Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Я вижу блики в стёклах, но тень на стене

Мешает поверить во что-то иное во мне

Во что-то иное

Се Лянь много раз задавал себе один и тот же вопрос: в какой момент он сломался безвозвратно? Было ли это в день, когда деревянный кол вонзился ему в сердце? Нет, тогда, как бы это не было иронично, он ещё был цел. Была ли это темнота гроба, наполненного собственной липкой кровью, что разрушила его? Тоже нет.

И его чудесное (как тогда казалось) возвращение в Небесные чертоги на руках Императора, и последующее медленное восстановление во дворце Цзунь У — все это было не то. Небесный Император тогда назначил ему наказание за все его промахи (как он любит наказания) — оставаться во Дворце, быть рядом, якобы чтобы переучиться, чтобы не наделать новых ошибок. И это все ещё было не то, он был рад искупить свои грехи, даже если уже тогда ему начало казаться, что что-то не так. (ты не выйдешь отсюда.)

Был ли это момент, когда он понял, что представления об ошибках у него и Императора были отличны, если не сказать противоположны? Или когда он впервые поймал на себе жадный взгляд Владыки? Или когда первый раз за неправильную реплику в разговоре он получил пощечину? Может быть это был день, когда руки Владыки впервые оказались под нижним слоем его одеяния и его обеты были разорваны (вырваны, смяты, выпотрошены и брошены в грязь)?

Но чаще всего Се Лянь все же винил тот день, когда он сдался. Перестал искать выход, прекратил свои попытки отбиться, отдал себя на милость жёстким рукам и требовательному рту Императора, а после утомительного акта позволил себе свернуться калачиком в руках Цзунь У, слушая его похвалы. Тогда он лишился последней толики самоуважения, тогда что-то в нем хрустнуло и сломалось так, что уже не починишь.

В его защиту можно было бы сказать, что сопротивление никогда не имело успеха: Цзунь У приходил и брал, что ему надо и когда ему надо. Но оно хотя бы свидетельствовало, что Се Лянь против, что он не хотел того, что делали с его телом, что он был здесь не по своей воле. Однако все попытки борьбы были бесплодны и приносили с собой только большую боль, вдобавок к неизбежному унижению, пока однажды он не нашел в себе больше сил на то, чтобы сражаться и замер.

Иронично, почти сразу после того, как он сдался, внешняя сторона его жизни улучшилась: Цзунь У был доволен его "хорошим поведением", которое на деле было просто омертвением и апатией. Со временем у Се Ляня появлялось все больше свободы, ему даже было разрешено ухаживать за садом на заднем дворе дворца (конечно, скрытым от остального мира высокой каменной стеной). Однажды Цзунь У спалил все побеги, сказав, что принц слишком много внимания уделяет садоводству (а это плебейские занятие). С тех пор Се Лянь старался дозировать свое время в саду, хоть он и был единственным уголком, где Бывший Бог мог найти хоть какое-то подобие покоя. 

Иногда Се Лянь задавался вопросом: что бы о нем подумал внешний наблюдатель, если бы посмотрел на то, как сейчас устроена его жизнь? За кого бы он его счёл: за покорного любовника, за наложника, за прислугу, за пленника? Подумал бы он, что Се Ляню нравится то, что происходит? А вдруг все это и правда ему нравилось, вдруг способ выбраться есть, но он его игнорирует? Вдруг он и правда всегда идеально подходил на эту роль и именно поэтому его другие начинания всегда заканчивались катастрофой? Принц, разрушивший свою страну; советник, предавший тех, кто ему верил; собиратель мусора, приносящий за собой беду; никчёмный сын; Бог, обрекший на мучительную смерть своего последнего последователя.

Ву Минг, Ву Минг, надеюсь, ты обрёл счастье в своих следующих жизнях, надеюсь, ты поверил в кого-то получше. 

Вдруг Цзунь У был во всем прав и единственное в чем он был хорош — это быть безвольным питомцем у ног Императора?

Се Лянь устало потёр бровь запястьем и сдул с потного лица упавшие на него пряди. Сегодня был редкий день, когда Цзунь У отлучился из своего дворца больше чем на пару часов, и Се Лянь сразу же сбежал в сад, чтобы вплотную заняться посадкой земляники. Он ожидал, что это занятие отвлечет его от тягучих беспросветных мыслей, как оно обычно и бывало, но в этот раз даже кропотливая работа не могла остановить его разум от пережевывания самого себя.

Казалось бы, отсутствие Императора должно было даровать ему большее чувство безопасности, но вместо этого он напряжённо ждал его возвращения, прислушиваясь к каждому звуку и вздрагивая, если тот был слишком громким или отдаленно напоминал скрип двери. Нрав Императора и так нельзя было назвать ровным, а в случае его редких отлучек, он и вовсе становился непредсказуемым. Никогда нельзя было угадать, вернётся ли Цзунь У в добром расположении духа или Се Ляню придется стать тем, на ком Император выместит свой гнев. На утро после таких возвращений он просыпался весь в кровоподтеках, тщетно стараясь забыть унижение, через которое он прошел накануне.

От очередного витка мрачных мыслей Се Ляня отвлёкло громкое и наглое "Карр-карр". Он оглянулся через плечо и увидел черного как смоль ворона, усевшегося на подпорку виноградной лозы. Эта птица недавно повадилась регулярно посещать садик Се Ляня, и он считал ворона в некоторой степени своим приятелем.

И тебе добрый день!, — устало улыбнулся он через плечо птице, —Давно тебя не было видно, рад, что ты наконец нашел время навестить старого садовника!

Ворон слегка наклонил голову и подлетел поближе, усевшись всего в паре цуней от Се Ляня. 

Тот шутливо пригрозил ему: "Смотри, аккуратнее с ростками, не затопчи их, они пока ещё очень нежные. А вот если земляника приживется и созреет, я обязательно тебя ей угощу, так что веди себя хорошо, это в твоих же интересах".

Ворон ещё раз каркнул и подскочил ещё ближе, как-то странно держа лапу на весу. Се Лянь ещё раз ему улыбнулся, не придавая значения странному поведению птицы, и продолжил свою возню с земляникой. Он хотел закончить работу с этой грядкой до возвращения Цзунь У. 

Тут ворон поднялся в воздух и захлопал крыльями возле самого его лица и слегка царапнул когтями по его кисти, снова приземляясь на землю, на этот раз уже перед самым носом садовника.

Тот встревоженно уставился на ворона: "Что такое, птенчик? Ты что-то хочешь? Может быть что-то не так с твоей лапкой, дай-ка..."

Тут голос Се Ляня оборвался, а глаза расширились. Он наконец заметил, что было не так с лапой птицы. Вернее сама лапа была в полном порядке, но к ней был прикреплен маленький, почти незаметный чехол. 

Письмо? Кто мог прислать ему письмо, тем более сюда? Наверное, птица ошиблась...

Но сердце в его груди зашлось в дикой пляске надежды, которую он не хотел признавать: "это тебе, это тебе, кто-то хочет спасти тебя". Дрожащими пальцами он с трудом выудил из чехла крошечный клочок бумаги.

Там были написаны всего несколько строк: 
"Ваше Высочество, готовы ли вы сбежать? Если нет - отправьте письмо обратно невредимым, да - перед отправкой надорвите его посередине и ждите, за вами придут при первой возможности."

У Се Ляня потемнело в глазах, сердце забилось ещё чаще, и он чуть было не выронил записку. "Вдруг это ловушка, проверка? Вдруг Цзунь У испытывает его верность?".

Но если честно, ему было плевать. Даже если Император отберёт у него те крохи свободы, что у него есть, то так тому и быть. Он не позволит себе упустить этот шанс из-за страха. Всё же в нем ещё жива была часть, способная на протест, на мечту о мире за пределами удушающих стен.

Се Лянь надорвал бумагу и аккуратно засунул ее обратно в чехол на услужливо протянутой лапке ворона. Птица ещё раз каркнула и, ударив сильными крыльями, поднялась в небо.

Се Лянь стоял посреди сада, задрав голову и не отрывая подозрительно слезящихся глаз от удаляющейся точки, совсем забыв и про свои мрачные мысли и даже про землянику.

Chapter Text

Стоит ли злиться

Там за окном

Птица я, птица

Несколькими часами позже Се Лянь сидел в столовой зале Дворца по правую руку от Императора. Помещение, как и другие залы дворца, было бессмысленно огромным. Бессмысленно — учитывая количество посетителей дворца, равное нулю.

Се Лянь с тоской подумал про тесный уют фермерских домиков, в которых он не раз останавливался во время своих странствий. В них пространство действительно ощущалось живым, жилым, оно диктовалось необходимостью, а не излишеством. Даже просторные дворцы его детства, хоть и тоже не чуждые роскоши, все же были обитаемы. Здесь же все ощущалось мертвым, пустым, ненужным. 

Прямо как он сам.

Се Лянь поерзал на стуле. Прошло много времени с тех пор, как он в последний раз задумывался о мире вне Дворца. Так было проще: делать вид, что за толстыми стенами ничего нет. Что он ничего не потерял, что так было всегда.

Но черная птица проломила дыру в куполе между ним и большим миром. Он начал вспоминать.

На столе появилась еда. Цзунь У не держал слуг, заменяя их магическими артефактами. Се Лянь задавался вопросом, было ли так всегда или Владыка был вынужден убрать прислугу, чтобы скрыть факт присутствия во Дворце бывшего Бога.

Се Лянь было потянулся за палочками, когда его руку вдруг перехватил и дёрнул вверх Цзунь У. 

"Что это?" — прошипел он и дёрнул руку Се Ляня ещё выше.

Тот непонимающе сначала уставился на Императора, затем перевел взгляд на свою кисть, крепко зажатую в длинных пальцах. На ней виднелась царапина от когтей ворона. Сердце Се Ляня забилось быстрее. Мог ли Цзунь У догадаться о ее происхождении? Вдруг он уже все знает?

"Вечно ты возишься в земле, как простолюдин. Я сделал тебе поблажку, разрешив копаться в этом саду, но не смей приходить за мой стол грязным!", - Цзунь У с отвращением откинул от себя руку Се Ляня. 

Тот незаметно выдохнул. Оказывается Император спрашивал вовсе не про царапину, а про маленькое пятно грязи чуть выше запястья, которые Се Лянь не заметил во время умывания. 

Он встал и направился к чаше с водой чуть поодаль стола и стал отмывать пятнышко, чувствуя спиной пристальный взгляд Цзунь У. Тот вернулся из своей отлучки в явственном раздражении, которое, казалось, теперь распространялось от него по комнате удущающими волнами. Аккуратно вытерев руки, Се Лянь вернулся на свое место за столом. 

Он так и не смог заставить себя съесть подобающее количество еды. Если в начале ужина его мысли ещё крутились вокруг сегодняшнего происшествия в саду, то теперь он не мог отвлечься от тяжёлой атмосферы, исходящей от Цзунь У, и кусок не лез ему в пересохшее горло. Се Лянь знал наверняка, что сгущающиеся тучи ещё разрозятся бурей и даже знал, на чьи плечи она прольётся и чье платье поистреплет.

Но когда Цзунь У заговорил, голос его был скорее грустным, чем злым.

- Сяньлэ, прости, что был резок с тобой. Но я знаю, что ты все поймёшь, когда я расскажу тебе, почему я вынужден был покинуть Небеса. — За этими словами последовала драматичная пауза. — Кто-то сегодня сжёг мой храм. — проговорил он сквозь сжатые зубы.

Се Лянь удивлённо вскинул глаза на Владыку. Тот выглядел расстроенным и разозленным, взгляд его холодно-голубых глаз был устремлён куда-то вдаль.

- Но кто может быть настолько глуп, чтобы пойти на такое, Владыка? — осторожно спросил Се Лянь.

- Сяньлэ, Сяньлэ, ты лучше других должен знать, что любой, кто поднялся над толпой, всегда вызывает зависть. Люди видят что-то выше себя и стремятся это разрушить, утащить за собой в грязь. Только сила может их остановить. Похоже, кто-то забыл, какая сила стоит за Небесным Императором.,— теперь за грустью промелькнула вспышка гнева, рука Цзунь У на белоснежной скатерти сжалась в кулак.

— Я уверен, что кто бы это ни был, он скоро за это заплатит. Никто не может скрыться от взора Небес. — Как и другие реплики Се Ляня, эта не была лестью. Он действительно не сомневался, что выступивший против Цзунь У скоро встретит свой медленный и мучительный конец. Что Императору не обязательно было знать, так это то, что бывший Бог глубоко внутри симпатизировал неизвестному поджигателю.

Цзунь У почти с нежностью  посмотрел на Се Ляня.

- Думаю, ты единственный, кто может меня действительно понять. Ты знаешь, как это, когда чернь рушит твои храмы, когда образы, которые должны быть неприкасаемыми, покрывает гарь, а черты священных статуй расплываются от жара.

Се Лянь опустил взгляд на свои руки. Понимал ли он? Когда его храмы сжигали, он считал это справедливым наказанием за свои ошибки. Но это явно было не то, что стоило сейчас говорить Цзунь У,  ищущему у него сочувствия. Но что ещё он мог сказать, не скатываясь в откровенную ложь? 

Однако обстоятельства избавили его от необходимости придумывать ответ. Пока он размышлял, уставившись перед собой, Цзунь У решил сократить дистанцию между ними и положил ладонь на спину Се Ляня. Тот, не заметив жеста, резко и болезненно вздрогнул всем телом от неожиданного прикосновения. 

Он успел испуганно поднять взгляд на Императора как раз вовремя, чтобы заметить как нежность на его лице сменяется холодной яростью. Рука Владыки с силой сжала его плечо. 

- Боишься меня, Сяньлэ?, — прошептал Цзунь У и наклонился к нему ближе, так, что Се Лянь почувствовал плотный запах миндаля, исходящий от его волос.

- Как я мог забыть, что ты целовал ноги тем же простолюдинам, которые были готовы порвать тебя на клочки? Если бы они попросили тебя самолично сжечь свой храм, ты бы так и сделал и ещё потом бы благодарил за такую возможность!

Се Лянь отвёл глаза. Часть про благодарность, пожалуй, была преувеличением, но в остальном: да, скорее всего именно так бы он тогда бы и поступил.

Кажется, Цзунь У прочел его мысли по выражению лица, поскольку взгляд его стал из просто озлобленного — взбешенным. 

Император резко встал из-за стола и схватил Се Ляня за волосы на затылке, заставив его посмотреть вверх. Цзунь У несколько мгновений изучал его взглядом, после чего его тонкие губы исказил оскал отвращения.

— Что за пустая трата времени и сил!, — ощерился он, ещё сильнее оттянув волосы назад.

Почему — тут Цзунь У с силой приложил Се Ляня лицом об столешницу — ты — последовал ещё удар, на этот раз было слышно как с мокрым звуком сломался нос Бывшего Бога — ничему (удар) — не (треск сломавшейся столешницы) — учишься! (Цзунь У за волосы сдёрнул Се Ляня со стула на пол).

Спустя несколько мгновений тишины бывший Бог попытался приподняться на локтях: из его носа на пол потоком хлестала кровь, было трудно дышать. Его сильно мутило, а в глазах плыло. 

"Сотрясение", — отстранено подумал он.

В следующий миг сапог Императора пришелся ему в живот, уронив его обратно на пол и выбив из него странный булькающий звук, затем несколько ударов попали по рёбрам, что-то хрустнуло. После этого его сознание куда-то спасительно уплыло, а когда он снова пришел в себя, Император сидел перед ним на коленях. Как через завесу Се Лянь услышал:

- Сяньлэ, ты меня расстроил. Легко видеть во мне монстра. Дети ведь тоже считают злодеями своих родителей, когда те заставляют их посещать занятия и умываться по утрам. Но вырастая, они понимают, что это была необходимая жестокость. Ты — совсем не способный ученик, Сяньлэ. Я уже очень давно жду, когда же ты всё-таки вырастешь. Неудивительно, что иногда я теряю терпение. Только из любви к тебе я все ещё не сдаюсь.

Пожалуйста, сдайся, оставь меня, выкинь, отпусти или дай умереть.

Се Лянь лежал на спине, кровь из сломанного носа заливалась ему в горло, он закашлялся и хотел было сплюнуть кровяной сгусток, но тут его губами завладели настойчивые губы Императора, и чужой язык толкнулся ему в рот, перекрывая воздух. Густые и длинные волосы Цзунь У шатром окружили Се Ляня и он тонул в удушающе-сладковатом запахе миндаля, от которого нигде было не скрыться. Он не был уверен, что сможет сдержать рвоту и слабо застонал. Голова раскалывалась от боли, он не мог вдохнуть.

В этот момент рот и язык Цзунь У перешли на шею Се Ляня и он наконец смог сделать вдох. Император жадно и яростно кусал и вылизывал нежную кожу, в то время как его руки развязали завязки верхних одеяний Бывшего Бога и забрались под нижний слой. Ощущение больших горячих ладоней у себя на животе заставило Се Ляня испытать новый приступ тошноты. Пальцы Цзунь У нашарили его сосок и начали слишком сильно сжимать и крутить его, из-за чего Се Лянь издал невнятный скулящий звук и выгнул спину.

Цзунь У откликнулся на это низким рыком и сначала сдёрнул с бывшего принца нижнее одеяние и штаны, затем и сам обнажил торс. Когда он снова навалился на Се Ляня, тот почувствовал через тонкую ткань твердый член Императора. Се Лянь приоткрыл глаза и сквозь дымку дурноты увидел над собой лицо Цзунь У, измазанное в его крови, как в краске для губ. Цзунь У смотрел на Се Ляня не отрываясь: Сяньлэ, Сяньлэ, ты даже не знаешь, как ты хорош в этом... Ты был создан для того, чтобы быть здесь, со мной.

Цзунь У с силой провел большим пальцем по нижней губе Се Ляня, затем наклонился и укусил ее, посасывая. Руки Императора до синяков сжали бедра бывшего Бога.

Затем рука Императора начала скользить по вялому члену Се Ляня, вызвав очередную волну тошноты и отвращения. Он знал, что спустя время его предательское тело начнет откликаться на прикосновения, как бы его разум не сопротивлялся этому. 

Сознание Се Ляня в очередной раз попыталось покинуть унизительную сцену. Теперь он видел все как бы со стороны, время двигалось неравномерными рывками: его собственное беззащитное бледное тело, окружённое ореолом каштановых волос, беспорядочно размотанных по мраморному полу, пустой и безразличный взгляд уставленных вдаль янтарных глаз, ссадину на переносице, где от удара до кости разошлась кожа. 

Над ним нависал огромный силуэт Цзунь У с обнаженным мускулистым торсом. Как жестокий мальчишка, схвативший и распявший иголками ещё живую бабочку, смотрит с любопытством на ее мучения, так Цзунь У с жадностью вбирал взглядом облик сломленного и распростертого под ним бывшего Бога.

Пока Цзунь У завладевал его телом, Се Лянь поднимался все выше и выше к потолку, удаляясь все дальше от запаха миндаля, от горячих и грубых пальцев теперь уже двигавшихся внутри него, от чужого соленого языка в его рту и выматывающей тошноты. 

Вот он уже вылетел через потолок, пролетел чердак и стропила крыши и вырвался в вечернее небо. В первый миг Се Ляня оглушил вид раскинувшегося над ним звёздного простора и он чуть было не упал обратно, но затем спохватился, пару раз взмахнул сильными крыльями, поймал поток воздуха и полетел навстречу ночным запахам и гомону сверчков.

Он пролетал над горным озером, когда сердце в его груди сделало странный кульбит, он несколько раз перевернулся в воздухе, с трудом восстановив равновесие. Но затем его маленькое птичье тело стало странным образом расти, теряя перья и он камнем полетел вниз, увлекаемый собственной тяжестью. Он открыл рот, чтобы закричать и не смог набрать в грудь воздуха. 

Chapter Text

The tiger

He destroyed his cage

Yes

YES

The tiger is out

В момент, когда его тело насквозь пробило поверхность озера, он снова оказался в мраморной зале, покрытый холодным потом и кровью, его ноги лежали на плечах Цзунь У, вбивавшего его в пол сильными движениями бедер. Се Лянь издал полузадушенный стон и движения Императора ускорились, делаясь судорожными. 

Се Лянь закусил губу, почему, почему он не мог и дальше летать: чувствовать токи свежего воздуха между его маховыми перьями, свободу и беспредельность неба. Вместо этого он снова был заперт в тесной клетке своего тела: тошнота, боль, чужой и собственный пот, липко, грязно, мерзко. 

Цзунь У последний раз резко толкнулся в него, отправив очередную одну волну боли вверх по позвоночнику, и с низким стоном кончил, после чего всем весом навалился на Се Ляня. Тот оказался зажат между холодным полом и горячим и мокрым телом Императора, обездвиженный и неспособный сделать полный вдох.

Спустя несколько мгновений Цзунь У наконец вынул из него обмякший член, поднялся и накинул на себя одеяние. Се Лянь продолжал лежать, словно сломанная кукла, с нелепо раскиданными ногами, чувствуя внутри неприятное тепло от чужого семени. Его тело превратилось в вялый кисель, казалось, он не сможет пошевелить ни одной мышцей даже под угрозой смерти (сравнение впрочем слабое, так как смерть сейчас, как впрочем и все последние годы, была милее ему, чем все, что могла предложить жизнь).

Цзунь У легко подхватил его на руки и через открывшийся портал перенес Се Ляня в его комнату. Положив безвольное тело на кровать, Император нежно провел пальцем по щеке бывшего Бога. 

— Мне жаль, Сянлэ, я бы ещё побыл с тобой, но мне пора вплотную заняться расследованием. Надеюсь, ты многое сегодня понял.

Се Лянь совершенно не знал, что он должен был понять, и его слишком мутило, чтобы задуматься об этом по-настоящему. 

Как только Цзунь У исчез в свете портала, Се Лянь перегнулся через край кровати и его мучительно вырвало кровью, жалкими остатками ужина и желчью. Он откинулся на подушки, тяжело дыша. В теле появилась странная лёгкость, а голова немного очистилась. Он обессиленно закрыл глаза.

Наконец отвратительное ощущение высохшего пота и спермы на его коже заставило его нехотя подняться и направиться в сторону неглубокого бассейна с горячей водой, располагавшегося за ширмой.

Се Лянь опустился в воду и начал куском мягкой ткани остервенело оттирать от себя мерзость. Он не успокоился, пока кожа не приобрела розовый оттенок и не стала саднить при прикосновении. Он все равно не чувствовал себя чистым, но сил тереть больше не было. Вымыв волосы, Се Лянь пододвинул маленькое настольное зеркало к краю бассейна и посмотрел на свое отражение. Темные тени под глазами, кровоподтеки на лбу и скуле, жуткая ссадина на переносице, мертвый взгляд, свёрнутый на сторону нос и уродливые символы канги на шее. Был ли он все ещё человеком или просто постоянно разваливающейся и собирающейся обратно грудой костей, мышц, внутренностей и кожи?

Иногда он не мог сказать наверняка.

Вздохнув, он одним движением вправил нос на место, болезненно сморщившись,  впрочем, больше от мерзкого звука, чем от боли. 

Когда Се Лянь наконец добрался до кровати, уже светало. Он вспомнил ощущение маленького шершавого клочка бумаги в своих пальцах и глаза подозрительно защипало. Только бы это оказалось правдой, только бы где-то и правда был небезразличный человек, готовый вытащить его отсюда. (Пожалуйста).

Давно, когда Се Лянь только понял, что не сможет выбраться из Дворца сам, он отправил Жое на поиски подмоги. Это был отчаянный жест, он не рассчитывал на успех, и, когда лента спустя несколько полнолуний так и не вернулась, он счёл ее пропавшей, горько оплакав своего компаньона. Могло ли быть так, что верная Жое всё-таки нашла ему сторонника?

Сердце Се Ляня сжалось от этой мысли: это было бы слишком хорошо, он не мог позволить себе надеяться на такой исход. (Хотя на самом деле было поздно: надежда уже проникла в его разум и начала вить там гнездо).

Се Лянь приготовился часами ворочаться без сна, как обычно бывало после подобных ночей, тем более его все ещё продолжало мутить. Но в этот раз удача повернулась к Богу Неудач лицом и он быстро провалился в сон.

Кто-то его звал по имени, и Се Лянь изо всех сил бежал навстречу этому голосу, бежал сквозь бесчисленные города и деревни, через леса и луга, горы и равнины. Он твердо знал: когда он найдет зовущего, все наконец будет хорошо: ни боли, ни стыда, ни тошноты больше не будет. Будет только лёгкость и покой и что-то сладкое и восторженное, что он не мог толком назвать, но что сворачивалось теплым кульком у него в животе. Надо было только добежать.

Но когда ему казалось: вот-вот, осталось только завернуть за угол и он будет на месте, голос вдруг раздавался совсем с другой стороны и ему снова приходилось начинать все сначала.

Измучившись от бесконечного бега, Се Лянь осел на землю и начал горько, по-детски рыдать от обиды и невозможной, вытягивающей нутро тоски. И вдруг спасительный голос раздался над самым его ухом, почему-то назвав на этот раз его по давно забытому титулу "Ваше Высочество...". Се Лянь резко вскинул глаза, пространство перед ним взорвалась радостным красным, на миг он увидел смазанные очертания прекрасного лица и тут же проснулся. Сердце его бешеного колотилось.

***

Следующие много дней Се Ляню было запрещено выходить в сад. Он подозревал, что неизвестный, приславший ему записку, будет использовать тот же способ связи, что и до этого, поэтому не удивлялся отсутствию вестей. Но он думал о письме каждую ночь, ворочаясь в постели. 

Сон про желанный голос больше не повторялся, но в дополнение к его обычным кошмарам, он начал видеть сны из его прошлого на свободе. Иногда это были бессмысленные бытовые сценки из его долгих лет скитаний, но чаще ему снились Му Цин и Фэн Синь, иногда как подростки, но иногда и уже взрослые. Однако во снах между ними больше не лежала пропасть ссор и недопонимания, они снова могли болтать и смеяться вместе, как во времена, когда Сяньлэ ещё не пал. Иногда ему снился Ву Минг, и Се Лянь наконец мог принести ему свои извинения. 

Несмотря на горький привкус этих сновидений и боль, что они приносили при пробуждении (ты всё потерял, ты всех подвёл, ты одинок), он был им благодарен: они напоминали ему, что у него была когда-то жизнь вне этих стен, что он был кем-то еще, кроме домашнего питомца Императора.

Тем временем он старался не вызывать гнева Небесного Владыки, послушно выполняя все его прихоти, пусть даже после некоторых из них ему хотелось вынуть свою душу из тела и оставить его гнить. Расследование поджога затягивалось, что сказывалось на настроении Небесного Владыки не в лучшую сторону.

Когда он наконец смог посетить сад, земляника уже дала свои первые плоды. Се Лянь собирал мелкие красные ягодки, постоянно в надежде поглядывая на небо. Но оно оставалось пустым, за исключением пары облачков. 

Солнце начало клониться к горизонту, но ворон так и не появился. Уже пора было возвращаться во Дворец, если он не хотел опять вызвать на себя гнев Цзунь У.  

Когда он подумал об этом, все силы вдруг резко покинули его тело, так, что он чуть не осел на месте. Только сейчас он понял, как надеялся на появление птицы. Глупо, глупо. Ведь автор записки не мог знать, когда он наконец снова появится в саду. 

Вдруг он уже передумал? Вдруг он не собирался ждать? Вдруг письмо ему вообще привиделось от одиночества и отчаяния?

Се Лянь с силой потёр лицо. Нет, он не мог давать этим мыслям волю. Сейчас он вернётся в Дворец, чтобы мочь придти сюда в следующий и следующий раз. Он будет ждать столько, сколько нужно. В конце концов не Богу Неудач боятся провалов. 

Следующие два раза в саду были такими же: ожидание — надежда — разочарование. С каждым разом тревога все росла, теперь он едва мог спать: ему постоянно снилось, что ворон прилетел, но обнаружил его спящим и улетел восвояси. Из-за этих снов он просыпался по десятку раз за ночь, в поту и с бешено бьющимся сердцем, только чтобы обнаружить, что ставни его комнаты все ещё плотно закрыты.

И вот наконец настал день, когда Цзунь У отлучился из Дворца. "Сегодня, это произойдет сегодня. Ведь первый раз все случилось, когда Цзунь У ушел", — шептал голос у Се Ляня в голове. Тот потряс головой, пытаясь отмахнуться от предательского голоска. "Я просто пойду и постараюсь позаботиться о моих растениях, все остальное не в моей власти", — решительно сказал себе он.

Однако он не мог ничего с собой поделать и, собирая последний в этом году урожай земляники, он то и дело поглядывал в небо. Оно оставалось пустым. Се Лянь ссыпал ягоды в плетёный кузовок и уселся прямо на землю, нервно теребя рукава. Тревога требовала от него немедленных действий, но он не мог ничего предпринять, беспомощный как и всегда. Неспособный дать отпор, неспособный спасти себя, постоянно зависящий от чьей-то воли. Бесполезный, бесполезный, бесполезный.

Нет, прервал он себя, что точно его не спасет, так это жалость к себе. Глубокий, вдох, медленный выдох, ощутить вес собственного тела. Признать то, что вне зоны его контроля и вернуться к действиям, которые могут принести пользу.

Усилием воли Се Лянь заставил себя снова приняться за грядки, на этот раз с редисом. Чтобы отвлечь свой разум от бессмысленного хождения по кругу, он запел. Когда-то давно одна женщина, деревенская травница, сказала ему, что если петь растениям, они будут расти здоровыми и давать богатый урожай. Почему бы не проверить этот метод сейчас. 

Во время своих странствий он частенько пел на улицах за подношения, таким образом выучив множество песен из разных регионов. Его завораживало то, как мотивы и слова песен изменялись от одной деревне к другой, как похоронная песня из Юйши почти незаметно становилась свадебной песней из Юнъаня, а песня, которую в Сяньлэ пели на весеннее равноденствие стала колыбельной в Баньюэ. Если задуматься, пение было его любимым способом добыть себе пропитание: прохожие часто останавливалась, чтобы подпеть ему, некоторые даже начинали плясать. Это было приятно, песни позволяли ему быть с людьми в каком-то очень простом и естественном смысле. Близость с людьми была для него под запретом из-за его гнилой удачи, но музыка обладала магией, способной объединять полных незнакомцев. Правда, когда она кончалась, он снова оставался один.

Однако в Дворце Се Лянь почти не пел. Во-первых, большая часть песен, которые он знал, были простонародными, а Император ненавидел все "плебейское", во-вторых он боялся, что Цзунь У заставит его петь для себя. Се Ляню почему-то было важно оставить хоть этот кусок его жизни незапятнанным. Иметь что-то, что принадлежало бы только ему.

Он завел песню, которую пели крестьянки Юйши, собирая осенний урожай: в ней они благодарили Землю за ее дары, Ветер за то, что переносил семена, Солнце за то, что давало тепло и так далее, песня была длинной, с постоянно зацикливающимся мотивом и повторяющимся припевом.

Эта уловка сработала и он погрузился полностью в работу над редисовыми грядками так, что когда услышал сзади себя знакомое "Карр-карр" даже не сразу среагировал, только через пару мгновений в неверии вскочив на ноги и обернувшись. На подпорке для винограда сидел ворон. На его лапе висел чехол.

Сердце Се Ляня зашлось в груди так, будто собиралось вылететь из грудной клетки. Все вокруг вдруг начало казаться почти игрушечным, время замедлилось. На ватных ногах Се Лянь подошёл к ворону и трясущимися руками не с первого раза достал из чехла две записки. На одной говорилось:

"Используйте талисман и следуйте за птицей. Ждите помощь на месте."

Вторым листком как раз был упомянутый талисман. Се Лянь, прищурившись, вгляделся в его линии, но заклинание было ему неизвестным. Оно явно имело отношение к природным силам и преобразованию, но больше ничего понять при беглом осмотре он не смог.

Сделав глубокий вдох, он встретился взглядом с вороном: "Я не знаю, как тебя благодарить, милый друг... Хотя погоди...". Он нагнулся и пододвинул кузовок с земляникой ближе к птице. "Я обещал", — улыбнулся он.

Ворон спрыгнул со своего шеста и захватил в клюв несколько ягод. Тем временем Се Лянь сделал ещё один вдох и на выдохе наконец наклеил на себя талисман, который тут же вспыхнул ярким светом. В следующее мгновение Се Лянь вдруг обнаружил себя всего в цуне от земли. Первой его мыслью было, что он упал, но при попытке встать он обнаружил, что только подпрыгнул на месте и нелепо взмахнул крыльями. Стоп. Се Лянь повернул голову и действительно: за его спиной виднелись пара белых сильных крыл. 

Ворон оторвался от земляники и призывно прокаркал, хлопая крыльями. Се Лянь попытался подняться в воздух, но у него ничего не вышло. Тогда ворон ещё каркнул, обращая на себя внимание, взлетел на несколько цуней и тут же сел. Се Лянь попытался повторить его движения, вышло чуть лучше, но все равно не то. Спустя ещё несколько попыток он наконец смог неуклюже взлететь. Ворон тоже оттолкнулся от земли, опрокинул на бок кузов земляники, и начал набирать высоту.

Садик под его лапами становился все меньше.  У него защемило сердце от вида удаляющегося клочка земли, ведь сад был единственным его убежищем все эти годы, туда он приносил свои горести и печали, туда он приходил избитым и униженным, и сад всегда принимал его, даруя покой и занятие его нервным рукам. Се Лянь был рад, что последнее, что он сделал там — это спел песню благодарности. Как там сад будет без него?..

Но затем взгляд его упал на крышу Дворца и его передернуло. Все сожаления сразу как сдуло ветром. Он хотел оказаться как можно дальше от этого места, он хотел больше никогда не слышать в свой адрес "Сяньлэ", никогда больше не чувствовать чужих рук у себя на теле и знать о Небесах не больше фермера. 

Он отвёл взгляд от земли и устремил его вперёд, в синюю даль. 

Се Лянь летел и чувствовал токи свежего воздуха между своих маховых перьев, свободу и беспредельность неба. Он летел. 

***

Они летели несколько сиченей прежде чем ворон каркнул и начал спускаться над ничем не примечательным куском леса. По расчетам Се Ляня они были где-то в Юнъани, хотя сказать точно было затруднительно. Две птицы уже были на уровне верхушек деревьев, как вдруг тело Се Ляня вдруг начало менять свою форму и, перекувыркнувшись пару раз через голову и обломав при падении пару-тройку веток, он со всего размаху ударился о землю. 

Уже в человеческом обличье он медленно сел. Все его тело гудело после удара как колокол, но это ничего не значило по сравнению с осознанием того, что он был на свободе. Вокруг стоял густой хвойный лес, в котором, казалось, уже настали сумерки, несмотря на то, что наверху еще светило солнце. Со старых стволов свисал мох, то тут, то там виднелись упавшие стволы, рассыпающиеся в труху. На одного из таких поверженных великанов и уселся ворон. 

"Спасибо тебе, спасибо! Мне жаль, что я не могу тебя сейчас ничем отблагодарить! И передай спасибо своим хозяевам! Хотя я, наверное, скоро сам их увижу... Я...", — он захлебнулся от накативших эмоций. Но ворон, кажется, и так все понял. Он перепрыгнул к Се Ляню на руку и потерся головой о его плечо. Се Лянь осторожно пальцем погладил мягкие перья у него на голове. Птица проницательно взглянула на него, каркнула и поднялась в воздух. Сделав на прощание круг над все ещё сидящем на земле Се Лянем, она начала набирать высоту. Бывший Бог провожал ее взглядом до тех пор, пока ветки не скрыли от него чёрный силуэт. Он остался один. 

Сначала он не мог сидеть спокойно, расхаживая по пяточку, куда они приземлились, и трогая то мох, то стволы деревьев, то листья папоротников, и вдыхая лесной воздух, не в силах поверить, что он выбрался из стен Дворца. Ему хотелось расхохотаться и от улыбки болели отвыкшие щеки. 

Но прошла еще где-то половина сиченя, и пьянящая нервная радость утихла, сменившись тревогой. Почему никто не приходил за ним? Мог ли ворон перепутать место? А вдруг его спасителей уже схватили и вот-вот придут и за ним? Стоило ли оставаться и дальше на этом месте или лучше было бежать, не оглядываясь? 

Темнеющий лес вдруг показался ему полным теней и тихо наблюдающих за ним глаз. По коже прошел мороз, не имеющий ничего общего с вечерним холодом. Се Лянь закрыл глаза и сделал глубокий вдох и медленный выдох. 

Дождаться людей, которые вытащили его с Небес стоило хотя бы затем, чтобы их отблагодарить. Исчезать после того, как кто-то потратил силы на то, чтобы освободить старого, никому не нужного бывшего Бога, было бы в высшей степени невежливо. Он останется и сделает все, чтобы отплатить долг его спасителям. 

Решив так, он обнял свои колени и стал ждать. Время тянулось медленно, как патока. Несмотря на попытки успокоиться, он то и дело принимался нервно обкусывать губы и качаться взад-вперед.

Когда за его спиной сломалась ветка, предвещая чье-то приближение, Се Лянь мгновенно взвился на ноги и принял боевую стойку. Сердце его бешеного колотилось. 

Из-за деревьев показалась низкая фигура, которую было трудно разглядеть в опустившихся на лес сумерках. Се Лянь напряжённо вглядывался в приближающуюся тень. Снова раздался треск и вслед за ним — раздраженный девичий голос:

"Да ёб твою мать, я, конечно, все понимаю, секретность, все дела, но неужели нельзя было выбрать место не посреди сраного бурелома???".

Се Лянь от неожиданности отпустил боевую стойку и, застыв, в изумлении наблюдал, как маленькая фигурка перебирается через поваленные еловые стволы. Вот наконец она выбралась на пяточок. Что же, посланницей Небес она точно не была, это можно было сказать сразу.

Забранные в два пучка красные волосы открывали заострённые уши молодой девушки, а острые клычки, видневшиеся из под верхней губы, не оставляли сомнения в том, что перед ним демоница. Ростом она была по плечо и так невысокому Се Ляню. Крупные черты ее лица: широкий нос, миндалевидные карие глаза и полные губы выдавали в ней кровь Юйши. 

Они уставились друг на друга. Она — раздражённо, он — ошарашенно. Можно было обвинить его в предрассудках, но последнее, чего он ожидал — это того, что его спасительницей окажется неизвестная демоница.

— Мда, я ожидала чего-то другого. — будто озвучила его мысли новоприбывшая.

Се Лянь несколько секунд просто хлопал глазами, не зная, как на это реагировать.

— Не прими на свой счет — махнула рукой она, — но когда тебя посылают в глушь спасти кого-то от страшной участи, скорее ожидаешь найти принцессу в беде или на крайний случай старушку или ребенка. А не мужчину в одеждах, которые стоят больше чем твой годовой оклад. Но что же, имеем то, что имеем. 

Се Лянь окинул себя внутренним взором и понял, что она права: он точно не выглядел заслуживающим помощи. Пусть его одежда помялась и запачкалась, но она все ещё была сшита из тонкого белого шелка, а по ее рукавам и вороту тянулась изысканная голубая вышивка, изображающая цветы миндаля. В ушах висели изящные золотые серьги, инкрустированные сапфирами, а сбившийся пучок на голове закрепляла заколка, тоже сделанная из драгоценного металла.

В общем он больше походил на непутевого сынка богатой семьи, сбежавшего из-под родительской опеки, чем на освобождённого пленника. 

(Был ли он пленником на самом деле?)

Се Ляню вдруг захотелось немедленно сорвать с себя всю одежду и драгоценности и сжечь их, но вместо этого он сложил руки в круг и поклонился: 

— Мне жаль, что тебе пришлось проделать такой путь только чтобы столкнуться с разочарованием. Этот недостойный просит прощения у гунян и благодарит ее за то, что она забралась так далеко в глушь, чтобы помочь незнакомцу. Только благородное сердце способно на такой поступок. 

Когда он наконец поднял взгляд, даже сумерки не могли скрыть выступившей на лице девушки краски. Се Лянь изумился: неужели он своими словами разозлил ее ещё сильнее? Он слишком давно не общался ни с кем, кроме Цзунь У и, наверное, уже забыл, как это делается.

— Откуда ты такой только взялся? Благородное сердце, надо же... —  фыркнула она, избегая его взгляда.

— Я понимаю, если мое присутствие неприятно гунян, но, боюсь, я вынужден попросить ее проводить этого несчастного до тех, кто стоял за его освобождением, чтобы он смог их отблагодарить. Правильно ли я понял по фразам гунян, что она играет важную роль скорее в завершении плана, а не в его составлении?

— Так ты не знаешь, кто тебя вытащил? — округлила глаза демоница.

— Боюсь, что гунян права, — он виновато улыбнулся.

— Что за ерунда! Ох, да ладно, — она раздражённо потерла лоб. — Смотри, к тем, кто тебя освободил, я тебя не поведу. Мне сказали проводить тебя в Призрачный город и присмотреть за тобой, пока ты обустроишься. Так я и собираюсь поступить. Вопросы есть?

Вопросов в голове Се Ляня было по меньшей мере два десятка, но большая часть из них могла подождать.

— Если гунян несчастлива от того, что ей придется следить за этим недостойным, она всегда может сказать, что он обезумел и сбежал, прежде чем она смогла ему помочь, — он предпринял ещё одну попытку избавить девушку от его общества, которое явно не доставляло ей удовольствия.

— Вот ещё! Во-первых, я не буду врать Госпоже... — тут она осеклась, осознав, что выдала часть информации, и гневно сверкнула на Се Ляня глазами, будто он поспособствовал ее оговорке. 
А во-вторых, куда ты пойдешь, если я тебя не провожу? Побираться по деревням? (Если честно, именно это и было у Се Ляня в голове, неужели все могли читать его как открытую книгу?!) И говори уже как нормальный человек! А то заладил "этот несчастный", да "этот недостойный", я тебе не придворная дама, передо мной поклоны бить! Как тебя зовут-то хоть?

— Се Лянь.

Она снова скорчила гримасу, словно даже звук его имени ей был не по нраву, но в свою очередь представилась:

— Дин Лин. 

— Дин-гунян, боюсь, мне придется отказаться от предложенного твоей Госпожой плана. (Се Лянь силой воли удержался от поклона). Я не хочу быть тебе обузой. Возможно, ты сможешь мне сказать, как связаться с твоей Госпожой, чтобы я мог отблагодарить ее, и я избавлю тебя от лишних хлопот? — он продолжал гнуть свою линию.

— Я не могу без ее разрешения сказать тебе, кто она! Если ты не знаешь, то скорее всего, это не просто так. А насчёт остального — хватит уже ломать благородную комедию про хлопоты и обузу и давай уже двигать ногами!  

Дин Лин бесцеремонно протянула руку, собираясь схватить Се Ляня за локоть и потянуть в нужном направлении. Но стоило ей только сделать движение в его сторону, как он резко дернулся и отпрянул назад, в ужасе уставившись на ее руку.

Повисла тишина. 

Се Лянь медленно поднял глаза не демоницу и впервые за их недолгое знакомство, не увидел в них раздражения. Она серьезно и задумчиво смотрела на него, закусив щеку. Затем, вздохнув, она наконец первая нарушила затянувшееся молчание:

— Послушай, я мало что знаю про тебя, Се Лянь, но мне известно, что ты перешёл дорогу какому-то важному мудаку, который теперь будет за тобой гоняться. Что я ещё знаю, так это то, что в мире нет лучше места, чтобы залечь на дно, чем Призрачный город. Там никто не будет спрашивать у тебя кто ты, и откуда ты пришел. Одна половина жителей не снимает маски даже во сне, а вторая забыла свое настоящее имя ещё в прошлом столетии. К тому же, это территория Хуа Чена, а это значит, что никакая большая шишка не сможет сунуть туда нос без его разрешения или объявления войны. Если твой мудак — не закадычный дружок Градоначальника, я бы была спокойна. Так что безопаснее места ты не сыщешь. И еще, — тут она первый раз улыбнулась, — город хорош, и это поймет каждый, у кого глаза на правильном месте. 

Се Лянь решил, что не может больше заставлять Дин Лин уламывать его как капризного ребенка:

— Спасибо тебе. Прости, что заставил себя уговаривать. Но, пожалуйста, как только я стану тебе докучать, говори об этом, не бойся меня задеть.

— Как только ты мне надоешь, ты сразу же об этом узнаешь, не сомневайся. Пойдем уже, —  и она махнула рукой, приглашая его следовать за ней. 

Chapter Text

Плескай водой, тряси кровать
Мне с каждым сном страшнее спать

Была уже глубокая ночь, когда они, потрёпанные и все в царапинах и синяках, полученных в борьбе с еловыми ветвями, наконец увидели впереди движущиеся огоньки. Казалось, они плывут между деревьев сами по себе, как гигантские оранжевые светлячки. Это были ручные фонарики, принадлежащие целому потоку разнообразных существ, снующих туда-сюда через врата Призрачного города.

Дин Лин остановилась, не доходя до дороги:
— Надень. — сказала она, оборачиваясь и протягивая ему какой-то предмет.

Се Лянь взял его в руки. Это была маска, изображающая симпатичную кошачью мордочку. 

— Это одна из моих, потом купишь себе другую. Просто прислони её к лицу и она сама пристанет.

Се Лянь сделал как ему было сказано, и маска действительно будто приросла к его лицу, местами поменяв форму, чтобы точно соответствовать изгибам его носа и глазниц. В отличие от обычных масок, она совсем не мешала обзору. 

Дин Лин окинула его взглядом и хмыкнула с нечитаемым выражением лица. 

Се Лянь нервно потрогал твердую поверхность маски.

— Прости, что-то не так? Я неправильно её надел? — наощупь ему казалось, что все было в порядке, но лучше было уточнить.

Дин Лин закатила глаза:

— Нет, и прекрати уже извиняться по поводу и без. — Она сделала паузу и продолжила, как будто нехотя. — Просто думала, что хоть в маске ты будешь привлекать меньше внимания, но не тут-то было.

— Внимания? — Се Лянь нервно оглядел себя. — Дело в одежде?

Дин Лин хохотнула:

— После нашей прогулки в темноте по лесу она чуть больше соответствует свободному стилю Призрачного города. А вот украшения и правда лучше спрячь, а то утащат раньше, чем успеешь сказать слово "вор". Но вообще я говорила про твою прелестную мордашку. Это нечестно, что некоторые люди просто рождаются с таким лицом. И, болотный гуль меня дери, маска почему-то вообще не поправила ситуацию! Может дело в этих твоих медовых глазах, я не знаю!

Демоница говорила беззлобно, явно подшучивая над ним. И настроена она была куда дружелюбнее, чем в момент их встречи. Возможно, помогала близость конечной точки их путешествия. Тем не менее на слове "мордашка" Се Лянь невольно сжался и обхватил себя руками.  

В детстве и юности его красота была чем-то само собой разумеющимся. Солнце встаёт на востоке, заходит на западе, а Наследный принц Сяньлэ прекрасен. Тот узкий круг взрослых, которые были допущены до наследника династии, не уставали ему это повторять. А уж после инцидента со случайно упавшей на шествии маской, только ленивый не сочинил хвалебный стих, воспевающий янтарные глаза и белую кожу Наследного принца. (Они с Фэн Синем долго смеялись с неуклюжих метафор, а Му Цин отчего-то дулся).

Но, если сейчас оглядываться назад, то становилось до боли понятно, что его красота не принесла ему ни минуты счастья. Во время короткого вознесения восхваление его утонченности достигло пика, но это не помешало тем же людям, что ещё недавно воспевали его длинные ресницы или светящуюся улыбку, затем плевать на его коленопреклоненные статуи. 

Во время долгих скитаний его привлекательность хоть и помогала располагать людей к себе (он хорошо понимал, что обладает этим преимуществом), но вместе с этим и становилась поводом для бесчисленных сальных комментариев и неприличных предложений. За годы он изобрел несколько приемов, как избавляться от таких непрошенных "поклонников", но каждая такая встреча все равно будто оставляла после себя грязный невидимый след.

Но последним и самым важным обстоятельством, было то, что Цзунь У любил красивые вещи. А к любым "недостаткам" относился нетерпимо. Во время разговоров с Се Лянем он часто отзывался критически о внешности того или иного небожителя. Се Лянь знал всего нескольких из обсуждаемых персон, и они все казались ему приятными взгляду людьми без видимых изъянов. Однако Император говорил о них как о бракованных побрякушках: у кого-то было недостаточно симметричное лицо, кому-то не хватало стати.

Но красоту Се Ляня он превозносил. Император мог унизить его за характер, поведение, вкусы, привычки, но никогда он ни одного худого слова не сказал про его внешность. Что заставляло Се Ляня гадать: вдруг, если бы его лицо было чуть менее благовидно, кожа тусклее, нос кривее, может быть, тогда бы он не закончил жалким наложником в ненавистном ему Дворце? Может быть, тогда Цзунь У бы его не тронул? И он бы так и не знал прикосновений жадных пальцев и того, как его может предавать собственное тело?

То, что оно, истерзанное и убитое тысячей способов, а затем столько же раз слепленное обратно, всё ещё могло ублажать чей-то взор, было по-своему смешно, но Се Лянь почему-то не мог заставить себя посмеяться над этой шуткой.

— Се Лянь? 

Он вздрогнул и понял, что все это время пусто смотрел в пространство, обнимая себя за плечи. Лицо Дин Лин снова было серьезным:

— Ладно, пойдем. А завтра найдем тебе более надёжную маскировку. 

Се Лянь снял и спрятал в рукав украшения, распустив каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и они влились в разномастный поток, текущий в Призрачный город. 

Се Лянь отвык от пребывания в толпе людей (от пребывания где-либо, кроме пустынного Дворца, если быть честным) и не мог заставить себя поднять взгляд от плотно утоптанной дороги. Всё это было слишком для одного дня. Он ощущал, что его начинает трясти одновременно от усталости и перевозбуждения. 

Наконец они прошли врата и оказались в Призрачном городе. На Се Ляня навалилась какофония звуков: разговоры вокруг велись сразу на десятке языков, кто-то свистел, кто-то хрюкал и причмокивал, кто-то завывал. Он наконец смог оторвать взгляд от кончиков своих сапогов и тут же мир перед его глазами взорвался обилием красок, среди которых уверенно властвовал красный. 

Мимо них прошла процессия изящных женщин с головами лис в ярких одеяниях и сразу несколькими пушистыми хвостами, пара из них заинтересованно посмотрела на Се Ляня. Тот снова немного сжался. Но, кажется, никто больше не обращал на него внимания.

Похоже, выделиться в Призрачном городе было трудно: тут смешивались костюмы и обычаи не только разных стран, но и эпох. Прохожие напоминали участников какого-то фестиваля, на котором никто так и не смог договориться, чему он посвящен. Некоторые призраки, кажется, так и ходили в одежде, в которой он умерли, поэтому то тут, то там виднелись одетые в кровавые лохмотья бледные фигуры. Другие же, напротив, будто решили навесить на себя все существующие украшения и при ходьбе издавали мелодичный звон. 

Половина жителей, как и обещала Дин Лин носили маски, но многие вообще не имели человеческих лиц (а кто-то, напротив, имел их несколько) или же эти лица имели настолько искаженные пропорции, что их обладатели уже не могли сойти за людей. 

Город был всем, чем не был Дворец.
Это был чистый хаос, бродящий как закваска, постоянно суетящийся, бегущий, кричащий, многорукий и многоногий, живой, живой, живой. 

Сама архитектура Города отрицала всяческий порядок: часть зданий хаотично соединялась воздушными галереями, часть домов выглядела обветшалыми, другие же наоборот источали необузданную роскошь. Иногда было даже трудно сказать, сколько этажей у дома, потому что с разных ракурсов их количество оказывалось неодинаковым. Стоит ли говорить, что в Городе мешались все возможные архитектурные стили. Некоторые не мог опознать даже Се Лянь, и он гадал, были ли они привнесены из стран, где он не успел побывать или были уже местным изобретением. 

Бывший Бог шел, широко распахнув глаза, его продолжало слегка потряхивать. Как будто мир, от которого он был отрезан долгие годы, решил обрушиться на него сейчас, весь и сразу, без остатка. 

Первые кварталы, он старался осмотреться и впитать в себя всё происходящее, но быстро утомился и почувствовал, что вдобавок к дрожи, его голова начинает звенеть, а тело под одеянием становится липким. Он как будто слишком долго стоял на солнце и перегрелся. Но в Призрачном городе светила только луна и бесчисленные вереницы красных фонарей.

— Ну как он тебе? Город? — спросила Дин Лин с гордостью, словно она только что познакомила его с женихом, от которого была без ума.

Се Лянь попытался собраться с мыслями:

— Он... Сложно сказать, я не уверен, что можно найти правильное слово. Как будто нужно сказать все слова сразу, чтобы его описать. Его много. Это имеет смысл? 

Дин Лин рассмеялась:

— Ещё как. 

Кажется, ей понравился ответ.

Се Лянь постарался незаметно потереть место над бровью, где головная боль была особенно сильной. Но Дин Лин, кажется, заметила его жест, поскольку добавила:

— Уже почти на месте. 

Они подошли к неприметному двухэтажному зданию в традиционном Юнъаньском стиле: открытые галереи первого и второго этажа позволяли увидеть ряды одинаковых дверей, наводящих на мысль о постоялом дворе. 

— Та-дааам. Дом, милый дом., — Дин Лин проговорила, забираясь по лестнице на второй этаж, где они прошли до двери с табличкой 14 и подписанным чуть ниже круглым, почти детским почерком именем демоницы. 

Значит, не постоялый двор. 

Дин Лин некоторое время привозилась с никак не желающим поддаваться замком и наконец распахнула дверь. Его глазам открылась небольшая комната с кроватью, низким столиком и ширмой, отделяющей, вероятно, ванную и уборную. Ещё одна дверь вела, судя по всему, на кухню. 

Се Лянь прошел за демоницей внутрь, и она заперла дверь на щеколду. Почему-то металлический звук, с которым засов встал на место, заставил его вздрогнуть и напрячься. 

Пока Дин Лин деловито зажигала расставленные по комнате свечи, он неловко стоял у двери, не зная, куда себя деть, неуверенный, почему они пришли в жилье демоницы.

Как стало видно при свете свечей, над кроватью висел гобелен с изображением играющей с клубком трехцветной кошки, по поверхностям беспорядочно лежала всякая мелочевка. В целом комната создавала ощущение уюта, пускай и несколько хаотичного. 

Дин Лин наконец закончила со свечами и повернулась к нему. Возникла неловкая пауза, какая может возникнуть между двумя незнакомыми существами, по воле случая запертыми в одном помещении. Пока они пробирались по лесу или прокладывали путь через бестолковую толпу Призрачного города, что-то постоянно отвлекало их от неловкости ситуации, но сейчас, в относительной тишине спальни, она стала очевидной.

Се Лянь заговорил первый, нервно теребя рукав:

— Прости, что спрашиваю, Дин-гунян, но почему мы пришли в твои покои?

Сложно было сказать, чего он ожидал, наверное, какого-то секретного укрытия, сарая или хижины на краю города, где он бы мог скрыться. Из-за того, как мало он понимал в ситуации, в которой оказался, происходящее напоминало ему сон, в котором волшебным образом оказываешься то в одном, то в другом месте и события не связаны логикой бодрствования, но происходят по своим, сновидческим, правилам.

Может это и был сон, а сам он никогда не выбирался из Дворца?

Дин Лин посмотрела на него, как будто он задал вопрос, ответ на который очевиден.

— А где ещё прикажешь положить тебя спать? Может, это и не хоромы, но места для циновки хватит. Наверняка, ты привык совсем к другому, но пока придется смириться с моей скромной берлогой.

Се Лянь в отчаянии всплеснул руками:

— Нет, нет, я совсем не это имел ввиду! У тебя чудесное жилье, мне жаль, если я сказал что-то, что заставило тебя думать, что я считаю иначе! Но я могу заночевать и на улице, правда, тебе не стоит стеснять себя. (Он проглотил слова "ради этого несчастного").

Дин Лин закатила глаза:

— О нет, только не это опять. Помнишь, ты попросил меня говорить, если ты будешь меня раздражать? Так вот, ты раздражаешь меня прямо сейчас. И нет, не извиняйся.

(Се Лянь, было открывший рот, тут же его захлопнул.)

— Давай сделаем вид, что ты уже под каким-то нелепым предлогом попытался отказаться от всего, что я по доброй воле тебе предлагаю, мы проговорили весь этот утомительный диалог, и ты наконец-то принял единственное разумное решение, ладно?

Се Лянь не нашелся, что сказать кроме:

— Спасибо тебе, — и поклонился. 

Дин Лин кивнула.

— Хорошо, а теперь мы пьем чай и идём баиньки, не знаю как ты, а я уже валюсь с ног. 

Се Лянь уселся за столик. Он чувствовал, что его телу нужен отдых и в помещении его немного отпустила нервная дрожь, но на фоне где-то возилась неясная тревога. 

Демоница пошла на кухню и вернулась с чайником, водрузила его на стол и налепила на него талисман, который тут же вспыхнул, после чего из носика чайника повалил пар. Воздух наполнил свежий аромат жасмина.

— Это был последний такой талисман, но хоть убейте, нет у меня сейчас сил разводить огонь, — проворчала она, разливая чай по чашкам. Затем она вытащила откуда-то из завалов тарелку с тремя подсохшими маньтоу, с сомнением посмотрела на них, потом бросила быстрый взгляд на Се Ляня и, прочистив горло, сказала:

— Хм, ты в общем бери, они немножко полежали, но все ещё должны быть съедобными? — она закончила фразу с долей сомнения.

— Спасибо Дин-гунян, что готова разделить со мной кров и ужин, — серьезно ответил Се Лянь и впился зубами в холодное и хрустящее маньтоу. 

По правде он не хотел есть, но вспомнить вкус простой пищи было приятно. Он ещё раз доказывал, что Се Лянь больше не во Дворце. Предсказуемо, Цзунь У отдавал предпочтение более изысканным блюдам. 

