Chapter Text
Примечания переводчика: название этой главы тоже рождено в муках. В оригинале это «The last petal to pluck», поэтому, опять же, если у кого-то есть другие варианты — пишите в твиттер, я буду очень рада!
Примечания автора: Всем привет! Сначала я хочу извиниться за внезапную задержку, но главное, что она, наконец, закончилась! Прежде чем мы начнём, я просто хочу поблагодарить всех людей, которые оставили комментарии и которые нарисовали фанарт. Потому что, срань господня, ребята.
Было нарисовано так много прекрасного фанарта! Если я не добавила ссылку на вашу работу (она говорит про ао3), или если вы что-нибудь нарисуете для этого фика в будущем, или если вы просто хотите зайти и сказать «привет», пожалуйста, не стесняйтесь, присылайте мне сообщения на Tumblr, Unbreakable-Red-Riot!
Наконец, наконец-то эта глава здесь. И она потрясающая, все 24 страницы! Так что теперь, без дальнейших церемоний, позвольте мне представить последнюю главу «Розы красные и на вкус как дерьмо». Надеюсь, вам понравится!
Кашель. Затем опять. Снова и снова, тяжёлый, хриплый, надсадный, пока на землю не порхнул единственный влажный лепесток розы.
Но это был не Кацуки.
Кацуки поморгал. Несколько мгновений это была единственная вещь, которую он мог сделать, ибо его мозг был слишком занят мыслями «Какого Хуя», чтобы делать что-то ещё.
Комнату наполнил звук затруднённого дыхания — вдохи Киришимы, долгие и тяжёлые. Его плечи содрогались с каждым вдохом и выдохом, рука отчаянно сжимала грудь, словно надеясь снять дискомфорт, боль. Со временем, медленно, дыхание Киришимы выровнялось до более управляемого пыхтения. Он потянулся вытереть струйку слюны, стекающую изо рта. Киришима смотрел широко раскрытыми глазами на лепесток, который лежал у него на коленях.
После короткой паузы он прочистил горло.
— О-кеей?..
Звук его голоса вернул всё в фокус. Мысль «Какого Хуя», что крутилась в голове Кацуки ослабла, но на её место быстро пришла новая: «Никто не говорил мне, что эта херня заразна».
Брови Киришимы сдвинулись. Чем дольше он изучал лепесток — потыкал его, поднял до уровня глаз, чтобы рассмотреть получше, — тем беспокойнее становилось выражение его лица.
— Что за?.. — пробормотал он.
Любопытствующе, Киришима посмотрел лепесток на просвет, словно кассир, проверяющий купюру на подлинность. Потом уронил его, как будто испугался. Как будто как только реальность вступила в свои права, началась паника.
— Я-я не… — Киришима запнулся, слова застряли у него в горле, — это… я никогда… извини, но что это, чёрт возьми?
— Ханахаки, — тупо констатировал Кацуки.
У него во рту пересохло.
— Болезнь Ханахаки, это… редкость, — добавил он, потому что да, это редкое заболевание, поэтому всё это просто невозможно.
Киришима поднял голову, смотря на него большими, кроткими глазами лани.
— Цветко… харкание? — напряжённый смех вырвался меж его губ, — ладно, его определённо назвали как есть, но что?.. — он прервался, паника снова прокралась в его голос, — я-я всё равно не понимаю.
Как и Кацуки. Никто не понимает. Но даже так, Киришима заслуживает лучшее объяснение, что Кацуки может дать. Но шок всё ещё туманил его разум. Эта болезнь мучила его, делая бесполезным в течение недель… Как он мог хотя бы начать объяснять что-то подобное?
Кацуки открыл рот. Закрыл его.
— Давай, Бакуго, ты заставляешь меня нервничать, — Киришима почесал затылок, — Ты ведь знаешь, что это, да?
Он определённо знал, что это, это было его персональным адом в течение последнего месяца. Кацуки знал это слишком хорошо. И он знал, что эта херня не заразна. Что значило…
Кацуки моргнул.
— Ты любишь меня?
Щёки Киришимы побледнели.
— Ч… Что?? — пискнул он.
Упёршись ладонью в пол, Кацуки повернулся на одном колене лицом к лицу с красноволосым.
— Киришима…
Кацуки удивлённо выдохнул, потому что туман в его голове наконец-то рассеялся, и всё начинало вставать на свои места, и это было просто смешно. В этом не было никакого смысла, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, но вот он, алый лепесток, написал всё чётко и ясно. И может быть, Кацуки слишком наглый. Может быть, это немного нечестно. Но он должен быть уверен.
— Ты любишь меня?
В это же мгновение мир вокруг них застыл, как будто задержал дыхание вместе с ними. Череда выражений сменилась на лице Киришимы. Сначала широко открытые глаза, колеблющиеся, не верящие. Потом его взор отклонился, затуманенный и расфокусированный, как будто Киришима искал в себе ответ, в существовании которого он даже не был уверен. И наконец, его глаза снова встретились с глазами Кацуки.
— Да, — выдохнул Киришима, — да, люблю.
Что-то в груди Кацуки начало раскрываться, и он хотел кричать или смеяться или плакать или всё сразу, потому что наконец-то. Но Кацуки не мог позволить себе чувствовать облегчение. Ещё нет. Не когда Киришима отвернулся, смущённый, не в силах встретиться с ним взглядом. Не когда Киришима всё ещё не понял, как он много значит для Кацуки.
Нет, сначала ему нужно кое-что сделать.
Словно в трансе Кацуки медленно потянулся вперёд, пока его ладонь не накрыла руку Киришимы, лежавшую у него на коленях. Кацуки ободряюще сжал её. Киришима сел, заворожённый тем, как встретились их руки. Медленно он открыл свой кулак, наблюдая, как переплелись их пальцы.
— Эй, — заговорил Кацуки.
Киришима взглянул на него, испуганный, растерянный и полный надежды, и сердце блондина забилось быстрее. Кацуки чувствовал, как поднялись уголки его губ, совсем чуть-чуть, как смягчились его глаза.
Наконец он может признать то, в чём должен был признаться себе вечность назад. Наконец Кацуки может принять это целиком и полностью. Наконец, наконец-то он может сказать это вслух человеку, который заслуживает услышать это больше чем кто-либо в целом мире.
— Я тоже люблю тебя, Киришима Эйджиро.
У красноволосого перехватило дыхание. Его рука до боли сжала пальцы Кацуки. В одно мгновение Киришима снова задыхается, дрожа всем телом.
Глаза Кацуки резко закрылись, когда волна знакомых ощущений нахлынула на него. Должно быть, то же чувствовал Киришима в первый раз. Стебли извивались в его груди, и её сжимало всё сильнее и сильнее, и Кацуки уже приготовился к тому, что, как он знал, скоро должно последовать.
Но вместо запаха роз, вместо кашля, который Кацуки ждал… ничего. В один момент просто прекратилось.
Не может быть, чтобы всё было так просто. Не может быть.
— Что… — прохрипел Киришима между дрожащими вдохами, — что это было?
