Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

— Понимаете, — очень серьезно объяснял Окделл, любовно почесывая за ухом желтого засранца, — «пони» — ну... это такая игрушка, забава для детей, лошадка с карусели, а надорская упряжная — это серьезная взрослая лошадь. И они не обязательно низкорослые, там у нас по стандарту породы — от тринадцати до шестнадцати ладоней, ну вы же видели эту пару? Вот они как раз даже немного выше, шестнадцать с половиной, крупные лошадки, покрупней вашего мориска будут...

Рокэ кивал с умным видом и чесал желтого за ухом с другой стороны. Тот потянулся было цапнуть за рукав, но Рокэ зыркнул грозно и показал кулак, и жеребец немедленно сделал вид, будто ничего не было. «То-то же!» — тихо сказал ему Рокэ и достал из кармана сушку. Порядочные люди, конечно, не таскают в карманах придворных костюмов сушки и сахар, но где порядочные, а где Рокэ? 

Можно было бы напомнить Окделлу, что и пони — отнюдь не игрушка, а вполне серьезная лошадь, выведенная бергерскими рудокопами, чтобы возить вагонетки по низким штольням, где обычной лошади попросту не пройти. Поставить на вид, что, по всей вероятности, и у их надорских упряжных в жилах течет кровь этих суровых подземных тружеников — по крайней мере, по желтому жеребчику это было очень заметно: при своем невеликом росте он выглядел так, будто кто-то взял обычного большого коня и утрамбовал его, чтобы он втиснулся в шкуру невысокой, словно бы игрушечной лошадки. Он и втиснулся — но ему там явно было тесно, могучие конские стати выпирали сквозь золотистую кожу немыслимыми буграми мышц, словно у спортсмена-гиревика, и огненный норов тоже выпирал наружу, бурлил, кипел, словно и ему было тесно в шкуре карусельной лошадки. Рокэ представил себе карусель, где вместо деревянных разноцветных лошадок под раззолоченными седлами бежали бы по кругу живые пони и надорцы: вставали на дыбы, вскидывали задом, грозно встряхивали заплетенными гривами, хлестали расчесанными хвостами, нервно косили лиловым глазом... Представил, как современные робкие ребятишки смотрят на этих Изначальных Тварей, жмутся к мамочкам и тянут их подальше от этакой закатной карусели — и фыркнул. Нет, можно было бы и напомнить — но к чему? Он же сюда не умничать явился...

Вместо этого он зябко передернул плечами — и Окделл тут же прервал свою лекцию и уставился на него.

— Вам не холодно? Извините, я что-то заболтался...

— Да нет, так... — и Рокэ отвел взгляд, как будто бы смущенно. Каррьяра, кажется, он до сих пор не вышел из роли прелестной дориты! Потому что не успел он и глазом моргнуть, как на плечи, поверх его собственного парадного костюма, лег жюстокор* Окделла. А поверх жюстокора легли ладони Окделла. И задержались на несколько секунд. Потом мальчик спохватился, засмущался и руки отдернул. И торопливо, как будто бы ничего не случилось, спросил:

— А можно на вашего мориска вблизи посмотреть? Как его... Ниньо?

— Эль Ниньо. Можно, конечно.

Мерзавец, разумеется, развернулся задом у себя в деннике. Потому что сразу приметил, что хозяин стоит у другой лошади и ее за ухом чешет, да еще и сушками кормит! Поэтому, заглянув внутрь денника, Рокэ с Окделлом — Ричард, его зовут Ричард, — не увидели ничего, кроме еще не расплетенного после выставки хвоста и лоснящегося в тусклом свете крупа. Мол, что, нашел себе новую лошадь? Вот и ступай к ней! Ступай-ступай, не то как двину!.. Ох, ревнивые они твари, хуже любой дориты... Рокэ многозначительно хрустнул в кармане сушкой, давая понять, что он, между прочим, не с пустыми руками, сделал Ричарду знак обождать и уверенно шагнул в денник. Ужом проскользнул между стеной и крутым конским боком, на ощупь скормил сушку, другую, а на третьей повел за собой, заставляя развернуться: нет уж, дорогой, нет уж, нет уж, изволь-ка явить свой темный лик, у нас тут гости.

— Можно его погладить? — спросил благоразумный Ричард, не спеша протягивать руку.

— При мне — можно. Можно даже в денник зайти.

В деннике было темно. Конюшня засыпает рано, и в проходе, по ночному времени, горела всего одна лампочка. Сюда, в денник, ее свет почти не проникал, и в оконце под потолком с любопытством заглядывала одинокая звездочка. Эль Ниньо, сменивший гнев на милость, шумно вздохнул, ткнулся в макушку и принялся перебирать губами пряди волос.

— Он вообще-то ласковый, — говорил Рокэ, почесывая мориску шею. — Просто старается, чтобы никто об этом не знал. Он даже целоваться любит... вон, вон, уже губищами тянется... впрочем, настоятельно не рекомендую.

— Укусит? — полушепотом спросил Ричард.

— Да нет, просто у лошади на морде волос колючий, жесткий, потом все лицо чесаться будет, как будто с мужиком небритым целовался... а вы что, никогда сами не пробовали целоваться?

— С мужиком или с конем? — наивно уточнил Ричард и немедленно жутко смутился. Похоже на то, что не пробовал вовсе. Ни с конем, ни с мужиком, ни с женщиной... стоп, Рокэ, а сколько ему лет вообще? Ты тут не малолетку совращаешь, часом?

Он лихорадочно порылся в памяти, отыскал заученный когда-то наизусть год рождения тогда еще графа Горика, произвел несложные вычисления... нет, ему уже девятнадцать. Ну или вот-вот стукнет девятнадцать. А впрочем, что возраст, не в возрасте дело! Рокэ вспомнил себя самого в юные унарские годы — злой, дерзкий, настырный, торопящийся перепробовать все радости жизни и бросить вызов всем опасностям подряд... А этот... Ни дать ни взять — теленок: робкий, покладистый, добросовестный, придавленный ответственностью, свалившейся на плечи в самом неподходящем возрасте, когда тянет валять дурака — а приходится... Фигура Окделла в белой рубашке вырисовывалась в темноте, будто нарочно подсвеченная, и Рокэ решительно положил руки ему на плечи, запрокинул голову — и нашел губами чужие губы.

О, он прекрасно помнил, как ведет голову от первого в жизни поцелуя, и прекрасно понимал, что сейчас видит и чувствует Ричард. Смутно белеющий овал лица, облако распущенных черных волос, облако аромата, поначалу кажущегося просто запахом сена — любимые духи Рокэ, не мужские и не женские, запах скошенной травы, и вянущего донника, и дубленой кожи, — и жар, волной обдавший все тело, и сладкую, стыдную тяжесть в паху... Тянуло прижаться плотнее, опуститься на колени, расстегнуть тугие парадные брюки — но Рокэ отчетливо понимал, что делать этого не следует. Потому что тогда этим и кончится, кончится раз и навсегда, а он — он хотел большего. Хотел и в самом деле приехать в гости в Надор, познакомиться с родней Ричарда, с его сестрами, о которых юноша упомянул уже раза три, с мамашей, сушеной старой ханжой, легенды о которой доходили до самого Алвасете, вести умные, солидные разговоры за столом и невинно дурачиться наедине: зажигать в местных клубах — ну есть же у них там клубы? Ну хоть один-то должен быть? — гонять верхом наперегонки, ловить рыбу, купаться в тамошних ледяных речках, поехать на сенокос, так и заночевать в лугах, шутливо бороться в стогу, и вот там-то, в колючем сене, в облаке запаха скошенной травы и вянущего донника, наконец-то, словно бы шутя, приспустить штаны и обнять губами вот это, могучее и налитое, что сейчас упирается ему в бедро.

А наутро сделать вид, будто так и надо, будто ничего не было. А уезжая, пригласить в гости к себе в Кэналлоа. Ну что ты, Ричард, ты на море-то был хоть раз? И он, конечно, откажется — он же, в конце концов, не мальчишка, а герцог... И, конечно, приедет в конце концов, измученный воспоминаниями о твоих руках, губах и тугой, нахальной заднице. Приедет уже в Осенние Скалы, когда в Надоре закончены полевые работы и ломается на лужах первый ледок, а в Кэналлоа шторма Летних Молний сменяются тишиной, покоем и ласковым осенним солнцем. И Рокэ станет его будить, чтобы искупаться на рассвете, когда вода в море теплее, чем воздух над пляжем, Рокэ станет кормить его дынями, виноградом и гранатами, и Ричард весь измажется сладким соком, и Рокэ, хохоча, будет оттирать его намоченными салфетками, как ребенка. И вот там, в Кэналлоа, Ричард, истомленный неутоленной жаждой, однажды вечером наконец притиснет его к широкому подоконнику окна, глядящего на море, сдернет широкие шорты, в каких летом ходит все Кэналлоа, и сладко ахнет, обнаружив, что под шортами ничего нет. А точнее, есть, да еще как есть! И Рокэ молча порадуется, что днем в купальне готовился, смазывал себя и растягивал игрушками — потому что неопытный Окделл, разумеется, даже не подумает о таких мелочах, а вонзится с ходу, бездумно и безжалостно... И еще на скалу, на скалу надо его сводить непременно...

Ричард наконец отстранился, отпустил его истерзанные губы и, отдышавшись, выдавил:

— Извините...

— За что же тут извиняться? — улыбнулся в темноту Рокэ. — Не могу сказать, что мне этого не хотелось.

— Извините, я... мне, наверное, пора...

Спохватился, испугался, не знает, как теперь сбежать. Наверно, даже хочет тебя убить — чтобы никто никогда не узнал... хочет, и сам стыдится этой дурацкой мысли.

— Не бойтесь, — сказал Рокэ, сбрасывая с плеч просторный, как пальто, жюстокор. — Я никому не скажу, если вы не скажете. Спите спокойно, юноша.

Окделл схватил свой придворный наряд, неловко буркнул «спасибо» и, кажется, даже «спокойной ночи», и удрал, красный как рак. В свете лампы на несчастном жюстокоре отчетливо виднелись «слюньки»: видно, Эль Ниньо успел потеребить хозяина не только за гриву, но и за холку... То-то радости будет прислуге это отчищать! А впрочем, парадные костюмы после приемов все равно отправляются в чистку. Так что штаны жалеть незачем. Рокэ снова привалился к стене денника и сунул руку за пояс.

***

— Если вы младший сын, дор Рокэ, это еще не означает, что вы можете позволить себе бездарно прожигать жизнь!

Соберано Алваро, седой как лунь, на фоне спинки высокого старинного кресла (ужасно жесткого и неудобного — Рокэ в детстве несколько раз пробовал усесться в него и еще тогда подумал, как же ему повезло, что ему никогда не придется сделаться соберано!) выглядел словно портрет прошлого Круга в массивной резной раме. Рокэ невозмутимо пожал плечами.

— Никто не может сказать, будто я не исполняю того, что мне поручено. Вот, я ведь честно отработал в Олларии на фестивале провинций?

— Ну да, конечно! — соберано презрительно хмыкнул. — А еще вы посещаете школы, гоняете там в мяч с мальчишками и покровительствуете фехтовальным кружкам! И это в тридцать три года! В вашем возрасте я...

Рокэ сделал вдумчивое лицо и приготовился почтительно кивать в нужных местах, не слушая. И напрасно он это сделал. Потому что, когда он очнулся, оказалось, что он только что почтительно дал согласие сделаться постоянным представителем Кэналлоа.

— Но, папенька, я... — спохватился он.

— Именно вы, дор Рокэ! Рэй Мурильо и так засиделся на своем посту куда дольше разумного. В его восемьдесят лет давно пора на пенсию. А Надор для нас особого значения не имеет, даже если вы провалите все подряд, ничего страшного не случится. Но вы ничего не провалите, потому что вы, милейший, куда умнее и добросовестней, чем пытаетесь показать! Ага! А вы всерьез думали, будто старый соберано купился на все эти ваши мальчишеские выходки? Вам тридцать три года, и вы из рода Алва, сын мой! Я терпел и ждал, пока вам наконец наскучит валять дурака, но понял, что вас нужно взнуздать и подстегнуть, сами по себе вы никогда не остепенитесь. Ничего не желаю слушать, ступайте. Документы подписаны, даю вам три дня на сборы. Хотя хватило бы и одного — но вы, верно, захотите проститься со всеми своими дружками и подружками.

Рокэ еще хватило на то, чтобы как следует поклониться и выйти из кабинета сдержанно, как подобает почтительному сыну. Но дверью приемной он хлопнул так, что где-то под потолком что-то затрещало и посыпалось, а папенькина секретарша, дора Ривейра, некогда дивная найери, по которой вздыхали все мальчишки семейства Алва, теперь просто старая змеюка, что-то злобно прошипела вслед.

На лестнице наверх, в жилые покои, его перехватил братец Карлос. Карлос был ровно настолько старше него, чтобы обращать внимание на младшего братишку, но при этом измываться над ним совершенно безнаказанно. И за последние тридцать лет в этом раскладе ничего не поменялось.

— Что, попался, птенчик? — ехидно ухмыльнулся он.

Рокэ обвиняюще ткнул его пальцем в грудь.

— Ты знал! Такие вещи в одночасье не решаются! Это все готовилось заранее, ты знал и ничего мне не сказал!

— Ну разумеется! А то бы ты нашел удобный случай и сбежал за тридевять земель. Я вижу, ты в гневе?

— Я в ярости! Я ненавижу север, и все это знают! Мало мне было трех лет службы в Торке, а теперь еще...

— Да-да, конечно. Поди и съешь лимон, страдалец!

