Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Этот пиздец начался в обычную среду после обеда. Приближался экзамен по алгебре, и хотя экспоненциальные уравнения легко дались Кацуки, того же нельзя было сказать об одной красной башке. Об одной очень настойчивой красной башке с ужаснейшим обиженным лицом и склонностью использовать лесть, чтобы получить то, что он хочет, даже если парень сам не понимал, что делает. И вот каким необъяснимым образом Кацуки обнаружил себя втянутым в очередной сеанс репетиторства с Киришимой Эйджиро.

— Нет, нет, стой, — блондин нетерпеливо тыкал пальцем в листок с уравнением, — смотри, эта экспонента отрицательная.

— Т-точно, — Киришима остановился.

Красноволосый постукивал кончиком карандаша по губам, пытаясь сосредоточиться, но это лишь отвлекало его ещё больше.

— Хм, ещё раз — что нужно сделать?

— Тебе надо перевернуть дробь в скобках.

— Да, точно. Я так и думал, просто сомневался.

Так прошёл час или около того. Честно говоря, в целом, ситуация могла быть куда более невыносимой. Для Кацуки занятия с Киришимой были далеко не худшим способом провести время, да и красноволосый вроде не был тупым. Парень понимал основы, и, казалось, искренне наслаждался, разбираясь во всём этом. Но это математика, вот в чём проблема. Так как все шаги связаны друг с другом, мозг Киришимы перегружался. Тогда он начинал сомневаться в себе, выглядел потерянным и смущённым, потому что не знал, с чего начать.

И как только это случалось, Кацуки обнаруживал в себе сильное желание треснуть Киришиму головой о стену.

Карандаш красноволосого скрёб по бумаге, он сильно сдвинул брови в задумчивости, острые зубы терзали нижнюю губу, и мимолётом Кацуки удивился, как он ещё не прокусил её. Киришима писал яростно, мусор от ластика разлетался во все стороны.

Через минуту, он отложил карандаш и поднял голову. Его губы изогнула застенчивая, почти извиняющаяся улыбка.

— Думаю, этот я сделал правильно? — голос Киришимы неуверенно поднялся в конце.

Он подвинул листок к Кацуки.

— Так много правил нужно запомнить, я всегда путаюсь в конце.

— Если у тебя плохо с математикой, тебе просто нужно заставить свою задницу работать больше, — блондин схватил бумагу и скользнул глазами по каракулям, — кстати, этот правильный.

— Ох, слава Богу, — Киришима вздохнул и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову, — как сказал Алый Бунтарь: «Настойчивость ведёт к победе!»

— Так-то, блядь, лучше, — пробормотал Кацуки себе под нос, потому что с этим он был не совсем согласен.

— Мне стоило придти к тебе раньше, ты очень крут в таких штуках!

Киришима, сияя, повернулся к нему, и в груди Кацуки возник раздражающий стук, который всегда появлялся, когда красноволосый улыбался.

— Серьёзно, бро, ты просто спас меня. Я реально переживал.

— Да что ты, блядь, говоришь, — сарказм был почти осязаемым.

 «Переживал» было проклятым преуменьшением века. Киришима практически встал на колени* прямо в гостиной общежития, умоляя его о помощи.

И даже сейчас Кацуки не был уверен, что заставило его сказать «да». Не был уверен, что именно заставляет его говорить «да» каждый раз, когда Киришима просит с ним позаниматься. Может быть, дело в его чёртовой настойчивости, и Кацуки просто смирился с судьбой.

— Думаешь, я смогу сделать следующий сам?

Опять. Он был настолько, чёрт возьми, упрям и полон решимости во всём, даже если попытка означала возможный провал. И, может быть, Кацуки начинал восхищаться этим.

Так что он пожал плечами:

— Ты точно можешь попытаться.

— Отлично!

Киришима тут же взялся за работу. Его карандаш неистово корябал по бумаге, выписывая цифры и исправляя ошибки. Время от времени, когда ему приходилось думать о том, что делать дальше, Киришима наклонял голову в сторону, приложив карандаш к виску и высунув кончик языка, в такой глубокой задумчивости, что не замечал этого.

Тем временем Кацуки ждал, так терпеливо, как только мог.

Наконец, Киришима поднял листок с триумфальным «Готово!». Красноволосый долбанул листком по столу перед Кацуки, его ухмылка растянулась от уха до уха, зубы практически сверкали.

— Ну как?

Кацуки взглянул на уравнение. Это было одно из самых сложных с кучей шагов и условий, и на секунду он впечатлился, что Киришима выбрал именно его, чтобы решить самостоятельно.

— Ну?..

— Блядь, дай мне минуту! — пробормотал Кацуки.

Он решил задачу на другом листке ручкой, на всякий случай, и к его полному удовлетворению... всё было правильно. Как если бы последние полтора часа не были пустой тратой времени.

И в этот момент Кацуки переполнила гордость. Киришима слушал его. Он научился, всё решил сам, и даже неважно, сколько времени им потребовалось, потому что результат был просто чертовски хорош.

Кацуки посмотрел на Киришиму, который внимательно наблюдал за ним, практически подпрыгивая на стуле, как маленький ребёнок.

Блондин закатил глаза.

— Чёрт возьми, тебе потребовалась куча времени, идиот.

Киришима издал громкий радостный возглас и вскинул руки, так что его карандаш куда-то улетел. На лице красноволосого — чистый триумф. Киришима повернулся к блондину с улыбкой на губах, в его глазах сияли звёзды. И если бы Кацуки должен был выбрать поворотный момент, точку отсчёта, когда всё начало лететь в тартарары, это был он.

Блондин знал, что сейчас произойдёт. Ему словно подсказало шестое чувство, Кацуки практически увидел всё в замедленном темпе, и его тупая задница не потрудилась задуматься над тем, чтобы уклониться, пока не стало слишком поздно. Киришима наклонился и сгрёб его в объятья.

Кацуки, чёрт возьми, ненавидел, когда красноволосый выдавал такую хрень. Он ненавидел физический контакт в принципе, но с Киришимой это было примерно в десять раз хуже, потому что Кацуки чувствовал, как будто ему всю жизнь чего-то не хватало. Как будто он так долго игнорировал голод, что теперь его тело прямо таки впитывало прикосновения, наслаждалось ими, его сердце билось слишком быстро, щёки горели, ладони потели, и Кацуки не понимал, почему. Возможно, именно это он и ненавидел больше всего.

— Э, ты, долбоёб…

— Да! Да я сделал это! Я реально понял, спасибо, Бакуго!

Киришима практически визжал, его радостные вопли заглушали все протесты блондина. Руки красноволосого тесно обвились вокруг Кацуки, выдавливая последний воздух из лёгких.

— Теперь я точно не завалю этот тест! Ты будешь мной гордиться, вот увидишь!

— Да, точно, хорошо, не важно, — прохрипел блондин, хватаясь за предплечье Киришимы дымящимися руками, — теперь отвали от меня.

— Хорошо, извини, извини, — красноволосый отстранился до того, как Кацуки взорвался.

Киришима откинулся на спинку стула и закрутился, ликуя.

— Но, господи, это просто офигенное чувство! Ну, ты понял.

В какой-то мере Кацуки понимал, потому что в тот момент он тоже чувствовал что-то, что-то ещё, кроме гордости. Такое уже случалось, но всё ещё раздражало каждый раз. Это было похоже, как если бы он внезапно осознал своё сердцебиение, своё дыхание и то, как сжимался его живот, скручиваясь в узлы и трепеща. Обычно он игнорировал это чувство, заталкивал его далеко в подсознание, потому что оно не имело значения.. И обычно это было не особо сложно.

За исключением того, что сейчас Киришима был так пиздецки счастлив. И по какой-то чёртовой причине это делало Кацуки тоже пиздецки счастливым.

Его внутренности начало сводить, его сердце, похоже, собиралось взорваться.

Он хотел, чтобы Киришима был так счастлив. Всегда.

Эти чувства, их слишком много, всего слишком много. В голове туман, кожа стала холодной и влажной, грудь сжалась вокруг стучащего сердца, лёгкие словно набиты хлопком, и Кацуки подумал, что сейчас задохнётся. Он схватился за грудь, делая медленный, ровный вдох. Вдох, который обжёг дыхательные пути вплоть до самых лёгких.

— Эй..? — раздался голос Киришимы, но он был словно не в фокусе. Звучал как-то нечётко, — ты выглядишь типа бледным, ты в порядке? Бро?

И затем, все сразу, эти чувства в его груди усилились, усилились так, как никогда прежде. Это жжение в сердце, лёгких, везде, как будто все внутренности Кацуки сжались. Кашель начался глубоко в горле, диафрагма так сильно тянулась с каждым сокращением, что он почувствовал, что его сейчас стошнит.

Кацуки рванул в ванную Киришимы, почти спотыкаясь о собственные ноги, едва успев захлопнуть дверь за спиной, прежде чем сгорбиться над унитазом. Ему хотелось кашлять и блевать одновременно. Кацуки настолько плотно закрыл глаза, что мог видеть белые волны. Кацуки надрывал свои лёгкие, пока его горло вытолкнуло что-то сырое, как желчь, и бог знает, что ещё изо рта.

И тогда кашель стих. Кацуки вытер жгучие слёзы с уголков глаз, сел на пятки, ещё несколько секунд ему потребовалось, чтобы втянуть воздух обратно в лёгкие. Издав слабый вздох, он провёл руками по лицу, а затем взглянул в унитаз.