Должно случиться что-то ещё. Не может быть, чтобы с лепестками было так легко разделаться, и всё же… Кацуки глубоко вдохнул. И… он мог дышать. Кацуки будто даже не осознавал, как неглубоко он дышал раньше. Кацуки вдохнул опять. Выдохнул. И снова, наслаждаясь нестеснённым ощущением.
Наконец, голос вернулся к нему.
— Я думаю, ты вылечился.
— Вылечился? — Киришима поднял на него взгляд. — Как?
Единственные слова, которые пришли ему на ум — те, что произнёс его доктор. Медленно Кацуки повторил их, дословно: «Человек, который подвержен развитию расстройства ханахаки, — это тот, кто испытывает глубокую любовь, которая безответна».
— Она существует? — глаза Киришимы расширились.
Он продолжил медленно, осторожно.
— И потому что… я чувствовал это к тебе, я…?
Киришима опустил взгляд на их всё ещё объединённые руки. Потом перевёл его на лепесток на коленях.
— Как оно вообще нафиг работает?
Кацуки пожал плечами. Чёрт, если бы он знал.
Киришима посмотрел вверх, прямо в глаза Кацуки, и быстро отвёл взгляд.
— Извини, извини, — он суматошно помахал свободной рукой перед лицом, как будто это могло отвлечь Кацуки от его алых щёк, — мне нужно время, чтобы переварить всё, откуда ты вообще про это знаешь?
Раз это было взаимно, блондин не должен бы чувствовать себя так смущённо, как он сейчас себя чувствовал. Кацуки знал это. И он не хотел, чтобы Киришима видел его реакцию и думал, что ему тоже должно быть стыдно.
Но Кацуки так долго скрывал этот секрет. Ещё до того, как он принял природу своих чувств. По этой причине признание его состояния заставляло его чувствовать себя куда более уязвимым, чем признание в любви. Это было капец как глупо и бессмысленно. Но даже так это был его секрет. Раскрыть его было нелегко. Но это не имело значения. Киришима имеет право знать.
Кацуки закрыл глаза. Сделал глубокий вдох.
— Потому что думаю, я тоже только что вылечился.
Воздух замер, тяжело надавив на них. Кацуки мог слышать биение собственного сердца в ушах.
— Бакуго, — наконец, пробормотал Киришима тёплым голосом, — ты имеешь ввиду..?
Всё его тело застыло, неспособное ответить.
Кажется, Киришима понял. Он нежно сжал его руку.
— Все знали, что что-то не так. Но мы не хотели обсуждать тебя за спиной, так что старались игнорировать это. Но мне было так тяжело, я так волновался. И всё это время ты вёл себя, как будто не был собой… Сидел на скамейке на тренировках. А потом ты упал. И тебя отправили домой. Вот почему?
Кацуки кивнул.
— Из-за того, что ты чувствуешь ко мне.
— В основном это косяк хре́нового лекарства, — объяснил Кацуки, потому что Киришима был из тех людей, что сразу бы начали бы винить себя из-за таких вещей, — оно похерило мне чувство равновесия и вообще. На, — он протянул коробку с салфетками.
Как будто всё ещё в оцепенении Киришима вытерся и выбросил салфетки.
— Но ты… Ты любишь меня.
Киришима как будто зациклился на этом. Как будто это не укладывалось у него в голове, как бы сильно он не пытался.
Кацуки закрыл глаза. Кивнул.
Воздух вокруг них точно стоял на краю того, что являлось удушающей тишиной. Но прежде чем он стал ею, Киришима хрипло засмеялся.
— Чувак. Чуваааак, я думал ты меня ненавидишь.
— Что? — глаза Кацуки распахнулись.
Он ожидал любой реакции, кроме этой.
— Ты шутишь? С хрена ли мне тебя ненавидеть?
— В смысле, я знаю, что мы друзья, просто… — Киришима пожал плечами, — ну, знаешь, из-за того что случилось на прошлой неделе, когда мы тренировались. Было так здорово снова видеть тебя в своей стихии, ты был так счастлив, и это делало меня тоже таким счастливым, и, думаю, я немного завёлся. И потом я попытался поцеловать тебя, и ты оттолкнул меня, так что я… я типа просто подумал…
— Ты… — в это мгновенье у Кацуки упала челюсть. — Ты, нахрен, что?
Киришима моргнул.
— Ты ведь поэтому оттолкнул меня, да? Потому что не хотел…
— …Я оттолкнул тебя, потому что мне нужно было выплюнуть розовые лепестки в чёртов унитаз. Не потому что я не хотел… — Кацуки захлопнул рот.
Он сильно покраснел. За чем последовало почти неразличимое бормотание.
— Думаю, мы были на одной долбанной волне.
— Боже мой. Боже мой, я понятия не имел. Я думал, я тебя неправильно понял. А когда мистер Айзава сказал, что ты переводишься в 1-Б, я подумал, что ты хочешь быть подальше от меня. Что та тренировка была последней каплей, и ты считаешь, что я отвлекаю тебя. Или мешаю. Я знал, что не могу позволить этому случиться, не попытавшись прояснить всё сначала.
— Так вот почему ты здесь?
— Ага, — улыбка Киришимы была тёплой, немного застенчивой, — я так боялся, что мои глупые чувства окончательно испортили нашу дружбу, и мне было так плохо от этого. Серьёзно, чувак. Я влюблён в тебя уже месяцы. И я не знал, что с этим делать.
И Кацуки не особо понимал, что делать с этой информацией. Он отвёл взгляд, молясь богу, что не выглядит робким или типа того.
— …Честно?
Киришима сжал его руку.
— Честно-честно.
И может быть, именно так всё и происходит. Но, блядь, столько всего на него свалилось, и Кацуки всё ещё ничего не понимает. Но это не значит, что всё не по-настоящему. Кацуки взглянул на их соединённые руки. Издал дрожащий вздох.
Киришима обеспокоенно смотрел на него.
— Бакуго?..
— Блядь, это так тупо, — простонал Кацуки, — просто эта хрень мучила меня так долго…
— Эй, всё хорошо, — голос Киришимы заставил его успокоиться, — всё закончилось.
Блондин кивнул.
— Я так сильно люблю тебя, Кацуки, — продолжил Киришима, — ты даже не представляешь.
Это было, нахуй, бессмыслицей, но красноволосый продолжал повторять, что любит его, и показывать это… своей улыбкой, и нежно выписывал большим пальцем круги на руке Кацуки… а, значит, это правда.
— Теперь мы оба в порядке, — каждое сказанное Киришимой слово посылало волну тепла сквозь Кацуки. — Это не безответно, мы просто так думали.
А вот это даже не приходило Кацуки в голову. Раньше не имело значения, чувствовал ли Киришима то же самое или нет. Единственное, что имело значение — он убедил себя, что не может быть, чтобы он был важен для Киришимы так же, как Киришима важен для него.
Последовавшая тишина успокаивала. На мгновение им не было нужды говорить. Просто сидеть рядом, переплетя пальцы, было достаточно.
Именно тогда мама позвала их снизу лестницы:
— Мальчики! Пора собираться!
Потому что, конечно, ей нужно всё нахрен испортить.
Они застыли при её голосе. Кацуки не хотел, чтобы их время закончилось. Не так скоро, не когда им так много нужно обсудить. И, кажется, Киришима тоже этого не хотел. На его лице была паника.