Тем временем Дин Лин откусила от своей булки, но тут же выплюнула непрожеванный кусок обратно. 

— Фу... Эй, стой, ты не обязан ей давиться из вежливости!

Но Се Лянь в ответ на это запихнул в рот весь остаток маньтоу и стал с полными щеками довольно ее пережёвывать. Пожалуй, у маньтоу был почти незаметный грибной привкус, но это даже делало пресное тесто интереснее. 

Дин Лин несколько мгновений оторопело смотрела на него, открыв рот.

— То ты появляешься посреди леса весь в золоте и шелках, то ешь заплесневелые булки как будто это деликатес. Кто ты все-таки такой? — с любопытством проговорила она и наклонилась вперёд, будто стараясь рассмотреть ответ на его лице.

Се Лянь, воспользовавшись тем, что его рот все ещё был набит, беспомощно развел руками. Не то что бы он сам знал ответ на этот вопрос. В лучшие дни он старался не задавать его себе, а в худшие дни не мог избавиться от ответов, один другого хуже. 

Наконец, когда они допили чай, Дин Лин постелила ему вдоль стены циновку, тюфячок с соломой под голову и одеяло из грубой шерсти. 

Дин Лин задула свечи и они улеглись. Комната тускло освещалась красным от уличных фонарей. 

Демоница со своей кровати сказала:

— Завтра у меня выходной, сделаем тебе маскировку, купим нормальной одежды и станешь новым человеком, так что никто не тебя не узнает.

Се Лянь отметил множественное число, в котором она говорила о его заботах, указывающее на то, что она не собиралась оставлять его с ними один на один.

— Дин-гунян слишком добра ко мне. Я не уверен, что смогу ей отплатить. 

— Для начала прекрати говорить мне "гунян" и называй просто Дин Лин или Дин-цзецзе, я наверняка тебя старше.

— Если я смогу ещё что-то сделать для Дин-цзецзе, пусть она не медлит с просьбой, — не стал спорить с предположением Се Лянь.

— Да-да, спи уже Се-диди. 

— Спокойной ночи и спасибо за всё.

Се Лянь повернулся на бок и уставился в стену. Весь прошедший день казался ему лихорадочным сном. Он тронул деревянную стену кончиками пальцев, чтобы убедиться в её реальности. Дерево под его рукой было шершавым и теплым. 

Се Лянь отнял пальцы от стены. Спустя время правая сторона его тела затекла и он перевернулся на другой бок. Повозившись, он снова затих.

Теперь его взору открывалась комната, освещённая мягким красным светом. Он сфокусировался на силуэте мерно дышащей под одеялом Дин Лин и задумался. По сути он знал о демонице не так много: что она служила (или помогала?) некой Госпоже, жила в Городе, любила кошек и обладала раздражительным, но в конце концов добрым нравом. Пожалуй, она ему нравилась, хотя это вряд ли было взаимно. 

Но мог ли он верить своему впечатлению? Ведь когда-то он верил и Цзунь У. Когда-то он был рад вниманию Императора, как послушная шавка ловил каждое его слово и взгляд. Кто сказал, что он не был так же слеп и сейчас? Спит в комнате у незнакомки. Кто знает, кому она его сдаст?  

Се Лянь снова нервно поерзал. Остатки сонливости сдуло как ветром. Комната стала тесной, замкнутой. Он постарался вспомнить, не запирала ли Дин Лин дверь на замок? Сможет ли он выйти?

Се Лянь повернулся ещё раз на циновке. Ему никак не удавалось найти удобное положение. Он как будто пытался заснуть, лёжа в муравейнике. 

А эта Госпожа? Кто она? Кто в здравом уме будет ему помогать? Что ей нужно? Что у него ещё можно было взять, после того, как Цзунь У выскоблил его дочиста?  Что она собиралась с ним сделать и почему скрывала свою личность? Могло ли это "освобождение" быть очередным больным планом Небесного Владыки?

Повернувшись ещё пару раз, он резко сел на циновке, не в состоянии больше сдерживать нервное напряжение, и начал чесать левое предплечье. Когда он так делал, это жутко раздражало Цзунь У, но он всё равно постоянно срывался. Кожа на его руке уже начала кровить и он остановился. Не в силах больше терпеть давление стен комнаты, он встал и тихонько подошёл к входной двери. Стараясь не издать ни звука, дрожащими пальцами он аккуратно открыл щеколду и попытался приоткрыть дверь. Она поддалась, впустив в комнату немного ночной прохлады. Дин Лин продолжала мерно сопеть. 

Се Лянь от облегчения едва не опустился прямо на пол. Он не был взаперти, он мог уйти хоть сейчас, сбежать в ночь и раствориться, никто его не сторожил и не собирался останавливать. Только тогда он понял, что с момента, как Дин Лин заперла дверь, тревога не отпускала его ни на мгновение. Ему НАДО было знать, что он может выйти. 

Кем бы ни была Госпожа, она явно не отдавала распоряжений препятствовать его побегу.

Он ещё немного постоял, вдыхая ночную прохладу, затем тихо закрыл дверь обратно на засов.

Стараясь не шуметь, Се Лянь вернулся на свою циновку, спустя некоторое время глаза его начали слипаться.

***

Он не понял, сколько времени прошло, когда с кровати Дин Лин донёсся влажный хрип. Что-то закапало на пол. Се Лянь попытался сфокусировать взгляд и увидел огромную темную фигуру, склонившуюся над демоницей. Его как ударило молнией. Он попытался вскочить, но все его тело парализовало, он мог только смотреть, захлебываясь от ужаса. 

Фигура медленно поднималась, вырастая в размере, вот она уже почти касалась головой потолка. Она начала двигаться в сторону циновки Се Ляня, открыв его взору Дин Лин. Ее красные волосы, разметавшиеся по подушке, в темноте казались чёрными, такими же чёрными, как кровь, которая лилась из её разорванного горла на пол.

Нет-нет-нет-нет-НЕТ!! Только не это. Она просто пыталась ему помочь! Опять, опять, кто-то умирал вместо него!

Се Лянь все ещё не мог двинуть и пальцем. Темная фигура нависла над ним, распространяя вокруг себя липкий страх, забиравшийся под кожу, под мышцы, прямо в сердцевину костей. Он лежал перед ней, неподвижный и беззащитный как жертва на алтаре. Его покрыла холодная испарина. Это уже было. Время кусало себя за хвост, и в его круговерти ему было предназначено раз за разом проживать один и тот же кошмар: алтарь, гроб, кровать, пол обеденной залы.  И он, распятый, пронзенный, оскверенный, лишившийся человеческого облика, униженный, слабый, слабый, слабый, слабый.

Тень начала склоняться над ним и, когда между ними оставалось не больше пары цуней, он вдруг чётко увидел её лицо, будто его осветили сценическим фонарём. Он знал эти холодно-голубые глаза, прямой нос, тонкий рот. 

Цзунь У издевательски усмехнулся, его  лицо было измазано кровью, словно краской для губ.

— Сяньлэ, Сяньлэ, плохо вот так убегать из дома. Ты заставил меня волноваться. А ты ведь знаешь, что когда я волнуюсь, мне бывает трудно сдержать себя. Твоей маленькой подружке пришлось поплатиться за твоё непослушание, какая досада. Опять кто-то страдает за тебя, Наследный принц, но тебе уже не привыкать, правда? Подумай, Сяньлэ, ведь ты кроме меня никому и не нужен. Если бы я не пришел, ты бы сам на колеях приполз обратно, и ты знаешь это, хоть и боишься признаться даже себе.

И Цзунь У медленно протянул к нему обе руки. Все существо Се Ляня забилось в конвульсиях, пытаясь предотвратить неизбежное. Но тело оставалось недвижимым, словно отлитое из чугуна. Он не мог, не мог допустить, чтобы это произошло опять, круг должен разорваться, убейте его, пожалуйста, дайте ему умереть, это больно, дайте ему умереть!!!

Все его тело напряглось ещё раз и он наконец смог вырвать из паралича свою руку. 

Се Лянь дёрнул рукой и проснулся. В панике сев на циновке, он первым делом отыскал взглядом Дин Лин. Она лежала к нему лицом, одеяло мерно поднималось вверх и вниз в такт её дыханию. Крови нигде не было видно. Кроме них в полумраке комнаты никого не было. Стояла тишина.

Се Ляня покрывал холодный пот, руки дрожали, в груди не хватало воздуха. Он не мог избавиться от липкого страха, от вида протянутых к нему больших ладоней с тонкими пальцами, от запаха миндаля, который он почти мог уловить в воздухе. Се Лянь постарался сделать глубокий вдох, но воздух будто не проходил в грудь, тогда он попробовал вдохнуть ещё и ещё, дыхание стало хриплым. Комната расплылась перед глазами, сердце начало гореть в груди, ему нужно было выйти на улицу, там он сможет дышать, там стены перестанут на него давить. Он пошатываясь поднялся, сделал пару неверных шагов и перед самым входом зацепил рукавом этажерку. Она с грохотом обрушилась на пол, рассыпав лавину разной мелочевки по всей комнате. Се Лянь в ужасе отшатнулся от громкого звука и, наступив на какую-то круглую побрякушку, с оглушительным ударом упал на спину. 

— Что происходит??? — растрёпанная Дин Лин вскочила на своей кровати.

Се Лянь едва заметил её, в ушах звенело, он видел комнату словно через тоннель, она уплывала от него всё дальше, каждый вдох сопровождался хрипом, но воздуха все равно не хватало. Он задыхался. 

Краем сознания Се Лянь зафиксировал, что Дин Лин села перед ним на колени и пыталась ему что-то сказать, но её слова тонули в вязком пространстве. Она встала и куда-то ушла. Через несколько мгновений он снова увидел её ноги и ещё через мгновение на его голову обрушился ушат обжигающе холодной воды. Промокшие волосы сразу же облепили голову. Он начал откашливаться, пытаясь избавиться от попавшей в горло жидкости, и убирая с глаз мокрые пряди. 

Наконец откашлявшись, Се Лянь с удивлением заметил, что он снова может дышать. 

— Ну как, полегче? 

Се Лянь поднял глаза на демоницу. Она сидела перед ним на корточках и серьезно и пристально глядела на него. Было что-то в её глазах, что Се Лянь затруднялся назвать, какая-то затаенная боль. Но впрочем ему могло и показаться.

— Да, спасибо... — сказал он, все ещё тяжело дыша. 

Наверное, он представлял из себя жалкую картину, раскинувшийся на полу, окружённой рассыпавшайся мелочью, в мокрой одежде.

— Прости, что разбудил тебя... И рассыпал вещи...

— Ну раз ты извиняешься, значит уже точно всё в порядке. Давай вставай, нечего тут рассиживаться, — она поднялась и протянула ему свою ладонь. 

Кажется, она не злилась на него.

Се Лянь принял помощь и был удивлен, с какой силой она дернула на себя его руку. 

— А теперь иди разожги очаг. Я после такого грохота не засну без кружечки чего-то тёплого.

Се Лянь послушно пошёл на кухню, вынул из поленницы несколько кусков дерева и занялся разведением огня. Ему давно не приходилось разжигать очаг, но тело само вспоминало нужные движения и вот наконец между поленьями заплясал весёлый огонек. Знакомые и понятные движения успокаивали его паникующий разум. Он наполнил и поставил на огонь стоявший рядом чайник.

Когда он окончательно пришел в себя, в нем ядовитой волной поднялся стыд. В конце концов он уже был не маленький мальчик, чтобы вскакивать и громить чужое жилье из-за того, что ему приснился плохой сон. Правда, от одной мысли о содержании этого сна по его спине снова прошел холодок, и он торопливо поправил поленья в очаге. 

Он не мог здесь оставаться. Дин Лин и так хватило с ним хлопот, и он не хотел подвергать её опасности, которую он неминуемо притягивал. Картина её растерзанного горла опять встала перед его глазами. Близость к Се Ляню ещё никому не приносила добра. Дин Лин обещала найти ему надёжный способ маскировки. Пожалуй, стоит им воспользоваться, а потом уже бежать, затеряться в мире людей и надеяться, что Цзунь У его не найдёт. Да, именно так он и поступит.

Ну и что, что мысль о том, чтобы снова остаться одному и бродить из деревни в деревню, ни к кому не привязываясь, но живя в постоянном ожидании того, что его могут схватить, вызывала у него острое сожаление о своей бессмертности.

Это было бы так легко, просто обмотать верёвку вокруг шеи и спрыгнуть со стула. Закончить наконец этот бессмысленный бег.

Его размышления прервал закипевший чайник. Он снял его с огня и отправился в комнату. Со стыдом он отметил, что Дин Лин собрала раскатившиеся по полу вещи и поставила этажерку на место. 

***

На этот раз, судя по запаху, она заварила успокаивающих трав. Они молча выпили по чашке, после чего Дин Лин порылась на кухонных полках и вытащила пыльную бутылку с прозрачной жидкостью и два стакана. Она со стуком поставила посуду на стол и щедро плеснула им обоим жидкости. Запахло алкоголем.

— Байцзю, — пояснила она и всучила ему стакан. — Верное средство от кошмаров.

Се Лянь с сомнением посмотрел на мутный напиток. Его единственный опыт с алкоголем был весьма плачевным. С другой стороны, если алкоголь поможет ему заснуть и не видеть при этом перед собой лицо Цзунь У, он был готов рискнуть. 

Жидкость обожгла ему горло, и на секунду у него перехватило дыхание, а глазах выступили слезы. Но в следующее мгновение по его телу разлилось блаженное тепло, а в голове как будто начал клубится туман. Он подпёр отяжелевшую голову рукой.

— Вот это тебя повело, сразу видно, не умеешь пить, — усмехнулась Дин Лин, впрочем ее глаза начали блестеть ярче, явно байцзю подействовал и на неё тоже. 

Се Лянь будто плыл в каком-то тёплом потоке. Собравшись с мыслями он пробормотал:

— Дин Лин, от меня тебе только одни хлопоты, то надо идти в лес, то устраиваю тебе погром из-за кошмара, как ребёнок... 

— И опять ты за своё. Отстань ты со своими сожалениями, подумаешь в лес прогулялась, да ночью чай заварила. И насчёт ребёнка тоже завязывай. Это Призрачный город, тут легче встретить какого-нибудь древнего короля, чем того, кто не видит кошмаров. Тут все когда-то умерли или пережили ад, помнишь? И поверь мне, даже самые сильные и смелые люди, которые при жизни не боялись ничего, после некоторых вещей вскакивают по ночам с криком. (Тут ее глаза сверкнули). Не ты первый, не ты последний. 

Она отвернулась.

Се Лянь через заполнивший его голову туман постарался уложить это в голове. Он был не один, кто не мог избавиться от призраков прошлого. Были и другие. Эта мысль странно успокаивала, хотя и было в этом успокоении что-то неправильное

— А теперь иди спать, у тебя глаза слипаются.

У Се Ляня едва хватило сил кивнуть и доковылять до своей циновки. Засыпая, он заметил, что Дин Лин так и не легла, он видел ее силуэт, склонившийся за столом, освещаемый только светом одинокой свечи. Она сидела со вторым стаканом байцзю и смотрела куда-то вдаль.

На этот раз он не видел снов, его поглотила плотная темнота. 

Chapter Text

But then I felt his hand touch mine

Now I dream of it,

How I dream of it all the time

All the time

Се Лянь проснулся и сразу же натянул одеяло повыше. Может быть, если сжаться в точку, притвориться, что его нет, его наконец оставят в покое, и ему не придется продираться через ещё один из вереницы одинаковых дней во Дворце? 

До него донёсся звон кастрюль и чьё-то негромкое, но мелодичное пение. Звуки невозможные для резиденции Цзунь У (слишком простые, слишком настоящие). Сердце Се Ляня пропустило удар, он разом вспомнил бесконечный вчерашний день, потёр лицо и проснулся окончательно. Он больше не был во Дворце, он был в Городе и был свободен.

У него слегка закружилась голова от этой мысли. Но вместе с радостью пришла и тревога. Тесный мирок Дворца был ему известен, и пусть даже нрав Цзунь У был непредсказуем, Се Лянь всё-таки примерно знал, на что способен Император. Но здесь, здесь, он не знал, чего ожидать, он не понимал, как себя вести, любое слово и жест казались шагом в пропасть. 

Что, уже хочешь обратно? Недолго же ты продержался, Сянлэ. И дня не прошло, уже просишься назад.

Се Лянь тряхнул головой. 

У него был план. Замаскироваться, по возможности отблагодарить Дин Лин и сбежать. Так он и поступит, он знает, что делает, и это лучший выход из сложившейся ситуации. Правда?..

Ещё он знал, что на неизвестной территории стоит делать по одному шагу за раз, не забегая сильно вперёд. Например, сейчас стоит встать, привести себя в порядок и помочь Дин Лин на кухне.

Так он и поступил: добрался до уборной, затем умылся, как всегда стараясь не смотреть на себя в зеркало, и пошел на кухню, откуда все ещё доносился звон посуды и пение.

Се Лянь прислушался. Мотив, грустный и нежный, был ему незнаком. Он замер, оперевшись на косяк, зачарованный. 

Дин Лин спустя некоторое время обернулась и вздрогнула, схватившись за сердце:

— Не пугай меня так! Стоишь тут как призрак утопленницы за спиной! Я и не заметила, что ты уже встал.

— Прости меня, Дин-цзецзе, я не думал тебя пугать! Просто услышал твоё пение и не хотел тебя прерывать. Но раз уж я всё равно помешал, позволь спросить, в каких землях поют эту песню? Я никогда не слышал ничего подобного.

Дин Лин покраснела:

— Эээ... В этих землях? Да, её поют в этих землях, — сказала она смущённо и отвернулась.

Се Лянь решил не продолжать расспросы, но заметил:

— У мелодии уникальный рисунок, он будто занял немного у свадебных песен Юйши и немного у песен плакальщиц Юнъани. Даже не думал раньше, что можно так соединить эти две традиции.

Дин Лин посмотрела на него краем глаза:

— А ты, похоже, знаешь о чём говоришь. Поёшь сам?

Се Лянь замахал руками:

— Ха-ха, совсем немного, так, пел пару раз за подаяния на дороге, ничего примечательного.

— Хм, и почему-то я тебе не верю. Не думай, что сможешь от меня отвертеться, я хочу узнать как звучит твоё "ничего примечательного". Но не сейчас. 

Сейчас завтракаем и пойдём делать из тебя примерного жителя Призрачного города: сначала вырастим тебе рога и клыки, потом накормим человечиной и наконец отдашь всю свою духовную энергию нашему Градоначальнику. Такие уж у нас традиции.

Се Лянь не имел ничего против рогов и клыков, но не думал, что ему понравится есть человечину. Несмотря на то, что он видел (и ел) многое за свою бессмысленно долгую жизнь, некоторые вещи всё же ещё были для него за гранью. С духовной энергией тоже могли возникнуть проблемы из-за проклятой канги... 

Дин Лин внезапно начала хохотать так, что у неё на глазах выступили слезы:

— Ахахаха, видел бы ты свое лицо! Ты что, правда поверил? Я не могу... Сидит такой задумчивый, как будто уже выбирает, что первым попробовать: руку или ногу! Не бойся, не буду я тебя человечиной кормить, если сам не попросишь! А рога тебе не пойдут, ахахаха!

Се Лянь неловко посмеялся в ответ. Он давно не слышал шуток и отвык от них. Чувство юмора не было сильной стороной Небесного Императора. Но бывшему Богу нравилось слышать искренний смех, пусть даже смеялись и над ним. Возможно, это лучшее, что он мог дать людям вокруг — повод посмеяться. В конце концов, должен же он оправдывать звание Посмешища Трёх Миров?

***

Во время завтрака, состоящего из кукурузной каши с козьим сыром и пуэра, Дин Лин рассказала ему (на этот раз настоящий) план на день: попробовать выручить денег за его драгоценности (оказывается, Госпожа снабдила демоницу деньгами на то, чтобы помочь Се Ляню, но тот настоял на том, чтобы сначала попытаться воспользоваться его средствами), затем сходить к мастеру маскировки и посетить магазин масок. 

— Вот только надо одеть тебя менее примечательно. Опять же, в Городе ходят в разном, но на случай если тебя будут тут искать, всё-таки стоит переодеться, — сказала Дин Лин и полезла рыться в свой шкаф.

Закономерно, ничего, подходящего для более высокого и широкоплечего Се Ляня не нашлось.

— Эх, придётся прибегнуть к последнему средству. Подожди, — Дин Лин выскользнула за входную дверь. 

Се Лянь неловко поерзал. Ему было не по себе от того, сколько внимания он требовал. Когда-то такая забота для него была не более заметна, чем воздух. Му Цин и другие слуги постоянно были рядом, чтобы исполнить любое желание маленького принца. Но с тех пор минуло несколько столетий, и ему было тяжко от собственной беспомощности. Однако он уже уяснил, что его извинения не облегчат задачу Дин Лин, так что лучшим выбором было благодарно принять помощь.

В конце концов сегодня вечером он уже не будет донимать демоницу — успокоил он себя.

Дин Лин вернулась, держа в руках некрашеные льняное одеяние. Лицо её горело алым, почти сливаясь с волосами, которые она опять забрала в два пучка. 

— Не спрашивай. Просто надевай, — бросила она.

Се Лянь поклонился, взял одежду и ушел за ширму. Он быстро скинул с себя шёлковое одеяние, и переоделся, избегая смотреть на своё тело. Одежда была простого кроя: с широкими штанами и верхним одеянием, едва доходившим до середины бедра. Пожалуй, она была чуть велика, но не настолько, чтобы это сильно мешало. Новая ткань была гораздо грубее прежней, но Се Лянь был рад её шершавому прикосновению, ведь так он избавился ещё от одной метки Цзунь У. Сложив аккуратно снятую одежду, Се Лянь вышел из-за ширмы. 

Дин Лин тем временем накинула на себя темно-зелёное верхнее одеяние, приятно оттенявшее её бледную кожу и рубиновые волосы, и поправляла его рукава перед зеркалом. 

— Позволь сказать, тебе очень идёт этот цвет, Дин-цзецзе. 

Дин Лин в ответ фыркнула и, повернувшись, быстро окинула его взглядом. Её глаза расширились. Она уставилась куда-то на грудь Се Ляня и сглотнула.

— Что это такое? — сдавленно спросила она, показав пальцем.

Се Лянь сначала в недоумении осмотрел свою новую одежду, а потом понял. Она показывала на кангу. До этого её скрывал высокий воротник его прежнего одеяния, выбор случайный, но оказавшийся крайне удачным для побега. Но теперь чёрный обод на его шее ничто не прятало. Он инстинктивно прикрыл шею рукой.

Сам он привык к виду канги, но у неподготовленного зрителя она должна была вызывать отвращение. Чёрные, будто вбитые сажей рваные символы были всегда воспалены, словно татуировка была нанесена только вчера, что само по себе было неприятно для глаза. Но было в ней что-то ещё необъяснимо уродливое и неправильное, что нельзя было объяснить только её внешним видом. Вероятно, это был эффект магии, создавшей её.

Эту отметку Се Лянь уже не мог сбросить так же легко, как украшенный миндальным узором шёлк. Куда бы он не бежал, на нем всегда будет клеймо Императора, запечатывающее его силы и лишающее его возможности уйти из этого мира. Ему не полагалось ни защиты, ни побега.

— Ах, это... Боюсь, мне придётся попросить у Дин-цзецзе бинты. 

Дин Лин не двинулась с места:

— Ты же не сам её нанёс, правда? В смысле не ты её выбирал, да? Это какое-то проклятье?

Се Лянь начал теребить рукав:

— Ха-ха, нет, то есть да, то есть не выбирал. Если бы выбирал, я бы, наверное, попросил что-нибудь покрасивее, вроде бабочек, ха-ха. У них такие милые усики, не находишь? Ха-ха-ха.

Се Лянь не знал, что он нёс, и почему смеялся. Усики... Ему явно нужно было прервать этот поток речи, пока Дин Лин не решила, что он вдобавок ко всему ещё и слабоумный. 

Демоница несколько мгновений ещё смотрела на него уже знакомым серьезным взглядом и наконец вздохнула:

— Поосторожней с бабочками в этом городе.

И пошла искать бинты.

***

Звезда, висевшая днём в небе Города вместо солнца, окрашивала всё в розовые оттенки, какие бывают в других местах на восходе или закате. Город в её свете казался загадочным, ускользающим. Днём он был спокойнее, чем ночью. Безумный карнавал сменился как будто чуть более целенаправленной, хотя и оживлённой суетой. Дин Лин и Се Лянь, оба в кошачьих масках, смешались с пёстрой толпой. 

Первым делом они направились в антикварную лавку сбыть украшения. Она оказалась невзрачным чуть покосившимися зданием поодаль главной улицы. 

Переступив порог, Се Лянь не смог удержать удивленного возгласа. Он никогда не видел столько вещей в одном месте. Переполненные шкафы образовали лабиринты, товары висели гроздьями на стенах, толпились на полу, образовывали отдельные островки. Со стен на него смотрели портреты давно почивших императоров и забытых богов мирно соседствующих с масками демонов. Энергия этого места вихрилась и постоянно менялась, многие предметы были прокляты, другие, напротив, несли благословение. Лавку освещали беспорядочно расставленные и разномастные подсвечники. 

Как бывший сборщик мусора, Се Лянь был восхищён. Наверняка, потребовалось не одно столетие, чтобы собрать такую коллекцию. Конечно же, ему в руки в основном попадала всякая рухлядь вроде треснувших чайников или одиноких ботинок, но здесь разнообразные старые предметы обихода перемежались с настоящими драгоценностями. Интересно, кто мог держать такое место?

— Эй, дядюшка Цао, принимай посетителей, хватит там пылью дышать! — крикнула Дин Лин.

Откуда-то из-за бесконечных шкафов раздался стук и звук шагов. 

Наконец на глаза показался хозяин лавки. Он был ростом с Дин Лин, всё тело его было покрыто короткой рыжеватой шерстью, образующей раскидистые бакенбарды возле самой морды.  Макушку украшали большие круглые уши, а маленькие чёрные глазки сверкали за толстыми стёклами очков. 

— Сколько можно тебе говорить, А-Лин, у меня проблемы со зрением, не со слухом, незачем так кричать!

— Да ты как усядешься ковыряться в своём барахле, не заметишь, даже если тебе на голову крыша рухнет. В любом случае, я к тебе сегодня не просто так, а с добычей, — и тут она махнула рукой в сторону Се Ляня.

Се Лянь поклонился:

— Ваша лавка производит впечатление, мастер Цао. Я никогда не видел такой разнообразной коллекции. Готов поспорить, здесь найдет что-то себе по душе даже самый требовательный покупатель.

— Вот так надо разговаривать со старшими, А-Лин! Можешь поучиться манерам у этого молодого человека. 

Лин закатила глаза.

Хозяин повернулся к Се Ляню:

— Как я могу тебя называть?

Се Лянь замялся. Вчера он сказал демонице своё настоящее имя, но ему явно стоило обзавестись новым. 

— У него пока нет имени, зато есть кое-что тебе на продажу. Давайте не будем разводить светский приём, нам надо сегодня успеть ещё в несколько мест!

Се Лянь удивился честности Дин Лин, в конце концов заявление, что у кого-то нет имени услышишь не каждый день. 

Внутри тем временем шевельнулась вина. 

Ву Минг, Ву Минг, ты заслуживал настоящего имени.

Хозяина лавки однако заявление Дин Лин ничуть не удивило.

— Эх, молодежь, вечно вы куда-то спешите. Ну что же, безымянный господин, давай свой товар.

Се Лянь выудил из кармана серьги и заколку. Мастер принял их, с интересом покрутил, понюхал и послушал (по крайней мере поднес к ним ухо). 

— Хмм, интересно. Если это то, что я думаю, то улов сегодня хороший! Подождите здесь, пока осмотритесь, может что приглянется. 

И мастер опять нырнул в лабиринт. 

Се Лянь последовал совету и начал бездумно бродить между полок, осматриваясь. Многие предметы цепляли его внимание, напоминая о прошедших эпохах и местах, которые он посетил за свою долгую жизнь, о людях, которые давно умерли. Вещи выходили из обихода, старели, ржавели, становились сначала старомодными, потом старыми, потом древними, а он всё продолжал и продолжал жить. 

Тут он наткнулся взглядом на фигурку размером с ладонь. Тёмные одежды, бесстрастное бледное лицо, сабля, он не обознался! Его догадку подтверждала надпись на подставке "Генерал Сюань Чжэнь". Это и правда была статуэтка Му Цина! И рядом с ним стояла фигурка Генерала Наньяна, то есть Фэн Синя!

Се Лянь широко улыбнулся. Когда-то у него были те, кого он мог назвать друзьями, пускай даже сейчас в это трудно было поверить. Он пальцем аккуратно погладил по голове сначала Фэн Синя, потом Му Цина. Настоящие их версии наверняка никогда не позволили бы такое отношение, но увидев маленькие копии своих друзей, Се Лянь не мог удержаться от нежного жеста. То есть копии бывших друзей. Сейчас они вряд ли бы стали даже здороваться с ним. Его улыбка погасла. Его воспоминания о дружбе были древнее большинства нынешних государств, и если им и было где-то место, то только в антикварной лавке.

Наконец за его спиной снова раздались шаги и Се Лянь резко отвернулся от фигурок.

— Невероятно, я не мог поверить своим глазам, поэтому мне пришлось перепроверить несколько раз! Серьги, что вы мне принесли, были сделаны более тысячи лет назад, в государстве Уюн. Сейчас мало кто помнит, что такая страна вообще была! Также на них лежит проклятье, подавляющее дух того, кто их носит. О-ч-чень древняя магия! — хозяин лавки только что не прыгал от удовольствия, его чёрные глазки сверкали.

Се Ляня передернуло. Серьги, конечно же, были подарком Цзунь У.

В голове у него раздался голос:

— Сяньлэ, ты хорошо себя вёл в последнее время и заслужил, чтобы тебя побаловали. 

Се Лянь сидел на коленях Владыки в его кабинете. Тот вытащил откуда-то изысканные золотые серьги, украшенные драгоценными камнями и аккуратно вставил их в уши бывшему Богу. Взяв за подбородок Се Ляня и повернув его голову из стороны в сторону, Цзунь У довольно улыбнулся открывшемуся ему виду.

Тогда Се Ляню казалось, что эти подарки были проявлением извращенного, но искреннего желания его порадовать. Но расположение Цзунь У было почти так же опасно, как и его вражда. В мире Императора в каждой шкатулке было двойное дно, каждое яблоко имело гнилую сердцевину. Ничто не было тем, чем казалось на первый взгляд.

Конечно, на них было проклятье. Он должен был догадаться сам, это было ожидаемо. Почему тогда знание об этом всё равно причиняло боль?..

— ...при этом всем, она, конечно, заслуживает внимания, но меркнет рядом с такой драгоценностью, как эти серьги.

Кажется, он прослушал вдохновенную речь хозяина лавки про принесенную им заколку.

Тряхнув головой, он постарался сосредоточиться на том, что происходило здесь и сейчас.

***

В итоге они вышли из лавки с увесистым мешочком золотых монет, оставив владельца в счастливом возбуждении. 

Следующим пунктом их плана значился мастер маскировки. Они немного поблуждали по узким мощеным улочкам, где отвлекшегося на проплывающую по воздуху стайку рыбок Се Ляня чуть не сбила с ног бешено несущаяся повозка, запряжённая огромной крысой. 

Наконец они вышли к ничем не примечательному одноэтажному домику, сложенному из какого-то светлого дерева. В ярком и постоянно будто старающемся впечатлить Городе этот домик смотрелся даже слишком нормально. 

Внутри лавка была противоположностью дома антиквара. Пара витрин с товарами, стол и ширма, больше ничего. Своей аскетичностью обстановка напомнила Се Ляню классные комнаты его детства: строгие, с всегда дочиста выскобленным полом.

Хозяин лавки, сидевший за столом, каким-то образом абсолютно терялся среди немногочисленной мебели. Он был средних лет мужчиной, с лысой головой и совершенно непримечательным лицом. Глаз как будто не мог зацепиться за его черты и сразу проскальзывал дальше. Что ж, учитывая его профессию, вряд ли это было его собственное лицо. 

Се Лянь встретился с ним взглядом. Хозяин лавки смотрел на него не моргая, так что бывшему Богу стало не по себе. Он сразу инстинктивно сжался, будто стараясь стать меньше. 

Во время их прогулки по городу Се Лянь старался привлекать как можно меньше внимания. Несмотря на маску на лице, наличие которой он постоянно нервно проверял, он не чувствовал себя в безопасности среди такого количества разных существ. Цзунь У наверняка имел шпионов в Призрачном городе и мог уже отправить их на поиски сбежавшего узника. Каждый случайный прохожий мог оказаться посланником Небес.

Так что любое внимание вызывало у него приступ тревоги. Наконец хозяин лавки перевел взгляд на Дин Лин и сварливо спросил:

— Так что, так и будете стоять или скажете, зачем пожаловали?

Дин Лин подняла мешочек с золотом, потрясла им в воздухе (раздался тяжёлый звон) и сказала:

— Нам нужна лучшая твоя маскировка, мастер. 

Хозяин лавки медленно поднялся из-за своего места за столом:

— Ну что за манеры, приходить и трясти золотом. Лучшая маскировка! Чтобы ты знала, гунян, маскировка это тонкое искусство! Не бывает просто "лучшей маскировки"! Всё зависит от цели, с которой человек или существо скрывает внешность! Чтобы затеряться в толпе нужен один артефакт, но чтобы остаться неузнанным и при этом вызывать у людей доверие — совсем другой! Найдётся куча шарлатанов, которые сдерут с вас втридорога, продавая "лучшую маскировку", при этом не понимая ни бельмеса! Здесь же мне нужно знать, кто будет носить её и какую цель он будет преследовать.

Се Лянь поклонился:

— Досточтимый мастер, простите нам наше невежество, мы не хотели оскорбить вас или ваше искусство. Маскировка нужна мне. Скажите, есть ли способ сделать так, чтобы человек, хорошо знающий мою внешность и манеры, не смог меня узнать даже вблизи?

Хозяин лавки окинул его взглядом, в его глазах промелькнуло какое-то чувство, впрочем сразу уступившее место прежней надменности. 

— Расстояние не представляет собой проблемы. А вот скрыть повадки — непростая задача, да ещё так, чтобы смотрящий не заподозрил, что от него что-то прячут. А чтобы ещё и на ощупь личина соответствовала своему виду! Вот где начинается искусство. И, к счастью для вас, невежд, вы находитесь в последнем оплоте этого искусства, где оно ещё не превратилось в жалкую профанацию! — и он гордо вздернул голову.

Боковым зрением Се Лянь заметил как Дин Лин закатила глаза и, чтобы отвлечь внимание хозяина на себя, сказал:

— Тогда нам несказанно повезло, что мы попали к настоящему профессионалу своего дела, — он опять поклонился.

Оказалось, что изготовление личины требует тщательных замеров всех параметров Се Ляня. Хозяин лавки поставил его на невысокую табуретку и суетился вокруг с мерной лентой. Се Лянь старался не дёргаться в ответ на каждое прикосновение, но когда мужчина зашёл за его спину, чтобы тщательнейшим образом измерить его сзади, ему пришлось зажмуриться и сосредоточиться на мысленном чтении сутр, чтобы отвлечься от зудящего ощущения опасности. И всё-таки пару раз он вздрогнул, не сумев предсказать, где в следующий раз чужие руки прикоснутся к его телу.

Тем временем Дин Лин измаялась ожиданием и раз десять обойдя всю лавку, уселась прямо на пол и с мученическим видом уставилась в потолок. 

Се Лянь почувствовал очередной укол вины при виде её страданий.

Наконец мастер снял все мерки и уселся за стол, где сразу начал вносить записи в огромную тетрадь в кожаном переплете.

— Можете вернуться через сичень, тогда всё будет готово, — не поднимая головы проворчал он.

Дин Лин со стоном поднялась с пола и вышла на улицу, Се Лянь последовал за ней. 

— Могу поспорить, он так долго копался только чтобы набить себе цену!

***

В ожидании заказа они зашли в лавку с одеждой, где Се Лянь приобрел себе пару простых комплектов чёрного и коричневого цвета. Сначала он было выбрал себе белые таосисткие одеяния, какие он носил раньше. Но взяв когда-то бывшее привычным облачение в руки, он ощутил странную чужеродность. Он не мог вспомнить человека, который носил такую одежду, не мог вспомнить, почему он выбирал именно её. В итоге он отложил одеяние в сторону и купил менее маркие рабочие варианты с короткими полами. Иногда мёртвое мертво́ и и стоит просто оставить его в покое. 

На обратном пути к мастеру маскировки они успели заскочить в магазинчик, торговавший масками. Благо такие в Городе виднелись чуть ли на каждом углу. Без долгих раздумий Се Лянь выбрал черную же птичью полумаску, скрывавшую верхнюю половину лица.

Наконец они вернулись в неприметную лавку. 

— Ваш заказ готов, можете забирать. Лучшей личины вы не сыщете во всём городе. Если тебя сможет узнать в нём родная мать...— тут мастер резко замолчал, замялся, и молча протянул Се Ляню зелёный непримечательный кулон в виде листика на серебряной цепочке и кивнул головой в сторону ширмы.

В отгороженном от остальной лавки пространстве не было ничего кроме зеркала. Видимо, ширма была поставлена, чтобы желающие приобрести маскировку могли примерить её в одиночестве. 

Се Лянь аккуратно снял с себя кошачью маску и первый раз за день посмотрел на себя в зеркало. Круглые янтарные глаза, смотревшие на него из гладкой поверхности, имели загнанное и усталое выражение. Он спешно отвёл взгляд. 

Вздохнув, Се Лянь расстегнул маленькую серебряную застёжку и надел медальон на шею.

Когда он снова поднял взгляд, на него в ответ уставились раскосые зелёные глаза, смотревшие на него с незнакомого смуглого лица с высокими скулами, слегка горбатым носом и тонкими губами. Волосы тоже поменяли цвет, став из каштановых угольно-чёрными. 

У Се Ляня замерло сердце, как это бывает на качелях в высшей точке полёта перед падением. Тело охватила почти эйфорическая лёгкость. Незнакомец в зеркале несмело улыбнулся и притронулся пальцами к своему лицу. Се Лянь не веря себе, повертел головой из стороны в сторону, и, не отводя взгляда от отражения, осмотрел чистую шею без каких-либо следов татуировки.

Се Лянь ощущал себя обманщиком, шулером, обыгравшим судьбу в карты и сумевшим родиться заново. Его прежнее лицо, лицо Наследного принца, сборщика мусора, лицо Сяньлэ, воспеваемое, презренное, разбитое растворилось. Вместе с этим отступил и липкий страх. Это был его шанс стать чем-то другим, перевыбрать себя.

Снова стать чистым. 

Как белый лист, как раннее утро, как детство и любое начало.

Се Лянь наконец вышел из-за ширмы. Дин Лин и мастер одновременно подняли на него глаза, он неловко перемялся с ноги на ногу. 

Дин Лин первая нарушила тишину:

— Ну, конечно, уже не такой красавчик, но тоже ничего.

Мастер просто удовлетворённо кивнул. 

***

Они оставили в лавке почти три четверти золота, так что в итоге из набитого мешка их сбережения превратились в горстку монет. Но Се Лянь заплатил бы ещё столько же за появившееся чувство безопасности и укрытости (как будто у него были ещё деньги). Надев птичью маску, в чужой одежде и с фальшивой личиной он правда чувствовал себя "как новенький", как выразилась давеча Дин Лин. 

Они направились в сторону дома.

— Поздравляю, всё-таки не каждый день покупаешь себе новое лицо. Ну что, как тебя звать теперь?

Се Лянь замялся. Все его прежние псевдонимы были так или иначе связаны с его титулом, но сейчас любая связь с его прошлым представляла из себя опасность. Он не мог рисковать. Но правда была в том, что ему по какой-то причине у него была плохая фантазия на имена. Вот и сейчас в голове повисла тишина. 

— Ну, если не хочешь говорить, я могу попробовать угадать. Хмм, дай-ка на тебя взглянуть. Может Фу (счастье) Джундже (красавчик)? — шутливо спросила Дин Лин.

Се Лянь улыбнулся игре:

— Не думаю.

— Хммм, может Шэнь (божественный) Хенг (вечный)?

Се Лянь покачал головой. И того и другого с него хватило. 

— Может тебя зовут Сун Йе (потомок ночи)?

— Невероятно, Дин-цзецзе сегодня очень удачлива, она угадала, — улыбнулся ей Се Лянь. — Именно так меня и зовут.

— Что же, приятно познакомиться, Сун Йе!

Сказав это, Дин Лин поморщилась и приставила указательный и средний палец к виску. Видимо, кто-то вызвал её по духовной связи. Через несколько мгновений она раздражённо вздохнула и отняла пальцы от головы.

— Слушай, от меня что-то хотят на работе, но духовная энергия закончилась, я так и не поняла, в чем там у них опять проблема. Зайдём по пути домой, тут недалеко, ладно?

— Дин-цзецзе только что подарила мне имя и весь день возилась со мной, это меньшее, что я могу для неё сделать.

Они немного поменяли направление и вскоре вышли к огромному зданию, которое могло бы посостязаться с дворцами Небожителей в своей роскоши. Только если дворцы были призваны показать изящество и утонченность вкуса их владельцев (что впрочем удавалось не всегда), то это здание демонстрировало необузданную энергию её создателя. Чего стоил только яркий алый цвет, которым были выкрашены стены и многочисленные головы и изгибы хвостов резных драконов, украшавшие колонны и дверной проём. Впрочем, при всей своей обильной выразительности постройка была гармонична и приятна глазу.

Где-то он это видел, взрыв алого красного и чьё-то бледное лицо... Нет, он не мог вспомнить...

Они подошли ближе и Се Лянь увидел подвешенные на столбах по обеим сторонам дверей надписи. Иероглифы слева гласили: “Стремясь к богатству, жизни не жалей”, справа — “Желая выиграть, честь не береги”. Дополняла ансамбль поперечная надпись сверху: “Ха-ха-ха-ха”.

Почерк, которым были выведены надписи, был настолько ужасен, что Се Лянь сначала моргнул несколько раз, словно надеясь, что от этого надписи станут лучше, но затем присмотрелся к кривым и размашистым символам, и ему подумалось, что, пожалуй, они преодолели ту грань, где отвратительное становится притягательным. В них точно был характер. 

Они прошли внутрь через большие ворота. Угадать предназначение постройки было несложно: вокруг выкрикивали ставки, кидали кости, швыряли карты. Кто-то рыдал навзрыд, кто-то кричал что-то неразборчивое от радости. Несмотря на ещё ранний вечер, зал был почти заполнен. 

К Дин Лин мгновенно бросился парень с розовыми волосами в улыбающейся маске, сдвинутой набок.

— А вот и ты, спасай нас нерадивых! — он драматично сложил руки в умоляющем жесте.

Она раздражённо спросила:

— Ну и что у вас случилось? Уже нельзя и денёк от вас отдохнуть!

— Вижу, как ты отдыхала, — парень хитро улыбнулся и стрельнул глазами в сторону Се Ляня. — А я-то думал, у тебя другие вкусы...

Пока Дин Лин возмущённо протестовала, розоволосый сотрудник повернулся к Се Ляню и с ослепительной улыбкой поклонился и представился:

— Тан Ли приветствует господина в самом сердце Призрачного города. Прошу прощения, что ему пришлось терпеть грубость этой гунян на пути сюда. Могу ли я узнать имя господина, который так хорошо смотрится в моих вещах?

Так вот у кого Дин Лин взяла для него одеяние... Вероятно, он жил где-то по соседству с ней. Создавалась неловкая ситуация.

— Сун Йе благодарит молодого господина за приветствие и за помощь с одеждой, — Се Лянь поклонился. — Но извинения досточтимого я, боюсь, принять не могу, так как нахожу общество Дин-цзецзе крайне приятным. 

— Вот как, крайне приятным, да ещё и Дин-цзецзе, — Тан Ли снова широко улыбнулся и толкнул локтем Дин Лин, у которой разве что пар не шел из ушей от возмущения. 

Затем уже серьезней обратился к Дин Лин:

— Сама что ли не видишь, Градоначальник вернулся, знаешь же, какой это каждый раз кавардак, — он сделал жест в сторону постамента, на котором за красной полупрозрачной вуалью виднелась фигура на троне. От фигуры по залу расходились волны силы.

Се Лянь на пару мгновений задержал на ней взгляд. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он никак не мог ее уловить. Даже не мысль, скорее предчувствие.

Тем временем Дин Лин схватила работника игорного дома за локоть и потащила его прочь:

— Пойдем давай, показывай, где вы там накосячили. 

Она махнула Се Ляню рукой:

— Подожди меня здесь, я быстро! Только ни с кем здесь не говори и ни в коем случае не делай ставки!

Се Лянь смотрел, как Дин Лин со своим спутником растворилась в разномастной толпе призраков, гулей и чудищ. Когда они скрылись из вида, он вздохнул.

Се Лянь не мог больше оттягивать неизбежное. Сейчас был идеальный момент, чтобы сбежать. У Дин Лин оставались деньги, и та горстка, сохранившаяся от их покупок, и те, что дала ей Госпожа. Он надеялся, что они хотя бы отчасти скомпенсируют ей хлопоты. 

С тяжестью на сердце он повернулся к выходу. Наступала пора после долгого перерыва снова привыкать к одиночеству. 

Даже если какой-то его части, существование которой он не был готов признать, хотелось вцепиться обеими руками в первое за долгое время существо, которое отнеслось к нему по-доброму.

Однако не успел он сделать и двух шагов к выходу, как кто-то дёрнул его за рукав. Се Лянь резко развернулся, его сердце зашлось в испуге. Старик, было ухвативший его, отшатнулся. 

В зале в основном играла разнообразная нечисть, а немногочисленные люди выглядели похлеще демонов: пьяные или одурманенные, с бледными лицами и лихорадочно блестящими глазами. 

Среди них старик, дернувший его за рукав, выделялся как овца в стае волков. Согбенный, с морщинистым словно сушеное яблоко лицом, в простой крестьянской одежде и растерянным взглядом водянистых глаз. В руках он нервно вертел потрёпанную шляпу-доули.

— Ох, простите меня, господин! — старик попятился. — Я всего лишь хотел… Простите, вы ведь человек? Если нет, то я ничего такого не имел в виду…

Се Лянь медленно вдохнул и выдохнул, стараясь замедлить сердцебиение, и успокаивающе улыбнулся:

— Да, я человек, вы не обознались. Вы, кажется, что-то хотели спросить? 

— Я только… В общем я не совсем понимаю, что к чему тут… Простите, вы могли бы мне помочь, я хотел бы сделать ставку…

— Ах, я бы с радостью, но я и сам не знаю, как тут что устроено, — он развел руками в извиняющемся жесте. — Но позвольте спросить, что за нужда привела сюда досточтимого? Простите моё любопытство, но он не похож на обычного посетителя такого заведения.

— Вы правы, благородный господин… Уж не думал я, что на старости лет попаду в такую (он понизил голос) клоаку. Да вот мой внук… — глаза старика наполнились слезами, он сглотнул и продолжил. —Забирают его…

Он снова затих.

Се Лянь терпеливо ждал, пока старик сможет продолжить.

— Не знаю, слыхали вы, у нас на юге-то война и половину молодых забирают в армию… И внучка моего тоже туда, в солдаты… Император хочет побед и славы, а помирать-то нам, крестьянам! Не нужна нам чужая земля, свою бы вспахать! 

А внучек надежда наша, его приезжий монах грамоте научил, думали вон в столицу отправить учиться, первый из наших-то ученый будет. А тут забирают… Не выживет он, не вернется, сердцем чую… Вот и пошел сюда. Легенды-то слышал, что тут на судьбу играют. Я старый, жизнь пожил, меня не жалко… Проиграю демонам, туда и дорога… А у него-то вся жизнь ещё впереди…

— Знаете что, пойдемте, почтенный, я помогу вам разобраться, что к чему. 

Се Лянь взял старика под руку и подошёл к ближайшему столу. Там играли в кости. Немного понаблюдав, Се Лянь понял, что посетители делали ставку, и если ее одобрял крупье — меланхоличный демон в маске куницы, то игрок и крупье кидали кости. У кого выходило большее число, тот и выигрывал.

Играли на всё: на годы жизни, на судьбу детей, на части тела. В последнем случае сцена выходила кровавой. Когда такому проигравшему отрубили ноги, старик зажмурился и запричитал. Се Лянь однако не отвёл глаз, кровь не вызывала в нём отвращения, как впрочем и интереса. К тому же, в качестве выигрыша неудачливый игрок желал смерти своему более успешному в делах приятелю, так что пострадавший не вызывал у бывшего Бога и капли сострадания. 

Наконец очередь дошла и до них. Се Лянь затолкнул старика себе за спину и громко объявил:

— Я желаю сыграть на судьбу внука этого досточтимого. Если я выиграю, то он не отправится воевать. Произойдёт ошибка в бумагах, и в рекруты заберут на одного человека меньше.

В толпе зевак раздались шепотки. Никто не понимал, почему кто-то играет на судьбу чужого родственника. 

Старик за его спиной охнул. Се Лянь быстро повернулся к нему и тихо сказал:

— Позвольте мне, я знаю что делаю. (Он не знал).

Старик пару раз открыл и закрыл рот и наконец поклонился, тихо пробормотав:

— Спасибо! 

Меланхоличный крупье подождал, пока они закончат свой разговор и спросил: 

— А если проиграете, что готовы отдать?

Се Лянь задумался. Он мог бы поставить руки или ноги, но они со временем отросли бы обратно, считалось бы тогда это честным обменом? То же самое с годами жизни, насколько ценны были годы бессмертного? В то же время, если начать уточнять, он выдаст о себе гораздо больше, чем хотел бы. 

— Скажите, что будет достойной ценой для такой сделки?

Крупье пожал плечами:

— Когда нет особых богатств и родственников, которых не жаль проиграть, обычно ставят годы жизни или службы Градоначальнику. Но последнее только если есть полезные умения.

Что же, это ему подходило.

Се Лянь начал загибать пальцы: 

— Я могу выполнять мелкие поручения, неплохо владею боевыми искусствами, каллиграфией, некоторые говорят, что я недурно пою, когда-то выступал в цирке акробатом, умею выращивать редис, репу, некоторые цветы и ягоды, включая прихотливые, а еще я глотаю мечи. 

На этом месте со всех сторон раздался шепот и смешки и Се Лянь разобрал пару неприличных шуток, где меч ожидаемо выступал символом мужского достоинства. 

Его передёрнуло, и он добавил:

— Я готов поставить любое количество лет службы при условии, что мне не придётся работать в борделе.

Кто-то в толпе прошипел:

— А жаль, а то бы я его навестила…

Крупье равнодушно произнес:

— Градоначальник не владеет борделями. Все, что есть в городе, принадлежат частным лицам. Если вы не соврали, это будет пятнадцать лет службы. Но если что-то из названного окажется ложью, срок возрастёт.

— Двадцать лет и внуку достопочтенного будет способствовать удача в обучении.

Старик за его спиной охнул и начал что-то говорить, но него зашикали со всех сторон заинтересованные демоны, и он, испуганный, замолк.

Крупье замер, будто ожидая чьего-то знака, затем кивнул:

— Ставка принята. Бросайте кости первым.

Се Лянь взял стаканчик с костями, неловко его потряс несколько раз, и наконец выкинул на зеленую поверхность стола две единицы. Кажется, игроки в кости называли такую комбинацию “глаза змеи”.

По залу раздались смешки.

Кто-то воскликнул:

— Ну и гнилая у него удача!

Крупье выкинул двойку и четверку, ожидаемо выиграв.

Се Лянь вздохнул. “Гнилая” было слишком мягким словом. 

— Могу ли я повторить ставку, но сыграть на меньшее? (Вдруг так он сможет обмануть проклятие канги?)

В зале опять зашептались, старик за его спиной запричитал, но Се Лянь повернулся и твёрдо произнёс:

— Доверьтесь мне. (Если бы он сам верил в успех…)

Крупье опять замер. На этот раз он молчал дольше прежнего. Наконец он сфокусировал глаза на Се Ляне и невозмутимо сказал:

— С вами хочет сыграть наш Градоначальник. Ставка и условия игры принимаются.

Если до этого зал на всё реагировал шепотками и насмешками, то теперь в игорном доме повисла полная тишина. Все уставились на Се Ляня, будто у него выросла вторая голова. (Хотя это, наверное, не вызвало бы тут и четверти нынешнего фурора). 

Толпа поспешно расступилась по сторонам, расчищая перед ними путь, ведущий к возвышению, где за красной вуалью виднелась высокая фигура.

Се Лянь сглотнул. Весь день он старался оставаться незаметным, только чтобы вечером на него смотрел, не отрываясь, целый зал зевак. Несмотря на маскировку, он почувствовал себя обнаженным перед чужими взглядами.

Как во сне он последовал за крупье через весь зал, в наступившей тишине был слышен только гулкий звук их шагов. Казалось, прошла вечность, прежде чем работник остановился перед лестницей, ведущей к алому пологу, и сделал приглашающий жест.

Се Лянь поднялся, внимательно смотря себе под ноги, чтобы не упасть у всех на глазах, отодвинул вуаль, поднял глаза на Градоначальника Призрачного города и замер.

Перед ним в ленивой позе, выдававшей тигриную грациозную силу, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, сидел высокий мужчина лет двадцати пяти. Бледная кожа, тонкие черты лица, непослушные вьющиеся волосы, раскиданные по плечам в художественном беспорядке. Хуа Чэн (точно, Дин Лин упоминала его имя) был одет в алый костюм жениха, подчеркивающий его ладную фигуру: узкую талию и широкие плечи, предплечья охватывали серебряные наручи, а на высоких сапогах болтались серебряные же колокольчики. Хуа Чэн слегка наклонил голову в насмешливом жесте и сверкнул на него черными глазами, в которых радужка была настолько же тёмной, что и зрачок. ”В таких глазах можно и утонуть, как в глубоком омуте, так никто никогда и не узнает, куда ты сгинул” — пронеслось в голове у бывшего Бога. Тонкие губы Градоначальника изогнулись в хищной усмешке:

— Ну и что ты за птица? — сказал мужчина глубоким, немного хриплым голосом, от звука которого по спине Се Ляня пробежали мурашки, а к щекам прилила кровь.

Он наконец вышел из транса, осознав, что на протяжении ощутимого количества времени он просто бесцеремонно таращился на Градоначальника. Пару раз моргнув, Се Лянь попытался собраться с мыслями, он не был уверен, какой ответ от него ожидается.

— Ворон.

— Очень хорошо. А как зовут ворона? 

От похвалы, произнесенным бархатным голосом, в котором несмотря на ухмылку, не было насмешки, в горле у Се Ляня окончательно пересохло, а в животе что-то стянулось в тугой узел. Он сдавленно ответил:

— Сун Йе, — и поклонился, наконец вспомнив о хороших манерах.

— И что же, Сун-диди не боится проиграть мне сорок лет своей жизни? Для смертного это внушительный срок, — Хуа Чэн подпер рукой голову, не отрывая от него глаз.

Се Лянь мысленно дал себе подзатыльник. Действительно, смертные дорожат своим временем, и не стали бы так легко ставить сначала двадцать, а потом и ещё двадцать лет. Теперь Хуа Чэн его подозревает.

— Боюсь, я всё равно не знал, что с ними делать. (Это не было ложью).  Может быть, Градоначальник сможет найти им лучшее применение.

— Не сомневайся, я найду, чем тебя занять, — Хуа Чэн засмеялся и от этого звука у Се Ляня чуть не подкосились колени. Он определённо терял контроль над происходящим.

— Что же, Сун-диди, давай сыграем на меньшее. Ты бросаешь первый, — Хуа Чэн достал будто из воздуха игральный стакан и пару костей и протянул их Се Ляню.

Тот на подгибающихся ногах сделал шаг к Градоначальнику и принял из его рук игральные принадлежности. При этом тонкие длинные пальцы Хуа Чэна мазнули по тыльной стороне его ладони. Ледяное прикосновение сопровождалось каким-то странным щекочущим чувством. Се Лянь чуть вздрогнул от контакта с чужой кожей.

Хуа Чэн сделал едва уловимый жест рукой и между ними возник маленький игральный столик. 

Се Лянь второй раз за вечер потряс игральным стаканчиком и выкинул кости. Результат был таким же. “Змеиные глаза”. Вот только в этот раз они означали выигрыш. Ему удалось обмануть проклятье!

Се Лянь торжествующе улыбнулся, но потом спохватился. Радоваться, пусть даже только будущему, чужому поражению было невежливо. Однако Хуа Чэн не выглядел раздосадованным. 

— Диди должен мне передать стакан и кости, чтобы и я мог попытать счастья. 

Се Лянь протянул обратно игральные принадлежности, на этот раз их руки не встретились. 

Хуа Чэн выкинул единицу и двойку. 

— Что же, похоже, Сун-диди на этот раз выиграл, — в голосе Повелителя Призрачного города не было и намёка на огорчение. Несмотря на то, что фраза была произнесена негромко, она облетела весь зал.

Тишина взорвалась удивлёнными вздохами и неверящими выкриками:

— Не может быть, Повелитель никогда не проигрывает!

— Дурень, если Градоначальник проиграл, значит он хотел проиграть! Удача слушается его как верная псина!

После этого выкрики как один стали хвалебными:

— Градоначальник сегодня особо щедр, раз решил подарить победу новичку! Как великодушно! 

Хуа Чэн никак не реагировал на шум в зале, он всё так же не отрываясь смотрел на Се Ляня. 

— Ещё свидимся, воронёнок, — Хуа Чэн опять ухмыльнулся, на этот раз показав острые клыки. 