Кацуки застыл, в ужасе распахнув глаза.

Лепестки. Настоящие цветочные лепестки плавали в воде.

«Какого хуя?»

Раздался тихий стук в дверь.

— Эй, чувак, ты в порядке? Надо воды или ещё что?

Повернулась дверная ручка, и Кацуки, не задумываясь, нажал смыв. Потому что, какая бы хуйня это не была, Киришиме незачем это видеть. И никому вообще, если уж на то пошло.

Когда дверь открылась, Кацуки стоял, вытирая рот.

— Я… Я в порядке, — прохрипел он.

Ноги Кацуки дрожали. И когда его взгляд остановился на Киришиме, Кацуки почти почувствовал, что его сейчас стошнит опять. Но он подавил это желание.

Киришима взглянул на Кацуки ещё раз, его лоб нахмурился в беспокойстве, как будто он не мог решить, чем ещё может помочь.

— Тебе нужно, чтобы я отвёл тебя к Исцеляющей Девочке? Не думаю, что она уже ушла…

— Нет.

Это прозвучало жёстче, чем он планировал, но Кацуки плохо соображал, его голова всё ещё кружилась. Почему она кружится? Почему у него боль в груди? Что это, блядь, были за лепестки?

— Нет, я просто, наверное, блядь, съел что-то не то. Теперь я в порядке, — он прочистил горло, — клянусь, они кормят нас ядом в этой школе.

Киришима рассмеялся, но немного натянуто. Парень всё ещё беспокоился.

— Да, но я доверяю Ланч-Раш, так что, может быть, какой-то из твоих снеков испортился?

Кацуки проворчал, не соглашаясь и не отрицая. Он оттолкнул Киришиму и снова направился к столу.

— Вернёмся к работе. Я должен убедиться, что твой правильный ответ не был случайностью или типа того.

Киришима последовал за ним, похоже, уже забыв своё беспокойство.

— Есть, сэр!

Ну, что бы это ни было, похоже, оно прошло. Но когда он и Киришима занимались, его сердце продолжало трепетать, а лёгкие — сжиматься, и Кацуки не мог избавиться от тревожного чувства, что что-то действительно, блядь, не так.

Следующий раз был на школьной перемене на следующий же день. Учителя покинули классные комнаты, поэтому все ели снеки, болтали, пиздец как раздражая его всем, чем только можно. Тем временем Кацуки нахрен занимался своими делами, а именно слушал музыку в наушниках, поэтому ему не приходилось вступать в зрительный контакт с кем-либо. Всё как обычно.

Справа от Кацуки раздался взрыв смеха. Блондин резко повернулся на звук: видимо розовая девушка только что пошутила, и, офигеть, теперь половина чёртового класса пиздец как веселилась. Но среди всех голосов выделялся один, такой раздражающий и громкий, что перебивал музыку. Кацуки посмотрел на преступно яркого красноволосого, который смеялся так сильно, что практически сложился пополам. Такой живой, сердечный, неподдельный смех, от которого проявились ямочки и обнажились все зубы, — и на секунду Кацуки задумался, что он может сделать, чтобы заставить Киришиму так смеяться.

Этот раз был не таким мощным. Он начинался как щекотание в горле, лёгкий цветочный запах в носу, настолько слабый, что Кацуки даже не заметил его поначалу. Но запах быстро усилился, и в следующую секунду блондин почувствовал, как его сердце начало сжиматься, напрягаться, мешая собственному биению, кашель загрохотал в его груди, дерьмо, только не это.

Кацуки прикрыл рот локтем, кашляя в него, — начали выходить первые лепестки. Он сорвался с места, так что подошвы заскользили по полу, и ему было всё равно, чьи глаза с любопытством следили за ним. Кацуки ворвался в коридор, едва не врезавшись в Сущего Мика, бросился в туалет и прокашлялся в ближайшей кабинке.

Разумеется, там были лепестки. Не так много, как в первый раз, но зрелище всё равно было пиздец пугающим, и Кацуки не мог не смотреть на это гораздо дольше, чем следовало бы. Большие тёмно-красные лепестки роз. Честно говоря, какого хрена вообще происходит? Кацуки встал, вытирая рот рукавом, и прислонился к стене кабинки, пока голова не перестала кружиться.

Вероятно, это был просто побочный эффект какой-то тупой причуды. Как у той девушки из класса 1-Б или типа того. Кацуки не был уверен в деталях, но точно знал, что её причуда как-то связана с растениями. Он не мог вспомнить. Не удосужился вспомнить. Если это причуда, то всё пройдёт само собой.

В следующий раз это случилось прямо перед послеобеденной тренировкой.

Предполагалось, что они будут сражаться 3 на 3 в каких-то переулках, но Кацуки даже не дошёл до них.

Большинство надели свои костюмы и собрались в спортзале, делая растяжку, разогреваясь перед боем. Кацуки только что закончил разминаться стоя и уселся на пол, вытянув перед собой ноги. Он наклонился, вытянул руки вперёд, и уткнулся носом в левое колено, выдыхая.

В этот момент дверь в мужскую раздевалку открылась, и из неё вышли парень-рулетка и Киришима. Киришима, с его чертовски тупыми шестернями на плечах, маской, которая, честно говоря, выглядела немного нездорово, и этой странной юбкой-накидкой, которая буквально не имела никакой цели вообще. Весь парень был пиздецки нелепым. Глаза Киришимы сканировали маты перед ним, скользили по разминающимся одноклассникам, пока не остановились на Кацуки. Красноволосый улыбнулся, засиял и слегка помахал рукой. Он покинул Рулеточного Парня, направляясь к Кацуки.

В этот раз блондин почувствовал это за милю. Его сердце ускорилось, лёгкие уже начали болеть, как будто знали, что им скоро понадобится воздух. Он чувствовал покалывание, жжение, щекотание в горле, которое предшествовало кашлю. Но от того, что он знал, что сейчас произойдёт, нисколько не становилось легче.

Последнее, чего хотел Кацуки в таком состоянии, — это привлекать к себе внимание. Когда он встал и практически ринулся обратно в раздевалку, Кацуки изо всех сил пытался казаться спокойным. Изо всех сил пытался игнорировать наполненный беспокойством голос Киришимы, который звал его. Но как только за ним закрылась дверь, Кацуки рванул в туалет.

И когда он встал на колени, снова кашляя над унитазом: рука на животе, дыхание становится неровным, дрожащим, голова кружится так сильно, что, кажется, он может потерять сознание, — у Кацуки возникла мысль, что ему стоит сходить к медсестре. Он не мог себе позволить тратить время на этот тупизм. Предполагалось, что он учится надирать задницы злодеям, а не разбираться с этим абсолютным пиздецом. Но, с другой стороны, если пойдут слухи, что Кацуки кашляет лепестками роз, и что это мешает его тренировкам, кто знает, как ЮЭй к этому отнесётся? Если это влияет на дыхательную систему, они могут заставить его снизить физическую активность, пока последствия не исчезнут. Кацуки не может позволить себе так отстать.

Он спустил воду. Затем внимательно прислушался — ни звука. Он облегчённо выдохнул. Кажется, Кацуки был один. Так лучше, когда никто не смотрит на него свысока, никто не беспокоится, никто не говорит Сотриголове, что он только что кашлял в туалете. Кацуки просто нужно вернуться, начать тренировки и надеяться, что всё это пройдёт.

Если это просто чья-то причуда, эффект должен со временем исчезнуть. Тогда Кацуки может разобраться с этим сам, без чьей-либо помощи. Но тут его сердце упало: последнее, чего он хотел, — чтобы кашель усилился.

В тот момент, когда Кацуки вышел из кабинки, он принял решение: чем бы эта херня не была, если она не закончится к выходным, то в его интересах провериться.

Всё сводилось к ожиданию. Если ожидание — это всё, что нужно для решения проблемы, то Кацуки готов с этим смириться. Он просто надеялся, что всё закончится рано или поздно. Его пиздец как тошнило от вкуса цветов.

В тот же день во время тренировки это случилось снова. И опять, когда Кацуки возвращался в общежитие после обеда. В другой раз в пятницу утром, когда он проснулся. Затем в течение дня: во время перемен, в обеденный перерыв, даже один раз во время урока, заставив Айзаву спросить его, не нужно ли ему к Исцеляющей Девочке. Но Кацуки казалось, что он недостаточно подождал, поэтому с горящими от стыда ушами он отказался.

Конечно же, позже тем же вечером Кацуки мысленно дал себе пинка за то, что не согласился сходить к медсестре, когда была такая возможность, потому что теперь она была вне кампуса на выходные, пока он кашлял лепестками в туалете в девятый раз за этот день.

Само собой разумеется, это не прекратилось. Всё становилось хуже, хотя бы на основании одного только количества случаев.

А потом было субботнее утро, щебетание птиц, юный солнечный свет, мягко проникающий через окно, и Кацуки на коленях над унитазом надрывает лёгкие, и лепестки падают с его губ. И это больно. У него саднит горло, болит диафрагма, жжёт глаза, болит голова, заставляя его прийти к выводу, которого Кацуки избегал большую часть недели.

Эффекты причуды обычно не длятся так долго. Это было что-то новое. Кацуки не может продолжать это игнорировать.

