Chapter Text
You’re walking meadows in my mind
Making waves across my time
Oh no, oh no
I get a strange magic
Oh, what a strange magic
Oh, it's a strange magic
“Strange Magic” by Electric Light Orchestra
За два дня до полнолуния Ремус всегда на пике сил. Будто молния бьёт в кости, готовая вырвать его из собственной кожи; будто он мог бы пробежать марафон или просто завибрировать в воздухе от тока, что гудит в самых костях.
Но день самой луны — полный разворот на сто восемьдесят. Второй по выматыванию — только день после луны — когда он лежит в лазарете, собирая себя по маленьким кусочкам.
Хорошо, что сегодня день перед этим. Лучший день месяца. Благодаря циклу «пушистой маленькой проблемки» — как любит называть её Сириус — Ремус научился жить днём за днём и благодарить судьбу за каждый миг, когда он не валится с ног от боли и усталости. Жизнь тяжёлая, но своя. У него и так мало своего.
Это Урожайная Луна седьмого курса; он до сих пор не верит, что дожил до этого момента. За годы он заметил, что этот этап даёт ему и больше всего энергии, и выжимает досуха. Почему — неизвестно. Он мало что знает об оборотничестве, многое о оборотнях ему неизвестно, а спросить не у кого.
Он ведёт дневник-самоисследование: записывает каждое открытие о своём затруднительном положении, будто сам себе подопытный. Спрятан дневник под огромной кучей чар, чтобы был доступен только ему — он же не дурак. Если умрёт когда-нибудь, хоть оставит след: кто-то взломает, узнает, что оборотни не заслуживают называться тёмными тварями. Наденет ли тёмная тварь вязаный свитер с ромашками, который Лили связала на прошлое Рождество? Вряд ли.
Одна из записей про половое созревание: будто пубертат — как стать оборотнем во второй раз, только кусает тебя лишь кровожадная похоть, а не Фенрир, залезший к тебе через окно в тёмную ночь. Жизнь стала непредсказуемой, хаотичной, запутанной, и иногда его тело меняется без предупреждения. Два года он учится жить с пубертатом и ликантропией одновременно, но обе вещи — по-прежнему тайна за семью печатями.
Однако, он заметил закономерность, некий паттерн, что именно за день до луны его охватывает немыслимая похоть. Мыслей нет. Похожее состояние происходит у него, когда он волк — чистый инстинкт. Ремус думает, волк как-то связан с уровнем возбуждения: всё слишком животное, природное.
В прошлый раз кто-то в Большом зале задел спину за день до луны — и стояк не спадал, пока он не подрочил… дважды. На урок пришёл с лёгким румянцем красных щёк, игнорируя Сириуса, который тыкал его в бок и доканывал, где же он пропадал. Ему стыдно было признать, что человек, который коснулся его, был именно Снейпом. На миг Ремус спутал длинные чёрные волосы с чьими-то другими, что открыло отдельный ящик Пандоры.
Сириус Чёртов Блэк.
Он сосед по комнате из ада — не буквально, но он слишком часто расхаживает по спальне в одних трусах. Это не помогает «маленькой проблемке пубертата». Каждый раз, видя его, что-то внутри него верещит: «Бери, бери, бери». Сириус беспощаден в своей наготе, и Ремусу каждый раз приходится вылетать из комнаты, чтобы не впиться взглядом в каждую пядь молочной кожи.
Не всегда так было. Или всё же всегда. Честно говоря, Ремус очарован Сириусом с первой их встречи в Хогвартс-Экспрессе. В память приходят его письма родителям о мальчике с вороновыми волосами и глазами цвета грозовых туч. Для него всегда мнения и идеи Сириуса были важнее всех, были абсолютно авторитетнымы, — даже если они были самыми идиотскими.
