенты, которые не хотят демонстрировать связь с праведными сектами.
- Спасибо, Цин Мо. Мо-шиди?
- Да, да, Юань-шисюн, - он плачет. Он так не плакал с тех пор как умерла старшая ученица Аньдина, просто потому что была слишком умна и поняла, что он не действует по своей воле. Система всегда была доходчива в своем убеждении.
***
Лю Цингэ по выбору, а не по принуждению избегает социального клубла. Он слишком прямолинеен, слишком горд для того чтобы сплетничать за спинами товарищей, у него слишком опасная жизнь для полутонов - либо ты союзник и прикрываешь спину, либо враг - и ты в бою не стоишь рядом. Не может быть иного в охоте на монстров.
А потом он встретил того, другого Шэнь Цинцю.
Тогда казалось, что это Шэнь Цинцю, который просто потерял память. У него остались только смутные воспоминания о прежних связях и он мог как признавать их, так и легко отмахиваться. Как от разорванной красной нити. Как от прежней ненависти. А теперь они все видели, что даже без воспоминаний это два разных человека. После Цзиньланя Шэнь Цинцю снова потерял память, снова забыл прошлое - но он не стал приятным человеком. И они смотрели правде в глаза.
Лю Цингэ по выбору отправляется в самые дальние уголки цзянху, чтобы не смотреть на старого Шэнь Цинцю. Кем был тот, другой? Небожитель, решивший поиграть в смертных? Даос, решивший узнать секреты школы? Странная тварь, привлеченная чужим всплеском ци? Он не знал, но хотел узнать. Кого его собственное сердце решило назвать чжицзы? Кому он доверял свою спину? Кто сражался с небесным демоном и победил?
У него не было ответов. Но был человек, у которого стоило спросить.
Шан Цинхуа был странным заклинателем. Он был силен, но прятал и забывал о собственной силе. Управлял четвертым пиком, но не требовал уважения к собственной персоне. Боялся каждой тени, но заключал сделки с демонами и императорским двором. И он что-то знал о том, другом. Ради него он истребовал старые долги с Гао Цингао и с Суй Цинли, заходил на Чжицзы раз в год.
И Лю Цингэ знал, что если он спросит - то ему соврут и уведут не просто подальше от цели, как делали некоторые гнездящиеся монстры, а запутают среди рощицы в сотнях ли от цели так, что он даже не поймет откуда пришел. Он молчал, наблюдал и выжидал, пока Шан Цинхуа вел себя как обычно нервно и суетно. А потом тот упал посреди собрания, посреди обычного словесного брода.
Владыка пика Цаньцао говорил об изгнании сердечного демона, о раскупорке вен и перенапряжении, а глава Байчжан чуял, словно охотничий змеесокол, дело в том, другом, что ходил среди них под маской Шэнь Цинцю, и готовился сорваться с цепи по любому следу. Ему пришлось снова ждать.
Шан Цинхуа никуда бы не пошел, пока Лю Цингэ был на вершине. И он бы сидел еще тише и дольше, если бы не видел слежки за собой. Нужно было быть осторожнее, чем на охоте в угодьях питоносорога. Благо, Чжаньмен-шисюн негласно потворствовал, а Шэнь Цинцю явно хотел узнать своего двойника.
И вот, спустя год засады Лю Цингэ мог сказать, что он взял след. Тонкий, едва приметный, но он был. После возвращения из имперской столицы Шан Цинхуа дрожал меньше, дышал глубже и был тише. Не так, как раньше, когда они были старшими учениками, но иначе. Шан Цинхуа шел этот вид гораздо больше, чем любой другой. Лю Цингэ одобрял усилия каждого брата, прикладываемые чтобы стать сильнее, просто в этот раз он хотел найти того, в ком пугливый владыка вершины нашел опору.
Что он будет делать дальше, было не понятно. Он знает о том, другом, сущие крохи - тот любит монстров: изучать, описывать и осматривать. Владыка пика Шэнь монстров не любил и был брезгив до тошноты. Мог ли не любить тот веера, раз терял их каждые дни? Или это была шутка для него - чтобы возвращать? Тот любил учить, но любил ли он изучать? Владыка пика Шэнь любил знать все и обо всем - это общая черта или тот просто подражал?
Шан Цинхуа знал ответы на эти вопросы. Он знал любит ли тот сладости или нет, нравится ли ему веера или нет, кем был он, его вежливое имя - владыка пика Аньдин знал все это и был готов юлить словно птицемышь, но не раскрывать секретов. Он вернулся из императорской столицы Великой Вэй, его ученики молчали о каждой отлучке своего господина, лгали о самой важной встрече - но Лю Цингэ не нужна была правда. Ему нужно было просто пройти по тому же маршруту - он бы нашел след. Даже если это требовало месяцев охоты, он бы увидел след там, где любой другой пропустил.
Может быть, ему стоило спросить того о том, почему Шан Цинхуа? Что такого тот нашел во владыке четвертого пика, чего недоставало ему, владыке седьмого? Или проверить на кровь хулицзин? Тот очаровывал людей, словно дышал. Этого не делал владыка пика Шэнь ни в прежней памяти, ни в этой.