Chapter Text

I hope you find some peace of mind in this lifetime

(Tell them, tell 'em, tell them the truth)

I hope you find some paradise

(Tell 'em, tell 'em the truth)

(Tell 'em, tell 'em, tell 'em, tell 'em your-)

I've been goin' through somethin'

One-thousand eight-hundred and fifty-five days

I've been goin' through somethin'

Be afraid

Се Лянь медленно спустился в зал, где потихоньку нарастал прежний шум. Многие всё ещё провожали его глазами, но за столами уже снова начали выкрикивать ставки и швырять кости, и часть толпы переключилась на ожидание новой драмы. Похоже, ничто не могло надолго оставаться в центре внимания в Игорном доме, где каждое мгновение решалась чья-то судьба. 

Се Ляня ожидал всё тот же меланхоличный крупье. Позади него маячил старик, продолжающий вертеть в руках свою шляпу.

— Ваш срок службы начнет отсчитываться с завтрашнего дня. Подойдёте в Игорный дом перед закатом, и вам подберут должность. 

Он сделал паузу и уже менее формально продолжил:

— Вам есть где переночевать? Градоначальник предоставляет своим работникам жилье, но сегодня скорее всего будет тот ещё аншлаг, и вряд ли кто-то сможет заняться вашим размещением. 

— Да, думаю я найду ночлег, спасибо за беспокойство, — улыбнулся Се Лянь.

В конце концов он всегда мог поспать на улице.

Крупье молча кивнул и удалился к одному из столов. 

У Се Ляня болела голова. Слишком много лиц, слишком много событий и шума.

Он вздохнул и повернулся к старику. Тот, поймав его взгляд, попытался отвесить глубокий поклон, но тут же ухватился за поясницу.

Се Лянь подхватил его под руку и помог разогнуться:

— Что вы, почтенный, не стоит ради меня калечиться, поберегите себя для внука.

Старик уставился на него слезящимися подслеповатыми глазами:

— Да как же мне ещё отблагодарить тебя, сынок! Ты спас меня, старого, и внука моего спас. Погиб бы он на войне, как пить дать погиб бы. А так жить будет, меня да сына с невесткой радовать, отучится, жинку себе найдет, детки пойдут. А без тебя бы пропал и всё! Как тут не кланяться! Да я всю оставшуюся жизнь бы кланяться должен! 

Только как же ты тут в этом аду останешься! Двадцать лет же заложил, всю молодость дьяволу продал!

— Я гораздо старше, чем кажусь, да и правда не знал, что со своей жизнью делать. А тут и работу, и ночлег предлагают, так что я считайте, что выиграл, — улыбнулся Се Лянь.

— Эх, не верю я тебе. По молодости каждый горазд головой да в омут от отчаяния, а потом ой жалеют. Но где мне тебя ругать-то, когда ты семью мою спас. Кому хоть помолиться за тебя, какому Богу благовония зажечь? У нас храм Небесного Императора как раз…

При звуке знакомого титула перед глазами Се Ляня все вспыхнуло белым, он резко схватил старика за плечи и с силой его встряхнул:

— Ни ты, ни твоя семья даже приближаться к этому храму посмеете с такой молитвой. Даже с мыслью обо мне к нему не подойдете. Ясно? — прошипел он и ещё раз встряхнул старика, его голова бессильно мотнулась на шее назад и вперёд.

Старик несколько раз испуганно кивнул, смотря на Се Ляня расширенными от страха глазами. 

— Д-да, господин, простите, г-господин…

Се Лянь как будто мгновенно протрезвел, отпустил старика и невольно сделал несколько шагов назад. Его сердце билось взахлеб, руки тряслись.

Что с тобой не так, ты кидаешься на людей, ещё чуть-чуть и убил бы его, ты сходишь с ума, ты теряешь контроль.

— Если ты хотел его прикончить, есть более простые способы, чем закладывать за его внука двадцать лет, а потом вытрясать из него душу, — раздался за его спиной голос Дин Лин. 

Он резко обернулся. Демоница протиснулись к нему через толпу, предсказуемо раздраженная. 

— Серьезно, что во фразе “не говори ни с кем и не делай ставки” было тебе непонятно?! Стоило мне отойти на один ке, и тут я слышу, что кто-то в маске ворона играет с Градоначальником в кости! Что произошло с желанием быть незаметным?!

— А Градоначальник редко с кем-то играет? — голос Се Ляня истерично ушел вверх в конце фразы, он не понимал, что и почему он произносит.

— Из всей моей речи ты услышал только это? Да по пальцам одной руки можно перечесть! При мне только один раз такое было! Не в этом суть! Почему меня никто не слушает?!

Кажется, вспышка ужаса сожгла его последние силы. События сыпались на него как град. За последний день он успел купить новое лицо, почти сбежать, проиграть и выиграть себя в кости, найти работу, чуть не покалечить того, кому он хотел помочь, а теперь на него кричала та, от кого он не смог сбежать. Это даже не начиная говорить о том, что происходило с ним за красной вуалью, чему он пока не мог даже приблизительно дать название. 

Голос Дин Лин куда-то отдалился, перед глазами замелькали чёрные мушки. Его правое колено предательски подломилось и он ухватился за ближайший столик, в попытке удержать равновесие. 

Дин Лин подхватила его (у него даже не хватило сил вздрогнуть) и усадила на стул. Мушки перед глазами отступили, и он бессильно обмяк на стуле, обхватив голову руками. Се Лянь хотел просто лечь в тихом и темном месте и сделать вид, что его нет. 

— Да ты же весь день ничего не ел! Я хоть на кухне что-то перехватила, пойдем тебя накормим, я уже и забыла, что живым надо есть чаще, — быстро сменила гнев на милость демоница.

Вообще Се Лянь мог не притрагиваться к еде пару-тройку дней, прежде чем почувствовать недомогание, но у него не было сил спорить. 

Дин Лин оттащила его в какую-то подсобку, где стояла пара потертых столиков, поставила перед ним тарелку горячей похлёбки с хлебом и куда-то убежала. 

Немного поев и посидев в тишине, Се Лянь с удивлением отметил, что часть сил к нему вернулась. Голова всё ещё звенела, но он больше не чувствовал потребности свернуться в калачик прямо на месте. Пожалуй, он мог немного подождать и свернуться в калачик потом. 

Тут его как окатило холодной водой. Что случилось со стариком? Он упустил его из виду, когда подошла Дин Лин. Нужно было найти его и извиниться! Се Лянь вскочил из-за стола и рванулся было к двери, когда вошла демоница.

— Ну и далеко собрался? 

— Тот старик, где он? Я должен его найти!

— Всё-таки решил его прикончить? Да ладно, ладно тебе! (Видимо, взгляд Се Ляня был достаточно выразительным, чтобы демоница спасовала). Ушёл твой старик. Подошёл к охраннику весь трясясь и сказал, что сожалеет, что расстроил господина

и просил передать тебе это, — и она протянула шляпу-доули, которую все это время, оказывается, держала в руках. — Сказал, что благодарен господину и что больше у него ничего нет, а то бы он отплатил и блаблабла. На твоём месте я бы от нее избавилась, тут дыр больше чем шляпы. 

Се Лянь дрожащей рукой медленно взял доули и бережно прижал её к груди обеими руками, как будто это был маленький котёнок. 

Где-то в круговерти боли, грязи и унижения, из которой он не мог вырваться, к нему возвращалась эта шляпа, напоминая, что иногда одного доброго дела достаточно, чтобы изменить чью-то судьбу. По крайней мере, напоминая, что когда-то он в это верил. 

Его глаза защипало и он потёр их рукой.

— Эй, эй, если бы я знала, что ты так любишь рухлядь, мы бы подольше задержались в лавке у дядюшки Цао. 

***

Дин Лин смогла этой же ночью добыть ему ключи от комнаты по соседству со своей, где он теперь растерянно сидел на кровати. Помещение было почти таким же как у демоницы, но стены были голые, не считая зеркала с отбитым краем, а из вещей была только пара комплектов одежды и шляпа. 

Но это была его комната. Он мог запереть ее на замок. Никто не зайдет сюда без его разрешения. Маленький островок контроля среди хаоса последних дней.

Ещё с утра он тешил себя тем, что у него есть план. Он должен был сбежать, чтобы не подвергать никого опасности, но вместо этого привязал себя к Призрачному городу на ближайшие двадцать лет. Сказать, что всё пошло наперекосяк, значило сильно преуменьшить масштаб его провала. Он устало потёр лицо. 

Сяньлэ, я вижу ты забыл, что происходит с теми, кому не повезло оказаться рядом с тобой? Ты разрушаешь всё, к чему ни прикоснешься. Твоя помощь опасней равнодушия. 

Опять, опять он побежал спасать, не думая о последствиях, неужели он не мог понять, что лучше ему устранить себя, лучше не подходить к людям, быть одному, нести свою беду самому, не связываться, не делать, не быть. Все умрут, умрут из-за него, только он будет жить, только он будет виноват, опять и опять. Змея кусает свой хвост, карусель продолжает тошнотворно крутиться. Он плохой ученик, он не выучил свои уроки.

За окном раздался громкий треск, за которым последовала ругань. Се Лянь вздрогнул и вынырнул из своих мыслей. Он и не заметил, как снова начал расчёсывать предплечье. Встряхнув руками, он снова оглядел комнату и наткнулся взглядом на шляпу-доули. 

Внутри у него зазвучал негромкий голосок: 

Сегодня один старик вернётся домой, обнимет своего внука и будет знать, что его не заберут на бессмысленную бойню. Ещё один человек не пойдет на войну и не удобрит землю во имя чужой гордыни. Неужели это не стоило того, чтобы рискнуть?

Се Лянь вздохнул. У него не было ответов на эти вопросы, и он устал. Когда-то раньше он твёрдо верил, что стоит искать третий путь, стоит искать второй стакан, даже если это значит самому испытать жажду. Но сейчас он больше не был ни в чем уверен. Каждый стакан воды в его руках мог превратиться в отраву и убить тех, кого он стремился спасти. 

Так или иначе, за окном светлело, ему стоило ложиться спать, завтра его ждал первый рабочий день. 

В попытках заснуть перед его внутренним взором раз за разом появлялся молодой мужчина в красном, с тёмными глазами, непослушными волосами цвета воронова крыла и ленивой непринуждённостью, скрывающей за собой силу. 

Се Лянь на своем веку видел много людей, которых можно было бы назвать привлекательными. Он не был чужд восприятию красоты, и мог отметить утонченность черт лица или благородную стать, но ни один из встреченных им за долгую жизнь не производил на него такого впечатления, как Повелитель Призрачного города. На Хуа Чэна хотелось смотреть не отрываясь, как жаждущий не хочет отнимать губ от долгожданного кубка с водой. 

Дело было не только в его гипнотизирующей красоте (хотя и в ней тоже). 

Кроме этого у Се Ляня было странное чувство, как будто это лицо он сам того не зная, всегда выискивал в толпе; как будто о нем он смутно мечтал, засыпая. Как будто когда-то давно он потерял что-то драгоценное, и забыл об этом, привыкнув к потере, а теперь нежданно нашел.

Но этого не могло быть. Если бы он встретил кого-то похожего на Хозяина Города, он бы точно сохранил его в памяти. 

Наверное, такова была магия обаяния Хуа Чэна, не зря все его подопечные в один голос пели ему хвалу.

Повертевшись, пару раз встав и проверив, закрыта ли щеколда, он всё-таки смог погрузиться в неровный полусон, в котором он бесконечно бежал по коридорам Дворца, ища выход, но за каждым поворотом находил только новые и новые коридоры, заполненные ярким, режущим глаза светом. 

***

В итоге на первую свою смену в Игорном доме Се Лянь пришел так и не сумев толком выспаться. Демон в рыбьей маске, заведующий обустройством новеньких, распределил его в официанты: 

— Ты сказал, что умеешь драться, но у нас нет свободной должности для ещё одного охранника, а так посмотрим, на что ты вообще годишься, — не поднимая головы сказал он.

Большую часть Дома, конечно, занимали игорные столы, но вдоль стен стояли маленькие столики, за которыми посетители могли перекусить и выпить между партиями. В основном, конечно, выпить. Их обслуживанием и занимались официанты.

Се Лянь получил облегающую, но удобную форму с красным нижним одеянием и коротким чёрным верхним и сапоги из мягкой кожи, в которую сразу и переоделся в одной из подсобок.

Оказалось, что работать он будет под началом Дин Лин, которая была главной над официантами. 

— Ну что, Сун-диди, никуда мне от тебя не деться, — ухмыльнулась она.

Се Лянь только виновато развел руками.

В членах его новой команды были уже знакомый розоволосый Тан Ли в улыбчивый маске; тоже знакомый меланхоличный юноша в маске куницы, оказалось, он вчера работал крупье только на замене, его звали Чэн Хао; Лань Чан — демоница в маске лисицы с недовольным взглядом и добродушный мужчина с головой медведя — Ван Ган. 

Пока Дин Лин объясняла ему порядки Игорного дома, члены его новой команды с любопытством поглядывали на него (все, кроме Чэн Хао, который задумчиво смотрел куда-то в сторону).

Се Лянь кивал, стараясь уложить в голове все детали его новой работы (их оказалось на удивление много). У него крутило живот от волнения, и он постоянно теребил рукава. Прошедшие годы он не выполнял работу сложнее, чем подать чай Императору (впрочем к этой церемонии Цзунь У был очень требователен) или уход за цветами. И он отчаянно хотел найти доказательства тому, что он годится на что-то ещё, кроме ублажения чужой плоти. 

Сяньлэ, ты был создан для этого.

Се Ляня передёрнуло от прозвучавшего в его голове знакомого голоса.

***

После заката Дом открыл свои двери. Зал постепенно начал оживать, и несколько посетителей уселись за столики. Немного понаблюдав за другими официантами, Се Лянь наконец приблизился к одному из гостей — высокому и невозможно худому духу с головой, увенчанной оленьими рогами, и кожей, покрытой мхом и лишайником.

— Добро пожаловать в Игорный дом, почтенный, чего вы желаете?

В ответ дух издал звук, что-то среднее между треском дерева и утробным воем. 

— Прошу прощения, кажется, я не владею вашим языком, — Се Лянь почувствовал себя глупо, скорее всего гость не мог понять его реплик. 

Он попробовал разговорить духа на нескольких известных ему языках, но всё без особого успеха. 

Се Лянь огляделся, остальные официанты были заняты, и никто не мог ему подсказать выход из сложившейся ситуации.

Наконец ему в голову пришла идея.

— Подождите, я сейчас вернусь.

Се Лянь подбежал к Дин Лин, которая обслуживала стол с шумной компанией кабаноголовых демонов, похожих друг на друга как капли воды.

— Где я могу взять бумагу и кисть? 

— На баре, — не поворачиваясь сказала она.

Се Лянь вернулся к духу уже с письменными принадлежностями. Оставалось надеяться, что он сумеет ими воспользоваться. 

Гость неловко зажал кисть в своих сучковатых руках и, оставляя по всему листу пятна, со второй попытки нарисовал пятнистый гриб и что-то, что выглядело как волны. 

Се Лянь не знал, что в обширном меню Дома могло соответствовать такому своеобразному описанию. Оставалось надеяться, что на баре знают лучше.

Дородный быкоголовый бармен недоуменно посмотрел на лист, а потом взглянул в направлении духа. 

— Ааа, тебе достался крепкий орешек, они только гудят, да скрипят, обычно даём им хоть что-то, чтоб отстали. Но насчёт этого — он постучал пальцем по листку — у меня есть идейка.

И он вытащил из под стойки банку с мутной жидкостью, в которой плавали головки мухоморов и какие-то сгустки слизи. Щедро плеснув этой жижи в стакан, бармен передал его Се Ляню.

Бывший Бог наконец отнес свой первый заказ к столику. Дух одобрительно (по крайней мере так показалось Се Ляню) прогудел и отсыпал ему монет вперемешку с парой дубовых листиков и ошметков коры. Тот убрал их в специальный мешочек и откланялся. 

Может он и годится на что-то, — промелькнула в его голове несмелая мысль. Кажется, он смог угадать желания не самого простого посетителя. 

Се Лянь поймал себя на том, что улыбается. Возможно, он справится с этой работой лучше, чем ожидал. 

Следующие заказы были легче, чем первый. Всё шло гладко, за исключением того, что Се Лянь постоянно запинался о ковер. Но каждый раз ему удавалось подхватить падающие чашки, стаканы и тарелки на лету так, что ничего не разбивалось. Его гнилая удача спорила с боевой и акробатической подготовкой, и пока вторая выигрывала, хоть и с небольшим отрывом. Только один раз он разлил целый чайник чая прямо себе на руки, но это произошло на баре, и кипяток быстро заменили, не обращая внимания на поток его извинений. 

Ближе к полуночи зал был заполнен почти до отказа. Градоначальник так и не объявился, но шум стоял почти как прошлой ночью. В какой-то момент Се Лянь приостановился, спрятавшись за колонной и вытер потные ладони о подол одеяния (и когда он успел вспотеть?). Первые выполненные заказы вселили в него надежду, но чем дальше, тем сложнее ему было выдерживать грохот и гам, раздававшиеся со всех сторон. Стук костяшек о столы, пьяные выкрики, звон разбитой посуды — каждый из этих звуков как будто проходил прямо через его тело, которое в ответ начинало кричать об опасности. Со временем большая часть его сил и внимания стала уходить на то, чтобы сдерживать свои панические реакции, и ему всё труднее становилось следить за работой. 

Ты безвозвратно сломан. Отрицать это значит продлевать агонию. Притворяться личностью, притворяться, как будто ты что-то можешь — пустая трата сил. Рано или поздно они поймут, что ты бесполезен и избавятся от тебя. Лучше сдаться сейчас.

Се Лянь зажмурился и потряс головой, стараясь отогнать липкие мысли. 

— Эй, птичка, вот ты где!

Се Лянь мигом распахнул глаза и увидел перед собой розоволосого Тан Ли. Несмотря на то, что все его лицо закрывала маска, по голосу казалось, что он и правда улыбается.

— Что, забегался? Это ещё ничего, бывает и похуже. Но что я тебя пугаю, я сам в первый день полсмены проплакал в кладовке, а ведь тогда нас в команде было восемь, а не шесть, как сейчас! Иди вон на кухню, попроси еды, посиди в подсобке. Мы пока без тебя управимся. Лучше так, чем ты тут свалишься гостям под ноги.

— Спасибо… — выдохнул Се Лянь. 

Похлёбка и тишина действительно сделали свое дело, и он смог дотянуть до закрытия Дома на рассвете. Хотя под конец он чувствовал себя почти как в тот раз в Баньюэ, когда по нему прошлись две воющие армии. Всё тело болело от напряжения, голова раскалывалась, а происходящее казалось нереальным. Он уже не мог сдерживать свои реакции и болезненно вздрагивал, когда кто-нибудь особенно громко вскрикивал или ударял по столу. 

Когда двери Дома наконец закрылись, официанты стайкой собрались у бара. Се Лянь тоже присоединился к ним.

Дин Лин делила на всех чаевые.

— Сегодня все молодцы. Тан Ли, чуть поменьше флиртуй и чуть побольше работай (демон, уже снявший маску, скривил кислую мину). Ван Ган, отличная работа с горными троллями (медвежеголовый довольно прорычал). Чэн Хао и Лань Чан, так держать. Сун Йе, бармен рассказал мне про лесного духа — отличная смекалка. 

Дин Лин протянула Се Ляню его горсть чаевых, и тот ее принял, спрятав в поясном мешочке. Взгляд демоницы пару мгновений задержался на его руках.

Они гурьбой вышли с черного хода и направились в сторону дома, где жила Дин Лин (а со вчерашнего дня и он — напомнил он себе). Похоже, все члены команды располагались в одном общежитии. 

Светало и воздух был по-утреннему свежим. Это немного прочистило голову Се Ляня, но его сил все ещё едва хватало на то, чтобы плестись в конце их процессии, пока остальные лениво перекидывались шуточками. 

У дома все попрощались и разошлись по своим комнатам, только им с Дин Лин было до последнего по пути.

— Стой, — сказала она ему, когда он уже взялся за ручку двери. Он удивлённо оглянулся. На лице демоницы было уже знакомое серьезное выражение. 

— Зайди ненадолго, — сказала она, распахнула дверь своей комнаты и вошла. Се Лянь замешкался, но последовал за ней. 

— Покажи свои руки, — требовательно сказала она, только успел он переступить порог.

Се Лянь несколько опешил, но протянул ей свои руки ладонями вниз.

— Что случилось?

Он сначала не понял о чем речь, а потом опустил взгляд на свои кисти. Они были покрыты волдырями, а местами кожа покраснела и облезла. Он и не заметил. 

— Ах это, боюсь, я разлил чай и часть вылилась на меня, — он убрал руки и попробовал натянуть на них рукава. 

— Прошу прощения, этот недостойный бывает очень неловок. 

Дин Лин в отчаянии хлопнула себя ладонью по лбу.

— Опять ты за своё. Погоди, сейчас достану тебе мазь.

— Право не стоит, это пустяк!

По сравнению с постоянно сломанными ребрами и многочисленными сотрясениями и вывихами, к которым он привык, обожженные руки и правда не стоили внимания. Не то что бы это мешало ему работать.

Но Дин Лин уже зарылась в сундук.

Через некоторое время она нашла, что искала — маленькую деревянную баночку. Учитывая ее размер, было чудом, что Дин Лин смогла ее нашарить в хаосе, который представляли ее вещи.. 

— Вот возьми. Намажешь перед сном и с утра. 

— Спасибо Дин-цзецзе за заботу. 

Она фыркнула, но потом опять посерьезнела.

— Слушай, я знаю, что сейчас тяжело, но поверь мне, лучше иметь чем занять руки и голову. Я не знаю, что с тобой произошло, но я видела, как прошлое сжирает людей живьём, если они оставались с ним один на один. Ты хорошо держишься, главное не сдавайся, — она сказала это все, смотря в сторону, будто не желая столкнуться с ним глазами. Было ощущение, что она не привыкла говорить такие вещи вслух.

— У тебя доброе сердце, Дин-цзецзе. 

Она устало покачала головой:

— Только не говори Тан Ли, а то он окончательно на шею сядет.

Если у Се Ляня и были иллюзии, что ему во время смены удалось скрыть, что с ним что-то не так, то сейчас они рухнули. Иначе зачем было бы его подбадривать?

Ему было мучительно стыдно от того, сколько демоница для него сделала. Се Лянь снова пообещал себе отплатить ей при первой возможности. Какие бы Дин Лин не дала обещания своей Госпоже, вряд ли она должна была возиться с его ожогами и подтирать ему сопли в конце рабочего дня.

Они неловко пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. 

***

Следующие несколько дней прошли как в бреду. Он вставал за сичень до заката, собирался и шел вместе с Дин Лин и иногда ещё с кем-то из команды в Дом. Обычно начало смены ему давалось легче, но ближе к концу он начинал все чаще ошибаться в заказах, а после восхода ему едва хватало сил, чтобы добраться до комнаты и рухнуть в кровать. 

Но сон тоже не мог принести облегчения, в котором он так нуждался. Раз за разом он попадал в холодные комнаты Дворца, где жадные голодные пальцы терзали его бледное тело, проникали внутрь, разбирали и собирали его снова, на этот раз сломанным и грязным.

Пару раз после таких снов он вскакивал, задыхаясь. Ему приходилось опускать лицо в таз с холодной водой, чтобы хоть немного прийти в себя. Он подходил к зеркалу и смотрел в зелёные глаза Сун Йе, стараясь напомнить себе, что он в Городе, он сбежал, никто не знает, что он здесь. Здесь можно сделать вид, что ничего не было. Что он был только очередным смертным, по ошибке забредшим к призракам и по глупости проигравшим себя.

Но прошлое крепко держало его в своей окостенелой хватке. В последний день перед выходными он относил заказ шумной групке демонов, заказававших новую бутыль самогона каждые пару ке. По пути обратно он краем глаза зацепил высокую фигуру у стойки и застыл на месте как приклееный. Все звуки долетали до него как через вату. Под светом красной лампы вырисовывался прямой нос, холодные голубые глаза и тонкие губы. Владыка сидел за баром, держа в руке бокал с черной жидкостью, похожей на кровь. Его взгляд был направлен в другую сторону, но рано или поздно он найдёт Се Ляня, который не мог сдвинуться с места. Сердце стучало в его груди тошнотворным набатом.

Он не знал сколько времени прошло, прежде чем он почувствовал толчок в плечо:

— Что стоишь столбом, кто будет работать, — из-за лисьей маски на него недовольно смотрела Лань Чан. 

Он посмотрел на неё пустым взглядом, затем обернулся опять на стойку. Наваждение рассеялось. За столом сидел высокий мужчина с крючковатым носом и хмельной усмешкой. С Небесным Императором его объединял только рост и ширина плечей.

Эта смена далась ему тяжелее прежних. Когда они наконец собрались на ежеутреннюю планерку, он едва стоял на ногах. Се Лянь тяжело навалился на стойку и подпёр голову руками, в голове жужжало, цвета вокруг были неестественно яркими, во рту пересохло. Он пропустил мимо ушей подведение итогов, пока Дин Лин не произнесла его имя.

— Сун Йе… — она вздохнула, видимо не зная, как обрисовать словами тот кошмар, который представляла его работа. — Пожалуйста, постарайся быть повнимательней. 

— Повнимательней?? Да ещё и пожалуйста?? Любому из нас ты бы уже понавтыкала по первое число! Он заказов семь сегодня напутал, да с таким же успехом нам могли бы дать бину в команду, они хотя бы бегают быстро! — взорвалась Лань Чан, она тыкала в его сторону пальцем, крылья ее тонкого носа гневно раздувались. 

— Лань Чан, ну что ты накинулась на новичка, все там были, — попытался успокоить её медвежеголовый Ван Ган.

— Не привторяйся, что не видишь этого!! Дин Лин притащила его как побитого котёнка с мусорки и теперь прикрывает его, а нам всем делиться с ним чаевыми! Если ей охота поиграть в спасительницу, пожалуйста, но я в этом фарсе участвовать не собираюсь! 

Се Ляню вдруг стало абсолютно все равно, о чем кричат эти люди. Он как будто смотрел на происходящее со стороны. Чуть сбоку и сверху. Его бесполезность была фактом, который всё труднее было отрицать. Сравнение его с побитым котёнком скорее оскверняло кошачий род, чем его. Может, его отправят вычищать помои в Призрачном городе, может, он даже попадет обратно во Дворец. Ему это было безразлично. Все равно тень Цзунь У ждала его за каждым углом, так что возвращение на Небеса не сильно бы что-то изменило. Там у него хотя бы было понятное предназначение. 

— Лань-гунян права, я не справляюсь. Дин-цзецзе стоит избавиться от этой обузы, — ровным голосом произнес он.

Дин Лин, красная от гнева, обернулась на него:

— Не смей! Ты часть моей команды и я никуда тебя не отпускаю!

Она повернулась к Лань Чан:

— Мне напомнить тебе, как ты тут справлялась первую луну? Сколько раз я тебе в подсобке сопли утирала? А если бы не мои игры в спасительницу, ты бы до сих пор в борделе развлекала бы всякий сброд!

— Да как ты смеешь! — Лань Чан перешла на шипение.

— А так и смею! — Дин Лин подошла к Лань Чан вплотную, и хотя ей приходилось запрокидывать голову, чтобы смотреть в лицо своей сопернице, выглядела она угрожающе. Если ты считаешь, что вправе плюнуть кому-то в душу, не удивляйся, когда и самой приходится утереться! 

Тан Ли восхищённо присвистнул. Похоже его разворачивающаяся драма скорее развлекала. 

Лань Чан побледнела:

— Это просто так тебе с рук не сойдёт! — она чуть не ткнула Дин Лин в лицо своим длинным ногтем, развернулась и высоко задрав голову направилась к выходу.

— Как же, как же, — фыркнула демоница.

Се Лянь закрыл глаза. Наверное, он должен был что-то сказать, извиниться, но он не мог найти ни слов, ни желания их произносить. 

***

Вернувшись в свою комнату, Се Лянь рухнул на кровать прямо в одежде и свернулся в калачик. Единственное, чего он хотел — не быть.

Бессмысленно, это все было бессмысленно. Он не мог ни на что повлиять. Тело как будто отлили из чугуна.

Он замер. 

Комнату залил свет розовой звезды. 

В его разуме словно черви в куске мяса копошились мысли.

Он не двигался. 

Наконец его настигло забытье. Душная темнота обступила его со всех сторон. 

***

Се Лянь снова был во Дворце. Клетка с каменным полом. Три шага в ширину, пять в длину. Он знал её наизусть, лучше чем все выученные песни, лучше, чем он помнил лицо своей матери. Губы пересохли и потрескались, кожа туго обтягивала ребра. Се Лянь не помнил, как давно он отказался от еды и питья. Он думал, он надеялся, что это остановит Цзунь У, что изуродовав своё тело, он сможет избежать унижения. Но Владыка продолжал приходить к нему. 

Сперва он приносил еду и уговаривал Се Ляня принять пищу, словно тот снова был просто чересчур избалованным принцем. Когда Се Лянь в очередной из таких визитов перевернул поднос с едой, Владыка наконец вышел из себя избил и изнасиловал его прямо на холодном полу. Его тело в очередной раз было отнято у него. Но всё-таки он продолжал держать голодовку, пускай он не мог защитить себя от чужой похоти, но и Цзунь У не мог ничего сделать с его отказом продолжать питать свое тело. 

После этого Владыка перестал носить ему еду и говорить с ним, и только грубо брал его и уходил. 

Однажды Цзунь У остановился у прутьев клетки и улыбаясь сделал несколько сложных пассов руками. Се Лянь почувствовал, что его тело как губка стало напитываться влагой, а в голове наконец расступился голодный туман. Против его воли он был снова накормлен. Его многодневный протест, его последний эшелон контроля был смят и отброшен парой магических жестов. 

Когда он понял, что произошло, что-то внутри его треснуло (он не думал, что там осталось, что ломать). Се Лянь закричал, словно раненый зверь. Цзунь У довольно улыбнулся и ушел.

Спустя сичень, в который он метался по клетке, и сорвал горло от плача и крика, бывший Бог замер.

Се Лянь лежал у стены, не в силах пошевелиться, уставившись перед собой пустым взглядом. 

Се Лянь лежал, уставившись перед собой пустым взглядом. Розовая звезда снова зашла за горизонт. Стало темно. 

Вокруг был только камень.  

За окном раздавался шум города. 

Никто не придет за ним, он сгниет здесь.

Кто-то пару раз постучал в дверь, но он не стал открывать.

Больше всего он хотел умереть.

Больше всего он хотел умереть.

Chapter Text

Глава 7

Пригласи меня танцевать,

Пригласи меня танцевать,

Пригласи

Се Лянь лежал неподвижно. За годы, проведенные во Дворце, он выработал множество способов сбегать из настоящего. Иногда он представлял себя птицей, парящей в небе, далеко от земли, далеко от забот и скорбей его больного тела и разума. В другие моменты он воображал себя лежащим на дне реки, словно камень. Он наблюдал за сонно извивающимися плетьми водорослей и отблесками солнца, рябящими через бурную поверхность. Быстрое течение вымывало из него мысли и чувства, пока на месте бывшего Бога не оставалась никого, кто мог бы думать и ощущать. Изредка его посещали картинки из прошлого: вот он с Фэн Синем и Му Цином сидит у костра на Ночной охоте; вот он пьет чай с матерью; вот поет на деревенской свадьбе. Порой он неосознанно проваливался в эти фантазии прямо перед Цзунь У, и это злило Императора. 

Сяньлэ, ты опять сидишь с мертвым взглядом! Слушай, когда с тобой говорят!

Он вздрогнул от голоса, раздавшегося в его голове, и вынырнул в настоящее. Снова светлело. Он пролежал неподвижно от рассвета до рассвета. Или прошло уже два дня? — он не был уверен.

Так или иначе его тело требовало похода в уборную, и он уже не мог это игнорировать. То, что этот мешок костей и плоти требовал ухода за собой, выкидывая его в реальность, вызывало глухое раздражение, впрочем трудноразличимое за общим онемением. Се Лянь поднялся, в глазах у него на несколько мгновений потемнело, и он по памяти прошлепал босыми ногами за ширму. 

Он уже было рухнул обратно на кровать, когда услышал за окном вскрик. Голос показался ему знакомым. 

— Я сказала не трогай меня, урод! — точно, это была Лань Чан. В её голосе гнев мешался с испугом.

— Молчать, шлюха! — раздался мужской голос.

При этих словах Се Лянь одним прыжком оказался у окна и легко перемахнул через подоконник второго этажа. Приземление вышло удачным, песок мягко ударил по стопам. 

Высокий мужчина с короткими черными волосами прижимал к стене Лань Чан, ладонью заткнув ей рот. 

Мужчина обернулся на движение. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не одутловатость, характерная для пьяниц, и гримаса гнева, исказившая его черты. 

— Ты ещё кто такой? Пошел отсюда!

— Отпусти гунян, — с ледяным спокойствием произнес Се Лянь. Конечно, он не сдвинулся и на волос.

— Что ты там сказал? Гунян? Ты её новый хахаль что ли? Принялась за помладше, старая блядь? Мужчина неприятно засмеялся.

В груди Се Ляня закипал гнев. Что-то внутри него болезненно дернулось при словах “шлюха” и “блядь”.

Он сделал медленный вдох и выдох и дал мужчине последний шанс.

— Отпусти гунян и извинись перед ней за свои слова, иначе мне придётся тебя заставить. 

Мужчина снова засмеялся и Лань Чан воспользовалась этим моментом, чтобы укусить его за руку. Мужчина закричал от боли и замахнулся на демоницу. 

Се Лянь прыгнул вперёд и с силой толкнул мужчину вбок, впечатав его в стену. Раздался треск. Мужчина взревел и с рыком бросился на Се Ляня. Тот ушел от атаки лёгким, почти танцевальным движением, проскочил под рукой нападающего и попутно выхватил с его пояса кинжал. Оказавшись у того за спиной, он легко подтолкнул мужчину вперёд и тот упал в пыль.

— Извинись перед Лань-гунян и я позволю тебе уйти сейчас, — повторил своё требование Се Лянь. 

— Да пошел ты!! — взревел мужчина, поднимаясь с земли.

Се Лянь терпеливо подождал, пока тот снова примет вертикальное положение, подкидывая кинжал одной рукой.

Когда мужчина заметил оружие у него в руке, он в удивлении схватился за пояс. 

Однако глупость в нем перевесила желание сохранить свою шкуру, и он снова бросился на Се Ляня. Тот раз за разом утекал из под его ударов, походя задевая его то локтем, то ребром ладони, пару раз заставив его влететь носом в стену. Кажется, бывший Бог услышал треск ломающихся костей. 

По правде говоря, мужчина был скучным противником. Когда-то он явно прошел неплохое обучение, судя по стилю, в одном из восточных монастырей, однако регулярные возлияния замедлили его реакции.

Но танцуя босиком в пыли, ускользая от неумелых атак, в голове у Се Ляня было пусто и впервые за долгие несчастные годы он ощущал контроль. Жизнь этого демона была у него в руках, он мог в любой момент сломать ему позвоночник или заставить захлебнуться в собственной крови. Единственное, почему тот ещё не встретил свою вторую смерть, было потому что так решил Се Лянь. Это чувство было слаще самых спелых плодов и пьянило не хуже байцзю. 

Однако довольно быстро демон стал выдыхаться, у него уже не хватало сил совершать хоть сколько-то достойные атаки. Се Лянь разочарованно вздохнул и сделал подсечку, отправив мужчину в короткий полет до земли. Тот упал на спину. Се Лянь сел ему на грудь, голенями придавив его руки, и поднес нож к горлу. 

— Извинись перед Лань-гунян.

Демон в ответ оскалился.

Се Лянь прижал нож к его горлу сильнее, так что по шее потекла тоненькая красная струйка.

Мужчина сглотнул.

— Я прошу прощения у Лань Чан…

— Лань-гунян.

— У Лань-гунян.

— За что он должен извиниться? — Се Лянь повернулся к демонице.

Она посмотрела на него в ответ долгим взглядом. Затем с отвращением перевела глаза на обездвиженного мужчину.

— За то, что он жалкое дерьмо с маленьким членом, которое не способно удовлетворить ни одну женщину, годное только на то, чтобы пропивать свои мозги и жить на чужие деньги, я б лучше вшей подхватила, чем тебя, мудила!

— Ты слышал досточтимую.

Мужчина покраснел и, сцепив зубы, повторил её слова.

— Хорошо. Признание своих ошибок — первый шаг на пути к исправлению. Сдержанность, что в выпивке, что в словах — важное качество настоящего воина. Они способствуют духовной сосредоточенности. Удивительно, что твой мастер тебя этому не научил. Видимо, что-то поменялось в устоях восточных монастырей с тех пор, как я там был, раз они выпускают недоучек. За подобное обращение к гунян в старые времена тебе бы назначили наказание в тридцать плетей, так что, ты, пожалуй, легко отделался, — Се Лянь произнес свою речь спокойным размеренным голосом, каким обычно говорят с малыми детьми, впрочем не отнимая кинжала от шеи поверженного соперника. 

Мужчина смотрел на незнакомца, выпучив глаза. Как он оказался здесь, на земле с переломанными ребрами и разбитым носом, весь в синяках? Только недавно он сидел в баре с дружками в свой заслуженный выходной. Где-то после десятой кружки пива ему все чаще начала вспоминаться его бывшая, которая бросила его, обвинив в пьянстве и лени, несколько лун назад. Подсторожив ее у общежития, он сначала думал напомнить ей, что она потеряла, и вернуть ее обратно, но разговор быстро перешёл в перепалку. И когда он решил преподать шлюхе урок вежливости, появился этот. Худощавый юнец в мятой одежде с растрёпанными волосами, да ещё и босой. Он выглядел так, будто его можно соплей перешибить, но почему-то, когда мужчина атаковал, перед ним раз за разом оказывался воздух, стена или земля. Сопляк наверняка пользовался духовными силами! А теперь, скрутив его и обманом заставив извиниться, ещё и поучал его! Да он двинутый на всю голову!

Се Лянь вздохнул, по правде он не верил, что его лекция окажет нужное воздействие на демона, но в нём неожиданно проснулись учительские привычки.

— Ах да, на твоём месте я бы оставил Лань-гунян в покое, — сказал он, отнимая кинжал от горла и вытирая его об одеяние мужчины. Боюсь, в следующий раз я не буду так аккуратен. А это я заберу, — он ещё раз подкинул и поймал одной рукой кинжал. Мужчина дернулся от этого движения.

И Се Лянь наконец поднялся и отряхнул пыль со штанов. 

Лань Чан, державшаяся поодаль во время схватки, подошла поближе, плюнула на лежащего на земле мужчину, пнула его сапожком по лицу (он взвыл) и гордо тряхнула головой.

— Сун Йе, пойдем отсюда, тут дурно пахнет.

Се Лянь послушно последовал за ней. Только сейчас он заметил, что сцена драки привлекла внимание постояльцев общежития и из окон повысовывались любопытные лица и морды.

Ему стало неуютно в своей мятой и несвежей форме. Он безуспешно попытался разгладить ее руками.

Обогнув здание, они остановились перед лестницей.

Лань Чан оценивающе окинула его взглядом.

— А дерешься ты лучше, чем разносишь заказы. 

— Пожалуй, гунян права, — неловко улыбнулся он. Это было самое близкое к комплименту из того, что он от нее слышал.

— Но с этим ничтожеством я могла бы справиться и сама, — она задрала голову. 

— Досточтимой не стоит марать свои руки.

— А ты умеешь говорить с женщинами, — одобрительно сказала она, сверкнув глазами. 

Их прервал дробный стук, кто-то сбегал вниз по лестнице.

Это была Дин Лин в красном халате:

— Ну конечно, кто ещё бы стал устраивать драку у всех под окнами на рассвете! Естественно, это члены моей любимой команды! А тебе, Лань Чан, чтобы не приходилось потом марать руки, вернее, чтоб за тебя потом не марли руки другие, нужно лучше выбирать, с кем водиться! Это же был этот твой мерзкий бывший из охраны? — видимо, она услышала их разговор.

— Он мне не бывший, подумаешь на пару ночей захотела развлечься!

— По-моему это скорее была пара лун, но ладно, я тебе на матушка, чтоб морали читать. Поднимайтесь и хоть чай попьем, все равно весь сон согнали своим грохотом. 

Лань Чан состроила недовольную гримасу, но поднялась вслед за красноволосой демоницей.

На верхней террасе Дин Лин, пропустив Лань Чан вперёд, шепнула Се Ляню:

— Все в порядке? Я до тебя всю ночь достучаться не могла!

— Ах, должно быть я задремал, прошу прощения! — солгал он с извиняющейся улыбкой. Это было проще, чем объяснять, что он слышал стук, но не видел смысла в том, чтобы открывать дверь.

Дин Лин кинула на него взгляд, из которого было ясно, что она не поверила ни единому его слову, но расспрашивать дальше не стала, за что Се Лянь был ей благодарен.

Когда они зашли в комнату Дин Лин,

Лань Чан бесцеремонно уселась на ее кровать. Се Лянь же сел рядом на пол. Пока красноволосая демоница разводила огонь в очаге, в комнату ввалился Тан Ли, за ним грузно вошёл Ван Ган и наконец проскользнул Чэн Хао. Таким образом вся команда была в сборе. 

— Ну ты его и уделал! Раз, раз и носом в пыль! И ещё говоришь так спокойно, мол ты даже разозлиться не успел, а он уже в ногах валяется! Крутой прием!

Се Лянь моргнул. Он даже не думал, что его манеру изъясняться можно так воспринять. Это скорее была въевшаяся в него с обучения в монастыре привычка, с которой он ничего не мог поделать. 

— Да, это было впечатляюще, — прогудел Ван Ган. Я хотел помочь, а вижу ты и сам отлично справляешься. Ну я лезть и не стал.

Чэн Хао просто кивнул ему. Лань Чан почти незаметно улыбнулась ему со своего места.

Се Лянь почувствовал, что краснеет. Он не мог вспомнить, когда его в последний раз так хвалили. Были, конечно, комплименты Цзунь У, но о них он старался не думать.

— Благодарю вас за добрые слова, — он несмело улыбнулся.

Наконец с кухни вышла Дин Лин с чайником и подносом разномастных чашек.

— Предупреждаю, еды нет, только чай.

Все разобрали чашки, Се Ляню досталась красная с серебряным со сколотым краем, в которой он без труда узнал списанную посуду из Дома.

Напиток имел приятный медовый привкус.

Члены команды загалдели, обсуждая и произошедшую драку и бывшего возлюбленного Лань Чан и просто бытовые дела и новости, вроде того, что владелец кафе с пятой улицы повздорил с лесным духом, и на следующий день его лавку атаковала сотня мышей-полевок, погрызших все его запасы. Пару раз Тан Ли попытался пристать к Се Ляню с расспросами, но под грозным взглядом Дин Лин быстро стушевался.

Се Лянь отметил с облегчением, что Лань Чан и Дин Лин как ни бывало болтали с друг другом, кажется, позабыв о своей ссоре. Видно, давнишняя перепалка не была чем-то из ряда вон выходящим в их отношениях.

В какой-то момент Ван Ган притащил из ближайшей лавки сладкие паровые булочки и всучил одну из них Се Ляню. Его живот при виде выпечки голодно заурчал. Последний раз он ел ещё на смене в Доме. Булка оказалась наполнена сливочным кремом, а тесто — воздушным. Се Лянь умял свою порцию быстрее всех, от чего, конечно же, сразу смутился. 

***

Он сидел, оперевшись спиной на бок кровати и подтянув колени к груди. Чашка грела ладони.

Ему было почти уютно просто быть среди других существ, вполуха слушать их разговоры, не пытаясь вникать в суть, и потягивать сладкий чай. Кажется, члены команды после произошедшего приняли его за своего. Он позволил себе просто раствориться в шуме разговора, наблюдая через окно как поднимается над горизонтом розовая звезда Города.

Оцепенение отпустило его из своей мертвой хватки. Он знал, что оно ещё вернётся, но сейчас просто наслаждался передышкой.

Наконец Дин Лин начала всех выгонять:

— А ну-ка, все по кроваткам, и так уже сбили режим!

Но когда Се Лянь уже было переступил порог, она его остановила. Сначала демоница протянула руку, чтобы взять его за локоть, но затем отдернула ее, и просто окликнула:

— Сун Йе, на пару слов.

Заперев дверь, она сказала:

— У меня для тебя кое-что есть.

И вынула из рукава маленький свёрток бумаги. 

Се Лянь вопросительно поднял глаза на Дин Лин.

— Читай, это тебе.

Се Лянь развернул письмо, оно было начертано на тонком листке убористым почерком.

“Приветствую молодого господина! Надеюсь, вы нашли общий язык с моей доброй подругой. Хочу уверить вас, что моя помощь с обустройством в Городе ни к чему вас не обязывает. Ровно как и в прошлом, когда вы одолжили у меня воды, чтобы в засуху полить огород соседям. Если вы, конечно, ещё помните такой пустяк. 

Однако я думаю, что нам есть что обсудить касательного нашего общего знакомого. К сожалению, пока не могу вас навестить, а такой разговор лучше вести с глазу на глаз. Тем не менее, еще раз хочу подчеркнуть, что вы ничем мне не обязаны и вольны покинуть Город и больше не выходить на связь. 

К письму прилагаю образец шелка, о котором мы с вами говорили.

С наилучшими пожеланиями,

Ваша старая знакомая.”

Се Лянь несколько раз пробежал глазами письмо. Оно было составлено весьма обтекаемо, но, кажется, ему удалось расшифровать смысл сказанного. Он поднял глаза на демоницу:

— Дин-цзецзе, позволь спросить….

— Постой, прежде чем ты что-то скажешь, надо убедиться, что нас никто не подслушает, — она достала из рукава талисман и наклеила его на дверь. 

Всё звуки затихли. В наступившей тишине Дин Лин сказала:

— Ну так что ты хотел?

— Скажи, ведь твоя Госпожа это Повелительница Дождя, Юйши Хуан? 

— Да, всё так, — сверкнула глазами Дин Лин. Я росла под её покровительством и храню ей верность и после смерти. 

— Мне не довелось встретиться с твоей Госпожой лично, но когда-то давно она помогла мне в трудный час, когда никто другой не стал бы это делать, а теперь и вовсе спасла меня из заключения. Я хорошо могу понять твою верность. Госпожа Юйши добродетельна и благородна и искреннее радеет о благополучии своих людей. Думаю, я перед ней в безоплатном долгу.

Дин Лин фыркнула, сложив перед собой руки:

— Госпожа не признает долгов. Она делает то, что считает верным, не ожидая от других благодарности, и нас учила поступать так же. 

Се Лянь грустно улыбнулся в ответ на эти произнесенные со страстью слова. Когда-то мог сказать что-то подобное и про себя, но годы, в которые главной его целью было как-то дотянуть до вечера, не будучи униженным или избитым, мало что оставили от его былой убеждённости. 

— Дин-цзецзе, в письме говорилось об образце шелка…

Сердце его забилось быстрее, когда он произнес эти слова. Если это правда то, о чем он подумал…

— Ах, да…

Дин Лин порылась в этажерке, которую не так давно обрушил Се Лянь, и достала продолговатую коробочку, обвязанную бечёвкой.

Се Лянь взял её и быстро принялся распутывать завязки. Как только он снял крышку, из коробочки стрелой вырвалась белая лента. Она описала несколько хаотичных кругов вокруг Се Ляня, не в состоянии сдержать крайнего возбуждения, а затем обвила его плечи и крепко сжала, словно в сильном объятии. 

— Жое, Жое, ну что ты, дай мне хоть посмотреть на тебя!

Лента отпустила его только спустя несколько мгновений, снова описала вокруг бывшего Бога пару широких кругов и наконец намоталась вокруг его руки. 

Се Лянь внимательно рассмотрел Жое на предмет повреждений, но она была цела и даже выглядела более чистой и ухоженной, чем обычно.

Он прижался к ней лбом, а потом щекой и только тогда заметил, что по его лицу текут слезы. Се Лянь принялся ее гладить:

— Жое, я уж думал, что никогда тебя не увижу. Я так скучал! Ни дня не прошло, чтобы я не думал о тебе! Это ведь ты нашла мне подмогу, да? Спасибо тебе, спасибо тебе, милая! Как я рад, что ты цела! Ты лучшая, лучшая лента в мире! Без тебя я бы совсем пропал!

Жое утирала ему слезы и ластилась. Он все говорил ей ласковые бессмысленные слова, прерываясь только на тихие всхлипы.

Се Лянь громко шмыгнул носом и наконец вспомнил, что они не одни в комнате.

Дин Лин растерянно смотрела на развернувшуюся перед ней сцену.

— Эээ, не хочу прерывать трогательное воссоединение, но просто на всякий случай уточню, ты же знаешь, что это довольно сильный демон, да? — она указала опасливо на Жое.

— Ах, да, но Жое не причинит вреда без необходимости! — он снова шмыгнул носом, прижал руку с лентой к груди, и затем глубоко поклонился.

— Спасибо Дин-цзецзе. Могу ли я передать свою глубочайшую благодарность Повелительнице?

— Уголёк уже улетел, а других способов связи у меня нет. Придется ждать следующего письма.

— Уголёк? — переспросил Се Лянь.

— Ворон Госпожи, ты должен его знать.

— Да, вот значит как его зовут! Как он поживает?

— Мне не доложился, но выглядит хорошо. Очень хотел улететь, поэтому я не стала его задерживать, пока достучусь до тебя.

Се Лянь виновато отвёл глаза. Теперь он жалел, что не открыл дверь. Он хотел бы повидаться с Угольком, после всего пережитого вместе он привязался к птице. Тем более так он бы быстрее встретил Жое! А вместо этого она сидела в темной тесной коробке ещё полдня. 

Он снова погладил ленту и шепнул:

— Прости, что заставил ждать. 

Он попрощался с Дин Лин и ушел в свою комнату. Первым делом Се Лянь принял ванную и сменил одежду на чистую. Почувствовав себя намного лучше, он улёгся в кровать. Хотя Се Лянь не так давно встал, он уже успел вымотаться.

Жое обмотала ему грудь, слегка ее сжимая, как если бы его кто-то обнимал. Одной рукой Се Лянь держал кинжал. Ощущение его твердой деревянной ручки в ладони успокаивало. Так он и заснул. 

Этой ночью ему снились только нечёткие, но яркие образы: вот он танцевал с кем-то на шумном празднике, вот крался по сырому лесу с кинжалом в руке, вот брел по улицам Города. Только один раз в его снах промелькнул Цзунь У. Он сидел на троне и лицо его выглядело старым и усталым. Се Лянь проснулся, но Жое покрепче обвилась вокруг его груди и обратно провалился в сон. 

***

На следующий день Се Лянь самостоятельно выбрался за пределы города, чтобы добыть немного волокна бамбука для починки своей шляпы. Он первый раз в одиночку прошёлся по улицам, и это далось ему нелегко, но каждый раз, когда его пугал резкий звук или неожиданное движение, он клал ладонь на рукоятку кинжала и чувствовал часть контроля, который ему удалось нащупать вчера в драке. 

Когда Се Лянь вернулся в комнату, он чувствовал себя выжатым и ему едва хватило сил разложить добытые волокна сушиться на подоконник. Но тем не менее он справился с намеченной задачей, что было роскошью в его нынешнем состоянии. 

Как быстро ты смирился с собственной немощью.

Ближе к утру к нему заглянула Дин Лин. Она окинула взглядом его комнату, которая не сильно изменилась с того дня, как он в нее въехал.

— Да у тебя хоть есть чайник?? Ты вообще как тут живёшь? Как в тюремной камере!

От этого замечания Се Лянь вздрогнул. 

— Нет, в камере совершенно не так, — произнес он с нажимом и обнял себя за плечи — Тут не так. 

— Ладно, ладно, верю, — Дин Лин замахала руками. Тем не менее немного утвари тебе бы не помешало.

И под протесты Се Ляня она притащила из своей комнаты чайник и немного посуды. 

— Все равно большая часть тут это списанная из Дома, а другую часть мне отдал дядюшка Цао. Так что я ни монетки за них не отдала. Я считай от хлама избавляюсь.

Противостоять Дин Лин было все все равно что спорить с погодой за окном, и Се Ляню пришлось в очередной раз капитулировать. 

Тем более теперь комната и правда выглядела чуть более обитаемой.

Се Лянь чувствовал себя на новообретенной свободе как только-только оперившийся птенец, который качаясь на тонких ножках, неуклюже пытается добыть себе пищу. Обустройство комнаты, своевременное питание, прогулки по городу — все это вызывало у него оторопь и неуверенность. 

Годами он учился угадывать настроение Владыки по едва заметному движению брови; покидать собственный разум, оставляя свою плоть ему на растерзание; не думать о том, что завтра все начнется снова. Кажется, эти знания вытравили из него те все те умения, что свойственны нормальным взрослым, и ему приходилось учиться им заново. Прямо как во времена после второго изгнания, когда он впервые остался один на один с миром. 

Сломанная игрушка, решившая сбежать от хозяина.

Но он как-то справился тогда, а значит мог справиться и сейчас. Правда?..

***

Настал первый рабочий день после выходных. Се Лянь чуть не проспал, наспех собрался и вместе с Дин Лин направился в Дом. Жое была намотана вокруг его плеча, надежно скрытая от чужих глаз под одеждой. Цзунь У знал о ней, а значит выставлять ее напоказ было опасно.

Звезда садилась за горизонт, уступая место вездесущему красному тысяч фонарей. Город прихорашивался и наряжался на свой еженощный праздник.

Се Лянь с тревогой думал о предстоящей работе. После выходных он чувствовал в себе чуть больше устойчивости, но он не мог быть уверен, что хаос Дома не обрушит ее при первой же возможности. 

Дин Лин заметила его беспокойство и сказала:

— Не дрейфь, первое время самое сложное. Потом станет легче, — однако в ее голосе под конец звучало едва уловимое сомнение, словно ей приходилось убеждать саму себя в истинности своих слов.

— Дин-цзецзе как всегда слишком добра к этому несчастному.

Она в ответ только фыркнула. 

***

Они только подготовили Дом к открытию, как в зал вошел человек, одетый в чёрное, в маске, изображающей демона с горькой ухмылкой на лице. Другие сотрудники провожали его долгими взглядами. Он подошёл к застывшему на месте Се Ляню и поприветствовал его кивком головы: 

— Посланник убывающей луны, управляющий Дома.

Се Лянь ответил поклоном. 

— Сун Йе, официант, хотя, полагаю, досточтимый и так знает, кто я.

— По моим данным вы не далее как позавчера вывели из строя одного из наших охранников, — сказал Посланник удивительно бесцветным голосом.

Сердце Се Ляня замерло. Действительно, вспомнил он, кто-то давеча упоминал должность покалеченного мужчины. Как он не догадался, что за нанесенные сотруднику Дома увечья может последовать наказание!

Он постарался сохранить свой голос ровным:

— Боюсь, если бы не мое вмешательство, он навредил бы здоровью другой сотрудницы Дома, — осторожно сказал Се Лянь. Он не хотел звучать так, будто он оправдывается. 

Однако в груди у него рос страх. Тело натянулось как струна.

Сяньлэ, ты опять провинился. 

Ноги неосознанно приняли боевую стойку. Сердце гулко билось в груди.

Его напряжение не осталось незамеченным:

— Сразу считаю важным оповестить, что произошедшее между вами является сугубо частным делом, в которое Дом не собирается вмешиваться. Однако очевидцы сообщают, что ваши боевые умения намного превосходили таковые нашего охранника. Если сможете их продемонстрировать, вам будет предложена его позиция. 

Се Лянь несколько раз моргнул. В это было трудно поверить, но, кажется, его не собирались ни арестовывать, ни наказывать как-то еще. По крайней мере он не мог придумать причины, почему управляющий Дома стал бы ему врать. Оставалось убедить тело в том, во что уже поверил разум. Он с усилием заставил себя принять более непринуждённую позу и незаметно сделать пару глубоких выдохов.

— Благодарю за предоставленную возможность, — выдавил он и снова поклонился. 

Посланник жестом пригласил Се Ляня следовать за ним. Они вышли из зала в коридор, ведущий вглубь здания. Попетляв по узким проходам, они попали в неожиданно просторную оружейную. 

— Выберите оружие себе по душе, — произнес Посланник.

Се Лянь осмотрелся. Коллекция была разнообразной. Больше всего, конечно, было мечей. Раньше он не задумываясь взял бы один из них. Но сейчас бывший Бог замешкался. Что-то внутри противилось тому, чтобы выбрать привычное оружие. Как будто это протягивало от него ещё одну ниточку в прошлое, с которым он так отчаянно хотел быть ничем не связанным.

Се Лянь ещё раз окинул взглядом коллекцию. Какое оружие подходило Сун Йе? Его внимание зацепила незатейливая пара кинжалов. Несмотря на невзрачный внешний вид, по металлическому отблеску клинков Се Лянь видел, что они сделаны из дорогого металла.

Он взял их со стены и опробовал, отработав пару приемов, заодно вспоминая, как обращаться с таким оружием. Кинжалы были хорошо сбалансированы. Пожалуй, он мог их использовать как по одному, так и в паре. 

Что же, Коронованный Цветами Бог Войны теперь вместо цветка и меча держал в каждой руке по кинжалу. Се Лянь криво улыбнулся. 

— Вы определились? — спросил Посланник.

Се Лянь кивнул.

Тогда Посланник вывел его через боковую дверь на улицу. Оглядевшись, Се Лянь понял, что они оказались на крытой тренировочной площадке, ярко освещенной многочисленными фонарями.

— Вы сразитесь со мной. Бой закончится, когда один противник сможет достать другого своим клинком — известил его управляющий.

Се Лянь кивнул и отойдя в сторону принял боевую стойку. Посланник зеркально повторил его позу где-то в чжане от него. Соперники начали двигаться по кругу, не отрывая друг от друга глаз. 

Наконец Посланник сделал первый выпад, от которого Се Лянь легко увернулся. Он в свою очередь попытался приблизиться к противнику, но Посланник искусно оттеснил его в сторону. 