— Тебе всё равно придётся переходить в Б класс? — прошептал он.
— Я не знаю…
— Мальчики?
— Дай нам минуту! — проорал ей Кацуки.
Он снова обратил своё внимание на Киришиму.
— Нет, если я смогу этому помешать.
Паника Киришимы сменилась чуть стеснительной улыбкой.
— Ладно.
Потом он погрустнел, совсем чуть-чуть.
— Кажется, мне пора.
Какая-то подсознательная часть разума Кацуки заставила его крепче сжать руку Киришимы.
— Мы можем переписываться? — в голосе красноволосого была надежда.
Кацуки равнодушно пожал плечами. Но его хватка усилилась. От этого Киришима засмеялся.
— Давай, Бакуго, тебе всё равно придётся отпустить мою руку…
— …Кацуки.
Киришима поднял голову, широко раскрыв глаза.
— Что?
— Моё имя — Кацуки.
— Ой. Точно. Кацуки, — когда имя сорвалось с его губ, Киришима радостно покачнулся, — тогда Эйджиро. Если хочешь.
Эйджиро.
Что-то в мысли о возможности тихо формировать это имя губами, было таким облегчением. Ничего не могло остановить мягкую улыбку, которая осветила лицо Кацуки. Наконец, он отпустил руку Киришимы, нет, руку Эйджиро, чтобы не мешать тому убирать школьные принадлежности.
— Тебе нужно провериться у врача или типа того, — вслух подумал Кацуки, наблюдая, как Эйджиро заполняет рюкзак тетрадями, — хотя бы у Исцеляющей Девочки. На всякий случай.
— Ага, хорошая идея.
— И можешь не говорить об этом, пока не окажешься в машине с Айзавой? Мои родители устроят ёбаную сцену и опозорят нас всех.
Смех Эйджиро практически искрился в воздухе.
— Конечно.
Он встал, закинул рюкзак на плечо и протянул руку. Кацуки взялся за его ладонь, позволяя сильной хватке помочь ему подняться. Даже когда Кацуки твёрдо встал на ноги, никто из них не разорвал контакт. Они вышли в коридор, плечом к плечу, отпустив руки, только когда достигли лестницы. Киришима сбежал вниз, — Кацуки у него на хвосте, — и присоединился к Айзаве в гэнкане, чтобы обуться.
Блондин засунул руки в карманы спортивных штанов и прислонился к стене, пытаясь притвориться равнодушным, пока его родители парились с формальностями. Что угодно, чтобы скрыть, как сильно он расстроен уходом Эйджиро.
— Хорошо, что план успешно сработал, но будет лучше для вашего сына вернуться в ЮЭй, — пробормотал Айзава.
— Конечно, — мама поклонилась, — и мы не можем полностью выразить благодарность за вашу готовность помочь нашему сыну. Вам обоим.
— Да без проблем! — ярко улыбнулся ей Эйджиро, — я был рад просто снова увидеть его.
Она дружелюбно улыбнулась Эйджиро, но её улыбка не достигла глаз. Потом она бросила быстрый взгляд на Кацуки, и на мгновение выражение её лица изменилось. Это… разочарование?
Часть Кацуки хотела смеяться. Маму ждал сюрприз века. Но этому придётся подождать.
Отец распахнул входную дверь, провожая гостей через порог и в воздух позднего вечера. Семейство Бакуго наблюдало от входа, как Эйджиро и Айзава пересекли лужайку к глянцевой чёрной машине, которая припаркована у бордюра.
Каждый шаг красноволосого отдалял его от Кацуки. Даже если блондину всё же удастся вернуться в А класс, это не останавливало боль от растущего между ними расстояния ни на грамм. Кацуки не привык скучать по кому-то.
Завтра, блондин мысленно упрекнул себя. Завтра он опять увидит Эйджиро. И они будут переписываться до этого. Не нужно быть таким пиздец жалким из-за этого.
Но на полпути к машине, Эйджиро застыл. Он повернулся на каблуках и рванул обратно по тротуару, обратно к дому, обратно к Кацуки. И прежде чем блондин понял, что происходит, руки обхватил его талию, крепко обнимая.
Его родители ахнули, и на мгновение Кацуки мог только стоять, ошеломлённый. Он не привык к такого рода вещам. Но это был просто Киришима. Просто Эйджиро. Кацуки со вздохом закрыл глаза и вернул объятья, впитывая все ощущения, что только мог.
— Киришима… — позвал Айзава.
Руки обняли его ещё крепче.
— Мне пора, — прошептал Эйджиро блондину в ухо.
Он подался назад и прижал губы к щеке Кацуки. И потом руки вокруг него исчезли, и Киришима рванул обратно.
Когда красноволосый подбежал к машине, он повернулся и помахал Кацуки:
— Увидимся в школе!
Кацуки смотрел ему вслед, в ступоре моргая широко открытыми глазами.
— Увидимся, — ответил он, слишком тихо, чтобы его услышал кто-то, кроме него самого.
И когда дверь машины захлопнулась, его мать пронзительно вскрикнула. Папа взлохматил ему волосы. Но это нисколько не беспокоило Кацуки. Он только поднял руку к щеке, где губы Киришимы прижались к нему всего несколько мгновений назад. Кацуки глупо улыбнулся.
Мама восприняла новости ровно так несносно, как он и ожидал. Было много визга. И объятий от обоих его родителей. Много вопросов: «С чего всё началось, а?», «В смысле у него тоже?», «Окей, панк, давай сначала, расскажи мне всё». И это было пиздец невыносимо. В глубине души Кацуки знал, что это просто потому, что мама очень беспокоится о нём. Ещё глубже он не мог не удивиться, почему. Так что Кацуки отвечал так сухо, как только она позволяла.
Затем были телефонные звонки. Много телефонных звонков.
Как оказалось, вернуться в ЮЭй было не так просто, как Кацуки надеялся. Школа предпочла, что он сначала проверился у доктора, и было сложно записаться на приём в такой короткий срок. Так что Кацуки, очевидно, не вернётся в ЮЭй до следующего вечера.
Всё ещё были встречи, которые нужно запланировать и хозяйственные вопросы*, которые нужно проработать. Скучная хрень, которая может растянуться на всю ночь. Папа был лучшим в такого рода вещах, так что он взялся за эту работу. Его голос слабо доносился до гостиной из кухни. К сожалению, это оставляло Кацуки наедине с матерью, что наверняка вызовет ещё больше вопросов.
— Держись, пацан, — мама широко улыбнулась, но в остальном была неожиданно спокойной.
Она прислонилась к подлокотнику дивана рядом с ним и взъерошила ему волосы.
— Всё устаканится, ты даже и не заметишь как.
— Перестань, — Кацуки оттолкнул мамину руку и погрузился глубже в подушки.
Через мгновение он фыркнул.
— Давно, нахрен, пора уже. Пораньше-то нельзя было.
— Эй, терпение — это, блядь, добродетель, — мама всё ещё улыбалась.
— Тебе легко говорить, старая ведьма. Это не ты кашляла этой херней недели напролёт.
— Думаю, с этим мне не поспорить, хах.