Наконец, когда ему показалось, что приступ прошёл, Кацуки схватил телефон. Его палец на мгновение завис над экраном в нерешительности. Но Кацуки не был идиотом. Конечно, ему не нравилась помощь, когда он не нуждался в ней, но Кацуки был достаточно умён, чтобы знать, когда помощь ему нужна, и он определённо нуждался в ней сейчас. Поэтому Кацуки сдался и разблокировал телефон. Он звонил единственному человеку, которому мог сейчас позвонить.

Кацуки считал гудки, пока, наконец, не раздался щелчок, за которым последовал сонный голос на другом конце.

— Ммм? Что случилось, детка?

— Мне хреново.

Мать вздохнула.

— Кацуки, сейчас шесть часов утра…

— Нет, я серьёзно, я…

Кацуки едва успел убрать свой телефон, чтобы встать на колени над унитазом, — ещё одна волна лепестков проложила путь через лёгкие и вырвалась изо рта. Он кашлял и отхаркивал, его щёки горели, в груди всё словно крутило, и вот, наконец, отпустило.

— Блядь. Я думаю, что реально болен.

На другом конце послышался шёпот — Кацуки мог различить более низкий голос: «Может быть, грипп?» И, просто охуеть, теперь отец в курсе. Когда голос мамы вернулся на линию, он прозвучал куда более обеспокоенно.

— Тебя рвёт? Лихорадит?

— Это не ёбаный грипп, это…

Кацуки посмотрел вниз на унитаз с водой и плавающими лепестками роз тёмно-красного цвета. Как он мог объяснить что-то подобное? И по телефону? Кацуки хрипло дышал, его лёгкие всё ещё горели.

— Это полный пиздец, вот что это, — он, наконец, смог выдохнуть, и поднял руку, чтобы вытереть слезящиеся глаза.

— Отвезти тебя к врачу?

Поход к доктору был последним, чего хотел Кацуки. Но его эгоистичное желание самому разбираться со своими проблемами свелось на нет из-за глубокой потребности знать, что происходит. Что ещё Кацуки должен был делать?

— Да, — пробормотал он.

Только его мама знает, какая степень важности нужна, чтобы заставить Кацуки принять помощь. Её голос стал серьёзным.

— Я сейчас встану. Будь готов через 20 минут. Я разберусь со школой.

«Мэм, у вашего сына развилось заболевание, называемое расстройством Ханахаки».

Бред. Всё это.

Кацуки следил глазами за деревьями, машинами и зданиями, пролетающими мимо. Внутри него до сих пор кипел гнев. Они остановились на светофоре, и Кацуки услышал вздох матери, который она издавала каждый раз перед тем, как открыть свой чёртов рот, и, честно говоря, Кацуки не хотел слышать ни единого слова из того, что мама собиралась сказать.

Несколько секунд её палец постукивал по рулю синхронно с сигналом поворота. Мама ещё раз вздохнула.

— Ты устроил настоящую сцену, детка.

Кацуки сжал челюсти и молчал, ожидая, когда они снова начнут двигаться. По крайней мере, тогда его отвлёк бы пышный пейзаж.

— Шутки в сторону. Использовать свою причуду, угрожая доктору в палате, полной беззащитных людей? Не самый умный ход. Тебе повезло, что они не вкололи тебе успокоительное или типа того.

Когда они набрали скорость, Кацуки попытался прочитать каждый дорожный знак, который они проезжали, сосчитать до десяти вперёд и назад, всё, что могло хоть как-то его отвлечь. Обычно он не думал об этих тупых методах управления гневом, но предыдущая вспышка заставила его столкнуться с гневом матери, и он был слишком, блядь, измотан, чтобы иметь дело с этим второй раз за день.

— Кацуки… — повторила мама, когда он не ответил, потому что это именно тот тип невыносимой женщины, какой она являлась, — послушай, я знаю, что это странно, а может быть, даже страшно и неудобно…

— Неудобно? С чего ты взяла? — огрызнулся Кацуки.

Его сердце стучало в груди, гнев бурлил.

— Тот факт, что я откашливаю блядские цветы всё блядское время, как будто это блядь нормально? Поэтому? — он повернулся к окну и покачал головой, — ты ни хера не понимаешь, так что прекрати себя так вести.

— Не дерзи, панк, я тут сочувствую.

Это даже не требовало ответа, поэтому Кацуки просто фыркнул.

Мать снова вздохнула, как будто она хотела сказать что-то ещё. Как будто молчание было для неё каким-то чёртовым приглашением поделиться своим дерьмовым мнением. Мама крепче сжала руль. Затем её голос стал тихим.

— Ты знаешь, кто это?

Сначала Кацуки не знал, что ответить. Он просто моргнул. Затем Кацуки резко повернулся к ней с пылающими яростью глазами.

— Прошу прощения?

— Ты слышал, что сказал доктор, Кацуки.

Да, к сожалению. Как будто он поверит хоть кому-то из этих дерьмоедов. Кацуки не мог сдержать рычание.

— Он ошибается.

— Он профессионал.

— Это ни хрена не значит.

Мама рассмеялась.

— Послушай, сопляк, он всегда будет разбираться в медицине лучше, чем ты. Просто потому, что тебе не нравится его ответ…

— Он буквально не знает, о чём, блядь, говорит.

— Да неужели? Потому что для меня это звучит, будто ты — единственный, кто ничего не понимает, и если ты хоть раз уделишь внимание своим чувствам, то действительно окажешь себе огромную услугу.

— Он не знает меня, как и ты, чёрт возьми, просто заткнись.

— Чёрт возьми, малыш, — фыркнула мама, недоверчиво качая головой, глядя на дорогу впереди, — иногда разговаривая с тобой, хочется биться головой о стену, понимаешь? Во-первых, я знаю, что ты упрямый, боже, я знаю это. И если ты рад изолировать себя от остального мира, не сталкиваясь с корнем проблемы и провести остаток жизни, собирая цветы каждый раз, когда у тебя в животе появляются бабочки, то, блядь, пожалуйста!

— Ох, отъебись.

— Но я твоя мать, Кацуки.

С этими словами она на мгновение повернулась, лишь чтобы бросить на него напряжённый взгляд. Мама отвернулась.

— Я бы сказала, что из нас троих, я понимаю тебя лучше всего. И верь или нет, как твоя мать, я хочу, чтобы ты поправился. Как и доктор Ямакава, это его долбанная работа. Почему ты не можешь этого понять?

Мама подняла бровь, её губы слегка изогнулись.

— Слишком упрямый?

Оно того не стоило, так что Кацуки лишь проворчал: «Забей», — и снова уставился в окно.

Воздух словно застыл, единственными звуками остались шум мотора и переключение передач.

— Ну, может быть, когда ты поймёшь, кто это, вы сможете проводить вместе больше времени? Дашь себе шанс?

Ярость, чистая ярость кипела в нём.

— Нет, мы, блядь, не будем говорить об этом.

— Мы уже говорим, — быстро ответила мама, — когда-нибудь тебе придётся разобраться со своими эмоциями, детка. Не будь высокомерным, доктор уже назвал единственную причину этой болезни.

Кацуки не мог забыть слова доктора, даже если бы попытался. Они эхом отозвались в его голове, застряв там.

Он закрыл глаза, закрыл уши руками.

— Заткнись! Заткнись, я не…

«Человек, который подвержен развитию расстройства Ханахаки, — это тот, кто испытывает глубокую любовь…»

«Я не, блядь, влюблён или что-то ещё…»

Его живот дрогнул.

Влюблён.

В голове Кацуки промелькнуло изображение — радостное лицо, блестящая улыбка, яркие глаза. Дерьмовые волосы.

Нет.

Внутренности Кацуки дрожали, грудь болела, лёгкие ныли от давления, и снова кашель из глубины грудной клетки, заднюю часть горла начало жечь, а диафрагма запульсировала от напряжения. А в носу у него был цветочный аромат, во рту отвратительный вкус, и два влажных лепестка упали ему на колени.

— Кацуки…?

Его кулак врезался в приборную панель.

— Я сказал, заткнись!

Кацуки жадно хватал ртом воздух. Он спрятал лицо в ладонях, надеясь скрыть жгучие слёзы, которые показались в уголках его глаз.

— Просто заткнись.

Машина остановилась — они наконец-то дома? — и вот её рука нежно выводит круги на его спине, пока он делает несколько мучительных вдохов.

Там они сидели несколько мгновений, которые были необходимы Кацуки чтобы восстановиться. Мать просто хлопала его по спине, шепча мягкие слова, которые он даже не мог разобрать, но что-то в этом тихом звуке успокаивало его. Кацуки вспомнил, что когда он был ребёнком, болел простудой или плакал из-за ранки, это действительно помогало, пусть он ненавидел это признавать, даже в своём собственном уме. Это ввело его в спокойный транс, как и всегда.

Через несколько минут мать убрала руку и подала ему салфетку.

— Лекарство будет в аптеке в понедельник, — наконец сказала она, — до тех пор останешься дома на выходные. Хорошо?

Кацуки кивнул. Он не мог пошевелиться.

— И… эй, посмотри на меня.

Мама взяла его за подбородок и приподняла ему голову. Она смотрела в его красное, всё в пятнах лицо, и не смеялась. Мама никогда не смеялась над ним, когда Кацуки так выглядел.

— Если тебе понадобится поговорить о чём-то, например, как ты себя чувствуешь, или о чём-то ещё, что тебя беспокоит, мы с твоим отцом всегда здесь, дома, для тебя. Мы поможем тебе пройти через это. Хорошо?

