Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

«Добрый день, уважаемые читатели этого блога!
Я прошу прощения за то, что уже давно не развлекал вас рассказами о наших приключениях: к сожалению, в ходе одной из последних командировок Имаи-сан сломал ногу, и мы были вынуждены больше месяца работать без него. А это очень сложно! Все-таки взаимодействие в нашей команде очень сбалансировано и выверено до микрона, так что, когда случаются форсмажоры, нам приходится стараться больше обычного, чтобы по-прежнему качественно выполнять свою работу.
Но, не волнуйтесь, сейчас уже все хорошо! Имаи-сан идет на поправку, а мы все вот буквально на днях вернулись из одной отдаленной префектуры, где успешно пережили встречу с местным тенгу. Он похитил в горах трех школьников за последние пять лет, так что нам пришлось вмешаться и призвать его к ответу!
К сожалению, ничего особенно интересного в нынешнем случае нет, и в качестве извинения за длительное молчание он не подойдет. Поэтому в этом выпуске нашего журнала я расскажу историю, которая произошла давно, больше тридцати лет назад – когда мы впятером только начинали заниматься тем, что теперь составляет всю нашу жизнь.
Итак, сегодня – таинственный случай на рисовом поле!»

Юта задумчиво потеребил губу, перечитывая набранные строки. Он не слишком-то любил писать в блоге о том, что происходило в те далекие годы, когда они только собрались вместе. А уж тот случай и вовсе едва не вынудил его бросить всю эту затею еще в самом начале пути. Тогда они еще многого не знали, какие-то вещи делали наобум и часто ошибались. Это сейчас группа BT – уважаемые специалисты, мастера своего дела, услуги которых рады заполучить самые взыскательные клиенты, но раньше…
Впрочем, раньше и профессии их не существовало, по крайней мере, в Японии и на том уровне, что теперь. И первых клиентов им приходилось искать, смешно сказать, перерывая новостные колонки провинциальных газет. А потом – еще и убеждать скептически настроенных деревенских жителей в том, что именно никому не известная команда из захолустного городишки в Гунме за умеренную плату способна решить их проблемы…
…Да, тогда они все впятером уже жили в одном доме, но, конечно же, это был совсем не такой дом, как теперь. Снимали какую-то древнюю хибару на окраине Такасаки, даже сейчас этот домишко стоял перед глазами как вживую. Два этажа, на втором три маленьких комнатки, на первом – кухня, тут же столовая и еще одна комната, побольше раза в два, которую разделили будто ширмой старым скрипучим стеллажом, заваленным стопками газет. Вот в этой комнате и жили Аччан с Имаи, тут и спали, а Аччан тут и работал – это было его задачей, искать им клиентов. А по другую сторону стеллажа валялся вечно неприбранный футон Имаи и его странные приспособления для работы. Имаи очень увлекала идея того, что с существами Междусвета можно взаимодействовать с помощью звуков. Люди издревна знали, что извлекая звуки из определенных инструментов, можно призвать или изгнать сверхъестественное существо. Собственно, потому-то эти инструменты и использовались только при храмах, во время праздников или обрядов – там и тогда, где их могли контролировать мастера Междусвета. Но Имаи где-то услышал, что в европейских странах используются не только громоздкие барабаны и кото, а еще и небольшие, компактные вещицы, которые можно носить с собой. А еще, что разные виды звуков изгоняют разных существ, а если как следует натренироваться, то можно и управлять некоторыми духами или ёкаями с помощью последовательности извлекаемых нот… В общем, на своей половине комнатки Имаи этим и занимался. Изобретал самым разным образом звучащие инструменты. Тогда Юта считал, что это опасное и немного таинственное занятие, и заходить за стеллаж побаивался, предпочитая проводить время на половине Аччана…
Так странно вспоминать об этом сейчас, зная, куда их привела любовь Имаи к экспериментам!

– А вот, – сказал Юта с азартом, встряхивая тощую газетенку. Он сидел за котацу, обложенный стопками периодики разных лет. – В префектуре Кумамото уже третий раз нападает мор на рисовые поля! Крестьяне рискуют лишиться половины урожая. А?
– Ну и что, – подал голос Аччан, который вот уже битый час валялся тут же на полу под одеялом, меланхолично разглядывая потолок. – Государство возместит им убытки.
– Так я не о том! Мор три раза за последние три года – это точно проделки каких-то ёкаев!
– Или особо живучий грибок.
Юта расстроенно хмыкнул.
– Но, может, стоит хотя бы посмотреть?..
Аччан с утомленным вздохом закатил глаза.
– У тебя есть деньги кататься со всем оборудованием в Кумамото? Ближний свет, только на дорогу уйдет месячный бюджет. А, учитывая, что там уже наверняка обработали поля химикатами, и над нами просто посмеются…
– Все равно другой работы пока нет, – пробурчал Юта, откладывая газету в стопку рядом.
– То, за что не платят – не работа, – поучительно заметил Ани, входя в комнату. – Чего ты делаешь? Мешаешь Аччану?
– Он не мешает…
– Я не мешаю! – возмутился Юта. – Просто решил помочь.
– Гони его отсюда, – посоветовал Ани. – Он тебе весь архив поперепутает… Ну вот, смотри. Это газета от позавчера, а эта – аж за прошлый апрель! И все в кучу!
– Я просто еще не успел разложить обратно! Я специально эти положил вместе, потому что там про рисовый мор на Кюсю, в Кумамото…
– Кумамото, – внезапно сказал Аччан, садясь. И так крупные глаза его становились все шире и шире, когда он переводил потрясенный взгляд с Юты на Ани и обратно. Юта даже затаил дыхание от восторженного предвкушения – на Аччана нашло. На него очень редко находило, но уж если это случалось, то…
– Случайно не деревня Такимидзу?
– Да, – замирающим голосом подтвердил Юта, быстро глянув в газету. – Она самая.
– В прошлом сентябре там был оползень, снесло несколько крестьянских домов. В этом июле из берегов вышла мелкая речка и подтопила три самых крупных хозяйства. Потом рисовый мор. А еще… – Аччан снова посмотрел на каждого из них по очереди и сглотнул. – А еще два месяца назад один из жителей деревни пошел в лес и не вернулся.
– Проклятье? – нахмурился Ани. – На целую деревню?
– И очень сильное и комплексное. Действует несколько лет и бьет по всем фронтам. Или… – Аччан поморщился. – Или кто-то из жителей деревни за что-то сильно не любит односельчан и методически изводит обидчиков.
Они замолчали, переглядываясь.
– Надо ехать, – сказал наконец Ани. Позади него зашуршала дверь, на пороге появился Имаи, за его плечом маячил Хиде с пакетами из комбини в руках.
– Вот вы где все. Не голодные, что ли? Мы еды принесли, а на кухне никого…
– Мы едем в Кумамото, – сказал Аччан, перебивая. Имаи моргнул.
– Вот прямо счас?
– Ну… завтра?
– Ну, тогда поесть-то все равно надо?
Все запереглядывались, и Юта решительно выполз из-под котацу – в животе уже давно подсасывало. Ани двинулся следом. А Аччан все так и сидел на полу, и когда все остальные вместе с Хиде ушли в кухню, они о чем-то вполголоса разговаривали с Имаи за задвинутой дверью. Наверное, Аччан рассказывал ему, что нашел связь между десятком разрозненных заметок на интервале в несколько лет. Объяснял, как руководителю группы, свои предчувствия – Имаи всегда очень серьезно относился к аччановым предчувствиям. Неудивительно, тот все-таки был ребенком Междусвета, хоть и не путешествовал пока в мир мертвых. У Аччана и без покойницкого царства было полно занятных особенностей, но тот постоянно переживал, что ничего не может и не умеет – хотя остальные могли и умели, возможно, еще меньше, чем он. Ну, за исключением Имаи, конечно. Но Имаи – особенный…
На кухню эти двое пришли, когда сезонные пирожки с каштанами были уже съедены, и Юта с Ани сидели как паиньки, ожидая, пока Хиде приготовит из закупленных продуктов чего-то посущественней. Как-то так повелось, что готовил на всех или Хиде, или Имаи, и если Имаи готовил зачастую очень необычно и чаще всего вкусно, но иногда случались и катастрофические провалы, что для их скромного бюджета было критично… то Хиде предпочитал простые и надежные рецепты и мог на скорую руку и из ограниченных ингредиентов приготовить много дешевой, вкусной и очень сытной еды.
В этот раз на ужин был рис с красной периллой и маринованными сливами, жареный тофу с овощами и суп с яйцом, и пока все ели, Ани сказал:
– Денег так-то на неделю осталось. Ну, дней на десять, если не шиковать вот так и есть только рис...
Юта моментально почувствовал, как кусок тофу застрял в горле. В таком положении планировать выезд…
– В Кумамото поедем только я, Аччан и Юта, – ответил Имаи на незаданный вопрос. – Если там действительно ёкаи шалят, постараемся стрясти с местных побольше денег.
– А если что-то серьезное? – мрачно спросил Хиде. – Вы не справитесь втроем.
Имаи шмыгнул носом.
– Тогда стрясем с местных денег и вызовем вас.
Хиде ответ, казалось, удовлетворил, он кивнул и снова склонился над тарелкой. А Юте стало неожиданно тревожно. Нет, безусловно, он доверял сэмпаям! Кто сможет защитить его лучше чем Имаи-кун да Аччан. Но все-таки… все-таки впятером как-то надежнее!

Поездка получилась довольно утомительной: они экономили на всем, так что поехали не на скоростных поездах, а на автобусах и дешевых региональных электричках – медленно и не слишком удобно. Даже заночевать пришлось на полдороги, спасибо, хоть бесплатно: в Ивакуни у Хиде жил двоюродный брат, который согласился их приютить на ночь, да еще и накормил ужином.
Имаи всю дорогу дремал, просыпаясь только на пересадках, Аччан поначалу задумчиво молчал, созерцая в окно сельские пейзажи, а потом достал из сумки книгу с очень миленькой обложкой – то ли любовный роман, то ли какая-то повесть про подростков – и углубился в чтение. Это было удивительно, потому что произведения подобной тематики с Аччаном никак не ассоциировались, но тот, видимо, так увлекся чтением, что не выпускал книгу из рук ни на коротких пересадках, ни даже на вокзальных перекусах, которые Юта запланировал на те промежутки, когда между прибытием и отправлением было не меньше получаса...
А сам Юта маялся от безделья. Разглядывал залетающие на остановках стайки болтливых школьниц, вежливо улыбался замотанным мамочкам с колясками и старался не кривиться, слушая детский плач. Помимо школьниц и мамочек в региональных электричках почему-то ехали все сплошь одинокие старики да бодрые старухи небольшими компаниями – наверное, потому что спешить им было некуда, и переплачивать не хотелось. Одинокие старики читали газеты или дремали, а бодрые старухи обсуждали между собой подробности мест, которые собирались посетить, когда доедут до нужной станции. Храмы, горные тропинки, особо знаменитые рестораны с раменом или тайные заведения с особо крупными, но потрясающе дешевыми крабами! Юта слушал краем уха, чувствуя, как во рту собирается слюна, а живот начинает подводить. По всему выходило, что быть старухой – занятие увлекательное и весьма приятное. Так что он даже немного завидовал им, выходящим на разных многообещающих станциях. Для их троицы выход из одного вагона означал только томительное ожидание следующего поезда. Даже без возможности перекусить вокзальным бенто! Денег с собой было в обрез, так что всю дорогу они питались взятыми из дома пустыми онигири из риса с периллой и кунжутом и припасенным в термосах чаем.
На самом деле Юта гордился тем, как быстро и точно составил их нынешний маршрут. Пришлось перелопатить уйму расписаний, которые обычно печатали в локальных газетках, обзвонить несколько справочных служб, сопоставить всю имеющуюся информацию и найти самый короткий и дешевый способ добраться до нужного места.
В результате он подгадал все необходимые пересадки так, чтобы им не приходилось проводить на очередном вокзале больше получаса, и до деревни Такимидзу они добрались уже к вечеру второго дня, как выехали из Такасаки.

– Хорошо, что Междусвет закончился, пока мы ехали, – пробормотал себе под нос Юта, оглядываясь по сторонам в темноте, разбавляемой только тусклым отсветом единственного фонаря. Станции тут, по сути, и не было, только пара секций забора-сетки, к которым была прикручена проволокой табличка с названием деревни, одинокий фонарь и деревянные ступени, ведущие с железнодорожной насыпи куда-то в рыхлую темноту с плывущими тенями.
– Да… – протянул Аччан. – Если у них здесь вот такое освещение, неудивительно, что ёкаи творят, что им вздумается…
– Жрать охота, – сказал Имаи в свою очередь. – В какую сторону этот минсюку*?
Юта спохватился и вытащил нарисованную от руки карту, которую им по факсу переслала хозяйка гостевого дома. Размещением группы тоже занимался он, как человек, который из всех пятерых лучше всех умеет договариваться.
– Кажется, туда, – сказал он без особой уверенности и махнул рукой влево от станции. Имаи, не задавая больше вопросов, закинул на плечо рюкзак и чехол с кото, спрыгнул с насыпи, проигнорировав ступени, и бодро зашагал в указанном направлении. Аччан, помедлив пару секунд, последовал за ним, правда, спустившись по лесенке.
Гостевой дом, как и обещано, оказался совсем недалеко от станции, они заметили его издалека – здесь, в отличие от большинства деревенских домов, висел над дверью приличный фонарь, освещающий свежеотремонтированный фасад. Вывески никакой не было, и не удивительно – вряд ли в эту деревню часто приезжали туристы, да и командировок в эту глушь никто не выписывал – незачем. Но по некоторым неуловимым признакам было понятно, что дом готов к приему посетителей.
Юта в своих предположениях не ошибся: едва они подошли к дверям, как на порог выпорхнула маленькая и сухонькая женщина лет шестидесяти, с тщательно уложенной прической и в скромном повседневном кимоно.
– Добрый вечер, – она поклонилась так глубоко, что у Юты зубы заныли от неловкости. – Добро пожаловать, уважаемые господа, в наш недостойный дом!
Прихожая была тесной и темной, и пока они переобувались, толкаясь локтями и сумками, женщина все говорила, и говорила, и говорила. Про Междусвет, который только недавно закончился, но вы не переживайте, все окна в доме заговорены и запечатаны, и фонарь такой, что ни один дух не сунется, и если будет нужда пойти куда-то в Междусвет, то у нее есть отличный фонарик на батарейках, только попросите, а то он один на всех гостей, да и хозяева им иногда пользуются, а хозяев четверо: муж ее, она сама, ее дочка и дочкин муж, а дочкин муж обычно в городе, на заработках, он приезжает только на выходные, как сейчас, потому что тут, в деревне, особо заняться-то и нечем, если только рис выращивать, но сейчас такое время, не каждый хочет выращивать всю жизнь рис-то, много на рисе-то сейчас заработаешь, тем более, что на рис грибок напал, да такой живучий, никак не вывести…
– А где бы это, – вставил в бесконечный поток свое слово Имаи, женщина замолкла на полуслове, преданно на него глядя так, что он даже смутился и закончил тоном ниже: – в смысле… Поесть?
– А тут! – радостно ответила она. – Прямо тут и покушаете. Вы вещички-то свои в комнате положите, примите ванну, водичка уже нагрета, ванная комната вон там, в конце коридора. Втроем вы там не поместитесь… но по очереди-то влезете, конечно, хоть и крупные вы мальчики, у нас-то в деревне все обычного размера, вот как господин Хигучи…
Она посмотрела на Юту, ласково улыбаясь, и тот был вынужден улыбнуться в ответ. Чтоб тебя, карга.
– А как отдохнете, ужин-то уже и готов будет. И покушаете, да…
Только когда дверь отведенной им комнаты задвинулась перед лицом хозяйки, та наконец замолчала и, судя по торопливым шагам, побежала на кухню. Юта с облегчением вздохнул и сбросил наконец сумку и чехол с кото на соломенный пол.
Комнатка была крошечная, места едва хватило, чтобы раскатать три футона, да составить их вещи вдоль стены. На маленьком окне красовалась многоцветная нашлепка с «омадзинаи», и… Юта не поверил глазам: заклинание было нарисовано от руки! Тщательно, аккуратно, хоть и простовато, зато по всем древним канонам. Это ж сколько лет этой наклейке? Поди, висит тут еще со времен эпохи Мэйдзи… хотя и тогда уже их вырезали на деревянных досках и печатали!
– И правда, странно, – заметил Аччан, увидев, куда он, вытаращив глаза, смотрит. – Даже не слышал, чтобы «омадзинаи» рисовали… вот так.
– А я слышал, – подал голос Имаи, который вообще сидел спиной к ним и копался в своем рюкзаке, но как обычно прекрасно замечал все, что происходит вокруг. – Есть такой… бизнес. Продают «омадзинаи», нарисованные типа как ребенком Междусвета. Вроде как у них особая сила… Хрень, конечно, но в некоторых глухих углах в это верят.
– Это ж сколько детей Междусвета должно сидеть и рисовать заклинания, чтобы сделать из этого бизнес, – с уловимой ревностью в голосе проворчал Аччан.
– Я ж говорю – типа. Кто их вообще видел, этих детей Междусвета.
– Ну ты, например, видел.
– Ну я – да. Но вот в городах в них… то есть, в вас вообще не верят.
Аччан хмыкнул, утыкаясь в свою сумку, и больше никак слова Имаи не прокомментировал. А Юта уже в который раз подумал, что уж больно буднично они к Аччану относятся. То есть, Юта хотя бы сначала поудивлялся тому, что такое чудо вот прямо рядом с ним ходит, дышит и разговаривает… А все остальные, казалось, даже не задумывались особо о том, что он… уникальный? Просто приняли это как само собой разумеющуюся ситуацию, вон, Имаи прямо в ту же секунду начал придумывать, что полезное можно с аччановым даром сделать. Хиде сначала больше посмеивался над ним да каверзные вопросы задавал, надеясь сбить с толку, но когда с Аччаном познакомился лично, все вопросы у него тут же закончились. Просто спокойно занял свое место, словно так с самого начала и планировал.
Ани, правда, немножко побрыкался, но вовсе не потому, что не поверил в дитя Междусвета – этот-то момент у него вообще никаких вопросов не вызвал. Он несколько лет был храмовым барабанщиком, верующим человеком, рассказы о древних святых были для него не легендами, а вполне себе историей. Ну и что, что в последние лет сто ни одного официального ребенка Междусвета в Японии не было зарегистрировано? Значит, не считали нужным заявлять о себе. А то и вообще не избирались Междусветом – не было, видимо, для этого нужды, вот и все.
Единственным человеком, который до сих пор не слишком-то верил в избранность Аччана, был сам Аччан. Он был убежден, что главная способность дитя Междусвета заключается в том, чтобы проникать в мир мертвых. А он туда никак попасть не мог, так что… Ну, хотя бы не отказывался участвовать в затее Имаи. И то, Юта подозревал, только потому, что больше-то ему заняться было и нечем, а тут хоть какое-то дело, важное, нужное. Можно сказать – предназначение. Юте нравилось думать именно так, что все, чем они занимаются в последние пару лет – это не просто способ чем-то себя занять или, как говорил отец, раздосадованный, что оба его сына занимаются чем угодно, только не семейным бизнесом, «придурь по малолетству», а в самом деле что-то очень значимое. Судьба.