У Кацуки зажужжал телефон.
Это был Киришима. Эйджиро, мысленно напомнил он себе. Теперь он может звать его Эйджиро.
Медосмотр красноволосого прошёл очень хорошо. По его словам, Исцеляющая Девочка сказала, что у болезни не было времени нанести заметный урон. Но, тем не менее, Эйджиро жаловался, что ему запретили тренироваться на следующий день. Кажется, ЮЭй хватило блюющих цветами учеников, наносящих себе дополнительный вред. И школа больше не рвалась рисковать.
Кацуки быстро ответил и убрал телефон в карман, пока мама не стала любопытствовать.
Конечно же, она улыбалась ему с понимающим блеском в глазах. Медленно мама опустилась на подушки рядом с ним. Хотя Кацуки не сводил глаз с экрана телевизора, рассеянно поглощая вечерние новости, он чувствовал, как она сверлит его взглядом.
Через какое-то время мама заговорила:
— Я рада, что ты кого-то нашёл, Кацуки.
Мальчик моргнул. Его первым побуждением было возмутиться, потому что серьёзно? Слышать сопливое дерьмо от его матери из всех людей было пиздец как странно. Но потом ему в голову пришла другая мысль, быстро оборвав его резкий ответ. Что вообще могло заставить её сказать что-то подобное в первую очередь?
А потом до него дошло — наверное, мама не думала, что это возможно. Он вспыльчивый и временами пиздец какой неприятный, и Кацуки знал это. Так что, может быть, какая-то её часть смирилась с тем, что этого никогда не случится. Что Кацуки проживёт всю свою жизнь не найдя никого, кого бы он полюбил. Никого, кто будет любить его в ответ.
Кацуки не мог полностью винить её в этом. Не когда он убедил себя в том же самом.
Окружившее их молчание было скорее комфортным, чем нет: белый шум разговора отца с кухни и ТВ на низкой громкости приглушённо гудели на фоне. Бездумно они смотрел прогноз погоды на неделю.
— Почему? — спросил Кацуки, не обращаясь ни к кому конкретному, — почему он?
— Ну, он кажется славным малым.
— Это чёртово преуменьшенье века, — пробормотал Кацуки, часть его имела наглость быть удивлённой этим, — он такой пиздец хороший. Слишком, блядь, хороший со всеми, со мной, и это заставляет меня чувствовать себя странно.
— М? — мама с любопытством приподняла бровь, — как именно?
И, блядь, Кацуки знал, что она делает. И будь он проклят, если мама заставит его начать монолог о сентиментальном дерьме типа чувств.
— Не лезь, нахер, не в своё дело.
Кацуки лает, но не кусает. Надувшись, он пожал плечами.
— Я ваще не хотел чувствовать всю эту хрень. Было бы куда лучше без неё.
Когда мама посмотрела на него, её брови были нахмурены, и в глазах было что-то похожее на грусть.
— Ты ведь так не думаешь на самом деле, да?
Кацуки сам не знал, что он думал на самом деле. Так что блондин просто снова пожал плечами.
— Кацуки, — мама вздохнула, — то, что ты чувствуешь к этому мальчику, и что он чувствует к тебе — это прекрасно.
Иисусе, неужели она собралась взять и устроить чёртов парад сантиментов. Его щёки сразу же загорелись. Блондин фыркнул и отвернулся, оставаясь демонстративно молчаливым.
— Любовь — это прекрасно, Кацуки, правда, — она восприняла его молчание как приглашение продолжить. Её рука погладила плечо сына, — и я беспокоилась, что после всего этого ты будешь отказываться от этих чувств. Отталкивать их ещё больше, чем раньше.
— Стала бы обвинять меня, если б я так и сделал? — произнёс Кацуки едва ли громче шёпота.
Боже, он ненавидел, как его голос надломился на этих словах.
Сначала мама ничего не сказала. Она просто внимательно смотрела на него, и Кацуки заёрзал под её взглядом. Через мгновение её губы сжались в мучительной улыбке.
— Нет, — призналась она, — я бы не стала тебя винить, но, надеюсь, ты понимаешь, что это не любовь заставила тебя болеть. Кацуки, ты… ты ведь знаешь это, да?
Знал ли он? Голос матери был полон надежды, её глаза — терпеливыми, предлагая ему время по-настоящему обдумать вопрос. Кацуки надулся. Медленно он позволил себе погрузиться в свои чувства, слиться с ними. Он представил улыбку Эйджиро. Каждый раз, когда Кацуки её видел, его сердце хотело вырваться у него из груди. Одно воспоминание о смехе Эйджиро заставляло его губы изогнуться в мягкой улыбке. И доброта Эйджиро к нему из всех людей заставляла его мир сиять немного ярче.
Что-то вызвало розы. Но это не могла быть любовь. Глубоко внутри он знал это. Невозможно, чтобы что-то настолько прекрасное, как любовь, было причиной такой огромной боли.
Кацуки подтянул колено к груди.
— Да, — его собственный голос загрохотал у него в барабанных перепонках; с дрожащим вздохом он добавил, — да, я знаю.
Мама с облегчением улыбнулась шире. Она слегка сжала его плечо.
— Я горжусь тобой, Кацуки. И Киришимой тоже, конечно. Вами обоими, что вы разобрались со всем этим.
Окей, это уже чересчур. Он не успел заметить, как мама собиралась нести ещё более сопливую чушь типа «ох, посмотрите, как вырос мой малыш». Или, что ещё хуже, будет издеваться. Рука, сжимающая сердце: «Ах, юная любовь». Ущипнёт его щёку: «Когда свадьба?». Кацуки представил всё это. Он вздрогнул.
— Пофигу, — наконец, проворчал он, желая исчезнуть в подушках, — просто не тащи его на семейные обеды и прочую такую херню.
Мама хохотнула.
— Но Кацуки! Как ещё нам побольше видеть его?
— Э? Я — тот, кто должен больше видеть его, не вы, старые пердуны.
— Ну, ты увидишь его раньше, чем думал, — тёплый голос отца внезапно раздался в комнате.
Он лениво бросил телефон на журнальный столик и присоединился к ним на диване, сев справа от Кацуки.
— Я только что говорил с директором Незу. Он сказал, что договоренности легко пересмотреть, и для тебя не будет проблемой остаться в А классе.
Кацуки посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
— Правда?
— Правда. И твои учителя рады предложить дополнительные тренировки, чтобы ты догнал одноклассников. Всё налаживается, — папа похлопал его по спине, — ты в хороших руках, Кацуки.
И тогда до него дошло.
Всего несколько недель назад всё в его жизни перевернулось вверх дном, и, что ещё хуже, он привык к этому. Кацуки настолько смирился с этой хреновой реальностью, что всё, что бросало ей вызов, казалось сном. Даже то, что Эйджиро кашляет цветами, выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Но теперь, с каждым изменением к лучшему, то, что казалось сном, стало ощущаться всё более и более похожим на реальность. Эйджиро любит его. Кацуки не меняет класс. Он скоро начнёт тренироваться. Он догонит. Всё благодаря людям, с которыми его связала жизнь, которые поддерживали его, и Кацуки не понимал почему. И, тем не менее, всё на самом деле. Всё это.