Се Лянь улыбнулся в предвкушении. Управляющий был достойным противником. Закипел бой. Стиль Посланника луны был экономным, даже скупым, никаких излишеств и показных элементов. На его стороне было то, что с мечом он мог атаковать с большей дистанции, но длина клинка одновременно замедляла его движения. У Се Ляня же была противоположная ситуация: кинжалы были более маневренным оружием, но чтобы ударить, ему нужно было подобраться близко к врагу. Он предпочитал уворачиваться от атак, не блокируя их и попутно старался сократить дистанцию, чтобы воспользоваться своим оружием. Однако покуда противник успешно отражал его атаки. Но вот наконец Се Ляню удалось поднырнуть под очередной удар меча и перед ним оказался открытый бок Посланника.

Се Лянь на мгновение замешкался, но не стал наносить удар. Ему не хотелось прекращать этот бой: в голове была благословенная тишина, а тело наконец не было сковано ужасом. Зачем ему останавливаться?

Спустя пару ке, в которые Се Лянь успел вспотеть, а его соперник немного сбиться с дыхания, их неожиданно прервал насмешливый голос:

— Воронёнок уже несколько раз мог достать тебя кинжалом, но не стал. Надеюсь, ты хотя бы это заметил, раз уж не можешь выстроить приличную защиту. 

Противники, было разошедшиеся перед новой атакой, одновременно оглянулись.

Около входа, оперевшись на косяк двери, в ленивой позе стоял Хуа Чэн. 

Сердце Се Ляня пропустило удар. На этот раз мужчина выглядел слегка по-другому. Он был моложе, лет двадцати, немного ниже ростом, черты лица чуть мягче. Но всё те же черные омуты-глаза и вьющиеся волосы, которые придавали ему дикий, необузданный вид. На этот раз Се Лянь заметил, что прядь волос ближе к лицу демона была заплетена в косицу, украшенную красной бусиной. На Градоначальнике снова был алый костюм, на этот раз короче и проще кроем. 

Се Лянь снова поймал себя на том, что бесцеремонно таращится, и спешно поклонился. 

— Хорошо танцуешь, воронёнок, — ухмыльнулся Хуа Чэн.

Се Лянь покраснел. Он надеялся, что со смуглой кожей Сун Йе это было не так заметно, как с его собственной бледной. 

— Благодарю Градоначальника за высокую оценку, — он снова поклонился. 

— Не хочет ли Сун-диди потанцевать и со мной? — спросил Хуа Чэн насмешливо.

— Сочту за честь, — на самом деле всё тело его откликнулось восторгом на это предложение. Посланник убывающей луны был достойным противником, но все же немного уступал Се Ляню в мастерстве. Однако Градоначальник наверняка будет самое малое ровней ему, а то и будет превосходить бывшего Бога. 

И была ещё одна часть его, которая приходила в радость от мысли о том, что Хуа Чэн снова обратил на него внимание. О ней он старался не думать.

Се Лянь снял и аккуратно положил на ступени возле двери свою маску. Его лицо вспотело и маска неприятно сидела на мокром лице. 

Хуа Чэн тем временем уже занял начальную позицию. Когда Се Лянь обернулся, Градоначальник на несколько мгновений задержал взгляд на его лице. То есть на лице Сун Йе. До этого момента Се Лянь был доволен своей личной, но тут вдруг пожалел, что не попросил лицо покрасивее. Сун Йе обладал фактурной внешностью, но назвать его привлекательным в привычном смысле было нельзя. Он тут же себя одернул: красота была только источником бед, неужели он так быстро начал это забывать? Нет, ему не нужно лишнее внимание.

И вот они приняли боевые стойки. Оружием Хуа Чэна была изогнутая сабля с серебряным отблеском. Се Лянь улыбнулся. Сабля — темпераментное оружие, и она как нельзя лучше подходила успевшему у него сложиться образу Градоначальника. 

На этот раз первый выпад сделал Се Лянь. Он закружился с двумя кинжалами, стараясь дезориентировать противника и нанести незаметно удар. Но Хуа Чэн ожидаемо угадал его прием и легко отразил атаку. Они начали бой. Хуа Чэн, вне сражения демонстрирующий ленивую грацию, будто показывая, что всё происходящее не стоит его внимания, сражался, напротив, с полной отдачей. Спустя некоторое время Се Лянь понял, что Градоначальник не старается всерьез его достать, но зато к каждому выпаду добавляет незначительные декоративные элементы. Се Лянь, поняв его замысел, улыбнулся. Значит, Хуа Чэн не шутил, приглашая его “потанцевать”. Он подстроился под стиль противника, добавив кружения и разворотов, следуя ритму Градоначальника. 

Мир сузился до них двоих и порхания их клинков. Се Лянь улыбался, позволяя Хуа Чэну вести этот танец. Волнистые волосы демона растрепались ещё больше во время боя, но это странным образом только прибавляло ему притягательности. Во всех его движениях скользило что-то звериное, глубоко инстинктивное, и это завораживало бывшего Бога. Се Лянь полностью отдался ритму этого странного сражения, забыв про время; про то, зачем он здесь оказался; и даже про Дворец и его Императора. Он был свободен. 

Градоначальник первый прервал их танец, закончив очередной пируэт тем, что убрал саблю в ножны. Се Лянь тут же замер.

Он тяжело дышал. К нему постепенно начала возвращаться тревога и ставшая уже привычной скованность.

— Где же Сун-диди научился так драться?, — Хуа Чэн не отрываясь смотрел на него.

Се Лянь нервно сглотнул. 

— Эмм… Я много путешествовал…

— Но диди так молодо выглядит, — сразу перебил его Хуа Чэн, наклонив голову вбок.

— Ах, я старше, чем кажусь, — Се Лянь замахал руками.

Хуа Чэн несколько долгих мгновений не отрывал от него взгляд. 

Се Лянь неловко переступил с ноги на ногу. Серьезно, ему нужно придумать себе убедительную биографию, эти отговорки были жалкими даже на самый непритязательный вкус. 

Но Хуа Чэн резко развернулся к стоящему поодаль Посланнику.

— Распорядись, чтобы его приняли в охрану, если ты ещё этого не сделал.

И больше не смотря на Се Ляня, он направился к выходу. Уже на пороге он на мгновение обернулся и слегка улыбнулся бывшему Богу, сверкнули клыки. Затем Градоначальник скрылся за дверью.

Се Ляню стало неожиданно пусто. Он несколько мгновений ещё смотрел на закрытую дверь, а потом встрепенулся.

— Пройдёмте, я ознакомлю вас с вашими новыми обязанностями, — сказал Посланник убывающей луны и указал на дверь.

Се Лянь послушно последовал за его указаниями. Перед его внутренним взором все ещё стоял юноша с точеными чертами лица и черными глазами.

Chapter Text

Глава 8. Журавль в небе.

I am something

I have been something

I was born something

What could I be?

Если кратко, то обязанности охранника заключались в том, чтобы дежурить в Доме, патрулировать выделенный участок Города и иногда отправляться на миссии за его пределы. Се Ляню дали выбрать рабочую одежду (у охранников не было единой формы, как у официантов, поскольку они не должны были выделяться в толпе). Он остановился на широких штанах, невысоких узких сапогах, коротком верхнем одеянии и плаще. Всё было черных и серых тонов. Он не мог примериться к более ярким вариантам, как будто иметь цвет значило слишком громко заявлять о себе, ему же хотелось, напротив, быть еле слышным шепотом. Он и так привлекал слишком много внимания своим талантом попадать в передряги. 

Посланник оставил его почти сразу и инструктажем занимался шакалоголовый демон. Ему же Се Лянь должен был докладывать о всех происшествиях на доверенном ему участке. 

Так незаметно смена почти подошла к концу. Се Лянь вышел обратно в зал уже перед самым рассветом, когда из посетителей остались только те, что заснули пьяным сном под столами. 

На него сразу же кто-то налетел сзади, схватив за плечи. Се Лянь, не думая, с размаху ударил нападающего локтем в живот, вышибив из него воздух. Се Лянь резко развернулся на пятке и увидел сложившегося пополам розоволосого демона в улыбающейся маске.

— Ох, Тан Ли, прости меня, пожалуйста! Я не видел, что это ты! — Се Лянь тут же потянулся помочь ему, демон сразу повис на нем:

— Охохохо, да ты мне там все отбил! Если приняли в охрану, это же не значит, что сразу нужно избивать своих бывших соратников! Чему вас там только учат! — и Тан Ли застонал ещё громче.

Се Лянь испугался, что не рассчитал удар и нанес демону увечье.

— Мне очень жаль, Тан Ли, я просто испугался, вот и ударил, не глядя! Есть ли тут лекарь, стоит ли мне тебя к нему отвести?

— Не лекаря ему надо, а переигрывать чуть поменьше, — это подошла Дин Лин, сдвигая вверх кошачью маску.

И действительно, Тан Ли отпустил руку Се Ляня, разогнулся почти до конца и обиженно погладил живот:

— Вообще-то и правда больно!

— А нечего на людей со спины бросаться, в следующий раз ножик в бочок поймаешь, может и запомнишь чего, хотя я бы на это не рассчитывала в твоём случае! — но несмотря на напускную суровость, Дин Лин улыбалась. Она подмигнула Сё Ляню.

— Прости ещё раз, Тан Ли! Я наверное ещё не пришел в себя после дуэли с Хуа Чэном! 

После этой фразы в зале повисла мертвая тишина. Казалось, перестал храпеть даже пьяный демон в углу.

— Дуэль с кем?... — сдавленно прошептал Тан Ли. 

Се Лянь замахал руками, тут же пожалев о сказанном:

— Ах, он просто проходил мимо, я думаю, увидел наш поединок с Посланником убывающей луны и решил тоже размяться!

Тан Ли окинул его взглядом:

— И ты все ещё тут стоишь? И все конечности на месте?

— Это же была ненастоящая схватка! 

Это был танец, — подумал он, но не стал говорить вслух. Эту часть он хотел сохранить только для себя.

Тут подоспели Чэн Хао и Ван Ган.

— Ну ты и даёшь, новичок! За неделю и из официантов в охранники! Это ничего себе! Да ещё и лично Градоначальник тебя принял— прогудел Ван Ган.

Чэн Хао же официально произнес:

— Примите мои поздравления, Сун Йе. — Он единственный из всех продолжал называть Се Ляня на вы. Но, насколько бывший Бог успел понять, он обращался так ко всем без исключения. 

Последняя подошла Лань Чан:

— Я в тебе не сомневалась, пташка.

Дин Лин воинственно скрестила руки на груди:

— Ха, и давно ли ты в него веришь? Что-то я припоминаю совсем другие слова, за которые кстати кое-кто так и не извинился.

— Дамы, дамы, давайте драться уже на улице, сил моих нет больше торчать в этом зале! — сказал Тан Ли, приобняв обоих демониц за плечи. 

Они как одна сбросили его руки, фыркнув. Но, кажется, по крайней мере на время оставили свой спор. 

Се Лянь выдохнул, ему совсем не хотелось снова становиться предметом их ссоры, тем более он не считал что Лань Чан задолжала ему извинения. Он и правда был жалок в роли официанта.

Как будто в роли охранника будет по-другому. Ты можешь сменить сколько угодно лиц и профессий, поменять хоть тысячу городов, но это не изменит того, кто ты на самом деле. 

И рано или поздно это поймут. Сейчас они тебя хвалят, но ты уже знаешь, что будет потом. 

Нет, все же шло хорошо, не надо, не сейчас, медленный вдох и выдох. Он просто устал, это был долгий день. 

— Эй, птичка, чего завис там? — окликнул его Тан Ли уже на пороге. Оказывается, все остальные уже успели собраться и выйти.

Се Лянь понял, что он должно быть выглядит странно, застыв неподвижно посреди зала, и заспешил вслед за всеми. 

***

Се Ляню для патрулирования достался довольно тихий (по меркам Города) район на окраине. В основном там располагались двух- и трёхэтажные покосившиеся жилые дома в южном стиле. От окна к окну, через улицу были растянуты веревки с бельем (иногда дыр в нем было больше чем ткани), и почти на всех балконах висели горшки с цветами, некоторые из которых впрочем выглядели довольно угрожающе: он был готов поклясться, что однажды видел как такой цветок проглотил зазевавшегося голубя. Как и другие кварталы Города, этот освещался красными фонарями. Жители постоянно перекрикивались и переговаривались между собой через улицу, высовываясь с балконов и из окон, прохожие отвечали им с тротуара. Иногда Се Лянь останавливался, заинтересовавшись разговором. 

Однажды он даже услышал изменённую практически до неузнаваемости сплетню про себя. Мужчина с голым торсом и жабьей головой, вывалившись из окна по пояс и активно жестикулируя, рассказывал, как в Дом пришла небывалая красавица, очаровавшая даже Хуа Чэна, которая сначала проиграла ему двадцать лет, а затем выиграла и потребовала, чтобы эти двадцать лет она провела рядом с ним как любовница. 

Правда мужчину все засмеяли: где это видано чтобы Князь демонов проиграл!

В первые пару дней Се Лянь дёргался от постоянных выкриков, но потом немного попривык: в отличие от Дома, где попеременно раздавались крики отчаяния и эйфории, тут демоны хотя и ссорились, но в конфликте редко доходили до исступления.

На четвертый день он обнаружил, что ноги сами несут его по привычному маршруту, а ритм узких петляющих улочек почти успокаивает. Он знал, вот сейчас за поворотом будет лавка сапожника с колокольчиками, звон которых всегда складывался в похоронную песню, тут улица круто завернет направо, а через квартал будет пекарня, запах свежей выпечки из которой ощущался за целое ли. 

Там Се Лянь брал себе парочку маньтоу, помня, что в Доме к середине смены его кто-нибудь (чаще всего Дин Лин) обязательно загонял в подсобку обедать, и что это помогало продержаться до рассвета.

Через ещё пару дней предсказуемость этого распорядка стала для него драгоценней всех счастливых сюрпризов. Каждый раз за поворотом встречая именно то, что он ожидал, Се Лянь тихо радовался. Как будто Город выполнял данное ему ранее обещание. Птенец на тонких ножках немного окреп.

Се Ляню только пару раз пришлось вмешиваться в дела местных жителей: один раз, когда компания шумных демонов пристала к призраку невесты, и второй раз, когда он помог пожилой демонице дотащить до дома покупки (среди которых он, кажется, заметил банку с ногтями).

Из этого спокойного распорядка выбивалось только одно место. Се Лянь забрел туда где-то на пятый день своего дежурства. Это была незаметная узкая подворотня, тускло освещённая парой фонарей. На одной из стен было наискось черной краской начертано: “Неудивительно, что ты не можешь спать”. Се Лянь пару раз моргнул. У него возникло абсурдное ощущение, будто это послание было оставлено здесь для него, тем более накануне он как раз так и не смог полноценно выспаться. Он даже огляделся, но, конечно, в подворотне кроме него никого не было. Когда он зашёл туда на следующий день, никакой надписи он не нашел, как и следов краски на стене. 

***

Наконец настали выходные. Се Ляню выплатили зарплату и он решил самостоятельно выбраться в центр Города. Раньше из-за его неудачливости деньги у него все равно не задерживались: он либо терял их сам при первой возможности, либо они быстро становились добычей воров. Вряд ли в этом смысле что-то сильно поменялось за время его пребывания во Дворце. Так что лучшей идеей было потратить их прямо сейчас.

Он прошёлся по рядам, которые, как и весь Город, будто вобрали в себя все эпохи и страны, и выплеснули все это изобилие на прилавки, щедро приправив его где-то замогильными, а где-то, напротив, разгульными мотивами. 

Разглядывая товары, он заметил, что многие из них изображали серебряных бабочек. Они встречались и на украшениях и на посуде, и были вытканы на одежде. Какой изысканный символ, — подумал Се Лянь. Интересно, был ли он отражением мимолетности жизни, так хорошо знакомой многим обитателям Города, или имел какое-то другое значение? Кажется, Дин Лин говорила что-то о том, что здесь стоит быть осторожнее с бабочками, но ему не приходило в голову, почему кто-то может бояться таких изящных существ. Стоило её расспросить об этом подробнее.

Наконец его взгляд зацепился за чайный набор, на котором были изображены кошки, где-то свернувшиеся клубочком, где-то играющие или нежащиеся будто под солнцем. Он улыбнулся, вспомнив ковер на стене Дин Лин как раз с такой кошкой и приобрел набор, он давно хотел отблагодарить демоницу за помощь. Затем он заметил серьги, которые бы очень пошли Лань Чан, и изящную кисть, которая пригодилась бы постоянно делающему заметки Чэн Хао. Так, незаметно для себя, он купил подарки всем членам команды. Под конец прогулки у него осталась только горстка мелочи и он, не удержавшись, заскочил в лавку дядюшки Цао, где приобрел статуэтки его бывших друзей (Му Цин точно бы оскорбился, узнав, как дёшево Се Ляню обошлась его маленькая копия). 

Несмотря на всю горечь, что осталась между Се Лянем и его друзьями юности, когда-то они были близки, и он хотел это помнить. Если выкидывать из своей памяти хорошее только из-за того, что оно некрасиво закончилось, есть риск остаться с одними кошмарами вместо воспоминаний. Кошмаров ему хватало и так. 

***

На следующий день они опять собрались у Дин Лин. Се Лянь раздал всем подарки под всеобщие возгласы удивления и благодарности, и опять приютился в уголке с кружкой чая, пока все обсуждали новости и сплетни Дома. Кажется, никто не был против его молчаливого присутствия. 

Он уже начал клевать носом, когда к нему подсел Тан Ли. 

— Только в этот раз, если можно без насилия! — он поднял руки, будто в защитном жесте.

Се Лянь встрепенулся:

— Ах, ещё раз прошу прощения! Я очень легко пугаюсь и могу в такие моменты действовать, не подумав.

— И тогда уже пугаться надо всем остальным! — хохотнул Тан Ли. — Но вообще я не за этим к тебе пришел. Видишь ли, мы тут с Лань Чан поспорили, и я хотел у тебя спросить: кто нравится больше нашему птенчику: изящные девы или ещё более изящные юноши? 

Се Лянь несколько раз глупо хлопнул глазами. Настолько этот вопрос выбивался из привычного хода его мыслей. Для начала, в Сяньлэ прилюдно никто даже не заикался о том, что тут существует какой-то выбор. О том, что мужчины могут любить мужчин, а женщины — женщин он долго догадывался только из подслушанных разговоров прислуги. Однако он заметил, что в этом, как и во многом другом, Город был куда свободнее его родного государства: на улицах ему то и дело встречались однополые парочки, на которых никто и думал не смотреть косо. Честно говоря, пара из гигантского жука и непонятного существа из множества щупалец тут тоже не производила ни на кого впечатления (кроме Се Ляня).

Если уж ворошить прошлое, то в юношеские годы он иногда ощущал симпатию как к мужчинам, так и к женщинам, но это все не уходило дальше каких-то эфемерных фантазий, которые проходили так же легко, как менялся ветер на море. Затем его единственной целью стало самосовершенствование. А после было: недолгое вознесение, война, изгнание, самоубийство родителей, попытка мести, смерть Умина, второе вознесение и второе изгнание. И долгие скитания, в которые он не смел ни с кем сблизиться. 

Ещё были годы Дворца. Он не знал, что о них думать. Он не знал слов, которыми можно было назвать то, что происходило. Иногда его тело реагировало на прикосновения Императора возбуждением, но разум в этот момент переполняло отвращение. Было ли это нормальной частью близости, значило ли это то, что ему нравилось мужчины? Или если ему было противно, это значило, что он любил женщин? 

Слишком много вопросов, и он опять не знал на них ответов. От мысли о том, чтобы вступить опять с кем-то в близость, в животе начинал ворочаться липкий страх. Если бы ему дали выбор, он больше никогда не подпустил бы никого к своему телу.

Перед внутренним взором почему-то мелькнул образ Хуа Чэна, его озорной улыбки с острыми клычками, но он тут же его прогнал.

Се Лянь понял, что молчит слишком долго. 

— Я не думаю, что близость такого рода для меня, — тихо произнес он.

— Что за грустный ответ! — разочарованно воскликнул Тан Ли. Между прочим птенчик довольно симпатичный, если он беспокоится, что в этом дело!

— Нет, нет, меня устраивает моя внешность, дело совсем не в этом, просто я не могу.

— Если дело в бессилии, я знаю хорошую настойку, — демон ответил полушепотом и дружески толкнул Се Ляня в бок локтем. 

(Тот порадовался, что не воспользовался своей обычной отговоркой про бессилие, иначе бы он оказался сейчас в тупике).

— Я думаю, некоторые люди просто не созданы для чувственной любви и я один из них, — ответил он все так же тихо. 

— Эхх, — опять разочарованно протянул Тан Ли. — А я уж думал позвать тебя на свидание. Теперь мое сердце разбито! — он театрально схватился обеими руками за сердце. Ну а всё-таки если бы ты мог выбирать, то кто бы это был? Хоть разреши наш спор.

— Думаю, если бы мне действительно кто-то понравился, мне было бы неважно, мужчина это или женщина, главное, чтобы этот человек был собой, все равно в каком облике. 

— Ни свидания, значит, ни спора, — по правде Тан Ли не выглядел таким уж расстроенным. Но ты философ, почти как Чэн Хао! Вроде ответил, а вроде и нет! И теперь я ощущаю себя дурачком, которому есть дело до того, что там болтается или нет в штанах у моих возлюбленных.

Се Лянь удивлённо поднял брови на множественное число.

Тут Тан Ли окликнула Дин Лин и он оставил Се Ляня в покое, на что тот с облегчением выдохнул, бросив благодарный взгляд на демоницу. Но прежнее умиротворение уже было потеряно. Почему-то ему стало грустно. 

***

Он вернулся в свою комнату уже на рассвете и задумался. Последнее время удача будто повернулась к нему лицом: он смог получить должность, которая ему подходила, у него появились люди (ладно, демоны), которые были не против его компании и пускай он всё так же просыпался в холодном поту, прошлое немного ослабило хватку на его горле.

Но вместо того, чтобы почувствовать облегчение, в его груди росла и ворочалась тревога.

Ты все испортишь, все, к чему ты прикасаешься, гниет и умирает в муках. 

Он подошёл к зеркалу. В ответ на него уставились зелёные глаза Сун Йе. Он прикоснулся к медальону в виде листка, затем медленно поднял руки, расстегнул застёжку и тяжело сглотнул. Янтарные глаза, каштановые волосы и канга на шее. Лицо, которое он презирал со всей душевной силой, что у него ещё оставалась. Это был Сяньлэ. Это оттуда, словно из подпола, ползли его ночные кошмары и влажный удушающий страх, это он все рушил. Чтобы выжить, он должен был держать его в секрете, вдали от всех, в темном углу и на короткой цепи. Он застегнул медальон. С блестящей поверхности на него снова смотрели зелёные глаза.

***

I am waiting 

I have been waiting 

I was born waiting 

В последнюю сотню лет Хозяин Призрачного города не так уж часто лично выбирался на миссии: большинство из них просто не стоили его внимания. Но была одна задача, которую он никогда бы не доверил никому другому. 

Поиски его Божества, принца, единственного, кто был достоин вознесения, Коронованного Цветами Бога Войны, того, кого он искал каждый день и каждый час: в толпе, в городах и деревнях, среди демонов и небожителей, в том как светит восходящее солнце и умирает закат, в музыке и картинах, в свисте меча, рассекающего воздух, в его цветах и в его цветках. Он искал. Другого бы выжгла такая бесплодная надежда, но Хуа Чэн, напротив, с каждым разом, с каждой провальной попыткой становился все яростнее и пылал всё ярче. 

Иногда Посланник убывающей луны приносил ему слухи, иногда он сам обнаруживал зацепку, которая могла касаться Его Высочества: в ряде случаев сведения оказывались выдумкой, в других Хуа Чэн, прибыв на место, обнаруживал кого-то со схожими приметами, но даже отдаленно не напоминающего его Бога.

На земле нет другого такого как он.

Но хуже всего были случаи, когда наводка была правдивой, но приходила слишком поздно.

Хуа Чэн, перебирая недавно поступившие в библиотеку свитки, нашел рассказ одного путешественника. Автор писал, что на пути в столицу он заблудился и случайно оказался в местах, имеющих дурную славу из-за частых грабежей. Но вместо разбойников на дороге он наткнулся на юношу с прекрасным ликом и каштановыми волосами, облаченного в потрепанную даосистскую одежду. Они путешествовали несколько дней вместе, не встречая никаких опасностей. Оказалось, что юноша обладает мелодичным голосом, и они вместе пели баллады, сидя у костра. Как-то проснувшись ночью, путешественник услышал неподалеку шум и пошел посмотреть в чем дело. Ему открылась невероятная сцена: по всей полянке валялись люди явно разбойничьего вида, часть из них была без сознания, часть держалась за отшибленные животы и головы. В самом центре полянки стоял его попутчик: он был безоружен, и его волосы, забранные в пучок, были растрепаны не больше обычного. Под луной, в белом одеянии он был похож на прекрасное видение. 

— Прости, что разбудил тебя! Я отошёл в сторону и случайно наткнулся на этих людей, а они решили на меня напасть. Должен сказать, у меня ужасная удача, — произнес юноша извиняющимся тоном, будто не он только что чудесным образом обезвредил целую ватагу опасных преступников и спас путешественника от разбоя. 

Они шли вместе почти до столицы, покуда юноша не свернул в одну из близлежащих деревень, надеясь заработать там пением. Путешественник ещё долго вспоминал эту встречу, думая, что это боги послали ему подмогу в путешествии. В каждом встречном в столице храме он ставил благовония в благодарность за спасение. 

Хуа Чэн жадно бросился перебирать свитки в поисках датировки этой записи. Его пальцы тряслись. 

Это он, это он, это просто не может быть кто-то другой.

“Рассказ славного путешественника Чжао Ли о чудесном спасении по пути в столицу”. Чуть ниже стояла дата — более ста лет назад.

Нет-нет-нет! Он стиснул до белых костяшек кулаки, так, что длинные ногти впились в ладони, и оскалился.

Поздно, опять слишком поздно. 

Чжао Ли в своем тексте упоминал, что его спутник мягко улыбался каждый раз, когда он видел редкое растение или встречал лесное животное, спешащее по своим делам. 

Хуа Чэн закрыл глаза и перед ним предстало лицо принца с его невозможной улыбкой, которая была сама радость; улыбка, которую он повторил в камне и красках уже тысячи раз, никогда не способный в точности ее передать. Но стоило ему открыть глаза, как видение рассеялось: перед ним был только кусок пожелтевшей от времени бумаги.

Он все равно отправился на эту тропу, хотя надежды найти Его Высочество там уже не было. Когда-то мощеная булыжником, теперь дорога была разрушена и окончательно заброшена: между камней росла высокая трава, местами она обрывалась, чтобы начаться заново в нескольких чжанах. 

Хуа Чэн преклонил колено и дотронулся до растрескавшихся камней кончиками пальцев. Теперь они оба были здесь: Бог и его последний последователь, разделенные толщей прошедшего века. 

Ещё один провал, ещё одна неслучившаяся встреча. Как ни силен был бы демон, время всегда будет сильней. Никогда не стихающая до конца боль в его груди вспыхнула ещё ярче. Иногда ему казалось, что ничего другого в нем и нет: боль, боль, ярость, новые поиски, опять боль. Это была его молитва, повторенная по кругу сотни раз, но не словами, а всем его нутром, и пока он не найдет своего Бога, она не затихнет.

Деревня, в которую когда-то свернул принц, теперь была предместьем столицы и в ней не осталось никого, кто бы помнил проходящего здесь более века назад юношу в облачении монаха.

Позже Хуа Чэн переберет все источники этого периода, написанные в регионе. Всё безрезультатно. Ни следа его Бога, только бесконечные лица и имена неважных людей: людей, которые не были им.

Но сейчас он метался по своему кабинету, охваченный горем и яростью. За окном лил дождь и неистовствовала буря, так, что в Доме Блаженства дрожали стекла. Город отзывался на боль своего Хозяина. 

***

Се Лянь проснулся от барабанной дроби капель по крыше и раскрыл ставни. В комнату тут же ворвалась прохлада и сырость. За окном нещадно хлестал ливень. Бывший Бог неподвижно застыл перед распахнутыми ставнями, уставившись вдаль и обняв себя руками за плечи, не обращая внимания на воду, заливающую подоконник. Что-то горестное и одинокое слышалось в рёве ветра, на что сердце отзывалось болью. Вдруг в вое непогоды послышалось его имя. Се Лянь вздрогнул, выйдя из транса, и потряс головой. Должно быть, он ещё не до конца проснулся. Было пора собираться на работу.

***

Дождь лил седьмой день. Казалось, в Городе не осталось ни одной сухой вещи. Се Лянь поежился под плащом. Он спасал его от сырости, но что-то неизбывно тоскливое было во всей этой непогоде, от чего становилось не по себе. Завернув за угол, он чуть не врезался в демона в знакомой маске с горькой ухмылкой. Это был посланник Убывающей луны. 

Тот невозмутимо произнес:

— Добрый день, Сун Йе. Градоначальник приглашает вас на тренировочную площадку, следуйте за мной.

Похоже, такое приглашение не подразумевало отказа (не то, чтобы он думал отказать). Сердце Се Ляня забилось чаще, втайне он ждал новой встречи с Князем Демонов. “Ведь он хороший партнёр для боевых тренировок” — разум подкинул ему объяснение, с которым Се Лянь спешно согласился. Поправив плащ, он последовал за Посланником. 

Хуа Чэн уже ждал его под навесом. О крышу яростно барабанил дождь. Вокруг Градоначальника сгустилась темная ци, так плотно, что почти было трудно дышать. В облике Князя Демонов тоже произошли перемены: если предыдущие его личины были неизменно продуманы и изящны в своей небрежности, то теперь он выглядел, нет, не разобранным, но будто его внешность и впрямь его сейчас не интересовала: один глаз закрывала черная повязка, волосы, ещё больше завившиеся от влаги, были заплетены в растрепанную косу, а черты лица заострились, выдавая демоническую природу. 

Он был всё так же бесстыдно красив. 

Сердце Се Ляня пропустило удар. Одна часть его кричала об опасности: он стоял перед могущественным демоном, который явно был не в духе.

А ты знаешь, что бывает, когда кто-то сильный решает выместить свою злобу.

Но другая часть его была заворожена. Выражение лица и поза Хуа Чэна выдавали силу и упорство, которое бывает присуще только гениям и безумцам. Единственный его черный глаз лихорадочно горел. 

Се Лянь тревожно переступил с ноги на ногу: он не знал, чего ждать. Одной рукой он ухватился за рукоять кинжала, ища в нем привычного успокоения. 

Хуа Чэн кратко ему кивнул, и занял боевую стойку. На этот раз не прозвучало ни насмешек, ни “вороненка”. 

Се Лянь не стал нарушать тишину и скопировал его позу. Демон тут же стрелой бросился в атаку, будто не в состоянии больше сдерживаться. Се Лянь увернулся от удара, но сабля задела его рукав, оставив в нем прореху. Очевидно в предыдущие их встречи Хуа Чэн не показывал всего своего мастерства. Что же, так даже интереснее. Се Лянь отпустил свой разум, позволив телу вести его. Этот бой не оставлял места для зрелищных приемов, Хуа Чэн атаковал быстро, целеустремлённо, хищно. Се Ляню приходилось реагировать на пределе своей скорости, не сдерживая силу. 

И снова он больше не был сбежавшим пленником, жалким сверженным богом, принцем давно рухнувшей империи. Он был: свист кинжала, рассекающего воздух; резкий разворот, чтобы уклониться от удара; встречная атака. Се Лянь сам себе не отдавая отчёта, улыбался, в очередной раз уворачиваясь от клинка.

Обычный прохожий, увидев бы этот бой, не смог бы различить отдельных выпадов и защит, так быстро две фигуры двигались по тренировочному полю: чёрное и красное постоянно менялись местами, кружили и сливались в одно. 

Се Лянь не мог сказать сколько времени прошло, когда он сделал обманный маневр, проскочил под удар сабли и бросился на демона с кинжалом, заставив клинок остановиться, только когда он почти проткнул ткань на груди Градоначальника. Мгновение назад неистово кипевший бой был завершён. Все замерло. Даже дождь, казалось, затих.

На Се Ляня сверху смотрел единственный черный глаз, расширенный от удивления. В этом обличье Хуа Чэн был на голову его выше. Се Лянь вдруг осознал, что это самое близкое, насколько он когда-либо подбирался к демону, и мучительно покраснел.

***

Хуа Чэн замер. Кинжал Сун Йе завис прямо над его мертвым сердцем. На лице его противника все ещё была эта счастливая, почти детская улыбка, с которой он кружился в бою. Хуа Чэн уставился на него, не в силах оторвать взор: 

Кто ты? 

***

Се Лянь не смог больше выдерживать пронзающий его взгляд, отнял кинжал от груди Хуа Чэна и от волнения начал что-то безотчетно лопотать:

— Видишь ли, сделав обманный маневр, я заставил тебя сместить центр тяжести влево, что замедлило твою реакцию, когда я подобрался с той же стороны. Чтобы не оказаться в такой же ситуации в реальном бою, стоит всегда оставлять себе пространство для смены позы.

К своему ужасу Се Лянь начал читать Хуа Чэну лекцию. Да что с ним было не так! Вряд ли Князю Демонов, проигравшему в бою бывшему официанту, хотелось слушать от него ещё и объяснение, что он сделал неправильно. Се Лянь прервался и начал нервно теребить рукава. 

— Продолжай, воронёнок, — хрипло сказал Хуа Чэн. Было ощущение, что это были его первые слова за несколько дней.

Се Лянь сначала робко, но потом со все большей увлеченностью начал рассказывать Хуа Чэну про разные известные ему приемы, попутно подкрепляя свои слова демонстрацией. Градоначальник неожиданно оказался очень прилежным учеником: он внимательно слушал и позволял Се Ляню поправлять его без тени недовольства или раздражения. 

— Должен ли я теперь называть вороненка лаоши? — это было самое близкое к привычным насмешкам из произнесенного сегодня Хуа Чэном. Однако взгляд его оставался серьезным, тяжелым. 

— Ах, это было бы лишним! То, что произошло сегодня было не более чем стечением обстоятельств! — Се Лянь замахал руками.

— Я узнаю талант, когда вижу его. Диди победил меня и Посланника убывающей луны даже не используя духовной силы. Есть ли вообще кто-то, кто был бы ему не по зубам? — Хуа Чэн наклонил голову на бок.

Есть. 

Се Лянь отвёл взгляд. По его спине прошел холодок и заболели уже срощенные ребра. 

Хуа Чэн внимательно наблюдал за его реакцией. 

— Что же, тогда диди научит меня всему, что знает.

Се Лянь кивнул, хотя это не был вопрос.

Хуа Чэн протянул к нему ладонь. Се Лянь вопросительно посмотрел на него. 

— Левую руку.

Бывший Бог протянул вперёд руку, Хуа Чэн, не касаясь ее, провел своей ладонью в полцуне от его локтя. Затем он сделал шаг назад, кивнул Се Ляню, развернулся, кинул перед собой игральные кости и исчез.

Се Лянь посмотрел на свой локоть. Прореха на рукаве, которую оставил Хуа Чэн в начале боя, пропала. 

Когда он вышел на улицу, впервые за семь последних дней тучи над Городом расступились. Дождь хоть и не прекратился, но перестал лить так отчаянно. 

Се Лянь посмотрел в небо и чему-то несмело улыбнулся.

***

Хуа Чэн снова сидел в библиотеке, из которой он не вылезал последние дни. Он расположился за огромным дубовым столом, заваленным свитками. Все они были уже просмотрены, но он снова их перебирал, проверяя не упустил ли он какой-то детали, мелочи, которая могла бы вывести его на след Его Высочества. Наконец он отодвинул от себя груду бумаги и потёр глаза. Была одна мысль, которая не давала ему покоя. Он поднес два пальца к виску:

— В библиотеке.

На том конце связи после нескольких мгновений тишины раздалось.

— Иду.

Через ке в комнату вошёл Инь Юй, попутно вытирая с рук кровь. 

Хуа Чэн поднял бровь:

— Мне стоит что-то об этом знать?

Инь Юй едва поморщился:

— Нет, тем более там уже не о ком что-то знать. 

Хуа Чэн удовлетворённо кивнул, закинул ноги на стол и откинулся на спинку стула, опасно отклонив его назад. Инь Юй встал перед ним. Никакого стула ему, конечно, не было предложено.

— Что ты можешь сказать про новенького охранника?

Посланник убывающей луны на пару мгновений задумался:

— Точно не человек. Слишком хорош в бою, так не научишься за одну жизнь, и не побоялся отдать двадцать лет за незнакомца. Если демон, то очень сильный, раз умеет скрыть свою ауру. 

Охранники в зале говорят, что он не справлялся с обязанностями официанта, все забывал, якобы вел себя дерганно, будто постоянно ожидая опасности. Когда я подошёл к нему, чтобы предложить испытание, напрягся, будто был готов бежать или атаковать прямо на месте. 

Возможно, шпион Цзунь У? Это объяснило бы настороженность. Какой-нибудь талантливый служащий Средних Небес или непопулярный Бог войны. Я бы ставил на это.

— Тогда тебе повезло, что мы с тобой не играем. Потому что ты не упустил важную деталь. Кого бы больше всего боялся шпион Небес? — спросил Хуа Чэн, разглядывая собственные ногти.

— Конечно, Искателя Цветов Под Кровавым Дождем, — в голосе Инь Юя слышалась ирония. Обычно он скрывал ее, но Хуа Чэна она развлекала, и он об этом прекрасно знал. 

— Верно, — лениво протянул Хуа Чэн, отклоняясь ещё дальше на стуле. А воронёнок не сильно-то меня испугался. Меньше, чем стоило бы кому-то с Небес. Не думаю, что он здесь, чтобы шпионить, скорее бежит от чего-то или кого-то.

 — Есть ли вообще кто-то, кто был бы ему не по зубам?

Лицо Сун Йе, только недавно светившееся радостью, тут же приняло затравленное выражение. Хуа Чэн, выросший в трущобах, знал это выражение слишком хорошо, оно обычно возникало на лице ребенка за мгновение до того, как на него обрушится красный кулак пьяного отца. Было что-то глубоко неправильное в том, чтобы узнать его в чертах этого юноши, кружившего с острыми клинками изящнее, чем самые умелые танцовщицы с лентами.

— Также может быть культиватором, добившимся бессмертия, — вырвал его из мыслей голос Инь Юя. Это тоже бы объяснило все странности. 

Хуа Чэн кивнул. Это была самая разумная версия. Демона, даже ранга свирепого, он бы почувствовал. А другой Непревзойденный не появился бы без открытия Тунлу. 

— Но есть ещё одна вероятность, о которой ты не упомянул. Угадаешь?

Инь Юй несколько мгновений молчал.

— Подсказка стоит прямо передо мной и глупо хлопает глазами, — Хуа Чэн ухмыльнулся.

— Бывший Бог? — Посланник никак не среагировал на подначку. — За последнюю тысячу лет свергали только четверых. Одного, полагаю, можем исключить сразу.

— Проницательное замечание.

— О двух других не было слышно уже более двухсот лет. Их судьбы, пожалуй, стоит отследить.

— Вот и займись этим, заодно поищи слухи о культиваторах, достигших вершин в искусстве боя. Свободен.

Тот откланялся и вышел из библиотеки. 

Но оставался ещё один сверженный Бог, о котором ни Инь Юй, ни Хуа Чэн ничего не сказали, хотя именно он чаще всего занимал их разговоры.

Перед его внутренним взором снова появилась радостная улыбка. 

Он тряхнул головой. В нем начало говорить отчаяние. Его стоило задушить в ростке, пока оно не пустило корни. 

Тем не менее стоило выяснить, что представляет из себя маленький охранник. Хуа Чэн знал, что ничего не привлекает его внимание просто так. Князь демонов был ещё и покровителем удачи, а это значило, что он чувствовал тайную связь событий, хоть и не всегда мог сразу ее объяснить. Что-то было в этом вороненке, что не давало ему покоя, какая-то зацепка, обещание, секрет. Оставалось только его разгадать. 

Кроме того, он и правда был ценным учителем. Хуа Чэн никогда не пренебрегал возможностью обучиться чему-то новому, даже если умение казалось на первый взгляд бесполезным. Он должен был быть готовым к любому стечению обстоятельств на своем пути, напоминавшем многовековое паломничество. 

И Хуа Чэн снова придвинул к себе свитки и продолжил то, что он умел лучше всего — ждать и искать. 

Chapter Text

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

В следующий раз Градоначальник вызвал его где-то через неделю. Се Ляня на площадке вместо Хуа Чэна встретили несколько серебристых бабочек, окутанных в темноте потусторонним свечением. Эфемерные тонкокрылые создания кружили в воздухе, будто исполняя одним им известный танец.

Се Лянь улыбнулся и протянул к ним руку. Одна, сделав пару кругов, уселась на ему на палец и несколько раз сложила и открыла крылышки. Се Лянь, очарованный, поднес ее ближе к лицу. Серебряные прожилки ее крыльев соединялись полупрозрачными лунными перепонками. Он никогда не видел что-то столь же красивое иномирной, другой красотой.

Заглядевшись на созданьице, Се Лянь совсем забыл, где он. Поэтому услышав за спиной шаги, он вздрогнул и быстро обернулся, спугнув бабочку.

Вошедший на площадку Хуа Чэн застыл в неподдельном удивлении, которое крайне непривычно смотрелось на его всегда уверенном лице. Впрочем оно быстро сменилось обычным лукавством:

— Диди полюбились мои бабочки

Его бабочки. Что же, это имело смысл, подумал Се Лянь: они обладали тем же свойством заворожить, приковать к себе всё внимание, что и их создатель.

Объяснялось и количество товаров на рынке, украшенных изображениями серебряных летуний. Жители Города боготворили своего Хозяина (хотя это слово, пожалуй, тут не подходило, боги здесь были не в почете). И их легко можно было понять, подумал Се Лянь, невольно засмотревшись на Хуа Чэна, сегодня представшего в облике молодого мужчины, в том же, в котором Се Лянь увидел его первый раз. Казалось, это было годы назад, хотя за это время луна лишь один раз прошла свой цикл

— Диди?

Се Лянь поймал себя на том, что слишком долго молчит и улыбнулся:

— Я не могу представить, что они могут быть кому-то не по нраву

Хуа Чэн усмехнулся, показав клыки:

— Большинство жителей Небесных чертогов упадет в обморок от ужаса, только завидев такую малютку, — в ответ на это заявление несколько бабочек уселись на плечи и грудь Хуа Чэна, с обожанием откликнувшись на похвалу.

Градоначальник говорил о Небесах с глубоким презрением, чего, наверное, и стоило ожидать от Князя демонов. И Се Ляню это нравилось. Было неожиданно приятно услышать, как кто-то говорит о Чертогах без привычного почитания, которого они впрочем не заслуживали.

— Но что могут сделать такие милые создания?

— Даже небольшие и милые существа могут быть смертоносны, — Хуа Чэн сверкнул глазами в его сторону, и Се Лянь почему-то покраснел. На мгновение ему показалось, что речь идёт не только о бабочках. — У них острые крылья, а ещё их много. Думаю, диди и так понял, какой эффект производит рой таких малышек

Картина, представшая перед внутренним взором Се Ляня была довольно кровавой.

Он опять протянул руку, на нее тут же уселась другая бабочка.

— По-моему это делает их ещё красивее, они могут за себя постоять. А налет опасности имеет свою притягательность.

Хуа Чэн поднял одну бровь:

— Ну, раз уж так говорит Сун-диди…

Се Лянь опять почувствовал как краска приливает к щекам. Почему бабочки оказались такой неоднозначной темой!

***

Несколько недель спустя

В городе наступила осень, и красные листья деревьев вторили убранству Города. Призрачная звезда вставала над горизонтом только на пару часов, готовясь исчезнуть на долгую зиму.

Предыдущая ночь не была лёгкой для Се Ляня. Стоило ему закрыть глаза, как из подпола сознания как тараканы начинали ползти мерзость и страх. Тот раз, когда Цзунь У свернул ему шею с такой лёгкостью, будто он был не больше голубя. Тот раз, когда он лишился глаза. Те бесчисленные разы, когда он подчинялся желаниям Императора, ублажая его своими руками, ртом, телом; чтобы потом, заперевшись в своей комнате, наносить себе увечья. Это был способ наказать себя за слабость, избавиться от пожирающего его стыда.

Он отдал бы все, что у него было, за забытье. Но его память-предательница продолжала повторять то, что он желал забыть, снова и снова, пока его не затошнит.

Такие ночи как эта случались, но он так и не смог к ним привыкнуть. Странным образом, когда он был во Дворце, кошмары ему почти не снились. Здесь же, на свободе, они стали неизбежностью.

Был рабочий день, и Се Лянь патрулировал знакомые улочки. Он устало потёр лицо: им владело беспокойное возбуждение, какое бывает после бессонной ночи: когда тяжело держать глаза открытыми, но точно знаешь, что ни за что не уснёшь, даже если будет возможность.

Так он проглядел, как к нему подобрался Посланник убывающей луны. Увидев знакомую маску прямо перед собой, Се Лянь вздрогнул. “Хорош охранник, нечего сказать” — мимолётно подумал он

— Здравствуйте, Сун Йе. Градоначальник желает вас видеть, — как всегда без выражения произнес он.

Сердце Се Ляня сначала радостно подскочило, но потом рухнуло куда-то вниз, в животе заворочалась тревога. Слишком близко к поверхности сегодня был Сяньлэ. А он сам был слишком утомлен, чтобы держать его под контролем.

***

На тренировочной площадке Се Ляня уже ждал Хуа Чэн. Сегодня он был в своем юном обличье. Тонкий стан, красная свободная рубаха с белой вышивкой, почти полное отсутствие украшений, кроме красной бусины в волосах и серебряной серьги в ухе. Он был похож на удалого деревенского парня, о котором мечтает каждая девчушка в округе.

Се Лянь вышел на площадку, как всегда предварительно положив маску на ступени. Хуа Чэн улыбнулся и стал забирать свои непослушные волосы в хвост на затылке. Что-то в этом невинном действии заставило Се Ляня тяжело сглотнуть, у него на мгновение сперло дыхание. Бывшему Богу пришлось сделать глубокий вдох и выдох, чтобы снова прийти в себя.

***

Когда Хуа Чэн достал его саблей в третий раз, в то время как Се Лянь не смог дотянуться до него ни разу, демон остановил тренировку:

— Либо лаоши сегодня не в форме, либо я сегодня удивительно хорош, — он наклонил голову набок.

Се Лянь захлопал глазами: ему нужно было либо признать свое недомогание, либо присоединиться к беззастенчивому комплименту. Второе казалось более уместным, но он боялся покраснеть так, что даже смуглая кожа Сун Йе его не спасет. В конце концов он смог сформулировать более-менее приличный вариант:

— Градоначальник действительно талантливый ученик и делает успехи…

— Или его учитель настолько сонный, что едва стоит на ногах, — перебил его Хуа Чэн. Интересно, чем он занимался ночью, чтобы так устать?

Несмотря на все усилия, он всё-таки покраснел. Почему-то такие намеки от Хуа Чэна не ощущались пошлыми, а скорее воспринимались как мальчишеские упражнения в остроумии. Будто они вдвоем играли в игру, где Градоначальник старался его смутить, а Се Лянь, напротив, пытался удержать разговор в невинном русле.

— Ха-ха, ничем достойным внимания, его всего лишь настигла бессонница.

— Согласится ли он тогда выпить чаю со своим учеником, дабы поправить здоровье?

Се Лянь благодарно улыбнулся и устало потёр глаза:

— Это было бы очень кстати, спасибо.

— Тогда ему придется взять меня под руку, — Хуа Чэн приблизился к нему и предложил свой локоть.

Се Лянь опять покраснел, он сегодня явно проигрывал в их игре (впрочем как и всегда). Он осторожно взял Градоначальника под локоть. Плечо Хуа Чэна было прохладным, под мягкой тканью чувствовались скульптурные мышцы. Вблизи Се Лянь мог ощутить его запах, похожий на запах леса после дождя. Он глубоко вдохнул, стараясь запечатлеть его в памяти.

Хуа Чэн озорно улыбнулся ему и бросил перед собой кости. Переход через портал оказался на удивление лёгким, в очередной раз доказывая силу Князя Демонов.

Они оказались в большом зале с длинным столом в центре и нишей с маленьким столиком и просторным диваном, заваленным вышитыми подушками.

Зал был изыскано украшен и даже при своем размере казался довольно уютным за счёт приглушенного света и гобеленов, развешенных по стенам.

Тем не менее это было большое пустое пространство. У Се Ляня закружилась голова и в горле встал ком. Ночь истощила его. Он стал уязвим.

Он лежал на мраморном полу огромной залы, задыхаясь, кровь из сломанного носа заливалась в горло.

— Все хорошо, воронёнок?

— Да, прости, и правда засыпаю на ходу.

Се Лянь понял, что все ещё держится за локоть Хуа Чэна и поспешно его отпустил

Они уселись за маленький столик, диван оказался на удивление удобным. Но Се Ляню все никак не удавалось успокоиться и он ерзал на месте.

В зал вошла прекрасная демоница в красных шелковых одеждах. Она расставила перед Хозяином и его гостем чайный набор, безмолвно поклонилась и тут же ушла.

Чашки были изумительной красоты: на карминовом красном извивались блестящие серебряные драконы.

Се Лянь постарался завести разговор, чтобы отвлечься от нарастающей паники:

— Какой изысканный набор! Сразу видно кисть мастера.

— Диди и правда так считает или просто старается быть вежливым? — на лице Хуа Чэна как всегда была усмешка, но в то же время взгляд был серьезным, будто ему действительно было важно услышать оценку Се Ляня.

— Хоть я никогда не видел драконов, но они выполнены с большим художественным талантом, кажется, вот-вот оживут и начнут извиваться, подставляя свету драгоценную чешую, — сказал он, крутя в руках чашку. Руки немного дрожали, и он поставил сосуд на место.

Хуа Чэн сверкнул черными глазами:

— Диди слишком добр к неизвестному мастеру, мне стоило выбрать чашки получше.

— Нет-нет! Они очень красивые, мне даже сложно представить набор лучше!!

— Вороненка слишком легко впечатлить.

— Ха-ха, это правда, но я думаю, что так в чем-то легче живется. В мире много боли и несправедливости, больше, чем может вместить любое сердце. И порой все, что остаётся — это такие маленькие радости: хороший чай, подросшее растение, запах леса после дождя.

Се Лянь тут же прикусил язык. Только что он почти признался, что ему нравится запах Хуа Чэна. Знает ли Градоначальник, как он пахнет? Знают ли люди вообще как они пахнут? А демоны? Чем пах сам Се Лянь? Он никогда об этом не думал.

Из панических метаний Бывшего Бога вырвал голос Хуа Чэна:

— И какой мелочи Сун-диди радовался последний раз?

Се Лянь задумался. Если бы вопрос звучал просто “Чему ты радовался последний раз?” — ответ был очевиден. Он был рад приглашению, он был рад сидеть здесь рядом с Хуа Чэном и болтать, будто они были давно знакомы. Но это была для него отнюдь не мелочь. Поэтому он сказал другое:

— Сегодня я видел красивую кошку. То есть все кошки красивые, но эта была красивая особенно: благородного серого цвета в темную крапинку, словно леопард, длинноногая и с большими ушами. Хищная и одновременно изящная. Она разрешила мне погладить ее шерстку, потерлась о мои сапоги, а затем деловито продолжила путь. Я рад, что она разделила со мной мгновение своего дня.

Хуа Чэн подпёр голову рукой, внимательно его слушая:

— Согласится ли лаоши научить меня и этому искусству?

— Радоваться малому?

— Да.

— Ха-ха. Я могу постараться…

***

Се Лянь и правда отвлекся разговором. Обычно он был немногословен, но с Хуа Чэном беседа текла непринужденно, и он и не заметил, как они успели обсудить и архитектуру, и различные стили боя, и даже булочные Города, и заодно выпить весь чайник жасминового чая.

Оглядываясь назад, он должен был насторожиться, все шло слишком хорошо.

Кажется, Се Лянь увлеченно рассказывал что-то про песенные обычаи северных народов, когда он слишком широко махнул рукой и прекрасная драконья чашка полетела на пол.

Раздался грохот, осколки разлетелись по полу.

Се Лянь замер. Кровь тут же отхлынула от лица, тело онемело. Он забыл как дышать, а в ушах все стоял ужасный звук разбивающегося фарфора. Время остановилось.

А когда оно вновь пошло, он вскочил и рухнул на колени перед разбитой чашкой. Схватив несколько крупных осколков, он попытался дрожащими руками их совместить, но ничего, конечно, не вышло. Он только порезал ладонь острым краем, кровь закапала на пол.

Над ним нависла высокая темная фигура.

Сяньлэ, как можно быть таким безруким! Чему тебя только учили в твоей третьесортный империи!

Се Лянь оставил осколки и отпрянул прочь от фигуры. В груди тошнотворным набатом стучало сердце. Он вскинул руку в защитном жесте, зажмурился и сжался на полу в ожидании неизбежной боли.

…

…

…

Её все не было.

Он медленно и недоверчиво открыл глаза. Перед ним на одном колене сидел Хуа Чэн, на его лице вместо привычной усмешки была горечь. Лучше бы он ударил Се Ляня. Он привык, он заслужил эту боль, а вот видеть грусть на лице Градоначальника и знать, что он стал его причиной, было невыносимо.

— Прости, прости меня, я не хотел, я очень неуклюжий, это моя вина, я постараюсь ее загладить, только скажи слово, я все исполню, пожалуйста…

— Остановись, — сквозь зубы, как будто слова причиняли ему боль, произнес Хуа Чэн.

Се Лянь испуганно замолк.

Демон тяжело перевел дыхание и посмотрел ему прямо в глаза:

— Сун-диди, я ни в чем тебя не виню. Это всего лишь дурацкая чашка. Все хорошо, воронёнок. Тебе нечего здесь бояться, никто не причинит тебе вреда. Я не злюсь, все хорошо, слышишь? Мне нужно, чтобы ты мне поверил. Ты мне веришь?

Се Лянь через несколько долгих мгновений наконец медленно кивнул.

— Хорошо, хорошо, — выдохнул Хуа Чэн. — Ты можешь встать?

Се Лянь снова кивнул и стал подниматься, все ещё не уверенный, что происходит. Хуа Чэн подстраховал его, избегая однако к нему прикасаться, и усадил обратно за стол. Се Лянь послушно сел и отставил в сторону порезанную ладонь, чтобы не запачкать кровью диван.

***

— Позволь я возьму твою руку, чтобы залечить порез? Это не больно, — Хуа Чэн чувствовал себя так, будто пытался приманить раненую птицу: одно неверное движение или слово и она упорхнет.

Сун Йе поднял на него испуганный взгляд. Хуа Чэн замер, не смея двинуться. Мгновения текли в тишине как густая патока. Но что-то сдвинулось в глубине зелёных глаз, и Сун Йе нерешительно протянул свою руку. Хуа Чэн принял ее со всей бережностью, которая только могла быть у Князя демонов. Теплая кровь потекла по его ладони. Чтобы исцелить рану, нужно было всего лишь направить в тело толику энергии, и оно само восстановит повреждённые ткани. Хуа Чэн передал немного духовной силы в руку Сун Йе.

И… ничего не произошло, кровь все так же капала на пол. Хуа Чэн нахмурился и попробовал ещё раз. Опять ничего. Наконец он передал столько энергии, что хватило бы на несколько переломов. На этот раз его действия возымели эффект, но отнюдь не тот, на который он рассчитывал. От места соприкосновения их рук по коже Сун Йе поползли вверх золотые трещины. Хуа Чэн в удивлении поднял глаза на лицо вороненка, теперь тоже пронизанное золотыми прожилками. Сун Йе все так же доверчиво смотрел на него. Черты его лица немного подрагивали, будто мираж. На долю мгновения Хуа Чэну показалось, что он увидел за иллюзией очертания другого лица. Он спешно отнял руку. Свечение начало постепенно угасать. Сун Йе удивлённо посмотрел на свои кисти, на которых все ещё были видны исчезающие золотые линии

— Так не должно быть, правда? — сказал он хрипло.

— Нет, но сейчас это неважно, — ответил Хуа Чэн, призвал из лекарских запасов бинты и начал плотно накладывать их на рану. Кровь наконец остановилась.

Сун Йе прижал к себе забинтованную руку и сгорбился, словно стараясь занять как можно меньше места.

От этого вида что-то болезненно сжалось в груди у Хуа Чэна. Он редко ощущал себя настолько беспомощным.

— Если есть хоть что-то, что я могу сделать для вороненка, пусть он только скажет.

Тот поднял на него глаза и тут же их отвел.

— Градоначальник и так сделал для этого недостойного больше, чем он заслуживает.

Хуа Чэн оказался в тупике. По правде говоря, он не хотел отпускать от себя маленького охранника, но в то же время не знал, что сделать для человека, который настолько очевидно был не в порядке. Кажется, все эти годы он учился чему-то не тому.

Все же он решил попытать удачи:

— Я собирался после чаепития пойти в библиотеку, там тихо и никто не побеспокоит вороненка. Согласится ли он составить мне компанию

Сун Йе снова взглянул на него, на этот раз в его глазах проскользнула надежда.

— Я не хочу быть обузой…

— Воронёнок не обуза. Мне будет приятно, если он согласится.

— Спасибо, — прошептал он в ответ.

***

Хуа Чэн сидел за своим дубовым столом, вокруг него были разложены недавно поступившие в библиотеку свитки, которые он просматривал в поисках зацепок. Заодно он добавил к ним свитки по медицине, которые могли бы объяснить загадочную реакцию Сун Йе на приток духовной энергии. Вороненка он усадил на мягкую софу, которая располагалась по левую руку от Хуа Чэна. Он выдал Сун-диди свитки про боевое искусство и также свитки, рассказывающие легенды разных народов. Тот взял в руки последние, но вместо чтения смотрел перед собой пустым взглядом. Хуа Чэн вздохнул. Он тоже не мог сосредоточиться

Спустя время, в которое он постоянно отвлекался на то, чтобы посмотреть на вороненка, тот все-таки погрузился в текст, подперев голову рукой.