Принять ванну удалось всем быстро, но не без казуса: выданные хозяйкой юкаты оказались безнадежно коротки и для Аччана, и для Имаи, и если предусмотрительный Аччан на такой случай захватил с собой юкату из дома, то Имаи пришлось натягивать снова джинсы, чтобы не светить голыми ногами в столовой. Гостей кроме них в минсюку не было, но за столом собралась и семья хозяев: темнолицый флегматичный старичок, молчаливая семейная пара средних лет и их шестилетняя дочка. Девочка завороженно разглядывала гостей, раскрыв рот, пока мать не одернула ее. Но даже склонившись над своей тарелкой, девочка то и дело бросала любопытные взгляды в их сторону. Один раз Юта даже не удержался и подмигнул ей, а она звонко рассмеялась, смутив своих родителей.
– Эма еще слишком мала, чтобы сидеть с гостями за столом, – извиняющимся тоном сказала хозяйка, выставляя перед ними тарелки. – Простите за такое неудобство…
– Никаких неудобств, – тут же возразил Аччан. – Нам очень приятно, что вы позволили нам присоединиться к вашему семейному ужину. Нечасто выдается провести вечер в такой приятной обстановке.
Старик на эти слова одобрительно хмыкнул и достал откуда-то мутноватую двухлитровую бутыль с давно смытой этикеткой.
– Выпиваете ли, молодые люди? – спросил он надтреснутым голосом.
– А то! – ответил моментально повеселевший Имаи.
– Будем весьма благодарны, – со всей куртуазностью, на которую был способен, добавил Юта, чтобы сгладить впечатление.
На столе тут же появились крошечные стопочки из резного стекла, в них потекла прозрачная влага, а на столе вдобавок к темпуре и рису образовалась и тарелка с обжаренной на гриле рыбкой санма.
Пару рюмок спустя выяснилось, что и старик совсем не так безучастен, как показался на первый взгляд, да и их дочка с мужем оказались вполне веселыми и общительными людьми. Хозяйка, выставив на стол все, что собиралась, присела с уголка и залихватски выпила две рюмки подряд, закусила маринованной репкой и включилась в общий разговор.
Юта не старался запоминать все, о чем болтали за ужином, тем более, что разговоры велись самые будничные: сначала хозяева расспросили их, откуда они, да зачем. Особого интереса к теме ёкаев никто из них не проявил, зато дочка хозяев рассказала пару историй, о которых не писали в местной газете. Про то, как в начале прошлого мая сгорел дом у старосты деревни, господина Моринаги, а в этом сентябре пропала семнадцатилетняя девушка. Да, был один мужчина, господин Ооита, он в лес ушел и не вернулся, но это же лес, у нас тут все-таки и медведи водятся. А тут девчонка пропала буквально на глазах у родителей. Только что ее видели идущей с огорода с кочаном капусты, а тут раз – и нет ее нигде… Вызванная полиция убедила родителей, что девушка, у которой и без того были проблемы в школе и со сверстниками, просто сбежала с парнем в город, и они не стали подавать официальное заявление. А от дочки, тем временем, ни слуху, ни духу…
– Ну, Кумико-то, может, еще и вернется… – протянула хозяйка с сомнением, на что шестилетняя Эма внезапно очень ясно и беззаботно заявила:
– Не вернется.
Все замолкли, глядя в ее довольное привлеченным к себе вниманием лицо.
– Что ты такое говоришь! – опомнившись, напустилась на нее мать. Но ее муж, внезапно ставший серьезным и бледным, перехватил ее за руку. Она, взглянув ему в лицо, подхватила растерянную Эму на руки и, извинившись, вышла из столовой.
– Простите пожалуйста, – любезно улыбнулась хозяйка. – Ей уже пора спать. Слишком много впечатлений… Эма не привыкла к гостям, у нас-то тут редко молодежь бывает… Обычно люди пожилые, скучные – из соседних деревень…
– Я слыхал, в Такимидзу есть знаменитый храм Инари, – вставил Юта, чтобы замять неловкость. – Наверное, паломники приезжают часто?
– Приезжают, да, – хозяйка привстала, собирая со стола опустевшие тарелки. – Летом обычно. Но и весной случается, и осенью…
Голос у нее уже был рассеянный, словно думала она совсем о другом, да и мужчины окончательно замолкли. Так что, переглянувшись с Аччаном и Имаи, Юта понял, что пора заканчивать ужин.
Уже попрощавшись с семейством и куря на крыльце перед сном, он никак не мог избавиться от странного привкуса, который оставила эта застольная беседа.
– Ребенок, конечно, странный… – протянул он первое, что пришло в голову, чтобы начать разговор.
– Мда? – Имаи выпустил густую струю дыма вверх, к округляющейся луне. – Ей просто хотелось поучаствовать во взрослом разговоре.
– Мне кажется, к ней не слишком хорошо относятся ее родители, – тяжело добавил Аччан, он явно думал о чем-то неприятном и хмурился так, что жесткая складка перечеркнула его переносицу. Юта, кажется, никогда не видел его в настолько мрачном состоянии духа. И из-за чего?..
– Они как будто испугались ее слов, – наконец выдал он то, что смущало больше всего. – Словно от того, что сказала девочка, что-то на самом деле может измениться…
– Да обычные суеверия, – отмахнулся Имаи. – Моя мать такая же. «Молчи, а то накликаешь беду!»
– Да ты и так всегда молчишь.
– Так она отцу.
Юта рассмеялся, и Имаи улыбнулся тоже. Только Аччан смотрел куда-то в сторону и казался полностью погруженным в свои мысли. Его сигарета все еще тлела в пальцах, хотя остальные уже давно докурили свои.
– Это хорошо, что дом сгорел у старосты, – сказал Имаи, ежась от прохладного ноябрьского ветра. – Если дело в ёкае или проклятии, он уговорит остальных нам заплатить.
– Это да, – кивнул Юта. – А если просто случайность?
– Ну, значит, зря тратим время и деньги…
– Не зря, – тихо, но решительно перебил его Аччан. – Здесь точно что-то не так.
Имаи посмотрел на него, улыбаясь.
– Ну, тогда, значит, все в порядке.
Спать было пора, вот что. Два суматошных дня дороги…

Ночь, впрочем, выдалась не лучше.
Сначала Юта провалился в глубокий сон буквально на час или полтора, но проснулся резко, словно от кошмара. И дальше у него уже никак не получалось уснуть, хотя спать хотелось просто до тошноты. То подкатывало непонятное беспокойство, и он вскидывался, таращась в темноту с колотящимся сердцем. То становилось слишком жарко под тяжелым зимним одеялом, он скидывал его с себя, почти засыпал, но тут же становилось слишком холодно. То начинало чесаться в самых неожиданных местах. Отключиться снова удалось только под утро, но уже с рассветом он проснулся опять – мысль о том, что окно защищает ненадежная самопальная наклейка с «омадзинаи», проникла в сон, и Юте показалось, что створка приоткрыта, и утренний неторопливый Междусвет затапливает комнату, подпуская голодных ёкаев прямо к их постелям…
Он открыл глаза, почти ненавидя себя за эту тревожность, ведь ясно было, что это все выдумки, никто не станет открывать окна в преддверии зимы, но беспокойство грызло изнутри, вынуждая проверить лично…
Конечно же, окно оказалось плотно закрыто. Но не это взволновало Юту так, что он уже не смог заснуть больше.
Аччана в комнате не было.
Его постель была аккуратно свернута и убрана в шкаф, то есть, он не в туалет отошел. Он куда-то отправился один. В Междусвет.
Первым порывом было дернуть Имаи, но Юта прекрасно знал, что разбудить того – занятие сложное и времязатратное. Тем более, что он ему скажет?
Ну да, Аччан куда-то ушел. Но вещи его здесь? Так пусть себе гуляет.
Ушел в Междусвет? Так Аччан – дитя Междусвета, ему ничего не грозит. Может быть, наоборот, что-то полезное узнает у местных богов. Спи давай, пока есть возможность...
А Юта был бы и рад, но вместо этого он лежал, глядя на дверь в комнату и слушая, как бьется в ушах шуршащий пульс…
Хватило его примерно на час, а когда последние тени Междусвета промелькнули за окном и растворились, а плотную бумагу просветили яркие, чистые лучи солнца, он встал, оделся, убрал постель и вышел из комнаты. Терпеть больше сил не было.
Деревня, которую они накануне не успели разглядеть в темноте, просыпалась медленно – над парой совсем старых домов в традиционном стиле уже поднимался легкий дымок от растопленных очагов, но остальные в розовом, мягком свете утреннего солнца выглядели сонно.
Зябко ежась от утренней прохлады, Юта прошелся по главной улице, вертя головой по сторонам. Пусто. Только у запертых дверей продуктовой лавки ему встретился серый кот. Он сидел верхом на каменной статуе Эхимэ Защитницы, и сначала Юта принял его за причудливый головной убор идола – богиню часто изображали с котами, хоть обычно все-таки на руках или у подола… Но тут кот повернулся и смерил его бесстрастным взглядом, презрительно зевнул и снова отвернулся. И Юта поспешил пройти мимо – котов даже в городах традиционно побаивались, хоть и очень уважали. Как и лисы у богини Инари, коты тоже были божественными спутниками, к тому же обладали редким даром – к ним не подходил Междусвет. Так-то Междусвет не нес опасности никаким животным, он мог причинить вред только людям. Но и животные его видели, контактировали с ним. Буквально оставались с ним наедине в те долгие минуты или даже часы, когда люди прятались по домам. И вот если собаки, олени или, там, куры просто сосуществовали с Междусветом, приспособившись к искажению цветов, пропорций и расстояний этого временного промежутка, то кошек Междусвет словно… обтекал. Он их не касался. Юта даже видел документальный фильм про это: какие-то увлеченные люди были готовы рискнуть, лишь бы запечатлеть, как ленты Междусвета пляшут вокруг невозмутимых котов, окруженных словно ореолом чистого сумеречного пространства… Кто-то из ученых даже высказал гипотезу, что, возможно, кошки на самом деле существуют сразу в двух измерениях, поэтому, не имея возможности проникнуть в другое измерение, Междусвет не может к ним приблизиться.
Это было жутковато, хотя бы потому, что никакого объяснения кошачьей исключительности, в том числе и пребывания в двух измерениях разом, найти так и не удалось. Но в народе считалось, что если заручиться расположением хотя бы одной кошки, это обеспечит дому, куда она приходит или где живет, дополнительную защиту. Правда, истории о тех, кто специально или случайно обидел кошку и тут же поплатился за это, впечатляли Юту больше. Так что от греха он решил убраться подальше, пока кот не подумал чего нехорошего на его счет…
Главная улица деревни упиралась в мрачноватый маленький храм, за которым располагался небольшой холм, даже издалека заметно поблескивающий рассветным солнцем на полированных каменных надгробиях. На кладбище соваться особо не хотелось, тем более, что издалека никакого Аччана там было не видно. Так что Юта обошел холм и неожиданно оказался на краю пустынного рисового поля.
Урожай здесь уже давно сняли, и среди отражающих розовое небо луж торчала жесткой щеткой срезанная солома и редкие пучки проросших с сентября сорняков. Поле, казалось, уходило вдаль прямо к горизонту, и Юта успел удивиться, какие у такой крошечной деревни гигантские угодья, и как они ухитряются их обрабатывать…
А потом он увидел это.
Первой мыслью было, что это Аччан там, среди рисовых рядов, посреди воды и грязи, стоит, глядя куда-то вдаль, раскинув руки, словно пытается обнять небо. Но почти сразу же Юта понял, что нет, и фигура другая, и одежда, и вообще, уж очень неподвижно стоит там этот человек, даже с ноги на ногу не переминается…
И только через долгие пару минут он осознал, что ног у этого существа и вовсе нет.
Паника дернула так, что Юта едва не вскрикнул, но и горло пережало от ужаса. Он стоял и пялился во все глаза на рисовое поле, а когда до него дошло, медленно присел на корточки, опуская голову и пытаясь успокоить дыхание. Чертов недосып. Чертовы нервы! Черт знает что примерещится!..
Пугало.
Это было обычное пугало, выставленное на поле, чтобы отгонять глупых птиц. Шест с перекладиной, накинутое сверху старое истрепанное кимоно, набитый соломой куль вместо головы да плетеная коническая шляпа – только птица может принять это за человека и испугаться! И, как выяснилось, Юта от птиц недалеко ушел…
Досадуя на себя, он поднялся, думая было уже идти обратно, но в эту самую минуту рядом с пугалом произошло какое-то движение.
Юта замер, чувствуя, как начинает дрожать снова: из земли, из рядов соломы вырастало что-то, поднималось, разворачивалось, почти перекрывая силуэт пугала своим – с отчетливыми руками и ногами, коротким пальто, спускающимися почти до плеч волосами… это же?..
– Аччан! – крикнул Юта отчаянно, и силуэт замер, а потом сместился, отделяясь от пугала окончательно, и заскользил по полю навстречу. И чем ближе он подходил, тем более глупо Юта себя чувствовал.
– Ты чего тут? – спросил Аччан, подойдя к краю поля. – Рано же еще.
– А ты чего? – запальчиво парировал тот. – Я проснулся, тебя нет… Пошел искать.
Аччан посмотрел на него в замешательстве.
– Зачем?..
– Потому что… куда ты делся-то? В Междусвет. А вдруг бы что-то случилось?
– Ты что, с самого Междусвета не спишь? – недоверчиво покачал головой Аччан. – Ты вообще спал?
Юта вздохнул.
– Не спится что-то, – признался он. – Все время кажется… что что-то происходит. Прямо вот сейчас. Только начинаешь засыпать – и… дергает.
– Ага, – кивнул Аччан, хмурясь. – То же самое.
– И… – Юта сглотнул. – И что это значит?
– Ну… вполне возможно, что что-то и в самом деле происходит… Только я пока не очень понял, что именно.
Ладно, подумал Юта, стараясь не паниковать. В конце концов, они приехали сюда специально, чтобы выяснить, что тут творится. Они – менестрели, они так-то почти любого духа или ёкая могут отправить обратно по месту жительства. Вот только… он выскочил, не захватив с собой инструмент. Вообще ничего не захватив. Профессионал, называется! Охотник на ёкаев!..
– А зачем в поле-то полез? – спросил он, чтобы перевести тему. – Вон… весь в грязи изгваздался…
– Да… – Аччан рассеянно оглядел свои испачканные брюки. – Хотел побеседовать с богом рисовых полей, если получится. Все-таки жатва давно закончилась, он наверняка должен был уже уйти. Но…
Он замолк, склонив голову так, будто бы прислушивался к какому-то очень слабому и далекому звуку.
– Что? – не выдержал Юта. – Бог с тобой поговорил?
– Не уверен. Вернее… я не знаю, это было воплощение та-но ками**, или кто-то совсем другой.
Юта невольно бросил взгляд на маячащее вдалеке пугало.
– А что оно… он… что тебе сказали?
Аччан посмотрел на него долгим взглядом, явно колеблясь, но в результате тряхнул головой.
– Эта девочка. Эма, – произнес он медленно и будто с сомнением. – Он сказал, что ей приходится очень нелегко. А больше ничего не сказал.

Когда они вернулись в гостевой дом, было уже время завтрака. Хозяйка хлопотала на кухне и приветливо улыбнулась им, входящим в дом.
– Доброе утро, молодые люди, с возвращением! Уже гуляете, такие ранние пташки… А друг ваш, что же?
– А он у нас пташка поздняя, – пробормотал под нос Аччан, переобуваясь.
– Поешьте тогда без него, я оставлю ему порцию, правда, остынет уже…
– Нет, нет, – покачал головой Юта, вежливо улыбаясь. – Уж лучше мы все вместе.
– Ну, как пожелаете… Через десять минут накрою в столовой.
Имаи и правда спал – беззаботно, совершенно не заметив их отсутствия. Юта только вздохнул от зависти и пошел умываться, оставив Аччана расталкивать сонного товарища. Это было делом тяжелым, Юта еще по школе помнил, что разбудить-то сэмпая просто, он может даже встать с постели и сделать то, о чем его просят – вот только при первом же удобном случае прикорнет и отключится снова, оставь его хоть на минуту в покое. Казалось, Имаи был из тех людей, которые готовы спать сутками, в любом положении и даже с открытыми глазами.
Впрочем, когда Юта, взбодрившись от ледяной воды в уборной, вернулся в комнату, Имаи уже сидел на футоне полностью одетый и вполне осознанно слушал рассказ Аччана про неведомого бога рисового поля.
– Эма? – переспросил он недоуменно, и Аччан пояснил:
– Девочка, вчера, маленькая. Внучка хозяйки.
– Ааа…
Он задумчиво почесал подбородок, душераздирающе зевнул и наконец встал.
– Надо бы поесть, – сказал он решительно.
И то верно.

Завтрак для минсюку был вполне традиционным: жареная рыба, рис, маринованные овощи и суп с тофу и яйцом. Только компания, в которой им пришлось завтракать, оказалась максимально неожиданной.
Когда они вошли в обеденный зал, за столом уже сидели трое незнакомых мужчин довольно угрожающего вида: у одного, самого низенького и широкого, будто бы квадратного, лицо пересекал яркий, багряный, явно совсем недавний шрам. Второй со своим бритым затылком и угрюмо выпяченной челюстью выглядел как классический бандит. Но самым страшным из них на взгляд Юты был третий. Невысокий, худой, с максимально невыразительным лицом, тонкими губами и… светлыми глазами. Наверное, ему просто показалось, бывает же, что луч света неожиданно падает особым образом, и чьи-то глаза кажутся светлыми, прозрачными до белесости. Но тут Юта едва удержался от вскрика и просто замер, не дыша, когда неизвестный с пугающими глазами скользнул по ним взглядом, небрежно кивнул и вернулся к трапезе.
– Новые гости прибыли сегодня ночью, – любезно сообщила хозяйка, выставляя перед ними подносы с завтраком. – Прошу любить и жаловать…
– Приносим свои извинения, если невольно помешали вам спать, – неторопливо добавил светлоглазый, не поворачиваясь к ним больше. – Неожиданная командировка, пришлось ехать по Междусвету и темноте из другой префектуры, вот, добрались только к двум часам…
Аччан ответил что-то нейтрально вежливое, Имаи молча принялся за еду, а Юта сидел как на иголках, не в силах ни слова из себя выжать, ни кусочка проглотить.
Вот почему он так плохо спал! Это было настоящее предчувствие! Он сам не знал, как так получалось, но каждый раз, когда приближалось что-то неприятное или опасное, его шестое чувство поднимало голову, изводя тревогой.
Так было, когда он был совсем малышом, и мама оставила их с братом, уехав от отца, и два года потом не появлялась.
Так было, когда их старший брат от предыдущего брака отца попал в аварию, а потом умер.
Так бывало еще десятки раз после, но Юта далеко не сразу понял, что не просто переживает из-за каких-то текущих событий, а предчувствует плохое. В последний раз его так колотило, когда отец узнал, что он прогулял контрольную в школе, и посадил на неделю под домашний арест. Юта был уверен, что его колотит от злости и чувства вины, а оказалось, что на оставшихся втроем ребят напала самка горного ёкая, и Хиде сломал ногу… Правда, он в тот же день каким-то чудесным образом вылечился, но толком ничего не рассказывал, только упомянул, что это все Аччан. Якобы, тот и травмы лечить умеет… Но Юта точно-точно предчувствовал, что с ним что-то произойдет!
Ну, сейчас Юта не мог избавиться от мысли, что дар Аччана им очень даже пригодится. Эти люди… они точно не были мирными бизнесменами…
– Это же якудза! – яростно прошептал он Имаи, когда завтрак подошел к концу, и они вернулись в комнату, чтобы взять свои вещи.
– Ага, – лаконично ответил, видимо, совсем не впечатленный Имаи. Юта растерянно обернулся к Аччану.
– Очень похоже на то, – подтвердил тот его опасения, но сам особо взволнованным не выглядел.
– А если они нас убьют? – выпалил Юта самое страшное. Имаи тут уже обернулся, глядя на него с недоумением.
– Зачем?
– Это же якудза…
– Вряд ли якудза занимаются тем, что убивают кого попало направо и налево, – рассудительно заметил Аччан. – Мы же приехали за ёкаями, а они наверняка – по какими-то своим делам. С этими людьми у нас никаких пересечений интересов, если только они не оборотни под личиной бандитов.
– А они не оборотни? – с надеждой спросил Юта. – Я знаю заклинание от оборотней…
Имаи рассмеялся у него за спиной, и Аччан покачал головой, мягко улыбаясь.
– Не переживай, – сказал он, аккуратно потрепав его по плечу. – Хозяйка их не боится, значит, хорошо знает. А если они здесь не в первый раз, то точно не по нашу душу. Ну и… оборотней я бы почуял. Наверняка.
Ну да. Логично.
Но тревога не отпускала ни на секунду, заставляя желудок сжиматься, а руки – предательски подрагивать.