Обычно Кацуки плакал, потому что был зол, расстроен или в отчаянии. Но когда бесконечное облегчение ворвалось в его реальность и проникло в его кожу и сердце, он почувствовал, как его глаза увлажнились.
— Ох, Кацуки, — мамина рука легла ему на плечо, — о чём же тут плакать?
— Я, нахрен, не плачу.
— Это нормально, — сказала она, — это нормально — плакать.
Кацуки пытался сдержаться, пытался сказать себе, что он счастлив, поэтому глупо плакать, но острая боль омрачила радость. Почему они так беспокоятся? Кацуки не заслужил этого.
— Я просто… — его тело дрожало, — я никак не вникну, что это происходит. Что всё закончилось. Что кто-то, что Эйджиро, что он правда… И вы тоже, я нахрен не понимаю, почему…
Его голос был хриплым, прерывистым, конец фразы застрял у него в горле. Кацуки застонал и сгорбился, положив локти на колени и спрятав лицо в ладонях. Потребовались все его силы, чтобы остановить дрожь. Он не заслуживает ничего из этого.
Почему они не ненавидят его так же сильно, как Кацуки сам ненавидит себя?
Мама нежно обвила его талию руками и положила подбородок ему на плечо.
— Кацуки…
— Иди сюда, — проворчал папа, сев на диван на колени, и медленно притянул Кацуки к груди, — мы любим тебя, так сильно. Мы рядом. Но ты всегда отдаляешься. Почему?
— Я не знаю, — выдавил из себя мальчик.
— Думаю, я знаю, — голос мамы был тяжёлым, — я знаю, почему, и это разбивает мне сердце. Позволь спросить тебя кое-что.
Руки вокруг его талии обняли его ещё крепче. Мама вздохнула.
— Кацуки… Почему ты решил, что недостоин любви?
По возвращении в школу Кацуки немедленно отправили к Исцеляющей Девочке. Она внимательно послушала его дыхание и сердцебиение; холодный металл стетоскопа посылал дрожь вдоль его позвоночника. Какая-то часть Кацуки почти ждала, что что-то пойдёт не так. Почти ожидала, что она скажет, что произошла какая-то ошибка. Что ещё не конец.
Но, конечно, Исцеляющая Девочка не сказала ничего подобного.
После обеда ему, наконец, разрешили вернуться в класс. Родители заверили Кацуки, что Айзава расскажет классу о его возвращении, но не о деталях его состояния. Одноклассники зашептались, когда Кацуки вошёл в класс. Затем Эйджиро выкрикнул его имя и рванул к нему. Он взял руки Кацуки в свои и поприветствовал его радостной улыбкой.
Несмотря на то, что блондин мысленно готовился к этому, сохранять спокойствие было почти невозможно. В любом случае, он не сопротивлялся, потому что это Эйджиро.
Чего Кацуки не ожидал, так это что другие ученики присоединятся.
Не весь класс, и было бы ещё более странно, если бы был весь. Но некоторые из них окружили его и говорили, перебивая друг друга, как здорово, что он вернулся.
Енотоглазая, — Ашидо, напомнил себе Кацуки, — сказала, что она рада, что он чувствует себя лучше. Тот с пирожными, — как там его зовут? Сато? — предложил Кацуки что-то вроде миниатюрного домашнего острого хлеба. Серо крепко похлопал его по спине. Каминари закинул руку ему на плечи и пошутил так, что все засмеялись. Даже Кацуки.
Он даже не осознавал, что класс практически стал для него семьёй.
Затем открылась дверь, и Айзава вошёл в класс, его волосы взлетели вверх, глаза вспыхнули алым, и все быстро вернулись на свои места.
И когда Кацуки шёл к своей парте, он кинул взгляд в конец класса и столкнулся с разноцветными глазами. Тодороки коротко кивнул ему. Кацуки кивнул в ответ. Он занял своё место.
Айзава коротко подтвердил его возвращение, и урок начался. И постепенно, с каждым проходящим днём всё возвращалось в норму.
Ну. Почти всё.
Несколько ночей спустя Кацуки и Эйджиро боролись с домашкой по алгебре в общаге, когда…
— Нам нужно как-нибудь сходить на свидание, — сбросил Эйджиро бомбу.
Кацуки подавился водой, которую пил, едва не заплевав ей весь стол.
— Какого хрена.
— Извини! — смех Эйджиро был взрывным, из самого его нутра, — просто, ну… мы... встречаемся, да? Или, блин, я зря надумал себе такое.
— Ты… хочешь встречаться? — Кацуки начал медленно, как если бы боялся, что внезапный громкий звук всё разрушит.
— А то! — а Эйджиро не сдерживался, — в смысле я не заставляю, но если ты хочешь, то…
— Как хочешь, — пробормотал Кацуки, — мы уже знаем о чувствах друг друга.
— Ну, да, но признания это только половина всего, остальное-то серая зона! Встречаться — это больше. Типа гулять. Целоваться. И… ну… — Киришима умолк.
Киришима пожал плечами.
— Да, Кацуки?
Когда Эйджиро произносил его имя вот так… это заставляло Кацуки чувствовать себя действительно счастливым. Не то, чтобы он это признавал. Кацуки отвернулся, чтобы скрыть, что покраснел. Боже, он так не привык ко всему этому.
— Но, это, думаю, я понимаю, — улыбка Эйджиро была тёплой. Он положил свою руку поверх руки Кацуки, — за прошлую неделю столько всего случилось, да? С нами обоими, но особенно с тобой. Просто куча вещей, с которыми надо разобраться. Я не знаю, что делаю. И я знаю, что ты тоже не знаешь. Так что говори, если я делаю что-то не так, хорошо?
— Хорошо.
— Как ты и сказал, мы знаем, что чувствуем друг к другу, так что некуда торопиться. Хорошо?
— Хорошо.
— Так что пока может быть серой зоны и хватит.
Кацуки выводил медленно большим пальцем круги на руке Эйджиро.
— Да.
— Чувак… Не могу перестать думать, что это судьба или типа того, — продолжил Эйджиро с оттенком радости в голосе, — я много чего нашёл про ханахаки вчера вечером, ну, я должен знать, что происходит, понимаешь? И ты знаешь, насколько странный у нас случай? Показатель заболеваемости в мире типа тысячная доля процента! И всё же мы оба заболели. Какова вероятность? — он щёлкнул ручкой, — судьба. Больше никак.
— Да, без шуток, — пробормотал Кацуки, но, честно говоря, он не был убеждён.
Исцеляющая Девочка сама призналась, что болезнь не развивается случайно. Были факторы, увеличивающие вероятность. И был Тодороки. Третий человек в очень, очень маленькой выборке. Эти кусочки паззла хотели соединиться друг с другом, но Кацуки не знал, как их повернуть, чтобы они подошли. И пока он не разберётся с ними, всё казалось бессмыслицей.
Видимо Эйджиро заметил беспокойство на его лице, потому что он пробормотал:
— Эй, всё хорошо?
— Нет, то есть да, всё заебись, — Кацуки вздохнул, — просто… реально пиздец как сложно понять всё это.