Хуа Чэн немного успокоился и все же смог просмотреть наискосок несколько новых свитков. Когда он снова взглянул на Сун Йе, тот спал, уронив голову на мягкий подлокотник и подложив под голову согнутую руку, свитки упали на пол. Во сне воронёнок выглядел совсем юным и беззащитным. Мёртвое сердце Хуа Чэна словно свело судорогой. Он призвал теплый плед и стараясь не шуметь, подошёл к юноше, аккуратно его укрыл и замер, заглядевшись на спящего. Его черты наконец разгладились, и он мерно дышал. Демон хотел убрать прядь волос, упавшую тому на лицо, но тут же отдернул руку.

Перед внутренним взором снова возник сжавшийся на полу в ожидании удара юноша.

Кто же ты всё-таки такой? И какую боль в себе несёшь? Что должно случиться с человеком, чтобы оставить такой след?

За последние месяцы он так и не смог приблизиться к решению этой загадки, в то время как необъяснимое предчувствие только росло. Юноша тем временем упорно ускользал от его вопросов. Хуа Чэн, конечно, мог надавить на Сун Йе, но каждый раз, встречая взгляд зелёных глаз, отказывался от этой идеи.

Лишь одно он знал точно: кто бы не причинил боль маленькому охраннику, его ждет жестокая кара, Хуа Чэн об этом позаботится лично. Он не был милосердным, он не был добрым, как его Бог, и он не боялся заставить своих врагов горько об этом пожалеть.

С этого дня так и повелось. Если Хуа Чэн замечал, что Сун Йе клюет носом или что под его глазами залегли тени, демон под разными предлогами заманивал своего наставника в библиотеку, где тот неизбежно засыпал. Проснувшись, он начинал бесконечно извиняться, но Хуа Чэн не желал ничего слышать, и в следующий раз все повторялось точно так же. Однажды Хуа Чэн поймал себя на том, что когда он сидит в библиотеке один, ему становится пусто и неуютно без звука мерного посапывания, доносящегося с софы. Он прогонял эту мысль, но со дня, когда Сун Йе разбил злополучную чашку, связь между ними с каждой встречей только крепла.

***

Спустя ещё несколько недель

Инь Юй шел по галерее Дома, погруженный в свои мысли, неся под мышкой охапку свитков с переданными ему финансовыми расчетами (хотя по правде назвать эти беспорядочные записи расчетами значило сделать им комплимент). Из окна до Инь Юя донёсся чей-то заразительный смех, звук необычный для этого места. Окна галереи выходили на тренировочную площадку, и он остановился подглядеть, что там происходит.

На площадке стоял его начальник во всей своей демонической красе и этот охранник, который обеспечил Инь Юю не одну ночь за пыльными свитками. Как раз ему и принадлежал смех

Смех очень многое может сказать о человеке: кто-то всегда смеётся с насмешкой, кто-то с иронией или болью. Но у Сун Йе он был другой. В нем не было второго дна или скрытой эмоции: одна чистая радость, какая бывает только у детей или святых старцев.

Но все это было не так удивительно, как выражение лица Хуа Чэна. Инь Юй привык думать, что за годы службы видел Градоначальника во всех состояниях: злым, торжествующим, уставшим, скучающим, даже печальным.

Но взгляд, которым он смотрел на Сун Йе, Посланнику был незнаком. На губах Градоначальника была мягкая улыбка (именно улыбка, не усмешка), а в глазах плескалось что-то подозрительно похожее на нежность.

Инь Юй отпрянул от окна, у него было чувство, что он увидел что-то глубоко личное, что не было предназначено для чужих глаз. Ещё он был готов биться об заклад, что что бы не происходило между этими двумя, это добавит ему часов работы.

***

Розовая звезда перестала подниматься над горизонтом, и зима укутала Город плотным одеялом темноты.

Хуа Чэн был в своей художественной мастерской, стоя перед мольбертом в фартуке, забрызганном цветными пятнами и позолотой, он работал над картиной в полный рост, изображающей его Бога. Он писал юного принца с мечом, будто замершего посреди боевой тренировки: живая улыбка и мягкий, но сосредоточенный взгляд, водоворот белых одежд. Хуа Чэн хоть и воспроизводил раз за разом один и тот же образ, но был изобретателен в стилях. Сейчас он, например, пробовал новый, зародившийся в отдаленной стране на западе: природные орнаменты и плоское изображение без перспективы напоминали витраж. За фигурой юноши виднелся узор из белых цветов и зелёных стеблей, свивающихся в изящные фигуры. Картина схватывала двойственность титула принца — Коронованный Цветами Бог Войны. Решительность позы и блеск острого клинка только подчеркивали мягкость черт и утонченность растений. Красота и опасность. Нежность и сила. Таким был его Бог, держащий в одной руке цветок, а в другой меч. Картина была почти завершена, Хуа Чэн дорабатывал мелкие детали.

— Появились новые сведения насчёт Сун Йе, — раздался в его голове голос Инь Юя.

Хуа Чэн ненавидел, когда его отвлекали от рисования, но этой информации он ждал слишком долго. Хуа Чэн отложил кисть и приложил два пальца к виску:

— Докладывай.

— Поскольку изгнанных Богов мы исключили, я взялся за тех, кто продвинулся в самосовершенствовании, как вы знаете, такие свитки в основном хранятся в библиотеках монастырей…

— Скучно, к сути, — перебил его Хуа Чэн.

— Я обнаружил упоминания одного культиватора, достигшего мастерства в боевых искусствах, который в течение пары сотен лет появляется то здесь, то там. Иногда трудно быть уверенным, что речь идёт об одном человеке, но в ряде случаев это точно так. Единственное, что не сходится с Сун Йе — это внешность. Говорится, что тот культиватор обладал высоким ростом и светлыми волосами. В то же время никто под именем Сун Йе не попадается в монастырских записях. Он будто возник из ниоткуда на пороге Города.

— Воронёнок явно носит не свое имя, равно как и внешность. Это понятно и так.

Хуа Чэн закрыл глаза, выдохнул и прислушался к ускользающему чувству, которое подсказывало ему, стоит ли зацепка внимания. Оно в чем-то напоминало детскую игру “горячо — холодно”. Рассказ про культиватора не был холодным, но не был и горячим. Скорее едва теплым. Что-то тут крылось, но не то, что он искал.

— Ищи ещё.

— Но это пока самая убедительная гипотеза, — осмелился возразить Посланник.

— Нет, ты что-то упустил. Это не тот ответ.

— Но откуда… Затем Посланник взял себя в руки. — Слушаюсь.

Прервав связь, Хуа Чэн сел на табуретку и уставился перед собой, подперев голову рукой. Мысли о маленьком охраннике никак не давали ему покоя: жгли грудь и преследовали даже во сне. Загадка без отгадки, замок без ключа, письмо на давно забытом языке.

А ещё была эта улыбка, эта мягкость во взгляде, доверие, расцветающее в зелёных глазах.

И страх, испуг при резком звуке, тело, напряжённое как взведенная тетива.

Он поднял взор. На него с полотна смотрел его нежный и смелый Бог

Улыбка, мягкость во взгляде

Могло ли быть так, что то, чего он так желал всем своим существом, было у него под носом?

Фигура, сжавшаяся на полу обеденного зала в ожидании удара.

Это не может быть его Бог, так не должно быть, слишком больно, это все мираж, морок, это все отчаянье после стольких лет поиска.

Хуа Чэн с силой потёр лицо ладонями.

Он не мог позволить себе гадать, цена ошибки была слишком высока. Он должен знать наверняка, прежде чем что-либо предпринимать.

Тем временем чувство в груди упорно шептало “горячо, горячо”.

***

Се Лянь дежурил в Доме. Обычно он предпочитал патрулировать улицы, игорный зал все ещё был для него слишком: громким, пёстрым, наполненным страстями

Однако эта ночь была для него другой: за красной вуалью виднелся темный силуэт. Хозяин после долгого отсутствия вернулся в Город, и тот встречал его буйной радостью.

Несмотря на необходимость постоянно окидывать взглядом зал, внимание Се Ляня постоянно возвращалось к фигуре на возвышении. Он был почти уверен, что на днях наткнется на Посланника убывающей луны или другого посыльного, и получит заветное приглашение на тренировочную площадку. От этой мысли что-то радостно трепетало в груди, а в животе становилось тепло. Его тело вспоминало как это — ждать чего-то с нетерпением. В стенах Дворца не существовало будущего, равно как и прошлого: один тягучий и мучительный момент настоящего, растянутый на годы. И уж точно там было нечего ждать.

Кидая взгляды на силуэт Хуа Чэна, Се Лянь не мог сдержать улыбки. Он понимал, что это было эгоистично, но он не мог не думать, что знает Градоначальника лучше, чем большинство в этом зале. Как будто у них двоих был общий секрет, связывающий их вместе, как волшебная нить. Все знали насмешливую сторону Хуа Чэна, но Се Ляню нравилось думать, что немногие видели, как Князь Демонов бывает внимателен к собеседнику, какой он прилежный ученик, и как отзывчив на похвалу, и что он может быть совершенным ребенком, если начинает дурачиться. Се Лянь копил эти маленькие открытия как драгоценности. Если бы было можно, он бы спрятал их куда-то за ребра, чтобы сберечь от чужих взглядов и сохранить только для себя.

Как будто твое тело — надёжный тайник. Смешно. Ты все ещё думаешь, что оно тебе принадлежит.

Се Лянь тряхнул головой. .

Все хорошо, воронёнок. Тебе нечего здесь бояться, никто не причинит тебе вреда.

Несмотря на весь стыд, который он испытывал за тот случай с чашкой, Се Лянь часто повторял про себя эти слова, произнесенные вкрадчивым бархатным голосом. Они были его якорем, его успокоительным. В этом тоже было что-то постыдное, но он был слаб и не мог отказать себе в том, что даровало хоть какое-то утешение.

Тут сбоку раздался грохот: какой-то обезумевший демон, похожий на козла, перевернул игральный стол, рассыпав фишки по полу. Се Лянь вздрогнул, но тут же поспешил на помощь оказавшемуся ближе охраннику, который уже чуть было не получил копытом в лицо.

Смена была полна мелких инцидентов: Дом, как всегда в присутствии Градоначальника, бесновался еще пуще обычного.

Поэтому на пути в общежитие Се Лянь то и дело зевал.

На самом пороге комнаты его окликнула Дин Лин:

— Сун-диди, заглянешь на чашечку чая?

Се Лянь через очередной зевок кивнул

Они уселись и демоница заварила успокаивающий напиток из мяты и смородинового листа.

Они немного поболтали на повседневные темы. Дин Лин, пожалуй, была вторым человеком (после Хуа Чэна), с которым Се Лянь мог позволить себе расслабиться и говорить чуть больше строго необходимого. Наверное, он даже мог назвать ее подругой? Он не был уверен, когда люди начинают считаться друзьями, так как единственные его приятели были приставлены к нему в детстве как слуги. Что, если задуматься, было довольно-таки жалко.

Наконец Дин Лин отложила чашку.

— На самом деле я хотела с тобой кое о чем потолковать.

— Новости от Госпожи?

Она замахала рукой:

— Нет, нет, от нее пока ничего.

Дин Лин немного помялась, что было нехарактерно для демоницы, которая обычно за словом в карман не лезла, и наконец начала:

— Я заметила, какие взгляды ты сегодня кидал на Градоначальника, и хотела тебе сказать, чтобы ты был осторожней, диди.

Се Лянь пару раз растерянно моргнул:

— Но если бы Хуа Чэн хотел причинить мне вред, у него было предостаточно возможностей это сделать. Хоть я иногда и могу одержать верх в бою, без духовных сил я перед ним все равно что желторотый птенец перед ястребом.

— Да я же не об этом! Ты просто от него глаз не отрывал, будто никого больше в Доме и нет. Что в общем-то понятно, тут полгорода на него так смотрит, но ты только начал восстанавливаться, тебе ни к чему сердечные передряги.

Се Лянь окончательно перестал что-либо понимать.

— Сердечные передряги?

Дин Лин внимательно на него посмотрела и затем удивлённо произнесла:

— Ох, ты и правда ничего не понимаешь, да? Честное слово, иногда кажется, что тебе лет пятьсот по меньшей мере, а иногда как будто ты только вчера родился!

Се Лянь начал нервно теребить рукав:

— Боюсь, я и правда не понимаю, о чем говорит Дин-цзецзе…

Та схватилась за голову:

— Ох, болотный гуль меня дери, неужели мне и правда придется все тебе объяснять… Вот уж к чему жизнь меня не готовила. И нет, не извиняйся!

Се Лянь закрыл рот.

Дин Лин устало потерла глаза:

— Давай начнем вот с чего. Как ты думаешь, что происходит между тобой и Градоначальником?

Се Лянь удивился такому вопросу:

— Я преподаю ему искусство боя.

— Ага, а что ещё?

— Ну, иногда мы пьем чай, иногда он приглашает меня с собой в библиотеку, иногда просто болтаем, вот как мы с тобой…

— Ты понимаешь, скольких людей Князь Демонов почти каждую неделю приглашает просто поболтать и попить чаю?

— Скольких?

— Никого! Я никогда о таком не слышала, пока ты не появился! Я, конечно, свечку не держала, но даже слухов таких не было! Он, конечно, то с философом, то с учёным встретится, но это всегда пару-тройку раз, не больше, и по делу! Я специально у прислуги поспрашивала.

У Се Ляня приятно потеплело в груди от этих слов, в чем он однако никому бы не признался.

— Эх, видел бы ты себя сейчас со стороны, улыбаешься как влюбленный мальчишка, — как будто немного упрекая его, сказала Дин Лин.

Сердце Се Ляня провалилось куда-то в живот:

— Влюбленный?

Дин Лин посмотрела на него с жалостью.

— Ох, и откуда ты такой, право слово! Ты когда-нибудь раньше влюблялся?

— Н-н-нет, не думаю, — Се Лянь вдруг стал заикаться. — Дин-цзецзе точно не ошибается? А как понять, что кто-то влюбился? Было ли у цзецзе такое? Может ли это пройти само? И что с этим делать? — когда он сильно волновался, он порой не мог вовремя замолчать и слова сыпались из него как зерно из прохудившегося мешка — против его воли.

— Так, стоп-стоп — Дин Лин замахала руками. Диди, мы же не про чуму говорим, не пугайся так.

Но было поздно: Се Ляня охватило беспокойство. За разговор он несколько раз заправил волосы за уши, потом начал чесать левое предплечье, тут же отдернул себя и сел неестественно прямо, положив руки на колени. Чума его пугала гораздо меньше влюбленности: он несколько раз сталкивался с разными поветриями и не считая поветрия ликов, которое до сих пор повергало его в ужас, все они для бессмертного были скорее временной неприятностью. А вот сама мысль о том, что он может влюбиться, вызывала у него панику. Она выталкивала его на неизвестную территорию, где он не знал ни направлений, ни ландшафта, ни правил игры.

— Ох, не тот я, конечно, человек, чтобы читать лекции на такие темы. Спросил бы ты у Чэн Хао, он бы тебе ученый трактат написал. Ладно, попробую, только на косноязычие не жалуйся.

Она задумалась и начала:

— Когда влюбляешься, хочется видеть другого как можно чаще, хочется к ней прикасаться, невзначай так знаешь задеть рукой или придвинуться поближе. И любуешься ещё, как будто все звёзды и цветы и все самое красивое можно в её чертах разглядеть. И ещё вот одновременно волнительно рядом, аж руки трясутся, когда встретишь, а вроде говоришь и смеёшься вместе и спокойно-спокойно и радостно, кажется вот-вот в воздух от лёгкости поднимешься, — Дин Лин вдруг замолчала, невидящим взглядом уставившись перед собой, будто перенеслась совсем в другое место и время.

Се Лянь в отчаянии закрыл лицо руками. Всё, что говорила Дин Лин, было ему знакомо, но если раньше он даже не задумывался, что у этого есть название, то теперь у этих душевных движений, у непонятного волнения и замирающего сердца было имя, и он уже не мог вернуться в невинное блаженство незнания.

Он был влюблен. Впервые за столетия своей бессмысленной жизни. И он был влюблен в Хуа Чэна, в Князя демонов, в Собирателя Цветов Под Кровавым Дождем. В самого остроумного, красивого, притягательного и одаренного человека, которого он когда-либо встречал. Чёрные глаза-омуты всё же заманили на погибель беспечного путника.

Се Лянь застонал сквозь ладони. Как ему теперь смотреть на Хуа Чэна?

Дин Лин наконец очнулась от своего печального транса:

— Если б я знала, что это тебя так расстроит, я бы этот разговор отложила до более удачного момента. Но что уж, хлеб обратно в тесто не воротишь. Да не убивайся ты так, не ты первый, не ты последний. Я что сказать-то хотела. Я ни разу не слышала, чтобы у Градоначальника был возлюбленный. Кто-то говорит о бесчисленных любовниках, кто-то говорит, что он давным-давно потерял свою любовь и с тех пор ни на кого больше даже взглянуть не может, всё того единственного ищет. В любом случае ни один вариант тебе ничего хорошего не сулит. Ты, конечно, во всем особенный, и как я уже говорила, раньше Градоначальник вроде ни с кем и чаи просто так не распивал, но, пожалуйста, береги уж себя. И если что, ты знаешь, я тут рядом и всегда выслушаю, — как всегда в такие моменты Дин Лин смутилась.

Се Лянь немного собрался с духом и выдавил из себя улыбку.

— Спасибо за заботу, Дин-цзецзе. Она как всегда слишком добра к этому несчастному.

Демоница закатила глаза с усталым видом:

— Интересно, ты когда-нибудь отучишься всё-таки несчастниться?

Они оба разошлись в подавленном состоянии духа. Се Лянь быстро нырнул в свою комнату и тут же запер дверь на засов, будто мог так отгородиться от настигающих его мыслей.

Сон как ветром сдуло, Се Лянь уже знал, что ему не удастся сомкнуть глаз, не стоило и пытаться.

Чтобы чем-то занять руки и отвлечься, он принялся при свете свечи плести ещё одну шляпу-доули: после починки той, что отдал ему старик, он понял, что возня с бамбуковым волокном его успокаивает, и с тех пор он уже сплел четыре таких шляпы. Стоило их, наверное, продать или раздарить, но он все об этом забывал.

Сейчас же Се Лянь изо всех сил старался не думать.

Но почти сразу перед глазами появился образ молодого мужчины в красном. Его хищная грация, его насмешливая улыбка с выпирающими клыками и буйные кудри. Его забота, внимательный взгляд и то, как Се Лянь, заснув в библиотеке, каждый раз просыпался под теплым пледом.

Бывший Бог безотчетно улыбнулся.

Рядом с Хуа Чэном ему было свободно и легко. Как будто Дворца никогда не было. Будто его душа не была отравлена страхом и унижением. Будто он был человеком, а не грязным, вывернутым наизнанку существом, принужденным жить против своей воли.

Будто его можно было полюбить.

Се Лянь с силой потёр заслезившиеся глаза. Это были опасные мысли. Он не мог себе позволить подобные надежды.

Пока что он терпит тебя из жалости, но если узнает, кто ты на самом деле, его будет тошнить от того, что он к тебе прикасался. Сломанная жалкая кукла. Ты не имеешь права на влюбленность, на человеческие чувства. Твоя любовь такая же грязная как ты сам, ты все ломаешь, пачкаешь, превращаешь в мерзость. Император никого не трогал, пока не появился ты, ты его соблазнил, ты сделал из него монстра.

— Сяньлэ, я просто не мог перед тобой устоять, но посмотри на себя, никто на моем месте не смог бы.

Вдруг он запачкает и Хуа Чэна, и тот тоже переродится во что-то ужасное?

Или он и возится с тобой, потому что видит, как легко ты готов раздвинуть ноги?

Его затошнило. Се Лянь трясущимися руками отложил шляпу и взяв голову в руки, до боли потянул себя за волосы. Но этого было мало. Тогда он несколько раз с силой отвесил себе пощечины, так что загудела голова. Голоса наконец замолкли, он выиграл себе короткую передышку.

Жое высунулась из ворота рубашки и погладила его по щеке, где ещё горел след от удара. Лента всё старалась его утешить, даже если он сам был причиной своей боли.

Се Лянь снова взялся за волокна бамбука, стараясь сосредоточиться только на том, как аккуратно протолкнуть следующее волокно в складывающийся узор. Он заснул только перед самым закатом, уронив голову на стол.

Chapter Text

Эх ты, Порушка-Параня,

Ты за что любишь Ивана?

Ой да я за то люблю Ивана,

Что головушка кудрява.

***

Перед Се Лянем стоял мужчина, в алом одеянии невозможного чистого цвета, какой не встретишь наяву.

Но несмотря на красоту наряда, Се Лянь не мог оторвать глаз от его лица. Оно было прекрасно настолько, что от этого становилось больно. Родное, знакомое так, будто он провел бессчётные часы, жадно изучая каждую его черту.

Хуа Чэн улыбнулся, протянул ему руку, и сердце Се Ляня затрепетало в груди как пойманная птица. Он всем своим существом устремился навстречу. Но сколько бы он не тянулся, расстояние между ними не уменьшилось ни на цунь.

Вдруг он понял, что Хуа Чэн улыбается вовсе не ему, а кому-то за его спиной. Се Лянь обернулся: в отдалении стоял юноша, высеченный из мрамора, лица было не разглядеть. Незнакомец приблизился к мужчине в красном и взял его за руку. Лицо Хуа Чэна (такое родное, такое желанное) озарилось радостью. Они стояли, соединив руки как влюбленные.

Се Ляня от этого вида пронзила острая боль равной которой он ещё не знал. Он закричал:

— Нет, нет, обернись, я тут!! Пожалуйста, я тут!

Но Хуа Чэн не отрывал глаз от мраморного юноши.

Се Ляня охватило отчаяние. Он протянул ещё раз руки к двум фигурам, но расстояние между ними только росло. И тут большие теплые ладони схватили его за сзади за талию. Длинные пальцы впились в его тело и стали оттаскивать его от пары. Он пытался вырваться, бился как птица в силках, но все тщетно.

— Пожалуйста, оглянись!!— закричал он из последних сил, но фигуры заволокло белым туманом и они скрылись из виду.

Остались только жадные руки. Они притянули его к себе, начали шарить под одеждой, сжимая, хватая, выкручивая, их тошнотворное тепло было везде, от него было некуда деться. Се Лянь закричал и проснулся.

***

После разговора с Дин Лин прошло несколько дней, прежде чем он получил приглашение на тренировочную площадку. Против обыкновения, следуя за посыльным по улочкам Города, вместо радости он ощущал отчаяние. За последние дни он много думал о том, что ему сказала демоница, и наконец пришел к решению. Он должен был отгородить Хуа Чэна от себя, от грязи, которую он за собой волочил. Выдумать способ больше не видеться.

Ну и что, что от этой мысли все внутри сжималось от тоски и хотелось завыть раненым зверем. За эти несколько месяцев Градоначальник незаметно стал огромной и невыразимо важной частью его жизни: ожидание встреч, долгожданные приглашения, время вместе, которого всегда было мало. Вместо всего этого будет дыра, из которой будет сквозить мертвенным холодом потери.

Но у него останется команда, Дин Лин, в конце-концов. Это больше, чем все, на что он смел рассчитывать в предыдущие столетия. Он должен быть счастлив и этим! Но что-то ему подсказывало, что без озорной улыбки и “вороненка” счастлив он уже не будет.

Се Лянь вышел на площадку, тщательно избегая смотреть на Хуа Чэна: на его улыбку, которой он приветствовал своего лаоши, на тонкие черты, неправильные ровно настолько, чтобы выразить характер, на его широкие плечи и белую шею с выступающим кадыком… Стоп! Се Лянь насильно сфокусировал взгляд на красной балке за спиной Градоначальника.

— Диди, всё хорошо? — в голосе Хуа Чэна звучала обеспокоенность.

— Прости, да, все в полном порядке, все хорошо, ничего такого, абсолютно не о чем беспокоиться, давай начнем, — выпалил он скороговоркой, все ещё старательно избегая зрительного контакта.

Хуа Чэн несколько мгновений стоял неподвижно, но затем все же принял боевую стойку, Се Лянь тут же ее повторил. И первый бросился в атаку, не в состоянии больше выносить накопившееся напряжение. На время боя все мысли как всегда вылетели из его головы: он исчез в быстрых движениях клинка и инстинктивной работе тела.

Спустя пару-тройку ке, в которые никто не смог одержать верх, они остановились, чтобы передохнуть. Се Лянь кинул взгляд на Хуа Чэна и тут же об этом пожалел: выбившиеся из хвоста пряди придавали демону трудновыносимого небрежного очарования. Се Лянь представил, каково это было бы — поправить эту растрёпанную прическу. Кудри Хуа Чэна наверняка легли бы в его руки приятной тяжестью драгоценной парчи.

Нет-нет, отвлекись!

Но чем больше он старался направить мысли в другое русло, тем меньше это у него получалось.

Обычно в перерыве они заводили непринуждённый разговор, наполненный шутками и смехом (шутил в основном Хуа Чэн, а смеялся — Се Лянь). Но в этот раз Бывший Бог отвечал односложно и невпопад, рассматривая то пол, то деревья, видневшиеся в отдалении. Наконец между ними повисла тяжелая свинцовая тишина.

Это ощущалось жутко неправильно. Им раньше было так легко вместе! Почему эта дурацкая влюбленность все портила!

У Се Ляня от обиды выступили на глазах слезы, и он тут же отвернулся, чтобы их спрятать.

Хуа Чэн, до этого стоявший, оперевшись на оградку, оттолкнулся от нее и подошёл к нему вплотную, так, что Се Лянь почувствовал его запах. Сердце предательски зачастило.

— Диди, посмотри на меня.

Се Лянь сделал медленный вдох и выдох и только затем поднял глаза.

Хуа Чэн смотрел на него с таким вниманием и тревогой во взгляде, что дыхание Се Ляня тут же сбилось.

— Вороненок, я же вижу, что что-то тебя гложет. Скажи, я чем-то задел тебя? Если это так, то пусть диди скажет, в чем я ошибся.

— Нет, правда, всё в порядке, ты не сделал ничего плохого, — слабым голосом произнес он.

— Если дело не во мне, тогда в ком же? Одно слово диди и его обидчик дорого за это заплатит.

У Се Ляня от этих слов, произнесенных глубоким бархатным голосом, чуть не подогнулись колени.

Хуа Чэн не сводил с него черных глубоких глаз и молчал.

— Нет, нет, ничего не случилось, нет никакой необходимости… — он начал, но тут же затих и замер под этим гипнотизирующим взглядом.

Несколько долгих тягучих мгновений они так и стояли, во внезапно наступившей тишине. У Се Ляня было странное чувство, будто в этот момент они говорили с друг другом честнее и правдивее чем могли бы выразить слова. Те уводили в сторону, петляли вокруг невысказанного, глаза же не умели лгать. И в глубине глаз напротив была уготована ему одному предназначенная нежность. Там ждала его мучительная и сладостная тайна, отгадав которую он не сможет стать прежним. Жар охватил все тело Се Ляня, пылая у него в груди и сворачиваясь в теплый узел внизу живота. Он перевел взгляд на губы Хуа Чэна и сделал судорожный вдох. Сердце билось где-то в горле.

Тут со стороны Дома раздался какой-то лязг и грохот. Тишина момента разбилась вдребезги.

Се Лянь вздрогнул, и они отпрянули друг от друга (когда они успели так cблизиться?).

Бывший Бог спешно отвёл взгляд, начал нервно поправлять волосы, и как всегда, когда он волновался, стал бормотать что-то невнятное:

— Эээ… я просто голодный, да. Мне точно нужно поесть, я пожалуй пойду что-нибудь перехвачу… Наверное, еды…

Хуа Чэн прочистил горло и хрипло спросил:

— Составит ли тогда диди мне компанию за обедом?

Се Лянь быстро закивал.

Несмотря на все свои страхи, он уже знал, что у него не хватит никакой решимости уйти. Он был слаб и эгоистичен, и пусть ответное чувство в глазах Хуа Чэна было всего лишь плодом его воспалённой фантазии, он отчаянно хотел быть рядом. Он не был уверен, что за всю свою долгую жизнь желал хоть чего-то так сильно.

Разве что смерти.

Но если он не в силах уйти, он должен лучше держать себя в руках, не давать запретным чувствам просочиться наружу. Всего лишь ещё одна тайна, которую нужно запереть в подполе. Он уже поднаторел в этом искусстве — раздирать себя на части, пряча то, что было в нем сломано. Так что одним секретом больше, одним меньше, это было не так важно, пока он мог хоть иногда встречаться взглядом с кудрявым демоном.

***

Хуа Чэн редко в чем-то сомневался. Некоторые проводят за душевными метаниями полжизни, гадая, как им поступить, изводя себя и других своей нерешительностью. Он же действовал. Хуа Чэн всегда знал, чего хочет. Многие даже считали его одержимым. Наверное, это было не так уж далеко от правды. Но если одержимость могла помочь в поисках его Бога, он был готов отдаться ей с потрохами.

Однако сейчас Князь Демонов тонул в противоречиях. Маленький охранник переворачивал вверх дном все, что он о себе знал. В глазах Хуа Чэна постоянно двоилось. Выжженный на внутренней стороне его век образ Его Высочества смешивался с фигурой зеленоглазого вороненка. Было ли это чутьем? Сходил ли он с ума? Предавал ли он все, чему клялся быть верным, когда невзначай подходил ближе, чтобы увидеть румянец на смуглых щеках?

У него было слишком мало доказательств. Выдающиеся боевые умения. Хороший аргумент, но недостаточный, в мире мог появиться ещё один исключительно хороший боец. За последние столетия Хуа Чэн пару раз встречал тех, кто мог его победить. А поскольку Сун Йе отказывался сражаться мечом, сравнить стиль было сложно.

Потом были серебряные бабочки, то как они льнули к Сун Йе. Но опять же, они могли просто вторить чувствам Хуа Чэна. Чувствам, которым он отказывался давать имя.

А все остальные было полудогадками, намеками, смутными ощущениями. Обычно ему было этого достаточно, но не в этот раз. Хуа Чэн так и не смог узнать ничего о прошлом Сун Йе кроме того, что он много путешествовал по миру, когда-то занимался садоводством и собирал песни как некоторые — дорогие украшения.

“Песни у меня точно никто не отнимет”, — как всегда улыбаясь, сказал он. Когда Сун Йе говорил что-то такое, мёртвое сердце Хуа Чэна крошилось от острой жалости, которая тут же сменялась злостью. Воронёнок даже не понимал, насколько это неправильно звучит, и это было хуже всего. Казалось, он настолько привык к лишениям и бедам, что просто перестал их замечать. Хуа Чэн же хотел увидеть, как каждый, кто тронул диди хотя бы пальцем или сказал ему неосторожное слово, корчится в муках.

И тут он тоже потерпел поражение.

Они сидели в саду Дома блаженства на расстеленном прямо на земле одеяле. Сун-диди любил это место. Это легко можно было сказать по тому, как здесь расслаблялись его всегда напряжённые плечи. Они сидели молча, но эта тишина была очень естественной и им обоим с ней было спокойно.

Хуа Чэн начал разговор, который он уже несколько раз откладывал, поскольку знал, что он будет неприятен для Сун Йе.

— Диди так мало говорит о своем прошлом.

— Ммм? — Сун Йе будто не сразу понял, о чем речь. — Ах, некоторые вещи просто стоит оставить в покое.

— Перед тем как диди пришел в Город, его кто-то сильно ранил. И я не верю, что это стоит оставить в покое. Тот, кто это сделал, по меньшей мере должен измерить шагами свои кишки.

Сун Йе резко обернулся на него, в зелёных глазах что-то промелькнуло, и Хуа Чэну показалось, что маленький охранник вот-вот и раскроет ему свою тайну. Но мгновение прошло: воронёнок отвернулся и сказал безо всякого выражения:

— Ничто не отменит того, что со мной произошло. В мести нет смысла. Я очень благодарен Градоначальнику за его заботу, но я предпочел бы просто все забыть и постараться жить дальше. Мне жаль, что по мне так заметно, что я поломан.

Все дальнейшие попытки Хуа Чэна что-то узнать не приносили результата. Сун Йе либо замыкался в себе либо настойчиво переводил тему.

Вороненок во многом был похож на мерцающий неверный огонек. Вот он весь светится: улыбкой, взглядом, всем собой; а вот он вроде рядом, но на самом деле его нет, он где-то далеко, там, где никто не мог до него дотянуться.

Хуа Чэн зарычал. Опять он думал о Сун Йе. Он не знал, было ли это грехом или же грехом было напротив не думать о нем. Опять все двоилось, пересекалось и вновь расходилось. И несмотря на усилия, потраченные на то, чтобы не замечать, он в глубине души понимал, что значило желание держаться с ним рядом, видеть на его лице радость и запоминать какие блюда ему понравились (понять последнее было легко, так как когда еда приходилась ему по вкусу, он немного поводил плечами из стороны в сторону, будто танцуя маленький танец).

Хуа Чэн сидел в своем кабинете, уронив голову на руки и вцепившись пальцами в волосы. Он больше не мог медлить. Каждый день уводил его всё дальше по этой тропке, ещё ближе к Сун Йе. И он боялся, что перейдя какую-то черту, ему не хватит сил вернуться.

Голос в голове шептал:

Дешево же стоит твоя верность. Его Высочество где-то там в одиночестве, пока ты облизываешься на зеленоглазого охранника.

Но его тут же перекрывал другой:

Это он, это он, это он этоонэтоонэтоонэтоонэтоонэтоон!

Хуа Чэн зашипел как от боли. Он ненавидел саму эту мысль, но ему нужен был совет.

Слабак.

Он приложил два пальца к виску. Если ему надо переступить через гордость ради своего Бога, он это сделает.

— Кабинет.

— Иду.

Не прошло и ке, как Посланник убывающей луны вошёл в комнату.

Хуа Чэн не меняя позы и не тратя время на приветствия спросил:

— Вероятность того, что Сун Йе и есть Его Высочество?

И поднял взгляд на Инь Юя. Тот застыл, словно боясь пошевелиться.

— Говори уже.

Инь Юй осторожно начал:

— Противоречий тут нет, но и доказательств мало. Единственное… Это было бы слишком удобно.

— Что ты имеешь в виду? — закрыв глаза напряженно спросил Хуа Чэн.

— Только то, что вероятность такого совпадения мала. Было бы слишком хорошо, если бы после всех этих лет поисков он пришел в Призрачный город сам, да ещё и устроился работать в Дом.

— Совпадения случаются чаще, чем ты думаешь.

Хуа Чэн знал, что человек притягивает свою судьбу как раненый заяц волка. Если что-то суждено, то множество нитей сходится в одной точке, рождая неминуемые стечения обстоятельств, которые люди потом зовут случайностью. Только нечеловеческое усилие на грани срыва может разорвать это сплетение и сформировать новое кружево судеб. Он, ребенок родившийся под несчастливой звездой, и ставший Повелителем Удачи, знал это на своей шкуре. При этой мысли заныла пустая глазница.

— И как по-твоему можно узнать наверняка?

— Насколько я понимаю, аккуратно прощупать почву не удалось?

Хуа Чэн отрицательно покачал головой.

Инь Юй задумался.

— Поиск зацепок в библиотеке тоже не дал результата. Кажется, только он сам может рассказать свою историю. И если не прибегать к насилию…

Хуа Чэн бросил на него испепеляющий взгляд.

— Что, конечно, абсолютно неприменимо к этому случаю, — тут же быстро исправился Инь Юй.

И затем, после паузы, продолжил уже медленнее:

— Хмм… Мне легче было бы рассказать что-то личное человеку, если бы он тоже мне рассказал что-то сокровенное. Правда за правду.

— Но что если правда его испугает? — спросил Хуа Чэн. Голос его звучал жалко.

Инь Юй пожал плечами:

— Это определенно риск, но я не уверен, что доверие можно заработать не рискуя.

После слов Посланника в кабинете повисла тишина. Хуа Чэн упёрся взглядом в столешницу, будто там были написаны ответы на все его вопросы.

— Свободен, — слабым голосом наконец сказал Хуа Чэн.

Посланник убывающей луны поклонился и уже направился к двери, когда Хуа Чэн его окликнул:

— Стой.

Инь Юй замер на полшаге.

— Со следующей луны будешь получать в полтора раза больше.

Посланник удивленно обернулся:

— Благодарю Градоначальника за щедрость.

Он махнул рукой:

— Теперь исчезни.

Хуа Чэн снова остался один. Бывший Бог скорее всего был прав, как бы ему не хотелось это признавать. Правда за правду. И с этого момента мосты будут сожжены, пути назад не будет. Тот мирок для двоих, полный улыбок и брошенных исподтишка взглядов, который они построили с диди, при любом исходе разобьётся, и он не знал, что вырастет на его осколках.

***

Они были на еженедельных посиделках у Дин Лин, когда она радостно заявила:

— Угадайте, кого позвали петь на Праздник Весны!

Лань Чан закатила глаза:

— Да тебя каждый год зовут, чего тут гадать!

Красноволосая демоница показала ей язык

— Могла бы и порадоваться!

— Я уж хотела сказать неудивительно, потому что ты лучше всех поешь плясовые, но теперь не буду, — Лань Чан скрестила на груди руки и откинулась назад.

— Что ж, тогда спасибо, сестричка — Дин Лин потрепала ее по голове, на что та фыркнула и тут же стала поправлять испорченную прическу.

— Но в этом году я ещё спросила, можно ли привести с собой ещё одного певца и мне сказали да, если он может удержать в руках хотя бы сяо и попадает в большинство нот.

— Ура, ты наконец решилась меня пригласить, я уж думал никогда не догадаешься! — воскликнул Тан Ли.

Дин Лин рассмеялась:

— Твое пение я приберегу на случай, если у меня появится смертельный враг. Негоже использовать такое звуковое оружие понапрасну.

Ван Ган наклонился к Се Ляню и сказал шепотом, который однако было слышно на всю комнату:

— Он и правда ужасно поет.

Тан Ли драматично приложил запястье ко лбу:

— Эх, никто не ценит настоящий талант! Вот умру и вы поймёте, какого гения потеряли!

— Ты уже умер, так что трюк не сработал, — усмехнулась Лань Чан.

Дин Лин хлопнула в ладоши:

— Ладно, ладно, развели тут балаган, дайте хоть договорить. Она повернулась к Се Ляню:

— Диди, что скажешь? За работу не платят, есть шанс отхватить моченое глазное яблоко в лицо, зато весь Город соберётся послушать и потанцевать.

Се Лянь встрепенулся, он почему-то не ожидал, что демоница назовет его, хотя, оглядываясь, это было очевидно. Дин Лин не раз хвалила его манеру исполнения, когда они выбирались вдвоем попеть на крышу соседнего дома.

Он давно не выступал на публику и был благодарен за такую возможность. Как и во время боя, во время пения он как будто исчезал, оставалась только музыка — язык, который понимает каждый: от младенца до старика, от Бога до демона. Он же был не больше чем ее скромным проводником. И эта роль среди прочих была ему особо мила.

— Спасибо Дин-цзецзе за приглашение! Это честь для меня составить ей компанию!

— Так, оказывается наша птичка ещё и певчая! И почему я об этом узнаю только сейчас? Удостоишь нас демонстрацией своего таланта? — воскликнул Тан Ли.

Се Лянь смутился:

— Хмм, если никто не против?

— Мы только рады будем, какие против! — прогудел Ван Ган.

Се Лянь прочистил горло. Ему все ещё было немного непривычно петь голосом Сун Йе: он был несколько ниже и более хриплый, чем его родной. Обычно он брал какую-нибудь известную балладу, если его внезапно просили выступить, но тут почему-то выбрал песню, которую когда-то написал сам.

Он закрыл глаза и завел печальный мотив. Песня рассказывала об усталом путнике, который просит луну спеть ему колыбельную. Он долгие годы ходил по земле и видел много горя и несчастий и теперь не может сомкнуть глаз. Все, чего он просит у ночного светила — это забвения. Он не хочет больше видеть лиц людей, не хочет слышать их голоса и даже звук своего имени ему противен. Луна откликается на его зов, поет ему колыбельную и накрывает плотным одеялом ночи. Путник впервые за многие годы утешается и крепко засыпает. Наутро, когда бледные лучи рассвета освещают его постель, он уже мертв, и на устах покойника играет радостная улыбка.

Он закончил, и в комнате повисла тишина. Се Лянь занервничал и начал теребить рукава: он пел эту песню в первый раз, ведь ее он сочинил уже во Дворце. Неужели она была настолько плоха?

— Голос у птенчика, оказывается, так же хорош как и все остальное! Серьезно, у меня даже мурашки пошли! Но и тоскливую же ты песню выбрал, под такое не попляшешь, — нарушил молчание Тан Ли.

Ван Ган хлюпнул носом:

— Сун-диди, поешь ты как сирин, но не могу я такое слушать, сердце болит.

Лань Чан согласно закивала, а Чэн Хао бросил на него внимательный взгляд.

Только Дин Лин, прежде веселая, оперлась локтями на колени и смотрела куда-то вдаль невидящим взором.

Се Лянь было встал, чтобы подойти к ней, но его потянула обратно Лань Чан.

— Не надо, не трогай ее, только хуже сделаешь. Но песню эту больше при ней не пой, она такое не любит, есть причины.

Се Лянь послушно сел, но все равно не отрывал глаз от Дин Лин. Она оставалась задумчивой до конца посиделок.

Когда все разошлись, Се Лянь все же подошёл к демонице.

— Дин-цзецзе, прости, если тебя расстроил, я совсем этого не хотел!

— Это ведь твоя песня, да? — оборвала она его.

— Да, цзецзе верно догадалась.

— Ты все ещё думаешь об этом?

— О чем? — растерянно спросил Се Лянь.

— О том, чтобы убить себя.

Се Лянь замер. Он не ожидал, что кто-то задастся этим вопросом. И ещё больше он не ожидал боли в голосе Дин Лин.

Он неловко улыбнулся и замахал рукой:

— Дин-цзецзе зря волнуется, мне не так-то легко умереть!

Дин Лин кинула на него тяжелый взгляд. Улыбка сползла с его лица.

— Это единственное, что тебя останавливает?

Он задумался.

Первый раз он попытался покончить с собой в день, когда умерли его родители. Во второй раз — когда он понял, что из Дворца ему не выбраться. Тогда он перерезал себе вены и горло украденным ножом. Император был в ярости, когда нашел Бывшего Бога без дыхания, распластанного на пропитанных кровью простынях. Только он имел право распоряжаться телом Сяньлэ.

Дальше попыток было слишком много, чтобы считать. Хотя с самого начала была понятна бессмысленность этой затеи, он продолжал пытаться, теша себя иллюзорной надеждой. Вдруг на этот раз сработает?

Вообще то, что он не мог умереть, было не до конца правдой. Скорее он не мог умереть до конца. Там, где все остальные шли камнем на дно, он мог только нырять. Смерть его не принимала.

В конце концов он начал использовать ее просто как способ забыться на время, когда было совсем худо и его разъедало отвращение к себе. Так он будто убивал грязную часть себя, и перерождался хотя бы ненадолго чистым..

Но сейчас, с удивлением подумал он, мечты о самоубийстве гораздо реже приходили ему в голову. Только после особо болезненных кошмаров или когда прошлое набрасывались на него внезапно посреди самого обычного дня. Кажется, у него появилось в жизни что-то стоящее, ради чего можно было вставать с утра: встречи с Хуа Чэном, посиделки у Дин Лин, да хоть булочки с улицы, где он дежурил.

— Нет, — с удивлением ответил он.

Дин Лин внимательно всмотрелась в его лицо.

— Обещай мне, что если захочется что-то такое сделать, ты вместо этого придешь ко мне. Неважно, буду ли я спать, работать, да хоть кувыркаться с кем-то — ты придёшь, — с напором сказала она.

Се Лянь замялся. Что если ему опять станет слишком больно? Чем ему спасаться тогда?

— Я правда не умру…

— Мне все равно. Если ты действительно хочешь извиниться, то обещай.

Се Лянь сдался. В конце концов Дин Лин не сказала, что после того, как он сходит к ней, он не может возвратиться к первоначальному плану.

— Я обещаю.

Лицо Дин Лин наконец-то хоть немного расслабилась.

— Хорошо, диди. Я тебе верю.

***

Дни до Праздника Весны пролетели быстро в подготовительных хлопотах. За неделю до заветной даты, Город, казалось, охватило безумие: он весь стал шумом, суетой и толкотней. Платяные и ювелирные лавки торговали втрое бойче обычного, драки за красивый наряд были нередкостью. На улице только и можно было услышать разговоры о том, кто с кем пойдет на праздник, кто в этом году будет выступать, а также оживленные споры, посетит ли в этом году празднование Градоначальник.

К последним Се Лянь всегда прислушивался с особенным интересом. Он после того, как узнал, что будет выступать, не виделся с Хуа Чэном и вместе со всеми гадал, появится ли он на празднике.

Придет ли он послушать мою музыку? Придет ли он поглядеть на меня?

Эти мысли он старательно отгонял, тем не менее они раз за разом возвращалась.

***

В день праздника Се Лянь проснулся от стука в дверь. Потирая глаза, он открыл щеколду, створка тут же распахнулась, на пороге стояла Дин Лин:

— Просыпайся, соня! Ещё столько всего надо успеть! Переодевайся и приходи ко мне, Лань Чан будет делать прически!

— И тебе доброе утро, — улыбнулся Се Лянь.

— Давай быстрее только, не зевай, публика ждать не будет! — Дин Лин была ещё энергичнее обычного, казалось, ей было сложно устоять на месте даже мгновение. Выпалив все, она тут же нырнула обратно к себе и судя по звуку и последовавшей цветастой ругани, обо что-то споткнулась и ушибла ногу.

Се Лянь покачал головой и принялся собираться. Помывшись, он достал из сундука одеяние, которое они вместе с Дин Лин ему выбрали.

Она притащила его к дядюшке Цао, заверив:

— Никто и не думает у него покупать наряды, потому что у него в основном продается всякий хлам. А между прочим у дядюшки хоть все и не новое, но куда лучше того тряпья, которое можно купить за такую цену в других местах!

Проведя у антиквара пару часов и перемеряв, кажется, с десяток пыльных одеяний, они наконец вышли на улицу с покупками.

Се Лянь, только переступив порог лавки, принялся безостановочно чихать.

После где-то десятого чиха Дин Лин воскликнула:

— Только не говори, что внутри ты сдерживался, чтобы не обидеть дядюшку!

— Дзедзе слишком хорошо меня знает, — с забитым носом откликнулся Се Лянь.

Наряд Се Ляня был из белого шелка, поверх которого надевалась полупрозрачная накидка с серебряной вышивкой. Одеяние напомнило ему бабочек Хуа Чэна, и он не задумываясь остановил на нем свой выбор.

Облачившись, Се Лянь робко улыбнулся зеркалу. Он очень давно не наряжался, тем более по своей воле. Но сегодня он впервые за многие годы действительно хотел быть красивым.

Чтобы если Хуа Чэн всё-таки придёт на праздник, он обратил внимание на своего вороненка.

Чтобы ты совратил его так же как Императора.

Се Лянь сделал глубокий вдох и выдох. Это нормально, хотеть нарядиться на праздник, это то, что делают все, было бы странно поступать по-другому. Он не делает ничего плохого.

И не дожидаясь, пока снова зазвучат голоса, усиленно заторопился к Дин Лин.

Казалось, по ее комнате прошел ураган, вытряхнувший все содержимое ее сундуков и раскидавший его по всем поверхностям. Посреди всего этого, недовольно сложив руки на груди, стояла Лань Чан в темно-фиолетовом шелковом одеянии с золотой оторочкой. Ее голову украшала высокая сложная прическа с вплетенными в нее золотыми же цепочками.

— Лань-гунян красива как южная ночь в августе, когда с неба на землю падают звезды, — произнес Се Лянь.

Лань Чан обернулась:

— А вот и наша сладкоголосая пташка. Наряд тебе к лицу. Сейчас сделаю тебе прическу, накрашу и никто не сможет взгляда оторвать. Даже Градоначальник, — и она подмигнула ему.

Се Лянь покраснел.

Дин Лин появилась откуда-то из завалов в своем хвойно-зеленом платье с вышитыми белыми цветами. В руке она держала шпильки:

— Вот, нашла!

Лань Чан ответила:

— Если бы ты наконец прислушалась и перестала хранить все вещи в одной куче, это бы заняло в три раза меньше времени.

— Хорошо, мам!

Лань Чан побледнела:

— Не смей меня так звать!

Дин Лин тут же замерла и изменившимся серьезным голосом произнесла:

— Прости, Лань-дзедзе, я забылась. Моя вина. Дурацкий язык вперёд головы бежит.

Пару мгновений в комнате висела напряжённая тишина. Се Лянь переводил взгляд с одной демоницы на другую, не понимая, что происходит.

Наконец Лань Чан шумно выдохнула и ворчливо сказала:

— Давай уже садись, нечего время терять.

Дин Лин послушно села на табуретку и Лань Чан принялась расчёсывать ее длинные красные волосы костяным гребнем.

Се Лянь пока уселся на кровать. Скоро подошёл Тан Ли и они вчетвером принялись болтать, пока Лань Чан делала свою работу, постоянно ругаясь на Дин Лин за то, что та не может сидеть смирно.

Она уложила волосы демоницы в толстую косу, которая словно венок охватывала ее голову, и подвела ей глаза зеленым.

Тан Ли присвистнул:

— Ну все, демоницы и призрачницы, берегите свои сердца!

— Да ну тебя, — Дин Лин покраснела.

Се Лянь улыбнулся:

— Дзедзе и правда чудо как хороша.

Она только отмахнулась.

Наконец настала очередь Се Ляня. Он сел на табуретку и положил руки на колени, но почти сразу же начал теребить ими ткань наряда. Ему было непривычно и немного нервно, что за ним кто-то будет ухаживать.

И хотя он старался подготовиться к этому, когда Лань Чан подошла к нему сзади и дотронулась до его плеча, он резко и болезненно вздрогнул. Она тут же убрала руку.

— Нет, так дело не пойдет.

— Прости-прости, я постараюсь держать себя в руках, — он сел прямее и сцепил пальцы в замок.

— Ох, птенчик, дело же не в том, что ты вздрагиваешь, а в том, что я не хочу тебя пугать. Я могу что-то сделать, чтобы тебе было спокойнее?

Он тихо произнес:

— Думаю, мне было бы проще, если бы я видел, что ты делаешь, но зеркало висит слишком высоко…

— Ни слова больше, — Дин Лин пододвинула поближе этажерку, и сняв зеркало со стены, поставила его прямо напротив Се Ляня.

— Спасибо… — прошептал он, смаргивая внезапно выступившие слезы.

После этого дело пошло легче. В какой-то момент Се Ляню даже удалось расслабиться, пока умелые руки перебирали пряди его черных волос.

Лань Чан несколько раз начинала плести ему прическу, но каждый раз распускала.

— Все что-то не то. Хм, может, тут и не надо ничего сложного. Дин Лин, будь зайкой, сбегай за белыми цветами на соседнюю улицу.

В итоге она просто сплела ему широкую косу, которая ложилась на одно плечо, и украсила ее россыпью маленьких белых цветов. Финальным штрихом она дала ему краску для губ, чтобы он сам их накрасил. Она несколько раз попробовала сделать это сама, но он каждый раз дёргался, из-за чего краска только размазывалась по лицу.

Се Лянь посмотрел в зеркало. Ему нравилось, что его образ был не похож на то, как наряжал его Цзюнь У. Тот предпочитал торжественные одеяния, которые должны были навевать мысли о значительности и богатстве их владельца. Эти же, как и его прическа, отличались изящной лёгкостью и простотой.

— Ах, чуть не забыл.

Он достал из рукава серебряные сережки в виде бабочек и вдел их в уши.

— Теперь все.

Дин Лин окликнула его с кровати:

— Повернись-ка к нам.

Се Лянь развернулся. Тан Ли, который в этот момент отхлебывал чай из большой кружки, подавился и стал откашливаться.

— Кхе-кхе, Сун Йе, будь осторожней сегодня, был бы я жив, у меня бы сейчас сердце остановилось.

Дин Лин с ухмылкой сказала:

— Он как всегда преувеличивает, но в этот раз ненамного.

Се Лянь покраснел:

— Спасибо вам всем, я не знаю, как вас отблагодарить за все, что вы для меня сделали… Я очень давно никуда не выбирался, а вы помогли мне вспомнить, как это — с радостью готовиться к празднику. Даже если бы он закончился прямо сейчас, я уже был бы счастлив!

Дин Лин улыбнулась:

— Если не знаешь как отблагодарить, то может и не надо. Это просто то, что делают друзья — помогают друг другу нарядиться.

При слове друзья что-то теплое и светлое распустилось в груди Се Ляня, и у него опять намокли глаза. Ему стоило сдерживать себя получше, иначе он проплачет свой выход.

Спустя несколько мгновений Дин Лин добавила, вскакивая с кровати:

— Но хватит нам с тобой рассиживаться, ещё надо успеть порепетировать!

***

Праздник Весны по городской традиции проводился на берегу реки. Там выставляли длинные, крытые красными скатертями столы, и сооружали помосты для выступающих. Праздник соединял множество разнородных обычаев, хаотично перемешивая их все в одном бурлящем котле. Но одно правило действовало для всех — пой, танцуй, веселись, пока не охрипнет горло и не откажут ноги (хотя многие заходили далеко и за эту грань). И ещё: в эту ночь каждый старался найти себе того, с кем разделит постель. Встретить Весну одному значило обречь себя на несчастье на весь следующий год. И Город, и так не отличавшийся скромностью, в этот день с особым упоением отдавался греху сладострастия.

Праздник уже начался, были спеты первые песни, выпиты первые кубки, демоны, призраки, гули и прочая нечисть продолжали стекаться со всего Города к берегу. Сияли красные фонари, умножаясь и бликуя в темных водах реки.

Хуа Чэн сидел, закинув ноги на стол, и попивал из серебряного кубка сладкое густое вино. Он принял облик юнца, довольно далёкий от его обычной внешности. Градоначальник хотел послушать диди, не отвлекая внимания публики от его выступления своей персоной. Весь этот сброд ещё успеет на него насмотреться.

Длинный скелетообразный дух по соседству попытался сделать ему замечание:

— Юноша, мы хоть и в посмертии, но все же стоит сохранять какие-то манеры…

Хуа Чэн медленно к нему обернулся, обнажив клыки в ничего хорошего не предвещающей улыбке. На мгновение он дал проглянуть личине Градоначальника через юношеские черты. Дух побледнел (что само по себе было примечательно, так как он и до этого был почти белый), слетел со стула, встал и принялся отступать, в панике отвешивая поклоны и рассыпаясь в извинениях, а затем развернулся и побежал.

Хуа Чэн устроился ещё удобнее. Всё-таки некоторые вещи никогда до конца не надоедают.

На Празднике пели самые разные песни, но особой популярностью пользовались про смерть и про любовь. Вот уже выступило несколько певцов, одного из которых освистали: он попытался исполнить ужасающие песни собственного сочинения. Градоначальник со своего места запустил в неудачливого певца вишнёвой косточкой так, что она попала бедолаге ровно между глаз и почти его оглушила. Хуа Чэну определенно стоило задуматься о том, чтобы выпустить указ, запрещающий рифмовать кровь и любовь, розы и слезы, да и цветы — красоты́ можно было отправить туда же. Чего он не терпел, так это плохой поэзии.

И вот, когда он уже заскучал, два демона вынесли на помост маленький столик и положили на него гуцинь. Затем на возвышение поднялся певец. Хуа Чэн сперва принял его за девушку из-за невысокого роста. Но когда он повернулся к публике, Хуа Чэн тут же узнал своего вороненка. Окутанный серебристой дымкой одеяния он будто вышел из сновидения. Весь его облик был полон ускользающей эфемерной красоты. Как раннее утро, как тонкий лед и цветы-подснежники. Сун Йе улыбнулся толпе.

Хуа Чэн судорожно втянул воздух в свою мертвую грудь, быстрым движением снял ноги со стола и подался вперед. Он снова чувствовал себя чумазым ребенком, который завороженно смотрит на юное лицо принца и отчётливо, совершенно по-взрослому, знает, что пропал и нет ему отныне пути назад. Что он, даже умирая, будет помнить этот миг и нежность в янтарных глазах.

Так потом и было.

Тем временем тонкие пальцы запорхали над струнами, и по воздуху поплыла печальная мелодия. Сун Йе негромко запел:

Мне тебя не понять, фонарик

Отчего ты искришься весь, светишься

Темнота кругом, хлещет дождь

В заводненной канаве

Золотая, густая льется из берегов кровь

А ты светишься, шутишь, переливаешься

Может знаешь чего секретное,

Что в груди у тебя щекочется

Ну а может на холодной улице

Одинокою ночью однажды ты кончишься

Успокоишься

Хотя Сун Йе пел негромко, но каждое его слово было отчётливо слышно. Нечисть, уже начавшая буянить, притихла (возможно, Хуа Чэн совсем немного ей с этим помог).

Голос юноши будто забирался в самую грудь и дрожал там, заставляя жалеть и тосковать обо всем том маленьком и хрупком, что безвестно погибает в мире.

Когда он закончил, на поляне ещё несколько мгновений было тихо. Потом кто-то захлопал и к нему присоединились и другие. На сцену полетели цветы. Хуа Чэн очнулся и щелкнул пальцами — с неба над помостом посыпались лепестки белых роз.

Сун Йе запрокинул голову и улыбался как ребенок, в первый раз увидевший снег. Лепестки путались в его черных волосах и оседали на плечи. Хуа Чэн смотрел на него не моргая.