Некоторое время он думал, что был просто хорошим другом — пока в его голову не ударил пубертат, и чувства не стали сложнее обычных дружеских. Он хотел, чтобы Сириус смеялся только с его шуток и чтобы он называл «гениальными» только его идеи для пранков. Хотел провести руками — потом языком — по каждому сантиметру тела Адониса. Затянуть Сириуса, затащить в свою постель, зачаровать занавески навсегда, чтобы тот видел только его. Хотел…
Сириус красавец — и знает это. Двадцать пять процентов девчонок влюблены в Джеймса Поттера, остальные семьдесят пять мечтают о Сириусе Блэке — хоть как-нибудь. Они берут в охапку любое, что Сириус даёт им. Ремус попадает в последнюю категорию процентажа, но никогда не делает первый шаг — вообще ничего не делает. Сириус прошёл испытание временем и доказал, что он натурал до мозга костей и что его предпочтения настолько же стойкие, как Лондонская башня. Дважды в прошлом году Ремус заставал его с девчонками в спальне. Хотел кинуть в них проклятием, но сдерживался — старался быть хорошим. Теперь он стучит во все двери, даже в классы.
Как Ремус мог не любить Сириуса? Вот как последние месяцы он называл свои чувства. Всё встало на места: он был влюблён в своего лучшего друга. Сириус упрям, верен, храбр, прекрасен и просто… уф. Никогда не давал Ремусу чувствовать себя одиноким. Кроме той дурацкой шутки на пятом курсе, но они разобрались. За любое зло Сириус платит вдесятеро. У нет ничего общего с его семьёй. Идея стать анимагами, сопровождать Ремуса в полнолуние — его. Когда он увидел густую чёрную шерсть Бродяги, в груди что-то треснуло и завыло — а он ещё даже не превратился.
Ему часто снится Сириус, приходит к нему в обычных снах и мокрых. Вчерашний был откровенным, пришёлся на пик похоти месяца. Детали опустим, но с того самого момента, когда он утром разлепил глаза, у него стояло колом, энергия била от макушки до кончиков пальцев на ногах, задерживаясь в члене. Он одевается, заправляет возбуждение под пояс, чтобы скрыть этот стыд и срам, идёт на завтрак с Питером. Виновника непристойного сна не видно — слава Мерлину. Кто знает, чем они с Джеймсом заняты.
Одна девочка поцеловала Ремуса однажды на третьем курсе (он ничего не почувствовал, поэтому не считается, потому что был слишком юн). С тех пор губы его оставались нетронутыми. Зато в мечтах он целовал парней тут и там — и эти грёзы уже будили в нём жар, которого не знала даже его правая рука. Дальше правой ладони он не шёл. Он оборотень — а это вечный страж, отгоняющий и любовь, и желание отношений, и стояк. Сегодня же нужно найти уголок уединения, чтобы «позаботиться о себе», иначе он совсем с катушек слетит. Он не знает, как он может учиться в таком состоянии.
Но Ремус пытается. Проходит трансфигурацию, затем чары. К обеду боль от стояка становится острой, как лезвие. Он пытается думать о ножках Фаджа или о системных каталогах библиотеки — бесполезно. Ничего не работает.
Как только он входит в Большой зал, его глаза мгновенно приклеиваются к нему. Сириус сидит напротив Питера, рядом с Джеймсом, голова запрокинута в смехе, открывая длинную, лунно-бледную шею. Ремус хочет вгрызться, впиться зубами. Подойти сзади, склониться, вонзить клыки — метка, метка, метка.
Всё! Больше он не выдержит. Он разворачивается, пропускает обед, чтобы не наброситься на друга, отправляется в башню Гриффиндора, в спальню. Уроки до трёх тридцати — время есть. С отработками потом разберётся. Скажет Дамблдору, что состояние подвело, — и директор напишет записку задним числом.
Ремус накладывает на дверь чары и направляется к кровати. Он одним движением стягивает штаны с трусами до лодыжек, оставляя обувь и носки, потому что ему необходимо прикоснуться к себе в этот же чёртовый момент.
Глядит вниз. Член блестит от предэякулята, злой и красный. Ремус шатается к краю кровати, открывает тумбочку, лубрикант, выдавливает щедрую струю, не греет предварительно, а сразу обхватывает.
Блядьблядьблядьблядь даааа...
Он стонет, как холод пробивает его позвоночник ледяной стрелой, но тут же тает в тепле. Божественное облегчение, и так, так приятно, когда рука скользит вверх по головке, ладонью, поглаживает её, а затем вниз, снова и снова. Он утопает в мыслях о чёрных волосах и длинных изящных пальцах.
Ещё одна заметка в дневнике: его ликантропия переплетена с магией так, как он не понимает сам, и это ненормально. Иногда магия вырывается без палочки совершенно случайно, как тогда, когда кровать взлетела, пока он ублажал себя. Будто энергия волка питает чары, делает их мощнее, страннее, неукротимее к полнолунию.