— Я знаю, что ты имеешь ввиду, я сам всё ещё в шоке. Я думал, невозможно, чтобы мои чувства были взаимны.
Кацуки переживал совсем не из-за этого, Эйджиро совершенно точно не мог знать, что было в его голове, но, может быть, смена темы отвлечёт его, так что Кацуки подыграл.
— В смысле, мне пришлось развить долбанную любовную болезнь, чтобы понять, что я чувствую, — фыркнул он, — и даже после этого я отпирался недели. Но наступил момент, когда я уже не мог.
— Для меня это было Камино.
Кацуки удивлённо посмотрел на Эйджиро.
— Так рано?
Киришима тихо хмыкнул, его улыбка изогнулась в смущении.
— Ну, то есть, я знал, что ты важен для меня и раньше, но я думал, что это просто влюблённость, — его губы улыбались, но в глазах была боль, — а потом ты пропал, и я был в панике. Я должен был пойти за тобой, вернуть тебя, иначе никогда бы не смог простить себе, что дал тебе исчезнуть. И тогда я понял, что это не может быть просто увлечением. Но я не знал, как тебе сказать.
— Я думаю, мы просто прокляты пиздец какой хреновой коммуникацией.
В этот раз фыркнул Эйджиро.
— Значит теперь это наш главный приоритет. Реально, если бы не Тодороки, ничего бы не было.
— Тодороки.
— Да! Айзава сказал нам, что ты переходишь в другой класс, и ну… — Эйджиро потёр затылок, что, как Кацуки начал понимать, было признаком, что он слегка смущён, — я не лучшим образом это воспринял. И думаю, он заметил, поэтому и попросил меня заменить его в качестве твоего репетитора. Благодаря этому толчку мы здесь.
На мгновенье голос Тодороки эхом отозвался в голове Кацуки.
У тебя есть шанс, не отказывайся от него.
Так что, в конце концов, это не мама попросила ЮЭй отправить Киришиму вместо Тодороки. Это был…
Кацуки цыкнул.
— Вот засранец, — пробормотал он себе под нос.
— Ты что-то сказал?
— Ничего.
Но на самом деле это не было ничего. Потому что чем больше Кацуки думал о Тодороки и его истории, тем яснее всё становилось. Кусочек паззла встал на место. И Кацуки чувствовал, что ещё несколько на подходе.
Несколько дней спустя рука Кацуки замерла перед дверью кабинета Исцеляющей Девочки. Что-то внутри него заставляло его колебаться. Он потряс головой и взялся за ручку.
— Входите, входите.
Он открыл дверь. Красные волосы и улыбающееся лицо ласково засияли ему в ответ. Ну конечно.
— Эй, Бакуго! — Киришима помахал ему с койки, — не ожидал тебя здесь увидеть!
Кацуки застыл, и на мгновение он почувствовал, что лицо выдало его удивление. Кацуки быстро взял себя в руки и, слабо улыбнувшись, сказал «привет» и отвернулся. Боже, он просто ужасен в таких вещах.
Исцеляющая Девочка села на стул перед Киришимой и прижала стетоскоп к его полностью обнаженной груди.
— Минуту, Бакуго, я сейчас займусь тобой.
Она несколько раз подвигала головкой стетоскопа, вытащила оливы** из ушей и откатила своё кресло обратно.
— Очень хорошо, Киришима, кажется всё тип-топ. Я думаю, сегодня последний медосмотр, который тебе нужен.
— Вуху! — Эйджиро вскочил на ноги и натянул на себя футболку, — думаю, всё прошло раньше, чем я даже заметил, что заболел.
Он широко улыбнулся Кацуки.
— И всё благодаря тебе, знаешь ли!
Кацуки подавился собственной слюной. Его рука поднялась, чтобы прикрыть рот.
— Заткнись, болван, — пробормотал он между пальцами, — ты не можешь просто блядь…
В этот момент казалось, что Эйджиро физически не способен остановить себя от улыбки. Тем не менее, он отвёл взгляд и поднял руку, чтобы потереть затылок, румянец чуть окрасил его щёки.
— Да ладно тебе, двойняшка-ханахаки, нет нужды быть таким! — он закинул руку на плечи Кацуки и одарил его тёплой улыбкой, — это немного странно, но я реально должен поблагодарить тебя. И Исцеляющую Девочку, конечно!
Он повернулся к ней и слегка поклонился.
— Большое спасибо, что позаботились обо мне, мэм!
— Ох, не за что, — отмахнулась она, — я просто делаю свою работу.
— А если бы Вы не делали свою работу так хорошо, нам с Бакуго было бы куда хуже!
— Да, да, хорошо, достаточно, молодой человек, — в её голосе было лёгкое раздражение, но Кацуки чувствовал, что в глубине души она любит Эйджиро.
Честно говоря, он начинал думать, что невозможно кому-то не любить этого парня.
— Не ты ли говорил мне про эссе, которое даже не начал?
— Ох, точно, — Эйджиро щёлкнул пальцами, — о нём нельзя забывать, я, э-э… — он взглянул на Кацуки и снова широко улыбнулся, — думаю, увидимся позже!
— Ага, — пробурчал он.
Боже, да что не так с его голосом?
— Увидимся.
Блондин спокойно наблюдал, как Эйджиро размашисто шагает к двери, надеясь, что его лицо не выглядит слишком тоскующим, когда дверь закрылась.
— Двойняшки-ханахаки…, — эхом повторил Кацуки себе под нос, раздражённый, потому что как вообще Эйджиро додумался до такой херни? Но улыбка всё равно появилась на его губах.
Эти слова оставили неприятное чувство внутри. Двойняшки.
Кацуки повернулся к Исцеляющей Девочке, сидящей за своим столом.
— Он не знает про Тодороки.
Сначала Исцеляющая Девочка не призналась ему. Просто продолжала печатать, заполняя какой-то там отчёт.
Наконец, она вздохнула.
— Итак. Он сказал тебе, да?
Кацуки опустился на койку и хмыкнул, соглашаясь.
— Этот мальчик…
Исцеляющая Девочка неодобрительно сжала губы.
— Это чудовищно, через что отец заставил его пройти с операцией и остальным. Просто чудовищно. Но ты не слышал этого от меня, — она повернулась к нему на стуле, — Тодороки всё ещё болен, и он всё ещё хотел бы держать это в секрете, понимаешь?
Кацуки хмуро кивнул.
— Надеюсь, он может полностью выздороветь, как ты и Киришима.
При любых других условиях её слова не звучали бы так странно. Но из-за природы болезни в её словах был скрытый смысл. Она надеялась, что Тодороки исцелится. Что он найдёт любовь. И вообще говоря, Кацуки было насрать на Тодороки. Но он был болен ханахаки достаточно долго, чтобы никогда не пожелать её своим самым грозным соперникам. И необъяснимым образом какая-то его скрытая часть оказалась согласна с ней.
— Что у тебя, Бакуго? — она вернула своё внимание компьютеру и вытащила новый бланк, — прошла неделя с того, как ты вернулся в ЮЭй. Ты прекрасно выздоравливаешь и точно на пути к полному исцелению. Так что привело тебя сюда?
— Медосмотр.