Рокэ, успевший взбежать на половину лестничного марша, остановился и обернулся в недоумении.

— Что-что?

— Поди лимон съешь, говорю! А то даже малыш Кикито не поверит, будто ты страдаешь, несмотря на свои невинные три годика. Поздно, поздно хмуриться, я уже все видел! Ладно, я никому не скажу, — сжалился наконец любезный братец. — Можешь и дальше всем рассказывать, в какой ты ярости и как тобою распоряжаются без твоего ведома. Кто у тебя там, в Надоре? Всё-всё, молчу! Лимон съесть не забудь!

Рокэ яростно фыркнул и преодолел остаток лестницы, прыгая через три ступеньки. Впереди ждал Надор. Мерзкий, холодный Надор, с его затяжными дождями, бесконечными зимами и тусклым, невнятным летом. Холодные горные ручьи, и сосновые боры среди скал, и юный герцог Окделл, который даже не подозревает, что за сюрприз на него вот-вот свалится. Впредь будете осторожней в своих желаниях, юноша! И долгие-долгие закаты, и короткие, светлые северные ночи, и пригоршни земляники, и любовь в стогу... Нет, все-таки надо будет осенью вытащить мальчишку в Кэналлоа! А еще... отыскать Пепиту и спросить, не уступит ли она ему свое платье — то, в котором он танцевал кадриль. В самом деле ведь как на него сшито!

Chapter Text

Подлинный Надор имел очень мало общего с теми буколическими картинками, которые воображал себе Рокэ — отчасти по опыту армейской службы в захолустной Торке, отчасти по рекламным баннерам «Посетите курорты Надорского края!» Возможно, где-то там, в глуши, имелись и курорты — из таких, где в середине Летних Волн по вечерам так приятно выйти прогуляться в зимней куртке и шерстяной шапочке (а зато комаров почти нет, не то что в Летние Скалы!) Но жить и работать Рокэ предстояло в столице, носившей то же название, что и вся провинция. Столица представляла собой унылый промышленный город, построенный в основном в середине прошлого — начале нынешнего века. Прямоугольная, как в Гальтарах, планировка, деловой центр с фасадами из дикого камня и из кирпича, оштукатуренного под дикий камень, дальше рабочие кварталы с бесконечными домами-бараками и двухэтажными домиками длиной во всю улицу, разделанными на узкие ломти с пыльными палисадничками, для работяг почище и посолиднее. Дальше громоздились гигантские заводы. Ближе к середине века город обзавелся метро и принялся расти и расползаться в стороны, и заводы теперь стояли посреди новых городских кварталов, застенчиво притворяясь, будто их трубы вовсе даже не дымят, а стоки чисты, как слеза младенца. Но по пути из аэропорта Рокэ мельком увидел в окно подступавшее к самому шоссе озеро характерно-оранжевого шлама.

Рэй Мурильо был из тех породистых кэналлийцев, которые, дожив до определенных лет, дальше уже не стареют, а только усыхают, становясь все элегантнее и благороднее, не теряя ни осанки, ни ума, ни обаяния. Так что про «давно пора на пенсию» папенька загнул — возможно, что и из зависти: когда тебе за восемьдесят, разница в три-четыре года снова приобретает смысл, только теперь уже в обратную сторону: старшие завидуют младшим. На знатного птенца, присланного ему на смену, Мурильо смотрел со снисходительным пониманием, но к сотрудничеству был готов.

— Насчет того, что Надор для Кэналлоа особого значения не имеет, вас, дор Алва, кто-то сильно дезинформировал. Я вам больше скажу: вы сюда прибыли как раз в ключевой момент, от которого зависит очень многое.

Рокэ слушал и кивал. Ситуация и в самом деле была кристально ясна — все, что сейчас говорил рэй Мурильо, он прекрасно мог бы вычислить и сам, если бы дал себе труд заглянуть дальше собственного носа. Надор — это полезные ископаемые, в первую голову — металлы. Надор — это медные рудники и прославленные малахиты, Надор — это Найтонская магнитная аномалия и сталеплавильные комбинаты, Надор — это Ларакская ГЭС в тесном ущелье на самой границе с Бергмарк и три алюминиевых комбината по соседству. И всякому, кто хотел развивать машиностроение, с Надором надо было дружить. При том, что самому Надору, в силу ряда причин, как исторических, так и географических, было куда проще и удобнее дружить с Каданой и Гаунау, а через них — с Дриксен.

Кэналлоа же в последние пару веков мирно почивала на лаврах, грезя о былой славе и могуществе. А между тем времена переменились, Багряные земли — не без давления с севера, — променяли наконец многовековую изоляцию на свободную торговлю с северными соседями и все преимущества современной золотоземельской цивилизации, и монополия на торговлю и взаимодействие с багряноземельцами, за счет которой Кэналлоа и приобрела свое влияние в Талиге и Золотых землях, благополучно ушла в небытие. Ройи и сапфиры в новые времена по-прежнему пользовались спросом, но уже не таким, чтобы целая густонаселенная провинция могла существовать за счет экспорта драгоценных камней. И к тому моменту, как пост соберано занял честолюбивый и энергичный Алваро Алва, Кэналлоа давно уже сделалась тихой, захолустной провинцией, промышляющей в основном виноторговлей и рыбной ловлей и славящейся исключительно памятниками старины и золотыми пляжами. Молодого соберано это никак не устраивало. Он принялся развивать машиностроение. Невзирая на замечания скептиков, что поезд давно ушел и пытаться догонять Придду, Савиньяк и Валмон в этом отношении просто глупо. Нельзя не отметить, что за пятьдесят с лишним лет своего правления соберано Алваро это утверждение успешно опроверг. И что не всем в Кэналлоа это нравилось. Многие предпочли бы по-прежнему видеть свою провинцию (по-кэналлийски говорили — «страну») ленивой и беззаботной, а кэналлийцев — веселыми бездельниками, которые по полдня проводят в сиесте, а в остальное время пляшут и поют, чем смотреть, как на земле солнечной Кэналлоа один за другим растут промышленные гиганты.

Сам Рокэ не знал, нравится ему это или нет. Когда он родился, это была уже данность. Школьниками их водили на тракторный завод, где с конвейера сходили новенькие, сверкающие трактора и комбайны с кабинами всех цветов радуги, и в проектное бюро, где рождались будущие кэналлийские самолеты. Трактора его позабавили, самолеты — заворожили, но, в любом случае, все это было не его. Тут от него ничего решать и не требовалось. Его задача была в другом.

Кэналлийскому машиностроению нужны были надорская сталь, надорский алюминий, надорская медь и олово. И пока был жив герцог Эгмонт, никаких вопросов с этим не возникало. Эгмонт был человек спокойный, рассудительный, достойный наследник древнего рода Окделлов, и на Алваро Алву, похоже, взирал с легкой завистью и благоговением — как на человека, способного на такое, что самому Эгмонту и в голову бы не пришло. Но Эгмонт безвременно погиб во цвете лет (папенька по этому поводу две недели кипел и плевался ядом, как ведьминский котел), а с его вдовой, которая взяла на себя управление всеми надорскими делами «вплоть до совершеннолетия наследника», внезапно возникли сложности. Мирабелла Окделл была скорее решительна, нежели умна, и в голове у нее водились идеи. Вполне резонная мысль, что торговать с Дриксен, возможно, удобней, чем с Кэналлоа (особенно если наконец-то проложить тоннель через Южную Гаунау — проект носился в воздухе последние лет двести, и дело осложнялось только тем, что самой Гаунау этот тоннель нафиг не сдался, а затевать такую масштабную стройку на чужой территории за свой счет ни Дриксен, ни Талиг не спешили) накладывалась на тот прискорбный факт, что герцогиня, увы, была ревностной эсператисткой, и сотрудничать предпочитала с собратьями по истинной вере, а не «с этими южными дикарями, которые в душе до сих пор язычники». Поэтому все совместные проекты и договоры о сотрудничестве после смерти Эгмонта не то чтобы отменились — на это герцогиня пока что не решалась, — но как-то застопорились и увязли в бесконечных проволочках. А дело было вовсе не шуточное: речь шла о миллионных контрактах и планах на десятилетия вперед, и любое Мирабеллино «да, но...» или «я подумаю об этом завтра» обходилось соберано в пару месяцев жизни — которые в его возрасте и без того наперечет. И все это «ради будущего моих детей», как оно всегда и бывает у дам подобного рода. (Само собой, что у детей их мнения на этот счет никто не спрашивал).

Понятно, с каким нетерпением ждали в Кэналлоа совершеннолетия герцога Окделла. Но наступление заветной даты ровным счетом ничего не изменило. Герцог окончил Лаик, вернулся на родину — и тут же отправился обратно в Олларию, продолжать образование в университете. А бразды правления по-прежнему крепко сжимала в стальных руках почтенная Мирабелла Окделл.

— Ну и сами понимаете, я тут больше ничего поделать не могу, — говорил рэй Мурильо. — Герцогиня Окделл менять ничего не намерена, она находит выгодным балансировать между нами и Дриксен. Ну и пусть бы балансировала, но ведь она же еще и палки в колеса ставит! Пять лет назад это было еще относительно приемлемо, но теперь, вы знаете, обстановка изменилась...

И тут рэй Мурильо тоже был прав. Международная обстановка, еще пять лет назад практически безоблачная, в последнее время мрачнела и затягивалась тучами буквально на глазах. Откуда ни возьмись, точно прыщи на лбу унара-первокурсника, повылезали все старинные, сто лет как забытые конфликты и неулаженные разногласия. Все, кому не лень, вспоминали старые обиды, выясняли, кто кому больше задолжал, поигрывали мускулами и доставали из чуланов прадедовские шестоперы. В этих обстоятельствах вопрос, куда именно поедет надорская сталь и алюминий, на юг, в Алвасете, или в Эйнрехт, чтобы стать «Рупертами» нового поколения, из чисто экономического становился уже политическим.

— И в общем и целом, ми сеньор, вся надежда на то, что именно вы сумеете найти общий язык с юным герцогом Окделлом и заставить его действовать самостоятельно, помимо его почтенной матушки.

Рокэ угрюмо кивнул. «Вы куда умнее и добросовестней, чем пытаетесь показать... куда умнее и добросовестней...», крутилось у него в голове последние три дня без перерыва. Скажи ему кто-нибудь еще неделю назад, что на него это так подействует, он бы только на смех поднял. За кого вы его принимаете, что он вам, мальчишка зеленый, неоперившийся птенец? А ведь подействовало. Соберано, опытный, прожженный интриган, точно знал, куда ударить.

Отец никогда его не хвалил. Ни разу в жизни. Все, на что он мог рассчитывать — это небрежное: «Ну что ж... приемлемо. Хотя вы могли бы и лучше». Всю жизнь, всю жизнь лихорадочно тянуться за этим «лучше», подпрыгивать, лезть вон из кожи — и никогда, ни разу не достать, не ухватиться. А вот Рамон... А вот Рубен... А вот Карлос... Чего бы он ни достиг в свои тринадцать, семнадцать, двадцать лет — братья давно уже достигли большего. А то, в чем братья его обойти не могли — это все баловство, слова доброго не стоившее. Ради отцовской похвалы Росио двадцать раз готов был свернуть горы — но раз за разом понимал, что никакой похвалы не дождется. Не заслужил. Не достоин. И вот теперь, внезапно услышав, что он, оказывается, умный и добросовестный, он попался на эту похвалу, будто рыба на крючок. И трепыхался четвертый день, не в силах сорваться. Готовый сделать все, чтобы суметь, оправдать, доказать: да! Да, я такой! Чтобы услышать это еще раз.

Хотя дело вовсе не в уме и добросовестности. Не льсти себе, Росио: все дело в том, что у кого-то очень красивые синие глаза и ресницы как у девчонки. Свои, ненакрашенные. И только такой наивный идиот, как он, мог подумать, что если один из птенцов гнезда Воронова вдруг утащил за собой с королевского приема через потайную дверь герцога Ричарда Окделла, этого так-таки никто и не заметит. Можно поручиться, что лекцию о достоинствах надорской упряжной в полутемной дворцовой конюшне слушали как минимум три разных шпиона. Как и все, что было потом. «Все-таки хорошо, что я не стал ему отсасывать», — подумал Рокэ. Не то чтобы ему было не наплевать, кто там что увидит и услышит, но от мысли, что эта запись очутилась бы потом в компьютере соберано, стало очень и очень не по себе. Хотя если объективно... то лучше бы отсосал прямо там. И чтобы все кончилось раз и навсегда. Тогда бы он не сидел сейчас в Надоре, в представительстве Кэналлоа, понимая, что его нарочно нацепили на крючок отцовской похвалы и закинули, как живца, чтобы выволочь сопливого герцога. Почему бы и нет: речь даже не о Кэналлоа, а о судьбах Талига! В таком деле все средства хороши, пригодится и никчемный младшенький, фат и шалопай. Пусть Росио покрутит хвостом перед носом у мальчишки, пусть герцог Окделл потеряет голову и согласится сразу на все, что ему предложат. А если этот роман кончится тем, чем обычно кончаются все подобные истории Росио — что ж, оно и к лучшему. Соглашения будут подписаны, контакты между предприятиями установлены напрямую, цепочки поставок отлажены, и никакое вмешательство Ричарда Окделла и его мамаши ничего уже не изменит. А Ричард Окделл поплачет и с горя согласится на какой-нибудь полезный для страны брак по договору, как в старые добрые времена. А Росио может и дальше резвиться в свое удовольствие. Так ведь, папенька?