Он стиснул зубы и ничего не сказал.

— Хорошо, детка, давай приготовим ужин, — мама взъерошила ему волосы, прежде чем открыть дверцу машины и выйти, — ты режешь овощи. Если мы поторопимся, то успеем к приходу папы с фотосессии.

Если Кацуки нужно было отвлечься от этой адской недели, то готовка была идеальным вариантом. Всякий раз, когда у него была истерика в детстве, родители просили помочь с ужином, и Кацуки обычно успокаивался. С тех пор приготовление пищи оказывало на него катарсическое действие. Он расслабился, кроша овощи. Мышцы двигались сами собой, избавляя Кацуки от необходимости думать.

— Ты уже всё с капустой?

Кацуки что-то пробурчал, опустив нож ещё несколько раз, прежде чем передать разделочную доску маме. Мицуки соскребла соломку в сковороду с курицей. Она вернула доску, рассеянно указав на несколько морковок на столе, за них он и взялся.

Тяжёлые шаги приближались к задней двери, и вот вошёл отец, дверь захлопнулась за ним.

— Эй, я вернулся.

И Кацуки, и мама пробормотали обязательное «добро пожаловать домой».

Отец облегчённо вздохнул, глядя на семейную сцену перед ним, и разулся. Он вошёл на кухню и посмотрел через плечо мамы, положив руку ей на бедро.

— Вкусно пахнет. Ммм… Якисоба.

Кацуки хотелось блевать, на этот раз по-настоящему. Серьёзно, он стоит прямо тут, и у него есть глаза и вообще.

 — Так какой у тебя диагноз? — папа прошел мимо Кацуки к кухонному столу, по пути взъерошив ему волосы.

Кацуки слегка сжал нож.

— Ты уже умираешь? Хотя, если это грипп, советую держаться подальше от еды.

Мама повернулась, указывая лопаточкой на отца Кацуки и положив руку на бедро.

— Твой сын блюет цветами.

— Он что? — отец замолчал, удивленно моргая, — ну, это совсем не похоже на грипп.

— Да, блядь, неужели, — пробормотал Кацуки себе под нос.

Он снова передал маме разделочную доску, чтобы она смогла добавить морковку, а затем взялся за лук.

— Я имею в виду, я знал, что, скорее всего, это не грипп, так как вы хотели подождать, пока я вернусь домой, чтобы поговорить, но это?

Мама ещё помешала капусту, пока та не уменьшилась в объёме.

— Доктор назвал это болезнью ханахаки или что-то в этом роде. Видимо, она довольно редкая. Говорит, что ничего серьёзного, если лечить. Он прислал мне несколько веб-сайтов, блоги и всё такое, мы можем просмотреть вечером, когда щенок будет в постели.

— Я буквально стою прямо здесь, мудилы.

— Но, цветы? — папа проигнорировал комментарий Кацуки, взглянул на него, и его брови опустились, — ты имеешь в виду «буквально»? Или... я не знаю, в переносном смысле?

Может быть, то, что они говорили о его состоянии, напомнило ему о нём, потому что Кацуки почувствовал признаки, которые означали, что это должно случиться снова. То, как участилось его сердцебиение, как начало жечь лёгкие. За этим следовало щекотание в горле. Он прижал одну руку к столу, пару раз резко кашлянул в сгиб локтя. Единственный лепесток в этот раз.

— Нет, нет, сэр, — прошипела мама, врезав Кацуки кухонным полотенцем, — ты, уёбок, что я сказала про розы возле еды?

— Ох, блядь, ради всего святого...

— Я серьёзно, подумай о микробах! — она сунула ему в грудь рулон бумажных полотенец и взмахнула рукой, будто пытаясь отогнать его, — просто оставь остальное мне, уже почти всё.

— Я не чёртов инвалид, боже, женщина...

— За стол! Сейчас же.

Кацуки воткнул нож в разделочную доску и застонал, закатив глаза. Он, наклонившись, выкинул использованное полотенце в мусорный бак, а затем поплёлся к кухонному столу, свалившись за него так неизящно, как только мог. Как только папа закончил расставлять посуду, Кацуки присоединился к нему.

— Так. Э-э. Вы не шутили.

Лицо отца выглядело немного бледным. Он смотрел на Кацуки так, словно у него только что выросла вторая голова или типа того, что Кацуки определённо не оценил.

— Ты буквально кашляешь лепестками роз.

— О, я знаю, это звучит как полный бред, — крикнула мама через плечо, пододвигая лапшу к сковороде, — если бы это было следствием причуды, то, может быть, было бы немного легче понять, но реальное заболевание? Но он делал это всё утро. Ты сам только что видел.

— Пожалуйста, скажите мне, что есть лекарство.

— Доктор Ямакава сказал, что, если не лечить, это может привести к целому ряду других проблем со здоровьем, поэтому мы не можем просто надеяться, что всё само пройдет. Слава богу, есть лекарство, — она выключила плиту, поднёсла к столу сковороду, поставила её на прихватку и села, — болезнь довольно редкая, поэтому таблетки нужно специально заказывать из Индии.

Кацуки взял немного лапши, но, честно говоря, он не был голоден. Не был уверен, сколько сможет переварить. Он ненавидел говорить обо всём этом.

Если лицо отца отражало его мысли, то он явно находился в замешательстве. Он был весь с широко раскрытыми глазами и сморщенными бровями, с озадаченным хмурым взглядом.

— Сколько времени займёт лечение?

— Примерно через неделю лекарство устранит симптомы, и пока это не произойдёт, ему нужна минимальная физическая нагрузка. Что, я знаю, ты не захочешь сделать, — повернулась к нему мама, и было нелепо, что она упрекала его за то, что Кацуки ещё даже не сделал, — но мы не хотим, чтобы ты задыхался от своих собственных цветочных лепестков, поэтому, пока лекарства не начнут действовать, полегче на тренировках, ок?

Кацуки зарычал, бросив на неё яростный взгляд.

— Я, блядь, могу позаботиться о себе.

Она только взглянула на него, выгнув бровь, явно не убеждённая. Кацуки прервал зрительный контакт. Он устал от этой грёбаной опеки.

Краем глаза Кацуки видел, как мама вернулась к еде.

— После медикаментов — ежемесячные осмотры, а всё остальное зависит только от него. Операция — не решение проблемы, — это пиздец дорогое и очень грубое вмешательство, да и просто непрактично, особенно, когда есть лекарства. Хотя, это займёт время. И он должен научиться справляться с собой.

— Ох, отъебись...

— Справляться с чем? — вмешался папа, его потребность в ответах заставила его не обращать внимания на опасный тон в голосе Кацуки, — как что-то подобное вообще может происходить?

Мама застыла. Она посмотрела на папу, затем на Кацуки. Потом снова на папу. Как будто она думала, что собирается ступить на минное поле, и пыталась рассчитать самый безопасный путь. Наконец мама вздохнула.

— Ну, доктор сказал, что это потому, что…

— Он, блядь, неправ, я уже говорил тебе… — Кацуки запнулся, прежде чем смог возразить. Снова жжение. И сдавливание, и скручивание.

— Нет, нет, пока мы пытаемся поесть, — мама яростно указала на лестницу, — разберись с этим в своей комнате.

И у Кацуки не хватило сил протестовать — приступы кашля сами по себе были достаточно унизительными. Одной рукой он схватил бумажные полотенца, другой прикрыл рот, и бросился к лестнице, прыгая через ступеньку. К тому времени, когда Кацуки достиг верхней площадки, у него в руке было два лепестка. И это было так отвратительно и обидно. Он ненавидел это.

Но Кацуки не был идиотом. Не было никакой причины отсылать его наверх — он мог просто пойти в комнату с татами или кабинет, а значит, мама хотела, чтобы Кацуки был как можно дальше, чтобы они могли поговорить о нём. Ни за что на свете Кацуки не позволит себе пропустить их разговор. Поэтому он нёсся к себе в комнату, топая как можно громче. В последнюю секунду Кацуки хлопнул дверью спальни перед собой, а затем развернулся и на цыпочках вернулся к лестнице.

Сначала он ничего не слышал, поэтому скользнул вниз на пару шагов, стараясь равномерно распределить вес, чтобы ничего не скрипело, как Кацуки делал, когда был мелким любопытным пацанёнком. Наконец, он смог различить голос мамы.

— …лицо, которое он делает, когда это случается. Посмотри на него. Выучи его. Запомни его хорошенько. Приготовь салфетки. Будь готов отвести его в ближайший туалет.

Отец сказал очень низким голосом что-то в сильном замешательстве, но Кацуки не смог расслышать, что. Потом было очень отчётливое:

— А если серьёзно, как это вообще происходит?

— Это ещё одна невероятная вещь. Буквально никто не может понять, как это возможно. Ни врачи, ни исследователи, ни биологи.

Послышался стук посуды, может быть, они уже убирали со стола. Голос мамы стал задумчивым, если не немного колеблющимся:

— Но доктор кое-что сказал, и это заставило Кацуки взорваться в больнице.

О, нет, только не это дерьмо.

Но независимо от того, как сильно Кацуки не хотел снова слышать эту ерунду, голос мамы совершенно отчётливо донёсся до лестницы.

— Он сказал, что единственная причина развития расстройства — когда человек испытывает глубокую неразделённую любовь.

