Archive of Our Own ^beta

Я перестал мыслить экзистенцию. Значит ли это, что я отменяю собственное существование? Нет. И да. Я конституирую свое бытие неспроста. А кому сейчас легко? Да уж не тому, кто открыл сейчас на этой странице эту тетрадь и испытал головокружение воли. Впрочем, прочтения требует всего-то пара предложений, а не целая поэма, ты можешь этот пережить и двигаться дальше. Ты скажешь, что уместнее было бы выразиться как-то иначе. Что же, должен кое в чем признаться.

Иногда я думаю: а, собственно, зачем я веду дневник от первого лица? Гораздо удобнее было бы вообразить себя кем-то другим, таинственным Блэкмайлом Н. Роадом — человеком без прошлого и профессии, который строчит себе в записную книжку какой-нибудь вздор вроде «сегодня Северус Снейп был зол раньше обычного. Накануне он проверял кошмарные сочинения студентов и плакал кровавыми слезами. Неужели годы магического образования были потрачены впустую? Неужели это он за долгих семь лет (!) не научил этих баранов хотя бы сносно формулировать мысли?! Где они забыли свои мозги? Дома на каникулах?! Или мозги их отсырели за ненадобностью?». Вот так бы и писал этот Б.Н.Р., засыпая листы матовой бумаги этими и другими риторическими вопросами.

Но я не мое альтер-эго. Я и есть Северус Снейп и скажу прямо, скажу как есть, не буду прибегать к умолчаниям.

Это все ты, Поттер! Это все ты!

Ты можешь подумать, Поттер, если однажды откроешь эту тетрадь и прочитаешь все то, что я здесь зашифровал дважды тремя разными шифрами, что мы с тобой связаны чарами судьбы — неразрывно, навсегда.

Но ты заблуждаешься. Это не чары. Это боль. Боль связывает гораздо сильнее магии.

Ты скажешь, но сэр, вы ведете дневник и упоминаете меня в каждом абзаце. Ну да, упоминаю. И это ты еще не видел, что я о тебе думаю, не поверяя бумаге. И не увидишь никогда.

Я помню, что действительно проверял вчера эти кошмарные сочинения, но даже не помню, о чем они были, все мои мысли захватило твое — скудное, не три свитка, а всего один, явно набросанное наспех, в насмешку надо мною и здравым смыслом!

Я несколько раз перечел его в надежде, что ты зашифровал там послание для меня. Но нет. Я смочил его слезами в надежде снять чары. Но нет! Оно осталось в неизменности своей ужасающей обрывочности, а еще от него почему-то несло сигаретным дымом. Ты что же, начал курить, Поттер? Странно, что именно сейчас.

— Ну и сырая же работа у вас, Поттер, — сказал я, отдавая тебе в руки этот шедевр с жирно выставленной отметкой «Тролль». Но ты не опустил лиловых глаз, ты не был уничтожен, как в былые дни, моим безжалостным приговором твоему отсутствию умения складно выражать мысли. Ты улыбался. Почему ты улыбался, черт тебя возьми?!

— Она сырая, сэр, от ваших горьких слез, — вот что ты посмел мне ответить!

Но на это я, сдержанно хмыкнув, отнял у Гриффиндора всего-то добрый десяток баллов (а мог бы отнять баллов пятьдесят). И я дал тебе шанс, я сказал:

— Я жду вашего сочинения в среду, Поттер. Пять свитков вместо двух. И такого, чтобы мне не пришлось варить себе ночью зелье забвения.

Ну, не стану же я тебе объяснять про экзистенциальный кризис, верно? Так что я выразился попроще, чтобы и до тебя дошло.

— Но другого сочинения у меня для вас не найдется, профессор, — нагло ответил ты.

Я тогда чары стали закипать в моих жилах — чары, что связали нас, чары, которым я не мог ничего противопоставить, чары головокружительной любви, и я вкрадчиво прошептал:

— Что же, Поттер, в таком случае у меня не найдется для вас отметки выше этой, стало быть, вы провалитесь по зельям и останетесь еще на год в школе. А за наглый ответ жду вас у себя в кабинете на отработках сегодня после уроков.

И ты пришел.

Ты с удобством расположился прямо передо мной, достал мою тетрадь (как она оказалась в твоей сумке?) и сказал:

— Сэр, я готов писать строчки, только вот мне теперь сложно держать перо.

В ответ на мой выразительный взгляд ты снимаешь мантию, и я вижу — с отвращением и жалостью, что ты весь покрыт лиловыми глазами! Они на твоих руках, они покрывают твои плечи и грудь, они подмигивают и моргают, они смотрят прямо на меня.

И все эти твои лиловые глаза смеются надо мной, Лили смеется надо мной! Но что это, разве они были такими, ее глаза? И разве их было так много? Это проклятие, Поттер, на тебе какое-то проклятие, а кто я, если не лучший специалист по Темным искусствам? Почему ты не обратился ко мне? Я бы помог тебе!

— Никто не может мне помочь, сэр, — отвечаешь ты на мой немой вопрос. — Эти глаза теперь со мной навсегда. Потому-то мои сочинения никогда не станут лучше. То, что я написал хотя бы такое — уже достижение.

Ты совсем не огорчен этой трагедией, ты смеешься — но не своим смехом, а чужим, холодным и склизким смехом. И мне нечего противопоставить этому, никакие отнятые у Гриффиндора баллы не смогут остановить этот безудержный поток смеха.

Но ты останавливаешься сам. Ты надеваешь мантию и прячешь под ней метаморфорзы своего тела и души.

А я все хочу спросить, почему тебе сложно держать перо, ты же семь долгих лет как-то справлялся, неужто все дело в проклятии, но ты уже отвечаешь мне: берешь перо в руку, и на пергамент капает слизь из лилового глаза на ладони.

И тут до меня доходит: победив чудовище, ты сам стал чудовищем. Сразив Темного Лорда, ты забрал себе часть его силы, но ты не можешь контролировать эту силу, она поглощает тебя, она заставляет тебя прорастать лиловыми глазами, и потому цвет твоих глаз — тех, что на лице — изменился.

Так вот почему ты начал курить, Гарри. Так вот почему.