Может, поэтому, запрокинув голову, лаская себя, он слышит:
— Луни?
Блядь, он обожает этот голос, но откуда? Разве он не запер дверь?
Ремусова голова дёргается вниз, глаза распахнуты. Сириус стоит посреди комнаты в мантии, вилка в руке — будто он собирался откусить что-то. Вилка падает с глухим звоном.
Ремус мечтает, чтобы он мог остановиться, но волк берёт верх. Он таращится в серые растерянные глаза и стонет, продолжая ласкать свой член, который становится ещё твёрже. Он понятия не имеет, что творится, но останавливаться на секунду, чтобы подумать, тоже не может.
— Э-э, ладно… — бормочет Сириус, всё ещё стоя.
— Как ты вошёл? — выдыхает Ремус.
Наконец хватает мозгов остановить руку, просто сжать. Очень трудная задача — не сорваться.
Сириус смотрит куда угодно, только не на Ремуса, пытаясь объяснить:
— Я… я был на обеде, и вдруг, а-а… будто меня аппарировали сюда? Н-не знаю, правда. Могу уйти, если хочешь. Ты, кажется, довольно занят, приятель.
Ремус, видно, сам призвал его своей странной магией. Он не может удержаться — проводит рукой раз, просто чтобы снять напряжение. Взгляд Сириуса скользит вниз, следует за движением и, кажется, темнеет.
Ремус повторяет движение. Сириус не отводит глаз.
Волк говорит за него:
— Подойди.
Сириус зажмуривается, глубоко вдыхает, прежде чем подчиниться зову, и шагает медленно, останавливаясь перед ним — их колени почти соприкасаются. Он смотрит сверху-вниз в глаза, выражение мутное, нечитаемое. Сириус всегда был мастером держать лицо. Насколько же Ремус мечтает стать свидетелем того дня, когда он наконец сорвётся.
Ремус облизывает сухие губы. Сириус — свои в ответ.
— Если я не кончу — сойду с ума. Поэтому я продолжу. Если в какой-то момент захочешь уйти, я сниму чары с двери. Просто скажешь, — Сириус кивает, слегка одурманенный. Ремус почти на уровне растущей выпуклости в штанах напротив. Неужели Сириус находит его привлекательным? Может, парень просто находит сам секс привлекательным, а не просто девчонок. — Но если ты хочешь присоединиться, я не осужу. Друзья иногда так делают.
— Делают? — хмурится Сириус, черные соболиные брови сдвигаются.
— Ага, — кусаёт губу Ремус. — Типа, друзья с привилегиями.
— И они остаются друзьями после?
— Мы всегда ими будем, Бродяга.
Кажется, это звучит убедительным для Сириуса, который садится рядом с Ремусом. На кровать Ремуса.
Неужели это сейчас произойдёт?
У Ремуса не было какого-либо времени подготовиться, но он мечтал об этом моменте годами. Не упустит. Ему нужно кончить, но что более важно — Сириусу тоже.
— Мне просто… — Сириус кивает на свои штаны.
— Да, — выдыхает Ремус. — Сними.
Сердце и разум коротят, когда щёлкает пряжка ремня Сириуса. Почему этот звук такой чертовски сексуальный? Капля предэякулята вытекает из его члена в ответ.
Незаметная пауза позволяет Ремусу стащить обувь, носки, брюки, трусы полностью. Он пинает их под кровать. Сириус тоже. Тот стоит в одних трусах, и Ремус собирает всю свою волю в кулак, которая у него осталась, чтобы не наклониться, не припасть губами к головке сквозь сдерживающую ткань.
Сириус тянется к поясу, но замирает.
— У нас с тобой всё хорошо? — он спрашивает для уверенности.
— Всегда, — кивает Ремус. Ничто не изменит того, что Сириус значит для него.
Сириус стаскивает трусы вниз, его член выскакивает на свободу. Как и хозяин, он прекрасный, основание — в чёрных завитках, чуть наклонён влево. Головка фарфорово-розовая, и у самой щели расположилась маленькая веснушка, которую Ремус хочет облизать до дрожи.
Сириус позволяет смотреть. Не думая, оборотень снова гладит себя. Рука скользит с бедра Сириуса к его собственному члену — и тоже начинает ласкать. Ремус хочет запомнить каждое движение, как больше всего нравится Сириусу, хочет научиться делать это лучше всех.