Кацуки закрыл лицо ладонями и застонал. Желая, чтобы боль, которая накапливалась в груди, исчезла, блядь.

— …Любовь? Ты серьёзно? Наш Кацуки? И мы просто должны поверить в это?

Да, отец, блядь, знал. Он знал, что всё это полная херня.

— Ну, во что ещё мы можем поверить? — голос мамы стал пронзительным, почти отчаянным, — насколько мы знаем, он может быть безумно сражён кем-то, и он даже не осознает этого, потому что, ну, ты знаешь, какой он. Он такой... у него эмоциональный...

— ...Запор?

— Именно.

И Кацуки захотел сжечь весь дом прямо здесь и сейчас. Если родители говорят о нём какое-то дерьмо, то пусть делают это, блядь, в лицо.

 — Но дело в том… — после паузы голос матери стал ещё тише, до такой степени, что Кацуки едва смог разобрать слова, — я думаю, что это правда.

Он почувствовал, как сжались его челюсти и заскрипели зубы.

— Но кто… кто бы это мог быть?

— Это должен быть кто-то, кто много для него значит, верно? И ты знаешь, какой он, поэтому не может быть слишком много людей, которые подходят. Ну, у меня было несколько часов, чтобы обдумать это, и… — её голос остановился. Он стал ещё ниже, — ты знаешь мальчика, с которым Кацуки иногда занимается? Маленький милый красноголовчик?

Удар сердца. Потом второй. Потом ещё, всё быстрее и быстрее.

Нет.

— Помнишь, Кацуки выбрал его в свою команду в битве колесниц.

Он протянул руку, чтобы схватиться за грудь — огонь в лёгких и сердце, пламя сжималось и разгоралось, извивалось, корчилось.

Нет.

— И, согласно сообщениям факультета ЮЭй и полиции, он — ребёнок, который координировал спасение Кацуки от злодеев.

Потом у него в горле защекотало, как будто Кацуки поперхнулся водой, отвратительный запах заполнил его дыхательные пути. Кацуки больше не мог дышать.

Нет, нет, нет.

Затем голос отца.

— Ты уверена?

Нет. Она, блядь, ошибается.

Последний, пульсирующий удар сердца, время практически остановилось.

— Киришима Эйджиро, — её голос прозвучал громко и отчётливо, — это определённо он.

А затем разум Кацуки наполнился алыми волосами, острыми зубами и блестящей улыбкой, звуком смеха, таким прекрасным, что он хотел бы слушать его вечно. Приступ поглотил Кацуки полностью, всё его тело, хуже, чем когда-либо прежде — бабочки в животе взбесились, сердце пыталось вырваться из груди, лёгкие горели от нехватки воздуха, и это было больно. Было больно так сильно, что он согнулся пополам, на глазах выступили слёзы, и Кацуки больше не мог сдерживать кашель. Он закашлялся, горло раздирала боль.

Голоса на кухне немедленно стихли.

Блядь.

Кацуки кое-как поднялся на шатких ногах, кашель грозил вывести его из равновесия. Больше не заботясь о звуке, он взобрался на верхние три ступеньки.

— Кацуки? — раздался голос позади него.

Блядь, блядь, ёбаный в рот...

Лепестков было всё больше и больше, один за другим с каждым кашлем и хрипом они наполняли его рот и руку, падали повсюду. Он бросился в свою комнату, оставляя след из лепестков, и захлопнул дверь.

Кацуки отдёрнул руку, хватая ртом воздух, и куча лепестков упала на пол, разлетевшись в разные стороны. Он посмотрел на них с отвращением и в гневе растоптал их.

Нахуй. Нахуй всё это.

Кацуки заорал, повернулся к стене и в отчаянии пнул её. Недостаточно сильно, чтобы пораниться, но достаточно, чтобы почувствовать боль, чтобы хоть немного ослабить его ярость. Затем Кацуки сделал это снова просто потому, что больше ничего не мог сделать. Затем был его кулак, взрыв причуды в стену, каждый удар сопровождался рёвом и рычанием, опять и опять, пока его мышцы не стали слишком напряжены, чтобы продолжать, а мозг слишком онемел, чтобы думать.

Кацуки испустил дрожащий вздох, прислонился спиной к стене и сполз на пол. Он равнодушно взглянул на лепестки, которые трепетали на полу вокруг него.

Кацуки не был влюблён в Дерьмоволосого Киришиму.

Его рука заторможено потянулась, пальцы подняли лепесток. Глаза изучали его.

Он не был влюблён. Он не был.

Розы говорили обратное.

Chapter Text

Кацуки не смог придумать, чем ещё заняться, поэтому закрылся в своей комнате на весь вечер. Родители оставили его в покое. Что, вероятно, было умнейшей вещью, которую они сделали за день. Кацуки сомневался, что сможет сдержаться и не сорваться. Потом один из них что-то оставил у его двери, наверное, ужин. Кацуки не хотелось есть.

Небо за окном потемнело, и он услышал, как родители ложатся спать. Кажется, прошло несколько часов, но Кацуки не был в этом уверен. Он просто лежал в кровати, уставившись в стену, а когда солнце уже зашло — в темноту.

Не то, что бы Кацуки спал, он, скорее всего, не смог бы уснуть, даже если бы захотел. И Кацуки хотел. Если он заснёт, то сможет перестать думать об этой херне. Но, как Кацуки нехотя признал, «не думать о чём-то» было гораздо проще сказать, чем сделать. Максимум, чего он достиг, — сохранять свои мысли размытыми, а разум в тумане. Не сосредотачиваться ни на чём, чтобы просто держать лепестки под контролем.

Но вскоре его телефон зажужжал, экран засветился в темноте комнаты. Кацуки на автомате взял его и прищурился, смотря на уведомление.

[Дерьмоволосый] 23:46

Эй Бакуго! Просто хочу узнать как ты :) Слышал мама забрала тебя утром, всё ок?

И, чёрт, он начал задыхаться до того, как дочитал текст.

Снова та же херня. В лихорадочной спешке, Кацуки перекинул ноги через край кровати, и, едва его ступни коснулись пола, пошатываясь, бросился к двери. От внезапного изменения положения у него закружилась голова, начало кашля заставило Кацуки покачнуться. Его грудь разрывало от лепестков, и координация движений Кацуки всё ухудшалась и ухудшалась. Поборовшись с замком, он распахнул дверь и тяжело протопал в туалет, едва успев наклониться над унитазом, когда лепестки вырвались наружу.

Кацуки кашлял и отхаркивал так долго, что ему показалось, что его сейчас стошнит. Слюна капала у него изо рта, как у животного, пальцы царапали грудь и горло, пока, наконец, всё не прекратилось, и воздух неуверенно не вошёл в его лёгкие.

Честно, нахер Киришиму. Нахуй его, такого… такого…

В коридоре за его спиной зажёгся свет, со скрипом открылась дверь, и в комнату ворвался свет. К нему приблизились мягкие шаги, и Кацуки почувствовал руку у себя на плече.

Он резко обернулся с сердитым взглядом.

Это был папа, в пижаме и с сонными глазами, протягивающий ему бутылку воды. Кацуки схватил её, не сказав ни слова, открыл, и, стряхнув руку с плеча, за пару глотков выпил половину бутылки.

Папа зевнул и почесал затылок.

— Ты в порядке?

Кацуки уставился на него.

— Это… точно нет. Намёк принят, — невнятно пробурчал папа и потёр глаза, — хочешь есть? Внизу ещё осталось карри. Я сделал его очень острым.

— Нет, оставь меня одного, — Кацуки спустил воду, опустил крышку и сел на неё, пытаясь отдышаться.

— Хорошо, ну тогда… — папа выпустил воздух из надутых щёк и огляделся, как будто не был уверен, почему он вообще здесь. Папа медленно поднял взгляд на Кацуки, его бровь изогнулась от любопытства, — почему?

— Э?

— Цветы. В одном из блогов было, что обычно есть триггер или типа того.

Кацуки выпятил подбородок и отвернулся.

— Это не так. Блядь, не лезь не в своё дело.

— Я просто хочу понять, что с тобой происходит, и всё. Поэтому и спрашиваю — чтобы узнать, чем могу помочь. Но если я не должен даже пытаться, то не буду.

Кацуки, надув губы, смотрел в сторону. Ему не нужно понимание. Ему не нужны сочувствие, сострадание, жалость, никакая другая подобная херня. Но было что-то успокаивающее в идее выговориться, излить всё отчаяние в добровольно подставленные уши. Может, это немного облегчит тяжесть, которая давила ему на грудь. Так что Кацуки пожал плечами, всё ещё хмурясь, чтобы папа понимал, как он не рад всему этому.

Приняв это за приглашение, папа кивнул, скорее себе, чем ему. Он присел на корточки, опираясь на косяк, как если бы у них был важный разговор.

— Тогда, ничего если я спрошу, как это чувствуется? Когда ты… ну ты понял.

— Как ад.

И Кацуки стоило бы на этом остановиться. Немедленно, без колебаний, сделав каменное лицо. Это был ад, и это всё, что папе нужно знать. Но он посмотрел в глаза папы — неловкость, любопытство, беспокойство, — и всё это вместе по какой-то причине подтолкнуло Кацуки продолжить. Поэтому он опустил голову и прочистил горло. Высвобождая всё, что позволит его голос.