Как и планировалось накануне, первым делом они направились к старосте деревни по фамилии Моринага – и уточнить некоторые вопросы, и, самое главное, выяснить, готова ли деревня официально признать проблему. Ну и заплатить за ее решение, конечно же.
Почему-то Юта думал, что после пожара аж в прошлом году староста построил себе новый дом, но оказалось, что тот живет в наспех сколоченном сарайчике, больше подходящем для хозяйственных нужд. В свете надвигающейся зимы это выглядело максимально странно…
– Жену отправил к сыну с невесткой в другую деревню, – пояснил он, заметив их недоумение. – А мне и так хватает. Не хочу тратить деньги зря. Все равно помирать скоро…
Выглядел он вполне крепким мужичком около шестидесяти, рановато как-то помирать… Впрочем, это Юту не касалось. Его делом было разговорить Моринагу как потенциального клиента, тем более, что сэмпаи, как и всегда в таких случаях, будто воды в рот набрали. И если Аччан еще оглядывался по сторонам и производил впечатление заинтересованного человека, то Имаи и вовсе стоял столбом, с самым индифферентным видом пялясь куда-то в пространство.
Впрочем, то ли Моринага и сам был не из сильно наблюдательных, то ли просто соскучился сидеть на пепелище в одиночку. Болтал он охотно и, даже извинившись за то, что принять по-человечески гостей не может, все равно вынес из своего сарайчика четыре бутылки пива и каких-то незамысловатых закусок.
– Не, с пожаром ёкаи тут не при чем, – сказал он с некоторой даже грустью, отхлебывая прямо из горлышка. Они сидели на улице за грубо сколоченным столом, неторопливо начинало пригревать низкое осеннее солнце, и это было… даже уютно. – Здесь уж я виноват. Давно надо было менять проводку, а я все откладывал – то одна беда, то другая, ни времени нет, ни денег… Вот, дооткладывался. Хорошо хоть, все живы остались…
– А постоянный мор? – тихо спросил Аччан. – И потопы?
Моринага тяжело вздохнул, качая головой.
– Тут же… никогда не угадаешь. То ли проклятье кто наложил. То ли просто вот так складывается.
– Ну не бывает же так, чтобы несчастья одно за другим сыпались? – с жаром возразил Юта. Моринага посмотрел на него с тоской.
– Не знаю. Может и не бывает… где-то там. А здесь живешь вот так десятилетиями, и одни несчастья… привыкаешь. Да даже если и проклял кто. Что ж тут поделаешь?
– Надо снять проклятие, – неожиданно подал голос Имаи.
– Так у нас священников-то сколько. И в храме постоянно сутры читают, и от святилища Инари каждый сезон очищающие обряды на поле проводят… И амулеты Эхимэ Защитницы на каждом столбе налеплены! А толку-то… – Моринага только рукой махнул и запрокинул голову, высасывая остатки пива.
– Мы могли бы попробовать что-то с этим сделать, – сказал Аччан все так же негромко, но Моринага вздрогнул и едва не поперхнулся. Выпрямился, глядя на него с недоумением.
– Мы занимаемся этим уже два года, – поспешил вмешаться Юта. – Нас зовут как раз в тех случаях, когда священники не справляются.
– Но я вас не звал, – пробормотал Моринага, все еще не в силах отвести почему-то взгляд от Аччана.
– Не звали, – согласился Аччан. – Мы сами поняли, что у вас не все в порядке. А сегодня на рассвете я был на рисовом поле…
– На рассвете? – ужаснулся Моринага. Аччан кивнул.
– Ваш бог рисового поля… С ним что-то не так. Он сильно ослаб с окончанием сезона, сильнее, чем было бы положено. Вообще ваши местные боги… – Аччан стесненно покачал головой. – Их совсем не слышно. Будто кто-то их преследует, удерживает, не позволяя проявлять себя. Не дает нормально жить здесь, защищать вашу местность…
Вот это было новостью, Юта даже рот захлопнул, в изумлении глядя на Аччана. И почему он не сказал сразу?
– Хорошо, – неожиданно решительно заявил Моринага и со стуком поставил пустую бутылку на стол. – Если у вас получится вернуть наших богов, я… у нас небогатая деревня. А за последние годы, сами видите. Едва выживаем. Но мы соберем сколько нужно, только скажите. Если вы…
– Мы постараемся, – перебил его Имаи. – Когда все сделаем, тогда и поговорим. Дело непростое.
– Да, да… – закивал Моринага. Он нахмурился, потирая лицо, сбитый с толку и озадаченный. – Еще пива, молодые люди?
– Спасибо, – Аччан поднялся, коротко кланяясь, и Юта подскочил за ним вслед. – Но нам нужно работать. Это очень необычный случай.
– Да, да… Конечно…
Староста встал, чтобы проводить их.
– Вы уж… осторожнее, – попросил он тихо, трогая Аччана за рукав. Тот серьезно кивнул.
– Конечно. Я понимаю.
Только Юта, кажется, не особо понимал, что происходит. То есть, конечно, в целом понимал, но чего-то все-таки не улавливал…
– Все будет норм, – уверенным тоном заявил напоследок Имаи, когда они уже выходили за ворота. Юта невольно оглянулся и увидел, что Моринага, растерянный и чем-то пораженный, почти испуганно смотрит им вслед.

– Чего это он? – спросил Юта, когда они отошли от дома старосты подальше. – Смотрел на тебя, как на привидение.
– Мне кажется, он что-то и раньше знал, – задумчиво протянул Аччан. – Или хотя бы предполагал… Но до нашего визита не решался даже самому себе в этом признаться.
– Ага, – неожиданно согласился Имаи. – Думал, его надо будет уламывать, доказывать, что мы – опытные менестрели… А он сам денег предложил.
– Так, поди, он и не знает, кто такие менестрели…
– Может и не знает. Зато сразу поверил Аччану.
– Да, у нашего Аччана очень надежный и ответственный вид, – рассмеялся Юта, чувствуя странную смесь облегчения с усилившейся тревогой. – Сразу понятно – этот вернет богов!
– Не факт, кстати, – вздохнул тот. – Понятия не имею, как это сделать. Но… я постараюсь.
– Мы все постараемся, – веско добавил Имаи, и Юта почувствовал, как облегчение вылетает из него, как воздух из проткнутого шарика.
И в самом деле, они же еще никогда не занимались ничем настолько серьезным. Ну, знает он пару десятков заклинаний от ёкаев и неупокоенных духов, но… с богами-то они до сих пор дела не имели. И тем более с теми, кто способен удерживать богов от выполнения их прямых обязанностей…

После беседы со старостой они обошли все местные храмы, и в каждом повторялась одна и та же ситуация: Аччан замирал посреди храмового двора и стоял так несколько минут, во что-то вглядываясь, к чему-то прислушиваясь… Но каждый раз в результате только расстроенно качал головой. Ни Инари, ни милосердная Каннон, ни Эхимэ Защитница в деревне уже давно не появлялись, Аччан не мог уловить даже остаточных признаков их присутствия. Зато он уловил что-то совсем иное…
– Я с самого возвращения с поля слышу что-то, – признался он в конце концов, когда они спускались обратно к минсюку с холма, где находилось святилище Инари. – Но не могу понять, что именно. Я с такими существами еще ни разу не сталкивался.
– С какими? – сдавленным голосом спросил Юта. Час от часу не легче…
Аччан покачал головой, пытаясь подобрать верные слова.
– Они будто… прячутся? Они не там, где обычно ощущаются боги или демоны. Словно за какой-то дополнительной завесой, которая их и скрывает… и, возможно, дает им дополнительную неуязвимость.
– И сколько их там? – деловито спросил Имаи. Аччан снова покачал головой.
– Не знаю. Они как… тени. Наслаиваются друг на друга и не поймешь, то ли их двое, то ли пятеро. То ли вообще кто-то один. Стоит там, за завесой и… наблюдает.
Юта поежился, вот жуть-то!
– А в Междусвет их не было видно лучше? – поинтересовался Имаи, которому, кажется, все было нипочем.
– Утром их еще не было вообще, – неожиданно уверенно ответил Аччан. – По крайней мере там, где они сейчас, было точно пусто. Я даже не подозревал, что там что-то способно находиться. То есть, я не знал даже, что это место существует.
– Тени, значит… – Имаи покивал. – Надо посмотреть на них в закатный Междусвет. Может, станет понятно, кто это.
– Да, – согласился Аччан. – Причем… знаете, что. Здесь ведь не только богов нет. Здесь в Междусвет нет никого. Вообще.
– Это еще как?..
– Вот так. Удивительное место. Совершенно безопасное и при этом – обреченное.
Наверное, в этот момент Юте бы стоило испугаться окончательно, но вместо этого он почему-то полностью успокоился. Все-таки какие-то там неведомые тени – это еще неизвестно, что такое и насколько оно опасно. Может быть, эти тени вообще не способны выбраться из странного кармана в междумирье, где сидят. А, может, из-за того, что их не разглядеть, Аччан не видит, что это спрятавшиеся боги? Или – демоны, которые им известны?
В общем, он предпочитал бояться тех противников, опасность которых он осознает и может измерить. А раз Аччан говорит, что в этой деревне даже в Междусвет совершенно пусто и безопасно… Тем лучше.

Время подходило к обеду, и вариантов у них было два: или возвращаться в гостевой дом и надеяться, что хозяйка приготовила риса и на их долю, или заглянуть в единственный на всю деревню ресторанчик, по совместительству и бар. Финансово, конечно, гораздо выгодней было бы вернуться в минсюку, но Аччан заявил, что у него какие-то смутные предчувствия, связанные с закатным Междусветом, и Имаи решил, что перед важными событиями лучше подкрепиться чем-то посущественней риса с вареным яйцом. Тем более, что если у них получится, староста Моринага им заплатит. Ну, хоть что-нибудь.
Решение оказалось правильным – в ресторанчике, как выяснилось, собирался обедать и староста, который тут же с громадным энтузиазмом принялся зазывать их к себе за стол, а когда они расселись, непререкаемым тоном заявил, что угощает. Это было настолько кстати, что даже Имаи видимо повеселел.
Моринага явно рассчитывал узнать, как идут дела, так что пока на стол выставляли горелку с большой кастрюлькой набэ и соусы с закусками, Аччан коротко рассказал ему о своих наблюдениях. При упоминании о тенях староста явно заволновался, но на прямой вопрос ответил, что понятия не имеет, о чем идет речь.
Судя по выразительному взгляду Аччана, он Моринаге не поверил, но настаивать не стал. Тем более, что в этот момент за соседний столик села дочка хозяйки гостевого дома – с Эмой на руках. И Аччан как-то неловко замер, словно боялся повернуться и взглянуть на нее.
Про Эму они старосте, конечно же, ничего не сказали. Во-первых, и говорить было нечего, а во-вторых, незачем портить жизнь ребенку в крошечной деревне, где каждый всех знает, странными историями о том, что о ней упоминало какое-то пугало на рисовом поле…
Впрочем, заметив любопытный взгляд Юты в сторону соседнего стола, староста коротким жестом попросил их придвинуться поближе и сам склонился над источающей пары кастрюлькой.
– Девочка-то приемная, – сказал Моринага негромко. – Ее родители из другой деревни, Убуяма, тут недалеко… Ну, в общем, деревни-то этой уже и нет. Там сначала потомки местного сэмё продали гору, которой владели лет семьсот, а потом и все остальные земли разными способами отошли концерну…
– Какому еще концерну?
Моринага криво усмехнулся, опасливо глянул за спину и ответил почти шепотом:
– Атаран.
– Атаран? – Юта судорожно соображал, такое знакомое название… Наконец его осенило: – Эти хлопья? И хлебцы? «Настоящий американский завтрак»?
– Они самые. И много чего еще – одежду шьют, телевизоры собирают, сеялки вот… паршивые у них сеялки, если честно-то. Скупают земли по всей префектуре, высаживают вместо риса пшеницу и овес. Это же сейчас модно… Убуяма была уже третьей деревней, которую они уничтожили. Сейчас вот все тут сидим и ждем, кто следующий…
– А как же… а правительство ничего с этим не делает?
Моринага фыркнул, его щека дернулась.
– Президент «Атарана» женат на дочке премьер-министра, – буркнул он коротко и многозначительно.
Дааа… в общем, тогда все было понятно…
– Так что с родителями девочки-то? – вспомнил Юта, уже примерно догадываясь, что Моринага ему расскажет.
– Они же вариантов особо не дают, – староста надсадно шептал, посекундно оглядываясь по сторонам. – Заставляют подписать бумаги на продажу своей земли, а потом выпроваживают на все четыре стороны. И еще скажи спасибо, если в долгах не останешься после такого вот выкупа… В общем, Эме было несколько месяцев, когда деревню Убуяма пустили под снос. Ее родители принесли младенца сюда, положили на алтарь храма Эхимэ Защитницы, написали, как зовут и откуда она, а сами ушли. Наверное, убили себя где-то в лесу, никто специально не искал, все понимали, что к чему. Да тут и захочешь найти… тут тебе и горы, и три моста через речку, и глушь непролазная… Чего тревожить духов. А ребенка взяла себе бездетная пара…
– А вашу деревню концерн приобрести не собирается? – неожиданно спросил Имаи.
Моринага побледнел, резко отстранившись, отвел взгляд.
– Да чего тут у нас-то… – неубедительно замямлил он. – У нас тут… да и… Если б это люди были. А тут…
Он схватился за крышку кастрюли голой рукой, обжегся, цыкнул, но все равно снял ее, обнажив кипящее нутро, где в ароматном бульоне булькали и грибы, и самые разные овощи, и рыбные котлетки, и даже тонкие ломтики мяса. Рот Юты непроизвольно наполнился слюной, а Моринага принялся раскладывать еду по тарелкам, бормоча себе под нос что-то уже совсем невнятное.
Юта вопросительно глянул на Аччана, но тот сидел, нахмурившись, с максимально сосредоточенным видом и глаз от своей тарелки не поднимал. А Имаи и вовсе моментально погрузился в процесс поглощения пищи, не обращая внимания больше ни на что. И Юта решил последовать его примеру. В конце концов, не так уж часто им доводилось так роскошно пообедать. Концерн же… Несмотря на то, что староста ведет себя крайне подозрительно, нельзя не согласиться с ним в том, что одно дело – хищные корпорации вроде «Атаран», которые рушат людские судьбы и стирают с лица земли целые деревни. А другое – пропавшие боги и неблагоприятные природные явления. Даже если допустить, что кто-то в концерне «Атаран» наложил на деревню проклятие рисового мора и прочих потопов, чтобы вынудить продать свои земли, то даже ребенку ясно: никаких проклятий не хватит, чтобы изгнать веками живущих на этих землях богов. Это просто не в силах человеческих. Боги на то и боги, что никто им не указ – кроме других богов, разумеется…
Набэ уже подходил к концу, и старуха, которая в ресторане и готовила, и подавала блюда, принесла им в бамбуковом лотке горку свежесваренной лапши, чтобы доесть с бульоном. И Юта чувствовал себя впервые за последние дни таким довольным и радостным, что начал по своему обыкновению болтать. Моринага подхватил, даже Имаи время от времени вставлял пару слов или хихикал над особо удачной шуткой. Только Аччан весь обед несколько бледно улыбался и молчал, но он часто так себя вел. Так что Юта даже не сразу сообразил, что случилось, когда тот внезапно подскочил с места и со всех ног кинулся к выходу из ресторанчика…
– Да что же… – прошептал ошеломленный Моринага, роняя палочки.
– Эма! – раздался пронзительный женский крик.
И на улице что-то страшно заскрежетало, зарычало, словно сразу десяток гигантских псов рвались с поводков…
Юта сам не понял, как оказался снаружи, и еще пришлось потолкаться, чтобы хоть что-нибудь увидеть, потому что непонятно откуда взявшиеся люди, кажется, всё население деревни, теперь стояли плотной толпой вокруг маленькой площади, с одной стороны которой находился ресторанчик, а с другой – та самая продуктовая лавка, у которой стояла статуя Эхимэ Защитницы. То есть, еще утром она тут стояла, а сейчас – лежала на асфальте, разбитая на кусочки. И маленькая девочка в ярко-желтой кофте и розовых сапожках сидела на коленях среди осколков, прижимая к груди отколовшуюся каменную кошку… Стоп, Юта же точно помнил: кошка утром была настоящая!..
– Это вы! – крикнула Эма, поднимая голову. – Прячетесь! Я вас нашла!
Только теперь Юта заметил и тех, к кому она обращалась – те самые трое бандитов из гостевого дома! Они стояли на той же стороне маленькой площади, белоглазый в центре, а квадратный и громила – по бокам, с расставленными руками, будто готовые отразить любое нападение. Только нападать на них никто не собирался: столпившиеся люди толклись с другого краю, не решаясь даже приблизиться. Мать девочки плакала и пыталась прорваться к ней, но ее держали. Видимо, жители деревни хорошо знали, что это за люди и на что они способны. А вот Эма…
– Ну что ты, – с фальшивым добродушием улыбнулся белоглазый, настороженно поглядывая в сторону толпы. – Мы же ничего не делали. Она сама разбилась.
– Потому что вы пришли! Она вас увидела! И я вас увидела!
– Ну хорошо. Увидела, – согласился белоглазый. – И дальше что?
– Я вас прогоню.
Девочка поднялась на ноги, аккуратно поставила каменную кошку в сторону и отряхнула штанишки ладонями.
– Эма! – отчаянно крикнула ее мать, и бандиты рассмеялись, переглядываясь.
– Прогонишь… ну надо же.
Юта услышал поблизости потрясенный вздох, обернулся – рядом стоял Аччан и смотрел на девочку во все глаза, бледный и вытянувшийся в струну.
Наверное, белоглазого с компанией это и в самом деле забавляло, но Юте скорей было жутко. И от странной этой мизансцены, и от того, что шестилетняя девочка там, одна, с тремя мужчинами, и никто из местных не решается к ней подойти. И в целом от того, что несколько десятков людей сбежались в одно место и замерли – почему? Из-за того, что разбилась статуя Эхимэ? Или из-за того самого воя и скрежета, который Юта услышал, пока они еще обедали? Но почему-то больше всего ему было жутко от пугающего стишка, который Эма принялась читать нараспев, видимо, уверенная, что это прогонит чужаков…
Неожиданный порыв ветра свистнул над головами, в одном из домов зазвенели стекла, и толпа будто хором выдохнула, люди заозирались по сторонам с испуганными и, как ни странно, обнадеженными лицами…
Но порыв ветра стих, белоглазый презрительно фыркнул, отворачиваясь. А Эма… Ее дыхание сбилось, она запнулась, беспомощно оглядываясь назад. Юту окатило ужасом, когда неподвижный взгляд девочки уперся в Аччана.
– Братик… – позвала Эма. – Помоги мне, братик…
Юта даже удивиться не успел, а Аччан вышагнул вперед из толпы, дошел до центра площади, прямой и стремительный, взял ее крошечную ручку в ладонь и…
– Ветер, ветер, дай мне крылья, – произнес он в унисон с Эмой. – Выше неба, дальше звезд. Связь сквозь время, воют тучи, дождь несется по спирали. Память горькая живуча, перекинут в вечность мост.
Под его мерный звучный голос девочка воспряла, выпрямляясь, взмахнула свободной рукой, и вокруг нее зароились едва заметные на свету тени. С каждым словом они становились все насыщенней и телесней, а когда Аччан замолк, Юта увидел это. Гигантскую призрачную когтистую лапу, ступившую на площадь между Аччаном с Эмой и троицей бандитов.
Квадратный и белоглазый что-то закричали, а Юта, как завороженный, запрокидывал голову все выше и выше, чтобы увидеть его целиком – круглый глаз под кустистой бровью, длинную шею с развевающейся на несуществующем ветру гривой. Мощную грудь с бронированными пластинами на ней и крепкие лапы. Где-то там, вне зоны зрения был еще и очень длинный извивающийся хвост, но тут уже Юта скорей предполагал, что он должен быть. На всех рисунках, что он видел до сих пор, хвост присутствовал точно.
Дракон.
Это был самый настоящий дракон – только полупрозрачный, словно медленно проявляющийся в этом мире – Эма снова начала говорить, и Аччан подхватил, и шипы на исполинских ногах проступили ясней, а асфальт затрещал и пошел трещинами от увеличивающейся тяжести зверя.
И только в этот момент люди кинулись прочь. Молча, деловито, словно расчищая поле боя для огромного зверя. Только Юта не мог заставить себя сдвинуться с места, потому что там, на площади, под брюхом дракона стоял Аччан и маленькая девочка…
Он растерянно оглянулся по сторонам – рядом остался только Имаи, наблюдающий за происходящим, сунув руки в карманы пальто, и мать Эмы, которую обнимал и держал за плечи ее муж…

Все случилось именно в этот момент.
Юта не видел, отвернувшись, только услышал: сухой треск и отчаянный, звериный вопль женщины. И в ту же секунду увидел, как Имаи срывается с места и кидается вперед. И, проследив за ним взглядом, застыл от шока и неверия.
На площади больше не было дракона.
На площади навзничь лежал Аччан, и Эма сидела на коленях с ним рядом.
Подбежавший Имаи упал на Аччана, словно коршун, попытался поднять его, но не удержал.
А в нескольких шагах от него стояли ошеломленные белоглазый с прихлебателями, и вытянутая рука самого низенького из них, квадратного со шрамом, тряслась, пытаясь удержать здоровенный черный пистолет.
– Он не дышит, – хриплым, каркающим голосом произнес Имаи, поднимая белое лицо на Юту. – Он не дышит!