Последний раз Кацуки вызывали в её офис для проверки в понедельник. Сегодня среда, и он пришёл по собственному желанию. Если Исцеляющая Девочка и посчитала это странным, она не показала виду. Только кивнула и подкатила свой стул к нему.
Кацуки поднял рубашку, чтобы она могла прижать стетоскоп к коже. По её указу он вдыхал и выдыхал, прекрасно зная, что воздух не застревает в его лёгких.
Исцеляющая Девочка убрала стетоскоп и заговорила.
— Что-то ещё у тебя на уме, не так ли?
Она всегда была наблюдательной женщиной. Кацуки поправил рубашку, собираясь с мыслями.
— Я думаю, я кое-что понял, — наконец, ответил он, — про ханахаки.
Исцеляющая Девочка наклонила голову.
— И что же?
— Каким-то образом она развилась у троих в одном классе — и это полная бессмыслица. Но прежде Вы упомянули, что существуют факторы, которые могут сделать людей более восприимчивыми к ней. Вы даже признались, что безответственность ЮЭй повысила риск для учеников.
Кацуки внимательно смотрел на Исцеляющую Девочку, но выражение её лица оставалось нечитаемым, так что он продолжил.
— Потом, когда мы занимались, Тодороки сказал мне кое-что, что не казалось мне странным до недавнего времени. Он сказал, что Старатель знал пару про героев в таком же состоянии. В таком же редком состоянии. Так что я подумал обо всём этом и о том, через что прошёл наш класс, что отличает нас от всех остальных. И думаю, я догадался.
— На самом деле, нам мало что известно об этой болезни, — Исцеляющая Девочка глубоко вздохнула, — но мы знаем, когда она впервые появилась. Давным-давно была война, и когда солдаты вернулись домой, у многих были диагностированы серьёзные психические расстройства. Общее тревожное расстройство. Острое паническое расстройство. ПТСР. И у некоторых развилась ханахаки. Сейчас она развивается чаще у жертв несчастных случаев, выживших после стихийных бедствий и у про героев. Есть, конечно, отдельные исключения, но все статистические анализы указывают на одно и то же.
— Травма, — закончил за неё Кацуки.
Исцеляющая Девочка кивнула, холодно сжав губы.
— Ханахаки — не просто болезнь безответной любви. Похоже, она как-то связана с реакцией человека на стресс, развиваясь у тех, кто перенёс ужасную травму. Опасную для жизни травму. Если случилось влюбиться в человека, который разделил эти переживания с тобой, особенно, если он был тем, кто помог тебе преодолеть это, то тогда… — она замолчала, позволяя Кацуки закончить мысль за неё.
Исцеляющая Девочка неодобрительно цыкнула и продолжила:
— Эта школа портит вас, учеников, и оставляет такими уязвимыми с минимальным профилактическими мерами. Это просто позор.
Она немного выпрямилась в своём кресле, как будто осознав неуместный характер своей тирады.
— Несмотря на это, расстройство ханахаки не гарантировано. Механизмы психологической адаптации или устойчивость отдельных лиц могут остановить развитие. Это всё ещё редкость, в конце концов. Но при совпадении всех условий, вероятность возрастает в десять раз. Как видишь, это не совсем то, что герои хотели бы сделать достоянием общественности. Я же только хочу, чтобы ЮЭй делало что-нибудь, чтобы лучше подготовить своих учеников к будущему.
Было приятно слышать, что его подозрения подтвердились. Кацуки вспомнил о USJ. О путешествии на Ай-Остров. О своём спасении. Одна атака злодеев за другой.
Только один человек оставался рядом с ним на пути через всё это.
— В этом… есть смысл, — признал он.
Они вдвоём действительно так много пережили. Как и сказал Тодороки.
Тодороки. В мгновение его мысли пошли по кругу. Он подумал об истории Тодороки. Его детстве, его опыте в ЮЭй. Должен быть какой-то общий знаменатель. Если все эти вещи о травме были правдой, то для Тодороки это означает…
Кацуки резко поднялся на ноги.
— Думаю, я только что понял кое-что ещё.
Кацуки ненавидел быть в долгу. И, согласно Эйджиро, он должен Тодороки. Причем нехило так. Но Кацуки не понадобилось его искать. Тодороки нашёл его первым.
Кацуки собирался зависать с Эйджиро и ещё несколькими в гостиной. Он мог сказать, что самые близкие им люди, типа Ашидо, Каминари, Серо и даже Джиро заметили изменения между ними двумя. Кацуки был не против, что они знали, и, что более важно, они тоже были не против. Эйджиро даже сказал ему, что весь класс кажется гораздо счастливее, когда он вернулся. Кацуки не был уверен, что верит этому, но он видел, что Эйджиро верит всем сердцем.
Прошло всего несколько минут как они собрались на диванах, а остальные уже подняли гвалт. И, может быть, Кацуки тоже было весело, совсем немного. Но тут на другом конце комнаты мелькнуло красное и белое. Кацуки поднял глаза, и когда они двое пресеклись взглядами, Тодороки качнул головой. Идём со мной.
Это была настолько хорошая возможность, насколько возможно. Кацуки поднялся почти мгновенно.
— Бакуго..? — прошептал Эйджиро.
Кацуки нравилось, когда он называл его по имени, но когда вокруг были учителя и одноклассники, они оба были немного осторожнее.
— Дай мне минуту, — он спокойно ответил, смотря, как Тодороки повернул за угол.
Эйджиро проследил его взгляд, и успел заметить красно-белые волосы прежде, чем они исчезли. Его рот превратился в «о», а потом в улыбку, и он кивнул Кацуки. Киришима понял. Одной проблемой меньше.
Кацуки засунул руки в карманы штанов, пока шёл. Впереди был коридор, который вёл к прачечной парней. В это время суток это была единственная комната, которая, скорее всего, пустовала.
Конечно же, как только Кацуки вошёл в прачечную, Тодороки заговорил.
— Я не сказал этого раньше, но с возвращением.
Его голос был таким же ровным, как и обычно, но когда Кацуки встретился с ним глазами, он увидел, насколько напряжённым взглядом Тодороки рассматривает его.
— Ага.
— В А класс.
Кацуки смотрел в пол. Ковырял носком тапочка линолеум. В конце концов, он коротко кивнул.
— Значит, я был прав. Киришима…
— …Это не твоё дело.
— Конечно, не моё.
Было что-то недовольное в тоне Тодороки. Что-то разочарованное.
Кацуки прислонился спиной к одной из стиральных машинок и скрестил руки. Добрую минуту никто из них не произнёс ни слова. И пока секунды текли одна за другой Кацуки начал осознавать, что он должен быть тем, кто заговорит следующим. Иначе между ними просто ничего не будет сказано.
Кацуки не знал, что огнелёдный засранец ответит на «спасибо». Скажет ли он «пожалуйста»? Или попытается отмахнуться, как будто это не важно? Или сделает вид, что он вообще не понимает, за что его благодарят?
В любом случае, Кацуки собирался это выяснить.
— Думаю, мне следует поблагодарить тебя или типа того, — пробормотал он.