— Типа как если еда попала не в то горло. Только в десять, блядь, раз хуже. Горло горит, жжёт. Воняет как дерьмо, на вкус как дерьмо, так отстойно, что я могу реально блевануть. Может начаться буквально в любое, блядь, время. И как только начинается, я не могу это остановить, как ни пытаюсь.

В комнате наступила мёртвая тишина. И когда Кацуки, наконец, поднял глаза, их взгляды встретились, и то, как отец смотрел на него… это была жалость. И это бесило. Именно поэтому ему стоило держать свой ёбаный рот закрытым. Бутылка резко хрустнула в его крепкой хватке, Кацуки до боли сжал челюсти. С усмешкой на губах, он снова уставился на пол. Когда папа так смотрел на него, Кацуки чувствовал себя загнанным в угол. Словно комната давила на него. Это нужно остановить.

Кацуки поднялся, сделал последний большой глоток воды, до конца сжал пластик в руке и выкинул бутылку в мусорное ведро.

— Я иду спать.

— О, хорошо, но сначала, — папа поднялся, его рука потянулась за чем-то в карман, потом он протянул этот предмет Кацуки, — вот. Ты уронил, когда зашёл сюда. Тебе повезло, что экран не разбился о плитку.

Блядь. Это его телефон. В сумасшедшем рывке в туалет, тот видимо, выскользнул из его пальцев. Кацуки схватил телефон, нажал кнопку «домой» и смотрел, как он засветился в ладонях. Оповещение всё ещё было здесь, сияя как маяк. Живот Кацуки свело, лепестки снова угрожали коснуться его губ. Мальчик изо всех сил старался сдержать их одной силой воли.

— Если бы мы только знали, что за триггер, — тихо произнес отец, лёгкое любопытство сквозило в его голосе, — тогда мы бы могли избежать этого в будущем. Ты не знаешь?

Сдвинув брови, Кацуки поднял голову. Его глаза встретились с глазами отца, который понимающе смотрел на него. Взгляд Кацуки вернулся к телефону. К оповещению, которое светилось ему в ответ. Осознание поразило его, родив низкое рычание в горле. Кацуки резко взглянул на папу в последний раз.

— Отъебись. Я серьёзно.

— Хорошо, хорошо, — отец поднял руку в примирительном жесте, — ты заслуживаешь приватности и если не хочешь говорить об этом, мы не будем говорить об этом.

С ворчанием Кацуки протащился мимо него по коридору.

— Но если захочешь поговорить… — раздался тихий голос отца позади.

Его искренний тон заставил Кацуки застыть на месте.

— Если тебе когда-нибудь понадобится, мы выслушаем. Оба: и я, и твоя мама. Ты… ты ведь знаешь это? — спросил папа, — знаешь, Кацуки?

Кацуки ничего не ответил. Не обернулся, даже не промычал ничего в подтверждение. Просто показал средний палец из-за плеча, нахохлившись, прошёл дальше по коридору и хлопнул дверью спальни.

Кацуки вышел из своей комнаты вскоре после полудня, когда его живот громко заурчал, жалуясь на пренебрежительное отношение. Он проигнорировал родителей, когда они звали его, а сейчас они были на работе в офисе, так что Кацуки сам приготовил себе поздний завтрак. Он просто наложил себе вчерашней еды, значительно больше, чем позволяла его тренировочная диета. Но режим уже проёбан всей этой хернёй в любом случае, и Кацуки пиздец голодный, так что похуй.

Приступы кашля слегка ослабли. Возможно, потому что он был не в школе, где полно триггеров. Но малейшее напоминание могло вызвать лепестки в любой момент. Диктор по телевизору с огненно-рыжими волосами под яркими студийными огнями, случайное сообщение от одного обеспокоенного одноклассника, любая из этих вещей заставляла его мчаться к ближайшей мусорной корзине. Так что Кацуки выключил телевизор. Выключил телефон. Остаток дня он попытался занять мысли душем и выполнением домашки. Кацуки снова рано лёг спать, надеясь сократить время пока вся эта херня, наконец, не закончится.

А потом настал понедельник — ещё один приём у врача. Доктор говорил родителям о препарате, как он работает, его побочные эффекты, а также более подробно о природе самого заболевания. Предполагалось, что Кацуки тоже слушает, но ярость и отчаяние почти полностью поглотили его. Хотя он пытался мысленно абстрагироваться от ситуации, Кацуки всё ещё чувствовал, что они грызут его где-то глубоко внутри, как какой-то паразит. Чтобы держать себя в руках, Кацуки просто выпал из разговора.

Потом он и мама, наконец, в пути, едут обратно в ЮЭй. Погода на улице была прекрасной, и было пиздец как несправедливо, что природа в таком хорошем настроении в один из пяти худших дней в его жизни. Мама не затыкалась с того момента, как они вышли из больницы, без остановки вдалбливая в него ту же самую херню, что только что говорил им доктор, только в этот раз было невозможно не слушать.

— Отец должен был уже позвонить в школу и договориться о встрече с директором, медсестрой и несколькими учителями, чтобы они знали, как лучше тебе помочь. На сегодня попозже или на завтра.

— Хм.

Пока Кацуки не нужно быть на этом собрании, пока ему не нужно терпеть все эти взгляды жалости, отвращения или растерянности учителей, он не будет возражать, родители могут делать всё, что им в голову взбредёт.

— И помни, я знаю, что у тебя глубокая ненависть к чувствам, но ты должен быть ответственным. Формально, школьная политика говорит, что ученикам нужно принимать лекарства в присутствии медсестры, чтобы быть уверенными, что они приняты по всей форме, но для тебя сделано исключение. И лучше не злоупотребляй этим.

Глаза Кацуки опустились на рюкзак у его ног — именно там лежало лекарство. Одну капсулу утром и до двух в течение дня по необходимости. Касаемо того, как оно работает, — Кацуки не знал, и ему было всё равно.

Кажется, мама ждала ответа, так что он пробурчал: «Да, да».

— Классного руководителя предупредили. Первую неделю твоя дыхательная система будет повреждена пока лекарство не начнет действовать, так что полегче с тренировками, понял?

— Ага.

Кацуки выглянул в окно, наблюдая, как приближаются школьные ворота. Их машину пропустили. Они остановились на круглом выезде за пределами двора, и мама переключила передачу, чтобы припарковаться. Наконец он здесь. Кацуки одной рукой схватил лямку рюкзака, а другой потянулся к ручке двери.

— Все учебники взял? Лекарства?

Он хмыкнул, распахнул дверь и вышел из машины.

— И помни, ты уже принял немного утром, так что подожди...

— Я знаю.

— И полегче на тренировках, хотя бы неделю...

— Я знаю.

— И, у тебя есть телефон, так что если что-то случится, прям сразу звонишь, слышал? Или блядь, пиши хоть иногда, ради Бога...

— Блядь, женщина, я уже слышал всё это раза три, Господи.

— Кацуки.

— Что?! — он повернулся и наклонился, чтобы посмотреть на неё, явно разозлённый.

И мама… не выглядела хорошо. Её лицо выражало больше беспокойства, чем Кацуки привык, чтобы она показывала. Ему это не нравилось.

— Просто, позвони, если тебе что-то понадобится, ладно?

Кацуки цыкнул.

— Если я скажу «да», ты, наконец, отъебёшься?

— Конечно.

— Тогда да.

— Вот и хорошо, — она, улыбнувшись, закатила глаза и повернулась в кресле, — увидимся позже, малец. Учись усердно.

Кацуки хлопнул дверью и забросил рюкзак на плечо. Машина за его спиной набрала скорость, и он посмотрел на здание школы перед собой. Кацуки тяжело вздохнул.

Плюс Ёбаная Ультра или типа того.

С момента, как Кацуки ступил на школьную территорию, прошло целых восемь минут, прежде чем он начал кашлять лепестками в туалете. Как только Кацуки вошёл в столовую, он заметил всполох алых волос напротив, и, вместо того, чтобы провести обеденный перерыв за едой, Кацуки обнаружил себя сгорбившимся над ёбаным унитазом. Опять. И он даже не мог принять следующую капсулу так скоро после предыдущей. Блядь.

Как только фигня закончилась, Кацуки взял немного гёдза (японские жареные пельмени — прим. переводчика) в столовой, чтобы успеть съесть их за небольшое время, что осталось до конца перерыва. Конечно же, как только он доел, прозвенел звонок на занятия. Кацуки шёл по коридорам, избегая любого, кого узнавал, будучи уверенным в том, что должен ворваться в класс в последнюю секунду, садясь на место, как раз в начале урока. Чем меньше времени он проведёт, взаимодействуя с одноклассниками, тем лучше, и избегание Киришимы, как чумы, точно было планом, хотя его родители были целиком и полностью неправы относительно всей этой… любовной хрени. Парта Кацуки стоит в самом начале класса, без единого алого волоска в области видимости, поэтому послеобеденные уроки прошли без происшествий. Могло быть куда хуже.

А потом начались тренировки.

Понедельник, самый тяжёлый разминочный день. Натянув спортивные шмотки, Кацуки идет в зал, полностью готовый к обычным тренировкам. Но прежде чем он нашёл себе место на матах, к нему подошёл Айзава.

— Бакуго, сегодня ты освобождён.

— Серьёзно? От всего?

Айзава коротко кивнул.

— Предписание врача.

Да, да, доктор говорил про какую-то такую херню, так что Кацуки ожидал этого. Но от этого нисколько не становилось легче.