Блэк ведёт от основания к головке и мягко поворачивает на влажном кончике. Давление крепкое, но не душит. Темп совпадает с ремусовым, и тот мысленно вопрошает — осознанно ли или нет?
Дыхание покидает их обрывками, тяжёлое и прерывистое, взгляды мутные встречаются друг с другом. Сириус запрокидывает голову — чёрный шёлк каскадом спадает по плечам, стонет бесстыдно. Ремус хочет проглотить этот звук, слизать с его губ. В ответ из него вырывается жалобный всхлип, запястье щёлкает быстрее, шлепки учащаются.
Ремус не знает, какое количество предэякулята является нормой. Он ублажал только себя, но по сравнению с ним, Сириус течёт, как сломанный кран. Ему даже не нужен лубрикант. Ореховые глаза полуприкрыты блаженством, наблюдая, как капля за каплей ниспадает на пол. Это такая бесценная трата, как пролитый нектар богов.
Когда Сириус вбивается в свой кулак — Ремус срывается.
Следующая капля балансирует на кончике — и он ее ловит. Наклоняется, перехватывает языком, проводит им по головке, по той самой веснушке. Колени Сириуса подгибаются, крик, толчок вперёд. На вкус он, как всё, о чём Ремус мечтал — он облизывает губы, смакуя.
Их глаза встречаются: серые — шок, но в ореховых — вызов. Он винит волка в дерзости, когда проводит языком от основания к вершине, останавливаясь на головке, чтобы захватить её в плен рта и пососать. Из Сириуса вырывается звук, будто удар в живот, его кулак замирает. Он выглядит так, будто внутри него — тяжелейшая борьба: глаза зажмурены, нос сморщен. В конце концов удовольствие побеждает.
Рука Сириуса оставляет член, гладит щёку Ремуса, его подбородок.
— Луни, — стонет напряжённо. — Ты уверен?
Ремус отрывается с чмоком, смотрит снизу вверх.
— Абсолютно, малыш.
Кличка? Он не знает откуда она берётся, но она заставляет Сириуса так мило хныкать, что Ремусу нравится.
— Ладно… возьми меня, — Сириус кусает пухлую губу почти до крови. Ремус хочет укусить её сам. Когда-нибудь.
Это предложение стирает каждый поезд мысли, которому не предназначено достигнуть остановки, и единственное, что остается в голове — скандирующее: «Сириус, Сириус, Сириус». Похотливый оборотень-Луни сел за штурвал.
Ремус никогда не делал минета, но Сириусу он ни за что в этом не признается. Он берёт, сколько влезает в него, сосёт и кружит языком — делает, что сам бы хотел почувствовать. Остальное, до чего не может дотянуться, он дотрагивается рукой — плотно, тесно, потягивая, встречая ртом.
Он смотрит вверх с Сириусом между губами, желая увидеть хорошо ли его другу? Тот смотрит вниз, его рот раскрыт. Ремус проходит языком по щели, и рот Сириуса сжимается, мускулы в шее напрягаются, выталкивая стон. Пятерня зарывается в песочные волосы, тянет кудри, направляет вверх, опускает вниз. Жарко, так чертовски жарко. Ремусу нравится, что всё его существо тонет в Сириусе.
Блэк начинает издавать маленькие рыки, толкаясь бёдрами совсем немного. Он даже, возможно, и не замечает, как растворяется в этой неге и отдаётся ему. Лишь единожды Ремус давится, и тот извиняется сразу.
Люпин вспоминает свой брошенный член и тянет свободной рукой вниз, начиная поглаживать. Он очень близко, поэтому начинает медленно.
Сириус вскрикивает на сильном втягивании щёк, выгибая спину, будто натягивая стрелу. Он такой чувствительный. Ремус думает о всех девочках, которые когда-либо были с ним, и от этого начинает сосать ещё сильнее. Он хочет стереть их из его памяти. Хочет быть его любимчиком.
Сириус ерошит светлые волосы, смотрит из-под длинных ресниц так похотливо и горячо, что по Ремусу проходит дрожь. По его бледной шее стекает румянец до алых щёк. Растрёпанным он выглядит таким, блять, красивым. Ему это идёт. Под этим взглядом Ремус пылает, как не пылал никогда в жизни. Он взрывается внутри суперновой, порождая звезду в самом себе. Он не смеет отвести глаз — и Сириус тоже.
