Archive of Our Own ^beta

— Как думаешь, что Мэл сказал бы, если бы узнал о существовании Иных?

Последний солнечный луч оставляет ожог на кирпичной стене. Вечерами в Каннах всё ещё прохладно, зато весной никогда не идут дожди. Дэниел смотрит на здания, закрывающие собой неприятный раскалённый диск и мечтает только о неведении. Спрашивает так, словно ему предстоит играть того, кто об Иных не знает.

Какая глупость. Вся жизнь Иного — притворство, что нечеловеческой части тебя не существует.

— Почему именно он? — Лиам поворачивает голову, чтобы посмотреть в лицо, которое на него намеренно никогда не посмотрит. Только если со спины, совсем незаметно, слишком обжигающе и точно не так, как смотрят глаза в глаза.

Почему он, а не Хилл или Дэвис?

Что сказал бы Хопкинс? Наверное, ничего. Сконфуженным пеплом в дешёвое железо пепельницы упал бы его стресс от новой информации. Он, наверное, сказал бы, что всё как в жизни: в жизни тоже бывают Светлые и Тёмные, а ещё всякие отродья, вроде живых мертвецов и животных в человеческих телах. А ещё некоторым людям даже не нужно пить кровь, чтобы обескровить, и каждому человеку не помешала бы способность проваливаться в Сумрак, только чтобы обдумывать свой каждый сомнительный шаг в уютной обстановке холода и отсутствия отвлекающего цвета.

Но это было бы обращено уже не к ним. Это было бы обращено к Гибсону.

— Мэл, вроде, верующий, — Выпирающие клыки смешно ходят под бледными губами. Дэниел спрашивает дурацкие вещи, спрашивает серьёзно и почти намеренно громко. — Он бы поехал головой, если бы узнал, что рядом с ним вампир?

Громко, потому что это Франция, и от собрания голливудских кинематографистов слишком далеко. И хотя некоторые французы знают английский, в жизни ни один их них не поинтересуется предметом разговора о вампирах. Слишком много в них гордости за свою страну. Такой рьяной гордости, что на скамейке, где они сидят, как, впрочем, и на любой другой скамейке в этом городе, чувствуются отпечатки аур задернутой юбки и расстегнутого ремня. Слишком уж гордо французы прелюбодействуют на своей земле.

— Любой бы поехал головой. — Лиам поднимает чужую губу, всё ещё смотря на горбинку носа в профиль, бережно, с фиктивным видом абсолютной хладнокоовности к ярко-выраженным клыкам. Лишь бы убедиться, что это правда, что на островах его не сразила лихорадка, и жалкие куски света внутри не обернулись против него причудливым миражом. — Это самый неожиданный факт о тебе.

И если лихорадка не сразила на островах, не значит, что не догонит сейчас пронзительным взглядом, пьянящим отсутствием сопротивления, странным стремлением хищных губ дотронуться до пальцев.

— По твоему я настолько скучный? — Дэй-Льюис закатывает глаза. Это, похоже, самое обидное, что он слышал за всю свою жизнь. Даже обиднее той рецензии, где он «худой» и «не умеет играть». Море давно уже кончилось, а вот бой, похоже, остался: — Ранил.

Для других его необходимость питаться кровью — просто неизвестна, и оттого самой интересной частью быть не может. Интересно только то, что видно, как актёрский талант, который критики у него не замечают, или красивое лицо, которое не замечают вдвойне, не замечают специально, а не потому что не видят. То, что скрыто — должно быть увешено ярлыками-напылениями, загадками-наклейками, чтобы приковать к себе хоть какое-то внимание.

Дэниелу просто повезло, что его персонаж под палящим солнцем носил шляпу, не заканчивающеюся тульей. Иначе скрываться было бы куда сложнее.

— Нет, не скучный, но... — Оправдываться уже поздно, Лиам даже не думает заканчивать предложение.

Быть начеку перед остриями зубов так утомительно, что уже даже не хочется.

— Нет, не скучный! — Дэниел паясничает, размахивая короткими когтями, как Носферату. С лицом, цвета истинно белого на старой плёнке, открывает новую пачку определённо вредных его здоровью сигарет. — Самый интересный факт о тебе — это наличие отвратительного ирландского акцента.

— Убил. — Нисон капитулирует добровольно, пока не поздно.

Пока не начались серьёзные разбирательства с чересчур заметной «т» и «р», и шипящими, и другими, ни в чем неповинными звуками. Но, что потенциал быть Иным, что потенциал родится в неблагозвучной колыбели ирландской фонетики — всё случай, всё врождённое. Впрочем, как и вампиризм — данность, просто чуть менее приятная.