* * *

Почтенный замок был построен, как замки строиться должны: среди неприступных скал, на утесе, за которым виднелись другие вершины, еще более неприступные. Город стоял немного в стороне, и даже пестрые кварталы бетонных новостроек только робко подступали издалека к подножию Надорского замка, словно морские волны в начале прилива. Сразу видно, что основатель крепости думал больше о безопасности, чем о возможности грядущего расширения и продажи участков под застройку. Новое, более современное (то есть середины нынешнего Круга) крыло здания его потомки впихивали на имеющуюся территорию чуть ли не коленкой. Впрочем, оно и к лучшему: несмотря на близость метро и прочей цивилизации (от конечной станции до ворот замка при желании можно было дойти пешком в разумное время), подъезжая к замку по шоссе, запросто можно было перенестись на четыреста лет назад. Мысленно, разумеется: Рокэ был человек временами здравомыслящий и прекрасно понимал, что конец Круга Скал не самое приветливое место. Вблизи, впрочем, замок выглядел намного гостеприимней, чем казалось издали. Откуда-то пахло свежими булочками, из раскрытого по-летнему окна лились нежные, лирические звуки «Dies irae» из Пятого реквиема Гроссфихтенбаума*, наигрываемого перстами робких учениц. 

Рэй Мурильо, как единственный человек, давно знакомый со всеми присутствующими, любезно взвалил на себя основную тяжесть светской беседы. Вдовствующая герцогиня строго держалась в рамках приличий и говорила исключительно о погоде и о том, хорошо ли гость доехал (реплики вроде «Спасибо, хорошо, верхом было бы дольше» и «Нет, самолет разбился над морем, сижу в спасательной шлюпке» Рокэ благоразумно оставил при себе: даже он понимал, что бывают случаи, когда остроумие неуместно). Молодой герцог, поздоровавшись и будучи представлен по всем правилам («Ричард Окделл, владыка Надора — Рокэ Алва, младший сын соберано и мой преемник на посту посланца Алвасете, но вы, должно быть, знакомы?») предпочитал помалкивать — вряд ли оттого, что дулся, вероятней всего, от смущения. Но наконец рэй Мурильо, улыбаясь, заметил:

— Возможно, молодым людям скучно здесь сидеть и слушать нашу болтовню, может быть, вам хочется прогуляться?

Отчего Рокэ почувствовал себя мальчишкой, которого отсылают из-за стола, когда начинаются разговоры не для детских ушей. Ну спасибо, дядюшка! Хотя он и в самом деле соскучился, тем более, что ничего важного сейчас не обсуждали — и обсуждать не станут: первый визит всегда чисто светский, из вежливости. Серьезные разговоры начнутся потом, и не в гостиной, а в кабинете.

А вот откровенно поговорить с Рич... с Окделлом имело смысл прямо сейчас. Они молча вышли на веранду, молча спустились по лестнице, ведущей в сад, молча пошли по дорожке, которая вилась, старательно огибая каждый куст, чтобы сад, растущий на краю утеса, казался побольше. Вдалеке, за городом, собирались тучи, отчего солнечный свет тут, над замком, выглядел слишком резким и неверным.

— Что ж, — начал Рокэ, когда они свернули за пышно разросшиеся сирени и их стало не видно от замка, — как видите, свое обещание я сдержал, и даже намного раньше, чем рассчитывал. Недели не прошло, а я уже в Надоре и, видимо, надолго. Впредь будьте осторожнее со своими желаниями, юноша!

Зря он с этого начал: судя по тому, как вспыхнул ушами Окделл, желание было более чем искренним. Что ж! Будем рубить этой собаке хвост одним махом.

— Если вы думаете, будто я прилетел на крыльях любви, то вы ошибаетесь, — сухо добавил Рокэ. — В моем возрасте у любви обычно отпадают крылья и отрастают лапки. Шустрые и цепкие. Если бы я хотел любви, я бы себе нашел что-нибудь поближе и понадежнее.

— А почему тогда вы?.. — выдавил мальчишка.

— Государственная необходимость. Так что не обольщайтесь. Я не к вам, я к Надору. Еще вопросы?

Он развернулся и уставился на Окделла в упор. На парне лица не было. Разревется или нет? А если разревется, что ты будешь делать, а, Росио?

Нет, не разревелся. Стерпел. Стиснул губы в ниточку и процедил:

— Вопросов не имею, эр Алва.

Chapter Text

Вся герцогская семья Кэналлоа из патриотических соображений ездила на своих родных «мерседесах» — первый автомобиль, который начали производить в Кэналлоа, получил имя любимой бабушки соберано. Разумеется, переехав в Надор, Рокэ немедленно купил себе гаунасскую «селину», легкую, стремительную и серебристую, как дождевая капля. Да, конечно, это был политический жест — пусть сами придумают, какой именно.

А лучше бы он купил вертолет. Маленький такой вертолетик, двухместный. Благо, и управлять же умел. Потому что местные надорские пробки ничуть не уступали прославленным пробкам Олларии — в которых, если верить столичным борзописцам, люди успевали не только познакомиться и влюбиться, но даже пожениться и зачать первенца. После спокойного Алвасете, по которому в любой конец можно было добраться в пределах получаса (если не соваться в исторический центр с его кривыми пешеходными улочками), Рокэ был неприятно удивлен.

Правда, имелось еще метро — чистое, спокойное и почему-то всегда полупустое. Видимо, надорцы, едва обзаведясь автомобилем, немедленно пересаживались в него и с восторгом вливались в пробки. Возможно, это был вопрос статуса: чем полчаса тащиться на метро, куда почетней долететь с ветерком всего-то за час! Рокэ был бы только рад плюнуть на статус и ездить на метро, но увы, метро возило не везде, куда ему требовалось. Да, все казенные учреждения и конторы, включая, собственно, и представительство Кэналлоа, располагались в центре, вдоль двух самых старых веток метро. Но была же еще и конюшня. Осознав, что отвертеться от почетного назначения не удастся, Рокэ переправил в Надор Эль Ниньо. Со временем он рассчитывал снять себе загородный особняк с нормальной конюшней при нем, но пока он жил при кэналлийском представительстве, лошадь там держать было совершенно негде. А до ближайшей нормальной конюшни, где не только умели ходить за лошадьми, но еще и было куда выбраться в поля, оказалось час с лишним езды на машине... это, опять же, если повезет и не застрянешь в вечных пробках. Везло ему нечасто: сделавшись солидным занятым человеком, Росио освобождался от дел и вырывался к своему Эль Ниньо в то же самое время, когда все прочие солидные занятые люди, покончив со своими солидными занятиями, в едином порыве ехали к себе, в свои загородные коттеджи. Эх, вертолетик бы и в самом деле не помешал!

Промучился Росио где-то с месяц — а потом опоздал. Опоздал на официальный утренний совет, где ему полагалось присутствовать наряду с прочими официальными лицами. Председательствовавшая на заседании вдовствующая герцогиня Окделл смерила его негодующим взглядом. Герцог Окделл, присутствовавший на правах номинального главы провинции, едва взглянул в его сторону. Но когда нуднейшее мероприятие с бесконечным переливанием из пустого в порожнее (ничего такого, что нельзя было бы решить за четверть часа по переписке) наконец-то закончилось, проходя мимо, сухо поинтересовался:

— Почему вы опоздали?

Рокэ слегка дернул плечом в качестве извинения.

— Вы удивитесь, но я застрял в пробке.

— Рэй Мурильо почему-то не застрял! — ядовито заметил Окделл. Прежний представитель Кэналлоа официально передал дела, но неофициально продолжал пока приглядывать за преемником.

— Очевидно, потому, что рэй Мурильо ехал из представительства?

— А вы?

— А я наивно решил, будто успею с утра съездить на конюшню. И ехал обратно вместе с половиной ваших местных менеджеров среднего звена, торопящихся на работу.

На самом-то деле он бы, конечно, успел. Истинный аристократ умеет не только опаздывать, но и приходить вовремя, рассчитывать время с запасом и все вот это. Но перед самым въездом в город один менеджер среднего звена поцеловался с другим менеджером среднего звена, да так удачно, что перекрыл две полосы шоссе и почти перекрыл третью. И то, что Рокэ бросил машину на ближайшей парковке и дошел пешком до конечной станции метро, избавившись таким образом от стояния в пробках на подъезде к центру, ситуацию уже не исправило. Но этого всего он уж Окделлу рассказывать не стал, а то еще подумает, будто Рокэ оправдывается!

— А где у вас конюшня? — спросил Окделл.

Рокэ неопределенно махнул рукой.

— На кошкиных выселках. По Манлиеву тракту на север до пересечения с Надорским, и там еще...

— Но это же даль несусветная! — ахнул Окделл. — Как же вы ездите?..

Рокэ только плечами пожал.

— Да так и езжу. Что значит «даль несусветная»? Люди оттуда, между прочим, каждый день на работу едут!

— И что ж, ближе конюшни не нашлось, что ли?

— Такой, чтобы с платным постоем и приличной, не нашлось. Частные есть, но я же никого не знаю пока, а рэй Мурильо не по этой части, не лошадник совсем...

— А ко мне вы, конечно, обратиться не могли! — ядом в голосе Окделла можно было отравить небольшой провинциальный городок, и еще хватило бы на пару деревень ниже по течению.

— Не хотел обязываться!

Рокэ даже не собирался язвить, но вышло не менее ядовито. Ну а чего он? Хотя, если честно, Рокэ прекрасно понимал, в чем дело. На месте Окделла в его возрасте он бы... Да он и на своем месте, если честно, испытывал сходные чувства прямо сейчас. Головой-то он понимал, что порвать с Окделлом было наиболее разумным. Чтобы не впутывать чувства мальчишки во все эти политические дрязги. А вот сердце и... м-м... то, что ниже, разумных доводов слушать не желало и упрямо настаивало на том, что они с Ричардом не договорили и им следует немедленно продолжить с того же места, на котором они остановились.

— Вы мне эти глупости прекратите! — строго сказал герцог Окделл. — У нас в замке нормальная конюшня, и манеж крытый, хотя и небольшой, и плац, и левады, и выезд в лес... И денники есть свободные. Трудно было спросить, что ли?

«Ну да, трудно!» — подумал Рокэ, потом подумал, что сам ведет себя как мальчишка, и вежливо поблагодарил, и согласился. Потому что чувства чувствами, а от нормальной конюшни в двадцати минутах ходьбы от метро ни один разумный лошадник отказаться не в силах.

* * *

Приехав на конюшню, Рокэ застал небольшой переполох. Поначалу, впрочем, он даже и внимания не обратил: спокойно переоделся, забрал Эль Ниньо из левады и повел чистить. Когда было время, он предпочитал собирать лошадь сам: и лишние полчаса повозиться с конем, и прислуга целей будет. Но стоя возле жеребца в седловочном боксе и неторопливо выбивая щетку, он начал замечать, что люди кругом суетятся как-то сильнее обычного.

— Боб, а что случилось? — спросил он у пробегающего мимо конюха. Воля ваша, а чтобы конюх с тачкой прям бегал, он видел впервые. Если пожар какой, то зачем тогда тачка?

Боб замедлился почти до нормальной скорости конюха и на ходу пояснил:

— Так гости ж едут. Сама по себе госпожа герцогиня сюда не заглядывает, а господин герцог не придирается, он нормальный. Ну, а когда гости, надо, чтоб все тип-топ! А то такое будет!

И ускорился снова.

— А я тут не помешаю? — на всякий случай поинтересовался Рокэ ему вслед.

— Да не, ну да вы что, седлайтесь себе спокойно! — донеслось из-за поворота.

Рокэ хмыкнул и продолжил чистить Эль Ниньо. В армии он прослужил достаточно и спектакль «Начальство едет!» наблюдал неоднократно. Приятно будет в кои-то веки полюбоваться на это со стороны.

Как Малыш ухитрился отыскать в начисто выеденной леваде такой превосходный куст зрелого репейника — Леворукий его знает. Но он его отыскал и сумел вплести себе в челку чуть ли не целиком. Выпутывать из челки репьи — занятие медитативное, Рокэ ушел в него с головой, а когда вынырнул и обернулся, по конюшенному проходу в его сторону плыло дивное видение. Видение выглядело именно так, как представляют себе восторженные девочки лет десяти, мечтающие о верховой езде. Шикарный редингот по фигуре. Белоснежные бриджи. Сапоги, сияющие ярче тысячи солнц. Кокетливо сдвинутый набок шлем в стразиках. Перчатки белые замшевые, тоже, разумеется, в стразиках. И в перчатке вместо нормального хлыста зажат короткий охотничий стек.

Живьем Рокэ ничего подобного в жизни не видел. И все же его не оставляло ощущение, что где-то он это уже встречал. Вот видение повернуло белокурую головку — и Рокэ чуть было не хлопнул себя по лбу. Помешала только железная скребница в руке. Ну да, конечно! Очевидно, прекрасная эрэа пришла в «Эпинэ», магазин фирмы, когда-то начинавшей с шикарных сапог, седел и сбруи, а ныне производящей и продающей стильные аксессуары с ценами, начинающимися от трех нулей за скромненький газовый платочек. Пришла и раздела манекен в костюме для верховой езды, стоявший там в основном как память об истории фирмы. Рокэ его видел, этот манекен, когда заходил в «Эпинэ» за духами и новым ремешком для часов. То-то, наверно, продавцы удивились!

Позади видения, где-то вдалеке, уныло тащился герцог Окделл. Если это и были обещанные «гости», приглашал их явно не он.