Наконец воронёнок обратил свой взгляд на публику, и Хуа Чэн был готов поклясться, что зелёные глаза нашли в толпе именно его. Он замер, не в силах пошевелиться под светящимся взглядом певца. Тот улыбнулся в ответ ещё шире, затем прикрыл глаза и снова принялся играть.

Сун Йе исполнил еще несколько песен на разных языках. Градоначальник не мог не заметить, как на сцене вся настороженность и дерганность вороненка будто испарялась: он пел и играл, расправив плечи, держа высоко голову и совсем не остерегаясь чужих взглядов.

Так и должно быть всегда. Мы построим мир, где ему будет нечего бояться.

Хуа Чэн согласно кивнул этой мысли. Так ему и следовало поступить.

Наконец, Сун Йе исполнил песню о девушке, которой с детства снился один и тот же прекрасный юноша. Она искала его наяву среди сотен лиц прохожих, но все безуспешно. Девушка выросла и стала женщиной, вышла замуж и родила детей, но часть ее до самой смерти продолжала тосковать о том, чего не было, и что являлось ей только во сне.

Сун Йе вышел на финальный поклон.

Нечисть забушевала:

— Пусть грустный шуайгэ споёт ещё!

— Шуайгэ, ночь будет холодной, пойдем ко мне в кровать, я тебя согрею!

Хуа Чэн резко развернулся, и пригвоздил демона, выкрикнувшего последнюю фразу, к месту тяжёлым взглядом. Тот схватился за горло, которое сдавила невидимая петля. Незадачливый слушатель захрипел и в панике стал царапать свою шею, пытаясь избавиться от затягивающейся удавки. Когда он упал на колени, Хуа Чэн наконец перевел взгляд обратно на вороненка, только чтобы тут же перестать дышать самому. Кто-то кинул Сун Йе на сцену венок, сплетенный из больших белых цветов, и тот надел его на голову.

Коронованный Цветами Бог Войны.

У Хуа Чэна все поплыло перед глазами. Сотни статуй и картин, изображавшие его Бога, показались ему на миг дальше от заветного образа, чем та картина, которая сейчас предстала его глазам.

Он больше не мог ждать, он сходит с ума, он должен поговорить с вороненком сегодня.

Сун Йе спустился со сцены, где его сразу встретила демоница в фиолетовом и розоволосый парень, оттеснившие его от толпы. Хуа Чэн прищурился. Ему не нравилось как парень поглядывал на вороненка. Слишком пристально, слишком игриво. К тому же положил руку ему на плечо.

У Хуа Чэна дернулся уголок рта, он резко поднялся со своего места и широким шагом направился к троице.

Подойдя, он произнес низким голосом:

— Диди поет слишком хорошо для этой дыры. Здешний сброд должен быть благодарен ему за то, что он так щедро делится своим даром.

Демоница и демон уставились на него с удивлением.

Сун Йе же прижал ладони к покрасневшим щекам:

— Градоначальник слишком добр ко мне и слишком строг к другим своим подчинённым! Право, меня здесь очень хорошо встретили, я даже не ожидал!

Розоволосый демон разинул рот, уставившись на Хуа Чэна:

— Градо… Ох, простите, Правитель, не признали вас! Не зря вас называют мастером перевоплощений! Такой искусный облик…

Хуа Чэн поднял одну бровь и смерил это недоразумение взглядом. Демон был смазливый, но не более, к тому же слишком, до наигранности, манерный. Хуа Чэн недобро ему улыбнулся, обнажив клыки. Тот замолчал на середине фразы и немного попятился.

Демоница, очевидно, более сообразительная, схватила розоволосого за руку, поклонилась и сказав: “Не смеем больше отнимать время Градоначальника!” утащила своего спутника куда-то в толпу.

Сун Йе растерянно посмотрел им вслед:

— Кажется, они тебя испугались!

— Если диди желает, мы можем вернуть его друзей.

Сун Йе перевел на него взгляд своих зелёных глаз и молча покачал головой.

Хуа Чэн довольно улыбнулся. Значит вороненок все же предпочитал его компанию.

Тем временем на сцену вышла красноволосая демоница. Сун Йе слегка коснулся его плеча и сообщил:

— Это Дин Лин, у нее талант петь плясовые! А ещё она моя подруга! — последнее он добавил с такой гордостью и радостью, что у Хуа Чэна защемило сердце. Воронёнок звучал так, будто он сам не мог поверить в собственное счастье, в то, что он может назвать кого-то другом.

Хуа Чэн глянул на сцену, он видел эту демоницу на предыдущих праздниках, и пару раз замечал ее в Доме в компании Сун Йе. Кажется, она правда недурно пела.

Дин Лин перебрала струны пипы и завела печальный мотив. Это была традиционная народная песня про жениха, который не вернулся с войны. Ожидаемо, она пользовалась популярностью в Призрачном городе, где было много павших солдат. Каждая война оставляла рваные раны на ткани мира и порождала сотни демонов, полных ярости за свою погубленную юность. Даже их Градоначальник когда-то был таким солдатом, хоть его и держала на земле не злость, а другое, куда более опасное чувство.

Ой, вы кумушки, вы кумитеся.

Кумитеся, любитеся…

Хуа Чэн снова посмотрел на вороненка. Тот негромко подпевал демонице чистым голосом, идеально попадая в каждую ноту. При этом он водил перед собой руками в такт музыке и немного покачивался с носка на пятку. Было очевидно, что в этот момент для него не было ничего кроме разворачивающейся мелодии. Хуа Чэн же не мог оторвать от него глаз. Он не видел в жизни зрелища красивее, чем этот чуткий юноша, отдающийся тому что он любит.

А как же Его Высочество? Легко же ты про него забыл.

Сегодня, он поговорит сегодня. А пока, пока длится праздник, и длится песня, он ещё побудет в этом маленьком мирке неведенья.

Ваши венки по верху плыли —

а мой на дно пошёл.

Ваши дружки с войны пришли —

а мой не пришёл.

Песня закончилась и Сун Йе громко захлопал, к нему присоединилась и нечисть.

— Красавица, спой веселое, плясать хотим!

— Да, да, хватит уныния!

— Ну ладно, ладно, какие нетерпеливые, плясать так плясать! — и Дин Лин ударила по струнам и завела разгульную песню на одном из многих языков, на которых говорил Город.

Хуа Чэн слегка поморщился из-за акцента исполнительницы, но выбор песни был ему на руку.

Эх ты, Порушка-Параня,

Ты за что любишь Ивана?

Ой да я за то люблю Ивана,

Что головушка кудрява.

Сун Йе начал подпевать, сперва не заметив протянутую к нему ладонь. Но когда заметил, вопросительно поднял на Хуа Чэна свои зелёные глаза.

— Не хочет ли Сун-диди со мной потанцевать? — повторил он почти дословно фразу, которую произнес во время их второй встречи. Неожиданно во рту в ожидании ответа у него пересохло.

Лицо Сун Йе засветилось радостью:

— Конечно!

В момент когда рука вороненка оказалась в его, Хуа Чэн скинул неприметное обличье и принял свой обычный взрослый облик. Разве что верхнее одеяние было украшено серебряной вышивкой богаче обычного, губы и глаза подведены, а волосы он оставил распущенными.

Со всех сторон донеслось:

— Это Градоначальник! Он здесь!!

— Он держит грустного шуайгэ за руку, они будут танцевать!!!

Нечисть взорвалась криками, улюлюканьем и визгами.

Сун Йе вздрогнул и испуганно огляделся.

— Не обращай на них внимание, диди, смотри на меня.

Воронёнок послушно поднял на него глаза.

Кудри вьются до лица

Люблю Ваню-молодца

Хуа Чэн тряхнул кудрями и озорно улыбнулся.

Сун Йе покраснел. Улыбка Хуа Чэна стала ещё шире.

И они танцевали. Сначала Сун Йе двигался скованно, но вскоре обнаружилось, что танцует он ничуть не хуже, чем сражается. Все те же точные движения и лёгкость. Шлейф прозрачного одеяния и разгоряченное лицо. Расширенные зрачки, в черноту которых хотелось провалиться. Из прически выбились отдельные пряди и кто бы знал, скольких усилий Князю Демонов стоило не заправить их за маленькие аккуратные уши. И еще краска, чертова краска на губах. Она была хуже всего.

Песня шла за песней, но они не останавливались. Привыкшие подстраиваться под темп друг друга в бою, они были идеальными партнёрами. Многие демоны забросили свои пары и открыв рот смотрели на две фигуры: красную и серебряную. Для них же никого и ничего кроме друг друга и не было. Не было криков и взглядов, не было времени, не было груза прошлого и сомнений. Только жар танца и обещание в глазах напротив.

Они танцевали.

Chapter Text

There is love in your body but you can't hold it in

It pours from your eyes and spills from your skin

Tenderest touch leaves the darkest of marks

And the kindest of kisses break the hardest of hearts

Се Лянь не знал, сколько времени прошло, когда они наконец остановили свое кружение. Ещё несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, улыбаясь. Казалось странным снова заговорить с помощью неповоротливых слов после живого и честного языка танца и прикосновений. Но момент прошел и Се Лянь отвёл взгляд и неловко поправил волосы.

— Диди слишком умелый и неутомимый танцор, боюсь, старому демону нужен отдых после такой пляски, — Хуа Чэн хитро улыбнулся и наклонил голову.

Се Лянь отчётливо понимал, что ему отдых куда нужнее, чем Непревзойденному, полному духовной энергии

— Градоначальник, кажется, преувеличивает как мои таланты, так и свою усталость. Но его подданные приготовили трон и, кажется, ждут его. Возможно, ему и правда стоит уделить им внимание. Я и так непозволительно отвлек его от обязанностей.

Хуа Чэн закатил глаза:

— Они могут подождать еще. Я если и сяду, то не для них, а только чтобы покормить Сун-диди.

И действительно, во главе стола нечисть водрузила откуда-то взявшийся трон, сплетенный из множества веток и украшенный цветами, костями и пучками трав. Рядом же поставили стул, тоже украшенный цветами, но явно наспех. Сердце Се Ляня пропустило удар: кажется, это было его место. Рядом с Хуа Чэном.

Они подошли к столу и когда Се Лянь замешкался, Хуа Чэн взял его за руку и элегантно помог ему сесть и только затем занял свое место.

Се Лянь не успел даже толком утолить жажду, как кто-то в толпе выкрикнул:

— Хо-зя-ин! Речь, Хозяин!

К нему присоединился еще один голос, потом два и вскоре уже вся толпа оглушительно скандировала:

— Хо-зя-ин! Хо-зя-ин!

Кто-то булькал и скрежетал, выли баньши, из реки высунулись водные духи и присоединились к какофонии своими высокими голосами, огромный бесформенный демон рычал так, что вибрировала земля.

— Хо-зя-ин!

Хуа Чэн не торопясь поднялся и его глубокий насмешливый голос раздался по всей поляне, перекрывая весь этот адский шум:

— Ну что, не справитесь без речи? Всё надо вас развлекать? — спросил он, разглядывая свои ногти

— Нет, Хозяин, не справимся! Нужна речь! Хо-зя-ин!

Толпа взорвалась криками обожания. Музыканты свистели, тренькали и стучали. Каждый старался громче других выкрикнуть похвалу своему Князю.

Наконец Хуа Чэн взял в руки свой бокал с вином, и горожане тут же затихли как по команде.

— Ну что же, если по-другому вас не заставишь замолчать… Проклятые, чего вы сюда пришли?

— Гулять, пить, веселиться!

— Вот и гуляй, и веселись рвань и нищета, гуляй богатенький сыночек и жадный купец! Гуляй девка, которую из реки поутру достали, и пей жених, что до свадьбы сгинул! — в словах Хуа Чэна чувствовалась сила, его черные глаза сверкали.

Пусть земля у живых под ногами дрожит! Будут знать: пляшут униженные и презренные, несчастные и злобные, убитые и проклятые! Сегодня гуляет Город и мёртвое живого живее!

И смерть демонам не указ — уже виделись вы с нею; и земные правители вам не указ, они в прах ушли, а вы на реке пляски пляшете. Нечисть другую же человек больше не изведет, не придет он сюда с амулетами и молитвами. Только Город всем вам указ, и если против него пойдете, дорого платить будете. Таков закон. Пока блюдете, каждый: убийца, праведник, дух и гуль, воровка и девка уличная, сиди за столом, топи себя в вине, объедайся и блуди. Не нужно мое вам на это дозволение, здесь каждый сам себе хозяин!

Толпа в ответ заревела тысячей голосов, так, что заложило уши.

Хуа Чэн сделал глубокий вдох и на резком выдохе через нос вспыхнули все костры, хворост для которых был разложен по поляне. Взвились оранжевые языки, и обманчивые тени заплясали по лицам и мордам горожан, загорелись огни в их глазах.

Если до этого в празднестве ещё прослеживался какой-то порядок, то теперь он окончательно растворился под напором хаоса. Нечисть принялась прыгать через костры, музыканты смешались с толпой и играли каждый что ему взбредется, и все это складывалось в единую необузданную песнь веселья, хмеля и разгула. Многие кинулись с берега в реку и стали плескаться в воде вместе с русалками и духами рек.

Се Лянь во все время речи смотрел на Хуа Чэна и чувствовал, как что-то горячее разливается по его жилам и он пьянеет без вина. Хуа Чэн рядом с ним вел себя как озорной мальчишка, и иногда Бывший Бог забывал, что перед ним могущественный Князь Демонов, Непревзойденный, от чьего присутствия равно дрожали и жители Небесных чертогов и демоны. Который без труда держал бушующий Город на своей ладони так, будто он был не больше игрушки. Ревущая толпа нечисти была готова пасть перед ним ниц, повинуясь движению его пальца. И Се Ляню это… нравилось.

Демоническая аура силы и ленивая грация пробуждали что-то в Се Ляне, что прежде ему было незнакомо.

Держи свою грязь при себе.

Се Лянь вздрогнул, несколько раз нервно поправил волосы и начал обкусывать губы.

Хуа Чэн, который уже сел обратно на свой трон, пододвинул к нему тарелку с ещё горячими паровыми булочками

— Диди стоит поесть, он еще и крошки в рот не положил, хотя пел и танцевал весь вечер.

От этого контраста, от перехода от властности и насмешки к заботе все мысли разлетелись из головы Се Ляня, как вспугнутые птицы.

Через ке, когда Се Лянь смог перекусить, к ним подлетела Дин Лин, поклонившись и бросив опасливый взгляд на Хуа Чэна она спросила:

— Сун-диди, не хочешь с нами попрыгать через костер?

Се Лянь вопросительно взглянул на Хуа Чэна.

— Воронёнок не должен спрашивать моего разрешения, он волен идти, куда захочет и с кем захочет.

Се Лянь улыбнулся ему:

— Я скоро вернусь!

Дин Лин, как только они отошли на расстояние, на котором Хуа Чэн уже не мог их услышать, выпалила:

— Ну ты и даёшь, диди! Забудь все, что я говорила про то, что тебе стоит опасаться Искателя Цветов Под Кровавым Дождем! Он на тебя такими глазами смотрит, как будто весь Город построил только для того, чтобы ты улыбнулся!

Се Лянь жутко смутился и замахал руками:

— Дин-цзецзе право сгущает краски!

— Да я их скорее разбавляю!

Они объединились с остальной командой, которая стояла поодаль одного из больших костров. Все наперебой поздравляли его с выступлением и сразу же поддразнивали и дивились его танцу с Хуа Чэном, так что он совсем раскраснелся и только и знал, что благодарить и отмахиваться от комплиментов. Ван Ган притащил со столов поднос с едой и они принялись пробовать разные сласти и спорить, какой же десерт лучше.

Тан Ли осторожно приблизился к нему:

— Фух, да я теперь на два шага боюсь к тебе подойти. Градоначальник как меня глазами смерял, думаю все, доигрался ты, Тан Ли, дострелялся глазками, второй раз сейчас помирать будешь!

Се Лянь прожевал большой кусок булки, который откусил мгновением раньше, и ответил:

— Хуа Чэн и правда производит грозное впечатление, но я думаю, ты все же преувеличиваешь! Он бы не стал никого обижать просто так!

Тан Ли посмотрел на него снисходительно и с жалостью как на умалишенного:

— Да-да. Искатель Цветов Под Кровавым Дождем, один из четверки Великих Бедствий, точно никого и пальцем не тронет!

Се Лянь поднял в воздух палец:

— Я не сказал, что не тронет! Я сказал, что не тронет просто так! Это большая разница!

— Да-да, диди, как скажешь! Но, пожалуй, под руку я тебя брать больше не буду! Просто на всякий случай! У меня ещё есть планы на эту ночь, да и на ближайшую жизнь тоже!

Смеясь с его друзьями и поглядывая из-за плеча на Хуа Чэна, Се Лянь, кажется, впервые за многие столетия, чувствовал, что ему рады, что ему припасено место за столом и что кому-то искренне не все равно, что с ним. Он слишком боялся себе признаться в этом, но сегодня, на этом празднике в Городе мертвых он был… почти счастлив.

Ещё немного постояв с командой, он откланялся и вернулся за стол к Хуа Чэну, который уже полке строил ему через поляну грустные глаза.

***

Праздник и не думал заканчиваться, градус страстей все нарастал, и теперь на поляне можно было то тут то там видеть парочки (а иногда и тройки и больше), слившиеся в страстных объятьях и поцелуях. Се Лянь старался отводить глаза от таких зрелищ, но чем дальше, тем это становилось сложнее. В конце концов ему пришлось уставиться на небо, надеясь, что никто не начнет целоваться и там.

Хуа Чэн наклонился к нему:

— Диди не кажется, что тут становится слишком шумно

— Город умеет гулять, не думая ни о завтра ни о вчера, но для такого как я тут и правда, пожалуй, громко!

Хуа Чэн глянул на него своими черными глазами:

— Что значит “для такого как я”?

— Ах, я совсем не подхожу для праздников!

— По-моему, без диди этот беспорядок и праздником нельзя было бы назвать.

Се Лянь покраснел и укоризненно посмотрел на демона:

— Градоначальник мне льстит.

— Ничуть, я самый искренний человек, которого только можно найти, — и он улыбнулся своей совершенно бесстыдной улыбкой, отчего сердце Се Ляня сделало в груди странный кульбит. Когда же оно вернулось на место, Хуа Чэн протянул ему ладонь:

— Сбежим отсюда

Се Лянь не думая ни мгновения вложил свою руку в изящную кисть Хуа Чэна.

Хуа Чэн соскользнул со своего трона и пригнулся, так, чтобы его не было видно за столом (что при его росте было отнюдь непросто). Се Лянь повторил его действия, хотя не был уверен, почему они скрытничают. Так они рука в руке и побежали, прячась за спинками кресел.

Тут кто-то в толпе закричал:

— Где Градоначальник?

— Куда он ушел? Где наш Хозяин?

И толпа зашумела, и демоны начали рыскать в поисках своего Повелителя.

Хуа Чэн утянул его за раскидистый куст и прижал палец к своим губам. Се Лянь присел, чтобы его не было видно, и спросил шепотом

— А почему мы прячемся?

— Потому что сбегать веселее, чем торжественно уходить. Диди что, никогда не играл в прятки?

Но не успел Се Лянь ответить, как на них из-за соседнего куста вышел дух в простыне и с головой из лошадиного черепа и проскрипел:

— А вот и грустный шуайгэ! Где же наш Градоначальник? Не ты ли его увел?

Се Лянь растерянно огляделся: Хуа Чэн куда-то пропал. Тут о его ноги потерлось что-то теплое, и взглянув вниз, он увидел черного одноглазого котенка, прижавшегося к его сапогу. Сообразив, что происходит, Се Ляню пришлось прикрыть рот ладонью и изобразить кашель, чтобы замаскировать рвущийся наружу смех.

— Нет-нет, тут только я и мой котенок. Знаете, у него очень сложный характер, так что близко лучше не подходить.

Дух с удивлением взглянул на небольшого котенка. Тот выгнул спину и зашипел так, что под духом завибрировала земля.

Дух испуганно отскочил:

— Что же, господин, не буду больше мешать вам и к-котику… — сказал он, пятясь назад, прежде чем развернуться и поспешно скрыться в толпе.

— Хорошего вам Праздника! — замахал Се Лянь ему вслед.

Когда он повернулся, перед ним снова стоял Хуа Чэн

— Сложный характер? — демон поднял одну бровь.

— Я должен был что-то сказать! Между прочим так играть в прятки нечестно! — сквозь смех произнес Се Лянь

Потом он вытер выступившие на глазах от веселья слезы:

— Ах, рядом с тобой я вспоминаю, как это легко — быть счастливым!

Когда он взглянул на Хуа Чэна, на лице демона застыло беспомощное выражение.

Се Лянь тут же одернул себя (и почему он не мог говорить нормально!):

— Прости, прости, я иногда говорю не подумав, не слушай меня!

— Диди совсем не за что просить прощения, и я хочу его слушать, что бы он не говорил. Однако и у меня есть история, которую я должен ему рассказать. Согласится ли диди погулять со мной в саду?— неожиданно серьезным голосом спросил Хуа Чэн.

— Да, конечно… — немного растерянно произнес Се Лянь, смена тона пробудила в нем неясную тревогу.

Он уже привычным жестом взял Хуа Чэна под руку, тот бросил кости и они тут же перенеслись в сад.

После какофонии Праздника, тишина сада показалась оглушительной. Се Лянь нехотя отпустил локоть Градоначальника. Сердце громко бухало в груди. Какую бы историю не хотел рассказать ему Хуа Чэн, почему-то ему казалось, что она все поменяет. Се Лянь начал нервно теребить рукав. Он посмотрел на Хуа Чэна, который застыл в напряжённой позе на полшага впереди. Что-то было не так. Радости, которой Бывший Бог так безрассудно отдался на празднике, как ни бывало.

Они все так же в молчании последовали по дорожке, ведущей к небольшому озеру. Казалось, Хуа Чэн всячески избегает на него смотреть.

— Это долгая история, — со вздохом наконец сказал он, потирая переносицу.

Он все понял про тебя и просто не знает, как от тебя отделаться, — голос, который почти не давал о себе знать на освещенной кострами поляне, опять поднял свою змеиную голову.

Нет, нет, им сегодня было хорошо вместе, он не мог это придумать. Или?..

Ещё пара шагов. Он неожиданно понял, что у него трясутся руки и чем дальше, тем больше ему становится не по себе.

Шаг, ещё шаг.

Ему стало не хватать воздуха. Несмотря на то, что в саду было прохладно, он покрылся потом.

До него как будто издалека донеслось:

— Как наверняка знает диди, когда-то на землях Центральной равнины процветала страна, которая называлась Сяньлэ…

Тут сад покачнулся перед его глазами, и он чуть не потерял равновесие. Наверное, ему послышалось…Он знает…

Но не успел он закончить эту мысль, как волна дурноты накрыла его с головой. Голос Хуа Чэна, голос, от которого ему всегда становилось легче, раздавался словно через толщу воды, слова расклеивались на ошмётки звуков и он больше не мог их уразуметь.

Он впился ногтями в ладонь, но несмотря на выступившую кровь, сад продолжил от него уплывать. Слишком яркие цвета, слишком жарко, душно, душно. Что-то утягивало его в жуткую глубь, и это были не слова Хуа Чэна, это было что-то иное: липкое и мерзкое, льнущее к коже и обволакивающее все его тело.

Тут в его голове раздался совсем другой голос:

Сяньлэ, ну же. Открой ротик.

Шаг, ещё шаг.

Он ещё раз постарался набрать воздух полной грудью. Но вместо ночной прохлады он вдохнул —

запах миндального дерева

запах волос и кожи Императора

как он хорошо его знал

как он целый сичэнь старался оттереть от него свое тело в ванной, но он был везде, от него было не уйти, он был снаружи и внутри и в каждой его поре и в каждом его вздохе

Его затошнило, голова раскалывалась от боли. Хуа Чэн что-то продолжал говорить… Шаг, ещё… Предательски подогнулись колено…

Сяньлэ, ты уже выучил, чем это закончится, не лучше ли сделать все самому?

и он сам встал на колени и аккуратно забрал волосы в хвост

Он упал на колени и дрожит, закрыв голову руками, одежда липнет к мокрому телу…

сам спустил чужие штаны с бедер и взял в руку возбуждённый член Императора

сам открыл рот и вобрал в себя чужую пульсирующую плоть

даже там был запах миндаля

Охх, Сяньлэ… Хороший, послушный мальчик…

солоноватый вкус на языке

сам сглотнул и преодолев рвотный позыв принял твердый член глубоко в горло сам, сам, сам

Какое у принца узкое горлышко…

Он с хрипом задыхался, кто-то осторожно взял его за плечи…

он задыхался, Император схватил его сзади за волосы и сильно, грубо вбивал свой член ему в горло, он чувствовал внутри его тошнотворное распирающее тепло, его ритмичное хлюпающее движение. На глазах выступили слезы. В нем не осталось ничего человеческого, оно умерло где-то в чужих скомканных простынях и на полу тюремной камеры, теперь он был пустой оболочкой, годной только для того, чтобы ей пользовались. Смотрите все, очередная побрякушка Небесного Владыки — Наследный принц Сяньлэ: можно поставить в угол, можно трахнуть на полу, можно избить, а ещё он сам возьмёт в рот по первому зову. Кукла, шлюха, не больше чем предмет…

…но почему тогда ему всё ещё больно?

Как сквозь горячечный бред он почувствовал сильные холодные руки, подхватившие его под колени и спину.

Лес после дождя.

Он отчаянно зарылся носом, всем лицом в этот спасительный запах.

Пожалуйста, пожалуйста, не отпускай меня, не отдавай меня ему…

Вдруг вокруг стало теплее. Сильные руки хотели его опустить на что-то мягкое, но он отчаянно, изо всех сил вцепился руками в ткань чужой одежды.

Не уходи… Пожалуйста, не бросай меня, я не хочу обратно…

Его крупно трясло, зубы клацали друг о друга.

Холодные руки сильнее прижали его к груди, стараясь унять его дрожь.

Прямо над ухом раздался глубокий голос:

—Тссс, воронёнок. Я здесь, я с тобой, я никому тебя не отдам. Все прошло, что бы там ни было, все прошло, ты сильный, ты выжил, ты справился. Это все дурной сон, морок, он уйдет, мы его прогоним. Тссс, ну что ты, ну что ты, хороший… Я рядом, диди, я рядом…

Его все ещё била дрожь, но уже чуть меньше, сильные руки словно ограждали его от унижения, от злого миндального запаха и вкуса чужой плоти на языке. Слова, сказанные таким знакомым, таким ласковым голосом плавили что-то внутри, и ему вспомнились разом все задушенные слезы, неуслышанные молитвы и крики о помощи, на которые некому было ответить.

Из его груди вырвался всхлип. Он тут же постарался загнать его обратно, но тот встал поперек горла. Он сдавленно всхлипнул ещё раз, по щеке поползла слеза.

Ласковый голос:

— Плачь, воронёнок, плачь, не бойся.

Ладонь, глядящая его по голове.

У него не осталось сил себя сдерживать. Внутри словно прорвало плотину, боль вырывалась наружу толчками, содроганиями и судорожными попытками втянуть воздух, только чтобы на выдохе снова зайтись в плаче.

Он рыдал и рыдал: о своей отнятой невинности, об окровавленных простынях и сломанных позвонках, о липком ужасе и убитой надежде, о теле, использованном и брошенном в грязи, и о кошмарах, которые не давали ему все это забыть.

***

Они были в библиотеке, куда в панике перенес их из сада Хуа Чэн. Он уже несколько раз становился свидетелем приступов, которые случались с Сун Йе, но этот был хуже их всех, даже хуже чем случай с разбитой чашкой. Воронёнок не откликался ни на свое имя, ни на осторожную попытку потрясти его за плечи.

Думая, что прикосновения будут сейчас неприятны диди, он попробовал опустить его на софу, но тот изо всех сил вцепился в его одеяние, так, будто от этого зависела его жизнь. Тогда Хуа Чэн сел прямо с вороненком на руках и принялся болтать ему какую-то чушь, стараясь вложить в слова всю ту острую отчаянную нежность, которая разрывала его грудь.

Он крепко прижимал к себе хрупкого, сжавшегося, испуганного юношу и немного покачивался, словно стараясь его убаюкать.

Наконец Сун Йе немного ослабил свою хватку и всхлипнул, но тут же затих и снова сжался, будто стараясь задушить в себе плач. Хуа Чэн слишком хорошо знал это чувство. Когда плакать опасно, когда на слезы никто не придет, когда они не остановят обидчика.

Хуа Чэн продолжил гладить его по черным гладким волосам:

— Плачь, воронёнок, плачь, не бойся.

И ещё пару раз содрогнувшись, тот громко, безутешно зарыдал, задыхаясь и захлебываясь, выворачивая наизнанку душу. В этом плаче не было ничего красивого или пристойного. Только ничем не разбавленное, страшное, надрывное горе.

Одежда на груди Хуа Чэна, где прятал свое лицо Сун Йе, уже промокла насквозь, но он продолжал и продолжал плакать. Столько боли на одного человека.

Хуа Чэн уткнулся носом ему в макушку и продолжал говорить все те слова утешения, которые сотни лет назад говорила ему мать, которые он читал в книгах, и которые когда-то давно, когда в его груди ещё билось сердце, мечтал услышать он сам.

Но вот всхлипы затихли и Сун Йе первый раз с тех пор, как Хуа Чэн взял его на руки, медленно отнял свое лицо от его груди и поднял взгляд. У Хуа Чэна перехватило дыхание. Зелёные глаза припухли, щеки блестели от слез, краска забилась в трещинки на обкусанных губах. Хуа Чэну хотелось дать ему все цветы мира, принести ему самые лучшие песни, показать самых красивых кошек, и никогда, никогда больше не давать в обиду. По щеке Сун Йе скатилась крупная прозрачная слеза, Хуа Чэн вытер ее большим пальцем и оставил ладонь на его щеке. Их глаза встретились.

— Прости… — хриплым от слез голосом прошептал Сун Йе.

У Хуа Чэна перевернулось все внутри, они были слишком близко, он мог почувствовать на себе теплое дыхание его вороненка.

— Диди, мне не за что тебя прощать… — тоже шепотом ответил Хуа Чэн и провел большим пальцем по его скуле.

Потом он сделал то, чего делать было ни в коем случае нельзя — перевел взгляд на губы лежащего у него на коленях юноши.

Трудно было сказать, кто из них первый сделал движение навстречу. Но каждый потом винил только себя в этой горькой и сладкой ошибке.

Их губы встретились.

Весь мир для Хуа Чэна погас и затих. Был только соленый привкус чужих слез на его губах и ответный робкий поцелуй. Он целовал своего принца осторожно, нежно, боясь спугнуть, хотя от каждого соприкосновения их губ внутри него все сладостно замирало и хотелось ещё.

Хуа Чэн запустил свои пальцы в гладкий шелк волос на его затылке. Се Лянь резко вздрогнул от этого прикосновения. Хуа Чэн тут же прервал поцелуй и отпрянул.

На него испуганно смотрели зелёные глаза Сун Йе.

Что он наделал.

Chapter Text

I wear my body

Like a rotted peach

You can have it if

You can handle the stink

Се Лянь наконец нашел в себе силы высунуть нос из складок одеяния Хуа Чэна. От рыданий звенело в ушах и кружилась пустая голова. Но что-то больное, что-то тяжёлое в нем промылось и стало целее и легче. В прохладных сильных руках он чувствовал себя защищенно, чувствовал себя дома. Если бы он мог, то так бы и остался здесь навеки.

Се Лянь несмело поднял глаза. Он зашёл далеко за грань того, что обычно показывал людям. Неужели он все испортил?

Он уже привык к мелькающей в глазах других жалости, привык к равнодушию и к тем встревоженым взглядам, которые говорили ему, что он опять сделал что-то не так: ответил невпопад, застыл на середине комнаты или испугался чего-то, чего нормальные люди не боялись.

Только бы не встретить отвращение в черных глазах напротив…

Хуа Чэн смотрел на него с такой внимательностью и нежностью, что внутри у него все перевернулось. По щеке снова поползла слеза. Хуа Чэн мягко поймал ее движением большого пальца и очертил им скулу Се Ляня.

Его как будто обожгло.

Он прижался щекой к ладони Хуа Чэна, которую тот не спешил убирать.

Не отпускай меня.

Се Лянь встретился с демоном взглядом. Черные глаза-омуты, где почти не различить радужку. Изящный, слегка кривой нос. Тонкие губы, подчеркнутые красным. Сердце споткнулась и застучало часто-часто.

Он не знал, что делать с горячим чувством, растекающемся по телу, с желанием быть ближе, притронуться к этому прекрасному, знакомому, желанному лицу.

Но он не смел, не имел права.

Се Лянь попытался что-то сказать, как-то выразить неотвратимость надвигающегося срыва, но смог выдавить только хриплое:

— Прости…

— Диди, мне не за что тебя прощать… — ушей коснулся бархатный шепот.

Дыхание Се Ляня сбилось, что-то сладко сжалось внизу живота. И теряя, теряя последние остатки контроля, как птица теряет в падении перья, он потянулся наверх. Пока его губы не нашли чужие, пока он не почувствовал во рту привкус терпкого вина, которое пил сегодня Хуа Чэн. Каждое осторожное движение отзывалась в нем новой обжигающей волной, а перед глазами вспыхивали искры. Впервые в жизни он целовал того, кого любил.

И он был готов отдать все, чтобы этот миг длился вечность. Но у вечности, как всегда, были на него совсем другие планы.

Что-то коснулось его затылка.

Пальцы в его волосах.

— Сяньлэ…

Он вздрогнул.

Прекрасный миг рассыпался как замок из золотых пластин. Целовавшие его губы исчезли.

Се Лянь распахнул глаза. На лице Хуа Чэна застыл ужас.

Внутри у Бывшего Бога все оборвалось.

Что он наделал.

Его резко затошнило, и он забился в панике, упал с колен Хуа Чэна, тут же вскочил и попятился.

На лице демона была написана беспомощность:

— Вороненок…

Не в силах вынести происходящего, Се Лянь прыгнул к окну и перемахнул через подоконник, при приземлении подвернул ногу, что-то хрустнуло, но он, не останавливаясь ни на мгновение, рванул через высокий забор и прочь, прочь от ужаса на прекрасном лице, от осколков того драгоценного, что он только что разрушил.

До его ушей донёсся грохот и гневные неразборчивые ругательства. По щеке скатилась слеза, он ее смахнул и помчался ещё быстрее, через знакомые кварталы и закоулки, через толпы празднующих, смазывающиеся в яркие ленты. Кажется, на ходу он перевернул чью-то лавку, но ему было все равно, он бежал, бежал и боялся остановиться.

Наконец он обо что-то запнулся, со всей силы полетел в пыль и замер.

— Эй, нечего тут валяться! — через несколько мгновений кто-то дёрнул его за шиворот, поставив на ноги.

На него смотрел кабаноголовый демон с красными хмельными глазами.

— Погоди-ка, не ты ли сегодня отплясывал с Градоначальником? — демон подался вперед, вглядываясь в лицо Се Ляня.

Тот яростно замотал головой, вырвался из чужих лап, оставив в них верхнее серебристое одеяние, и снова побежал.

Пролетев ещё пару кварталов, он занырнул за дощатый сарай. Только он остановился и сделал пару судорожных вдохов, как его рот резко наполнился слюной, его согнуло пополам и мучительно вырвало остатками праздничного ужина. Он вытер рот белым рукавом, и сполз вниз по стене. Его опять трясло, по щекам бесконтрольно катились слезы, на языке был кислый привкус.

Я испортил, я все испортил! Он увидел меня, увидел Сяньлэ, и теперь ему мерзко, что он прикасался ко мне, целовал меня, гладил меня по голове. Я совратил его, точно так же как совратил Цзюнь У. Я заставил его меня поцеловать. Мне нельзя ни к кому приближаться. Во мне есть червоточина, и от нее все вокруг извращается и гниёт. Остаётся только грязь, грязь и липкая мерзость. Я и есть грязь.

Он поймал себя на том, что в такт мыслям бьётся затылком о стену сарая. Надо двигаться, эти мысли, они жрут его. Надо что-то сделать…

Если бы он мог умереть. От этого всем бы только стало легче. Таких искалеченных тварей добрее убить, чем позволять им мучиться дальше.

Он поднялся, сдёрнул ленту с косы и принялся, пользуясь пальцами как расчёской, ее распутывать: маленькие белые цветы осыпались на землю, прямо рядом с лужей рвоты.

Он криво ухмыльнулся от этой картины. Вся лживая маскировка была сброшена. Теперь он похож на себя настоящего. Грязная одежда, растрёпанные волосы, наверняка безумный взгляд.

Сяньлэ.

Выбравшись из-за сарая, он как через туман отметил, что попал в незнакомую, тускло освещенную часть города. Прохожих тут было меньше и многие из них двигались перебежками, будто чего-то опасаясь.

Он бесцельно брел по улице, слегка шатаясь от накатившей слабости, пока не наткнулся на то, что выглядело как крайне обшарпанное питейное заведение. У входа валялась пара неподвижных тел, видимо, выкинутых наружу охранником.

Пожалуй это место ему подходит. Се Лянь поплелся ко входу. Огромный мускулистый охранник смерил его взглядом, но ничего не сказал. Внутри заведение было темным, тусклым, пахло чем-то горьким, неестественным. Он забрался на стул у барной стойки.

Тощий бармен с серым лицом бросил протирать стакан, скрестил руки на груди и выплюнул:

— Чего надо?

Се Лянь пожал плечами. У него не было сил говорить.

Бармен уставился на него своими слезящимися глазами:

— Знаю я, зачем ты притащился.

И плеснул что-то мутное в стакан, после чего подтолкнул сосуд к Се Ляню.

Тот взял его, запрокинул голову и в один глоток выпил содержимое. Он ожидал обжигающего вкуса дешёвого пойла, но вместо этого его почти оглушило резкой, едкой горечью.

Се Лянь едва сдержал рвотный порыв, прижав кулак к губам.

Не стоит пить неизвестную жидкость, тем более в таком подозрительном месте, — прошептал голос в его голове, интонациями подозрительно похожий на его бывшего наставника.

— Ещё, — выдавил из себя он, когда смог побороть тошноту.

Бармен обнажил жёлтые зубы:

— Сначала расплатись за этот.

Се Лянь полез в рукав, но нащупал только пустоту. При нем не было денег.

Пошарив ещё, он встретился глазами с барменом.

Тот понял ситуацию без слов и, презрительно сплюнув, жестом подозвал охранника.

Се Лянь, обернувшись, равнодушно смотрел, как к нему приближается мускулистый верзила.

Тут на его плечо легла чья-то ладонь, и мужской голос над ухом произнес:

— Этот юноша пьет за счёт заведения.

Се Лянь медленно поднял голову: сбоку от него стоял пожилой мужчина, чуть повыше его, короткие волосы соль с перцем, с желтой как пергамент кожей. Хорошая, добротная одежда выделяла его из других посетителей.

Бармен молча кивнул мужчине и, сразу потеряв к Се Ляню интерес, переключился снова на стаканы. Охранник разочарованно вернулся к двери.

Мужчина же сел рядом и окинул Се Ляня оценивающим взглядом.

— А ты слишком симпатичный для этого места. Отмыть, причесать и выйдет хорошенький гунцзы. Жаль только пристрастился к этой дряни, — и мужчина щёлкнул пальцем по звякнувшему в ответ стакану.

Се Лянь слегка дернулся от звука. То, что он выпил, явно не было просто алкоголем, это он понял и так. Кожа начинала гореть, сердце заходилось в груди так, будто он продолжал бежать со всех ног. Мысли начали цепляться друг за друга и запинаться. Он потёр рукой мокрый лоб.

— Хочешь выпить что-то ещё? — в голосе мужчины сквозило нетерпение.

Се Лянь помотал головой. От этого картинка перед его глазами зарябила. Все стало каким-то ярким, причудливым. Он посмотрел на мужчину. Черты его лица каждое мгновение чуть плыли, менялись. Се Лянь не мог на них полностью сфокусироваться. Он поерзал и ослабил воротник вдруг ставшего тесным одеяния, обнажая ключицы. С ним происходило что-то странное.

Плотоядная ухмылка:

— Вижу, ты уже готов. Тогда пойдем отсюда, сегодня Праздник Весны, а его нельзя встречать одному. Ты же не хочешь испортить свою удачу?

Се Лянь не знал, плакать ему или смеяться. Будто ему было что портить. Будто ему было до этого какое-то дело. В итоге он глупо хихикнул и вложил свою ладонь в протянутую ему руку.

Перед глазами моргнул образ Хуа Чэна.

Протянутая ему рука с тонкими суставчатыми пальцами:

— Сбежим отсюда?

Он зажмурился от боли. Пожалуйста, он ошибся, он позволил себе надежду, но это не повторится. Он выучил свой урок и теперь знает свое место.

Се Лянь открыл глаза и позволил мужчине увести себя куда-то за облупленную дверь, по лестнице вверх и в долгий темный коридор, который извивался и плыл перед глазами.

Как только за ними захлопнулась дверь, в бар через окно влетела серебряная бабочка, немного покрутились и не найдя того, что искала, вылетела обратно, так никем и не замеченная.

Наконец мужчина открыл одну из вереницы дверей и провел за собой Се Ляня. Они оказались в маленькой темной комнате, где места хватало только для кровати и письменного стола.

— Неказисто, но нам с тобой ведь много и не надо, правда? — мужчина повернулся к нему лицом.

В это мгновение Се Ляня накрыло очередной волной жара, комната то отдалялась, то приближалась. Он схватился рукой за стену, чтобы не упасть. Из носа закапало что-то горячее.

— Ты что, передознулся? Вечно так с этими одурманенными. Ну ничего, мне и не надо, чтобы ты был в сознании, хоть так и веселее.

И мужчина подошёл, провел большим пальцем по его лицу, размазывая кровь, а затем всем своим горячим весом прижал его к стене и попытался поцеловать. Се Лянь замотал головой, уворачиваясь. Все тело жгло, оно жаждало прикосновений. Но последний, кто целовал его был Хуа Чэн, и Се Лянь не мог, не мог так просто отдать это.

Кажется, мужчину это не сильно расстроило.

— Ах, ты строптивый!

И он укусил Бывшего Бога за шею. У того непроизвольно вырвался стон. Вся его кожа стала чувствительной как при горячке.

Мужчина обнажил его плечи и начал кусать и жадно целовать нежную кожу. Се Лянь против воли всхлипывал и вздрагивал. Грязь, грязь. Это все, что он заслужил, это все чего он стоил. Наконец мужчина оторвался от него.

Тонкий нос, голубые глаза… Образ плавился перед глазами. Нет, нет, он был не во Дворце… Он был где-то ещё, но тогда почему, почему он опять делал это…

Чужие руки надавили ему на плечи. Дальше все происходило как по заученному и он только мог смотреть за тем отвратительным действом, что разворачивалось перед ним.

Он послушно встал на колени (сам, сам). Вытащив из рукава ленту, он начал завязывать ею волосы в хвост.

— А ты опытный, видно, что это не первый твой раз, — довольный голос.

От этих слов из его глаз закапали слезы.

Не первый, не последний, он заперт в этой темной клетке собственного тела, созданного только чтобы утолять чужую похоть.

Он поднял лицо, не беспокоясь о том, чтобы перестать плакать, и протянул руки, чтобы снять с мужчины штаны.

Вспышка белого, свист разрезаемого воздуха: Жое стремительно вылетела из его рукава и туго спеленала мужчину по рукам и ногам, так, что он потерял равновесие и с грохотом рухнул на пол.

С Се Ляня словно сняли проклятье: он вскочил на ноги, в панике осмотрел комнату, увидел окно и во второй раз за этот вечер перелетел через подоконник.

Нога подогнулась, он снова упал, поднялся и помчался сломя голову, сам не понимая куда. Сердце жгло, оно набухло и было готово взорваться в груди. Из полумрака он вырвался в яркие кварталы, он бежал, бежал, картинка перед глазами кружилась как на карусели.

Наконец он остановился, улица тонула в переливающиеся красном. Образы двоилось, троились перед глазами, разлагались на отдельные цвета и снова смешивались. Из носа снова шла кровь. Он попытался оглядеться. Все вокруг плыло, он не мог сфокусироваться. Тут среди пёстрой неразберихи выплыли, змеясь и извиваясь, самые уродливые иероглифы, которые он когда-либо видел. Се Лянь чуть не заплакал от облегчения: он их узнал, это был Дом! Неуверенно, постоянно путаясь в мешанине деталей он пробрался к общежитию, взбежал по лестнице, захлопнул за собой дверь комнаты и обессиленно рухнул на пол. В полумраке окружающий мир немного успокоился. Он грудой лежал на холодном полу и старался не шевелиться.

Но передышка не длилась долго. Перед глазами появился образ мужчины: жёлтая кожа, волосы соль с перцем, жар его тела и жадные горячие губы и язык на шее Се Ляня. Он сжался на полу, ему хотелось вырвать себя из этого тела, полного скверны.

И прохладные губы на его губах, вкус вина, нежность. Ужас в черных глазах.

От отчаяния и боли он тихо заскулил. Невыносимо. Он должен что-то сделать, ему нужно искупление.

Он знал, кто виноват.

Се Лянь поднялся с пола, пошатываясь подошёл к зеркалу, и сдёрнул с шеи талисман. Как через вату до него доносился какой-то шум, но он не обращал на него внимания. Из глади зеркала на него смотрело ненавистное лицо, оно расплывалось, но он различал символы канги, сжимающие шею, янтарные пустые глаза, кровь, размазанную по лицу. Сяньлэ. Даже без Императора он искал, где встать на колени, где измазаться. Пока жив он, все так и будет тошнотворно вертеться, повторяясь. Выход был прост.

Словно издалека до него донёсся встревоженный голос:

Воронёнок!

Он тряхнул головой, прогоняя морок, дрожащей рукой взял с полки кинжал и последний раз взглянул себе в глаза, прежде чем приставить лезвие к горлу.

***

Белое одеяние мелькнуло и пропало в черном прямоугольнике окна. Ещё несколько мгновений Хуа Чэн сидел оцепенев как статуя. Затем вскочил и бросился к окну. Но в темноте уже никого не было.

Он зарычал, сквозь зубы выдал порцию неразборчивых ругательств, и ударил ладонью по подоконнику так, что тот треснул и почти сложился пополам. Хуа Чэн вцепился пальцами в волосы и принялся мерить шагами комнату.

Что он наделал. Он поцеловал своего принца, нет, Сун Йе, нет…

Он снова зарычал.

Кем бы он ни был, его воронёнок, Хуа Чэн разрушил хрупкое доверие между ними, он воспользовался чужой слабостью. Это предательство. За такое нет прощения.

Ужас в зелёных глазах.

Хуа Чэн пнул стул, украшенный изящной резьбой, тот отлетел и развалился, ударившись о стену.

Прекрати истерику и думай, что ты можешь сделать.

Он сел на софу и впился пальцами в шершавую ткань.

Думай, думай.

Догонять Сун Йе нельзя, он и так напуган. Позже Хуа Чэн принесет извинения. Не ради прощения, об этом не идёт и речи, но чтобы убедить вороненка, что ему нечего бояться, что сегодняшнее не повторится.

Дрожащее, теплое, хрупкое тело в его руках, мокрое пятно на груди. Заплаканные глаза. Соленый привкус на губах…

Он должен убедиться, что с Сун Йе все в порядке, что он добрался до дома. Ночь и так дорого ему стоила. Дезориентированный и испуганный, он мог быть в опасности, особенно в этой грешной клоаке, которая звалась Городом. Сун Йе играючи мог справиться с любым его обитателем, но Хуа Чэн видел, как эти страшные приступы делали сильного и ловкого юношу беспомощным как ребенка.

Вторя мыслям, сердце дёрнуло ощущение опасности.

Бросок костей. Шаг. Он помнил номер комнаты Сун Йе, необязательный факт, который он тем не менее бережно хранил в памяти.

Цифра 13 и ниже начертанное безупречным почерком “Сун Йе, охранник”.

Хуа Чэн прикоснулся кончиками пальцев к двери и духовной энергией прощупал комнату. Пусто. Куда бы не побежал Сун Йе, домой он не вернулся.

Где же ты, воронёнок.

В груди нарастала паника. Сун Йе не мог просто присоединиться к празднеству, не в том состоянии. Значит что-то случилось.

Хуа Чэн прижал два пальца к виску.

— Вышли всем дежурным описание Сун Йе, мне нужно знать, видел ли его кто-то в последние несколько ке.

С задержкой ему ответил сонный голос Инь Юя:

— …хорошо.

Пауза. Уже более собранный голос:

— Все в порядке? Он цел?

Хуа Чэн прорычал:

— Пусть все молятся, что да. Иначе этому паршивому Городу придется вспомнить, что такое кровавый ливень.

— Передаю описание. О любой зацепке сообщу немедленно.

Снова пауза.

— Мы его найдем.

Хуа Чэн резко оборвал связь, опёрся о перила галереи второго этажа, и закрыл глаза.

В следующее мгновение полумрак взорвался трепетанием множества серебряных крыльев. Князь Демонов снова, как и сотни лет до этого, искал утерянное.

Бесчисленные хари, рожи, маски, сливающиеся в одно многоносое и многогубое не то лицо. Не его лицо.

Мельтешение домов, углов, крыш, улиц и подворотен, сплетающиеся в одно парочки, пьяные драки и не менее пьяные братания. Пусто, пусто, пусто. Его нигде нет.

Дерево под пальцами затрещало.

Какой в нем толк, если он не мог никого защитить. Если он умел только терять, но не умел находить.

Где ты?

Все последние жалкие столетия его существования, его всего, можно было заместить этими двумя словами повторенными вновь и вновь: где ты где ты гдетыгдетыгдетыгдеты???

Образы Сун Йе и Се Ляня снова становились почти неразличимы в его голове, но впервые это его совершенно не трогало.

Голова начинала раскалываться от бесчисленных обрывков Города, мелькающих у него в голове.

Наконец. Кабаноголовая пьянь, и в лапах серебряное одеяние, которое, он кажется, пытался сторговать. Бросок костей.

Шум улицы при его появлении мигом сменился мертвенной тишиной. Воздух вокруг него сгущался и источал черную плотную ци, которую практически можно было потрогать. Кабаноголовый медленно обернулся и в ужасе попятился назад:

— Я не… Он сам… Я ничего…

— Что он сам? — прошипел Хуа Чэн. — У тебя есть три вдоха, чтобы объяснить, откуда у тебя эта одежда.

— О-он бежал, упал, я хотел поднять, ухватил, но он вырвался и о-оставил.

— Куда он бежал? — Хуа Чэн сделал шаг вперёд к демону, отчего тот ещё сильнее сжался.

— Т-туда.

И дрожащим пальцем указал направление.

Хуа Чэн вырвал из лап тонкое серебристое одеяние. Ещё недавно он касался этой тонкой ткани, ещё недавно чувствовал тепло тела под ней. Он закрыл глаза.

Рой бабочек, рассекая воздух, устремился, куда показывал демон. Зеваки в панике разбегались от серебристого облака..

И снова кварталы, углы домов, забегаловки и бары. Пусто, пусто, пусто.

Спустя половину ке в голове раздался собранный голос.

— Я не уверен, что это то, что мы ищем… Охранник в Серых кварталах видел кого-то похожего тут, на окраине. Я сейчас там.

— Где?

Инь Юй передал образ места.

Снова бросок костей. Покосившаяся жалкая лачуга. Инь Юй ждал у входа.

Хуа Чэн размашистым шагом вошёл в помещение. Посетители тут же застыли, будто попав под заклятье. Бармен замер с тряпкой в руках.

Инь Юй выплыл из-за спины Хуа Чэна и ровным голосом спросил:

— Был тут черноволосый юноша в белых одеждах, смуглая кожа, раскосые зелёные глаза?

Бармен покосился куда-то вбок.

— Б-был, но ушел, он ушел.

Хуа Чэн наклонился к нему через стойку и прошипел:

— Если врешь, отвечать будешь мне. Что тут произошло?

Бармен сглотнул и снова открыл рот, но не успел он издать ни звука, как из дверь за ним распахнулась, из нее вышел пожилой мужчина:

— Представь, паршивец напустил на меня какую-то дрянь…

И застыл на середине фразы, смертельно побледнев и переводя испуганный взгляд с Хуа Чэна на бармена.

— Ч-что желает Градоначальник? Такая честь…

— И кто же сбежал? — из каждого слова Хуа Чэна сочилась угроза, хотя произнесена фраза была негромко.

У мужчины забегали глаза, он облизнул губы:

— Да так, один знакомый…

— Думаешь, что можешь врать мне, червяк?

— Нет, Повелитель, нет…

— Где он?

— Не знаю, сбежал, он напал и сбежал, я не знал, что он принадлежит Князю, иначе бы я и в мыслях не допустил! Я ничего и не успел сделать!

От гнева у Хуа Чэна побелело в глазах.

— Что ты не успел, мразь? Если ты его хоть пальцем тронул, о смерти на коленях будешь молить.

Мужчина, казалось, был готов обмочиться со страха.

Что-то дергало сознание Хуа Чэна на протяжении этого разговора, но он был слишком зол, чтобы заметить. Но тут призыв стал слишком сильным, чтобы его игнорировать.

Это была бабочка, которую он оставил у входа в комнату Сун Йе.

Внутри все замерло.

— Займись им, — кинул он Посланнику убывающей луны и шагнул, чтобы снова оказаться у двери под номером тринадцать.

Прикосновение пальцами к шершавому дереву. В комнате кто-то был.

Но после бара Хуа Чэну этого не могло быть достаточно.

— Вороненок, ты здесь? Я не буду входить, обещаю, мне только нужно знать, что ты в порядке.

Тишина. Он постучал.

— Диди, пожалуйста, ответь мне, — его голос звучал жалко.

Рядом распахнулась дверь и выглянула красноволосая демоница, завернутая в простыню на голое тело. Из-за ее плеча выглядывала ещё одна полуобнажённая женщина, кажется, та же, что была на празднике в фиолетовом.

Демоница окинула сцену глазами.

— Я слышала хлопок двери не так давно, ещё подумала, что он обычно так не делает… Что-то случилось, да?..

Хуа Чэн только оскалился в ответ:

— Зови теперь ты.

Вдруг голос подруги успокоит Сун Йе.

Демоница поправила простыню, подошла и громко постучала в дверь:

— Диди, открой! С тобой все хорошо?

Снова тишина. Что-то точно не так…

Идиот, у тебя же есть бабочка.

Он мысленно обратился к тому, что она увидела.

Бледное лицо, размазанная кровь, подранное одеяние.

Черт.

— Воронёнок!

Шорох. И снова тишина.

Хуа Чэн ударил ногой в область замка, дверь вылетела внутрь и повисла на одной петле.

В полутьме комнаты сверкнул кинжал, приставленный к беззащитному горлу.

Тело сработало быстрее мысли. Прыжок через всю комнату. Удар по кинжалу, он отлетел в сторону и воткнулся в стену по рукоять. Взять в руки теплые ладони юноши, предотвращая попытки вернуть оружие.

Только тогда, подняв глаза, он понял.

Лик, тысячи раз повторенный им в мраморе и масле, святое, любимое, прекрасное лицо. Смертельно бледное, с размазанной кровью и безумием в расширенных зрачках.

Перед ним стоял его Бог, его любовь, смысл того, что он ещё был здесь.

Хуа Чэн медленно опустился на колени. Золотые глаза горели, будто проникая в самое его существо, выжигая светом самые темные уголки его никчёмной души.

— Ваше Высочество, это Вы… — голос дрожал и прерывался.

— Тот, кого ты зовешь, давно умер — слабым голосом ответила его любовь.

Затем ресницы Се Ляня затрепетали, золотые глаза закатилось и он рухнул вниз. Хуа Чэн поймал его перед самым полом.

Он держал в руках обмякшее, бессознательное тело его Бога: голова бессильно опрокинулась на бок, обнажая горло с уродливыми символами канги и красным росчерком, оставшимся от кинжала, длинные спутанные волосы устилали пол.

Князь Демонов нашел своего принца.

Chapter Text

Стать пеплом ничем молью земной пустотой поменять боль которая разрывает на части на адские куски

<...>

Я не близко, я очень далеко

Я не хочу ничего в этом сраном раю,

Я не хочу ничего, просто стать пылью земной, пустотой, стать рекой, водой, океаном, кормить собою рыб, добрых и злых.

Стать счастьем их и снова родиться травой и просто не чувствовать, быть

А можно и не быть травой, в общем не надо мне ничего, Господи

Время застыло. Его многовековые поиски, его молитва подошла к концу. В руках драгоценной тяжестью лежал весь его мир.

— Он в порядке? — раздался из-за спины срывающийся голос демоницы.

Время сдвинулось с мертвой точки и мгновения снова потекли одно за другим. Он тут же, не отвечая, поднялся на ноги и шагнул в открывшийся портал. Вместо гостевой спальни Дома Блаженства, где они должны были оказаться, он ступил в соседнее помещение и выругался сквозь зубы. Духовная энергия его не слушалась. Пинком открыв наконец нужную дверь, он вошёл и аккуратно уложил принца на широкую кровать с балдахином.

Затем взял тонкую руку и прижав два пальца к запястью, принялся слушать пульс. Как он и думал, сердце Его Высочества частило и спотыкалось. Этот урод дал ему наркотики.

Хуа Чэн оскалился, представив, что он сделает позже с мужчиной из бара. Но сейчас у него были дела важнее чем месть.

— Настойка Кристальной трезвости, отвар для сна и теплая вода с платком.

Сосредоточенный голос на там конце духовного канала:

— Сейчас буду.

Скоро Посланник убывающей луны был на месте со всеми принадлежностями.

Пройдя вглубь комнаты, Инь Юй застыл и изумленно произнес:

— Так это и правда был он, все это время…

— Да, — не оборачиваясь, сдавленно ответил Хуа Чэн. Его плечи напряглись.