Chapter Text

Когда боги творения Идзанаги и Идзанами создавали мир, одним из их божественных детей стал остров Иё. А когда Бог, стерегущий границу между светом и тьмой, создавал людей, остров Иё он заселил в первую очередь, потому что там было много пещер, где можно укрыться от Междусвета. Но даже несмотря на пещеры и пышную растительность, прикрывавшую в них вход, люди все равно часто страдали от проделок богов, которые в те времена отличались особой кровожадностью.
Однажды девушка по имени Эхимэ замешкалась на улице в час заката – она искала свою убежавшую кошку и не заметила, как настал Междусвет. И десятки богов, разъяренных тем, что Бог, стерегущий границу между светом и тьмой, научил людей от них прятаться, накинулись на Эхимэ одновременно. Девушка закричала от ужаса, уверенная, что спасения нет, но откуда ни возьмись перед ней выскочила ее кошка. Она выгнула спину и страшно зашипела на богов, поднимая когтистую лапу… И те, испугавшись, отступили.
А кошка заговорила с Эхимэ человеческим голосом:
– Ты забыла о собственной безопасности из-за любви ко мне, – сказала она. – В знак ответной любви я покажу тебе то, что не видел никто из живущих!
Кошка отвела девушку в мир мертвых, и та ходила среди них и удивлялась их счастливому и безопасному бытию, полному чудес, вкусной еды и радости.
– Расскажи людям о том, что увидела, – попросила кошка, и Эхимэ дала ей обещание.
После этого она вернулась в мир живых и отправилась домой. Эхимэ рассказала людям, что можно не только прятаться в пещерах, но и строить из деревьев дома на земле и воде. И люди постепенно расселились по другим островам и больше уже так не боялись Междусвета. Тем более, что, вернувшись из страны мертвых, Эхимэ получила способность отражать нападения богов и защищать людей.
С тех пор Эхимэ Защитницу почитают как богиню не только на острове Иё, но и во всей Японии.

– Точно не хочешь, чтобы я поехал? – спросил Хиде, перехватив его за руку в коридоре. Атсуши едва сдержал порыв стесненно оглянуться по сторонам. Никого кроме них тут точно не было, да и вообще – глупо. Они просто стояли рядом в тесном коридоре, а сердце колотилось так, будто…
– Денег нет, – ответил он сухо. – Сам же слышал.
– Юта не слишком рвется, – небрежно заметил Хиде, и Атсуши невольно улыбнулся.
– Да, но нам придется как-то договариваться с жителями деревни. Кто лучше Юты с этим справится?
Хиде еще какое-то время держал его за руку, не сводя глаз. А потом отпустил, и Атсуши отступил на шаг, то ли с облегчением, то ли с разочарованием.
– Мне тревожно, когда ты на выездах без меня.
Это прозвучало так просто и искренне, что Атсуши тихо, почти жалобно ахнул, глядя Хиде в лицо.
– Ну что ты, – сказал он просящим, слабым голосом, почти ненавидя себя за эту дрожащую мягкость, которая сейчас текла по телу. – Не нужно переживать.
Почему, почему Хиде задевал в нем такие струны? Атсуши терпеть не мог чувствовать себя уязвимым и разнеженным, но никто и никогда не заботился о нем так. Без лишней сентиментальности, но с готовностью пойти на риск для его защиты…
– Я понимаю, – Хиде прервал его уносящийся совсем не в ту сторону поток мыслей. – Когда я рядом, ты хуже их слышишь. Это может быть опасно для тебя.
В первую очередь это опасно для тебя, хотел было сказать Атсуши, но промолчал.
– Но это рациональное знание. Иррационально я боюсь, что с тобой что-нибудь может случиться. Хоть ты и дитя Междусвета.
Он хмыкнул, и Атсуши послушно улыбнулся в ответ.
– Будь осторожней, хорошо? И звони сразу, если что-то пойдет не так. Я буду всегда рядом с телефоном.
– И помчишься нас спасать, герой? – невозможно было удержаться от легкого сарказма, но Хиде не обиделся, только тихонько рассмеялся и кивнул.
– Такая уж работа.
Вот это в нем Атсуши нравилось и раздражало одновременно. Его непрошибаемость. Всегда такой уверенный в себе, такой… основательный, что ли. Сильный. Спокойный. Уравновешенный. Даром, что кохай…
Только раз его привычная невозмутимость дала трещину – тогда, уже почти два года назад. Когда Атсуши пришлось помочь ему справиться с переломом, полученным от горного демона…
Сколько раз с тех пор Атсуши проклинал себя за то, что повелся на подначку Имаи! Решил, видите ли, проверить свои силы. Строил из себя спасителя… Кто же знал, что все так обернется?
Что Хиде поверит на несколько очень жарких блаженных минут и тут же разочаруется в нем на всю оставшуюся жизнь.
Что будет так тошно от себя – до ненависти, почти до слез. От своего глупого самолюбования, а больше всего – от вполне осознанной манипуляции потом. Когда Атсуши признался в том, о чем никому никогда не рассказывал, – просто чтобы Хиде его пожалел. Чтобы осознал ответственность за свой уникальный дар. Чтобы не обижался слишком сильно – ведь нельзя долго обижаться на того, кто буквально зависит от твоего присутствия…
Хиде не подвел.
Вот уже почти два года он внимательно держался поблизости, отгоняя дурные сны и прилипчивые мысли призраков. Старался не отходить от Атсуши без особой нужды, даже когда они сняли этот старый скрипучий дом, выбрал спальню так, чтобы она находилась ровно над комнатой Атсуши. Три метра. Вот такая была между ними дистанция теперь. Не больше.
Хиде не обижался.
Хиде ни разу не вспомнил тот эпизод.
Хиде даже не вздрагивал, когда Атсуши ненароком его касался, а сам мог совершенно без задних мыслей вот так перехватить в пустом коридоре, схватить за руку и сказать, что волнуется. А потом – отпустить, не требуя, даже не намекая на то, что хочет чего-то больше…
Наверное, Атсуши просто был чересчур разбалован. Он привык нравиться. Привык к тому, что после близости, даже такой спонтанной и эпизодической, его продолжают желать. Даже если не влюбляются, то хотя бы стремятся повторить…
Хиде не пытался. Возможно, узнав, что Атсуши тогда отдрочил ему просто из чувства долга, он стал испытывать к нему отвращение. Даже если раньше и был слегка увлечен.
Атсуши просто все испортил. Не то чтобы он сам хотел от Хиде каких-то чувств, нет… по крайней мере, точно не до того вечера. А после… он уже и сам не знал, что ему было нужно.
– Типа, если бы он счас тебе признался, ты был бы рад? – спросил Имаи, с которым он, не выдержав, поделился своими переживаниями. – Что-то сомневаюсь.
Имаи был прав.
Чужие признания льстили Атсуши, но и расстраивали, потому что налагали определенную ответственность. Раньше, еще в старших классах, он увлеченно кидался в любые предложенные отношения, с энтузиазмом купался в изливающейся на него любви… И перегорал. Очень быстро, даже не успев толком распробовать. А потом мучился от своего равнодушия и недовольства, пока новое предложение не зажигало его недолгий огонь опять.
Сейчас, после того, что у него вышло с Хиде… Атсуши избегал влюбленных в себя. Какое-то время даже был полностью уверен в том, что не создан для любви. Для секса – да, безусловно, тут у него все очень хорошо получалось. Но в чувствах…
– Ты слишком много думаешь, – говорил ему Имаи, посмеиваясь. – Причем, когда не надо. Зато когда надо, не думаешь вообще.
– Тебя что-то не устраивает? – огрызался уязвленный Атсуши, на что Имаи уже откровенно смеялся.
– Да не, мне-то все норм. Это ты чего-то психуешь.
Ну, как заткнуть Имаи, Атсуши знал прекрасно – тот тоже любил секс и включался в игру без лишних уговоров. А вот как заткнуть беспрерывно изводящий его внутренний голос, он понятия не имел.
Иногда Атсуши даже казалось, что лучше бы его продолжали донимать жалующиеся на жизнь призраки. Но сейчас – спасибо Хиде – он был внутри своей головы совершенно один, и скрыться от самого себя было некуда.

Эту книгу ему дал Имаи: «Весенние песни между светом и тьмой», автор Йошида Хикару. У Имаи вообще был своеобразный, немного хаотичный вкус в чтении. Он читал, могло бы показаться, все подряд, особо не делая предпочтений по жанрам, темам или авторам. Его интересовали самые неожиданные вещи, так что на полках с той стороны стеллажа можно было найти буквально все: от художественного альбома с работами абстракционистов начала века до автобиографии австралийского учителя средней школы. От сборника заклинаний – тонюсенькой затертой брошюрки, выпущенной двадцать лет назад в типографии храма на Кюсю – до новейшего справочника по всем действующим и закрытым промышленным объектам страны. Художественную литературу Имаи читал тоже и так же беспорядочно – и детективы, и мистические романы, и какие-то совершенно прямолинейные приключения, и сентиментальные романтические истории.
Если честно, сначала Атсуши был уверен, что эти «Весенние песни» – как раз что-то из последнего. Роман о первой любви и прочих трогательных вещах, которые Атсуши не слишком жаловал. Герои подобных произведений часто казались ему чересчур наивными и глупыми, а их отношения – идеализированными и пресными. При чтении он не мог избавиться от подспудного ожидания, что вот сейчас, уже скоро в эту милую пастельную жизнь ворвется что-то ужасное и непоправимое, и все понесется под откос, с каждой главой окрашивая героев во все более мрачные и кровавые тона… И когда до самого финала ничего подобного так и не случалось, он дочитывал последние счастливые страницы в страшном раздражении – и на автора, и на себя.
Наверное, все дело было в том, что с ним случилось в детстве, и в чем он не мог обвинить никого, кроме себя самого. Если бы маленький Атсуши не выбрался тайком из дома в Междусвет, если бы не попал на праздник мертвых… Он бы остался нормальным. Да, смерть матери пережить тяжело в любом возрасте, но даже его брат, который старше на два года, привык к новой семье и уже через несколько лет называл тетку мамой. А Атсуши… он так и остался сиротой. Не смог принять новых родителей, не смог простить брата за то, что тот забыл о матери. Не смог простить самого себя – за то, что не сумел ее вернуть. За то, что не сумел полюбить тех, кто принял его в семью и заботился. За то, что тем роковым вечером перестал быть человеком и навсегда отдалил себя от обычных людей, обрек на одиночество, бесконечные кошмары и постоянный вой неупокоенных душ над ухом.
Да, он не любил сентиментальные романы. Он не верил в то, что можно жить и любить друг друга счастливо. Все, что он наблюдал практически ежедневно, убеждало его в том, что жизнь исполнена боли и несправедливости, обмана и страданий…
Так что, когда Имаи подсунул ему эту книжку и посоветовал обязательно ознакомиться, Атсуши едва удержался, чтобы не передернуться, не поморщиться от одного только взгляда на обложку – гладкий бирюзовый фон с вытесненным серебром названием и тонким рисунком в духе старых гравюр: силуэт цветка хиготаи в левом нижнем углу и лучащейся звезды в верхнем правом. Такой прямолинейный символизм: колючее, дикое, приземленное растение и сияющее небесное существо, прекрасное, но совершенно недоступное…
– Я не особо по части любовных романов, – попробовал было отбрехаться Атсуши, но Имаи посмотрел на него недоуменно и силком пихнул книгу в руки.
– Это вообще не о том, – коротко буркнул он и отвернулся. Пришлось брать и хотя бы попробовать осилить пару глав, чтобы объяснить свою неприязнь уже аргументированно. Имаи терпеть не мог голословных утверждений по какому бы то ни было поводу и мог очень долго занудствовать, подсмеиваться и припоминать при каждом удобном случае. Пару раз Атсуши по незнанию уже так подставился и больше повторений подобного не хотел.
Так что он просто взял книгу с собой на выезд – в дороге все равно делать было нечего, а им предстояло провести в поездах и на вокзалах почти двое суток… И это оказалось хорошим решением.
Оказалось, что его догадки были совершенно не верны, и книга, как и утверждал Имаи, вообще не о том. Прочитав первые несколько глав запоем, Атсуши даже затруднялся определить ее жанр.
Это точно была не беллетристика, хотя автор временами выражался очень цветисто, а его теории казались абсолютно фантастическими. И это точно была не научно-популярная литература, потому что с официальной наукой автор спорил взахлеб, а в подтверждение своих слов приводил самые неожиданные и, на взгляд Атсуши, совершенно ненадежные источники… Но читать было невероятно интересно.
Потому что Йошида Хикару на протяжении почти пятисот страниц рассуждал о Междусвете, детях Междусвета, богах, демонах, ёкаях, духах и, самое главное, истории человечества.
Начал автор с того, что объявил себя ребенком Междусвета. Атсуши на этом моменте хрюкнул и даже приостановился, пролистал том до конца в надежде на какое-нибудь послесловие или хотя бы краткую биографию автора. Потому что он, если честно, в первый раз слышал об этом Йошиде Хикару, но подозревал, что если его слова – правда, хоть какие-то слухи докатились бы даже до их деревни. Детей Междусвета в целом было не так уж много за всю историю Японии. Возможно, в других странах они распространены больше – или чаще себя раскрывают, – но здесь последний официальный ребенок Междусвета жил еще в эпоху Мэйдзи. Атсуши всегда считал причиной этому ставшее доступным электрическое освещение и более ответственное отношение к детям. Если раньше детей рожали много и могли по случайности или небрежению оставить ребенка без присмотра в Междусвет, то в современном обществе и рожали мало, и приглядывали за детьми ревностно. Случившееся с Атсуши только подтверждало его выводы: если бы мама была жива, она бы ни за что не допустила, чтобы он вылез в окно на закате. Да он бы и сам не посмел. Атсуши был довольно робким, даже трусливым ребенком…
Впрочем, дальше Йошида подробно рассказывал о том, как с ним случилась эта неприятность, и вот тут Атсуши и провалился в книгу окончательно. Потому что история автора отчетливо перекликалась с его собственной.
Маленькому Хикару было шесть лет, когда его отец погиб на фронте, и мать осталась с тремя детьми на руках и без какой-либо финансовой поддержки. Их дом пострадал во время бомбежек, и там было нельзя находиться во время Междусвета, поэтому по утрам и вечерам мать приводила его и младших сестер в убежище, а сама отправлялась на службу, чтобы заработать им на скудное пропитание.
Все произошло в один из таких вечеров. Обычно в час Междусвета город не бомбили, но в этот раз почему-то вдобавок к традиционному гонгу, отсчитывающему минуты безопасного пребывания на улице, завыла и воздушная тревога.
Несколько женщин, работавших в убежище, чтобы присматривать за чужими детьми и стариками, принялись успокаивать всех, говоря, что в убежище им ничего не грозит. Но Хикару не мог думать о себе и даже о сестрах. Мама. Где-то там на улицах города, под бомбами, была мама, и ее нужно было спасти…
Ему удалось выскользнуть из убежища, остаться в живых и получить странные силы, но не удалось спасти маму. Тогда, на празднике мертвых у разрушенного храма он увидел свою маму в последний раз – танцующую под свист бомб и грохот взрывов…
На этом моменте Атсуши закрыл книгу, заложив страницу пальцем, и зажмурился, чувствуя, как стискивает горло давним горем, как подкатывают к глазам слезы. Эти чувства осиротевшего ребенка… они были такими настоящими. Такими болезненными. Такими похожими на его собственные, что он уже не мог относиться к дальнейшему повествованию скептически.
Йошида Хикару ни разу с этого дня не видел мира мертвых. Он даже неупокоенных духов не видел и не слышал – и в этом ему определенно повезло, наверняка в военные годы и после их было слишком много кругом, чтобы ребенок сумел сохранить рассудок. Даже Атсуши столько лет спустя еще иногда встречал обезумевшие души жертв той войны. Хорошо, что он умел с ними справляться – отправлять туда, куда сам не имел доступа…
Зато Йошида-сенсей ухитрялся заводить дружбу с самыми разными ёкаями и демонами, был знаком с парой локальных богов и, по его словам, даже имел продолжительную романтическую связь с кицунэ. И все эти существа целенаправленно или случайными обмолвками рассказывали о том, каков мир Междусвета на самом деле.
Атсуши читал, проглатывая страницу за страницей, и какие-то вещи и явления, о которых он знал с самого детства, обретали названия и внутреннюю логику. А те собственные действия, которые прежде казались ему хаотичными и интуитивными, оказывались вплетенными в сложную систему взаимодействия информационных структур внутри Междусвета.
По мнению Йошиды сам Междусвет был не просто природным явлением, неким шлюзом, впускающим существ иного мира в нашу реальность. Он считал, что Междусвет – это что-то вроде приборной панели автомобиля или другого механизма, но неизмеримо сложнее и запутанней. И как мы взаимодействуем с приборной панелью, управляя автомобилем, так и взаимодействуя с Междусветом, мы можем оказывать влияние на тот, скрытый от нас мир богов, духов и наших почивших родных и любимых. Главное – это понять алгоритмы его работы, научиться прокладывать сложные пути в его толще, и тогда когда-нибудь, однажды, человечество сумеет вернуть тех, о ком скорбит…
Атсуши очень хорошо понимал мотивацию Йошиды, с которой он разрабатывал свою теорию. Понимал его страстность, его увлеченность, даже немного нездоровую зацикленность на этой идее. Сенсей называл себя ученым в поиске истины, но Атсуши очень отчетливо видел маленького Хикару, который до сих пор ищет свою потерянную маму. Он не мог осуждать Йошиду за его стремление. Скорее… ему было стыдно, что он сам предпочитал плыть по течению и просто страдать и злиться вместо того, чтобы искать выход из сложившейся ситуации.
Только дойдя до второй части книги, Атсуши наконец понял, почему Имаи вообще заинтересовался этим автором.
Йошида утверждал, что нащупал правильное направление, ключ к управлению Междусветом. И этим ключом была песня. Да, та самая песня, которой птицы отворяют врата Междусвету на рассвете – тут теории Йошиды уже существенно расходились с официальной наукой, да и самой действительностью, но образ был красивый.
Песни птиц могут быть весьма искусны и затейливы, – писал сенсей, – но они весьма однообразны. Словно сложный автомат пичуга повторяет раз за разом одну и ту же формулу, удерживая мироздание в равновесии, позволяя схлестнувшимся реальностям не смять друг друга, не уничтожить, а сосуществовать – долгие минуты, а иногда и часы. А на что же способен человек с его гораздо более развитым речевым аппаратом, с возможностью использовать не только переключение между высотностью звуков, но и словесные формулы заклинаний? Человечеству издавна известны и словесные, и графические заклинания, многие храмы на территории Японии практикуют игру на кото или барабанах для призыва богов или изгнания демонов, а во время фестивалей для этого используются еще и танцы. Почему бы не объединить все доступные ресурсы? Ведь сделать это проще, чем могло бы показаться на первый взгляд…
Здесь Атсуши снова прервался, тем более, что им пришлось выходить из поезда и ждать пятнадцать минут следующего. Соскучившийся за время поездки Юта что-то увлеченно рассказывал сонно моргающему Имаи, а Атсуши, автоматически кивая в такт его словам, думал о своем.
О том, что ведь он как раз и пытался это сделать – тогда, два года назад. Чисто интуитивно сложил вместе последовательность звуков, которую придумал Хиде, и пришедшие откуда-то из глубины сердца горькие слова. Ему тогда казалось, что он создал что-то невыносимо прекрасное, но на самом деле призвал из другого мира горного демона, который едва не убил их всех…
С тех пор Атсуши даже не пытался делать что-то подобное.
Он боялся.
Не за себя, нет. В собственной безопасности он был почему-то уверен. А вот в том, что получится защитить остальных – совсем нет. Если по его вине снова произойдет что-то подобное… Атсуши просто не сможет себя простить потом. Потому что два года назад им повезло по чистой случайности. Они тогда еще ничего не знали и не умели, и то, что Хиде накануне выбрал и разучил заклинание именно против горного демона, было чистым везением. Никто не мог предсказать, что оно пригодится. Никто не мог быть уверенным наверняка, что оно сработает…
Чистое везение. Слепая удача. Атсуши не имел права рисковать и экспериментировать дальше. Как бы ему ни хотелось…
А ему очень сильно хотелось, это правда.
Очень острое и мощное предчувствие говорило ему, что именно это Атсуши и должен делать. Все перспективы, все возможности, все ресурсы – у него было все, чтобы справиться. Чтобы научиться открывать Междусвет словно шкатулку с секретом и доставать из него все, что он только пожелает…
…Очередной поезд ехал, казалось, еще медленней, раскачиваясь на проложенных между бесконечных полей рельсах, и Атсуши мутило – больше от волнения, чем от качки. Заботливый Юта заметил его состояние и достал из сумки с припасами пакет с лимонными леденцами. Оживившийся Имаи схватил себе леденец тоже и уставился на Атсуши, явно ожидая, что тот скажет по поводу книги. Но ничего говорить пока не хотелось, поэтому Атсуши только покачал головой, извиняясь, и вернулся к чтению.
Это все было любопытно. Если бы Атсуши не вспоминал ежесекундно свой провал с первой написанной песней, возможно, у него получилось бы подойти к чтению практической части более профессионально. Но пока вагон локального поезда, покачиваясь, вез его на юг через десятки одинаковых деревень, наливающиеся осенними красками холмы и бирюзовые горные речки, он не мог избавиться от все нарастающих волнения и злости.
Как этому Йошиде только позволили издать подобное сочинение?
Да, он не описывал заклинания призыва демонов или ёкаев, только те, что способны их отогнать, но и это не та информация, которую можно публиковать в открытую! В какой-то популярной книжке, которую может прочесть кто угодно, даже ребенок! А если кто-то решит, что с этими заклинаниями он защищен, и выйдет из дома в Междусвет?
Несколько десятков страниц были заняты заклинаниями, которые разработал сам автор, – и словесными, и тоновыми, и их комбинацией. Йошида утверждал, что каждое из них было многократно опробовано как им самим, так и обычными людьми, и при должной сноровке успешно изгоняло демонов. Спасибо, что автор хотя бы не забывал расставлять предупреждения о том, что без страховки со стороны опытного барабанщика учиться заклинаниям не рекомендуется в любое время суток, а в Междусвет и вовсе запрещено категорически…
К третьей части Атсуши перешел, уже будучи основательно на взводе от преступного легкомыслия автора, при этом отчетливо осознавая, что гнев его направлен в первую очередь на себя самого. Это он был тем беспечным подростком, который вовлек товарищей в опасные игры. Это он не уследил, увлекся и едва не потерял двух людей, которые ему доверились. Которые даже после этого от него не отвернулись..
Впрочем, начав читать третью часть, Атсуши слегка остыл. А через несколько страниц, кажется, начал понимать, почему подобное произведение допустили к печати и продаже. Потому что любой обычный человек, кто дочитал до этих строк, мгновенно переоценил бы все сказанное автором до сих пор.
Йошиде было мало назваться ребенком Междусвета и вывалить на случайного читателя десяток опаснейших заклинаний. Помимо этого он принялся рассуждать о мироустройстве и тайнах истории, причем, делал это все в таких выражениях и с такими интонациями, что доверие к нему даже не как к рассказчику, а как к просто вменяемому человеку катастрофически падало.
Например, автор утверждал, что вся история человечества, какой ее нам представляют сильные мира сего – ложь и выдумка. Человечеству не больше пятисот лет, и все эти годы оно провело в состоянии, которое Йошида называл «искусственным сдерживанием». Ни искусство, ни техника, ни социальные институты все эти пятьсот лет не развивались, люди словно во сне жили поколение за поколением, то воюя друг с другом, то пытаясь зарастить шрамы, оставленные очередной войной.
На логичный вопрос, откуда же взялось человечество уже в своем современном виде пятьсот лет назад, автор отвечал просто: Междусвет. Видимо, Йошида буквально воспринимал древнюю легенду о том, что некий демиург создал Междусвет и людей, просто чтобы развлечь остальных богов, погрязших в междуусобицах.
Насчет того, что такое Междусвет, у него тоже были свои, весьма оригинальные соображения, в которых Атсуши, честно признаться, не понял почти ничего. Уж больно много наукообразных терминов и странных аналогий использовал автор. Нет, он приводил какие-то доказательства, строил теории, но они все звучали так дико и нелепо, что дочитывал книгу Атсуши уже больше на автомате, на всякий случай – вдруг там все-таки встретится что-то полезное. В результате он даже пропустил собственно Междусвет – сорок минут, когда поезд ехал очень медленно и без остановок, с опустившимися на окна стальными экранами и заблокированными дверьми.
Только когда сидящий рядом Юта тихонько выдохнул и откинул голову на спинку, Атсуши очнулся и огляделся по сторонам.
Юту, судя по всему, совсем чуть-чуть потряхивало – кажется, это был первый Междусвет, который он провел в поезде, ведь накануне им удалось доехать до Ивакуни еще до заката. Зато Имаи так и продолжал спать и даже не пошевельнулся, когда оконные заслонки со скрежетом поползли вверх и машинист поезда объявил, что Междусвет закончился, следующая станция – Бунго-Одзи.
– Наша через одну, – сказал Юта с немного вымученной улыбкой, и Атсуши кивнул, улыбаясь в ответ. Ему оставался где-то десяток страниц, но, если честно, он уже устал от этой белиберды.
– Надеюсь, нас там покормят, – сказал он, закрыв книгу и сунув ее обратно в сумку.
– Должны. Мы, вроде, успеваем к ужину…