Кацуки мог сказать больше. Он мог сказать «спасибо» Тодороки за то, что тот понял, что Эйджиро чувствует то же самое, когда сам Кацуки не смог. Он мог сказать «спасибо» за то, что тот предоставил им возможность всё уладить. Но ему не нужно было. Тодороки знал, что сделал.
Кацуки чувствовал на себе его взгляд. Через мгновенье краем глаза он увидел, как Тодороки слегка кивнул в подтверждение. Реакция в пределах того, что Кацуки ожидал от него.
Следующие слова были такими мягкими, что блондин едва уловил их.
— На что это похоже?
Удивлённый, он посмотрел на Тодороки. Глаза парня были опущены и выглядели потерянными. И Кацуки должно было быть всё равно. Но почему-то это было совсем не так.
— Ты знаешь.
Слова вылетели у Кацуки изо рта прежде, чем он успел подумать, но это ничего. Он должен это сделать. Ему нужно вернуть долг.
— Нет.
— Ты можешь распознать это в других, а? Так почему не в себе?
Тодороки открыл рот, — чтобы возразить? — но живёхонько захлопнул его. Кацуки принял его молчание за приглашение продолжить.
— Слушай, — практически прорычал он, — ты знаешь, кто это. Глубоко внутри, ты знаешь. Кто-то, кто прошёл ад вместе с тобой, кто был на твоей стороне всё это время, но ты слишком, нахрен, боишься признаться в этом себе.
Кацуки оттолкнулся от машинки и потянулся к дверной ручке.
— У тебя есть шанс.
Он распахнул дверь.
— Бакуго…
— Даже не думай отказываться от него.
Дверь захлопнулась за его спиной.
Остаток недели прошёл без особых событий. Оба, он и Эйджиро, получили разрешение тренироваться, плюс у Кацуки появились дополнительные занятия по понедельникам, средам и субботам после обеда. Словно долбаная гора с плеч. Если судить по упражнениям за субботу, он наверняка быстро наверстает упущенное. Чёрт возьми, к концу семестра он точно всех обгонит!
Хотя уроки совершенно вымотали Кацуки, вечером он в одиночестве делал домашку в своей комнате в общежитии. Он как раз закончил задание по Серебряному Веку героев, когда раздался стук в дверь.
Кацуки отложил работу и пошёл открывать дверь. Его брови взлетели практически к линии роста волос.
Это был Эйджиро, разодетый в пух и прах: в брюках и рубашке. Ансамбль дополнял галстук с богомерзким узором.
Он напряжённо улыбнулся. Нервно.
— Привет, Бакуго.
— Кацуки, — коротко поправил себя красноволосый, и, возможно, это звучало бы немного пугающе, если бы только его рот перестал улыбаться, — что делаешь? Да. Кацуки. Просто… Ох, чувак, я знаю, это сопли. И я знаю, что вся эта сопливая фигня не про тебя. Но Тодороки был такой мужественный сегодня, и это реально вдохновило меня сделать так же, так что…
— Воу, воу, стой, подожди нахрен, — Кацуки помахал рукой, и Эйджиро остановился, — …Тодороки?
— Ой. Ты не слышал?
— …Не слышал что?
— Он предложил Мидории встречаться!
И Кацуки честно пытался скрыть свой шок. Не потому что это был чёртов Деку, у него были подозрения с самого разговора с Исцеляющей Девочкой. И даже не потому, что до Тодороки дошло. Нет, больше всего его удивило, что парень взял и сделал что-то.
— Я слышал от Урараки, она сидела рядом с ними, когда это случилось. Ни с того ни с сего прямо посреди обеда, как будто первое официальное свидание в классе — это ничего особенного. Она даже думает, что Мидория не сразу понял, что произошло, в одно мгновение он был в порядке, а в следующее — красный, как свёкла, представляешь? А потом он сказал Мидории что-то про нежелание упустить свой шанс, и я вспомнил, что Алый Бунтарь говорил о жизни без сожалений. И это заставило меня понять кое-что, — Эйджиро перевёл дыхание, — о нас.
Кацуки моргнул.
— А?.. О нас?
— Я знаю, что мы поговорили и вроде как согласились плыть по течению. Но мне кажется, что ханахаки лишила нас тех вещей, которые подростки ждут с нетерпением. И я не хочу, чтобы мы принимали наши чувства, как должное, и застряли в какой-то стрёмной серой зоне. Я хочу сделать всё правильно.
— О чём ты? — Кацуки выпрямился, впервые по-настоящему заметив, как Эйджиро был одет. Что он выглядит, как будто прячет что-то за спиной, — подожди, что у тебя…
— Бакуго, — Эйджиро поклонился, протянув спрятанный подарок перед собой, чтобы Кацуки, наконец, увидел его, — я так сильно люблю тебя, пожалуйста, встречайся со мной!
И, боже, это заставляло его чувствовать столько всего, как он может отказать? «Да почему бы нахер и нет» почти скатилось с его губ, когда Кацуки увидел подарок.
Одна красная роза.
Словно подчиняясь инстинкту, его рука взлетела, чтобы закрыть дыхательные пути. Его ладонь заглушила резкое «блядь, нет».
Плечи Эйджиро напряглись. Он медленно поднял голову.
— …Что?...
— Ёбаный ад, Эйджиро, роза? Серьёзно?
— …О, господи.
— Меня реально может вырвать.
— Пресвятое ёбаное дерьмо. Я болван.
— Не то, чтобы я не оценил сам жест, — Кацуки почти театрально взмахнул рукой, — но тебе лучше не приносить это на наше свидание сегодня вечером.
На это Эйджиро посмотрел на него с надеждой в глазах. Затем его губы растянулись в широкой улыбке.
— Не принесу, Кацуки, клянусь!
— Хорошо, — блондин не мог не улыбнуться в ответ. Это просто ёбаный абсурд. — У тебя десять минут, чтобы убрать это из моей зоны досягаемости. Если я учую хотя бы каплю этого запаха, когда соберусь, я найду и взорву этот цветок сам!
Эйджиро показал ему большой палец вверх.
— Можешь положиться на меня!
— Хорошо если так! — с этим Кацуки захлопнул дверь.
… И спрятал пылающие щёки в ладонях.
Боже. Блядь. Ёбаный ад, Эйджиро такой пиздец нелепый, и это делает такие пиздец нелепые вещи с его головой и сердцем и вообще всём, и он хочет, чтобы Эйджиро никогда не останавливался. Он хочет, чтобы Эйджиро был нелепым. Всё долбанное время.
Честно говоря, за прошедшую неделю он пришёл к мысли, что свидание с Эйджиро звучит не так уж и плохо. С другой стороны, ежу понятно, что им не разрешат покинуть кампус. Но, блядь, если Эйджиро хочет разодеться, просто чтобы поесть пицца-роллов и подрывать друг друга в долбанном Марио Карт, значит так они нахер и сделают.
Но цветок должен исчезнуть.
Кацуки реально, блядь, тошнило от запаха цветов.
Примечания переводчика:
хозяйственные вопросы* — в оригинале «logistics», я не совсем поняла, что здесь имелось в виду, но этот вариант показался мне подходящим;
оливы** — так называются части стетоскопа, которые вставляются в уши.