Все это время. Он давал сомнениям себя обмануть, давал нерешительности увести себя дальше от его Бога.

— Оставь все и уходи.

Инь Юй поставил звякнувшие бутыли на тумбочку у изголовья и примостил таз с теплой водой у кровати, на краю которой сидел Хуа Чэн.

Перед самым выходом, уже держась одной рукой за ручку двери, он задержался и произнес:

— Вы не виноваты.

— Что? — Хуа Чэн резко обернулся, держа в руках склянку.

Инь Юй тяжело сглотнул, но глядя Хуа Чэну прямо в глаза, повторил:

— Вы не виноваты. Никто не мог этого предвидеть.

Хуа Чэн зажмурился как от боли и сквозь зубы выдавил:

— Вон.

Инь Юй поклонился и исчез за резной дверью.

Аккуратно придерживая голову юноши Хуа Чэн влил ему в приоткрытый рот настойку Кристальной трезвости, которая, как и следует из названия, должна была помочь очистить организм от отравы, и помассировал принцу горло, помогая проглотить жидкость. По телу Се Ляня прошла судорога, он выгнул спину, но затем опал на кровать и задышал легче. Хуа Чэн выждал несколько мгновений и снова проверил пульс. Размеренные толчки. Он позволил себе выдохнуть и на несколько мгновений прикрыть глаза. Главная опасность была позади.

И он повторил все то же самое с отваром для сна. Его Высочеству нужен был покой для того, чтобы тело смогло восстановиться. Доза наркотика, которую он принял, явно предназначалась для демона, для живого же такое количество было почти смертельным. Ему повезло, что сердце принца выдержало.

Хуа Чэн смочил мягкую ткань в теплой воде и принялся бережно очищать лицо и шею юноши от крови и грязи.

Он всматривался в любимые черты, нежно обводя их платком, и ему казалось, что он грезит, что он наконец сошел с ума, он не мог взаправду касаться его.

Но все было наяву, и наяву была и царапина на шее и ряд синяков, явно от поцелуев, скрывавшийся за воротом одеяния. Хуа Чэн снова оскалился, грудь обожгла боль.

Он допустил это.

Затем он ещё раз осмотрел принца. Конечно, одежду стоило бы сменить, но он был уверен, что Его Высочество не позволил бы никому касаться его бессознательного тела. И Хуа Чэн с помощью духовной энергии очистил одеяние. Лучше, чем ничего.

А вот обувь можно было снять. Тогда Хуа Чэн сел на колени перед кроватью и аккуратно стянул левый сапог, но правый не хотел поддаваться.

Тогда Хуа Чэн бережно ощупал ногу, щиколотка была горячей, это чувствовалось даже через плотную ткань. Черт.

Он взял кинжал и осторожно вспорол голенище. Лодыжка покраснела и распухла. Нога наверняка была сломана. А он не мог даже вылечить перелом, учитывая то, что случилось с Сун Йе последний раз, когда Хуа Чэн пытался исцелить порез.

На что он вообще годен.

Весь этот бесконечный день, праздник, танец, поцелуй, бешеная погоня по городу и невозможное горькое чудо обретения его единственного Бога — все это обрушилось на Хуа Чэна в один миг, когда он смотрел на изящную узкую ступню, вывернутую под неправильным углом и на черные, уродливые символы канги, охватывающие воспаленную щиколотку.

Такую хрупкую, такую драгоценную.

Боль, вина и радость скрутились в его груди в тугой ком.

Плечи Князя Демонов задрожали и соленые капли упали на место перелома. Он принялся зло утирать слезы рукавом, но плечи продолжали вздрагивать в беззвучном плаче.

Если бы рядом был кто-то, знавший Хунхун-эра, он бы смог рассмотреть во взрослом мужчине, тщетно старающемся унять рыдания, маленького грязного мальчика. Но один из немногих, кто ещё помнил его детство, лежал перед ним без сознания.

И уже никто бы не смог узнать в нем новорожденного свирепого демона, когда-то точно так же на коленях рыдавшего у ног своего Бога, распростертого на алтаре.

***

Его обнимала теплая, плотная тьма. Он свернулся калачиком и прижал к груди колени. Хорошо и уютно. Только бы так и остаться навсегда.

Время текло, мягко огибая принца и не принося с собой никаких событий. Се Лянь был всего лишь ещё одним маленьким камушком в его вечном потоке.

…

…

…

…

…

Но вот что-то дёрнуло его за лодыжку. Раз, два. Он с удивлением вспомнил о том, что у него есть тело, это несуразное вместилище, к которому он был привязан против своей воли.

Вдали показалась точка яркого света, она все разрасталась, и мягкая тьма постепенно отступала, сдавалась перед ним.

Нет, нет! Пожалуйста, дайте ему отдохнуть, не надо тащить его туда, где будут чужие взгляды, где будет голос в голове и боль, так много боли! Разве он не отдал достаточно?.. Разве он не заслужил покой?..

Свет безжалостно скомкал остатки тьмы, Се Лянь прикрылся от него руками, но от его немилосердных лучей нигде не было спасения. Они проникли под закрытые веки и ослепили его.

Он судорожно втянул воздух и открыл глаза. Первое, что он почувствовал, это тяжесть, которая сдавливала его грудь. Он застонал, во рту было сухо.

— Ваше Высочество!

Скрипнул стул и кто-то склонился над ним. Кудрявый юноша с испуганным взглядом единственного темного глаза, второй закрыт повязкой. Кажется, он знал его… Он узнавал эти черты.

К нему пришло имя — Хуа Чэн… Он был рядом, он мог помочь с этой тяжестью…

— Что-то болит? Это нога?

Нога… Он попробовал пошевелиться, но правая лодыжка была крепко забинтована и зафиксирована. Наверное, он опять где-то упал… Но где?..

Тут воспоминания выплеснулись на него как ушат ледяной воды: Дворец, побег, Город, праздник и наконец сцены той проклятой ночи.

Боль в груди вспыхнула с новой силой. Он не мог выносить все это снова и снова, он так устал…

Се Лянь закрыл лицо руками.

— Ваше Высочество, что с вами? Скажите, где больно?

От заботы в голосе становилось только хуже. Он не был достоин и ее толики. И у него не было сил это объяснить.

Поэтому он только выдавил, не отнимая ладоней от лица:

— Не зови меня так…

Юноша упавшим голосом произнес:

— Но как же мне тогда к вам обращаться?

Се Лянь слабо пожал плечами. Больше всего он хотел исчезнуть, чтобы его больше никто и никак не звал.

До него донёсся звон посуды и звук наливаемой воды.

— Пожалуйста, попейте…

Се Лянь отнял руки от лица. Юноша протягивал ему стакан. Он попробовал взять его, но пальцы слишком сильно дрожали.

Тогда Хуа Чэн поставил стакан обратно на тумбочку, бережно приподнял голову Се Ляня, подложил под нее ещё одну подушку и снова поднес стакан к его губам. Се Лянь коснулся его изящной руки и в несколько глотков выпил всю воду. После чего силы его покинули, он уронил руку и закрыл глаза.

— Вот так, хорошо. Ваше... сможете ли вы ещё поесть, у меня есть фрукты, ягоды, сладкая каша…

От мыслей о еде его замутило и он снова замотал головой.

— Ничего, ничего, значит это оставим на следующий раз. Вы и так хорошо справились.

От добрых слов ему хотелось ещё сильнее выцарапать себя из тела.

Прохладные руки поддержали его голову, помогая улечься.

Се Лянь снова провалился во тьму.

Он не поел ни в следующий раз, ни в пробуждение после этого.

Каждый раз, когда что-то вырывало его из забытья, будь это нужды тела или пение птиц за окном, первое, что он ощущал, это были тяжесть и боль за грудиной, за ними приходила тягучая, выматывающая тоска. Мир, эта комната, Хуа Чэн были отделены от него толстым, затянутым паутиной стеклом.

У него не было сил даже дойти самостоятельно до уборной, тем более нога все ещё была прибинтована к поддерживающим ее дощечкам. Когда-то ему было бы стыдно принимать помощь в таком деле, но общее омертвение отбило и эти чувства.

Любое мгновение, проведенное наяву несло за собой маяту и желание забыться.

Но были ещё и прохладные руки, поддерживающие его голову, заплетающие волосы, подносящие к губам стакан с подслащенной водой. Был этот бархатный, бережный голос, уговаривающий его поесть, потерпеть ещё немного, говорящий ему, какой он молодец, как хорошо он справляется.

Этот голос напоминал ему, что когда-то было что-то ещё, кроме въедливой серости. Но он знал, что там, в ярком и живом мире ему нет места, он ошибка, поломанная вещь и лучшее, что он может сделать — это смешаться с пылью.

Нужно только подождать и его покинут. Так было всегда.

И тогда он наконец сможет сдаться.

***

За окном стучал весенний дождь, через широко распахнутые окна ветер приносил запахи жасмина и мокрой земли.

Хуа Чэн смотрел на своего спящего Бога и сердце жгло от нежности и тревоги. Се Лянь лежал на боку, свернувшись калачиком и подложив под щеку ладонь. Так он почти терялся в белых простынях огромной кровати. Коса, которую накануне сплел ему Хуа Чэн, растрепалась и отдельные каштановые прядки падали принцу на лицо. Картина была бы почти умиротворяющей, если бы не нездоровая бледность юноши и страдальчески изогнутые во сне брови.

Со дня пробуждения Се Лянь не сказал ни слова кроме просьбы не называть его по титулу. Это было больно — не иметь имени для своего Бога. Прошлые обращения были непозволительны, но и звать его просто “Се Лянь” Хуа Чэн бы никогда не посмел.

Сегодня должна была прийти лекарка. Он сказал ей явиться по первому зову, как только проснется принц. Она была недовольна приказом, но у нее не было другого выбора, кроме как подчиниться Князю Демонов.

— У меня есть и другие пациенты, я не могу их бросить так вдруг, — сказала, глядя его двойнику прямо в глаза, Тинг Ме-Юнг.

— Но сегодня им придется подождать. Я не так давно выделял тебе средства на помощниц, вот пускай и займутся. На ближайшее время это будет твой самый важный пациент.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, словно отыскивая одной ей видные симптомы, и спустя мгновение произнесла с удивлённой интонацией:

— Он и впрямь тебе дорог, не так ли?

Тинг Ме-Юнг была лучшей целительницей Города. При жизни она была главой известной столичной больницы и пользовалась всеобщим уважением. Это было вдвойне примечательно, так как женщин редко допускали к медицине, и ещё реже им удавалось занять руководящие должности. Но в лекарке Тинг сочетались исключительный талант и редкое упрямство. Хуа Чэн ценил эти качества и подспудно чувствовал в ней что-то родственное.

Но в отличие от него, обращённого только к единственной цели, она считала главным своим долгом помощь обычным людям. И уже это качество привело ее в итоге в Призрачный Город. Но сначала на плаху.

Уважение столичных жителей быстро испарилось, когда выяснилось, что обожаемая глава клиники все это время помогала женщинам избавляться от нежелательного бремени. К ней шли неосторожные юные девушки, женщины и так имевшие шестерых детей и знавшие, что не смогут прокормить ещё одного, и те, кого взяли силой и теперь они несли в себе плод, зачатый в ненависти.

Тинг Ме-Юнг на суде не отрицала своей вины, но в заключительной речи защищала своих пациенток и их право выбирать, что делать со своим телом. Тем самым уничтожив свои шансы на оправдательный приговор.

Хуа Чэн, узнав ее судьбу, выделил ей землю на окраине города под постройку больницы и щедро спонсировал ее предприятие. К ней ходили как больные демоны, так и женщины из мира людей, которым больше негде было просить помощи. Взамен на финансирование она делилась с ним своими знаниями и приходила на выручку, если она требовалась кому-то из его подчинённых. В целом их даже можно было с натяжкой назвать приятелями, хотя виделись они не так часто и только по делу.

Если Хуа Чэн и мог кому-то доверить здоровье его принца, то только ей.

Сначала он думал, что нездоровье Его Высочества связано с отравлением и пережитым потрясением, но его состояние с каждым днём необъяснимо ухудшалось. Несмотря на лекарские познания Хуа Чэна, он так и не смог понять в чем дело.

Большую часть времени Се Лянь проводил во сне, но когда пробуждался, взгляд его был пуст, будто часть его души потерялась в ту злополучную ночь и так и не нашла пути обратно. У принца ни на что не было сил, а те действия, которые ему все же удавались, он совершал словно против своей воли. Он таял на глазах, и ключицы уже начали болезненно выступать под кожей.

Ресницы принца затрепетали, он открыл глаза, и через мгновение поморщился и потёр грудь, будто уговаривая уняться боль.

Хуа Чэн много раз проверил его сердце и лёгкие, но так и не смог найти ее очаг.

Опять бесполезен.

Демон помог Се Ляню дойти до уборной и улечься обратно. Тот так и остался лежать на спине, не пытаясь даже принять более удобную позу, и уставившись неподвижным взглядом в потолок.

Хуа Чэн наклонился к нему и сказал мягким голосом:

— Сегодня к вам придет целительница, она умная и добрая женщина, она должна вам помочь.

Се Лянь даже не повернул головы, только пожал плечами.

Это была единственная реакция, которой можно было добиться от него в последние дни, и Хуа Чэн, за неимением лучшего, прижав два пальца к виску, вызвал Тинг Ме-Юнг.

Она пришла, бросила на Хуа Чэна красноречивый взгляд и уселась на стул рядом с кроватью. Хуа Чэн же встал за ее спиной.

Он уже кратко изложил ей состояние принца, поэтому она сразу перешла к осмотру.

— Добрый день, меня зовут Тинг Ме-Юнг, и я сегодня буду вашей лекаркой. Можно я для начала послушаю ваш пульс?

Несмотря на недовольство просьбой Хуа Чэна отложить всех других ее пациентов, с принцем она говорила спокойно, с той внимательной интонацией, которая бывает только у хороших врачей и учителей.

Се Лянь взглянул на нее, помедлил и протянул ей свою руку, после чего снова уставился в пространство.

Ме-Юнг приставила два пальца к запястью, закрыла глаза и замерла. Спустя некоторое время, за которое Хуа Чэн успел несколько раз пройтись туда-сюда за ее спиной, она вздохнула и обернулась на него:

— Если ты так и будешь маячить, я ничего не услышу. Усядься и подожди.

Хуа Чэн поставил ещё один сул к изголовью кровати и послушно сел на него, впрочем тут же начав нервно трясти ногой и грызть ногти.

Лекарка снова застыла.

Спустя где-то десять вдохов она отняла пальцы и сказала:

— Никаких повреждений внутренних органов нет, только сломанная нога и лёгкое истощение, которое не объясняет нынешнее состояние. Вероятно, ты и сам пришел к таким же выводам.

— Должно быть же ещё что-то, какой-то способ? — нетерпеливо спросил Хуа Чэн.

Она кивнула и обратилась к Се Ляню:

— Способ и правда есть. Он называется “память тела”. Иногда ошибочно полагают, что с помощью него можно выведать секреты человека, но это заблуждение. Я узнаю только то, что тело само захочет мне рассказать, к тому же не в форме четких воспоминаний, как если бы человек рассказывал мне историю, а скорее в виде расплывчатых ощущений. Позволите ли вы его применить?

Се Лянь снова только равнодушно пожал плечами. Хуа Чэн не был уверен, что он действительно услышал хотя бы половину из сказанного.

Ме-Юнг взяла обеими ладонями кисть принца и снова закрыла глаза и замерла со сосредоточенным лицом. Хуа Чэн принялся кусать губы. Он ненавидел то, что ему оставалось только наблюдать со стороны, только ждать.

Тут Тинг Ме-Юнг резко втянула воздух и отбросила кисть принца, словно та внезапно стала раскаленным металлом.

Се Лянь дернулся и испуганно прижал эту руку к груди, словно защищая ее.

— Какого… — было начал Хуа Чэн, но тут увидел побледневшее от ужаса лицо лекарки.

Она упёрлась руками в колени и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, потрясла головой, после чего села прямо, поправила волосы и лишь немного напряжённым голосом начала:

— Кхм, я прошу прощения, это было крайне непрофессионально с моей стороны. В целом, как я уже сказала, никаких признаков телесной болезни нет, все работает так, как должно. Так что скорее всего мы имеем дело с душевным расстройством. И голодание только все ухудшает. Поскольку при таких болезнях и впрямь бывает сложно есть, я предлагаю применить заклятье, позволяющее напитать тело и без того чтобы приходилось насильно заталкивать в себя еду.

Се Лянь вдруг вздрогнул, резко сел и вцепившись в руку Хуа Чэна чуть выше запястья, поднял на него испуганный взгляд и произнес хриплым голосом, в котором слышалась мольба:

— Пожалуйста, не надо… Я буду есть, я сделаю все, что вы скажете, только не это…

Хуа Чэн взял его за руку:

— Мы не будем делать ничего против вашей воли. В любом случае. Но я очень прошу вас все же начать есть.

Он погладил большим пальцем тыльную сторону ладони Се Ляня и продолжил менее серьезно:

— Что же скажут про гостеприимство Градоначальника, если я заморю голодом единственного своего гостя.

Кажется, его попытка пошутить сработала. Лицо Се Ляня немного разгладилось, он опустил взгляд и едва слышно ответил:

— Я попробую.

Хуа Чэн слегка сжал его руку, прежде чем отпустить и прошептал:

— Спасибо.

— Хорошо, одной проблемой меньше. Для начала подойдут бульоны и отвары, затем фруктовые пюре и каши. Все, что просто есть и не сильно нагружает организм. Также после пробуждения нужно будет пить одну чашку чая из зверобоя. Я напишу точный рецепт.

Она развернулась к Хуа Чэну:

— Очень важно, чтобы первое время приема он был под надзором, иногда в этом состоянии люди совершают необдуманные поступки.

Хуа Чэн бросил взгляд на Се Ляня, тот полулежал с закрытыми глазами, видимо, израсходовав все силы на недолгий разговор.

Он прижал два пальца к виску.

— Что ещё за необдуманные поступки?

— Пришли потом ко мне своего двойника, нужно поговорить. Есть ещё пара вещей, которые лучше обсудить тет-а-тет.

В груди Хуа Чэна после недолгого облегчения снова поднялась тревога. Странная реакция и скрытность лекарки не обещали ничего хорошего.

Тинг Ме-Юнг набросала на листке инструкции, передала листок Хуа Чэну и поднялась:

— В целом это пока все, я приду проведать через неделю. Если появятся какие-то побочные эффекты или не будет улучшения, вызывайте раньше. Она встала и поклонившись Се Ляню сказала:

— До встречи. Постарайтесь не поддаваться унынию.

Затем кивнула Хуа Чэну и вышла из комнаты.

Через ке грудь Се Ляня снова начала мерно подниматься и опускаться, а плечи расслабились. Принц заснул. Хуа Чэн аккуратно поправил сбившиеся одеяло, после чего сел на стул и, прикрыв глаза, вызвал из небытия своего двойника.

Целительницу он нашел в кабинете. По стенам светлого помещения с большими окнами стояли стеллажи с бесчисленными свитками, а сама хозяйка комнаты сидела за небольшим столиком и быстро выводила что-то тушью на бумаге. Завидев его она отложила письменные принадлежности и устало потерла лицо.

Хуа Чэн, не дожидаясь приглашения, уселся на стул напротив.

— Что ты хотела сказать?

— Как всегда, сразу к сути, — она устало улыбнулась, но потом посерьезнела. — Для начала хочу тебя заверить, что я вряд ли ошиблась с диагнозом и скорее всего лечение со временем подействует. По крайней мере частично.

— Что значит частично?

— Этот чай, он скорее смягчает страдания, придает сил, но не помогает справиться с их причиной.

Она немного помолчала.

— Ты, конечно, заметил, что во время “памяти тела” что-то пошло не так. Сначала я не почувствовала ничего особенного: да, очень неровная энергия, говорящая о душевной травме и недоедании, такое бывает… Но потом… — ее передёрнуло. Ме Юнг с силой потерла глаза и Хуа Чэн, несмотря на всю свою тревогу, с удивлением понял, что она вытирает выступившие слезы.

Она перевела дух и, сгорбив плечи и уставившись перед собой, продолжила:

— Ты знаешь, с кем я работаю. В основном эти женщины слова доброго за всю жизнь не слышали, пока не попали сюда. Сначала бьёт отец, потом муж, нищета, выкидыш, один помер в люльке, другой чуть позже… Ну что я рассказываю, ты сам все понимаешь. И я иногда прибегаю к “памяти тела”. Редко, когда по-другому не получается ничего понять. Очень уж накладная техника, не по духовным силам, а по тем страданиям, которые приходится хоть и со стороны, но пережить. И обычно я выдерживаю, навидалась, привыкла. Но там… — она снова потерла лицо, — там была стена такой плотной боли, что я не смогла ее вынести. Я не знаю, и, кажется, впервые за много лет даже не хочу знать, что нужно делать с человеком, чтобы его тело так кричало. И это уже полный бред, но в какой-то момент мне показалось, что оно уже не раз умирало. Но даже демоны встречаются со смертью лишь однажды. Вероятно, это что-то другое, что я не так поняла.

Сколько же раз ты умирал, мой принц, воронёнок, мой милый…

— И ещё… — она замялась, будто собираясь с духом. — Я бы не стала говорить это в других обстоятельствах, но мне кажется, ты должен знать, — она прервалась и, тяжело вздохнув, все же продолжила, — Я почти уверена, что его насиловали.

Первые несколько мгновений Хуа Чэн не мигая смотрел на нее, словно не понимая, что она только что сказала.

Но в следующий миг его смело лавиной вины и разрывающего на части горя. Все это время он трусливо отворачивался от того, как вороненок вздрагивал от случайных касаний, от его вечной настороженности, от того, как он испугался их поцелуя и после этого сразу же бросил себя в объятья незнакомца. Но теперь, когда он услышал это страшное, тошнотворное слово, произнесённое вслух, он мгновенно знал, что это правда.

Краем сознания Хуа Чэн ощущал, что образ его двойника разваливается, и с его волос и тела стекает черная густая жижа, капая и образуя лужи на полу, но ему было плевать.

Город содрогнулся. Первый порыв сильного ветра посрывал шляпы с горожан и повыдергивал зонтики. От второго уже задрожали оконные стекла и заскрипели деревья. Засветив половину неба, внезапно ударила молния, а последовавший за ней гром оглушил прохожих. По крышам и тротуарам плетьми захлестал ледяной ливень, и демоны в панике стали забиваться в трактиры и лавки, пытаясь спастись от неожиданного ненастья.

— Хозяин гневается, — говорили самые мудрые из них, смотря на затянутое тучами небо.

По телу Города ещё раз прошла дрожь.

На плечо Хуа Чэна легла ладонь.

— Так ты ему не поможешь.

Он поднял на нее лицо в черных потеках, в котором осталось совсем мало человеческого. Клыки заострились, щеки впали, единственный глаз горел красным.

— Они заплатят, — гортанным голосом, который отозвался вибрацией в стенах кабинета, произнес он.

— Я знаю, — спокойно откликнулась целительница.

— Но сперва я вытащу его из этой ямы. Ты расскажешь все, что знаешь об этой болезни.

За окном снова сверкнула молния, осветив черную фигуру Князя Демонов.

Он бросит всю свою силу и одержимость на то, чтобы лицо Его Высочества ещё раз смогло озариться улыбкой, чтобы услышать его чистый смех. А из своей отчаянной любви и преданности Хуа Чэн приготовит лечебный отвар, чтобы он изгнал отраву страха и бессилия из души его принца.

Он будет сильным как тигр и нежным как лось. Он сотрёт семь пар железных сапог и совьет голыми руками одиннадцать рубах из крапивы, если это поможет исцелить его Бога.

Он умел быть терпеливым и он умел ждать. Если его принцу понадобиться год, столетие, полтысячи лет, чтобы поправиться, то так тому и быть. Он будет рядом.

***

Следующую неделю, когда принц засыпал, Хуа Чэн сразу же посылал двойника к целительнице, и прилежным учеником ходил за ней по палатам, пока она рассказывала, что стоит и не стоит делать, и как помочь восстанавливаться тем, кто пережил ужас за гранью человеческого.

Когда же Его Высочество бодрствовал, Хуа Чэн читал ему вслух, надеясь хотя бы немного отвлечь его от страдания. Они почти закончили свитки в которых описывались приключения кицунэ, которая должна была стать гейшей, но избежала этой судьбы и впоследствии оказалась внебрачной дочерью Императора. Он выбрал этот роман, поскольку тот обладал складным слогом и в то же время захватывающим сюжетом, за которым было легко следить. Хуа Чэн читал по ролям, искусно имитируя как женские голоса, так и мужские, и даже ворчанье старика-наставника главной героини ему удавалось до комичности удачно. Се Лянь поворачивался к нему, подложив ладонь под ухо и внимательно слушал.

Через некоторое время, принц даже начал откликаться, когда Хуа Чэн приостанавливался и спрашивал:

— Вы спите?

И если Се Лянь ещё не уснул, он отзывался слабым “не-а”. Хуа Чэн внутри праздновал этот тихий звук как величайшую победу.

К тому же он заметил, что у Его Высочества появилось больше сил, он даже мог сам ходить, впрочем опираясь на вырезанный Хуа Чэном специально для него костыль. Кажется, лечебный чай и регулярное питание начали действовать.

Потихоньку они вошли в эту рутину и жили в своем маленьком мирке словно в коконе.

До одной ночи.

***

Се Лянь проснулся. Боль в груди была настолько плотной и тяжёлой, что мешала дышать. Он замечал, что последнее время ему стало легче вставать и туман в голове немного рассеялся. Но вместе с тем вернулся и голос, твердящий ему, что он мерзкий лгунишка, что весь его недуг это сплошное притворство, и на самом деле он просто хочет обманом удержать рядом Хуа Чэна.

— Сяньлэ, хватит прикидываться! Мы оба знаем, что на самом деле ты не болен. Эта твоя блажь — только глупый и детский способ добиться от меня внимания. Опять ведёшь себя как избалованный принц, но ты уже вырос и за тобой никто не будет бегать и подтирать сопли!

Он просто хотел обратно во тьму, где не было больно. Если бы его только оставили в покое, он не хотел никого тяготить, он не хотел гадать, когда же он сделает неверный шаг и все опять обернется катастрофой. Лучше он уйдет сам. У него был план: если залечь на дно реки или озера, то каждый раз, когда он будет просыпаться, вода будет заново затекать ему в лёгкие и он снова будет умирать. Это почти покой.

Он протер глаза и посмотрел вбок. Хуа Чэн сидел на своем обычном месте вытянув ноги и уронив голову на грудь, и мерно дышал. Се Лянь почувствовал укол вины. Он даже не подумал о том, спал ли Хуа Чэн хоть раз за все время его болезни.

Он приподнялся на локтях и невольно засмотрелся на демона. После той ужасной ночи демон ни разу не менял облик, оставаясь юношей лет двадцати в простой одежде неизменного красного цвета. В его внешности не было привычной игривости, кудрявые волосы были убраны в низкий пучок, украшений кроме коралловой бусины не было. Один глаз закрывала черная повязка. Во сне лицо Хуа Чэна разгладилось и стало почти беззащитным.

Сердце Се Ляня сжалось от нежности и боли. Он схватился за грудь.

Я не могу больше тебя здесь держать. Лети, мое счастье, без меня тебе будет лучше. Пусть в твоей памяти живёт выдуманный тобой светлый принц, а не это уродство.

Приняв окончательное решение, он ощутил странную лёгкость. Скоро это все закончится.

Се Лянь осторожно спустил ноги на пол. Правая все ещё была забинтована и плохо его слушалась, но он справлялся и с худшим. Он тихо поднялся и, чуть подумав, захватил с собой костыль. Без него все же будет трудно доковылять до ближайшего водоема.

Стараясь не шуметь, Се Лянь дохромал до двери и медленно ее отворил. Уже на самом пороге он обернулся и нерешительно замер. Свет забытой свечи плясал на тонких мятежных чертах.

Се Лянь грустно улыбнулся и впервые в жизни, пробуя слова на вкус, прошептал:

— Я тебя люблю.

Слова растворились в полутьме, так и оставшись неуслышанными. Хуа Чэн во сне нахмурился, вздохнул, и повернулся на бок.

Се Лянь задержался еще на несколько мгновений, затем отвернулся и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

***

Хуа Чэну снился сон. Был солнечный день и он сидел на берегу реки, опустив ноги в воду. Прохладное течение приятно омывало уставшие ступни. Вокруг в полуденном зное качались луговые травы и трещали насекомые. Он улыбнулся и обернулся к Се Ляню, чтобы взять того за руку, но обнаружил только пустоту. Хуа Чэн резко вскочил и огляделся. Принца нигде не было.

Внезапно день сменился непроглядной ночью. Хуа Чэн почему-то знал, что ему нужно идти вверх по течению реки, будто его туда что-то звало, и стал продираться через высокий рогоз, ругаясь сквозь зубы, постоянно завязая в грязи и путаясь в длинных стеблях. Неожиданно он вспомнил, что может пользоваться духовной энергией и травы вспыхнули огненной стеной, обратившись в пепел. Ему открылась небольшая прибрежная поляна, единственное место, не тронутое пожаром. Посреди лежал какой-то продолговатый предмет. Почему-то при его виде Хуа Чэну стало жутко, и он рванулся к нему и упал рядом на колени.

На берегу, у самой кромки воды одиноко лежал когда-то вырезанный им костыль.

Хуа Чэн резко вдохнул воздух и распахнул глаза.

Первые мгновения, как это бывает после ярких сновидений, он не понимал, где он. Но вот реальность, покачавшись, встала на свое место.

Черт, он не планировал спать.

Хуа Чэн выпрямился, с силой потер лицо и взглянул на кровать. Пусто. Он одним движением вскочил на ноги. Перед глазами пронеслись сцены из сна.

Не успел он ничего предпринять, как из коридора донёсся грохот. Рывком он оказался у двери и выскочил в коридор. Его Высочество лежал на полу, приподнявшись на локтях. Рядом валялся костыль. Хуа Чэн бросился к принцу и упал перед ним на колени:

— Ваше Высочество, что случилось?

Плечи Се Ляня затряслись. Хуа Чэн было протянул руку, чтобы помочь ему подняться, но тот отполз дальше и сел, оперевшись на стену и, спрятав лицо в коленях, начал слегка покачиваться вперед-назад.

До Хуа Чэна донеслись тихие всхлипы. Он произнес упавшим голосом:

— Пожалуйста, скажите, что с вами, чтобы я мог помочь…

Се Лянь поднял на Хуа Чэна лицо, прочерченное дорожками слез, его нижняя губа задрожала и он ответил срывающимся голосом:

— У меня опять ничего не вышло! Пожалуйста, только не снова, я так устал! Почему так больно? Пожалуйста, пожалуйста, дай мне умереть! Мне слишком больно! За что?..

Се Ляня трясло и он захлебывался плачем. Он закрыл лицо ладонями и зарыдал ещё отчаяннее.

— Пожалуйста, посмотрите на меня.

Через несколько мгновений Се Лянь, всхлипывая и утирая слезы, медленно и недоверчиво поднял на него глаза.

Хуа Чэн придвинулся немного ближе:

— Я обещаю, вам станет легче, нужно только потерпеть ещё чуть-чуть. Ещё совсем немного, вот увидите. Лекарство уже начало действовать. Вы молодец, вы так хорошо справляетесь.

Се Лянь пару мгновений зачарованно на него смотрел, слезы беззвучно катились по его щекам. Но затем его взгляд потух и он замотал головой и произнес с забитым носом:

— Нет, нет, ты не понимаешь. Он никуда не уйдет, этот голос, он у меня в голове, и я не могу, я не могу больше, я снова и снова возвращаюсь туда, мне никогда не выбраться, мне так больно!

Се Лянь снова зарыдал и, раскачиваясь, начал мерно бить себя основанием ладони в висок.

Хуа Чэн рванулся к нему и заключил его лицо в свои руки, защищая от ударов.

— Мы что-нибудь обязательно придумаем. Я буду рядом. Я не оставлю вас с ним наедине. Пожалуйста, позвольте мне помочь.

На него смотрели припухшие янтарные глаза, в одном лопнул капилляр и белок залило красным.

На него смотрели самые красивые глаза.

Се Лянь прошептал:

— Я не понимаю, зачем… Скажи мне, зачем мне стараться? Я забыл…

И Хуа Чэн, не веря, что произносит эти слова, прошептал в ответ:

— Если не знаешь, ради чего тебе жить, живи ради меня.

Се Лянь застыл и внимательно вгляделся ему в лицо.

— Как вы думаете? Готовы попробовать? Ради меня?

Се Лянь нерешительно замер, но потом медленно кивнул.

Хуа Чэн выдохнул, обнял его и принялся гладить по волосам.

— Хорошо, хорошо. Я знаю, как вам сложно. Спасибо.

Се Ляня словно покинули все силы и он обмяк в руках демона.

Хуа Чэн подхватил его под колени и спину и поднял на руки:

— Нечего вам сидеть на полу, давайте отнесем вас в кровать.

Принц доверчиво обвил обеими руками его шею и положил голову ему на плечо.

Сердце Хуа Чэна, разбившейся сотню раз за эту ночь, свело от нежности.

Он пронес своего принца через порог и комнату и аккуратно уложил на кровать. Хуа Чэн уже начал вставать, когда Се Лянь ухватил его за руку и дрожащим голосом произнес:

— Не уходи, пожалуйста? Побудь со мной ещё немного.

Хуа Чэн нерешительно сел обратно на кровать. Се Лянь жалобно смотрел на него, явно ожидая чего-то ещё. Хуа Чэн медленно стянул сапоги и улёгся рядом:

— Так? — спросил он шепотом.

Се Лянь в ответ только положил ему голову на грудь. Хуа Чэн аккуратно обнял его за плечи и замер.

Рассветные лучи освещали комнату, где на кровати лежали двое. Оба крепко спали, впервые за многие сотни лет почувствовав себя дома.

Chapter Text

Я хочу чтоб ты спал рядышком со мною

Чтобы ум твой устал и нашёл покоя

Чтобы запах беды

В ванной растворился

Чтобы ты глотал сны

И в пуху возился

Се Лянь лежал на дне реки, на ее бутылочной зелёной поверхности играло в пятнашки далёкое солнце. Вода заполняла лакуны его тела, мягко притягивая ко дну. Ему было спокойно. Он закрыл глаза, готовый раствориться, смешаться с илом, чтобы через него росла трава и ею кормились сонные рыбы…

Вот только длинные плети водорослей щекотали его лицо, не давая забыться. Кажется было ещё что-то важное, он что-то забыл, там, наверху… Что-то ещё звало его и обещало. Он потихоньку выплыл из дрёмы навстречу этому настойчивому зову и, приняв решение, оттолкнулся ногами от дна…

И проснулся. Что-то щекотало его лицо и попало в рот, он начал отплевываться и попытался выпутаться из плена пушистых прядей. Пушистых прядей. Стоп. Он с замиранием сердца посмотрел направо. На подушке, совсем рядом с ним, на белых простынях, лежал Хуа Чэн. Во сне его рот слегка приоткрылся, а непослушные чёрные кудри хаотично рассыпались вокруг.

Се Лянь застыл, не моргая, боясь спугнуть этот миг как хрупкую бабочку.

Без какой-либо мысли в голове он медленно протянул пальцы, чтобы коснуться лица спящего демона, но тут же себя одернул. “Смотри, но не трогай”, — всегда говорил ему наставник, показывая особо ценные реликвии. Но стоило ему отвернуться, Се Лянь каждый раз старался хотя бы пальцем дотронуться до драгоценности. Он снова зачарованно поднял руку, но тут ресницы Хуа Чэна затрепетали, и Се Лянь инстинктивно отнял пальцы, и зачем-то закрыл глаза и притворился спящим. Он не мог себе полностью объяснить эту детскую реакцию, но встретиться взглядом с Хуа Чэном, будучи в одной кровати, было слишком, он не был к такому готов.

Демон сначала зевнул, а потом резко сел и замер. Се Лянь почувствовал на себе его взгляд, а затем бережное прикосновение прохладных пальцев, заправляющих волосы ему за уши. От этого мимолётного контакта сердце его глухо застучало в ушах, но он старался не подать виду.

Потом Се Лянь услышал шелест одежды и почувствовал руки, осторожно надевшие ему на шею цепочку. Что-то округлое легло ему на грудь. Затем скрипнула кровать, Хуа Чэн встал и пошел умыться, если судить по плеску воды.

Се Лянь снова открыл глаза и взглянул на кулон. Это было изумительной красоты кольцо, целиком выполненное из прозрачного как капля росы бриллианта. Даже в сокровищницах Сяньлэ во времена его расцвета не было ничего равного этому украшению. Свет, пойманный в его грани, дробился и превращался в сотню радужных зайчиков, пляшущих по его лицу и комнате. Се Лянь завороженно крутил его в пальцах и не заметил, как Хуа Чэн подошёл совсем близко и уселся на кресло около кровати:

— Ах, вы нашли эту побрякушку. Если она вам не нравится, можете ее выкинуть куда-нибудь под куст.

Се Лянь вздрогнул от внезапно прозвучавшего над ухом голоса, обернулся и прикрыл кольцо ладонью, словно стараясь защитить его от небрежных слов:

— Как оно может не нравиться, оно такое красивое! Мне даже сложно поверить в то, что такая красота бывает наяву!

Что-то изменилось в лице Хуа Чэна:

— Как вы сегодня себя чувствуете?

Се Лянь отпустил кольцо и прижал руку к груди. Спустя несколько мгновений он растерянно произнес:

— Не болит… — и поднял глаза на Хуа Чэна.

Лицо демона просияло, будто это была лучшая новость, которую он только мог услышать.

От его радостного взгляда и улыбки что-то внутри Се Ляня перевернулось. Он приподнялся на локтях и замер, неверяще распахнув глаза. Все эти долгие годы после второго вознесения, с редкими перерывами, он был один. Его болезни, переломы, боли были только его, и никому не было до них дела. Он сам же не видел особого смысла заботиться о них и лечил себя ровно до той степени, чтобы худо-бедно мочь ходить и петь. Все остальное было неважно.

А последние десятки лет всё его существование и вовсе было одной непрекращающейся агонией, на которую некому было откликнуться. (Тот, кто был рядом, чаще всего и был ее причиной).

Поэтому увидеть эту улыбку на лице Хуа Чэна, улыбку, которую вызвало лишь то, что ему стало менее больно, было… ошеломляюще и почти невыносимо, как когда приходишь в тепло с сильного мороза и пальцы начинает ломить. Он больше не был один на один со своим страданием. Кому-то было не все равно.

Тонкие брови Хуа Чэна озабоченно нахмурились:

— Что-то не так?

— Нет, все так… — медленно ответил Се Лянь, все ещё не отводя от демона янтарных глаз.

Если он по какой-то прихоти мироздания мог быть причиной этой улыбки и для этого ему нужно было всего лишь постараться поправиться, он был готов. Вода могла подождать.

Ради тебя.

***

Конечно, выздоровление заняло не один день, и даже не одну неделю. Се Ляню как правило, было легче с утра, но к вечеру часто силы его покидали и он снова возвращался к оцепенению.

Но Се Лянь старался. Например, он стал сам подниматься и теперь они ели не в спальне, а в просторной столовой.

В первый такой день он съел совсем немного и скоро поймал себя на том, что уже некоторое время просто сидит и размазывает кашу по тарелке. Вся пища казалась ему безвкусной и запихивать ее в себя было только чуть проще, чем есть землю.

— Может быть, вам не нравится еда? Только скажите и я велю приготовить что-то другое.

Он слабо улыбнулся:

— Я уверен, она чудесная. Мне очень жаль, что я не могу оценить ее по достоинству.

— Но может быть есть что-то ещё, чего бы вам хотелось? Что угодно.

— Нет, правда, ничего, я и так отнял слишком много твоего времени, уверен, что у Князя Демонов есть дела поважнее, чем возиться со мной.

— Но у него нет совсем никаких дел, и если вы не поручите ему хотя бы одно, боюсь, Князю Демонов придется скучать, — Хуа Чэн состроил грустное лицо.

Се Лянь против воли рассмеялся, но затем посерьезнел, заправил волосы за уши, и смотря на свои руки, тихо произнес:

— Возможно, у меня и правда есть одна просьба…

— Что угодно!

Се Лянь сделал глубокий вдох и выпалил:

— Если это не сложно, я пойму если нет… Я хотел попросить тебя звать меня как раньше, пожалуйста?

И поднял умоляющий взгляд на Хуа Чэна.

С той ужасной ночи, когда Князь Демонов увидел его настоящее лицо, он называл его только на вы. Се Лянь втайне ненавидел это тяжёлое неповоротливое слово, будто ставящее между ними невидимую преграду.

На лице Хуа Чэна застыло беспомощное выражение:

— Но… Воронёнок?...

Се Лянь несколько раз быстро кивнул.

Хуа Чэн сглотнул и осипшим голосом спросил:

— М-могу ли я называть вас, то есть тебя, гэгэ?

Се Лянь выдохнул и мягко улыбнулся:

— Я оказался старше, чем ты думал, да? Я ничего не имею против.

На лице Хуа Чэна появилось восторженное выражение, словно у ребенка, которому на день рождения подарили вместо игрушечной лошадки настоящую.

— Но я никогда не спрашивал, как мне лучше к тебе обращаться? Будет нечестно, если только я буду задавать правила.

— Гэгэ может звать меня, как ему захочется, — быстро ответил Хуа Чэн.

— Но мне хочется называть тебя так, как тебе нравилось бы самому, — за неимением лучшего, он принял правила этой игры.

— Тогда пусть гэгэ зовёт меня Сань Лан.

Се Лянь удивился тому, что новое имя, казалось, не было никак связано с известными ему титулами Хуа Чэна, но согласился:

— Хорошо, Сань Лан.

— Хорошо, гэгэ, — озорно улыбнулся Хуа Чэн.

В последующие дни Се Лянь только и слышал, что “гэгэ”, “гэгэ”. Почему-то Хуа Чэну приносило видимое удовольствие называть его так, и пускай Се Лянь и не мог разгадать причин такого отношения, это было самое малое, что он готов был дать выхаживающему его демону.

***

В следующий раз когда лекарка пришла, она выгнала Хуа Чэна из комнаты, уселась на его место — удобное кресло у кровати — достала дощечку с прикрепленным к ней листком и походные письменные принадлежности, которые разместила на столике рядом.

Се Лянь сидел на краю кровати, обняв себя за плечи. Было ещё утро, на пол квадратами падал мягкий свет розовой звезды, и он не так давно проснулся.

Она окинула его внимательным взглядом и вздохнула:

— Мне нужно задать вам пару личных вопросов, которые я откладывала до момента, когда вам станет получше. Если вы не будете готовы о чем-то говорить, просто скажите, и мы не будем, ваше самочувствие сейчас важнее прочего.

Се Лянь кивнул, но начал нервно обкусывать губы.

— Хорошо. Скажите, бывает ли такое, что вы видите что-то, недоступное другим?

Се Лянь задумался:

— Сны?

Лекарка удивленно вскинула на него взгляд:

— За все годы, которые я задаю этот вопрос, вы первый, кто так ответил.

Се Лянь потёр руками плечи:

— Прошу прощения у Тинг-дайфу, если я что-то не так сказал.

— Наоборот, это весьма остроумный ответ. И идеально логичный, хотя и несколько неожиданный. Нет ли ещё чего-то, что вы видите, а другие — нет?

— Кажется, это всё.

— Хорошо. А есть ли звуки или голоса, которые никто кроме вас не слышит?

Се Лянь замешкался и закусил нижнюю губу. Потом несмело кивнул, не встречаясь взглядом с лекаркой.

Она мягко сказала:

— Я ценю ваше доверие и знаю, что говорить о таком может быть непросто. Скажите, этот голос, он звучит скорее внутри головы или снаружи?

— Внутри, — тихо ответил Се Лянь.

— Это голос кого-то, кого вы знаете?

— Да, — ещё тише ответил Се Лянь и обнял себя крепче за плечи.

Тинг Ме-Юнг негромко спросила:

— Этот кто-то, он причинял вам вред?

Се Лянь сжался ещё сильнее. Его дыхание участилось, а все тело напряглось. Он не мог поверить, что говорит об этом вслух. С каждым произнесенным словом, случившееся с ним во Дворце будто становилось все более реальным. Собравшись с последними силами, он наконец смог произнести:

— Да.

Это простое слово раздалось в тишине комнаты словно гонг. Оно стоило ему больше, чем многие сражения, больше чем мор и голод и сбитые до крови ноги.

Вырвав из себя это признание, Се Лянь обмяк и внезапно почувствовал себя очень старым и очень уставшим.

— Спасибо за честность. На сегодня закончим с вопросами.

— Пока что все указывает на то, что часть вашей души осталась там, где с вами случилось что-то страшное. Она словно застряла, как муха в капле янтаря, и не знает, что вы уже выбрались. Она и несёт в себе этот голос.

Вам предстоит большая работа по тому, чтобы дать понять ей, что вы уже в безопасности, что все прошло. Сейчас она этого не знает. Но большая не значит невозможная. Вы не первый, кто проходит по этому пути, и я знаю, что исцеление возможно. Я напишу вам, что можно пока делать. И да, чай придется заваривать покрепче.

Тинг Ме-Юнг набросала что-то на листке, положила его на столик и встала.

— До встречи. И знайте, что сегодня вы сделали очень смелую вещь. Начать говорить о том, что случилось, это настолько же важный шаг, насколько и тяжёлый.

Но Се Лянь совсем не чувствовал себя смелым. Он чувствовал себя так, будто из него вынули все внутренности и оставили одну пустую оболочку. Как только за Тинг Ме-Юнг закрылась дверь, он обессиленно упал на подушки.

Через несколько мгновений в дверь постучали:

— Гэгэ, я войду?

Се Лянь ничего не ответил.

— Гэгэ, если ты не ответишь, мне придется войти. Я вхожу.

Дверь скрипнула. Хуа Чэн бросился к его кровати:

— Что случилось? Гэгэ, тебе плохо? Может быть мне позвать Ме-Юнг обратно?

Се Лянь ещё раз собрался с силами и сказал слабым голосом:

— Сань Лан, пожалуйста, оставь меня одного.

И закрыл глаза, чтобы не видеть боли, которая отразилась на самом красивом на свете лице напротив.

Он поймет, кто ты, и пожалеет о каждом своем добром слове, которого ты не заслужил.

Когда дверь за Хуа Чэном закрылась, он свернулся в калачик и так, неподвижно, пролежал, пока звезда Города не начала клониться к горизонту.

***

Спустя неделю

Мало-помалу к Се Ляню возвращалась способность чувствовать. Он смеялся над шутками Хуа Чэна, мог порадоваться погожему дню, когда они выходили прогуляться во внутренний двор Дома Блаженства, и даже еда постепенно стала обретать вкус. Да и сил у него заметно прибавилось. На сломанную ногу тоже уже было можно опираться.

Но у этого была и обратная сторона.

Первый раз это стало очевидным, когда Хуа Чэн читал ему очередную сагу. (Се Лянь пытался уверить демона, что он больше не нуждается в сказках на ночь, но Хуа Чэн только делал жалобное лицо и спрашивал: “Гэгэ не нравится, как я читаю?”, и Се Лянь сдавался).

По сюжету главный герой отправлялся сразиться со злобным демоном (на местах, где описывался демонический мир, Хуа Чэн всегда вставлял остроумные и едкие замечания), и чтобы уберечь своих друзей от опасности, решил обманом заставить их уйти.

На сцене, где герой поругался со своим наиболее преданным другом, и наконец остался в одиночестве, Се Лянь начал украдкой утирать рукавом вдруг покатившиеся по щекам слезы. Он не понимал, откуда они взялись и никак не мог их остановить. Наверное, он издал какой-то звук, шмыгнул носом или всхлипнул, потому что Хуа Чэн поднял голову от свитка и подался вперед:

— Гэгэ, что случилось?

От этого вопроса все его попытки совладать с собой смело и его затрясло в рыданиях. Наконец где-то между судорожными всхлипами Се Лянь выдавил:

— Они не д-должны были оставлять его од-дного…

— Что? — растерянно переспросил Хуа Чэн.

Се Лянь поднял на него мокрое от слез лицо:

— Его д-друзья, они не должны были оставлять его одного! Так не должно быть!

И он уткнулся лицом в ладони и зарыдал ещё горше.

Спустя несколько мгновений его обняли прохладные руки и он, продолжая всхлипывать, уткнулся в изгиб шеи Хуа Чэна, подсевшего к нему на кровать.

Когда Се Лянь чуть успокоился, то отстранился и принялся сморкаться и утирать лицо платком, который дал ему Хуа Чэн.

— П-прости, Сань Лан, я не знаю, что на меня нашло, это так глупо, рыдать из-за книги! Совсем как избалованный ребенок!

— Это совсем не глупо, у гэгэ просто большое сердце, поэтому и больно ему сильнее прочих. И он прав, настоящие друзья и правда не должны трусливо убегать, только завидев на горизонте неприятности.

Се Лянь удивлённо поднял на него глаза, в последних словах Хуа Чэна прозвучала сдерживаемая ярость.

— Но если неприятностей много и от них никуда не деться? — произнес он с забитым носом.

— По-настоящему преданный… друг найдет, как остаться рядом.

Се Лянь смотрел в единственный черный глаз и ему правда хотелось верить в эти слова, хотя старые шрамы и твердили ему иное.

Поэтому он только уставился на свои руки и тихо сказал:

— Спасибо Сань Лану за добрые слова, хоть я и думаю, что он ошибается. Иногда испытания настолько невыносимы, что обрекать на них ещё кого-то значит только умножать боль. Пусть лучше страдает один, чем двое.

— Если гэгэ и правда в это верит, то оставил бы и он друга в беде, чтобы не умножать страдания, или эти правила применяются только к нему самому?

Се Лянь в ответ только открыл и закрыл рот, как ни странно, он никогда не смотрел на это под таким углом.

В итоге они снова заснули на одной кровати: Хуа Чэн у самого края, скрестив руки на груди и с ногами на полу, а Се Лянь чуть поодаль, подтянув колени к груди.

В последующие дни Се Лянь плакал, потому что:

- разлил чашку с водой;

- увидел слётка дрозда и он показался ему до боли беззащитным;

- потому что Хуа Чэн запомнил, какое варенье он любит;

и ещё пару раз по причинам, которые он уже не мог припомнить.

Он чувствовал себя так, будто ему снова было восемь лет и он мог расстроиться до слез от того, что рухнул замок из золотых пластин или от того, что не глядя раздавил улитку.

Несмотря на то, что он рос весёлым и любопытным мальчиком, которого обожали родители и баловали многочисленные приставленные к нему слуги, он много плакал по поводам, которые казались другим нелепыми, но для него представляли из себя настоящие беды. Его отец даже начал беспокоиться и отвёл его к придворному лекарю, но тот списал все на юный возраст. И действительно, когда Се Ляню исполнилось где-то двенадцать, он стал более сдержанным.

А в последние три или четыре сотни лет он и вовсе почти утратил способность плакать.

Зато сейчас он как будто лил слезы за все эти годы сразу. Ему было стыдно и он постоянно извинялся, если это случалось при Сань Лане, но совсем ничего с этим не мог поделать. Слезы просто приходили в самый неожиданный момент, и вот он уже горько рыдает над блюдечком с вареньем.

Тинг Ме-Юнг сказала, что это нормально, что такое бывает у людей “в его положении”, но не уточнила, когда это пройдет.

***

Спустя ещё неделю

Се Лянь с ногами сидел на своем любимом месте в библиотеке — на мягкой софе — на коленях у него лежал позабытый свиток о целебных травах. Хуа Чэн сидел справа за столом, обложившись свитками и выписывал из них какие-то отрывки. Кудрявые волосы были забраны в небрежный хвост, обнажая белую шею с острым кадыком. Демон то и дело принимался водить по губам обратной стороной кисти. Каждый раз, когда это происходило, внутри Се Ляня что-то сладко сжималось.

Это же ненормально, завидовать предмету?

Тут Хуа Чэн поднял на него взгляд черных глаз и улыбнулся, показав клыки:

— Гэгэ совсем не смотрит в свои свитки, они ему надоели?

Се Лянь подпрыгнул на месте и мгновенно покраснел.

— Я… Да? То есть нет? Я не знаю!

И прижал руки к горячим щекам.

Хуа Чэн поднял одну бровь:

— Гэгэ не знает?

— Я… боюсь, я отвлекся… — он поднял на Хуа Чэна умоляющий взгляд.

Демон все же сжалился над ним. Он поднялся со своего места, и обойдя стол, опёрся на него:

— Если гэгэ утомился, может быть он хочет прогуляться со мной в саду?

Се Лянь удивился предложению: он не выходил в сад с той злополучной ночи.

Бывший Бог опустил глаза и постарался сказать как можно более непринужденно:

— Сань Лан, скажи, что там сейчас цветет?

Хуа Чэн на мгновение задумался и начал перечислять длинный список трав со всех концов света, что были сейчас в цвету.

— А миндаль? — перебил Се Лянь, голос против его желания истерично ушел вверх, и он прикрыл рот ладонью.

Хуа Чэн внимательно посмотрел на него:

— Гэгэ не любит миндальные деревья?

Се Ляня передёрнуло:

— Запах… — он болезненно поморщился.

пол залы рука на его затылке соленый вкус на языке и везде везде удушающий плотный запах внутри снаружи его не отмыть от него не отмыться

— От него болит голова, — слабым голосом закончил он.

Его сжатой в кулак ладони коснулись длинные прохладные пальцы: Хуа Чэн сел на одно колено перед софой. На него смотрели чёрные как смоль глаза:

— Воронёнок, миндаль отцвёл.

Он почти был готов в это поверить.

Chapter Text

Глубоко, глубоко

В колодези вода

Глубоко, глубоко

В колодези вода

Глубоко

Глубже того — моё горе

Глубже того

Глубже того — мои скорби

Глубже того

Высоко, высоко

Улетел сокол

Высоко, высоко

Залетел сокол

Высоко

Выше того — моя радость

Выше того — моя любовь

Выше того

К середине весны Се Лянь почти поправился.

Кошмары и голос, конечно, никуда не делись, но стали как будто немного дальше и блеклее. Он мог вставать по утрам, есть, и мысли о смерти, если и приходили, то не задерживались надолго. О большем он не смел и мечтать.

***

Они сидели вместе в одной из беседок сада: Хуа Чэн делал зарисовки тушью, а Се Лянь устроился рядом, прикрыв глаза. Через веки он видел только теплые пятна солнца, и то, как они пляшут, стоит только ветру зашелестеть листвой.

Это был редкий момент когда его ум был спокоен.

Из полудрёмы его вырвал негромкий голос. Не отрываясь от рисования, Хуа Чэн произнес:

— Сегодня ко мне приходил Посланник убывающей луны и плакался, что друзья гэгэ уже не дают ему прохода с вопросами об его здоровье.

Се Лянь распахнул глаза и удивленно охнул. Ему стало стыдно: он совсем не подумал о том, чтобы послать какую-то весточку своим товарищам. Ведь так должны поступать хорошие друзья?

— Я приношу свои извинения Посланнику за беспокойство! Сань Лан, можно ли мне с ними увидеться?

Хуа Чэн посмотрел на него с тем горьким выражением, про которое Се Лянь никак не мог понять, что именно его вызывает.

Но ответил демон ровным голосом:

— Гэгэ, тебе не нужно мое позволение ни на то, чтобы видеться с друзьями, ни на что-либо ещё. Если гэгэ захочет, он вообще может спалить здесь всё дотла, я не буду против.

— Сань Лан, не шути так! Почему бы мне вдруг захотелось тут что-то сжигать?

— Ну раз гэгэ не хочет, значит, ничего сжигать не будем, — покладисто ответил Хуа Чэн, возвращаясь к рисованию.

Се Лянь только покачал головой.

Но затем его взгляд задержался на длинных суставчатых пальцах, испачканных тушью.

Он мог вспомнить их прикосновения к его лицу, рукам, спине, он знал, как это, когда они кормят его, когда заплетают его волосы и вытирают его слезы.

Что-то жаркое заворочалась у него внутри.

Он не мог объяснить, но он хотел быть тем, что появлялось под этими пальцами, быть под ними податливой глиной, материалом, из которого может, хоть на этот раз, вылепится что-то любимое и желанное.

Хуа Чэн, видимо, почувствовав его взгляд, обернулся:

— Гэгэ что-то хочет спросить?

Се Лянь вздрогнул, но довольно быстро сообразил достойный ответ:

— Сань Лан, ты будешь не против, если я наведаюсь в Город уже сегодня вечером?

***

Се Лянь, впервые за долгое время снова принявший облик зеленоглазого охранника, нерешительно стоял перед дверью Дин Лин.

Наудачу, сегодня был выходной, и вечер только начинался, так что она почти наверняка была дома. Но почему-то он никак не мог заставить себя постучать.

Только он поднял руку, как дверь распахнулась, и он нос к носу столкнулся с Дин Лин. От неожиданности он дернулся, а она застыла на месте.

Се Лянь прочистил горло и нарушил повисшую тишину:

— Привет?

Вместо приветствия она втащила его в комнату, поставила на свет и требовательно спросила:

— Как ты себя чувствуешь?

— Я? Получше, то есть хорошо, то есть в порядке, спасибо!

Дин Лин окинула его ещё раз внимательным взглядом:

— Да, выглядишь и правда поживее. Ну, присаживайся, раз пришёл.

Дин Лин ушла на кухню, а он уселся за столик и начал теребить рукава. Почему-то он чувствовал себя не на своем месте, как будто в тоне Дин Лин что-то было не так. Может быть он пришел не вовремя? Или за это время они перестали быть друзьями?

Дин Лин вернулась с чайником и чашками. Жасминовый аромат наполнил комнату.

Они сели друг напротив друга, как сидели вместе уже, наверное, сотню раз, отдыхая и болтая как о важных вещах, так и о совершенной ерунде.