Они успели, и это несказанно радовало. Сидя за уютным семейным столом, слушая болтовню взрослых и смех маленькой девочки, Атсуши… он чувствовал себя как дома. Вернее, так, как он представлял себе дом. В его собственной семье ужины были далеко не так идилличны, но когда ему случалось бывать в гостях или неожиданно всплывали воспоминания из далекого, облитого золотым флером ностальгии прошлого… Дом был таким. Немного шумным, но радушным. Со скромным столом, но множеством улыбок. Поэтому, когда маленькую Эму неожиданно унесли из-за стола и ужин стремительно закончился, Атсуши чувствовал себя так, будто его обманули. Показали что-то красивое и важное, заставили расслабиться и поверить, а потом выдернули почву из-под ног.
А еще не отпускало какое-то почти призрачное, но не очень приятное чувство, словно он что-то упускает. Что-то очень важное, возможно даже витальное.
Уже когда они ложились спать, Атсуши еще раз попытался вспомнить все, что происходило в эти два дня долгой дороги, но искомое так и не попадало в фокус. Скорей всего, дело было в какой-то крошечной детали из прочитанного, в какой-то занозе, которая впилась в память и теперь не давала покоя. Наверное, стоило бы перечитать «Весенние песни между светом и тьмой», но уже когда они вернутся домой. Чтобы точно ни на что больше не отвлекаться.
– Я бы… хотел встретиться с этим Йошидой, – сказал он тихо, чтобы не разбудить уже засопевшего Юту. – Как думаешь, это возможно?
– Почему нет, – невозмутимо ответил лежащий на футоне рядом Имаи. – Он живет в Токио, устраивает встречи со своими поклонниками, можно сходить.
– Поклонниками?.. – мысль была совсем неожиданной и даже ошеломляющей. – У него есть поклонники?
Имаи хохотнул и тут же прикрыл рот ладонью, переходя на шепот.
– Ну еще бы! Куча. Он и по телеку выступает. Я там его и увидел…
От этой информации у Атсуши закружилась голова. Сложно было представить себе, что вещи настолько интимные, настолько… сакральные?.. можно доверять широкой публике. И он еще по поводу книги возмущался! А этот человек не стесняется вещать на всю страну!..
– И что, кто-то на телевидении воспринимает его всерьез?
– Не-а, – Имаи помотал головой. – Над ним больше смеются, ну и приглашают его чисто как фрика. Требуют, чтобы он, например, доказал, что он дитя Междусвета, в прямом эфире. Призвал кого-нибудь, такое все…
– Они что там, сумасшедшие? А если он и правда призовет…
– Ну вот пока не призвал никого. Так что все считают, что он просто брешет и привлекает к себе внимание.
– Но поклонники у него тем не менее есть…
– У любого достаточно громкого чокнутого есть поклонники, которые верят каждому его слову. Обычно они просто очень глупые и внушаемые.
Как-то это все… звучало ужасно неприятно.
– Ну ты сам-то веришь в то, что Йошида – дитя Междусвета? – спросил Атсуши уже с некоторым раздражением. Имаи посмотрел на него в полутьме, задрав брови, и коротко хмыкнул.
– Ты мне скажи. То, что он пишет, это правда?
– Это… очень похоже на правду, – вынужден был признать Атсуши. – По крайней мере та часть, где он пишет про свое детство и как с ним случилось перерождение.
– А та часть, что про песни?
Атсуши зажмурился на несколько секунд, пережидая приступ злости на Йошиду. Имаи говорить об этом было бессмысленно, он считал, что каждый, кто берет на себя смелость использовать заклинания, несет ответственность и за их последствия. В том давнем случае с самкой горного демона он вообще не видел виноватых – ну вышло и вышло. Работа у них такая. В конце концов, удалось же справиться? Значит, они молодцы, вот и все.
– Правда, – сказал Атсуши наконец. – То есть… я знаю, что это может работать. Это работает. Но все его выкладки – я понятия не имею, насколько они верны. Надо пробовать и смотреть.
Имаи задумчиво кивнул.
– Ну, значит, будем пробовать и смотреть.
– Да.
Тревожно. Ужасно тревожно, но вместе с тем впервые за два года предвкушение чего-то радостного и очень важного затрепетало в сердце Атсуши.
– А третья часть? – спросил Имаи внезапно, когда Атсуши уже почти заснул.
– Не знаю, – честно ответил он. – Звучит как бред какой-то.
– Эх, – Имаи вздохнул, поворачиваясь на бок. – Жалко. Там все так прикольно.
В этом был весь Имаи. Все так прикольно…
Иногда Атсуши просто не мог не чувствовать нежность по отношению к нему. Умиление даже – почти как к Эме. В самом деле, с некоторых ракурсов Имаи казался просто очень умным и не по годам развитым ребенком во взрослом теле. И хорошо, что только казался, иначе Атсуши бы совсем странно себя чувствовал, представляя себе всякие сценки с его участием, чтобы побыстрей расслабиться и уснуть.

Проснулся он оттого, что негромкий голос совсем рядом бормотал нехитрую считалочку с очень знакомыми, но неразличимыми словами.
С тихим стоном Атсуши перевернулся на спину, уставившись в потолок. Ну да, за последние пару лет он успел привыкнуть к тишине. К покою собственной спальни, которую стережет спящий этажом выше Хиде. Конечно же стоило ожидать, что в деревенском гостевом доме гнездится хотя бы один призрак – этому зданию лет сто, не меньше, и сколько здесь людей побывало за его историю… Так случалось практически во всех местах, где он бывал. Какие-то особо сильные духи, у которых получалось отчетливо досаждать своим поведением людям, успешно изгонялись приглашенными священниками. Но гораздо больше оставалось тех, у кого не хватало сил пробиться и обратить на себя внимание. Эти бедолаги и плакали, и звали на помощь, пока окончательно не сходили с ума. И принимались делать что-то странное. Этот, вон, считалочки бубнит…
Ну что ж, значит, нужно было вставать. Если неупокоенный дух вцепляется в того, кто может его слышать, он не отстанет, пока его не освободишь. И плевать ему, что еще даже солнце не успело растолкать ночные тучи и хотя бы краем показаться из-за горизонта. Междусвет уже на пороге, вставай, дитя, выполняй работу, о которой никогда не просил и на которую обречен до конца своих дней…
Ладно, вся эта патетика, даже не будучи озвученной вслух, вызывала у него в глубине себя жгучее чувство неловкости. Есть столько людей, которым приходится гораздо хуже, а Атсуши ноет из-за того, что практически неуязвим перед самой большой опасностью в мире…
Он одевался и убирал футон, прислушиваясь, не стихнет ли зудящая над ухом считалка. Надежда на то, что неупокоенный дух на самом деле не ждет помощи, а просто развлекается, была, но тут ему не повезло. Звук, такое ощущение, становился только громче, а непонятные слова чем дальше, тем сильнее вызывали инстинктивную тревогу.
Дверь гостевого дома была надежно заперта изнутри – здесь явно не имели привычки выходить на улицу до утреннего Междусвета. Так что Атсуши пришлось выбраться через кухонное окно, выходящее на террасу – его хотя бы можно было закрыть снаружи, не вызывая особых подозрений и вопросов.
Восточный край неба уже слегка посветлел, потек бирюзовым и нежным розовым, но над головой все еще висела плотная ночная синь. Атсуши огляделся по сторонам, невольно ежась от утренней свежести. Считалочка гремела в ушах, уже почти оглушая, одна и та же длинная фраза на знакомом, но будто бы забытом языке повторялась снова и снова, это было почти мучительно…
– Покажись, – позвал Атсуши вполголоса. – Если ты зовешь меня, то вот я. Здесь. А где ты?
Наверное, он был готов к чему угодно: и к явлению несчастного измученного призрака, который никак не может найти путь в царство мертвых. И к нападению демона, обманом выманившего его из дома. И к тому, что на его призыв не ответит никто – слишком долго неупокоенные души часто теряли остатки рассудка, скитаясь по земле. Их личности распадались, они не отдавали себе отчета в своих действиях и могли быть опасны – не из-за злонамеренности, а потому что не воспринимали больше ничего, кроме своих мучений. Именно поэтому Атсуши так не любил иметь дело с призраками – им редко уже можно было помочь, разве что только избавить от страданий, полностью уничтожив остатки их разложившейся души… Самая болезненная, самая отвратительная часть его работы. Его дара. Или проклятья – тут уж с какой стороны посмотреть…
К чему Атсуши готов точно не был, это к тому, что считалочка замолкнет на полуслове, оставив его с ощущением, будто он внезапно оглох, настолько ватной и всеобъемлющей показалась обвалившаяся на него тишина. Только через несколько секунд почти паники Атсуши услышал собственный судорожный вздох, а затем – тихий шорох за спиной.
Он обернулся и замер, не веря глазам.
Прямо перед ним, на улице, за несколько минут до Междусвета, совершенно одна – стояла Эма. Одетая во фланелевую ярко-желтую кофту с рисунком из забавных цыплят, вязаные сиреневые рейтузы и розовые резиновые сапожки, крошечная шестилетняя девочка…
– Как ты… – Атсуши задохнулся. – Что ты… Иди быстрей сюда!
Он подхватил ее на руки и уже шагнул к дому, чтобы поскорей всунуть ее в окно кухни, под защиту «омадзинаи», но Эма неожиданно крепко уперлась обеими руками ему в грудь.
– Братик, – сказала он серьезно. – Не надо.
Атсуши замер, растерянный, глядя в насупленное детское лицо.
– Что? – спросил он сорванным шепотом, и Эма кивнула.
– Послушай, – предложила она. Атсуши зажмурился на секунду, это все было так странно и опасно, ему нужно вернуть девочку домой, пока… И тут он услышал.
Считалочка все еще звучала у него в голове, но очень тихо. Зато теперь он понимал слова.
«Заяц пришел в лес, стало много зайцев. Потом в лес пришла лиса, стало много лис. Потом в лес пришел волк, стало много волков. Потом в лес пришел человек, и волков не стало. Потом в лес пришел другой человек, и лис не стало. Потом в лес пришел третий человек, и зайцев не стало. Потом в лес пришел четвертый человек, и леса не стало. Потом пришел последний человек, и не стало никого».
Атсуши чувствовал, как волосы на затылке встают дыбом от этой незатейливой истории. Эма смотрела на него в упор, немного печально, но при этом почти торжественно. Словно вручала ему какую-то огромную, очень ценную тайну.
– Ты… тоже? – спросил Атсуши шепотом, осознавая. Эма кивнула и улыбнулась, ямочки появились на щеках.
– А эта… считалка?
– Он в поле, – сказала девочка.
– Кто?
Она покачала головой с сожалением и вздохнула.
– Ему так одиноко сейчас. Мне нельзя выходить из дома одной, но он… плачет.
– Хорошо, – Атсуши кивнул. – Я его проведаю. А ты пойдешь в свою комнату, разденешься и ляжешь в постель так, чтобы мама ничего не заметила, ладно?
Эма радостно закивала и заерзала у него на руках.
– Как ты выбралась вообще…
– Тут есть дырка, – сообщила она, улыбаясь во весь рот, и ткнула пальцем. – Вон там.
– И никто не знает? – Атсуши вздохнул, качая головой. – Это же опасно.
– Ну я же дома, – объяснила ему Эма, глядя так, будто бы он сказал какую-то очевидную глупость. Даже ладошкой перед его носом потрясла. Ну да. Конечно. Как будто эта малышка защитит целый дом, вздумай кто-то в него пробраться. Но как объяснить шестилетке, что она не всесильна?..
Атсуши донес ее до дырки в сёдзи и помог залезть в дом, постоял еще несколько минут, прислушиваясь, пока шорох за разорванной створкой не затих. А потом размотал с шеи шарф и занавесил поврежденную ячейку, плотно подпихнув края ткани под удерживающими бумагу рейками. Не бог весть что, но хотя бы не дыра…