— Это просто разминка, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Но взгляд Айзавы был непреклонен. Учитель протянул ему конспекты с предыдущих уроков и указал на одинокий стул в углу зала.

Кацуки хотел буквально ни больше, ни меньше, чем сказать «нахуй всё» и выполнить все упражнения и тренировки, как нехер делать. Как будто он знал, что может. Но затем Кацуки оглянулся на болтающих одноклассников, и один голос выделился из толпы, такой громкий, радостный и раздражающий: «Ребята, что делали на выходных?», и Кацуки почувствовал, как его лёгкие практически задрожали. Он отвернулся от Айзавы, нехотя взял у него бумаги и, надувшись, потащился за линию.

Проще говоря, Киришима нихрена не помогал. Парень был напорист, постоянно просил помочь с учёбой или поспарринговать, или поиграть в видеоигры, или посмотреть кино, или, блядь, всё, что угодно. Что, конечно, было вполне в его характере, и до того, как началось всё это испытание, Кацуки иногда принимал его предложения, если у него не было занятий получше.

Но сразу после тренировки в тот же понедельник, пока Кацуки собирал свои вещи, Киришима подошёл к нему Бог знает зачем, и ощущения в груди Кацуки были настолько сильными, что у него просто не было выхода, кроме как оттолкнуть красноволосого и сбежать в безумном поиске урны или бумажных полотенец. Кацуки должен был сбежать. Не было никакого другого способа с этим справиться. Он убегал. Жалкий.

И это не был единственный раз за день, нет. Вне класса Кацуки не на чем было сосредоточиться, так что его мысли постоянно отвлекались, сознание бесконтрольно бродило, и Кацуки начинал думать о всякой херне, о всякой смущающей херне, которую он предпочёл бы унести с собой в могилу. И тогда Кацуки приходилось мчаться в туалет.

Не говоря уже о том, что вселенная — настоящий садист с изощрённым чувством юмора, так что их комнаты в общежитии были прямо, блядь, друг за другом. Раньше это не особо беспокоило Кацуки, он бы предпочёл Киришиму буквально любому другому соседу, но сейчас это оказалось просто проклятьем.

Потому что теперь, каждый раз, когда Киришима стучал в его дверь, чтобы попросить помощи с химией — лепестки.

Каждый раз, когда он слышал через стену стрёмную музыку Киришимы для тренировок — лепестки.

Каждый ёбаный раз, когда он слышал, как открывается любая дверь Киришимы по любой блядской причине, даже если тот шёл поссать — ебучие лепестки.

Честно говоря, казалось, что ничего не изменилось. Лепестки нисколько не ослабли, появлялись от малейшей фигни, и доза лекарства была недостаточной, чтобы противостоять им. Блядь, с тем, как херово прошёл первый день, он не был уверен, что лекарство вообще работает.

Во вторник утром Кацуки опоздал на урок. И не по какой-то важной причине, нет, ему просто пиздец как не повезло. Он и Киришима вышли из своих комнат в одно время, заставив Кацуки метнуться обратно в комнату, захлопнуть за собой дверь, и ждать, пока не пройдёт кашель. И поэтому Киришима начал волноваться о нём или типа того. Никаких тренировок сегодня. И Кацуки всё ещё не знает, работает ли лекарство.

«Такие вещи требуют времени». Он помнил, что сказал доктор. Но Кацуки не мог просто ждать. У него есть дела, которые нужно сделать. У него есть жизнь, чтобы жить, будущее, к которому нужно готовиться. Как много времени он потратит впустую?

Среда прошла нормально, учитывая все обстоятельства. Только три случая в школе — один во время урока в групповом проекте, один на перемене и последний, когда Кацуки сидел и смотрел, как остальные тренируются. Может быть, с тех пор, как он начал принимать лекарство три раза в день, с лепестками стало легче справляться?

Хотя, ему стало всё сложнее и сложнее игнорировать его пиздец как любопытных одноклассников. Кацуки мог точно сказать, что они уже тайком обсуждали его.

Иногда он их слышал. Тихий любопытный шёпот, когда Кацуки возвращался в класс после безумного забега до туалета. Пытливые взгляды, бросаемые в его направлении во время обеда. Обеспокоенные лица, которые появлялись, стоило Кацуки сесть за линию, наблюдая, как все остальные тренируются. Это так бесило его, что Кацуки сжимал кулаки до белых костяшек, а челюсть — до боли. Он пытался игнорировать их, позволив шёпоту слиться с фоном.

Особенно он игнорировал Киришиму. Ну, по крайней мере, пытался. И, кажется, достиг в этом некоторого успеха. К концу дня лепестков стало меньше, правда, ещё рано было говорить, это лекарства заработали или у него действительно хорошо получалось избегать Киришиму. Несмотря на то, что красноволосый пытался поймать его при каждой, блядь, возможности. Может, до парня, наконец-то, дошло.

Короче говоря, всё могло быть намного хуже. Хотя и так пиздец как хреново.

Четверг прошёл примерно так же. Лепестков было не так много, что должно было стать облегчением, но сам факт, что они всё ещё появлялись, создал новую проблему.

Дело в том, что Кацуки должен был постепенно присоединиться к тренировкам. Согласно указаниям врача (и разрешению его родителей и администрации) первые несколько дней должны быть полностью свободными от физических упражнений — ни разминок, ничего. Но когда его состояние улучшится, Кацуки мог бы присоединиться к классу во время лёгких тренировок по усмотрению Айзавы. Но неделя подходила к концу, и, хотя у Кацуки было относительно немного приступов, становилось очевидно, что Айзава не собирается разрешить ему присоединиться к классу в ближайшее время. Это выглядело, как будто он не сможет вернуться к тренировкам, пока лепестки не прекратятся совсем.

И это полный пиздец. Таблетки работают, верно? Невозможно, чтобы это был эффект плацебо. Блядь, даже если это всё в его голове, лепестки всё равно сократились, и это должно что-то значить, да? Он сможет тренироваться, находиться рядом с другими учениками, даже с красноволосым тупицей, и быть в порядке.

Хотя, точно ли он будет в порядке рядом с Киришимой? Был всего один способ узнать наверняка, но Кацуки не собирался что-то для этого делать. Он просто ждал, пока такая возможность не представится сама. И, зная Киришиму, это, скорее всего, не займёт много времени. Парень настойчив, в конце концов.

И, блядь, о чудо, в тот же четверг после полудня Киришима, наконец, сумел загнать его в угол.

Кацуки скучал в школьной раздевалке, ожидая, пока она не опустеет, чтобы он мог спокойно переобуться. Большинство других учеников уже ушли, и он просто рылся в своём шкафчике, когда заметил рядом всполох красного.

Он посмотрел на распахнутую дверку и увидел Киришиму, прислонившегося спиной к шкафчикам. Он смотрел прямо перед собой, выражение его лица было... созерцательным. Или задумчивым.

И тут живот Кацуки задрожал и свернулся в узлы, и это было так пиздец неприятно, но блондин приложил все силы, чтобы сдержать это. Ощущение было, как будто, находясь рядом с Киришимой и сопротивляясь лепесткам, используя всю силу воли и мощь лекарств, он сражается с судьбой или вроде того. Кацуки отвёл от красноволосого взгляд, сосредоточившись на том, чтобы вытащить свой рюкзак из шкафчика, и это помогло избавиться от дискомфорта.

После небольшого промедления Киришима, наконец, заговорил. Его голос был непривычно мягок.

— Очень соскучился по спаррингу с тобой.

И звук этого голоса что-то сделал с грудью Кацуки, как раньше. Его сердце забилось ненормально быстро. Кацуки чувствовал, как у него перехватило дыхание, живот затрепетал, но было что-то ещё, что-то новое. Как будто его голову заполнила вата.

— Хм, — вот и всё, что сказал Кацуки.

— Нам нужно ещё как-нибудь это сделать. Ну, спарринг.

Даааа, это не случится, пока ему не станет лучше. Кацуки стиснул зубы в горьком напоминании, но опять просто хмыкнул.

— Знаешь, — сказал Киришима с любопытством, наклонив голову в сторону и надув губы, — ты кажешься немного другим.

— Э?

— Я хз, ты типа… мягкий? Спокойный? Типа… Ты не кажешься таким… боевым, как обычно.

Кацуки захлопнул шкафчик так громко, как только мог, заставив Киришиму подпрыгнуть.

— Я всегда, блядь, спокоен, — сказал он невозмутимо.

— Ахах, ты да, — фыркнул Киришима.

И эта бессмысленная болтовня, что-то вроде подшучивания между ними двумя... теперь Кацуки мог это делать. Он мог поддержать разговор, и лепестки не появлялись. Это же улучшение, верно?

Наступила тишина. Киришима вперился взглядом в пол, словно размышляя над словами, что вертелись у него на кончике языка. Наконец, его голос прорезал тишину:

— Бакуго, что-то не так?

А вот и Вопрос.

Кацуки повернулся к нему, сжав губы.

— Например?

— Хз, эээ… ничего. Забей. Ладно, — Киришима оттолкнулся плечом от шкафчиков и поднял рюкзак с книгами, который стоял у его ног, — надеюсь скоро увидеть тебя на тренировке, хорошо?

— Ага.

Что ж, отвязаться от Киришимы получилось гораздо проще, чем ожидалось. Но, без сомнения, парень снова спросит в ближайшее время.