Не дойдя до Рокэ трех или четырех денников, белокурое видение в стразиках докопалось до кота. Кот возлежал в пустом деннике на краю каменной кормушки, уютно подвернув лапки буханочкой. Кот был рыжий, мордатый, слегка потрепанный на оба уха, и носил освящённую веками кличку «Манрик». Короче, это был типичный конюшенный кот, исполненный лени и достоинства. Ибо конюшенных котов все чтут и никто не трогает. Даже самые дурные на голову конюшенные собаки. Даже в самые темные времена эсператистских лишений и выгоняний для конюшенных котов делали исключение. Куда же на конюшне без кошек?

Но эрэа в стразиках, очевидно, об этом не подозревала. Она всплеснула замшевыми перчатками и воскликнула нежным голоском самой противной школьной училки, из тех, что выедают тебе мозг десертной ложечкой:

— Ди-икон! Это что такое?

— Это кот, — мрачно сообщил владыка Надора. — Конюшенный.

— И ты это позволяешь?! Вот я бы никогда в жизни... Фу, гадость нечистая! Пошел! Пошел! — и замахнулась стеком.

Кот в недоумении взглянул на Рокэ. Рокэ только пожал плечами и развел руками. Кот неторопливо поднялся и все с тем же неколебимым достоинством спрыгнул внутрь денника и скрылся в ворохах свежей соломы.

Одержав, таким образом, победу над котом, эрэа продолжила свое триумфальное шествие через конюшню.

— Мне мой доктор велел заниматься спортом, — щебетала она, — и я подумала: джоггинг, плавание, фитнес — это все та-ак тривиально! А вот верховая езда — это так благородно, так приближает к природе и традициям! И какая удача, что у моих родственников своя конюшня! Я к вам теперь стану ездить два раза в неделю...

На лице Дикона отразилась мучительная боль. Должно быть, так смотрели его благородные предки, когда им наносили смертельный удар в бою, или когда военный хирург делал первый надрез, приступая к ампутации без наркоза. Но герцог Окделл был достоин своих великих предков: он не проронил ни звука.

А эрэа в стразиках тем временем поравнялась с развязками и уставилась на Рокэ. Рокэ на всякий случай учтиво поклонился, но она не ответила. Справедливости ради, надо заметить, что по сравнению с нею Рокэ и впрямь смотрелся довольно жалко. Собственно, он был одет так, как одевается любой нормальный человек, приехавший на конюшню и намеренный самостоятельно чистить лошадь. Но, впрочем, бриджи на нем были почти новые, и куртка почти чистая, и голову он аккуратно повязал косынкой на марикьярский манер, и сапоги свои любимые он не на помойке нашел, хотя они так и выглядели. В общем, ну да, непрезентабельно он смотрелся, и далеко не всякая порядочная эрэа согласилась бы пустить его в дом в таком виде. Да он бы и сам не пошел...

Смерив Рокэ взглядом, эрэа отвернулась и укоризненно воззрилась на Дика.

— Не знала, что у вас все так плохо, — заметила она. — Зачем же вы кэналлийцев-то нанимаете? Они же тупые, бестолковые, слов человеческих не понимают, от работы отлынивают. Нет, ну ты посмотри, он же еле руками шевелит, и все время по одному месту щеткой возит! Куда это годится, а? Не столько работает, сколько вид делает...

Рокэ действительно несколько замедлился. Спектакль «Начальство приехало!» медленно, но верно превращался в цирк. И творческая натура Рокэ требовала в этом цирке поучаствовать. Сохраняя невозмутимо-туповатое выражение лица, как будто и впрямь не понимает ни слова (хотя, по правде сказать, за всю жизнь он еще не встречал кэналлийца, который не понимал бы талигойского), он внезапно гаркнул на всю конюшню по-кэналлийски. Секунду спустя с другого конца конюшни ответили. Эрэа испуганно шарахнулась.

Его коновод Диего, избавясь от необходимости собирать «этого вороного ублюдка», отправился по своим делам и теперь возился в амуничнике. Собственно, Рокэ ему крикнул, чтобы он не забыл постирать вальтрапы. А Диего ответил, что он свое дело знает и давно уже все собрал. А впрочем, о чем они говорили, было совершенно не важно. Рокэ по опыту знал, что когда рядом кричат на кэналлийском, подобные эрэа отчего-то ужасно пугаются. А впрочем, и когда просто разговаривают — тоже. Как будто всякий кэналлиец только и знает, что злоумышлять против порядочных талигойцев.

— Нет, ты видел, видел? — лихорадочно зашептала она Дику. — Это же неадекватный человек! Он опасен! Прогони его немедленно!

— Я не могу его прогнать, — почти прошипел Дик. Было непонятно, на кого он больше злится: на эрэа в стразиках, с ее дурацкими фанабериями, или на Рокэ, с его дурацкими воплями. — Это не конюх. Это коневладелец. И он знает талигойский!

Эрэа вновь развернулась к Рокэ, вгляделась внимательней, но ничуть не смутилась. Ее душевное равновесие было неколебимо, как у конюшенного кота Манрика. Понятия «неловкая ситуация» для нее просто не существовало. Ей можно было только позавидовать: несчастный Дикон сгорал со стыда за двоих.

— Вы сдаете стойла?! — изумилась она. — Да еще кэналлийцам? Значит, у вас и в самом деле все так плохо с деньгами? А что же Мирочка мне ничего не говорила?..

Дик наконец-то вышел из себя.

— Ничего мы никому не сдаем! — рявкнул он. — А этот кэналлиец, он... он мой друг!

Рокэ ждал, что Дик скажет что-нибудь про «сына герцога Алвы» или «кэналлийского посланника», и услышанное вместо этого «мой друг» застало его врасплох. Тем более, что это каким-то образом звучало весомее любых титулов.

А прекрасное виденье устремилось было дальше, к каким-то нездешним высотам, как вдруг из-за решетки очередного денника ей навстречу выстрелила нога с раздвоенным копытом и раздалось блеянье. Нога была белая, лохматая, слегка запачканная. Блеянье было жалобное и даже несколько трагическое. Это был их сиятельство Савиньяк Шестнадцатый.

Линия Савиньяков вела свой род от того самого легендарного бакранского козла, которого, по семейному преданию, в конце прошлого круга прислал из варастийского похода тогдашний герцог Окделл. Козел был назван Савиньяком (в честь соратника герцога по варастийской кампании), недурно прижился в Надоре и заметно улучшил местную породу коз. А лет десять спустя тогдашний владыка Бакры презентовал герцогу Надорскому еще и нескольких маток. Правда это или нет (племенные книги надорские козоводы начали вести значительно позднее), а местные бакранские козлы считались прямыми потомками того самого Савиньяка, и наиболее достойные производители получали то же имя*.

Итак, наш конюшенный козел был, как мы уже сказали, Савиньяк Шестнадцатый. Савиньяк (по-домашнему Савушка) был пегий, пушистый, удивительно приятный на ощупь. С тонкого, умного, благообразного лица с пышной белой челочкой и окладистой бородой лукаво смотрели янтарные глаза. Ни дать ни взять — ученый мэтр, университетский профессор. По правде сказать, внешнее впечатление не обманывало: Савиньяк и в самом деле был умен, что твой профессор. И, как все бакранские верховые козлы, ласков, покладист и человеколюбив. Словом, золото, а не козел. Если бы не одно «но», из-за которого беднягу и держали взаперти. Верховых бакранских козлов обычно холостят, ну, а Савиньяк был, как мы уже сказали, козел-производитель со всеми вытекающими.

Итак, как уже говорилось, Савиньяк встал на задние ноги, жестом оратора с трибуны выставил сквозь решетку раздвоенное копыто и издал жалобный вопль «Свободу козлам!» Проходившая мимо эрэа, разумеется, тут же растаяла.

— Ой, какой лапочка! — запричитала она. — И за что же тебя, бедненького, заперли? Он что, бодается? — спросила она у Дика.

— Нет, но...

— Так и для чего же его взаперти держат? Ты же видишь, как он мучается! Я его выпущу!

— Не советую, — вкрадчиво сказал Рокэ, неслышно подойдя сзади. — Просто-таки настоятельно не рекомендую...

Прекрасная эрэа обернулась посмотреть, кто это говорит, обнаружила у себя за спиной того самого противного кэналлийца и гневно тряхнула головкой. Сидящий набекрень скверно подогнанный шлем немедленно съехал ей на другое ухо.

— А ваших советов я, кажется, не спрашивала! — отпарировала она и решительно отодвинула засов. — Ты мой хороший, ты мой ласковый! Иди к мамочке...

Савиньяка упрашивать было не надо. Деликатно постукивая изящными копытцами, он вышел из денника и доверчиво ткнулся носом в подмышку черного редингота. Эрэа окончательно растаяла.

Минут десять они с Савушкой сливались в экстазе. Эрэа наглаживала милого козлика, милый козлик с удовольствием обтирался об нее со всех сторон сразу и даже вставал на дыбки, становясь чуть ли не вровень с верзилой-Окделлом (козлик был не маленький). Как вдруг прекрасная дама вздрогнула, потянула воздух носом и осведомилась:

— А чем это так... пахнет?

Да! Да, увы, эры и эрэа. Козлы пахнут. Скажем честно: козлы воняют. Причем запах козла коварен, как клевета. Piano, piano, terra, terra, тихо, тайно, полегоньку проползает всюду, всюду, незаметно, потихоньку... Поначалу даже и не замечаешь, а когда заметишь, то уже поздно: ты весь насквозь пропитан козлом. Одежда, белье, руки, волосы — воняет все. Ты бежишь мыть руки. Переодеваешься. Кидаешь одежду в стирку. Все тщетно! Козел прилип к тебе намертво и останется с тобою надолго. Он выйдет с тобой на улицу. Сядет в машину. Спустится в метро. И вечером, после душа, когда ты ляжешь в постель, тебе все будет казаться, что проклятый козел расположился на коврике у кровати. И еще дня три, когда уже и запах выветрится, ты все будешь вздрагивать и принюхиваться: не несет ли от тебя козлом? Единственное средство от этого, верное, испытанное и надежное, известно всем опытным людям, и они им не пренебрегают: никогда не гладить козла. И вообще его не трогать. Каким бы милым и общительным он ни казался.

Скандал вышел феноменальный. Пострадавшая эрэа (кстати, это оказалась графиня Карлион, кузина Мирабеллы Окделл) рвала и метала, рыдала и гневалась, обвиняла во всем Дика, который не предупредил, и Рокэ, который так невовремя сунулся под руку. И наконец удалилась мыться, переодеваться и еще раз мыться, и потом сразу уехала, наотрез отказавшись остаться к ужину. Кажется, сгоряча она даже сказала что-то про то, что ноги ее больше не будет в этом доме.

Оставшись, наконец, одни и затолкав недовольного Савиньяка обратно в денник, Рокэ с Диком переглянулись. Они чувствовали себя примерно так, как чувствует себя человек, выехавший на тихое озеро покататься на лодочке и накрытый внезапно налетевшим шквалом.

— Но мы же ее предупреждали, — неуверенно сказал Дик. Ему было не по себе и неловко. — Вы же ее предупреждали, да ведь?

— Предупреждал, — кивнул Рокэ. — А то бы она еще, чего доброго, отказалась от этой затеи.

Он посмотрел на мучительно покрасневшего Дика, покачал головой и пошел забирать Эль Ниньо. Мориск и так простоял на развязках, под седлом, куда дольше, чем привык, и просто удивительно, как он ничего не учудил. В сущности, ведь карабины так легко отстегиваются... Возможно, Эль Ниньо проникся серьезностью момента и в кои-то веки решил не мешать. Он в самом деле был очень умный конь.

— Ну вот зачем вы это сделали? — укоризненно вздохнул Дик.

— А вы что, предпочли бы, чтобы она осталась? — удивился Рокэ. — По вашему виду я бы так не сказал... Посмотрите на дело с другой стороны: она всего лишь провоняла козлом и запачкала стильный костюмчик. Ее не растащили по плацу, не приложили коленом об столб, не высадили из седла, не вывихнули палец. Она не покалечилась сама, не покалечила лошадь, не нахамила никому из конюхов... ну, не считая меня. А вам в самом деле хотелось, чтобы она ездила сюда кататься верхом два раза в неделю за ваш счет?

Дик отчаянно замотал головой. И сказал:

— Мне-то еще ничего. А сестренок она изводит просто. Не так сидишь, не так свистишь, как ты одета, милочка, такого теперь не носят, кто тебе сказал, что тебе это идет... И слова ей поперек не скажи, мама сразу: что вы себе позволяете! Как так можно, она наша родственница, ближе нее у нас никого нет!..

— ...И не надо! — вставил Рокэ, и оба непристойно заржали. — Ну что ж, все хорошо, что хорошо кончается. Я правильно понял, что во дворе ее ждет собранная лошадь?

— Кинсбой, да, — кивнул Дик. — Он у нас самый спокойный, как раз под новичков. Пойду его поработаю, раз уж его заседлали... Вы же останетесь ужинать?

Chapter Text

Неприступными и непроходимыми скалы позади Надорского замка только казались. На самом деле недалеко от ворот замка было небольшое озеро, а за озером начинался городской парк, незаметно переходящий в городской лес. Собственно, изначально там были охотничьи угодья герцогов Окделлов, но потом дичь в них кончилась, а времена настали более демократичные, и лес передали в публичное пользование. Ближняя его часть, куда можно дойти неспешным шагом от метро, была благоустроена, освещена, снабжена лавочками, ларьками, клумбами, аттракционами, громкоговорителями и прочими приметами культурного отдыха, но если проехать подальше, фонари, тротуары, ларьки и лавочки постепенно сходили на нет, и можно было бы подумать, будто ты в настоящем диком лесу, если бы не внезапно попадающиеся навстречу гигантские мусорницы. Периодически их даже кто-то опорожнял.