Считалочка вела его словно компас – по деревенской улице, вокруг храма и кладбища, прямо на давно сжатое рисовое поле, слякотное и уже почти розовое в отражающих рассветное небо зеркалах разлитых вдоль рядов луж. Он старался ступать по рядам, но сырая земля скользила под ногами, короткий ежик соломы, как оказалось, успел уже подгнить, так что проще было идти по тропинке. Атсуши старался выбирать не слишком глубокие лужи, но туфли все равно промокли моментально. В других обстоятельствах он бы ужасно расстроился и обеспокоился, запасной пары обуви у него с собой не было, но сейчас неведомая цель поглотила его полностью. По мере приближения считалочка становилась все более складной, обрастала все новыми и новыми строфами. В конце концов число пришедших людей выросло до сорока семи, они уничтожили не только лес, но и горы, и поля, и моря, и реки, и вероятно, весь мир. Завершал апокалипсис сорок восьмой «последний» человек, но что-то подсказывало Атсуши, что и на этом он не уймется, найдет, что еще уничтожить. Он не испытывал ничего, кроме тоскливого ужаса, слушая это бесконечное и бесстрастное перечисление бед, но когда оно оборвалось на полуслове, малодушно подумал, что согласился бы слушать и дальше, только бы не это.
Перед ним стояло пугало.
Обычное деревенское пугало: бамбуковый шест и перекладина, подвязанное кулем и набитое соломой драное кимоно, давно потерявшее свой изначальный цвет – сейчас оно выглядело коричнево-серым с подозрительными разводами. Конусообразная соломенная шляпа, что носят рисоводы от солнца летом, в пору посадки и сбора урожая. Белый мешок под ней с нарисованным широкой кистью лицом: глаза, похожие на две буквы «но», нос – «мо», а брови и рот – три буквы «хэ». Хэ-но-хэ-но-мо-хэ-дзи… Атсуши рисовал такие мордашки в детстве, с мамой. Тогда это было весело…
А теперь буквы «но» смотрели на него, и в колышущихся прядях Междусвета казалось, будто пустые зрачки следят за каждым его движением. В выражении нарисованного лица пугала ничего не менялось, но Атсуши чувствовал этот взгляд, знал, что пугало видит и осознает его присутствие.
– Это ты меня звал? – спросил он едва слышно, рот от волнения пересох, а глаза жгло от недосыпа. Чего он ждал в ответ? Что кривовато написанная «хэ» шевельнется, и пугало с ним заговорит?
«Речка течет далеко-далеко, – неожиданно раздался у него в голове тонкий детский голосок. – Мостик над ней высоко-высоко. Домик у речки в четыре окна. Девочка в домике этом жила».
Атсуши сглотнул.
– Ты звал Эму? Ей нельзя выходить одной из дома одной. Тем более – в Междусвет! Она еще слишком маленькая…
Он осекся, сообразив, что вряд ли пугало понимает концепцию возраста и человеческих отношений. Атсуши еще не встречал подобных… кого? Его вряд ли можно было назвать богом или демоном. Неизвестная разновидность ёкаев? Или же в самом деле чья-то заблудившаяся душа, которая по старой памяти зацепилась за антропоморфный образ пугала и поселилась в нем, не поняв, что это не человеческое тело?..
«Между светом, между тьмой я могу гулять с тобой, – нерешительно сказало пугало, теперь он звучал немного постарше, словно подросток, у которого только начал ломаться голос. – Приглашу тебя домой, если скажешь, кто такой!»
Ну что ж… В каких-то старых сказках и мифах упоминалось, что существам из-за Междусвета не стоит сообщать свое имя, но предостережения касались обычных людей, которым в принципе не рекомендовалось общаться с духами или ёкаями. А у него… у него – такая уж работа.
– Сакураи Атсуши, – представился он, чувствуя себя немного глупо. – Я – дитя Междусвета. Как и Эма. Я могу тебя слышать, но не понимаю, что…
Его прервал неожиданно налетевший порыв ветра. Пугало всплеснуло драными рукавами, качнулось на шесте, наклонилось, словно пытаясь вглядеться в лицо Атсуши.
«Не заводят трех котят, ведь все трое есть хотят, – затараторил взволнованный детский голос у него над ухом. – Не заводят двух щенят, все щенки гулять хотят! Только одного жука заведу себе пока!»
– Да, – согласился Атсуши. – Я тоже всю жизнь думал, что один такой. Но ты сам видишь – уже Междусвет, а я здесь… И я тебя слышу.
Пугало замерло, «хэ» поползли вверх. Наверное, ни стишка, ни считалочки на этот случай у него припасено не было…
– Послушай, – сказал Атсуши просительно. – Я не знаю, кто ты и как тут оказался. Но если тебе не нравится быть здесь, скажи. Я могу тебя освободить и… ты отправишься к родным. Или…
Ведь он понятия не имел, куда отправится то, что сидит в этом набитом соломой мешке, если его вытряхнуть туда. В тот мир, куда самому Атсуши ходу не было.
«На одной стою ноге день-деньской, – медленно сказало пугало. Теперь его голос был женским, взрослым и очень усталым. – Провожаю за закатом закат. По ночам считаю россыпи звезд. По утрам пою песни для птиц. Вижу все, что творится вокруг… Я храню этот рисовый край».
– Так ты… бог рисового поля? – осенило Атсуши. – Но ведь жатва давно прошла. Тебя должны были проводить на отдых до весны…
Теперь пугало замолчало надолго, запрокинув плетеную шляпу, словно глядя куда-то за самые границы своих владений. Ветер трепал его рукава и подол, да и Атсуши тоже чувствовал, как зябнет без шарфа в чистом поле. Солнце поднималось очень быстро, пряди Междусвета бледнели и уже начинали потихоньку сливаться друг с другом по цвету. Еще немного, и бог замолчит, а заклинания, способного призвать бога рисовых полей, Атсуши не знал. Как-то никогда не интересовался сельскохозяйственной магией…
«Цок-цок, шаг в шаг, тени в Междусвет спешат, – неожиданно громким свистящим шепотом произнесло пугало. – Подбираются все ближе к гнездышку моих мышат. Роют, колют, топят, жгут, топчут сапогами. Но мышата не бегут, и не видят, и не ждут… не спасутся сами».
– Ты остался, чтобы защитить… деревню? – Атсуши покачал головой, невольно хмурясь от острого сочувствия. – Но сейчас у тебя нет сил… конечно, твой сезон уже давно миновал, тебя проводили на покой, но… Ведь у деревни должны быть другие боги-защитники?
«Я зову-зову, в небо кличу. Я кричу, разрываюсь от боли. Чисто небо, леса опустели. Разбежались все прочь от напасти. Звери хищные рыщут по полю. Звери рвут любого на части».
Атсуши сглотнул сухим горлом, чувствуя, как горячо бьется пульс в виске. Звери. Вот оно что. Все-таки он был прав, деревня под атакой ёкаев или демонов… И, вероятно, те как-то сумели объединить свои усилия, раз выгнали даже могучих богов из намоленных храмов. Странно даже, как у ослабленного бога рисового поля остались силы, чтобы сопротивляться захвату…
«Белочка сидит в дупле, только нос наружу. Девочка идет себе, не грустит, не тужит. Девочка большой орех сунет в мокрый нос, чтобы белочка смогла пережить мороз».
– Эма? Она тебя… как-то тебе помогает? Она знает про… нападение?
«Жил котенок-сирота…» – едва слышным шепотом начало пугало, но в эту секунду солнце показалось своим краем из-за дальней гряды леса, и шепот замолк, оборвавшись. Повезло, что Атсуши каким-то образом знал этот стишок, еще с детства, с тех самых давних пор, когда была жива мама… Там говорилось про то, что котенок-сирота жил на улице в старой коробке из-под обуви, и как ему было тяжело и одиноко, а потом его увидел мальчик, который гулял с мамой. Мальчик взял котенка домой, хотя мама поставила строгое условие, что он будет сам заботиться о животном. Мальчик все делал как положено, и котенок стал домашним, счастливым и всегда сытым…
Как же маленький Аччан ревел, слушая этот стишок! И как потом ему снились самые разные котята – голодные, мокрые, несчастные… жалобно мяукающие, зовущие на помощь… Он просился гулять с мамой каждый день, хотя терпеть не мог выходить из дома. Все надеялся, что увидит того самого котенка из обувной коробки. В книжке он был нарисован очень жалобно: серо-белый с рыжими пятнышками, прижатыми ушками и торчащей иголками мокрой шерстью…
Конечно же, никаких котят на улице они с мамой так и не встретили. Но, впечатлившись его зацикленностью, мама сама принесла ему котенка. Совсем другого – серенького с темными полосками и белой грудкой и лапками. Но все равно это был самый прекрасный котенок на свете. Правда, очень быстро он превратился в толстого ленивого кота и целыми днями спал в каком-нибудь укромном местечке, где его не могли достать ни Аччан, ни Хироши… Но Атсуши все равно его очень любил. А когда мама умерла, и в дом въехала тетка с мужем, кот ушел. Это было очень странно, обычно коты привязываются к дому, а не к хозяевам, и у Атсуши было подозрение, что тетка на самом деле выгнала кота или еще что-то с ним сделала. И это подозрение только усилило его неприятие новой семьи…

– Аччан! – раздался чей-то голос над рисовым полем – словно привет из далекого детства. Атсуши вздрогнул, оборачиваясь…
Это был… Юта? Стоял на краю поля, отчаянно размахивая руками. И что он тут делает в такую рань?
Атсуши медленно побрел обратно, судорожно пытаясь сообразить, о чем было последнее послание пугала. Он спросил про Эму, а пугало начало про котенка… Значит, котенок – Эма? Маленькая девочка, дитя Междусвета, одна борется и пытается выжить в схватке против заговора ёкаев. А Атсуши тогда – мальчик, который шел мимо и ее спас? Или котенок – ослабевший бог рисового поля, а спаситель – Эма, которая ему помогает выжить?..
В любом случае, шестилетняя девочка одна не справится. Атсуши был даже не уверен, что они все справятся. Если кто-то силен настолько, что нейтрализовал в этой местности влияние Инари и не подпускает Эхимэ Защитницу… А, может, даже и отвел глаза милосердной Каннон… Что смогут сделать они – трое начинающих менестрелей и ребенок? И даже то, что двое из них дети Междусвета, вряд ли исправит ситуацию. Боги почему-то избегают этих мест и не придут на помощь…
Но если Эма держит оборону деревни практически в одиночку, он не имеет права отступить. Вот только… стоит ли говорить об этом остальным? Подвергать риску обычных людей, пусть и вооруженных инструментами и заклинаниями… Сначала нужно было хотя бы выяснить, с кем они имеют дело. Понять, способен ли их арсенал справиться с врагом. И если не способен… Тогда уже действовать по обстоятельствам.

Когда они с Ютой вернулись в гостевой дом, выяснилось, что за ночь у них появились некие весьма подозрительно выглядящие соседи. Юта даже испугался их, мол, настоящие якудза. Троица явно опасных мужчин и правда выглядела похоже на самых стереотипных бандитов, но Атсуши почему-то не чувствовал исходящей от них угрозы. Если честно, сейчас, после разговора с пугалом, он отчетливо понял, что вообще нигде и никак угрозы в этой деревне не чувствует. Словно здесь не только боги ушли на покой, но и демоны, и ёкаи не подходят к границам, и даже неупокоенные духи давно ушли с насиженных мест. И это было… странно. Тревожно именно потому, что абсолютно ничего вокруг не вызывало привычной тревоги.

Разговор со старостой тоже не внес ясности в положение дел, но хотя бы тот сразу же признал проблему и сам предложил заплатить, если они справятся с ее решением. Имаи на этом моменте отчетливо повеселел, а вот Атсуши задумался еще крепче. Пока он даже не представлял, с чего начинать. Наверное, первым делом следовало все-таки убедиться, что боги и в самом деле отвернулись от деревни, а не он каким-то образом оглох. Кто знает, возможно, Хиде – не единственный генератор белого шума для детей Междусвета в этом мире. Возможно, существуют и другие, более мощные источники помех… тогда посещение мест непосредственного обитания богов может и помочь снять маскировку.
Атсуши никогда не был религиозным человеком и ни разу в жизни не совершал паломничества по храмам. Так что ему было и странно, и забавно наблюдать за Ютой, который получал живейшее удовольствие от обхода местных святилищ. Он даже в гору к Инари карабкался с таким воодушевленным лицом, что было жаль его разочаровывать, подтверждая, что и здесь никакого божественного присутствия не наблюдается. Особенно, учитывая, что они захватили рабочие инструменты на всякий случай с собой, и если Имаи совершенно невозмутимо нес на плече чехол со своим кото, то Юте было явно тяжело…
– Неужели совсем ничего и никого? – спросил Юта с таким расстроенным видом, словно его не отсутствие богов пугало, а было жаль своих душевных усилий, потраченных на молитвы.
– Есть кто-то, – признался Атсуши после некоторых колебаний. – Но я понятия не имею, кто это и где находится.
Ощущение чьего-то едва различимого присутствия появилось у него, еще когда они с Ютой возвращались с рисового поля. Они шли обратно в гостевой дом, и на небольшой площади, образовавшейся там, где главную улицу пересекал короткий переулок, у него возникло трудноуловимое чувство. Как будто где-то на грани видимости мелькнула легчайшая тень. И не различить, тень чего или кого. Даже сколько там этих теней – абсолютно непонятно.
Сначала он решил, что это признак чисто физического недомогания – от недосыпа и голода с ним случались спецэффекты и попричудливей. Но тени не исчезли и после плотного завтрака, а с каждым посещенным храмом становились… не отчетливей, нет. Просто их присутствие ощущалось все очевидней. Словно они не просто существовали где-то в недоступном Атсуши диапазоне. А – наблюдали за ним. Наблюдали все внимательней, позволяя осознать свой интерес, заметить себя… Обнаружить в привычной реальности новый, прежде неизвестный слой бытия…
Почему наблюдение неизвестно кого не вызывало у него чувства опасности, Атсуши понятия не имел. Может, потому что он привык к тому, что никогда не может остаться в одиночестве: рядом – физически или нет – постоянно кто-то находился, и он давно устал уже обращать внимание на различные сущности, соседствующие с ним в тонком мире. Может, потому что привык полагаться на свое чутье, оно еще никогда его не подводило. По крайней мере, если рядом не было Хиде, который глушил все проявления сверхъестественного одним своим присутствием. Атсуши казалось, что замеченные им тени занимают нейтральную позицию ко всему, что происходит в деревне, по крайней мере до поры, до времени. Ну что ж… Атсуши и сам не стремился выходить на контакт неизвестно с кем. У него была другая задача, но прошло уже полдня, а он даже примерно не представлял, как подступиться к ее решению. А ведь был человек, который, возможно, гораздо лучше него понимал, что происходит в деревне…

Да, все это время он не мог перестать думать о малышке Эме. Девочке всего шесть лет, и даже если она овладела своими способностями раньше, чем Атсуши, вряд ли у нее достаточно опыта в противостоянии злым силам. С другой стороны, по словам старосты Моринаги, Эма оказалась сиротой в возрасте нескольких месяцев. Если сопоставить его собственную историю и то, что описано в книге Йошиды… Вполне возможно, что с ней это случилось именно в тот момент, когда погибли ее родители. Откуда-то из глубины сознания выплывала чудовищная картинка: как только что убившая себя мать слышит плач оставленного ребенка и не может удержаться, бежит к нему – и кормит грудью, в надежде успокоить…
Атсуши понятия не имел, произошло ли то, что ему почудилось, в реальности, или его воображение неуместно разыгралось, но еда в горло не лезла несмотря на то, что редко им доставался такой роскошный обед, да еще и бесплатно. Иногда ему казалось, что та нехитрая еда, которой он полакомился в мире мертвых в свои шесть лет, навсегда отбила у него аппетит к земной пище. Особенно ярко это ощущалось вот в такие моменты…
Эма же за соседним столом, кажется, не испытывала подобных проблем вовсе. Она с аппетитом ела рис и кусочки курочки-караагэ, весело болтала с приемной матерью и, казалось, ни о чем не тревожилась. В конце концов, она – ребенок. Глупо было надеяться на то, что она подскажет, как вернуть богов в это странное пустынное место...

Когда это произошло, Атсуши почувствовал сразу, но не поверил себе. С ним часто такое бывало, когда он видел или слышал что-то, что происходило не в той реальности, которая могла бы повлиять на окружающих его людей – по крайней мере не в час Междусвета. Сейчас же он услышал какой-то странный звук, будто на улице лопнул здоровенный стеклянный сосуд, а потом… Потом он увидел, нет, ощутил всем телом, всей поверхностью кожи, что деревню словно накрыла гигантская искусно сплетенная паутина. Густая затейливая сеть колыхалась над домами, горой, полями и лесом своеобразным шатром, который держался на нескольких якорях. И было понятно, что эта сеть распялена над деревней уже не первый год, вот только до сих пор ее было не видно…
– Эма! – раздался женский крик над ухом, и Атсуши, уже больше ни секунды не колеблясь, подскочил из-за стола и кинулся на улицу – следом за девочкой.
Людей на улице было много, но все они смотрели куда-то в другую сторону, пока Атсуши, запрокинув голову, ошеломленно разглядывал переливающуюся на солнце, радужную, как мыльный пузырь, паутину. Она была гигантской и очень красивой, хоть и источающей отчетливую угрозу. Сверкающие прозрачные нити – и тончайшие словно детский волос, и размером с мужской кулак – цеплялись друг за друга, сплетаясь в причудливые узоры, обвивая крыши домов, кроны деревьев, фонари и электрические столбы. Казалось, протяни руку – и коснешься стеклянной, напитанной солнечным светом струны, и она зазвенит под твоими пальцами будто исполинский музыкальный инструмент.
До Атсуши не сразу дошло, что никто, кроме него, этой сети, опутавшей деревню, не видит. Может быть, видела Эма, но она…
Только тут он спохватился, оборачиваясь, пытаясь найти девочку взглядом. Это было не трудно – Эма, в своей цыплячьей куртке и розовых сапожках, стояла на другом конце площади совсем одна напротив трех мужчин в черном. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, – это те самые «якудза», заселившиеся ночью в гостевой дом. Она что-то говорила им, вернее, почти выкрикивала, а мужчины отвечали, слов было не разобрать, а вот интонации Атсуши слышал отлично.
Эма в чем-то обвиняла бандитов, азартно, торжествующе, будто бы поймала за руку сверстников, смухлевавших во время детской игры. Бандиты же отвечали сдержанно, насмешливо, как и полагается взрослым, разговаривающим с ребенком… Но Атсуши чувствовал их растерянность. Они были ошеломлены и испуганы, хоть и изо всех сил старались этого не показать. Главный настороженно поглядывал на Эму, а оба его подручных явно больше опасались толпы местных жителей, собравшихся на другой стороне площади и наблюдающих за происходящим…
Атсуши огляделся по сторонам. Мужчины и женщины, старики и старухи, ни одного ребенка. И все стоят плечом к плечу, тесно и плотно, угрюмые темные лица, напряженное ожидание в позах…
Они все понимают, – осенило Атсуши. Местные, в отличие от него самого, полностью в курсе происходящего, знают о сверкающем проклятии, запеленавшем деревню, и прямо сейчас точно понимают двойственную природу Эмы. И про троицу в черном они тоже понимают что-то такое, что пока недоступно Атсуши. Никак не вмешиваются в противостояние ребенка трем взрослым мужчинам, потому что… видимо, осознают, что обычному человеку с ними не справиться. Но… как Атсуши ни вглядывался в фигуры бандитов, он никак не мог уловить, в чем же их сила?
Эти трое были обычными людьми, не имеющими никакого отношения к Междусвету. Будь они просто бойцами какого-то клана якудза, держащего эти территории, не было никакого смысла выставлять против них Эму… тем более, что девочке явно приходилось непросто.
Гул и шелест поплыли над площадью – Эма произносила заклинание. Длинное, странное, Атсуши мало того, что ни разу не встречал подобного, он даже предположить не мог его действие. Воздух сгущался, трепетали, словно невесомые крылья бабочки, запертые в невидимом спектре тени…
– Темный свет и тень от солнца, самый малый и большой, приходи играть со мной! – выкрикнула наконец Эма, и стеклянные нити зазвенели, натягиваясь, так, будто сейчас лопнут. Что-то гигантское и очень могучее прорывалось сквозь защитную сеть на призыв девочки, но… ей не хватало силы.
Видимо, бандиты тоже это поняли – их старший издевательски рассмеялся, сунул руки в карманы, собираясь развернуться и уйти.
– Братик, – позвала Эма тихо, но очень отчетливо. Она обернулась, безошибочно находя взглядом Атсуши в толпе односельчан. – Братик, помоги…
Первым был стыд – жалящий, тотальный, смертельный, словно опрокинувшийся на него сверху чан раскаленного масла. Хорош братик – стоял и наблюдал, ничего не делал, чтобы защитить ребенка! Но чем, чем он может помочь? Он ведь даже не понимает, что она делает?..
Ответ пришел тут же – Атсуши будто что-то толкнуло изнутри, и он уже знал. И он уже стоял рядом с Эмой рука об руку и читал будто сами по себе возникающие на языке слова, а над головами, над крышами домов, над лесом, горой и рисовыми полями прорывался сквозь реальность до сих пор прятавшийся в тенях защитник.
Атсуши понятия не имел, как тот выглядит и что из себя представляет, он просто чувствовал кожей его все более отчетливое присутствие в этом мире, слышал жалобный звон бьющегося стекла, а потом еще и увидел ужас и потрясение на лицах бандитов. Они смотрели куда-то вверх, и главный кричал, но его было не слышно из-за скрежета и гула рвущегося пространства и собственного голоса, который теперь звучал уже непривычно громко и безбрежно, заливая собой всю площадь и соседние улицы.
Атсуши так старался не потерять ритм, не сбиться с текста, что слишком поздно заметил страшное: один из бандитов, самый низкорослый и, видимо, самый испуганный, держал в руках оружие.
Черный ствол, круглое отверстие, бледное трясущееся лицо, перечеркнутое неожиданно темным шрамом.
Страшно стало так, что Атсуши едва не осекся, но утерпел, не сбился. И тогда ствол сдвинулся вбок, ниже.
Он совершенно не собирался геройствовать. Это вышло инстинктивно. Он просто дернул Эму за руку, спрятал за спину, подальше от черного ствола.
А потом это случилось.
Больно и тяжело толкнуло в грудь, и стало не вздохнуть. Он инстинктивно попытался удержать равновесие, но ноги подломились, свет перед глазами помутился и очень быстро погас вовсе, и падения Атсуши уже не почувствовал.

Chapter Text

– Что же с тобой случилось? – пылко спрашивает То-но тюдзё, охваченный непривычным волнением. Принц сидит перед ним, побледневший, с неприбранными волосами и смятением на лице, что рождает в юноше и обжигающее любопытство, и леденящий страх. Еще никогда не видал он своего товарища в подобном состоянии, а ведь ближе и неразлучней, чем эти двое, и быть невозможно. – В час перед утренним Междусветом я повстречал свою матушку, – тихо отвечает ему Гэндзи, не поднимая глаз, и волосы почти скрывают его прекрасное лицо от взгляда. «Как же так?» – дивится обеспокоенный То-но тюдзё. Ведь он знает, что мать блистательного принца скончалась, когда тот был еще ребенком. Но добиться большего от товарища невозможно, слишком задумчив и удручен он произошедшим. Отчаявшись разговорить его, То-но тюдзё покинул покои, но пообещал вернуться позже. Гэдзи же едва заметил его уход. Тоска сдавливала чувствительное сердце, воспоминания о произошедшем совсем недавно мучительно ранили его. Выйдя из покоев в сад и глядя на холодно сияющую луну в небе, Гэндзи обливался слезами от жалости к покойной матери, незавидность судьбы которой он сумел осознать только в этот миг. Но даже сильней жалости его снедала тревога, названия которой он не мог дать. Сотни раз слыша от самых разных дам слова о собственной исключительности, принц легкомысленно относил их на счет своей удивительной красоты и определенной славы в придворных кругах. Теперь же это понятие предстало перед ним в совсем ином свете, вынуждая Гэндзи терзаться прежде неведомыми его сердцу муками выбора. – Милая матушка, – взмолился в конце концов он, обращаясь к одинокой луне, поскольку лишь она, словно ласковая мать, могла его сейчас выслушать, не осуждая. – Что же мне делать сейчас? Кем мне быть? Покинуть двор, постричься в монахи и посвятить всю свою жизнь служению Будде? Или пойти учеником к придворным мастерам Междусвета и стать защитником Императорской семьи? Но сумею ли я? Хватит ли во мне твердости и силы отказаться от прежней жизни, исполненной удовольствий? Способен ли я перестать быть обычным человеком?.. Ветви вишен затрепетали под порывом ветра, осыпая на водную гладь ароматные лепестки. «Мой ласковый мальчик, – долетел до него беззвучный отклик луны. – Не отказывайся от своей жизни, твоя судьба – быть счастливым и дарить счастье другим. Не стыдись любить, стыдись не защитить того, кого любишь!»