— Ммм, М-Мунни, — стонет он.
Ремус отрывается на миг, чтобы передохнуть, ловит воздух.
— Ты такой чертовски вкусный, малыш, — шепчет едва слышно и ныряет снова.
Сириус ахает. Он — добыча, и Ремус поймал его, прижал его там, где было нужно. Голова Сириуса мягко мотается из стороны в сторону, будто бы он не знает, что делать. «Чувствуй, — хочет сказать Ремус, — чувствуй только это, только меня».
Сириус задыхается, выталкивая на выдохах его имя; имя в глубоком, хриплом голосе — и Ремус срывается. Рука совершает последний рывок вверх — и он кончает, кончает, кончает, кончает. Член Блэка почти выскальзывает в волнах удовольствия, глаза зажмурены в нирване.
Ремус открывает их и замечает, что его семя расплескалось по всем ногам Сириуса. Его мозг не успевает обработать стыд: Сириус кричит и начинает кончать, его живот втягивается, показывая красивые рельефные мышцы, которые Ремус всегда хотел лизнуть. Он присасывается к головке, сосёт, глотает жадно каждую каплю. Он глотает, потому что хочет каждую часть Сириуса сохранить в себе. Тот обмякает и вот-вот падает, но Ремус — его рыцарь — ловит, усаживает на край кровати.
Их груди вздымаются, желая заполучить как можно больше кислорода. Ремус расселся на коленях, и молится всем существующим богам — лишь бы не было неловко.
— Прости, — бормочет, хватает свои трусы, стирает семя с ног Сириуса.
— Метку ставишь, Луни? — шутит тот.
— Может быть… — шепчет Ремус.
Сириус блаженно вздыхает, валится на спину.
— Это был лучший минет в жизни. Ты убил меня.
Ремус робко улыбается:
— Ты заслуживаешь удовольствия. Это же то, что друзья делают, да?
— Луни, таких друзей у меня нет. — Сириус вытирает потный лоб запястьем, волосы прилипают к шее чёрными щупальцами. — Таких друзей как ты.
Лучше б и не было бы, — эгоистично думает Ремус.
— Прогуляем травологию? — ухмыляется Сириус, шарит по полу в поиске своих трусов, надевает.
— У нас Ж.А.Б.А на носу, — Ремус идёт к комоду и находит чистые трусы. Тоже надевает.
— Говорит тот, кто сбежал с прорицания, чтобы подрочить, — закатывает глаза Сириус.
— Может, я просто увидел в будущем, что скоро кончу, — защищается Ремус. — Ты знаешь, как оно перед луной... Невыносимо.
— Что невыносимо?
— Знаешь, что у меня пик энергии за день до?
— Ну да?
— Ну так теперь она направляется в похоть. Не знаю почему, — краснеет Ремус.
— То есть ты.... часто так с кем-то? — тихо спрашивает Сириус, уставившись в пол, будто нашёл там что-то интересное.
— Нет. Это был первый раз. Полностью, — тихо признаётся Ремус.
Сириус поднимает глаза, светясь в редкой, дикой улыбке.
— Отлично. Ты мой Лунатик.
Ремус не знает, что это значит, но боги, пусть это будет правдой.
— А ты мой Бродяга. — он хочет, чтоб и тоже было правдой.
Сириус кивает, щёки ещё румяные, живые. Он садится рядом.
— Раз уж не на травологию — я размышлял над одним пранком, но нам потребуется помощь эльфов, ты ж с ними в ладах?
— Ага, — отвечает Ремус. — Они кормят, когда я пропускаю еду.
— Гениально! — ухмыляется Сириус. — Шаг первый…
Ремус не отрывает глаз от озорного серого блеска, пока тот расписывает план.
Ему вовсе не неловко, нет. Повторится ли это снова? Глупо ли надеяться на продолжение?
Ремус напоминает себе постепенно принимать эту мысль каждый день. Сейчас же он просто счастлив быть с его лучшим другом, в которого он совсем немного (много) влюблён.
Он уверен: он только что начал свою пожизненную зависимость от изысканного вкуса по имени Сириус Блэк, и у него нет ни капли сожаления.