В общем, это было самое подходящее место для верховых прогулок, особенно если выехать часов в шесть утра, когда в лесу еще вообще никого нет. Окделл, правда, ныл, что у него каникулы и он имеет право выспаться, на что Рокэ ему безапелляционно ответил: «В гробу выспитесь!» и добавил, что летом надо вставать на рассвете. Дик возразил, что в Кэналлоа, может, и надо, а у них в Надоре летом светает в четыре, и ни один нормальный человек в такую рань не встает, на что получил «Нормальных послали к нормальным, а меня к вам!» Конюшня просыпается рано, а прочих обитателей замка Рокэ не тревожил: в спальню Окделла, обнаруженную путем нехитрых расчетов и недолгих поисков, он попадал через окно, умело используя все завитушечки, карнизы и пилястры, которыми разукрасил фасад архитектор эпохи Франциска Четвертого. В первые два раза Дик ныл и отбрыкивался, но после стакана ледяной воды, бестрепетной рукой вылитого прямо на подушку («Вы не посмеете»? Ха!), вставал без понуканий, практически добровольно и с песнями. Сам Окделл уверял, будто это «исключительно ради того, чтобы вы не свернули себе шею!» В конюшню он выползал смурной и сонный, и Рокэ сам чистил и седлал Баловника, исключительно затем, чтобы не смотреть, как Дик копошится, словно осенняя муха; но, оказавшись в седле, Окделл быстро просыпался и веселел, и к тому времени, как они проезжали озеро, был уже почти похож на человека. Оно и к лучшему: Баловник, закатная тварь, был совсем не та лошадь, на которой можно спать в седле.

* * *

"Все-таки он ужасно непредсказуемый!" — сказал себе Дикон, глядя вслед Алве. Они мирно ехали по лесной тропе, довольно широкой, как вдруг Алва остановил коня, спрыгнул наземь и с воплем "Малина!" нырнул в кусты у дороги. Будто велик у обочины бросил. Ну нельзя же так с лошадью! А впрочем, свирепый мориск явно был привычен к таким выходкам хозяина: он невозмутимо дернул головой, отпуская подлиннее повод, зацепленный за луку седла, и потянулся к мохнатым белым шапкам какой-то болотной травы, что росла у дороги.

— А вы чего ждете? — осведомился Рокэ из кустов. — Слезайте, тут на двоих хватит!

Вот еще не хватало! Последний раз Дик собирал ягоды в лесу, из-под ног, кажется, лет в семь. И то оттого, что нянька недоглядела. Матушка узнала, увела к себе и серьезно поговорила с ним. Не в первый раз напомнив, что Дикон не просто мальчишка, а будущий герцог. И ему не к лицу ползать на четвереньках, лопать чернику немытыми руками прямо с куста и ходить потом перемазанным, как поросенок. И все, как отрезало. Уж больно не хотелось выглядеть чумазым поросенком. С матушкиных слов это казалось таким позором!.. Но вот ведь, Рокэ тоже герцогский сын, а совершенно не стесняется! Да и малина — не черника, за нею даже наклоняться не придется...

Дикон нехотя спешился, аккуратно привязал Баловника к ближайшему дереву и принялся по одной неторопливо обирать ягоды с куста, нависающего над тропой. Ягоды были по большей части неспелые. Примерно в десятой Дику попался клоп. Про клопа ему объяснил Алва, услышав, как Дик отчаянно отплевывается. Сказал, что это сюрприз, и посоветовал скорее заесть хорошими ягодами.

— Спасибо, я уже наелся, — мрачно ответил Дикон. Рокэ недовольно фыркнул и наконец-то выбрался из груды поросшего малинником бурелома, на ходу закидывая в рот последнюю пригоршню ягод.

— Для меня эта ваша малина — экзотика, роскошь, — рассказывал он, усевшись в седле боком и свеся обе ноги с одной стороны, чтобы удобней было беседовать. — У нас ее в садах выращивают и продают по чуть-чуть, маленькими стаканчиками. Я когда в Торке очутился и впервые увидел лесную малину, поначалу думал, будто это сады какие-то заброшенные, чье-нибудь бывшее именье. А она сама по себе растет, можете такое представить? Все равно как у нас апельсины какие-нибудь!

— Апельсины сами растут? Даже не верится! — Дик мечтательно зажмурился.

— Да они несъедобные, дичка! — пренебрежительно махнул рукой Рокэ. — Даже на джем не годятся, слишком горькие. То ли дело малина! Помните: «О игры детские! О милые картины! Как обирали мы кусты лесной малины...»

— «Для острых шпаг своих срезали вы тростник...» — охотно подхватил Дик.

— «А золотой маис шел кукле на парик...»*

— А я думал, вы не любите Дидериха, — растерянно сказал Дик.

— Терпеть не могу! — кивнул Рокэ. — Но мы его ставили в Лаик, и я играл в этой пьесе.

— Главного героя?

— Ну разумеется! Как лучший фехтовальщик.

— Вас, должно быть, сильно гримировать пришлось, — задумчиво заметил Дикон. — Он ведь должен быть уродом...

— Вовсе нет! — возразил Рокэ. — Ну разве что самую малость.

— Но как же?..

— Достаточно как следует поверить, что ты урод, — наставительно сказал Рокэ, — и никто даже не заметит, что ты красивый.

Дик недоверчиво покачал головой.

— Я бы скорее подумал, что вы играли Армиду, возлюбленную героя, — сказал он. — У вас так хорошо получается...

«Играть девушек» он не договорил: постеснялся.

— Меня и пытались запихнуть в Армиды, — ухмыльнулся Рокэ, — но я уперся всеми четырьмя копытами! И отбрыкался. Армиду играл Манрик. Я ему читал «Письмо к рыжей эрэа».

И Рокэ, зажмурясь, заговорил нараспев:

— «Кудри ваши сияют золотом и медью, вобрав в себя самый дорогой из металлов и одновременно самый дешевый, как бы обнимая собою все сущее в мире, ничего не оставляя презренным и незамеченным. Само Солнце лишь подражает вашим волосам, глядясь на вас с небес, точно в зеркало. И думается мне, что когда, в предначертанный срок, в мир явится Создатель, волосы его будут рыжими, дабы в полной мере привлечь внимание к сиянию его мудрости и праведности. И в то же время ваши кудри напоминают и Закатное пламя, ибо всякий, узревший вас, еще при жизни чувствует себя сжигаемым страстью, подобно грешникам в Закате».

— А в пьесе этого не было! — растерянно сказал Дик.

— Не было, — кивнул Рокэ. — Но вы же знаете, что герой пьесы существовал на самом деле? Он правда был поэтом и писал вот такие письма. Это его. Когда я в первый раз это прочел на репетиции, Манрик полез в драку. Подумал, будто я издеваюсь. Но я, разумеется, вышел победителем! А потом я его уговорил.

— Как? — с интересом спросил Дикон. Задача выглядела практически невыполнимой.

— Я ему предложил сказать преподу словески, будто это он отыскал письма. И перевел с дриксен. Сказал, что тогда ему «отлично» по литературе гарантировано. Манрику всегда плохо давалась словеска...

— И что, — спросил Дик, — там в самом деле такие письма? «О, если б мы могли пересылать письмом все ласки нежные, все страстные лобзанья, объятия и пылкие желанья, что душу нам томят и сердце жгут огнем, — я их послал бы вам вот с этими строками, и вы мое письмо читали бы устами!»

— Ну, почти, — фыркнул Рокэ. — Во-первых, это было написано прозой...

— Ну, это понятно...

— А во-вторых, это письмо адресовано врагу, — продолжал Рокэ. — Точнее, человеку, который нашему поэту чем-то насолил. Чем именно — история умалчивает. Так что на самом деле там сказано: «Если бы пинки можно было доверить бумаге, мое письмо вы читали бы задницей!» Но такого Дидерих, конечно, не напишет...

Дик залился хохотом так, что чуть не сверзился с коня. Нервный Баловник шарахнулся было в сторону, но Рокэ осадил своего мориска и успел перехватить желтого за повод.

— А еще говорят, — задумчиво продолжал он, — будто дамами этот поэт интересовался лишь на словах, на самом же деле предпочитал любовь по-гайифски. Но я думаю, — добавил он, как бы не замечая скривившейся физиономии Дика, — судя по тому, что о нем известно, что гайифцем он не был. А просто предавался любви со всеми, с кем хотел. Жизнь слишком коротка, чтобы отказываться от радостей лишь потому, что у человека, видите ли, разъем не той формы! И вообще, нормальный был мужик, циничный, жизнь повидал, дерьма хлебнул большой-пребольшой ложкой… Думаю, мы бы с ним сошлись на почве нелюбви к Дидериху. Например, он бы сразу сказал, что тот, кто думает, будто сотню озверевших от голода мужиков можно утихомирить сентиментальными воспоминаниями о родине, никогда не был по-настоящему голоден. Особенно учитывая, что они с той родины сбежали без оглядки, чтобы никогда в жизни туда не возвращаться.

— Ну я не знаю, — застенчиво возразил Дикон. — Я, наверно, тоже никогда не был голоден по-настоящему… но, по-моему, человек вообще сложнее, чем кажется циникам. Можно, например, сбежать с родины без оглядки и потом всю жизнь по ней тосковать. И… и я думаю, что вот у вас бы получилось. Утихомирить. Ну, мне так кажется.

— Человек — он, конечно, штука сложная и многомерная, — задумчиво сказал Рокэ, — но, уверяю вас, когда ты по какой-либо причине опускаешься на уровень примитивных физиологических реакций, все заметно упрощается и уплощается. Когда воешь от боли, например, сложно думать о высоких материях.

— Это вы на личном опыте?..

— Да. Не спрашивайте.

— Хорошо, не буду. А можно спросить?

— Что с вами сделаешь… Ну?

— А вот когда вы выли от боли, вы были готовы на все? Вот прямо на все-на все-на все? Если вы понимаете, что я имею в виду…

— Еще бы вы сами понимали, что имеете в виду… — проворчал Рокэ. 

— Но вы-то меня поняли?

— Понял, понял… Нет, не на все. Но… как бы вам сказать, юноша… в том-то и дело, что на такое можно сподвигнуть только одного человека. Себя самого.

— Ну да, но… Ведь других людей можно же вдохновить на то, чтобы и они сподвигли себя сами, разве нет? Об этом, в сущности, и весь Дидерих, не только эта сцена?

Рокэ усмехнулся, потряс головой. 

— Туше, юноша! Я бы нашел что возразить, но будем считать, что этот поединок вы выиграли.

Он подмигнул Дику, в мгновение ока перекинул ногу через луку и пустил мориска вскачь, крикнув: "Догоняйте!" Баловника, впрочем, уговаривать не пришлось: он увидел, что мориск удаляется, и без понуканий рванул карьером. Дик чудом усидел в седле.

Chapter Text

Изначальный план был — ехать купаться на озеро. Потому и седлаться не стали, и оделись как попало, в то, что быстрее снимать. Но не успели спуститься к воротам, как вдали раздались первые раскаты грома. А Баловник боялся грозы. Причем боялся хитрó: на территории конюшни так, умеренно, зато в полях — неудержимо. Стоило ему завидеть молнию и заслышать гром, он разворачивался и самой короткой дорогой несся в безопасное место — домой! Возьмет ли он с собой всадника — это уж как повезет. В общем, не та лошадь, с которой хочется оказаться полуголым в грозу на берегу горного озера. Рокэ, правда, ворчал, что это всего лишь вопрос контроля над лошадью, но Дик не был готов прямо сейчас выяснять, кто тут главнее, он или Баловник.

Поэтому коней поработали по-быстрому, на плацу, поставили в денники, а купаться пошли на пруд рядом с конюшней. Не успели как следует окунуться — тут-то и ливануло. Рокэ принялся было ерничать насчет того, как это логично: вылезать из воды, чтобы не промокнуть, — но Дик ткнул пальцем в нависающую над прудиком старую иву, выжженную изнутри молнией, и сказал, что своими глазами видел, как это случилось, и на ее месте быть не хочет. Они выскочили на берег, похватали вещи, босиком добежали до конюшни, по приставленной снаружи лестнице взлетели на сеновал и плюхнулись на расстеленную поверх сена старую попону — обсыхать. Поначалу хихикали и пихались, как мальчишки, но постепенно притихли и растянулись во весь рост, разглядывая ласточкины гнезда в стропилах и слушая шум дождя по крыше.

Что может быть уютней, чем дождь на чердаке? Рокэ прижмурил глаза и даже немного задремал, а когда очнулся и приоткрыл веки, обнаружил, что Дикон приподнялся на локте и пристально его разглядывает. Застигнутый врасплох, он смутился и отвел глаза. А Рокэ закинул руки за голову и беззастенчиво потянулся, выгнувшись луком, как кошка.

— Что, юноша, увидели что-нибудь новое? — поддел он.

— Ага. Мне почему-то казалось, что вы смуглый, а вы белый такой... Белее меня. Вот, смотрите!

Дик положил рядом с его рукой свою — могучую длань юного богатыря, поросшую еле заметными золотистыми волосками. Рука Дика и в самом деле была темнее — особенно там, где заканчиваются рукава футболки. Рокэ, не удержавшись, погладил сразу обе руки: свою и его. Юноша покраснел, но руки, между прочим, не отнял.

— Ну еще бы! — сварливо заметил Рокэ, нарушая очарование момента. — Пока вы тут на каникулах лошадей гоняете, я торчу в душной конторе, трачу впустую драгоценные летние деньки.

— Прямо сейчас вы торчите не в конторе, а на душном сеновале, — резонно возразил Дик.