– Аччан… – позвал откуда-то издалека знакомый голос. – Аччан, ну что же ты…
Он открыл глаза и тут же попытался зажмуриться, потому что больно, наотмашь резануло светом. Но опустить веки не получалось, как и отвернуться, и вообще сделать хоть что-нибудь…
– Сейчас-сейчас, погоди, ты привыкнешь, – голос звучал так ласково, что паника так и не успела развернуться, тем более что свет постепенно пригас, и стало возможным различать вокруг смутные очертания предметов и фигур. Вернее, одной фигуры.
– Мама? – голоса тоже не было, но она – а это была точно она! Если голос он за эти годы почти забыл, то ее силуэт был отпечатан в памяти навечно! – кивнула и, кажется, улыбнулась.
– Малыш мой… хороший мой…
– Мама…
Он неожиданно расплакался от острой боли в груди, и тут же к щекам прижались прохладные ладони, мама склонилась над ним, ласково целуя в лоб.
– Тише, тише… Все хорошо. Все хорошо…
Ничего не было хорошо. Ничего! Он так долго ждал этого момента, а теперь даже обнять ее не может, разглядеть не может, говорить не получается, и вообще…
– Аччан, возьми себя в руки! – строго сказала мама, и он всхлипнул, затихая. – Ты хоть знаешь, что с тобой случилось?
Случилось… Что с ним вообще могло случиться? Он хотел к маме, вот и все…
– Аччан!
Мама взяла его за руку, крепко сжала ладонь пальцами, и он с удивлением понял, что может. Слабо, вяло, но может сжать ее ладонь в ответ.
– Вот так… хорошо. И дыши. Ты же помнишь, как дышать…
Он помнил. И вместе с этим воспоминанием к боли в груди прибавилась еще и огромная тяжесть, словно что-то давило на него сверху как гигантский гранитный столб, и потребовалось невероятное усилие, чтобы раздвинуть грудную клетку и впустить в легкие немного воздуха. Трахею тут же обожгло, легкие загорелись от недостатка кислорода, и пришлось повторить движение, и еще, и еще раз…
Постепенно становилось легче и сложней одновременно, потому что он вспоминал, как двигаться, и поначалу это были какие-то очень простые, базовые движения. Вот как дыхание. Потом у него получилось сглотнуть сухим горлом, а потом – наконец-то сфокусировать взгляд на мамином лице. И тут он едва не расплакался снова.
Мама совсем не изменилась.
Она была совершенно такой же, как пятнадцать лет назад. Такой родной, такой хорошей. И это значило, что…
– Нет, – она покачала головой, улыбаясь. – Ты не умер.
Тогда как я оказался тут? С тобой?
Мама тихо рассмеялась, поглаживая его по тыльной стороне ладони.
– Ну, ты ведь – дитя Междусвета. Ты можешь приходить сюда…
Но я не могу! У меня ни разу не получалось! Я… я же старался!
– Знаешь, малыш… Я бы предпочла, чтобы у тебя и сейчас не получилось. Заглянуть в мир мертвых – это и для дитя Междусвета неоправданно тяжело и требует слишком больших жертв.
– Каких? – спросил он шепотом, с трудом удержавшись от кашля.
– Ты почти погиб, – ответила мама, глядя на него с огромным состраданием. – Вернее, ты совсем погиб там, мой маленький Аччан. Но ты вернешься, – добавила она уверенно и строго. – Нет, не спорь. Ты вернешься и доделаешь работу, за которую взялся. А потом проживешь долгую, счастливую жизнь. Ты меня понял?
Он смотрел на нее, перед глазами плыло от набегающих слез.
– Я не хочу возвращаться… Я…
– Хочешь. Тебя ведь ждут. Подумай… Вспомни.
…ему совсем не хотелось вспоминать, если это означало, что придется уйти и снова остаться одному, но образы всплывали перед ним помимо воли. Маленькая девочка в смешной кофте цвета ноябрьских листьев гингко. Дрожащий под ногами асфальт. Клубящиеся над головой заклинания и шорох исполинских крыльев за спиной. И испуганное лицо, перечеркнутое шрамом. И черный смертельный зрачок, направленный прямо в грудь. И горячий удар прямо в сердце.
Лицо мамы таяло в снова разгорающемся сиянии, он попытался было потянуться к ней, удержать ее руку, но какая-то непреодолимая сила выдернула его из-под ласкового касания, потащила прочь, поволокла все дальше и быстрей сквозь оглушающий свет, пока наконец не выбросила в полутьму, неожиданно чувствительно приложив обо что-то твердое.
Астуши тут же приподнялся на руках, оглядываясь по сторонам, и невольно всхлипнул от разочарования – он находился на опушке леса. Под ладонями топорщилась слишком ровная, слишком зеленая трава. Даже в полумраке было видно, насколько она не похожа на траву в обычном мире. И лес, монотонно шумящий рядом – такое ощущение, словно он даже не состоял из отдельных деревьев, просто какая-то буро-зеленая масса, призванная изображать лес. И деревня, которая угадывалась вдалеке под горой, на которую его выбросило, – какие-то схематичные прямоугольники с яркими точками фонарей, с нависшим сверху темным рогатым облаком, спеленутым неподвижными грозовыми разрядами…
Все кругом было ненастоящим. Статичным, будто замерший кадр на кинопленке. Упрощенным, словно сцена, нарисованная не особо прилежным аниматором, который не слишком-то мотивирован работать над подробным фоном для героев.
Все, кроме неба.
Такого неба Атсуши не видел еще ни разу в жизни.
Оно было розовым и оранжевым с темно-синими силуэтами рваных облаков, нежно-бирюзовыми вкраплениями и фиолетовыми полосами. Пылающее алое солнце проваливалось за гору, сияя заревом над фальшивым лесом и деревьями, и ничто не сдерживало его закатную мощь. Это небо, в отличие от остального плоского и тусклого мира вокруг, было живым. Оно плыло и трепетало, разворачиваясь в огненную фантасмагорию перед его глазами, раздвигаясь в глубочайшую синь за его спиной.
Здесь нет Междусвета – неожиданно понял Атсуши. Здесь свет беспрепятственно течет во тьму, а тьма нежно обнимает свет, и они растворяются друг в друге, словно трепетные любовники, порождая невероятное чувство восторга пополам с ужасом в душе наблюдателя…
– Кто ты? – раздался женский голос позади. Атсуши обернулся, и ему стоило больших усилий не отшатнуться в ужасе.
Судя по одежде, это была молодая девушка – испачканная юбка выше колен, изорванные колготки лохмотьями на сине-бордовых от кровоподтеков ногах. Лицо разбито – заплывшие глаза и запекшийся кровавой коркой рот. Всклокоченные волосы, слипшиеся то ли от лака, то ли от… Атсуши поспешно сглотнул. Он уже видел некоторое количество призраков людей, умерших насильственной смертью, но каждый раз приходилось бороться с собой, чтобы не отвернуться, не показать инстинктивного отвращения, которое они вызывают. Ведь эти люди не виноваты, что с ними поступили так. Эта девушка… он помнил, что хозяйка гостевого дома говорила о какой-то пропавшей девушке…
– Ты – Кумико? – спросил Атсуши обреченно. Она медленно кивнула, подходя ближе. Кажется, одна нога у нее была сломана, но девушка словно не замечала этого, настойчиво ковыляя к нему навстречу. Как же все-таки хорошо, что уже вечер, и ему не приходится смотреть на нее под безжалостным светом дневного солнца. Как же хорошо, что он не видит всего.
– Кто ты? – повторила она настойчиво. Нет. Нет-нет. Если призраку сказать свое имя, он не отстанет, пока его не изгонишь. А здесь… Атсуши совсем не был уверен, что он способен на что-то в этом странном месте.
– Ты здесь одна?
Кумико покачала головой.
– Нас тут трое. Нас тут всегда трое.
– Всегда? Что это значит?..
– Что мы тут торчим, пока там не сгниет наше мясо, – ответил грубый голос из темноты. Сглотнув, Атсуши осторожно оглянулся, ожидая увидеть еще один изуродованный труп. Но в этот раз ему, можно сказать, повезло.
С другой стороны поляны стояли двое мужчин: один совсем старый, почти дряхлый, лет девяноста, в чистом строгом костюме и белоснежной рубашке. Выражение лица у него было отсутствующим, пусто смотрящие в пространство глаза ничего не выражали. Видимо, умер уже в том физическом состоянии, когда даже смерть не способна пробудить от самосозерцания.
А вот второй выглядел куда заинтересованней в происходящем – лет сорока, крепкий, кряжистый, небритый, в расстегнутой брезентовой куртке с капюшоном и мешковатых штанах. По когда-то белой майке на груди расплывалось ржавое пятно…
– Господин Ооита, – всплыло в памяти имя не вернувшегося из леса два месяца назад жителя деревни. Тот небрежно кивнул.
– А это – уважаемый Накадзима, – он похлопал старика по плечу. – Владелец нашей горы и вообще… всех этих мест по большей части.
– И мой прадедушка, – тихо добавила Кумико.
Атсуши зажмурился, прикусывая губу. Ну как же можно было быть таким слепым! Моринага ведь говорил, почти в открытую…
– Уважаемый Накадзима, я так полагаю, единственный из присутствующих, кто умер своей смертью, – пробормотал он мрачно. Ооита хмыкнул.
– Старик держался, сколько мог. Завещание, вон, на Кумико переписал, взял с нее слово, что как только он помрет, она уедет куда подальше, чтобы люди из концерна ее не нашли и не смогли получить земли нашей деревни легально. Родители-то ее уже давно… как и все в деревне… Все же понимают, что проще уехать, чем с концерном тягаться.
Ну да. Действительно. А Кумико, значит, единственная наследница, и если выбить из нее подпись…
– Я не подписала, – словно услышав его мысли, отозвалась девушка. – Еще и рожу этому козлу успела порезать, пока они меня не…
Атсуши замутило.
– А вы, господин Ооита? – спросил он поспешно, чтобы не выдать свое состояние. – Почему вы?
Тот невесело рассмеялся.
– Потому что им всегда нужно три относительно свежих трупа в окрестностях. Человечьих, причем. Один сгниет – другой положат… Вот, я – тот самый другой. Два месяца тут болтаюсь, отсюда же… все видно. Все понятно становится. Дожмут они нашу деревню так же, как и всех остальных.
Атсуши почему-то ничего про три трупа понятно не было, но Ооита охотно ему рассказал. И от этого рассказа все детали паззла наконец-то встали по своим местам.
Концерн «Атаран» вот уже семь лет скупал земли и в этой, и в соседних префектурах, уничтожая рисовые поля, разоряя фермеров, выращивающих традиционные для этой местности овощи и фрукты. Поначалу они действовали мирно, подкупая владельцев земель, но в какой-то момент, видимо, им стало жаль денег. Или по несколько веков живущие на этих землях потомки мелких аристократов начали понимать, к чему все идет, и перестали соглашаться на даже самые выгодные сделки. И концерн обратился к небольшому местному клану якудза – группировке с плохой репутацией, недавно отколовшейся от крупного клана и теперь нарабатывающей себе зону влияния. Те сделали процесс более быстрым, запугивая местное население, а временами не брезгуя поджогами и даже убийствами. И все бы им сошло с рук, потому что полиция везде была подкуплена и даже не пыталась реагировать на жалобы.
Но тут совершенно неожиданно на защиту своих земель встали боги.
То ли кто-то усердно молился и жертвовал храмам, то ли богам и самим не нравилось уничтожение рисовых полей по всей префектуре. Все-таки и богиня Инари покровительствует земледельцам, и один из самых скромных, но очень почитаемых богов здесь – это та-но ками, бог рисового поля.
Жители захватываемых деревень получали рекордные урожаи, находили клады, выигрывали в лотереи, в общем, выбирались из долгов, опутавших местное крестьянство, словно сеть – косяк сардин. А с приезжавшими на место представителями концерна и их бандитскими подручными вечно случались какие-то казусы. То в болоте кто потонет, то дерево на кого упадет. То машина застрянет в Междусвет на лесной дороге, а там уже достаточно одного камня, чтобы разбить не защищенное заклинанием стекло – и любой ёкай пролезет в салон, чтобы объяснить пришельцам, насколько им здесь не рады…
Но ни концерн, ни бандиты не сдались. А придумали способ не подпускать богов к своим землям – или тем, на которые имели виды. Вернее, способ-то был известен и раньше, еще со времен эпохи Хэйан, какой-то придворный мастер Междусвета тогда его выдумал. Только пользоваться им не спешили ни императоры, ни сёгуны, в общем, никто из тех, кто мог себе позволить убить трех человек, чтобы защититься от богов и духов. Все понимали, что с богами лучше дружить, да и вот закончится твоя защита внезапно, и боги с демонами все равно за тобой придут, только уже злые и оголодавшие.
Но эти… Этим было плевать.
Чтобы закрыть определенную местность коконом, сквозь который не просочатся никакие существа из соседних миров, нужно взять три свежих трупа и закопать в определенных местах. Там еще какие-то лучи и углы высчитывались, Ооита в это не вникал особо. В каждый труп нужно зашить особым образом изготовленный амулет с заклинанием. И вот пока эти амулеты будут окружены человеческой плотью, заклинание будет работать, а защитный барьер будет действовать. Стоит плоти истлеть окончательно, как защита тотчас нарушится.
– Поэтому у нас вечно кто-нибудь… уйдет в лес и не вернется, ага. – Ооита покачал головой. – Им проще держать оборону, чем выкупать земли, а потом еще с богами бодаться. Ну а без богов… Мы уже который год как сироты. И мор на рис постоянный, и оползни, и вообще...
– А они делают все, что хотят, – добавила Кумико. – В деревне даже полицейского участка нет. Раньше был, а сейчас упразднили. И пока из соседнего села доедут, тут уже… и следов не останется.
– Да купленная полиция у них вся, – отмахнулся Ооита. – Для проформы приезжают…
Он оглядел Атсуши, покачав головой и вздохнув.
– Теперь вот и за чужаков взялись. Ну да, какая разница, мясо у всех одинаковое, что у деревенских, что у городских… Ну, кому на замену-то?
– В каком смысле? – не понял Атсуши.
– Кто сгнил? – пояснил Ооита. – Кого отпустишь на покой?
Атсуши растерянно оглянулся на девушку, и та издала тихий отчаянный звук, села в фальшивую траву – такая невыносимо реальная на фоне нарисованного пейзажа.
– Он не на замену, – сказала она устало, утыкаясь лбом в разбитые колени. – Его случайно застрелили.
– Как… Да чтоб их! Совсем озверели… – Ооита порывисто развернулся было, чтобы уйти обратно в темноту, но остановил сам себя, оглянулся. – Погоди. Но почему ты тогда здесь? Если тебя ничто не держит… почему ты не в царстве мертвых?
– А вас держат амулеты? – догадался Атсуши. Ооита дернул подбородком, морщась и сжимая челюсти в бесплодной ярости.
– Они из нас силу сосут. Работают на наших душах, как на аккумуляторах. Ладно еще дед – он помер, совсем тела не чувствуя и себя не осознавая. Я – тоже… ну, ломит в груди, да черт с ним, словить пулю – не так уж и страшно. А девчонку… Кумико-то за что терзать? Третий месяц уже. Она же и так намучилась…
– Дядюшка, замолчи, – попросила Кумико. Ооита отмахнулся, стирая широкой ладонью злые слезы.
– Твари…
– Постойте, – попросил Атсуши, чувствуя, что у него голова идет кругом. – Позвольте, я попробую кое-что сделать? Я…
Да, он понятия не имел, сработают ли старые методы изгнания духов – здесь, в своеобразной буферной зоне между пространствами людей и богов, между миром живых и миром мертвых. Более того, он понятия не имел, как сам будет отсюда выбираться в ту или иную сторону. Но мама… мама была права: здесь его ждали, здесь в нем нуждались. Вот эти трое несчастных людей, им никто не поможет кроме Атсуши. А это значит, что он оказался тут не зря.
Как ни странно, но здесь заклинания работали гораздо легче и быстрей, чем в мире людей. Может быть, потому что здесь сам Атсуши был не стеснен земным телом, а, может, потому что отсюда было ближе до богов, у которых, согласно большинству теорий, и черпали свои силы дети Междусвета. И несчастная Кумико отправилась в мир мертвых буквально в течение нескольких секунд.
Атсуши и раньше замечал то, что он называл «преображением», – как облик призрака, зачастую ужасный из-за смертельных травм, в момент перехода очищается от ран и признаков разложения, и на какую-то долю секунды дух предстает в своем истинном виде. А теперь… Кумико была и правда красивой девушкой, совсем еще юной, и боль от несправедливости, гнев на тех, кто это сотворил, полоснули его так чувствительно, что слезы потекли по лицу, заложило нос, запершило в горле… Словно он сам был еще жив…
– Все хорошо, парень, – с сочувствием сказал Ооита, заметив его состояние. – Ты молодец. Хочешь, останусь тут с тобой? Что ты тут один будешь болтаться, так и с ума сойти недолго. Тут же все… фальшивое. Как на детском рисунке живешь… Вон, старика давай отправь куда положено, да и…
Атсуши помотал головой, сглатывая.
– Нет, вы же понимаете… Нужно, чтобы амулеты перестали работать. Если вы все трое уйдете с миром, паутину можно будет прорвать, и... Деревне помогут.
– А боги еще не забыли о нас? – спросил Ооита тоскливо. – Эти скоты, раз они уже в открытую людей убивают… Им же ничего не стоит еще трех человек положить.
Атсуши прислушался.
Там, у подножия горы – это была не туча, замершая в моменте грозового взрыва. Это не плети разрядов оплетали ее, а толстые канаты заклинания, не дающие пошевелиться. Но сейчас гигантская рогатая тень, нависшая над деревней, уже шумела, расправляя крылья. Один якорный канат был перерублен. Еще два, и тот, кого призывала Эма, сможет выйти в мир людей и разметать противников.
– Боги ничего и никого не забывают, – ответил он, отправляя уважаемого Накадзиму в мир мертвых.
Следовало торопиться. Закат догорал. Междусвету там, внизу, оставалось буквально несколько минут. А в их положении никаким преимуществом не стоило пренебрегать…
Ооита обнял его на прощание. Он так и не спросил, откуда у Атсуши такие умения, не поинтересовался, что он собирается делать дальше. Возможно, просто был счастлив наконец-то покинуть междумирье и освободить свою деревню. Возможно, уже видел и понимал, кто Атсуши такой – мертвые на удивление проницательны.
– Отомсти им за нас, – только попросил Ооита перед тем, как исчезнуть. – За малышку Кумико. Не дай этим тварям уйти после всего, что они сделали.

К деревне Атсуши спускался уже в почти полной темноте.
Луна сияла высоко, практически ничего не освещая в нарисованном междумирье. Но каким-то образом он видел, что темный смерч все еще бушует на улицах, выметая нечистоты, накопившиеся за долгие года блокады. Наверное, он не особо хотел знать, что сделали вырвавшиеся на свободу тени – боги? Демоны? Кем бы они ни были – с троицей бандитов. Только испытывал облегчение от того, что конкретно ему никому мстить не придется, все уже будет сделано за него до того, как он вернется…
Вот этот вопрос его сейчас беспокоил больше всего.
Если чего Атсуши и не хотел совершенно, так это застрять в нарисованном мире с невообразимыми закатами. Лучше уж в мир мертвых, там мама… Слезы потекли по щекам сами, и впервые за долгое время Атсуши не нужно было их сдерживать – на него никто не смотрел.
Мама сказала, что он должен вернуться. Ну… в целом любое приличное дитя Междусвета обязано уметь возвращаться после посещения мира мертвых. Но сейчас Атсуши откуда-то очень четко понимал, что общего рецепта возвращения нет. Что каждый должен найти свой путь как туда, так и обратно, к живым… Может быть, именно поэтому так мало детей Междусвета становятся известными? Кто-то слышит духов, кто-то, как Эма, умеет призывать богов и учить их детским стишкам. Кто-то, как Йошида, дружит с ёкаями. Но при этом в глазах остальных они – или просто одаренные, или откровенные фрики. Пока ты не попал в мир мертвых и не вернулся – никто не признает тебя ребенком Междусвета. А что… что если уйти-то рано или поздно получается у каждого, а вот вернуться обратно – уже нет?
«Не выдумывай», – произнес у него в голове мамин голос. – «Ты вернешься и будешь жить еще долго-долго. Прислушайся, Аччан».
Он остановился, покрутил головой по сторонам.
Здесь, на изнаночной стороне деревни, было пусто и тихо. Небрежно нарисованные дома, лучистые фонари на улицах. Некоторые окна тускло светились нутряным неподвижным светом.
Здесь все было неживым, замершим в каком-то бесконечном моменте, и сколько бы Атсуши ни прислушивался…
Звон.
Очень тихий, почти неуловимый звон, словно ветер колеблет колокольчики где-то в невообразимой вышине.
Атсуши поднял лицо, вглядываясь в ночное небо, и голова сразу же закружилась от его бесконечности и контрастирующего с окружающей неподвижностью вечного движения. Звезды стремительно плыли по небу, скручиваясь в галактический рукав, пульсировали туманности, дрожали различимые на грани видимости черные дыры.
Это звезды издавали звуки. Звенели, плакали, ныли – каждая на своей высоте и со своей периодичностью.
Звезды ткали гигантский ковер песни для него, словно птичья стая складывает своим многоголосым щебетом пестрое звуковое полотно, в своей очевидной хаотичности внезапно обретающее силу и стройность самого прекрасного заклинания на свете…
«Тебя зовут, Аччан. Иди на зов».
И Атсуши пошел.
Он совершенно неожиданно уже отчетливо понимал, как это сделать.