Он ничего не делает до тех пор, пока не видит как Шан Цинхуа улыбается тому, кого владыка седьмого пика преследовал последние недели. За год охоты Лю Цингэ выслеживал пятерых заклинателей, трижды он подходил к лишним людям, начинал разговор и уходил с привкусом неудачи на языке. У каждого из них были искомые черты, но не было его мерцания в глазах. И только этот, шестой, последний - улыбается Шан Цинхуа так, словно его тело не рассыпалось в пыль под жаркими лучами солнца и влажным речным ветром. И именно ему шисюн улыбается так незнакомо-открыто.
Он знает, что может ждать - следить за последним еще долгие недели. Но до какой поры? Пока он не поймет, не изучит его полностью? Или пока не соберется с мыслями и не определится с действиями? Лю Цингэ, владыка седьмого пика и второй по силе клинок Цанцюншан знает себя и свои пути. Он никогда не изучит другого человека до конца, никогда не сложит свои мысли в короткое послание. Либо он здесь и сейчас садится за стол боевого брата, либо уходит и не возвращается. Нет иного пути.
***
В знакомом-незнакомом мире Шэнь Юань обживается так же, как привыкает к новому телу, провалам в памяти и странным фактам в собственной голове. У него это получается - он ведь все еще жив и не стал батарейкой на алтаре очередного демонического ритуала. Но ему одиноко - нет никого, с кем можно было бы обсудить последнее злоключением, поделится отвратительной едой из собственного котелка, рассказать о жуликоватом владельце гостиницы, посмеяться над кувырками молодых орлокошек, пока те учатся охотится. Он один в этом сумасшедшем мире, который даже отдаленно не похож на обрывки его воспоминаний. Тут нет ни многообразия ароматов, ни холодной яркости привычного визуального шума от рекламных баннеров, ни ровной фактуры пластика, ни мешанины попсовой музыки - это очень тихий и пресный мир из натурального дерева и камня.
Шэнь Юань высказывает все накопившееся раздражение Шан Цинхуа после объяснения всего, о чем молчал несколько лет в прошлом теле. А потом они обнимаются. Они шутят непонятно друг другу, но легко и открыто - улавливая контекст по паре брошенных фраз.
Может быть у Шан Цинхуа и есть эта новая прекрасная жизнь, но она не принадлежит ему полностью. Он рассказывает, как мечтал научится обжигать фарфор - золотая жила в любое время, как хотел владеть лавкой или несколькими - стать нуворишем. А теперь он глава пика в секте заклинателей, стремящийся к вознесению - а надо ли оно ему? Хочет ли он еще вечность жить в реальности хай-сянся?
Шэнь Юань не отвечает на выпад. Он хочет жить, до зубовного скрежета, до провалов в памяти - жить и смеяться в лицо твари, посмевшей пировать на его душе. Ему без разницы вознесется ли он, умрет ли он от рук монстра - здесь и сейчас он жив так, как не был десятилетия до этого.
Шан Цинхуа проглатывает спор и оправдывается, мол и секта хороша, и должность не пыльная, и это словно мечты о том, что был бы удачливее поступил на другое направление в универе. Они смеются, они пьют и закусывают, они продолжают разговаривать обо всем и ни о чем не одергивая самих себя, позволяя мешать высокий древнекитайский манер со сленгом хикки двадцать первого века.
Шан Цинхуа по утру уходит с караваном дальше - в имперскую столицу, продавать товары, заключать договора и интриговать. Шэнь Юань уходит после обеда - на юго-запад, наблюдать за цветением морских водорослей в русалочьей лагуне.
Словно в старом шпионском боевике они общаются через письма, оставленные в лавках до востребования. Передают под ложными предлогами друг другу записи, оставляют в караванах мешочки цянькун. Шутка длится год, потом они снова встречаются - уже на обратном пути Шан Цинхуа из имперской столицы, на другом тракте, в ином постоялом дворе - но Лю Цингэ возникает перед столом как кармическое бедствие: неотвратимое и неумолимое.
- Ну, это было приятно пока длилось - Шэнь Юань чуть откидывается от стола, не двигая рук. Ему не скрыться от сиятельного меча Ченлуань, если только не сжечь экстренный массив тысячи ли. Но Лю Цингэ его просто снова найдет. И будет уже не таким ослепительно хорошим и прекрасным в своем замешательстве.
- Приветствую, Лю-шиди, чем обязан удовольствию?
- Кто с тобой?
- Это внешний ученик Аньдина, Шэнь Юань. Принеси господину Лю напитки.
Шэнь Юань смотрит на владыку вершины Аньдин с юмором, но пытается встать со скамьи. Шан Цинхуа слишком привык к поражениям чтобы позволить этому влиять на себя. Игра заканчивается смертью игроков и весь этот фатализм, - Система вживляла в него десятилетиями. Лю Цингэ не дает ему встать, кладет горячую - полную ян - ладонь на плечо, поверх четырех слоев дешевого хлопка - и прожигает до самого нутра. Он хочет ловить воздух словно рыба в полосе прибоя, хочет лечь на стол, хочет эту руку на каждом участке тела - и замирает, словно кролик перед удавом.