Вот только сейчас разговор совсем не клеился. Дин Лин как будто была не совсем здесь. Она пропускала мимо ушей все его робкие попытки начать разговор, но продолжала напряжённо вглядываться в его лицо.

Се Лянь наконец смутился и замолк.

Повисла тяжёлая тишина. Потом Дин Лин резко встала:

— Пойду поменяю заварку.

И вышла на кухню.

Се Лянь остался растерянно смотреть на оставленный ей на столе чайник.

Сяньлэ, ты опять меня расстроил.

Он помотал головой. Дин Лин не будет причинять ему вред, даже если он ее задел, правда?...

Он сделал глубокий вдох и выдох, затем поднялся и осторожно заглянул на кухню.

Дин Лин стояла к нему спиной, оперевшись руками на стол, вся ее поза говорила о напряжении.

— Цзецзе, я ведь сделал что-то, что тебя обидело, правда?

Дин Лин, не поворачиваясь к нему, сдавленно спросила:

— С чего ты взял, что я обиделась?

— Цзецзе выглядит расстроенной, и хоть я и не знаю точно, что стало причиной её печали…

— Ты обещал! — Дин Лин резко повернулась к нему лицом, он с удивлением заметил, что в ее глазах стоят слезы.

— Ты стоял на этом самом месте и обещал мне, глядя в глаза, что придёшь, если станет плохо! И что ты сделал? Решил перерезать себе горло, пока я развлекалась в соседней комнате! Тебе нужно было пройти два, блять, два шага! Но нет! И ты ещё спрашиваешь у меня, что случилось! Да ничего, просто мой лучший друг чуть не убил себя прямо на моих глазах!

Се Лянь не ожидал такого ответа и слегка опешил. Но придя в себя, поклонился и тихо проговорил:

— Прости меня, цзецзе, я и правда нарушил данное тебе слово. И хотя это меня не оправдывает, тогда я, боюсь, не совсем понимал, что происходит.

— Ты прав, не оправдывает! Да ты хоть понимаешь, за что извиняешься?

Се Лянь сжался:

— Наверняка это было неприятное зрелище…

Дин Лин в отчаянии запустила пальцы в волосы:

— В этом весь ты!! Неприятное зрелище! Как можно быть таким идиотом!! Ты даже не думаешь о том, каково тем, кто любит тебя! Каково нам! Я за свою сотню лет ни разу не слышала о том, чтобы Хуа Чэн кого-то боялся, а тут он был испуган как простой смертный, да у него руки тряслись!

— Цзецзе, я все равно бы не умер…

— Да знаю я, что ты сраный бог в отставке! Мне все равно! Как ты мог!! Как ты мог бросить меня одну! — по ее щекам градом катились слезы.

Се Лянь удивленно моргнул при упоминании его происхождения, но это было сейчас неважно. Он негромко спросил:

— Цзецзе, кого ты потеряла?

— Что? — она замерла.

— У Дин-цзецзе уже был кто-то дорогой, кто отнял у себя жизнь. Кто это был?

Плечи Дин Лин поникли и она обессиленно рухнула на единственный стул.

— Я не могу настаивать, но если цзецзе хочет рассказать, то я здесь, чтобы ее выслушать.

Дин Лин сфокусировала на нем взгляд и упавшим голосом произнесла:

— Это была моя возлюбленная.

Се Лянь сел перед ней на пол:

— Какой она была?

— Красивой. Умной. Талантливой. Черт, она была всем, что можно любить.

Дин Лин с силой потерла лицо и спустя некоторое время продолжила:

— Я тогда оставила деревню Госпожи, повидать мир, все такое, — с горечью сказала она. — Посмотрела. Живой не вернулась.

И Дин Лин рассказала ему свою историю.

После ухода из деревни Юйши, она путешествовала всё лето и осень, а на зиму поселилась в одном небольшом городишке, где зарабатывала на хлеб песнями и мелкими поручениями. Однажды она выступала в доме местного зажиточного купца, где и познакомилась с его дочерью.

— Её звали Линь Сюэ. Она… не знаю, она была как сон. Высокая, жемчужная кожа, зелёные глаза, длинные волосы, чёрные как смоль. Она говорила немного, всегда больше слушала, а когда говорила, то тихо, будто ветер пробежал и слегка задел листья. Она вся такая была, тоненькая, лёгкая, как стрекозка.

Дин Лин бросила на него быстрый взгляд и сказала:

— Вы бы с ней подружились.

Линь Сюэ любила рисовать и после праздника попросила Дин Лин ей позировать. Так они начали проводить время вместе. И постепенно связь между ними росла, пока однажды, на прогулке в зимнем саду, Линь Сюэ не поцеловала Дин Лин.

— У нее были губы холодные-холодные, она всегда очень мёрзла. И я этот холод навсегда запомнила. Знаешь, я так тогда боялась первый шаг сделать, думала, а вдруг мне все показалось, вдруг мы только подруги, не больше того? А она как будто ни мгновения не колебалась, как будто просто знала как все будет. Она во всем такая была, нездешняя, как будто со звезды сошла.

Девушки стали встречаться украдкой. Частенько Линь Сюэ сбегала из отчего дома, чтобы провести ночь с Дин Лин в ее скромной избушке на отшибе. Так прошла весна, а затем и половина лета. Дин Лин и забыла о том, что хотела путешествовать.

— И казалось, это всё только начало, а дальше всё только счастливее будет и мы вместе построим что-то такое теплое, важное, наше. И что впереди много-много дней… Но этот сраный мир не терпит счастья.

Кто-то заметил, как Линь Сюэ на рассвете покидает дом Дин Лин и рассказал ее отцу. К тому времени среди слуг уже ходили слухи, что молодая госпожа отвергает всех женихов не из честолюбия, как думали раньше, а потому что её дорогая подруга ей больше по нраву.

Отец Линь Сюэ впал в гнев и запер её дома. И как Дин Лин не старалась связаться со своей возлюбленной, у неё ничего не выходило, охранники гнали её с порога, только завидев, а ставни окон в комнате Линь Сюэ никогда не открывались. Дин Лин не находила себе места, не зная, что творится за закрытыми дверями.

А на начало осени была назначена свадьба. Дочь зажиточного купца выдавали за младшего сына другого крупного торговца из соседней деревни. Шептались, что отцу Линь Сюэ пришлось отвалить приличное приданое, так как дочка-то оказалась “порченная”. О женихе же ходили слухи, что он несдержан ни в выпивке, ни в других утехах, и что его семья рассчитывает, что в браке он наконец остепенится.

На свадьбу Дин Лин никто не позвал, хотя она обычно пела на всех городских праздниках. Ей только мельком удалось увидеть Линь Сюэ, которая, казалось, стала ещё тоньше и бледнее. Красные одежды невесты как будто были ей велики, а многочисленные украшения слишком тяжелы.

И настала тишина, Дин Лин слонялась под окнами дома новобрачных, но ей так и не удалось ничего увидеть.

А на третью ночь после свадьбы в дверь избушки Дин Лин кто-то постучал. На пороге, обняв себя за плечи, стояла Линь Сюэ в разодранном и грязном нижнем одеянии, с разбитой губой и синяком на скуле.

На все вопросы Дин Лин она только мотала головой. Та быстро собрала пожитки, одела Линь Сюэ в свои вещи, и на рассвете они оставили город навсегда. Им удалось ускользнуть от погони, и даже удалось без особых потерь добраться до деревни Юйши, Дин Лин хорошо знала растения и грибы, осень была плодородная и им почти не пришлось голодать.

В деревне их встретили как родных, тут никому не было дело до того, что они обе женщины. Дин Лин и Линь Сюэ наконец-то открыто могли быть вместе, ничего не опасаясь.

И здесь мог бы быть конец этой истории: “они жили долго и счастливо и умерли в один день”.

Вот только Линь Сюэ так и не стала прежней. Она никогда не говорила, что случилось с ней после свадьбы, но как будто какая-то её часть так и не вернулась оттуда. Она всё ещё иногда улыбалась, всё так же внимательно слушала, но та искристая лёгкость, которая всегда была в ней, сменилась тяжестью и отстраненностью. Дин Лин делала все, что могла: она готовила её любимые блюда, пела её любимые песни, пыталась втянуть ее в общую жизнь деревни, но все втуне. Линь Сюэ таяла как свеча. Она прекратила рисовать и, казалось, ничто не вызывало у нее интереса. Госпожа Юйши Хуан лично осмотрела её и собрала лечебный сбор. Но после отвела Дин Лин в сторону и сказала: “Только время и большая любовь способны изгладить такие душевные раны, но и этого иногда бывает мало. Если она решит не идти дальше, с этим ничего нельзя будет поделать, это её выбор, не твой, и тебе придется принять его, каким бы он не был.”

И Линь Сюэ сделала свой выбор.

Когда прошел год с их побега, на другую осень, Дин Лин возвращалась вечером с уборки урожая и несла корзинку яблок к ужину. Ей не терпелось прийти домой и рассказать Линь Сюэ про прошедший день. В последнее время та почти стала прежней, снова в ней дышала забытая лёгкость, и улыбалась она живее и чище. Надежда, которая было угасла в сердце Дин Лин, снова разгорелась с новой силой. Она даже корила себя за то, что потеряла веру в стойкость своей подруги.

Но когда Дин Лин подошла к дому и увидела, что в окнах избы не горит свет, какая-то часть её сразу всё поняла. Она сначала пошла быстрее, а потом и побежала, уронив на землю корзинку с яблоками. Когда Дин Лин распахнула дверь, сначала ничего не разглядела в потьмах, споткнулась обо что-то и только потом увидела Линь Сюэ.

Её ноги не касались пола, а вокруг шеи была обвита веревка.

Когда Дин Лин смогла вынуть ее из петли, она была уже совсем холодная.

Она всегда так легко мёрзла.

Дин Лин замолчала, глядя сухими глазами куда-то вдаль.

Потом вздохнула и продолжила:

— Ну а дальше всё просто и скучно. Я вернулась обратно в деревню к тому женишку, забралась ночью в дом, да и прикончила его. Словили меня быстро и на главной площади придали правосудию, как это у них зовется, то есть повесили на ближайшем дереве. Хоть одной смертью мы ушли.

Да вот только обряд они над моими останками очищающий толком так и не провели, и я потом им всем хорошо ещё кровь попортила. В тех краях мной до сих пор детишек пугают. Ну а я тут заказы ношу. Вот и вся история.

Дин Лин снова замолчала и уставилась перед собой невидящим взором.

Се Лянь взял её за руку и негромко произнес:

— Мне очень жаль, цзецзе. Судя по твоему рассказу, она и правда была особенной, я бы очень хотел её встретить.

Дин Лин начала свободной рукой утирать снова выступившие слезы и произнесла:

— И уже столько лет прошло, а я все думаю, — она прервалась, — я все думаю, если бы… — тут её голос сорвался и она замотала головой.

— Если бы ты могла сделать что-то по-другому, если бы больше старалась, то вдруг она была бы жива, — тихо продолжил Се Лянь.

Дин Лин удивлённо вскинула на него глаза:

— Ты… Ты тоже?

Се Лянь кивнул.

— Кто?

— Родители.

— Ох, черт, диди, мне жаль, — Дин Лин сильнее сжала его руку — Это было давно, да?

— Да, уже больше четырехсот лет прошло.

— Скажи… оно становится легче?

Се Лянь сделал паузу, прежде чем ответить:

— И да, и нет. Скорее просто учишься жить с этим, как будто горе все то же, но ты сам чуть больше. Но я не думаю, что оно может уйти насовсем. Горе это та же любовь, только когда её больше некому отдать. Очень одинокое чувство.

Дин Лин вдруг оттолкнула его руку:

— Я не понимаю.

— М?

Она продолжила зло, упрямо:

— Я не понимаю, как ты можешь говорить все эти правильные, красивые вещи и все равно, все равно резать себе горло. Когда ты знаешь, что это сделает с другими. Когда ты сам знаешь это горе.

Се Лянь сжался и отвёл глаза.

— Нет, ответь мне! Ты задолжал мне хотя бы объяснение!

Он начал теребить край рукава:

— Я… Наверное, я не думал, что кто-то, ну, что кто-то будет горевать…

Дин Лин внезапно замерла:

— Ты ведь и правда не понимаешь, да?

Се Лянь вопросительно поднял на нее глаза.

— Ты ведь и правда не видишь, как все тебя любят, да? Как ты единственный, с кем Лань Чан общается без язвительности, как Тан Ли готов вокруг тебя хороводы водить, а ведь он знает, что ему ничего не светит, как Ван Ган постоянно тебе твои любимые булочки таскает, да, черт, Хуа Чэн смотрит на тебя так, будто он все эти столетия только тебя и ждал!

Ты не можешь просто прийти во все наши жизни, а потом сбежать, как будто тебя и не было! Ты есть! Хочешь, не хочешь, ты уже во всё это ввязался! И если ты уйдешь, то оставишь за собой уродливую черную дыру. А я не хочу блять становиться больше вокруг ещё одного горя! Мне хватит!

Се Лянь поднял на неё глаза и тихо произнес:

— Прости меня, цзецзе.

Она несколько мгновений изучала его лицо и наконец сказала:

— Теперь я тебя прощаю.

Се Лянь поднялся на ноги, чтобы поклониться Дин Лин по всем правилам, но как только он встал, она вскочила со стула и с размаху обняла его, вышибив из груди весь воздух. Пару мгновений Се Лянь растерянно смотрел на ее макушку, но потом медленно опустил руки ей на плечи и слегка прижал демоницу к себе.

— Ты же больше никуда не денешься? — совсем по-детски спросила она.

— Нет, цзецзе, я здесь, и я обещаю, что никуда не уйду, пока это в моих силах.

Наконец Дин Лин отпустила его, утерла рукавом глаза и сказала:

— А заварку всё-таки стоит поменять.

Когда они снова уселись за столик с чайником и чашками, Се Лянь спросил:

— И все же, как цзецзе узнала мое происхождение?

— Да я помогала дядюшке Цао прибраться в этом его пыльном клоповнике и нашла вот это.

Она поднялась и начала копаться в своем сундуке. Спустя пару ругательств, она достала то, что искала — простую деревянную статуэтку, изображающую юношу с мечом в одной руке и цветком в другой. Надпись на подставке гласила: Се Лянь, наследный принц Сяньлэ, Коронованный Цветами Бог Войны.

Она протянула фигурку Се Ляню, но он только косо взглянул на неё и не стал брать в руки:

— Ах, я думал, их все уже давно сожгли, удивительно, что эта сохранилась.

— Значит это все правда? Про бедствия и свержение?

— Боюсь, что да.

Она взглянула статуэтке в лицо:

— Мда, кажется, я начинаю понимать, откуда у тебя проблемы с доверием.

***

Дин Дин уговорила его на то, чтобы в следующие выходные устроить маленький праздник в честь его выздоровления. Как он не пытался противиться, его аргументы неизменно разбивались об её энтузиазм.

Целую неделю он не находил себе места. Никто не устраивал ему праздники со времён Сяньлэ. Если не считать за таковые честь быть использованным в свой день рождения в чуть более красивой одежде, чем обычно.

И вот день настал. Се Лянь стоял на обширной кухне Дома Блаженства и смотрел на печенье, которое только что вынул из печи. Оно получилось ярко-оранжевого цвета, что, если честно, не входило а его планы. Возможно, он переборщил со специями… и если задуматься, хорошее печенье, наверное, не должно скрипеть на зубах...

Из размышлений его вырвал голос зашедшего на кухню Хуа Чэна, который принюхался и заявил:

— Гэгэ, оказывается, хорош ещё и в готовке… Почему он сразу не сказал?

Се Лянь слегка вздрогнул от неожиданности, но потом обернулся и всплеснул руками:

— Сань Лан, ты же ещё даже не попробовал!

— Я могу сказать и так. У гэгэ всё выходит хорошо, — сказал Хуа Чэн, подобравшись поближе и рассматривая выпечку.

Се Лянь покраснел:

— Во-первых, это неправда, а во-вторых, следуя этой логике, мне было бы незачем тебе говорить, что я хорош в готовке, если ты заранее думаешь, что я хорош во всем.

Хуа Чэн мечтательно протянул:

— Гэгэ ещё и умный…

— Сань Лан! — он укоризненно посмотрел на демона.

Хуа Чэн в ответ ему только улыбнулся, показав острые клычки.

Се Лянь ничего не мог противопоставить этой улыбке.

Демон, уже попробовав выпечку, смог убедить его, что печенье не так плохо, как он думал. Се Лянь немного успокоился: всё-таки Хуа Чэн обладал хорошим вкусом, а судя по тому, что он с удовольствием съел несколько штук, он не обманывал.

***

Команда встретила его радостными приветствиями и заверениями, что без него было скучно и вообще “не то”. Се Лянь только неловко улыбался в ответ.

По правде он чувствовал себя немного не на своем месте от такого количества внимания, особенно учитывая характер его болезни, которую впрочем никто впрямую не упоминал (он так и не понял, что и кому известно,). Тем не менее он был благодарен.

Так что когда общий фокус внимания немного сместился с него, он вздохнул с облегчением и приютился в углу.

Дин Лин тем временем заварила на всех чай и принесла с кухни разнообразную снедь, которая сразу пошла по рукам. Не прекращая болтать, все разобрали чашки и начали угощаться.

Тан Ли взял в руку печенье и покрутил его в руках:

— Пора попробовать, что тут принесла нам пташка в клювике! Не знал, что печенье бывает оранжевым, какой-то особый рецепт?

Се Лянь откликнулся:

— Эээ… Наверное?

Тан Ли не смутила неуверенность повара в своем творении, и он разом откусил чуть не половину рыжего кругляшка.

В следующий миг лицо его позеленело и искривилось, словно сведенное судорогой, а на глазах выступили слезы.

Схватив пустую миску он выплюнул туда недожеванные остатки, трясущимися руками нашарил свою чашку, выпил её до дна, потом выхватил из рук Лань Чан её кружку и тоже осушил её одним глотком.

После этого уперся ладонями в колени и, тяжело дыша, выдавил из себя:

— Ч-что это было?? Меня как будто раздирает изнутри!

Он поднял покрасневшие глаза на Дин Лин:

— Сжалься, кружку молока…

Дин Лин сходила на кухню и выполнила его просьбу, а затем встала, скрестив руки на груди:

— Да не может быть все так плохо, ты небось как всегда преувеличиваешь!

Тан Ли, вытирая слезы ответил:

— Попробуй сама, раз не хочешь учиться на чужих ошибках!

Дин Лин с опаской взяла печенье, осмотрела его со всех сторон и откусила совсем крошечный кусочек, но тут же зашлась в кашле, лицо её покраснело. Наконец, хорошенько прокашлявшись и тоже выпив пару кружек чая, она хриплым голосом сказала:

— Прости, диди, но это правда чудовищно. Я когда бледной поганкой отравилась мне лучше было.

Се Лянь огорчённо и растерянно произнес:

— Странно, Сань Лан сказал, что они вкусные, хотя и пряные чуть больше обычного…

Тан Ли, все ещё немного зелёный, произнес:

— Пряный это когда еда приправлена специями, а не состоит из них наполовину! Кто бы не был этот Сань Лан, ты ему наверняка очень нравишься, раз он смог проглотить это и не поморщиться!

Се Лянь густо покраснел.

Тан Ли расширил глаза:

— Сань Лан это же Хуа Чэн, да? Тогда все складывается! Только Непревзойденному под силу съесть такую стряпню и не двинуть коней! Предлагаю назвать это печенье “гора Тунлу”!

После того, как все пострадавшие от печенья более-менее пришли в себя, разговор зашёл про новости Города. Узнав, что Се Лянь совсем выпал из жизни, его бывшие коллеги удивились, и начали наперебой перечислять странности, что случились в его отсутствие.

Оказывается, таковых было немало. В один день на Город внезапно налетела такая буря, что ветер сорвал пару крыш, а гром от молний почти оставил жителей без слуха.

Потом где-то две недели назад их тряхнуло так, что в Доме перебилась половина чашек. А ведь раньше Город никогда не страдал от землетрясений!

Кроме необъяснимых природных явлений, были и другие события: например, одним днём пропали все до единого члены крупной шайки, которая варила дурман из демонических цветов. Про них ещё ходили слухи, что впавших в зависимость от напитка они обманом заманивали работать в бордели. Но суть была даже не в этом. Главное, что сразу после их пропажи над Городом пролился кровавый дождь. О судьбе незадачливой шайки дальше можно было и не гадать. Пожар на их складах освещал небо Города ещё две ночи кряду.

Но это было ещё объяснимо. Видимо, идиоты умудрились как-то перейти дорогу самому Хуа Чэну. А вот почему в один момент серебряные бабочки уничтожили все миндальные деревья в округе (которых впрочем было немного) — это уже была совсем загадка.

Впрочем, у Се Ляня были предположения про причины по крайней мере двух из перечисленных странностей, но озвучивать он их не стал…

***

Две недели назад.

Звезда Города уже закатилась за горизонт, когда Се Лянь и Хуа Чэн вышли в сад. Недавно прошел дождь, и приглушённый свет фонарей отражался в сотнях маленьких капелек, рассыпанных по траве как стеклянные бисеринки. Над намокшими цветами неспешно выводили свой танец серебряные бабочки.

Хуа Чэн повернулся к Се Ляню. Каждый раз, глядя на принца, он не мог поверить, что это и есть явь, что он стоит поодаль своего Бога и имеет роскошь дышать с ним одним воздухом.

Его Высочество тем временем разглядывал сад с той мягкой, немного мечтательной улыбкой, за которую Хуа Чэн, не задумываясь, был равно готов и убивать, и умирать. Рука принца лежала на груди, прикрывая место, где под слоями одежды было спрятано бриллиантовое кольцо.

Хуа Чэн определенно не думал о том, что его прах касается обнаженной кожи его Бога.

Они неспешно пошли по одной из извилистых тропинок.

Когда они дошли до пруда, Се Лянь остановился и чуть наклонил голову, будто к чему-то прислушиваясь. Лунный свет ласково очерчивал его лицо и путался в распущенных волосах.

Се Лянь задумчиво произнес:

— Знаешь, мне всегда казалось глупым считать музыкой только то, что люди извлекают из специально сделанных для этого инструментов. Я думаю, что когда мир был молод, музыка уже была, ещё не было ни человека, ни самой простой флейты, а она уже звучала. И если остановиться и прислушаться, то и сейчас можно её услышать такой как она была тогда: вот ветер словно неразборчивый музыкант играет на чем придется, вот свою партию ведут сверчки, а им вторят ночные птицы. Слышишь? — Се Лянь повернулся к нему через плечо.

Хуа Чэн закрыл глаза и замер. Сначала он мог услышать только отдельные разрозненные звуки, но потом они и впрямь стали свиваться в одну мелодию. Так случайности, совпадения связываются в судьбу. Так открывается связь вещей — только тем, кто умеет слушать

Хуа Чэн наклонился к самому уху Се Ляня.

***

От бархатного, глубокого голоса у самого его уха, у Се Ляня подогнулись колени:

— Если, как говорит гэгэ, всё — музыка, выходит, я сейчас ему пою?

— Да, — слабым голосом ответил Се Лянь.

— И как, гэгэ нравится моя песня?

Он ощущал себя маленьким зверьком, завороженным танцем змеи, и послушно идущей к ней в пасть. Вот только он не имел ничего против того, чтобы быть проглоченным.

Се Лянь повернул лицо к Хуа Чэну и прошептал:

— Очень…

***

Это короткое слово превратило всё нутро Хуа Чэна в что-то жаркое и тягучее. Его взгляд упал на губы, только что спевшие ему самую сладкую песню. Он чувствовал дыхание Се Ляня на своем лице и это совсем, совсем не способствовало его сдержанности.

Зелёные глаза, полные страха.

Он отпрянул от принца.

Се Лянь тут же отвёл взгляд и начал поправлять волосы.

Между ними повисла неловкая тишина.

Хуа Чэн прочистил горло и спросил:

— Есть одно место, которое я давно хотел показать гэгэ, прогуляемся?

Се Лянь несколько раз быстро кивнул.

***

Перед ними открылась небольшая полянка: в неверном освещении фонарей покачивались на ветру крупные белые цветы.

Се Лянь застыл:

— Это же… Их было много в моем детстве! А потом… Сань Лан, как?.. — он повернулся к Хуа Чэну, но его первоначальный восторг быстро погас.

На время его болезни они задвинули в темный ящик все те вопросы и недоговоренности, что висели между ними. Но теперь он выздоровел, и пришло время вынуть их на свет.

— Сань Лан… Что ты хотел сказать в ту ночь, после Праздника Весны?

Хуа Чэн поморщился:

— Гэгэ, это очень старая история, ты уверен, что хочешь её слушать?

— Она касается прошлого Сань Лана?

Хуа Чэн коротко кивнул.

— Тогда я буду рад ее услышать.

Хуа Чэн вздохнул и уставился вдаль.

— Когда-то на землях Центральной равнины процветало Государство Сяньлэ. Оно занимало обширные и богатые территории, народ его жил в мире и радости. Государство владело Четырьмя Сокровищами: несметное множество красавиц, блестящие музыканты и поэты, горы драгоценностей и самоцветов. А четвёртым сокровищем был Его Высочество наследный принц.

Се Лянь при звуке своего бывшего титула только покачал головой, глядя себе под ноги.

Демон тем временем продолжил:

— Когда ему только исполнилось семнадцать лет, на шествии в честь Праздника Фонарей, прекрасный принц в золоте и шелках искусно танцевал на платформе, изображая Шэньу.

И это шествие бы запомнилось всем как лучшее за всю историю праздника, если бы не маленький оборванец, жизнь которого ничего не стоила…

Се Лянь удивленно взглянул на Хуа Чэна: не то чтобы демон никогда ни о ком презрительно не отзывался, но почему так уничижительно говорить о мальчике, который наверняка давным-давно сгинул?…Стоп, неужели?!

Се Лянь резко подался вперед и заключил лицо Хуа Чэна в свои ладони, бегая по нему глазами, стараясь высмотреть в этих мятежных чертах маленького обмотанного бинтами мальчика, который так не хотел его отпускать.

Он прошептал:

— Хунхун-эр, это ты?

Хуа Чэн молча кивнул.

Се Лянь сморгнул слезы, он и не знал, что можно вместить в себе одновременно столько радости и грусти. Им вдвоем было тесно в одной грудной клетке.

Но тот худой грязный мальчик, которого он так легко держал в руках, и был его Сань Лан: прекрасный, властный и нежный…

— Конечно, я должен был догадаться! Ты уже тогда был таким сильным! Я так рад, что снова тебя встретил!

Но что это было? Поветрие или война? Война, да? Ты бы не остался в стороне…

Хуа Чэн прочистил горло и хрипло сказал:

— Умереть за тебя в бою — высочайшая честь.

Сердце Се Ляня разбилось вдребезги.

Его Сань Лан, его маленький Хунхун-эр умер с этим глупым девизом на устах.

Упавшим голосом он произнес:

— Мне так жаль, Сань Лан. Ты, должно быть, был совсем ещё подросток.

По его щеке скатилась слеза.

***

Хуа Чэн застыл в растерянности. Его Бог оплакивал его смерть. Он сам никогда не придавал ей большого значения, она была лишь досадным препятствием на его пути служения. Некому было по нему горевать, никто по нему не проронил ни слезинки. До этого момента.

Он слегка коснулся руки принца, который уже отпустил его:

— Гэгэ, не стоит лить по нему слезы…

Се Лянь поднял на него влажные глаза и упрямо сказал:

— Не говори так! Я знал этого мальчика! Он стоит слез, он стоит гораздо большего!

— Гэгэ, всё в порядке, я здесь.

— Но через что тебе пришлось пройти! Я слышал про Тунлу…

— Я нашел тебя, всё остальное неважно.

Между ними повисла тишина, потом Се Лянь вздохнул и произнес:

— Сань Лан, мне жаль это говорить, но того, кого ты искал, никогда не было. Не было никакого благородного принца, был только избалованный подросток, который не болел ничем тяжелее ангины и думал, что ему все по плечу.

Легко сказать “Тело пребывает в страданиях, но душа пребудет в блаженстве”, когда не знаешь вкуса собственной крови, и ещё не выучил, как боль выедает всё человеческое, оставляя только способность выть и умолять о том, чтобы всё закончилось.

— Гэгэ, не надо…

Се Лянь замолчал, смотря себе под ноги.

Хуа Чэн перевел дыхание:

— Гэгэ, то что ты говорил тогда, может, и было наивным. Но оно не было злым. Ты верил в то, что делал, хотел помогать людям и делать мир лучше. Хотя если ты спросишь меня, то и мир и люди могли бы гореть в преисподней, они тебя не заслужили.

Се Лянь ответил бесцветным голосом:

— Это очень по-доброму с твоей стороны — защищать принца давно сгинувшей империи.

Может, ты в чем-то и прав. Может, в нем и правда было что-то хорошее, кроме самоуверенности.

Но что до меня, я уже не имею к нему никакого отношения. От меня вообще мало что осталось, а то, что осталось — всё исковеркано. Мне жаль, если я обманул тебя.

— Гэгэ, ты ни в чём меня не обманывал. Ты — лучшее…

— Не надо!! Не надо притворяться, что ты не видишь!! — сорвался вдруг на крик Се Лянь, в его глазах блеснул огонек безумия.

— Не вижу что, гэгэ? — растерянно спросил Хуа Чэн.

— Это!! — Се Лянь задрал рукава и вытянул перед собой руки, показывая их Хуа Чэну. Но на них ничего не было, кроме пары царапин.

Хуа Чэн очень осторожно произнес:

— Воронёнок, здесь ничего нет, с руками все в порядке.

Се Лянь вцепился пальцами в волосы:

— Нет!! Нет! Как ты не видишь, как ты не понимаешь, что я весь грязный, я тебя испачкаю, меня нельзя касаться!

Хуа Чэн осторожно сделал к нему полшага:

— Гэгэ, все в порядке, дыши вместе со мной. Вдох и выдох. Пожалуйста, гэгэ. Вдох и выдох. Вот так, хорошо.

***

Вдох и выдох…

Прерывистое дыхание понемногу выровнялось.

Он закрыл руками лицо.

Ты ведёшь себя как сумасшедший.

— Прости, не знаю, что на меня нашло. Я не хотел на тебя кричать. Я просто пытался сказать, что если ты увидишь меня настоящего, тебе станет противно.

— Гэгэ, я рядом с тобой уже скоро год, знаю тебя почти полтысячелетия, видел тебя с разными лицами, в болезни и радости, и ни мгновения мне не было противно и не хотелось отвернуться. И да простит меня гэгэ за то, что я сомневаюсь в его способностях, но не думаю, что у него получится рассказать что-то, что смутит демона, построившего самый порочный город во всех Трёх мирах.

Но Се Ляню было не до шуток. Сейчас, сейчас он выплеснет из себя свою мерзость, и Сань Лан заберёт обратно все сказанные им добрые слова.

Он начал срывающимся голосом:

— В ту ночь, после праздника, когда мы.. когда я сбежал, я нашел самый грязный бар, выпил что-то и пошел с первым встречным мужчиной в номер, чтобы…чтобы…

Се Лянь прервался и тяжело сглотнул. Если он продолжит, его стошнит.

Раздался спокойный голос:

— Гэгэ, я знаю.

Се Лянь застыл, а затем медленно, неверяще спросил:

— Ты знал, и все равно стал мне помогать?

Хуа Чэн пожал плечами:

— Почему это должно было что-то изменить? Гэгэ мне ничего не обещал, и волен делать всё, что ему нравится.

В голове Се Ляня что-то сломалось и отказывалось работать. Сань Лан знал и не думал его осуждать. Знал и всё равно оставался рядом. Должно быть, Се Лянь где-то ошибся, неправильно понял.

— Но я не верю, что гэгэ это и правда нравилось, — продолжил Хуа Чэн. —Скорее он искал себе наказания, когда пошел в тот бар. И встретил отродье, которое позволило себе воспользоваться его беззащитным состоянием, не так ли? — в голосе демона зазвучал гнев.

Се Лянь все ещё не до конца пришел в себя и поэтому выдал комок мыслей таким, каким он пришел ему в голову:

— Дело во мне, я сам виноват…Я отдал себя ему, я не стал противиться…Никто не может устоять перед тем, чтобы мной воспользоваться…

***

Хуа Чэн наивно думал, что пережил каждую возможную боль на пути к его Богу. Но оказалось, что самая большая ещё ждёт его впереди — видеть как его любовь, его самый прекрасный принц ненавидит себя, как считает себя грязным и заслужившим те унижение и боль, которые ему пришлось вынести.

Хуа Чэн горько произнес:

— Гэгэ, кто сказал тебе такое? Нет людей, которых можно или нельзя использовать.

Есть только те, кто считает себя вправе брать силой то, что должно быть сокровенным; и те, кто пострадал от их жестокости.

И первые винят вторых, потому что это позволяет им спать спокойнее после того, что они сделали.

— Но я…

— Гэгэ, пожалуйста, посмотри на меня.

Се Лянь поднял на него умоляющий взгляд.

Хуа Чэн произнес, смотря прямо в янтарные глаза, вкладывая в слова всю свою боль и веру:

— Воронёнок, ты не виноват в том, что делали с тобой другие.

Се Лянь на несколько мгновений застыл с широко открытыми глазами, пораженный, будто мир перевернулся вниз головой, а солнце село на востоке и взошло на западе.

Но затем весь поник, потёр лоб, словно от головной боли, и произнес тихим уставшим голосом:

— Сань Лан, кажется, я совсем запутался.

Хуа Чэн мягко ответил:

— Ничего страшного, гэгэ, у тебя есть время, чтобы со всем разобраться. Не торопи себя.

Хуа Чэн открыл руки, приглашая в объятья, Се Лянь сделал шаг вперёд и ткнулся лбом ему в плечо.

Так они и стояли вдвоем, прижавшись друг к другу: выросший мальчик и его Бог. А вокруг покачивались в лунном свете белые цветы, когда-то росшие на землях их давно забытой родины.

***

Хуа Чэн полулежал на кровати. Под его боком, положив каштановую голову ему на грудь, спал Се Лянь. Его тепло, запах (шерстяной пряжи и одновременно цветов), его тихое посапывание — всё было свято, всё было чудом.

Принц слегка дернулся во сне и нахмурился. Хуа Чэн начал гладить его по волосам:

— Всё хорошо, гэгэ, всё хорошо, я рядом.

Лоб Се Ляня разгладился и он задышал ровнее.

Как бы ни хотел Хуа Чэн просто наслаждаться своим постом охранника снов, были дела, которые он не мог больше откладывать.

Он приложил два пальца свободной руки к виску.

В ответ ему почти сразу раздался безжизненный голос его коллеги по демоническому цеху:

— Это же никто иной, как Собиратель Цветов Под Кровавым дождем. Чем обязан честью?

— Мне нужно, чтобы ты узнал, чем душится Цзюнь У, — сказал он без приветствия.

На том конце духовной связи наступила тишина. Затем Черновод произнес:

— Не знал, что Владыка Призрачного Города увлекся благовониями.

– Одна шестая долга, если выяснишь быстро.

Снова пауза.

— Небесного Императора не очень легко понюхать. Одна пятая.

— Мне всё равно, как ты это сделаешь. Одна пятая, если узнаешь сегодня же.

***

Черновод не зря должен был вознестись за свой исключительный ум, а годы, проведенные под чужими личинами, сделали его выдающимся шпионом.

Через сичень, когда Хуа Чэн уже начал проваливаться в дрёму, в его голове снова раздался безжизненный голос:

— Миндаль.

Город содрогнулся.

Небеса будут гореть.

Chapter Text

Настоящее время.

Жемчужина Востока, как ее называли, была одним из самых крупных когда-либо построенных человеческими руками храмов. Она особенно славилась своим богатым убранством: росписью ее стен занимались только лучшие мастера, приехавшие на стройку со всех концов света, а столько золотой утвари и фресок, украшенных драгоценными камнями, нельзя было найти, пожалуй, нигде по эту сторону моря.

Конечно, такой храм не мог принадлежать никому другому кроме Владыки Шэньу, несравненного Небесного Императора.

И сейчас Жемчужина Востока пылала.

Огонь ревел и рвался всполохами в небо, ставшее оранжевым от пожара. Вот уже его языки добрались до самой верхней крыши с загнутыми краями, и стоило ей заняться, как с треском, разбрасывая вокруг горящие щепки, обрушилась часть второго этажа, отчего все здание опало и накренилось, готовое сложиться само в себя.

Красные отблески плясали на лицах монахов и послушников храма, стоявших поодаль. Их жалкие попытки потушить пламя ничего не дали: огонь охватил здание за считанные мгновения. А сейчас из-за жара к горящей постройке нельзя было приблизиться и на половину ли, так что все что им оставалось — это смотреть за пиршеством огня, с гудением пожирающего их святыню. За их плечами виднелись лица горожан, на которых как на одном застыла маска одновременно страха и благоговения.

Никто из них не обратил внимание на темную высокую фигуру, видневшуюся на крыше ратуши — второго по высоте здания в городе.

***

Хуа Чэн смотрел на то, как гибнет в огне храм Небесного Владыки, и не чувствовал ничего, кроме возрастающего раздражения. Он ненавидел полумеры и презирал тех, кто к ним прибегает. А поджог этого храма был именно ею, в этом он отдавал себе отчет.

Пока горит храм, а не Дворец, стены которого помнят крики и кровь его принца, это все — только детская попытка потешить себя. Что бы не испытал Цзюнь У от потери своего святилища, это уничижительно мало по сравнению с тем страданием, через которое прошел Его Бог; и одновременно не способно стать и одной тысячной от той агонии, которую желал ему Хуа Чэн.

Он развернулся, кинул перед собой кости и покинул сцену пожара.

Храм покосился, окончательно сдаваясь под натиском огня, и с оглушительным треском рухнул. Пламя победно взвилось к небу.

***

Утром того же дня.

Во Дворце шло собрание. Присутствовали почти все небожители, кроме тех, что были на срочных миссиях. Стоя на возвышении по правую руку от трона, Линь Вэнь читала бесконечный доклад о долгах и благосостоянии Небесной Столицы. Её голос гулко отражался от стен зала, но не мог полностью заглушить перешептываний небожителей, утомлённых скучными расчетами. Возможно, часть из них и недоумевала, почему Император созвал их вместе для рассказа, единственная польза которого, казалось, была в том, чтобы погрузить слушателей в здоровый сон. Но никто бы и не подумал высказать эти сомнения вслух. Власть Шэньу над Небесами была безгранична. По крайней мере так казалось на первый взгляд.

Разум же Императора словно гриф над умирающим описывал круги вокруг одной и той же мысли. Вернее вокруг одного и того же Бывшего Бога.

Каштановые волосы намотанные на его кулак, янтарные глаза с застывшей в них мольбой, кровь на пухлых губах, изгиб беззащитной шеи.

Его сладкий принц.

Его Сяньлэ.

Цзюнь У всегда питал слабость к талантливым юношам. Светящиеся глаза, тонкие пальчики и неопытные движения. Чистенькие, не запятнанные ещё грязью этого мира. Готовые на все ради его одобрения.

Но даже среди них всех Наследный принц Сяньлэ выделялся словно белая горлица среди серой стаи.

Когда Цзюнь У спустился с небес в образе странствующего монаха, чтобы впервые взглянуть на Се Ляня, он не мог поверить своим глазам. Все, что он искал, все, чего он жаждал, воплотилось в этом мальчишке. Слухи не врали, он действительно был хорош, нет, он был прекрасен. Цзюнь У снова и снова скользил по нему взглядом, но не мог найти ни одного изъяна, ни одного порока.

Ты будешь мой, Сяньлэ.

В эту же ночь Наследный принц вознёсся.

Как правило, боги оказывались первый раз на небесах, вырванные из гущи боя, в броне и кровоточащих ранах, если это Боги Войны, или посреди пламенной речи, если это Боги Литературы.

Но Небесная кара работала по своим, неизвестным никому законам, и Сяньлэ вознёсся во сне.

Столица содрогнулась трижды, колокол звонил словно умалишённый, разрывая ночной покой, и разбуженные небожители, накинув на себя что ни попадя, вывалили на главную площадь.

К их изумлению, на каменных плитах возле Дворца Шэньу сидел, казалось, совсем подросток с растрёпанными каштановыми волосами, босой и в одном тонком нижнем одеянии. На его щеке все ещё виднелся след от подушки.

Многие отвели глаза от неподобающего зрелища, но были и те, кто, наоборот, бесстыдно рассматривал новичка.

Кто-то громко прошептал:

— Да он же ещё ребенок!

Но в ответ ему раздалось:

— Не такой уж и ребенок, раз смог вознестись!

Но все пересуды затихли, стоило Небесному Владыке ступить на площадь. Он приблизился к юноше, который, видно, все ещё не очень понимал, что происходит, и накинул ему на плечи свое верхнее одеяние, скрыв от посторонних взглядов.

Цзюнь У окинул взглядом толпу и сказал:

— Думаю, будет лучше, если мы поприветствуем Наследного принца как приличествует на небесах завтра, когда все отдохнут.

Небожители начали разочарованно расходиться по своим домам, продолжая по пути пересуды

Император же помог мальчишке подняться и положив руку тому на спину, отвёл в свой Дворец.

Огромные резные двери закрылись за ними с оглушительным стуком.

***

Се Лянь сидел перед ним на стуле: плечи прикрыты тяжёлым шелком, но все остальное тонкая ткань оставляла чуть лучше чем нагим.

Император из-под опущенных век скользил по его тренированному телу, которое, несмотря на очевидную силу, сохраняло изящество лани, и юному, почти детскому, личику, и в нем медленно разгоралось желание.

Без этих лат ты смотришься ещё лучше.

Он не сомневался, что совсем скоро принц окажется в его постели. Всем этим юнцам был нужен понимающий, заботливый наставник, и они таяли, словно масло, стоило им это получить. Его разочарование становилось для них хуже пытки, а похвала — слаще всех наград. И вот очередной талантливый послушник, давший обет непрочности, надежда всего монастыря, готов раздвинуть перед ним ноги, только бы не потерять его благосклонность.

Но здесь он не будет торопить события. Предвкушение только увеличивает удовольствие. А этим блюдом он был намерен насладиться сполна.

Тем более в голове Цзюнь У зрела идея: возможно, принцу уготовано стать первым, кто наконец сможет его понять, кто сможет держаться с ним наравне. Возможно, он даже позволит ему пройти по своим стопам…

Растерянно, все еще будто во сне, Се Лянь, пытаясь поплотнее закутаться в расшитый миндалем шелк, проговорил:

— Почему-то я представлял себе Небеса совсем по-другому…

***

Но стоило оставить сладкие воспоминания.

Уже прошел почти год с побега принца, а он так и не смог вернуть Сяньлэ на предназначенное ему судьбой место. Непозволительно долго. Как и все связанное с этим мальчишкой.

Ведь ему лишь стоило научиться хорошо себя вести и принять свою участь, и со временем он сделал бы Сяньлэ своим консортом. И тогда он бы занял место по правую руку от Императора, и все земные и небесные блага лежали бы у его ног.

Ведь я люблю тебя, мой упрямый, неблагодарный Сяньлэ.

В последние месяцы перед своим исчезновением, принц наконец подчинился ему и стал совсем ручным. Он послушно выполнял все его пожелания, вел себя так, как и подобает будущему супругу Императора, и Цзюнь У начал думать, что день, когда он сможет официально объявить Наследного принца своим, недалек.

Даже если иногда, когда Цзюнь У встречал мертвый, остекленевший взгляд янтарных глаз, когда видел, как осунулся бывший Бог Войны, и как безразличие заменило ему все остальные чувства, Небесный Владыка не мог отделаться от мысли, что в попытках переделать свою любимую игрушку, он ее поломал.

Император наконец вынырнул из своих размышлений и обвел взглядом зал. На самом деле единственная причина собрать небожителей под одной крышей заключалась в том, что Цзюнь У так лучше думалось: когда все его марионетки стоят перед ним полукругом, и он может видеть связывающие их ниточки смешных привязанностей и детских обид — струны, за которые он мог дергать.

Небесный Владыка из-под опущенных век скользил по фигуркам глазами. Он задержался взглядом на смуглом мужчине с открытым и решительным взором, а затем — на другом небожителе — противоположности первого: бледная кожа, колючие глаза и гордая поза. Эта парочка точно ему пригодятся, но для надёжной комбинации их мало.

Тут его внимание привлек небожитель, который даже среди хранящих молодость служащих Небес, отличался юной свежестью. Ему каким-то образом удалось заснуть стоя, словно жеребёнку, и во сне его лицо было безмятежно. Между прочим, юнец вполне вышел мордашкой, хотя ему и было далеко до своего наставника. Вот и третья фигурка для его комбинации.

Ниточки сплелись в сеть — силки для непослушной пташки.

Охота началась.

***

Настоящее время.

Хуа Чэн сидел в своем кабинете, навалившись локтями на стол, запустив пальцы в черные кудри, и смотрел перед собой невидящим взглядом. Его одежда пахла пожарищем, а в комнате клубилась такая темная ци, что любого демона, рангом меньше свирепого она бы просто растворила на месте. Но Правителю Призрачного Города не было до этого никакого дела. Горящий храм уже тоже был забыт.

Все эти недели злоба рокотала в груди Хуа Чэна. Она звала его по ночам, нашептывала “раздери ему зубами горло, выгрызи кадык, умойся горячей кровью”, она кипела в его венах, и обещала “он заплатит, он будет молить и пресмыкаться, чтобы пытка кончилась, но она будет длиться, пока крики не сменит хрип, пока боль не выест душу”.

И если бы его противником был бы кто угодно, кроме Небесного Императора, его бы уже настигла страшная кара.

Но вместо мести он вынужден был ждать и планировать и предугадывать, и собирать информацию.

Даже время, проведенное вместе с его Богом, не давало ему передышки. Стоило ему увидеть трещинки на искусанных губах Се Ляня, красные следы от ногтей на предплечье и легкую дрожь в пальцах — все эти знаки и символы, которыми тело рассказывало о пережитом насилии помимо воли своего владельца — гнев напопалам с горем подступал к самому его горлу и застилал глаза.

Прервав его размышления, в его голове раздался бесцветный голос Посланника убывающей луны:

— Мастер маскировки, тот, что считается лучшим в Городе, сейчас сидит у ворот Дома блаженства. Он просит аудиенции.

Хуа Чэн прижал два пальца к виску и с едва сдерживаемой яростью произнес:

—Поясни, почему ты решил, что какой-то торговец стоит хоть мгновения моего внимания.

— Он сказал, что дело касается Его Высочества. Больше ничего. Только это и просьба устроить личную встречу.

Хуа Чэн тут же сел прямо:

— Почему он ещё не здесь?

Кажется, он услышал как на том конце связи Инь Юй почти незаметно вздохнул.

***

Демон сидел, откинувшись на спинку стула, и бурил единственным глазом своего гостя — мужчину средних лет с совершенно непримечательным лицом:

— Если ты сейчас же расскажешь мне все, что знаешь, у тебя появится шанс выйти отсюда живым, — как бы между прочим сказал он.

Мастер, совершенно не впечатлившись угрозами, покачал головой и произнес с сожалеющим вздохом:

— Всё-таки как бы высоко не поднялся человек, то есть, прошу прощения, демон, недостаток воспитания ничем не исправить.

Хуа Чэн на мгновение застыл с поднятой бровью, а затем подался вперед и коротко бросил:

— Говори. И не испытывай мое терпение.

Мужчина с менторской интонацией начал:

— Первое, что мне приходится тебе сказать, молодой человек, это то, что сжиганием храмов ничего не добиться, только если не сжечь их все. Самое печальное в этой ситуации — то, что ты это и так прекрасно знаешь. В то время как ошибки по незнанию естественны и простительны, ошибки по глупости — это всегда выбор и за него надо нести ответственность.

— Не читай мне лекции, старик, — оскалился Хуа Чэн.

— Мне бы не пришлось, веди ты себя аккуратнее! Что это вообще было? Готов поспорить, несдержанные чувства! Цзюнь У опасный и умный противник, его нельзя недооценивать, и злить его попусту — непозволительная роскошь, которую даже ты не можешь себе позволить. Твою выходку удалось прикрыть только чудом.

Глаза Хуа Чэна опасно сузились:

— И кому же понадобилось меня “прикрывать”? Не припомню, чтобы я просил кого-то соваться в мои дела.

Мужчина поднял вверх палец:

— Между прочим очень зря! Судя по всему, тебе бы не помешал хороший советник. А если отвечать на твой вопрос: скажем так, не все на Небесах довольны нынешним Императором.

— Мне не нужна ни помощь ни прикрытие от небожителей, даже если часть из них наконец смогла рассмотреть то дерьмо, что лежало перед их носом тысячу лет, — презрение сочилось из каждого слово Хуа Чэна.

— Гордость тебе тут не поможет. И ты это понимаешь. Несмотря на невоспитанность, ум у тебя острый, — сказал мастер. Он ни разу за разговор не отвел глаз. Обычно никто не мог выдержать взгляда Князя Демонов и пары вдохов. — Как ты сам думаешь, какие у тебя шансы в одиночку против Шэньу? Я бы ставил четыре к шести не в твою пользу как наилучший вариант. На самом деле скорее три к семи. Силы тебе хватает, но изворотливость и опыт будут на его стороне. Тем более, в отличие от тебя, он будет не один.

— Я готов рискнуть, мне, старик, всегда везет, — ощерился Хуа Чэн.

— Собой-то ты готов, в это я верю. А Его Высочеством? Думал ли ты, что станется с ним, рухни Город? Готов ли ты оставить его без защиты в случае поражения? Мне показалось, тебе небезразлична его судьба.

Хуа Чэн молча глядел на мужчину, словно пытаясь прожечь в нем дыру. Тот же тем временем спокойно смотрел в ответ.

Наконец демон медленно проговорил:

— С чего бы это предателю беспокоиться о судьбе того, кого он не задумываясь бросил в беде?

Мужчина на слове “предатель” резко втянул воздух, а потом вся фигура его как-то поникла.

Он устало произнес:

— Как я и сказал, в уме тебе не откажешь. Но ответ на этот вопрос с твоего позволения останется между мной и моей совестью.

И сухо продолжил:

— Что важно для дела, так это то, что ты нужен нам так же, как мы нужны тебе. С Небесным Императором не будет второй попытки. Нужно будет бить точно и со всей силой. Поэтому если действительно хочешь отомстить Цзюнь У, придется тебе проглотить свои обиды и предрассудки, которые ты так лелеешь. Тем более презираемые тобой небожители вытащили Наследного принца из плена, в то время когда ты даже не знал, где его искать. Глупо отрицать, что они могут быть тебе полезны.

Как бы Хуа Чэну не хотелось это признавать, он знал, что бывший советник Сяньлэ прав, и союз с небожителями — уже решенное дело.

***

Се Лянь распахнул глаза и вскочил на своей кровати, свалившись на пол. Его сердце билось взахлеб. Вокруг были только случайные полоски тусклого света и тени, не имевшие смысла. Он отполз назад, путаясь в простыне, оглядываясь, пытаясь выискать укрывшуюся среди них угрозу. Он должен спастись. Хотя бы в этот раз он должен спастись.

Но вокруг была только тишина, прерываемая только далекими приглушенными шорохами. За тенями проступили очертания его комнаты в общежитии. Паника немного схлынула, он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Он здесь, он в Городе Сань Лана.

Вдох через нос, выдох через рот. Выдох чуть длиннее вдоха. Ну же, у него получится.

Он втянул воздух в грудь.

Вес тяжелого тела. Его запястья прижаты к полу.

Выдох.

Готов поспорить, все это время ты держал свои обеты.

Вдох.

Его тело, послушно раскинувшееся перед Императором, вялое, бездвижное.

Нет!

Чужой язык в его рту.

Нет-нет-нет-нет!!!

Я не хочу быть здесь, заберите это тело, оно испорчено, оно тесная теплая ловушка, вынь меня, мне тесно, мне душно, мне страшно, отпусти!

Задыхаясь, он подполз к столу. Каждое движение, каждое соприкосновение с полом говорило ему:

я тело

я не прошло

я всё помню

я одно

мы — одно

Он поднял дрожащую руку и нашарил на столе нож.

Глаз зацепил серебряный отблеск на запястье.

Браслет с выкованной бабочкой. Если ее тронуть, то она оживет и приведет того, кто укроет его в руках, того, кто убаюкает его мягким голосом.

Он завороженно уставился на нее, неспособный решиться.

Хуа Чэн смотрит на него, в его глазах плещется гнев. Он и так надоел.

Се Ляня накрыла еще одна волна отвращения.

Ладонь сжалась на ручке ножа.

Из рукава молнией вылетела белая лента, обвила его правую руку, сдернула со стола и примотала к левой, лишая возможности шевельнуться.

— Жое, Жое, пожалуйста, мне это нужно, отпусти!

Он попытался высвободить сведенные вместе запястья.

Лента дрожала, но не отпускала.

Сильные руки прижимают его запястья к полу.

Се Лянь с силой ударился головой о край стола, и еще раз, и еще, пока из рассеченной брови не потекла по лицу кровь, пока в голове не настала благословенная звенящая тишина. Он бессильно осел на пол.

Жое распуталась и извиняясь, ластилась к нему и вытирала с лица кровь.

Се Ляню сегодня приснился его первый поцелуй.

Chapter Text

I want to hold you close

Soft breath, beating heart

As I whisper in your ear

I want to fucking tear you apart

Се Ляню снился его первый поцелуй.

Большие руки прижимали его запястья к полу. Цзюнь У нависал над ним, и кровь из его рассеченной брови капала Се Ляню на лицо.

Это неправда, это не происходит по-настоящему

— Вы не так меня поняли… Я правда не хочу… Пожалуйста, не надо…

Он с надеждой шарил взглядом по лицу своего спасителя, отчаянно ища в нем перемены, осознания, что это все просто какая-то чудовищная ошибка.

И не находил.

Ничто не сдвинулось в холодных голубых глазах напротив от его торопливых молящих слов.

Цзюнь У немного приподнял его запястья, только затем, чтобы ещё сильнее ударить их о пол, и раздраженно прошипел:

— Сяньлэ, ты же сам говорил, что не знаешь, чего хочешь. Мое дело как твоего наставника — показать тебе. Если будешь упрямиться — просто добавишь хлопот и себе и мне.

Се Ляню потребовалось несколько гулких ударов сердца, чтобы действительно понять смысл этих слов.

Твои желания для него ничего не значат.

Когда это произошло, ему наконец стало по-настоящему страшно (слишком поздно). Он забился в хватке Императора, как пойманная птица. Без духовной энергии, слишком слабый, ещё не оправившийся после гроба… Чудом ему удалось извернуться и ударить Цзюнь У в живот, скинув его с себя. Се Лянь тут же отполз на локтях назад и попытался встать. Но на полпути его шею сдавило что-то горячее, и он упал обратно на колени, отчаянно царапая ногтями по горлу, пытаясь снять раскалённый обруч. В глазах потемнело и он рухнул на пол. Спустя мгновение он снова почувствовал на себе вес чужого тела и наугад постарался ударить Цзюнь У головой в лицо. Судя по шипению, и по отчётливому хрусту, он преуспел. Хватка на шее ослабла и он снова попытался выбраться из-под Императора, на этот раз его руки были свободны, ещё немного и… Он почувствовал несильный удар по бедру и знакомое тепло от налагаемого заклятия.

Его тело обмякло словно тряпичное, голова со стуком упала на пол и откинулась вбок, руки бессильно раскинулись по сторонам...

Он не мог пошевелить ни одной мышцей.

Нет-нет-нет!!! Только не это, пожалуйста, пожалуйста! Нет!!

Его охватил сырой животный ужас. Если бы он мог, Се Лянь кричал и бился бы как зверь, угодивший в капкан, он надрывал бы каждую связку и каждое сухожилие, переходил бы на рык, срывал ногти и голос. Но он был прикован к этому мягкому и безвольному телу, которое покорно распростерлось перед своим обидчиком, не защищённое ничем кроме трёх тонких слоев ткани.

Он не может ничего изменить.

Всё, что хочет от него Цзюнь У, случится.

Когда он это понял, Се Ляня сильно, мучительно затошнило. Последняя его попытка протеста, последний способ его тела сказать “нет”. Обречённый на провал. Тонкая ниточка слюны протянулась из его полуоткрытого рта. Вот и все.

Цзюнь У взял рукой его лицо и повернул к себе.

Жаркий шепот:

— Как всегда такой упрямый, Сяньлэ. — Цзюнь У повернул его лицо чуть вправо и влево. — И всё такой же красивый, как и в день, когда я тебя встретил.

Цзюнь У наклонился и горячим и влажным языком слизнул слюну с его щеки и прошептал прямо в ухо:

— Готов поспорить, все это время ты держал свои обеты. Мой чистый, непорочный принц. Я ждал слишком долго, думал, что ты сам придёшь ко мне, в то время, как стоило просто взять то, что принадлежит мне по праву. Сегодня будет твой первый раз и ты запомнишь его навсегда, — он нежно провел пальцами по его щеке, а затем страстно впился в его неподвижные губы. Он целовал жадно, терзая и сминая губы Се Ляня, постоянно прикусывая его нижнюю губу.

Но вот тяжело дыша он отстранился, вставил большой палец между зубами Се Ляня, чтобы открыть его рот пошире, и проник туда языком, вылизывая его изнутри.

Се Лянь лежал, уставившись остекленевшим взглядом в потолок. Чужой язык, орудовавший в его рту, влажный след на щеке, возбуждение, которое он чувствовал бедром — его сознание разваливалось на куски, каждое ощущение было отдельным тошнотворным действом.

Но даже тогда он с уверенностью знал две вещи: что Цзюнь У прав, и он и правда никогда не сможет это забыть. И ещё — что что-то внутри него сейчас умирает навсегда.

По щекам беззвучно катились слезы, оставляя мокрые дорожки и заползая в уши.

Затем большие руки подхватили его под спину и колени и оторвали от пола.

Се Лянь распахнул глаза.