Когда он открыл глаза, последняя нота еще дрожала в воздухе, пронзительная до невыносимости.
– Да ты мертвого поднимешь, – через силу вытолкнул из себя Атсуши, губы не слушались, челюсти словно свело от многочасовой неподвижности.
– Аччан! – Юта бросился ему на грудь, заглядывая в лицо. – Ты жив? Ты вернулся?
Он утвердительно хмыкнул, на первую фразу, кажется, ушли все силы. Рядом стукнуло, а потом над ним склонился Имаи – ни кровинки в лице, только требовательный взгляд и жестко поджатые губы. Привычно полоснуло стыдом.
– Простите, – пробормотал Атсуши. – Нужно было решить кое-какие проблемы… там.
– Предупреждай в следующий раз, когда соберешься решать проблемы «там», – посоветовал Имаи тихо. – Я вот вообще не был уверен, что это сработает.
– А что ты делал?
Имаи посмотрел на него с недоумением.
– Играл, – сказал он таким тоном, будто играть на кото – единственное очевидное занятие, когда твоего товарища застрелили.
Атсуши длинно выдохнул, прикрывая глаза и невольно улыбаясь. Вот оно что. Вот что это было. Эта звездная песня неба…
– Спасибо, – сказал он с огромным облегчением. – Без тебя я бы не выбрался. Но как ты догадался?
– Это Эма, – ответил вместо Имаи Юта. Он все еще сжимал пальцы на кофте, отчего было ощущение, будто он держит Атсуши за грудки. – Она сказала, что вернуть тебя можно только заклинанием, но она таких заклинаний не знает, потому что еще маленькая.
– Ага, – хмыкнул Имаи, явно расслабляясь и усаживаясь рядом. – А я, типа, взрослый, поэтому должен знать. Ну и… я подумал – я же знаю.
– Откуда? – изумился Атсуши.
Имаи покачал головой.
– Да просто… в голову пришло. Так что, когда вся заварушка кончилась, и нам помогли донести тебя до гостевого дома, я стал играть. Ну и… получилось.
– Так было страшно, – пожаловался Юта, смаргивая слезы. – Он играл полчаса, не меньше. Я уже думал, всех ёкаев соберет…
Он рассмеялся захлебывающимся смехом, и Атсуши сжал его ладонь в своей, чтобы хоть немного успокоить.
– Тут же нет ёкаев…
– Не было, – поправил его Имаи. – Теперь есть. Теперь тут… все есть.
А… да. Да.
Рвущиеся канаты мощного заклинания, завязанного на трех трупах, рогатая туча, темный смерч, несущийся по деревенским улицам…
– Так что тут произошло, пока меня не было? – поинтересовался Атсуши. И Юта принялся торопливо и сбивчиво рассказывать, тиская его пальцы и время от времени всхлипывая. А Имаи просто сидел рядом и медленно, словно нехотя курил. И смотрел куда-то вбок, отрешенный и на первый взгляд совершенно не заинтересованный в происходящем. Но когда появилось достаточно сил, Атсуши протянул вторую руку и коснулся его ладони. Имаи крепко сжал его руку в ответ.

Снова проснувшись на самом краю рассвета от тихого бормотания над ухом, Атсуши даже не удивился. Этот стишок он тоже знал с детства: про мальчика, который ходил прощаться со всеми своими деревенскими друзьями, и с соседскими собаками, и с лесными птицами, и с каждым деревцем, и даже с облаком на небе. И всем рассказывал, что отправляется далеко-далеко и, может быть, уже никогда ни с кем здесь не свидится. Все расстраивались и желали ему счастливого пути, дарили подарки – даже собака принесла ему свою косточку, даже дерево подарило сочную хурму. Очень было трогательное стихотворение, только в результате выяснялось, что мальчик просто едет проведать родственников на несколько дней, и мать, увидев гору подарков, которую он притащил, говорит, что у него самые лучшие друзья в мире, и они должны им всем привезти из гостей ответные подарки. И в конце стиха мальчик точно так же ходит по всем своим друзьям и знакомым и раздает гостинцы из поездки. Очень поучительная история, правда, в детстве Атсуши больше всего переживал за собаку, у которой мальчик забрал вкусную косточку, а в ответ привез новый ошейник. Даже в пять лет он понимал, что подарки отнюдь не равноценны…
Атсуши лежал в постели, упрямо не открывая глаза, надеясь, что хоть сегодня ему дадут поспать. В конце концов, он же сделал все, что от него требовалось. Деревня свободна, злодеи, судя по тому, что ему рассказали Имаи и Юта, примерным образом наказаны… Сейчас-то чего?
Но голос не унимался. В нем, как в дурном сне, появлялись все новые и новые персонажи, с каждым из которых герой вел одинаковый пространный диалог… Честное слово, в детстве этот стих казался ему гораздо короче!
Отчаявшись заснуть снова, Атсуши поднялся, убрал футон и, поколебавшись, собрал все свои вещи в сумку. Вряд ли они задержатся здесь еще на одну ночь. Третье пробуждение подряд от голоса пугала он не выдержит.

Путь по пустынной деревне в преддверии Междусвета казался уже привычным, все здесь было таким же как вчера, даже каменная статуя Эхимэ Защитницы стояла на своем старом месте у бакалейной лавки, а на ее коленях между сложенных кольцом рук дремал серый кот. А ведь Атсуши помнил разлетевшиеся кругом осколки, и то, как Эма гладила вырезанную из камня кошку… Очень тянуло оглянуться – туда, где он вчера упал сам. Застреленный, расколотый насмерть. Но Атсуши был уверен, что после прошедшего по деревне урагана даже капли его крови на асфальте уже не найти. Все стерто.
Кстати, интересно было то, насколько по-разному его друзья воспринимали произошедшее. Юта рассказывал о каком-то невероятной красоты драконе, под лапами которого дрожал и трескался асфальт, Имаи видел только стаю гигантских птиц неизвестной породы, которая упала на деревню с неба и разметала бандитов на клочки. Сам же Атсуши помнил лишь скрытые в толще перепутавшихся реальностей тени, рогатую грозовую тучу, а потом – разумный смерч, бушующий где-то там, за тонкой гранью миров. Интуиция ему подсказывала, что если опросить жителей деревни, каждый расскажет о чем-то своем. Возможно, только он один видел то, что происходило на самом деле, но, скорей всего, и Атсуши было показано лишь то, что он способен увидеть. Все-таки он, несмотря ни на что, – обычный человек и не в состоянии понять или даже воспринять без искажений проявления мира божественного… Ведь правда?..
Атсуши изо всех сил гнал прочь мысли о маме, об их долгожданной встрече. О том, что он так и не смог ни поговорить с ней толком, ни даже обнять… Одно утешало: она помнила о своем Аччане, она ждала его, и это значит, что когда-нибудь они встретятся еще раз, и тогда…
Он понятия не имел, что будет тогда. Он понятия не имел, как те, «настоящие» дети Междусвета попадали в мир мертвых, но для него путь, по всей видимости, один – Атсуши нужно умереть самому. А потом как-то пытаться выбраться обратно. Сейчас ему просто повезло, что рядом был Имаи, который сообразил, что делать, как позвать его назад. Но застрянь Атсуши не в междумирье, а там, за световым туннелем, куда не прорвется даже самое искусное заклинание? Его бы не вытащил даже Имаи.
Страшно. Ему было ужасно страшно.
Но несмотря на этот страх и даже некоторое отчаянье, овладевавшее им при одной мысли о мире мертвых, Атсуши точно знал, что пойдет туда снова. Может быть не сразу, не сейчас, но когда возникнет такая необходимость или у него получится набраться решимости – он пойдет. Умрет, понадеявшись вернуться…
Стишок так и бубнил где-то на самом краю сознания, словно зовущий его бог рисового поля тактично решил не мешать Атсуши по дороге размышлять о своем, но не собирался оставлять его в покое и даже просто позволить о себе забыть. Что-то ему было нужно снова….
Рисовое поле на первый взгляд тоже почти не отличалась от себя вчерашнего – те же лужи между рядов, та же колкая и бесцветная щетинка соломы, да привольно разросшаяся с сентября зелень сорной травы.
Вот только пугал на поле было уже несколько. Или просто вчера Атсуши, ведомый пугающей считалкой, не заметил остальных?
Он из любопытства подошел к ближайшему, заглянул под козырек головного убора и едва не отшатнулся прочь: полотняное лицо пугала было перечеркнуто красной полосой. Точь-в-точь напоминавшей шрам, пересекавший лицо того бандита, что его застрелил…
Вот как.
Вот… как…
Сердце колотилось быстро и почти болезненно, Атсуши осторожно отступил, с трудом отвел взгляд от абсолютно мертвой, небрежно собранной из старой одежды куклы, которую неведомые силы распяли на шесте. Щегольская джинсовая куртка, американская бейсболка с вышивкой, фигурная эмалевая бляха на кожаном ремне… И ни единой искры жизни.
Что ж. Пожалуй, эта месть была поизощренней любых, что могли бы прийти Атсуши в голову. Вчерашний шторм уничтожил души этих троих. Они не попадут в царство мертвых, не встретят родных и любимых… И о них тоже больше никто никогда не услышит. Три человека оказались полностью уничтожены, стерты с лица земли за свои злодеяния…
Справедливо ли? Не ему решать. Но разглядывать остальных пугал желания больше не было.
«Не пугайся бед, не чурайся слов, – наставлял его тем временем бог рисового поля, – кличет Междусвет – отзовись на зов».
В струящихся лентах Междусвета пугало выглядело довольным и значительно более… здоровым? Так можно сказать о ветхом тряпье, набитом соломой?
– Это ты их тут развесил? – спросил Атсуши, любопытствуя. Учитывая, что бандиты были прямыми врагами рисовых полей, он бы не удивился. Но пугало неожиданно возразило:
«Я не судья и не палач, я не вершитель судеб. Мой жребий – вечно наблюдать за тем, как гибнут люди».
Атсуши передернуло, холод резко продрал по позвоночнику.
– Зачем ты меня позвал? – спросил он не слишком приветливо. – Я думал, все проблемы уже решены? Конечно, концерн может прислать еще кого-нибудь из якудза, но не торчать же нам тут до…
Бог рисового поля перебил его, разразившись длинной запутанной строфой из какой-то эпической саги. Из витиеватых иносказаний Атсуши с трудом разобрал, что именно в этой деревне бандиты держали под заклинанием какого-то особо могучего «защитника», а Атсуши своими действиями его освободил, и теперь концерну и его власти над префектурой каким-то образом настанет конец. Впрочем, в конце пугало меланхолично добавило, что всему миру конец тоже, а Атсуши поежился и решил, что бог просто выбрал не самую удачную цитату для описания происходящего. В конце концов, невозможно на каждый случай иметь идеально подходящий стишок или прибаутку.
– Хорошо, – кивнул он. – Я рад, что все наладилось. Но нам пора уезжать…
«Ты сегодня долго шел, наконец вернулся, – неожиданно звонким мальчишеским голосом произнесло пугало. – Ты всю жизнь свою проспал, наконец проснулся. Очень труден путь сквозь ветер, ливни, грозы и туман. Хочешь облегчить дорогу, загляни ко мне в карман!»
Атсуши потрясенно хмыкнул, качая головой. Надо же. О таком он слышал, но, если честно, никогда не верил. Вернее, не представлял, что именно к нему кто-то из богов или демонов проникнется настолько, что решит одарить. Ну, что ж… Наверное, не стоит пренебрегать подарками от богов?
Карманов у пугала не было, поэтому Атсуши осторожно прощупал сначала его левый рукав, а потом правый. В складках ткани что-то было, твердое и не слишком большое. Он осторожно достал обернутый в неожиданно чистый кусок ткани подарок, развернул его... и замер.
Руки дрожали, но выронить подаренное богом в грязь было бы недопустимо, поэтому Атсуши поспешно замотал ткань обратно и сунул сверток в карман пальто.
– Спасибо, – сказал он сбивчиво. – Я не знаю… но… Спасибо. Если я смогу…
«Ты гораздо сильней, чем о себе думаешь, дитя Междусвета», – неожиданно сказало пугало, даже не пытаясь замаскировать ответ под очередной детский стишок. Или же… это сказало не пугало вовсе?
Нарисованное на ткани лицо ничего не выражало, только чуть качнулся ему навстречу бамбуковый шест. Атсуши глубоко поклонился в ответ, развернулся и пошел прочь как можно скорее.
Ощущение тяжелого взгляда в затылок давило, зудело, заставляя нервно стискивать кулаки. Уже поравнявшись с первыми деревенскими домами, не выдержав, Атсуши обернулся, поглядел назад.
Над рисовым полем, изломанная плетями Междусвета, висела огромная рогатая тень. И эта тень смотрела ему вслед.

– Ее зовут Икура, – со смехом объяснял Хиде, пока крошечный белый с серыми и рыжими пятнышками котенок самозабвенно кусал пальцы Атсуши и пинал его ладонь. – Нашел ее в коробке из-под обуви на улице, вот и подумал – такая кроха и совсем одна. Уж не объест она нас, верно? Хотя мне ладонь она уже прокусила…
– Сильно? – всполошился Юта, но Хиде отмахнулся.
– Да нет, ерунда. Она ж еще совсем маленькая…
– Ну, жрет она, я вам скажу, как большая, – усмехнулся Ани.
– Нам по крайней мере заплатили за работу, – добродушно хмыкнул Имаи, отхлебывая пиво из бутылки. – Месяца два-три точно протянем, даже с кошкой.
Они все о чем-то говорили и говорили, перебивая друг друга, но Атсуши уже не слушал: он во все глаза смотрел на котенка и старался не расплакаться. Тот самый котенок, о котором он мечтал в детстве. Тот самый, о котором начал рассказывать бог рисового поля, да так и не успел договорить. Что это сейчас означает? Совпадение? Весточка от мамы? Еще один подарок от той страшной тени из деревни Такимидзу? И почему его нашел именно Хиде?
Котенок то азартно кусался крошечными зубками, то принимался вылизывать пальцы Атсуши, а в какой-то момент внезапно заснул прямо посреди игры, подрагивая тоненьким, похожим на морковку, хвостиком…
Все уже разошлись по спальням, уставшие после длинного дня в переездах и ожидании, а Атсуши все сидел в столовой, держа маленький меховой комочек в ладони, и не решался пошевелиться, чтобы не разбудить.
Идти к себе в спальню ужасно не хотелось. Разбирать вещи, доставать из сумки торопливо спрятанный туда сверток с «подарком» от бога. Он бы лучше сидел вот так до утра, слушая, как тихо мурлычет котенок… Но Икура проснулась так же внезапно, как и заснула. Зевнула, отряхнулась и резво спрыгнула с рук Атсуши, уверенно побежала куда-то по своим делам…
Атсуши чихнул. Больше предлогов не идти спать не было.

Ему и быстрого взгляда на рисовом поле хватило, чтобы понять, чем именно его одарили, но сейчас Атсуши с удивляющим его самого мазохизмом внимательно рассматривал содержимое полотняного свертка. Так, чтобы не осталось уже никаких разночтений.
Пластиковая банковская карта. Атсуши слышал о таких, но никогда прежде не видел – и в их родной деревне, и даже в столице префектуры простые люди пользовались наличными. Даже если у кого-то и был счет в банке, такой человек приходил в отделение с бумажной книжечкой, чтобы снять или положить определенную сумму. Банковские карты – это было что-то очень современное, очень модное… очень столичное.
На этой карте было выбито его имя, Сакураи Атсуши. И логотип банка Мизухо. И еще какие-то цифры… Наверное, чтобы понять смысл этого подарка, придется съездить в Токио и найти там отделение банка. Или, может быть, Мизухо есть и в Такасаки? Атсуши понятия не имел, он никогда этим не интересовался…
В целом, подарок был интригующий и наверняка полезный. Если боги считают, что им зачем-то нужен счет в банке…
А вот второй подарок не вызывал в Атсуши ничего, кроме ужаса и сильнейшего неприятия.
Это был короткий обоюдоострый кайкэн* в искусно украшенных ножнах. И именно узор на ножнах пугал Атсуши: на черном лаке тончайшей кистью были выведены сосновые ветви, цветы камелии и два слова золотом: «Я вернусь».
Нет, что бы ни думала о нем рогатая тень над деревней, Атсуши никогда не был ни сильным, ни храбрым. И только мысль о том, чтобы самостоятельно отправить себя за грань – пусть даже один раз он уже оттуда вернулся, пусть даже боги обещают ему воскрешение…
Он не мог. Вот так, хладнокровно… У него никогда не получится. А если когда-то Атсуши и окажется способен на подобное… В таком случае, он пойдет в мир мертвых, точно зная, что останется там навсегда.
Даже смотреть на кайкэн было больно и тоскливо, поэтому Атсуши засунул его под гору старых газет, так и не разобранных с их поспешного отъезда несколько дней назад. Он постарается обдумать эту ситуацию позже, на свежую голову, с холодным сердцем. В конце концов, его же никто не заставляет? Если бы можно было сделать вид, что никакого кайкэна просто не существует. Забыть о нем. Но Атсуши, к сожалению, знал, что боги никогда не делают ничего просто так. Во всем есть смысл. Все, что происходит сегодня, обязательно откликнется рано или поздно…
И это сводило его с ума.
Атсуши нужно было поспать, уже третьи сутки недосыпа, неудивительно, что его почти трясет, еще немного, и начнутся галлюцинации… Но он почему-то не мог себя заставить просто лечь в постель и закрыть глаза. Закопанный под пожелтевшими газетами кайкэн словно вибрировал, постоянно притягивая к себе внимание, и отвлечься от его присутствия было невозможно.
Атсуши осторожно выглянул за стеллаж, ширмой разгораживающий комнату на две отдельных спальни.
Имаи спал на своем футоне в углу, завернувшись в одеяло так, что только рыжий хвост длинных волос торчал наружу. Можно было бы сейчас лечь с ним рядом, пробраться под одеяло, обнять, прижаться… Он, скорее всего, даже не заметит. А, проснувшись утром, не удивится присутствию Атсуши в своей постели. И даже наверняка согласится на секс. Он часто соглашается, и обычно близость с ним успокаивает, как-то... заземляет. Помогает прийти в себя, принять какое-то решение или просто сосредоточиться.
Но не в этот раз.
Сейчас ощущения были такие, словно Атсуши ступает по краю бездны, один неверный шаг – и сорвется в пропасть. Все, чего ему сейчас хотелось – это оказаться как можно дальше от края.
Сбежать.
Не принимать никаких решений – хотя бы в эту минуту. Хотя бы…
Он тихо вышел из спальни, аккуратно задвинув за собой дверь, и поднялся по лестнице на второй этаж.
Три одинаковых двери, но Атсуши точно знал, какая из них ему нужна. А хозяин спальни будто только и ждал тихого стука.
– Можно я у тебя останусь сегодня? – произнес Атсуши через силу, едва дверь отворилась.
Хиде недоуменно моргнул, но тут же посторонился, пропуская его в комнату.
– Я… – нерешительно протянул он и сглотнул, запнувшись, когда Атсуши сбросил юкату.
– Тебе не нужно лечение, я знаю, – кивнул Атсуши. – Оно нужно мне.
– Что ты там увидел? – спросил Хиде после паузы. Атсуши молчал, опустив глаза. – Все будет… плохо? Могу что-нибудь…
– Просто обними меня, – перебил его Атсуши, начиная дрожать при одной мысли о кайкэне, спрятанном под кипами старых газет. – Пожалуйста.
Спасибо всем богам, Хиде обнял его с такой поспешностью и жаром, что дурные мысли с шумом разлетелись, как вспугнутые птицы.
Завтра.
Завтра он достанет кайкэн и покажет остальным. Они должны знать. Должны рассчитывать на такую возможность…
Но пока Атсуши хотел только тишины и забвения.