— Ну и да, — согласился Рокэ, прислоняясь плечом к незагорелому плечу Дика — просто сравнить, а что такого? — кожа у меня действительно белая. Это у нас семейное. Старинный знатный род, редкая мутация, все такое.

— И худой вы очень, — продолжал Ричард. — Как сказала бы моя нянька — «в чем душа держится». Даже не поверишь, что такой сильный...

— Это называется «астеническое телосложение», — наставительно сказал Рокэ. — Не всем же быть кабанами. А у вас, я так понимаю, до сих пор «здоровый» значит «толстый», а разжиреть значит «поправиться»? То-то меня ваши тетушки так и норовят накормить... Так вы им передайте, что не в коня корм. Не поправлюсь.

Он еще раз потянулся и перевернулся на живот. Сквозь попону торчали и кололись сухие травинки, пахло конем и сеном: славные, привычные, утешительные запахи.

Минуту спустя до плеча осторожно дотронулись:

— Можно?

— Нужно. — Рокэ слегка повел лопатками. — Разомните плечи, что ли. Умеете?

И блаженно расслабился, отдаваясь сильным, но бережным рукам.

— А это что? — рука Окделла скользнула вдоль бугра старого шрама. Ричард изучал его тело на ощупь, как слепой, открывая для себя мельчайшие выступы, ложбинки и впадинки, невидимые глазу. Рану в свое время зашили на совесть («Аккуратней давай, красивый парень, жалко все-таки...» — в самом деле он это слышал сквозь наркоз, или потом рассказали, или вообще придумал?), и заросло как на собаке, но под кожей прощупывалось до сих пор.

— А, это... в аварию попал... — лениво ответил Рокэ, не открывая глаз. Он любил, чтобы его касались, гладили, трогали, ничего особенного не имея в виду. Не кто попало, разумеется, а отдельные избранные. Ричарду можно.

— Расскажете? — Ричард проследил пальцами продолговатый бугорок, безошибочно нащупал соседний.

— Ну... почему бы и нет? Смешная, на самом деле, история.

Хотя он ее, разумеется, никогда и никому не рассказывал. Если сейчас рассказать, то получится, что он это все наконец отпустил. История окончена, страница перевернута, можно начать с чистого листа. Ну что, Росио? Слабó?

— Я тогда был чуть постарше вас... а хотя нет, намного старше, двадцать три года мне было. И, конечно, девственником я не был, но по-настоящему, всерьез, не влюблялся ни разу. А тут встретил девицу одну — и пропал. Я, видите ли, вбил себе в голову, будто я на ком попало жениться не могу. Это пусть другие на обычных девушках женятся, ищут себе подходящих невест и все прочее. А я же такой особенный, у меня все должно быть не как у всех, и жениться мне следует не больше не меньше, как на новой святой Октавии. Ну вот, а тут как раз и Октавия подходящая нашлась. Как я определил, что это Октавия? По экстерьеру, разумеется. Как эрэа себе лошадку выбирают. У нее такие глазки, у нее такой носик... Глазки были да, красивые. И носик ничего такой. А в остальном... ну, не Октавия. На самом деле, положа руку на сердце, обычная была девица. Умненькая, дальновидная, соблюдающая свои интересы. Кандидат в спутники жизни у нее уже имелся и вполне ее устраивал, но если есть еще один, которого можно использовать с умом, то почему бы и нет? А я этого не понимал. Просто ничего не замечал, не видел в упор. Ну, дурак был, что уж.

— А потом? — спросил Дик, когда пауза слишком затянулась.

— Ну, а потом в один прекрасный день эрэа решила, что уже получила с меня все, что могла... или я сделался как-то слишком неудобен... не знаю. Она взяла и поговорила со мной начистоту. А чтобы я уж наверняка отвязался, вдобавок еще пробежалась по всем уязвимым местам и во все целенаправленно потыкала иголочкой. Дескать, не делай драму на ровном месте, не ты первый, не ты последний... И не думай, будто ты такой уж подарок и любая женщина счастлива тебя заполучить... Ерунда, по большому счету, но я расстроился. Хотя, конечно, она была по-своему права, а я был идиот. И в том, что я в свои двадцать три года по-прежнему верил в подростковые фантазии, она уж точно была не виновата.

Короче, я вышел, сел за руль и поехал. Имейте в виду на будущее, юноша: никогда не водите машину в таком состоянии. Лучше уж после бутылки касеры, чем вот так. Я сел и погнал. Не помню, о чем я думал — о чем-то думал, наверное... Вы не поверите: я даже не помню, хотел я нарочно убиться или нет. Очнулся я где-то на горном серпантине... ну, у вас тоже горы, представляете, о чем речь. Вылетел из-за поворота и очутился лоб в лоб с легковушкой. Бергер-мини, красненький такой, за рулем мужик лысый, в очках, рядом тетка и двое ребят на заднем сиденье. Вот это я хорошо запомнил, да. Глаза закрою — и как стоп-кадр в кино. Мужик, тетка и двое ребят. Они даже испугаться не успели. Я вывернул руль и вылетел за парапет, а они дальше поехали. Потом притормозили, конечно, вызвали скорую, полицию...

— А вы?

— А я разбился и умер. Шучу. А я вылетел за парапет и закувыркался вниз. И все, знаешь, так медленно-медленно, я каждое движение видел во всех подробностях. Удар... машина набок... сбоку стойка прогнулась... перекувырнулась через крышу... смялась... падает дальше... А потом ее снова подбросило, и я вижу, что уже все. Вон там край пропасти, внизу река шумит, и, в общем, после падения с такой высоты не выживал никто. И я так особенно даже не волнуюсь, просто смотрю вперед и запоминаю... интересно же... Ни кошки не интересно, на самом деле, как-то скучно даже. И вот тут стало интересно. Имей в виду, этого я никому не рассказывал. И тебе не рассказывал, если вздумаешь болтать, ничего такого не было, ты все придумал.

— Угу, понятно, — кивнул Дикон.

— Умница, мальчик, понятливый. Так вот: лечу я к краю пропасти, неторопливо так, как в кино иногда показывают неспешно пролетающую пулю. И тут подходит к машине мужик. Точь-в-точь как Леворукого описывают: высокий, зеленоглазый, волосы золотые... Подошел и машину эту остановил. Просто рукой взял и удержал на краю пропасти, вот как я тогда Баловника твоего удержал. Головой покачал и ушел. Ну, или исчез. Я не видел уже: для меня снова время пошло как обычно. И стало больно. Довольно сильно больно, я сознание потерял.

В общем, в сухом остатке: я гнал как сумасшедший, не справился с управлением, вылетел с серпантина, машина чудом застряла на краю пропасти. Потом долго лечился, полгода лежал, еще полгода корсет носил... но в целом легко отделался. Это то, что все знают. Допрыгался Росио Алва, и все дела.

— А про вашу эрэа?

— А про нее никто не знает. Ну то есть все знали, что я за ней ухаживал, это довольно шумно было... а потом она вышла замуж за другого, пока я по больницам валялся. Некрасиво, но ничего страшного, бывает. А почему я гнал как бешеный... ну, мало ли, может, пьян был. Пил-то я всегда крепко, а что пьяным я не гонял никогда... все когда-нибудь бывает в первый раз.

— А теперь с ней что?

Рокэ пожал плечами.

— Да ничего особенного. Муж, дети, карьера... Вот недавно она мне звонила, я ее младшенького в клинику на обследование устроил.

— Звонила, вам?!

— Ну да, а что? Понимаешь... — Алва сел, вытянул из сена пучок травинок и принялся плести что-то непонятное, — я так устроен, что если я кого-нибудь присвоил, то это уж навсегда. Что там человек ни делай, а все равно он мой. Ничего не могу с этим поделать. Да ты не о том вообще думаешь. Девица-то хрен с ней, мало ли на свете девиц. А вот Леворукий... Как думаешь, померещился он мне на фоне черепно-мозговой травмы или и впрямь было?

Дикон пожал плечами.

— Не знаю, вам виднее. Я в Леворукого не очень-то верю, знаете ли.

— Как же так? Ты ж эсператист, тебе положено!

— Я эсператист, — кивнул Дик. — Мне положено верить в грядущее пришествие Создателя. Я и верю. А Леворукий — это так... сказки для больших. В Эсператии про него ничего такого не сказано, это все потом понавыдумывали, чтобы людей запугивать... ну, или чтобы интереснее было, кто его знает. Вы еще скажите — верю ли я в то, что кошки ему служат!

Он рассмеялся — и Алва тоже рассмеялся в ответ. Дождь стихал, но не переставал — ровная барабанная дробь по шиферу сменилась негромким шуршаньем, и где-то шумела вода, падающая из желоба в бочку. Гром глухо ворчал, уползая на север, за горы.

— А вот про то, что если вы кого-то присвоили, то уже навсегда — вы это серьезно? — спросил Дикон. Травяная веревочка в руках у Рокэ росла и росла, сама собою загибаясь в нечто вроде браслета.

— В принципе, да, а почему вы спрашиваете?

— А... а... а я?

— А что вы?

— А почему тогда вы меня... не присвоили?

Веревочка полетела куда-то в угол, Рокэ снова растянулся на попоне и посмотрел Дику в глаза, снизу вверх.

— Вы уверены, что хотите это знать?

— Да.

Рокэ вдохнул, выдохнул — и принялся рассказывать. Про надорскую металлургию и кэналлийское машиностроение. Про политические расклады и международную напряженность. Про планы соберано и почему его младший сын внезапно очутился представителем Кэналлоа в Надоре.

Дик выслушал все это молча, потом спросил:

— А почему вы мне это сразу не рассказали?

— Интересно, как вы себе это представляете? Знаете, юноша, нам очень нужен ваш чугуний и алюминий, поэтому мой папочка решил подложить меня вам в постель?

— Ага, конечно, а лучше было рассказывать про любовь с лапками!

— Ну, я надеялся, что вы все поймете правильно и отвернетесь от меня раз и навсегда. Любой нормальный человек отвернулся бы. Тем более, между нами ничего и не было.

— Было, — твердо сказал Дик.

— Один лишь поцелуй? Не смешите меня. Не настолько же вы персонаж Дидериха.

— Один лишь поцелуй — и... Знаете, я вас сразу заметил. Еще тогда, во время кадрили. Серьезно. Я вас увидел — и сразу понял... Нет, я не понял, кто вы такой, и что вы мужчина, и... Я просто понял, что это мне. Именно вы. Вы так смотрели...

— Глазки и носик! — насмешливо заметил Рокэ.

— Ну да, глазки и носик. А что такого? Вам, значит, можно, а мне нельзя?!

— Вы же знаете, чем это для меня кончилось. Хотите повторить?

— А вы? Вы готовы это повторить — уже с другой стороны? «Не делай драму на ровном месте, не ты первый — не ты последний»?

Рокэ медленно, молча протянул руку — и неожиданно опрокинул Дикона на себя. И сказал:

— Ну, юноша, вы сами напросились.

* * *

— Тебе не тяжело?

— Не тяжело. Я крепче, чем выгляжу. И я люблю, когда на мне лежит тяжелое и горячее. А тебе не жестко? Кости не упираются в нежные места?

— Жестковато, но я перетерплю.

Дик приподнялся на локтях и завозился, устраиваясь поудобнее. Где-то в сене зазвонил телефон Алвы.

— Ну кому я там еще понадобился? — недовольно проворчал Рокэ.

— Карлосу какому-то, — доложил Дикон, вытянув шею и заглянув в экран. — Вообще тебе шестой раз уже звонят.

— Да? Ничего не помню... Дай сюда, а? Это мой братец, я его знаю, он не уймется. Лучше я его сразу пошлю... с гор в долину. Ола, Карлос! Чего тебе? Мурильо меня ищет? А ему что? Не знаешь, но что-то срочное? Рабочий день еще не кончился? А у меня выходной! Все равно? Нет, я не могу встать. Потому что. У меня производственная травма. Меня кабаном придавило. Каким-каким, диким!

Дикон хотел было возмущенно фыркнуть, но вместо этого нечаянно хрюкнул — и вскочил, отпихнув Алву. У того соскочила рука, включилась громкая связь, и на весь чердак раздался ехидный голос Карлоса:

— Не валяй дурака, птенчик! Я скажу рэю Мурильо, что ты сейчас вне зоны доступа, но через пятнадцать минут перезвонишь. Четверти часа тебе хватит, чтобы выбраться из-под кабана? Поцелуй там хорошенько своего дикого вепря и пожелай ему много-много терпения. Теперь ты — его проблема!

Алва рявкнул нечто нечленораздельное и разорвал связь. Дик смотрел на него так, что если бы взглядом можно было поджигать, сеновал бы уже загорелся.

— Ты... вы... ты ему все про меня разболтал?!

— Не говорил ни слова. Могу поклясться чем хотите.

— А откуда тогда?..

— Он сам все вычислил. Он у нас в семье самый умный и проницательный. Весь в папочку.

Дик поднялся на ноги — на рыхлом сене это само по себе было непросто, — и, пошатываясь, принялся обирать с себя налипшие соломинки.

— Если вас это утешит, он никому не проболтается. Все свои открытия он обычно оставляет при себе.

— Еще не знаю, утешит или нет, — буркнул Дик.

— И если что, он обещал нам еще пятнадцать минут. Уже четырнадцать. Вы уверены, что не хотите воспользоваться?

— А почему мы до сих пор на вы?

— Потому что ты до сих пор не решил, как ты хочешь, на ты или на вы. Иди сюда, наконец!

И Дик с высоты собственного роста рухнул обратно в душистое сено.