- Не надо. Внешний ученик Аньдин?
- Да, Лю-шиди. Шэнь Юань, продемонстрируй бирку владыке седьмого пика.
Лю Цингэ все еще держит его плечо. От его руки по всему телу расходятся стройные ряды мурашек, его мозги закручиваются внутрь себя - но он делает то, что просит Самолет. Бирка ложится на стол из печати внутри рукава. Рука Лю Цингэ даже не шелохнулась.
- Прошу Лю-шиди отпустить моего ученика.
- Объяснись
Лю Цингэ убирает руку - это ужасно. Лю Цингэ садится рядом - это еще ужаснее.
- Прошу шиди быть точнее в своем вопросе
Лю Цингэ полыхает ян словно малая сверхновая - Шэнь Юань ошушает себя ничтожным куском космического мусора, который затягивает в поле притяжения. Еще один оборот, еще одно движение по орбите и последние остатки его души упадут в чужое пекло и сгорят, едва-едва войдя в атмосферу.
Ему даже не страшно.
Шан Цинхуа что-то говорит, Лю Цингэ хмыкает в каких-то местах, а у Шэнь Юаня в голове жар сверхновой, прожигающий через фантомное прикосновение чужой руки к плечу. Ему нужно придвинутся ближе, отойти дальше. Ему нужно что-то чуждое и немыслимое, но он хочет этого - как объятий при кожном голоде.
Он протягивает запястье через стол, разворачивает для Шан Цинхуа и тот запинается в разговоре, прекращает спор и легко-легко кладет пальцы на пульс. Посылает тонкую нить ци по новым-старым венам, прощупывает свежее ядро. И это остужает голову до вменяемого процесса мышления
- Юань-бро? Шэнь Юань?
Самолет говорит словно сквозь толщу воды и он пытается выбраться на голос. Он справляется.
- Что с ним происходит?
Лю Цингэ никогда не паникует, он словно не знает этого слова - вместо этого он злится, раздражается, убивает. И сейчас тоже - в его красивом, мелодичном голосе явно слышится угроза.
- ... красная нить...
А его словно током прошибает от воспоминаний не из этой жизни от сотню раз слышимой фразы. Сказка для романтиков - реальность где-то в другом измерении. Нить, подтвержденная и целостная, способна исцелить любое повреждение духа. В том измерении, которое видится за плотно прикрытыми веками, были лишь нематериальные разумы с индивидуальностью и общностью. Прекрасное измерение, в котором он любил и был любим прошлым воплощением Лю Цингэ.
Эта прекрасная душа снова держит и исцеляет его.
Самолет продолжает циркулировать собственной прохладной ци в его распаленных меридианах, и он помнит, - он помнит! - что раньше они уже встречались. Не в той жизни, которую оба считают последней, но раньше - раньше они были близки. И снова они нашли друг друга.
Он накрывает чужую мозолистую руку своей, открывает глаза и дышит.
- Все хорошо. Странно, но хорошо.
Пока он не осознавал реальность, его перевели в комнаты наверху. Сидя на кровати, Лю Цингэ передает ци через лопатки, а Шан Цинхуа через запястье.
- Ты чуть не откинулся снова, прости меня если я не верю.
- Это из-за связи душ. Ты же знаешь, что моя потрепана как недоеденный труп. А тут такое. Я привыкну. Это как с мороза в горячий источник нырнуть, когда обморожены руки. Сейчас лучше. Можете отпустить.
Шан Цинхуа отпускает руку медленно, пристально глядя в его глаза. Лю Цингэ просто перестает передавать ци, медлит несколько секунд, а потом двигается со скоростью бывалого воина на стул в центре комнаты. Сидит там так, словно не было его за спиной Шэнь Юаня.
Он отводит взгляд так, словно они снова на пике Цинцзин и Лю Цингэ сбросил на землю невозможный труп, который главного героя трепал до сорванного мяса с костей, а владыке Байчжаня даже волос не сдвинул. Шэнь Юань смотрит в вечер за окном и улыбается чуть криво.
- Что я пропустил?
- Ничего важного. Я разберусь с Цанцюншань, никто не потащит тебя в темницы Кусин. Можешь дальше искать своих драгоценных красных моллюсков.
Шан Цинхуа смотрел так, словно ждал возражений, провоцировал вскинувшегося Лю Цингэ на крики. Тот не кричал. Смотрел на владыку четвертого пика так, словно внезапно увидел вместо трехногого лженосорога - двурогого цветочного обманщика, но не спорил. Меч Чэнлуань споры любил только с теми, с кем не хотел сражаться на одной стороне.
- Чжанмень-шисюн попросил меня проверить ситуацию в Линчуане, говорят там снова завелись Даолао. Сейчас сезон дождей. Хочешь пойти со мной?
Шэнь Юань закрыл глаза на краткий миг.
- Да, Лю-сяньшен
- Лю Цингэ
За этим именем скрывались тысячи слов. В глазах владыки пика Байчжан было только одно намерение и Шэнь Юаню было немного страшно, но как же он этого хотел.