— Допускает ли Бог приятельские отношения с упырем? — Вопрос звучит еще более сюрреалистично, чем все его размышления до. 

Такие же приятельские отношения, как у них. Чтобы Дэниел ненамеренно собирал языком с собственных зубов отпечатки с привкусом дешёвого табака и нерационально дорогого алкоголя.

— Хотелось бы иметь с ним рабочие, если он дойдёт до режиссуры. — Дэй-Льюис продолжает говорить, кажется, серьёзно.

Только серьёзно в режиссуре, а не в желании работать или работать с Мэлом. Лишь потому что кто-то наверняка не выдержит — то ли он, то ли Гибсон.

— Режиссуры? Знаешь, ему бы понравилось в Инквизиции или полиции. — Одно и то же, но копов они хотя бы оба видели вживую.  — Тоже самое, что бить незнакомцев в баре, только за это ещё получаешь всякие бонусы.

— Он бы меня первым убил. — Дэниел вздрагивает, смотря на проезжающие мимо машины. Кажется, обостренным слухом, зрением и даже обонянием, высчитывает, какова вероятность, что среди загулявших в ночи фар, одна пара будет освещать дорогу пьяному Гибсону. — Тебе этого бы хотелось?

Он издевается, конечно. Или совсем ничего не понимает в людях, потому что выпирающая на его запястьях сетка сосудов — это признак не хрупкости, а неподдающееся маскировке клеймо инаковости.

Светлым на отсутствие отличий от людей просто повезло.

— Нет, — Абсолютно серьёзное возражение пожирает комичность поцелуя. Поцелуя магнетического и в самой своей сути желанного настолько, что отнекиваться перед ним кажется Лиаму кощунственным.

Известность приносит много проблем. Они ещё не настолько известны, чтобы об этом беспокоиться, но известность, заключённая между губами, странная осведомленность о своей тёмной стороне приносит проблем куда больше. Репутационные потери, до которых нужно успеть сыграть ещё в двух, четырёх, пяти, десяти фильмах — ещё далеки, а вот клыки, царапающие от челюсти до самого видного места на шее — вполне реальны.

Укус, от которого кровь льется в вампирскую глотку, вполне реален. 

— А теперь бы хотелось. — Торжество сработавшего переубеждения брызгает с его губ красно и живо. Дэниел закрывает длинными пальцами свой черный пиджак на котором итак совсем ничего не видно. — В скольких линиях вероятности я не сделал этого?

Не сделал чего? Не кусал так подло, так глубоко, так нагло? Тёмный остаётся тёмным всегда. Вампир, даже будучи сытым, всегда голоден. Свет, не отданый во славу добра, автоматически служит угнетающей, манящей и чрезмерно опасной Тьме.

— Я не смотрел, — пауза, почти паническая. Кровь стекает на побледневший от страха воротник. Страха не за жизнь, но за грёбанный воротник дорогой рубашки, потому что в дешёвых на таких мероприятиях появляться просто нельзя. Хотя теперь Лиаму, кажется, придëтся. — Ни одну из них.

Из неумения. Или из нежелания. Рана быстро заживает, а вот в голове, соскользнувши с языка, оседает неприятная, кортизоловая горечь собственной глупости.

— Наивно. — Дэниел дымом запечатывает на языке последние капли крови, ещё не скатившиеся в желудок.

Спичку он, кажется, зажёг о кирпич близлежащего молчаливого здания, и никакой магии не надо. Только интеллект и везение на спичку, которая не ломается от резкости жеста.

— Наивно, — Лиам подтверждает, конечно. Больше ничего не остаётся. — Жалко рубашку, надо было...

Надо было что? Недопустить укуса, который пульсирует столь чужеродно, словно в нём бьётся не его собственный, а точно вампирский пульс? Не соглашаться на темень укромных мест, а держать вампира под горьким потоком электричества, как заключённого в паноптикуме?

Тогда бы они не поцеловались в очередной раз. Который тоже ничего не значит, потому что от наивности нужно избавляться, и нужно именно сейчас. Она приводит к крови по рубашке, пальцам, брюкам, лавке, асфальту, чужим выразительным клыкам. К крови, которая приливает к голове и умоляет больше так опрометчиво не поступать.

Но если Дэниел только попросит...

— Красное пятно, серьёзно? — Зелёные глаза в темноте блестят тяжёлым болотом, в котором так и хочется увязнуть, лишь бы больше никогда не почувствовать от чужих радужек подобного экстаза, не повторить мгновения, что захочется остановить. Дэниел, кажется, хочет добавить, что раньше за дело Света умирали, а не жаловались на загрязнившиеся рубашки. Но почему-то не добавляет. — Это твои проблемы. И всех остальных, если они догадаются, конечно.