Chapter Text

— Вы долго-долго шли подземным коридором. Стены и потолки выглядели так, словно этот коридор строили не люди, а проложил какой-то гигантский подземный червь. Гладкие, отесанные, вроде бы прямые, но при этом постоянно изгибающиеся, так что дальнего конца не видно...

— На метро похоже!

— Ну Рокэ, ну не вредничай!

— Нет, я серьезно. Вдруг это на самом деле заброшенный тоннель метро, а?

— Перестань, а то как стукну!.. И вот тоннель внезапно обрывается, и вы оказываетесь в просторном зале. И почти весь этот зал заполняет гигантская бесформенная туша! Поначалу вы даже не поняли, что оно живое, но тут туша распахивает огромные лиловые глаза!

— Я натягиваю свой лук и...

— Так, Ричард, а ну, стоять! А что, если я попробую с ней поговорить?

— Поговорить? — недоверчиво переспросила Дейдри. — Ну... кидай кубик.

Рокэ бросил кости.

— Восемна-адцать! — восхищенно протянула Эдит.

Он только молча кивнул. Рокэ еще раньше заметил, что почти все его попытки завязать разговор в этой игре неизменно оказываются успешными.

— Ну-у... — Дейдри заглянула в какие-то свои листочки. — Говори!

— Прошу прощения у достойнейшего, — начал Рокэ (если понятия не имеешь, кто перед тобой, как к нему обращаться и разумное ли оно вообще, гоганский стиль как нельзя более кстати!), — нам очень неловко вас тревожить, но мы хотели бы пройти через этот зал.

— Туша ничего не отвечает, просто молча раздается в стороны и вверх. Под нею открывается проход...

— Мы идем дальше.

— Дальше перед вами открываются все новые коридоры, на стенах блестят то ли капельки воды, то ли мельчайшие кристаллы... Кстати, между прочим, ты чуть ли не единственный, кто попробовал с этой тушей заговорить. Все либо кидаются рубить-колоть, либо убегают. Я вообще не знала, что ее можно пройти...

— Ну, попробовать-то можно, — пожал плечами Рокэ. — Убить я всегда успею...

***

С сестрицами Дика Рокэ себя чувствовал как рыба в воде — совершенно так же, как со своими многочисленными племянниками и племянницами, возрастом от нуля до чуть постарше самого Рокэ. Тут можно было непринужденно болтать, валять дурака, язвить и насмешничать, не опасаясь последствий, получать в ответ заслуженные оплеухи и тумаки, отвешенные нежной, но безжалостной ручкой, говорить по душам, выслушивать невинные детские секреты и страшные девичьи тайны (два в одном). Когда он приехал, девочки были в разгоне: две младшие уезжали со школьной экскурсией в Олларию, старшая, Айрис, только что закончившая школу, волонтерила где-то в сельской местности. Потом их распихали по летним лагерям. Но вот наконец младшие Окделлы собрались в полном составе, и в замке сделалось весело — куда веселей, чем можно было представить, общаясь с Диком наедине.

— Дикон у нас, считай, искупительная жертва, — объясняла Рокэ Айрис, сидя на каменной балюстраде и бесстрашно болтая ногами над пропастью. — Мужчина, наследник, надежда семьи... в общем, отдувается за всех. Особенно, конечно, с тех пор, как папа умер. На нас матушка и вполовину так не наседает. Поначалу-то было еще ничего, а потом его после девятого класса загнали в Лаик... ну и все. И дома ему жизни никакой, только и слышишь: Дик, ты должен-должен-должен... Еще родиться не успел, а уже всем задолжал. Так жалко его! А он вроде как так и надо. Ну ладно, что ж... Я бы вот с собой так обращаться ни за что не позволила.

— Да, я уж заметил, — кивнул Рокэ, сидя на балюстраде рядом с ней. Семейные воспитательные беседы в Надорском замке проводились за плотно затворенными дверьми, но все равно слышно было на весь замок. И судя по тому, как неловко ежился Дик, это у них не просто манера общения такая (а то по беседам марикьярской родни тоже можно подумать, будто они вот-вот друг друга поубивают, а прислушаешься — всего-навсего обсуждают меню сегодняшнего ужина). Похоже, юная Айрис выросла достойной противницей своей суровой маменьке. Две младшие сестрицы, погодки — Рокэ то и дело путал, кто из них старше, кто младше, — были потише, в любой непонятной ситуации прятались за Айрис и бесоебили втихомолку, зато уж бесоебили так, что и сам Рокэ в их возрасте так не отжигал. Одна история с дохлой кошкой чего стоит... В целом же народу собралось довольно много: кроме Дика, Рокэ и девочек, было там, как водится, еще несколько детей замковой прислуги. Один парнишка, Бен, худенький, чернявый и смугловатый, как кэналлиец, явно страдал по Дейдри, тихо и молча, но заметно. Дейдри совершенно ничего не замечала. А может, и замечала: женщины существа загадочные.

Первые несколько недель развлекались на улице, пользуясь хорошей погодой. Ходили в лес, устраивать пикники, купались, строили плот на пруду, а потом, после успешных испытаний — второй, побольше, на озере; извели на этот плот все замковые запасы пустых пластиковых бутылок, домоправитель, пузатый Нед, страшно потом ругался, когда обнаружилось, что ни одной не осталось, так что Рокэ мужественно взял всю вину на себя, логично рассудив, что его-то особо ругать не станут (и не стали). Хотя вообще-то он в этом почти и не участвовал: он был занят на службе, а приезжал только вечером, и по большей части проводил время все-таки с Диком. Но сама идея связать плот из пустых бутылок вместо того, чтобы где-то разыскивать бревна и доски в нужном количестве, была его.

Управившись с плотом, взялись за домик на дереве. Айрис объяснила, что домик они строят третий год подряд. Эдит вычитала про это в какой-то книжке, одной из тех фантастических историй для детей, где все друг друга любят, крепко дружат и никогда не ссорятся, и родители всегда на стороне детей и во всем им помогают (Эдит обожала такие книжки; Айрис их терпеть не могла: в основном потому, что Эдит после них принималась ныть «а почему у нас не так», хамила маме и вообще становилась совершенно невыносима). И ей прямо загорелось построить такой домик. Дейдри ее поддержала, Дик повелся... в общем, они сколотили какой-то сарайчик в ветвях старого вяза. Сарайчик вышел скрипучий, но прочный, девчонки его обжили и заселили своими куклами, безделушками, секретиками и вышитыми салфеточками. Все было хорошо, но потом пришла осень, листья облетели, и сарайчик остался торчать на виду, как старое воронье гнездо. Герцогиня увидела, возмутилась такому безобразию и приказала домик немедленно разобрать. На следующий год они построили в парке новый, подальше от замка. Но осенью матушка его все равно углядела и велела сломать и его тоже. Так что построить новый домик и так, чтобы его не снесли — это был уже вопрос принципа.

В этом году Дейдри и Эдит подыскали идеальное место. На выступе скалы чуть пониже основной территории замка рос могучий кряжистый дуб, посаженный еще в прошлом Круге. Из замка это место не просматривалось — девчонки нарочно проверили, Дейдри даже на чердак лазила и на крайнюю башню. И осенью и зимой туда никто особо не ходил: этот утес продувался всеми ветрами, и гулять там было удовольствие маленькое. Так что можно было рассчитывать, что их домика никто не заметит.

Постройкой занимались в основном Дик, Айрис, Бен и Филип. Филип был сыном замкового плотника, так что он и инструмент приносил, и материалы добывал, и распоряжался строителями. Крепкий, плотненький, сам как молодой дубок, русоволосый пацан лет тринадцати был так похож на Дика, что Рокэ поневоле задумался, не гульнул ли покойный герцог на стороне. Но когда он мимоходом упомянул об этом Дику, тот только фыркнул и сказал, что у них в Надоре половина населения так выглядит.

Рокэ посмотрел, как идет строительство, пришел к выводу, что он там будет только под ногами путаться, и решил осуществлять общее руководство. Во всяком деле, как объяснил он ребятам, нужен человек, который сам ничего не делает, зато всеми командует. Без него работа не пойдет. В рамках общего руководства Рокэ с Дейдри, Эдит и крохотной конопатой Нелли, чьей-то внучкой, удобно расположились на огромных качелях, подвешенных на нижнем суку старого дуба так, что казалось, будто они на самом краю обрыва. На самом деле нет, качели висели над землей, разве что очень уж сильно раскачаешься. Они сидели, глазели на то, как ребята наверху пилят, сверлят, прилаживают и приколачивают, комментировали, критиковали и давали советы. Девчонок можно было просто игнорировать, и строители от них отмахивались, как от комаров, но когда критиковать принимался Рокэ... Он это называл «непредвзятый взгляд на вещи». Дик с Айрис называли это «гнусные издевательства». А Бен как-то раз чуть не навернулся с дерева, всего лишь оттого, что Рокэ невинно пошутил в его адрес. Единственный способ его заткнуть был метко запустить какой-нибудь чуркой. Но чурками кидаться перестали после того, как Нелл один раз померещилось, будто палка летит в нее, она попыталась увернуться и сверзилась с качелей. Точнее, почти сверзилась. Рокэ ее поймал. Дик едва не поседел: ему показалось, что девчонка вот-вот улетит под откос. Он устроил Рокэ страшную головомойку. Тот его выслушал с легким недоумением, а потом только и спросил: «Дик, ты чего? Не могла она упасть, я же был рядом. Разве я мог допустить, чтобы с ней что-то случилось?»

Долго ли, коротко ли, домик был благополучно достроен. Филип, правда, недовольно цокал языком, говорил, что надо бы окна застеклить, наличники сделать красивые и кровлю переложить по-людски, но остальным казалось, что домик и так превосходный. Младшее поколение немедленно угнездилось там со своими играми. А старшие смогли, наконец, спокойно ездить в лес и купаться в озере без сопровождения кучи малолетних хвостов.

Но потом начались дожди, выяснилось, что кровля у домика и впрямь оставляет желать лучшего, и вся компания поневоле переселилась под крышу.

Долго искали, чем себя занять, но в конце концов сели играть в «Лабиринт Гальтары». У них в Кэналлоа в такое не играли (не приветствовалось почему-то), но Рокэ, конечно, примерно знал, в чем смысл, и пару раз даже играл — с приятелями в Олларии, по пьяни. Ему не понравилось. С одной стороны, было как-то нудно, все непрерывно спорили и бранились, и так никуда толком и не дошли; а с другой — преследовало какое-то неуютное ощущение, непонятно с чего: будто бы подошел и заглянул в яму, самую обычную яму, а там провал, и дна не видать, и тянет какой-то гнилью.

Но тут было куда веселее. Водила Дейдри, и Рокэ впервые понял, как много зависит от мастера. Казалось бы, смотри себе в книжечку да зачитывай, что дальше, ан нет. Дейдри как будто сама жила в этом воображаемом, игрушечном мире, и не только жила, а имела власть уводить за собой остальных. Она говорила, зачитывала наивный, корявенький текст — и сырые каменные стены вставали вокруг, и смыкались над головой черные своды Лабиринта, и страшно было обернуться — и обнаружить, как чьи-то глаза пялятся на тебя из темноты, истекая горючими лиловыми слезами. Рокэ время от времени нарочно шутил и паясничал, отчаянно рискуя получить по лбу книжкой — лишь бы сотворенный Дейдри мир не становился слишком уж всамделишным.

Долго обсуждали, кто кем будет. Ричард понятно, что «рыцарем»: могучий, отважный, без страха и упрека... «извилина одна, и ту оставил шлем», не удержался Рокэ. Сестры немедленно вступились за честь брата и насели на Рокэ втроем, пока он не завопил, что был неправ, ничего такого в виду не имел и берет свои слова обратно. Айрис всегда ходила волшебником. Эдит — целительницей. Чернявый Бен вызвался быть «эорием», с возможностью взывать к своей стихии. Рокэ лениво полистал руководство с правилами — и неожиданно для себя решил, что будет «взломщиком». Никаких тебе особых способностей — ни воинских, ни магических, ни даже целительских, — всего лишь умение просочиться в любую дырку, открыть любую дверь и заболтать любого встречного (а это он и так умеет!)

Игра шла уже третий час. За окнами стемнело, пару раз громыхнуло, полил дождь, потом распогодилось, выглянули звезды — игроки ничего не замечали. Они углублялись все дальше в сплетения Лабиринта. Поединки с Изначальными Тварями сменялись обманчивыми видениями, минут десять они тупо бродили по кругу в каком-то «хрустальном чертоге», не находя выхода, пока Ричард, разозлившись, не пнул зеркальную стенку ногой — и за разлетевшимися в осколки зеркалами обнаружился проход. Ребята были увлечены, а Рокэ отчасти начало надоедать, отчасти он нарочно старался не увлекаться. Да, это было весело и интересно — и все же откуда-то по-прежнему тянуло гнилым душком.

Его спутники в очередной раз заспорили, какой из четырех проходов выбрать (дело осложнялось тем, что никто не помнил, из которого они вышли), а Рокэ незаметно стянул у Дейдри отложенную стопку ненужных пока карточек и принялся их перебирать. На него смотрели монстры: Дракон, Бесформенная Туша, Многоокая, Грифон, Говорящее Древо... Рука дрогнула, карточки разлетелись.

— Ну Рокэ! — раздраженно воскликнула Дейдри. — Ну что ты опять!

Он смиренно извинился, полез под стол собирать карточки. Потом положил на стол перед Дейдри ту, которая осталась у него в руке.

— Стоп-игра. Слушай, а кто это?

— Ну ты что, читать не умеешь? Вот же, на обороте написано: «Ринальди Ракан, младший брат анакса Эридани, по ложному обвинению отправлен в Лабиринт, где и сгинул — но, по легенде, он так до сих пор и бродит в безвременных подземельях Лабиринта...»

— А чего? — сунулся под руку Дик. Рокэ молча показал ему карточку. — А... А-а!

Дик вопросительно посмотрел на него. Рокэ молча кивнул. С карточки смотрел его Леворукий.

Конечно, все имеет простое, разумное объяснение. Например, тогда, по пьяни, Рокэ тоже вот так сидел, от нечего делать листал карточки. Образ Ринальди запечатлелся в памяти, и в критической ситуации... Да, конечно. Вот только в «Лабиринт» Рокэ играл уже после того, как попал в аварию и вышел из больницы. И карточки с Ринальди он никогда раньше не видел.

Теоретически они искали какой-то клад: несметные сокровища, магические артефакты, в общем, все то, за чем люди обычно лазят в таинственные подземелья. Но практически они уже четыре с лишним часа просто шли и шли, куда глаза глядят. Выйдя из очередной обманки — они попали в Кабитэлу времен Бездомного Короля и минут сорок убили впустую, пытаясь изменить ход истории (разумеется, по настоянию Ричарда, а могли бы просто пройти насквозь, ни во что не вмешиваясь), — путешественники очутились в круглом зале под уходящими ввысь сводами. В центре зала стояло нечто вроде алтаря, на алтаре пылал огонь.

— Ого, какая штука! — сказала Дейдри, ненадолго выйдя из роли. — При мне сюда еще ни разу не доходили...

На самом деле, ничего особенно интересного в зале не было. Ну, алтарь. Ну, огонь. Негасимый, ну и подумаешь — в Лабиринте и не такое бывает. «Может, у них там газ подведен», — заметил циничный Рокэ, заслужив очередной тычок в бок от Эдит.

— Я подошел поближе, обхожу алтарь кругом, — сообщил он, просто чтобы не молчать. — Наклонился поближе к огню...

— Стоп-стоп-стоп, там для тебя типа как личный квест! Взломщик же, да? Вот, это тебе! «Пламя взметнулось, ударило в лицо. Ты попытался отшатнуться, но понял, что не можешь. Впрочем, пламя не обжигает тебя. Из раскаленной глубины проступают буквы: «Слушай, внимай, запоминай. Ты есть истинный Ракан, в твоей крови — спасение мира. Ты еще вернешься сюда, когда настанет час Великого Излома».

— А дальше?

— Дальше все. Пламя отпустило тебя, ты отступил от алтаря.

— Бред какой-то, — сказал Рокэ. — Так, слушайте, время час ночи, а я сегодня встал в четыре. С вами тут очень весело и здорово, но завтра мне предстоит целый день сидеть на работе и читать переписку с Гаунау. Если я засну и упаду под стол, рэй Мурильо меня не поймет. Давайте на этом закончим и доиграем в другой раз, идет?

Chapter Text

Алва вскрикивал и стонал от каждого толчка. Он предупреждал, что так и будет — «Я довольно громкий в постели, не пугайся; когда я отдаюсь любви, я мало что соображаю». Зато Дик, неожиданно для себя самого, сознавал все происходящее остро и отчетливо, словно бы за двоих. И собственное жгучее, огненное возбуждение, и Рокэ — Росио — под собой, с его тонкими, словно бы птичьими, косточками, и сильные, точеные ноги, заброшенные ему на плечи, и лицо Росио со страдальчески заломленными бровями, закушенной губой — Дикон подумал бы, что ему плохо, если бы Рокэ время от времени не повторял: «Ах! Еще! Еще, сильнее!» Черные волосы, разметавшиеся по подушке, этот сложный, неповторимый запах Рокэ, и протяжный стон, с которым он кончил... и громкий, назойливый, уверенный стук в дверь.

— Герцог Окделл, откройте! Откройте немедленно! Откройте, не то я велю выломать замок!

Дик содрогнулся в сладкой судороге, на несколько мгновений замер, переживая экстаз. Стук не прекращался, и он неимоверным усилием воли заставил себя очнуться.

— Матушка, я... я не могу открыть! Я не один!

— Откройте, я сказала!

— Нт... нрв... — неразборчиво проговорил Росио.

— Что?

— Не открывай, — повторил Рокэ, начиная приходить в себя и вспоминать, где он, кто он и что он. — Не станет она дверь выламывать.

— Ты ее не знаешь...

Дик встал, поспешно кутаясь в простыню, подошел к двери и повернул ключ в замке — исключительно затем, чтобы объясниться. Может, он хотел выйти за дверь и спокойно поговорить наедине... Леворукий его знает, что он хотел. В любом случае, стоило щелкнуть замку, дверь распахнулась так стремительно и неотвратимо, словно ее битюг лягнул, а не толкнула знатная эрэа. И в спальню вломилась вдовствующая герцогиня Окделл.

Дик примерно представлял, на что способна матушка, но и то его застигло врасплох. А уж Рокэ-то и подавно был удивлен и раздосадован. Он даже не подозревал, как далеко может зайти благородная эрэа, обороняющая честь семьи. Торговка из рыбных рядов некоторые вещи говорить все-таки постесняется или хотя бы побоится, порядочная дама во всеоружии собственной праведности не остановится ни перед чем.

Поначалу он лежал молча и слушал. Но когда герцогиня дошла до «Я ждала от вас семьи и внуков, а вы... вы выросли гайифцем! И было бы с кем! С проституткой, которая спала с половиной Талига!», это его почему-то задело.

— А вам, никак, обидно, что вы оказались в другой половине? — лениво протянул Рокэ, встал и начал разыскивать свои вещи. Да, прямо так, пусть любуется его голой жопой и всем, чем природа одарила. В конце концов, если она не стесняется, почему он должен?

— И я пригрела эту тварь у себя в доме! — захлебнулась возмущением герцогиня. — Позволяла ему общаться со своими дочерьми!..

Так, судя по всему, вот эта растерзанная тряпочка и есть его трусы. Видимо, когда дошло до трусов, им с Диконом было уже не до церемоний... Ладно, к кошкам трусы, обойдемся без трусов. Великие предки трусов не носили, и мы не будем.

— Вы совратили подростка!* — гремела эрэа. — Я на вас в суд подам! Ричард порядочный юноша из приличной семьи, по своей воле он бы никогда не связался с такой блядью...

Рокэ подобрал брюки, натянул их, медленно, аккуратно застегнул молнию. Не хватало еще сгоряча прищемить себе кое-что. То-то смеху будет!

— Если вам, эрэа, угодно было получить потомство от своего производителя, — сказал он, надевая футболку, — вам стоило пораньше озаботиться случкой.

Надел ботинки на босу ногу — сделаем вид, что так и было, не шарить же по углам в поисках носков! — подхватил куртку и вышел. Краем глаза он заметил, что Дикон стоит весь белый, белее своей простыни. И пусть его! Если парень к восемнадцати годам не умеет постоять за себя и возразить мамаше — так и поделом дураку.

И только в коридоре Рокэ обнаружил, что натянул футболку задом наперед. Картинка очутилась на спине, а поперек груди наискосок, точно портупея, красовалось размашистое: «ЭТО НЕ ВАМ!» Ну и подумаешь. Не переодеваться же теперь.

* * *

Следующие несколько дней миновали как в тумане. В мерзком, сыром, душном болотном тумане. Рокэ не взялся бы даже сказать, «несколько» — это сколько, не взглянув на календарь. Он что-то делал, как-то жил, выполнял даже какие-то служебные обязанности, но все это машинально, не приходя в сознание. Вдобавок еще и солнечная летняя погода сменилась дождями — ровными, унылыми, бесконечными северными дождями, от которых каждый новый день был похож на предыдущий как две капли воды. Рокэ по торкскому опыту знал, что дожди эти вполне могут идти до самого Осеннего Излома, и, не переставая, смениться холодными осенними ливнями. Это Надор, детка!

Дика он не видел. Мирабеллу встречал пару раз на каких-то деловых мероприятиях. Сухо здоровался, получал такой же сухой ответ. Вражда враждой, а этикет этикетом. Неважно, как сильно вы друг друга ненавидите — в официальной обстановке вы будете безукоризненно вежливы. Мирабеллу Рокэ ненавидел до кровавой пелены перед глазами. Он подозревал, что это взаимно, но ему было плевать. Честно говоря, сейчас ему было плевать почти на все, кроме глухой, ватной пустоты, образовавшейся на месте Дика. Это было даже не больно.

Самое противное, что ему, несмотря ни на что, приходилось каждый день мотаться в замок. Эль Ниньо по-прежнему стоял там, а лошади все равно, что у тебя стряслось — ее надо работать. Или не все равно? Мориск все эти дни был подозрительно тих и покладист, прямо на себя не похож. Оно и к лучшему: Рокэ не был уверен, что сумел бы сейчас справиться с норовистой лошадью так, как надо, не повредив ни ей, ни себе. По уму стоило бы, конечно, переставить коня на другую конюшню — не притравили бы, часом, с Мирабеллы станется! — но сил не было не только на то, чтобы искать новое место для постоя, но и на то, чтобы поручить это Диего. Рокэ прекрасно понимал, как это выглядит со стороны — но ему было плевать и на это. Он приезжал в раннюю рань, когда весь замок еще спал, кроме конюхов, лошадей и поварихи, пекущей булочки к завтраку — со стороны кухонь тянуло рассветным ароматом свежих сконов, век бы их не видать. Рокэ втайне от себя ждал увидеть Дикона — но Дикон не выходил. Видимо, наконец-то отсыпался.

***

И вот после нескольких — скольких? — дней этой тошнотворной маеты как-то раз Рокэ сидел у себя в кабинете, механически проглядывая какие-то важные бумаги (рэй Мурильо, очевидно, не замечая, что происходит, решил свалить на него очередную порцию представительских обязанностей), когда на столе запиликал переговорник.

— Я зайду? — спросил рэй Мурильо. — Тут подошли кое-какие бумаги, подпись ваша нужна.

— Разумеется! Хотите, я сам приду? — сказал Рокэ, удивляясь, что его вообще спросили. Обычно бывший посланник приходил без предупреждения, дружески здороваясь с секретарем в приемной.

— Да нет, я лучше зайду. Я тут не один... идемте-идемте, ну как же без вас, — сказал Мурильо кому-то у себя в кабинете.

И зашел. «Кое-какие бумаги» оказались договоренностями о надорских поставках, толстенной папкой толщиной с Кубьерту, теми самыми, подписания которых папенька тщетно добивался как бы не со дня безвременной гибели герцога Эгмонта. По словам Мурильо, герцог Окделл сам позвонил ему, распорядился подготовить все документы и три недели — Леворукий, неужто уже три недели прошло?! — сидел вместе с ним, разбираясь, вчитываясь и внося необходимые поправки. Рокэ взвесил папку на руке — и невольно охнул. На то, чтобы просто подписать их во всех нужных местах, и то ушло не меньше четверти часа — сколько же потребовалось, чтобы вникнуть и разобраться?

Когда последняя страница была подписана и папка закрыта, рэй Мурильо сообщил, что теперь осталось только утвердить этот пакет документов на ближайшем заседании, но это уже чистая формальность, подхватил папку и исчез за дверью, будто так и надо. А Рокэ с Диконом впервые с того дня остались вдвоем.

— Ну вот, — сказал Дикон, глядя не на Рокэ, а куда-то ему через плечо, в окно, где, впрочем, не показывали ничего занятного, кроме причудливой сетки дождевых капель. — Видите, документы готовы. Можете уезжать.

— Вот теперь, — медленно произнес Рокэ, — я в самом деле чувствую себя проституткой, которой заплатили за работу. Может, я и спал с половиной Талига, но плату за это мне еще ни разу брать не доводилось.

— Да как вы смеете!.. — вскинулся Дик, и тут же снова ссутулился и отвел взгляд. — Я же не поэтому, Рокэ... Я просто... Тебе тут плохо, скучно, и дожди еще эти... я же все понимаю, от этого дождя мне и самому не по себе. Я хотел, чтобы ты... чтобы ты был свободен. Ты сюда приехал договориться об этих кошкиных поставках — ну и вот, я обо всем договорился. Это же не только ради тебя, это и ради Талига тоже. Я... я расспрашивал рэя Мурильо, и эра Рокслея, и эра Давенпорта... все так и есть, как ты говорил. Вот, я все сделал как надо. Теперь ты свободен. Лети, куда хочешь. Лети, моя ласточка, сердце мое.

— Идиот! — рявкнул Рокэ. — Это что еще за Дидерих?! Не смей мне тут сопли развозить! Можно подумать, я ради этих сраных бумаг тут целое лето с тобой...

Он сгреб герцога Окделла за плечи, тряханул хорошенько и прижал к себе. Эта сцена была бы много убедительней, если бы Дик мог доверчиво уткнуться ему в плечо — а так, из-за разницы в росте, вышло, что это Рокэ уткнулся лицом в плечо Дика... и, каррьяра, как же ему этого не хватало!

— Росио, — сказал наконец Дик у него над ухом, — прости меня, но ты же понимаешь, что я не могу просто взять и порвать с матушкой? Я... я понимаю, что настоящий мужчина должен уметь... вот это все, но только я не умею. Я не настоящий мужчина, наверное, я так не могу. Вот ты бы на моем месте, наверное, просто взял, повернулся и ушел, а я...

Рокэ тяжело вздохнул и наконец отлепился от плеча Окделла, чтобы заглянуть ему в глаза.

— На вашем месте, юноша, — печально сказал он, — я бы поступил совершенно так же, как и вы. И это ужасно. Но мы что-нибудь придумаем. В конце концов, мои предки были великими полководцами — неужто же я не найду способа взять верх над одинокой беззащитной женщиной?