И как только Киришима ушёл, оставив его в одиночестве, у Кацуки появился едва ощутимый спазм и лёгкое щекотание в глубине горла. Но вата всё ещё была в его голове, как и белый шум. А лепестков не было.

И Кацуки должен был реально быть рад этому, потому что наконец-то блядь. Наконец он может вступить в какое-то взаимодействие с Киришимой без того, чтобы блядское отвратительное цветочное дерьмо испортило его ёбаный день. Это должно было быть триумфом.

Но, честно говоря, он не ощущал ничего волнующего. Ему было просто немного… скучно.

Когда первая неделя подошла к концу, инциденты по-прежнему происходили, время от времени, максимум два раза в день, но они стали менее серьёзными. Кацуки даже обнаружил, что пары платков достаточно, чтобы позаботиться о самых слабых приступах кашля. Это было облегчением, так как означало, что ему не придётся сбегать с места приступа и беспокоиться о том, что одноклассники видят, как он принимает какую-то странную таблетку посреди урока. Типы вопросов, которые они могли бы поднять, не были типами вопросов, с которыми он когда-либо хотел иметь дело.

Но странность этих последних приступов заключалась в том, что они могли произойти в любое время. Кацуки не был дураком, даже если родители всё неправильно поняли, и он не испытывал таких чувств к Киришиме, что-то в этом парне определённо было причиной кашля. Или парень сам по себе. Теперь лепестки появлялись, когда они, чёрт возьми, хотели, и это раздражало намного больше. Они больше не были предсказуемыми, как раньше. Но Кацуки полагал, что это значит, что последние оставшиеся лепестки покидают дыхательную систему. Таким образом, хотя он больше не мог контролировать лепестки, просто избегая Киришиму, это так же означало, что Кацуки мог находиться рядом с Киришимой дольше пяти минут. Не то чтобы он хотел. Но Кацуки мог. Если бы хотел. А он не хотел.

Иногда он ещё ощущал дискомфорт в груди, и что за ватная набивка не появилась в его голове, её становилось всё больше и больше. Это раздражало. Но его горло больше не чесалось и не саднило всё время, и Кацуки больше не чувствовал запаха или вкуса роз всё долбанное время — почти всё, о чём он мог мечтать.

Единственное, что осталось, — чтобы Айзава допустил его уже до тренировок.

И скоро это время пришло. В начале следующей недели, когда лепестки почти перестали появляться, Айзава позволил Кацуки присоединиться к классу во время разминки. Это был пусть и небольшой, но прогресс, ещё один шаг к возвращению на путь героя. Но затем наступила среда, и бог знает, что запустило волну лепестков на алгебре, и, должно быть, Айзава узнал об этом в учительской, потому что Кацуки был вынужден снова сидеть в стороне в тот день.

Это было чертовски неприятно. Кацуки знал, что он способен на большее. Знал, что он должен делать больше. Но по какой-то причине Айзава всё ещё сдерживал его.

В тот же вечер в дверь постучали.

Кацуки поднял взгляд от телефона, уставившись на дверь, как будто мог силой воли заставить человека уйти.

В дверь опять постучали.

Со стоном он встал с кровати, дотащился до двери и распахнув её. И это был Киришима, потому что, да кто ж блядь ещё.

— Хэй, Бакуго! — он широко улыбался, ослепляя своей улыбкой с острыми зубами.

Кацуки глубоко вдохнул через нос.

— Чего тебе надо?

— Извини, что беспокою тебя так поздно, но… ммм… Я реально переживаю из-за теста по алгебре в пятницу, — он поднял тетрадь и карандаш, — подумал, может, поможешь своему бро?

Парень хотел позаниматься. Вот оно что. Первой мыслью Кацуки было чёткое «нет»: с такого же занятия всё началось, и он — идиот, если позволит этой херне повториться. Но дискомфорт в груди, тот самый, который появлялся, как только его взгляд останавливался на Киришиме… в первый раз за всё время его не было. Вообще. Никакого ускорения сердцебиения, жжения, тошноты или скручивания, ничего. Только этот белый шум в голове.

Хм.

Может быть… может быть позаниматься с Киришимой не такая уж и плохая идея? Может быть, это просто возможность проверить силу лекарства. Не говоря уже о том, что если он привыкнет к присутствию Киришимы, то его вид на уроке или тренировке не будет заставать его врасплох так часто. Может быть, он сможет избежать «инцидентов» в будущем, особенно тех, о которых может узнать Айзава. Кроме того, ему буквально нечем больше заняться.

Так что Кацуки пожал плечами.

— Почему бы и нет, — он повернулся на каблуках, оставляя дверь открытой, — только не выбеси меня опять, отвлекаясь на видео с кошками.

— Да ладно тебе, это было один раз! — засмеялся Киришима, смело шагая за ним в комнату.

Итак, их занятие началось. Казалось, что всё в порядке, как будто никакого розового дерьма и не было. Словно маленький клочок воспоминаний об их прошлых днях. Но даже после полутора часов бомбёжки уравнениями и обсуждения задач ни единого признака лепестков.

Только белый шум.

Киришима более или менее разобрался с материалом, так что они стали сворачиваться. Но когда парень собирал вещи, чтобы вернуться в свою комнату, он замешкался.

— Эй, хм. Бакуго? — начал он.

Кацуки посмотрел на него.

— М?

— Ладно… Я не собирался поднимать эту тему снова и, может быть, мне и не стоит, но… — Киришима повернулся к Кацуки, медленно подняв на него глаза, — ты в порядке?..

Проклятье, он знал. Он знал, что этого разговора не избежать. Кацуки поджал губы.

— Да?.. Не должен?

— Нет-нет, не в этом смысле, просто… — плечи Киришимы опустились, — я не знаю, наверное, это тупо, но в последнее время я очень переживаю за тебя.

— Почему?

— Всего неделю назад или две ты вёл себя так странно. Ты продолжал пропускать уроки и тренировки. Ты выглядел не очень хорошо, ты настолько заболел, что тебе пришлось вернуться домой, хотя у нас есть Исцеляющая Девочка! Я был… очень обеспокоен, — Киришима пожал плечами, но замолчал, словно ожидая ответа.

Кацуки не хотел отвечать. Может быть, он не мог, он не знал. Но, тем не менее, его молчание только побудило Киришиму говорить ещё больше.

— Какое-то время ты не разговаривал ни со мной, ни с кем другим, — красноволосый поскрёб подбородок, — что, я полагаю, не слишком необычно для тебя, но казалось, что ты избегаешь меня. Ты не тренировался, большую часть времени Айзава не разрешал. Даже сегодня, последние несколько часов ты… ты вёл себя не как ты.

— И? — проворчал Кацуки, — это не твоё дело.

— Но я — твой бро, так что это моё дело, — выражение лица Киришимы было решительным, твёрдым, но голос мягким, — что случилось? Что-то… что-то плохое?

Кацуки мог только тупо смотреть на него. Он не обязан отвечать, он знал это. Кацуки никогда никому не говорил до этого, ему никогда не хотелось, но комната была такой тихой, наполненной беспокойством Киришимы, почти ощутимым в воздухе. Это слишком. Кацуки закрыл глаза и медленно выдохнул.

— Я болен, —ответил он прямо, его голос дрогнул, — действительно болен.

— Ох.

Киришима застыл, уголки губ опущены, брови озабоченно нахмурены.

— Это серьёзно? — наконец спросил он тихим шёпотом, — типа о насколько «действительно болен» мы говорим?

— Не важно. Пройдёт.

― Ох, — Киришима моргнул.

Казалось, беспечность Кацуки одновременно успокаивала и сбивала его с толку. Блондин надеялся, что этого будет достаточно, чтобы угомонить его любопытство, но так как Киришима всё ещё был здесь, кусая нижнюю губу, он мог с уверенностью сказать, что создал больше вопросов, чем ответов. Вопросов, о которых Кацуки не хотел говорить. Поэтому он остался на месте, сидя на стуле, наблюдая за своими беспокойными пальцами. В ожидании, что Киришима поймёт намёк валить.

— Бакуго… — начал тот, и Кацуки внезапно поразило, насколько они близко друг к другу. Как близко их плечи к тому, чтобы соприкоснуться.

— Мы вместе прошли через многое, верно?

Верно. Кацуки вспомнил USJ. Тренировочный лагерь. Спасение от злодеев. Воспоминания, из-за которых эмоции обычно хлестали через край. Отчаяние из-за неспособности спастись самостоятельно. Облегчение, когда его спасли. Чувство, как будто, в конце концов, Кацуки нашёл кого-то, на кого можно положиться и довериться в первый раз в жизни. Всё было заменено белым шумом.

— После всего этого… — Киришима смотрел ему прямо в глаза. Прямо в душу, — ты ведь знаешь, что важен для меня, да?

Кацуки мог только пожать плечами. Белый шум в голове раздражал, перекрывая все эмоции. Откуда он взялся? Почему Кацуки кажется, как будто он потерял что-то важное?

— Я не знаю, что конкретно с тобой происходит, и ты не обязан мне говорить, но я хочу помочь, чем смогу. Я могу что-нибудь сделать?

«Держись от меня подальше, — мысленно закричал Кацуки в ответ, — держись подальше, чтобы мне никогда в жизни больше не пришлось столкнуться с этим дерьмом».

Но его рот пробормотал что-то совершенно другое.

— Не парься, — каким-то образом Кацуки смог прервать зрительный контакт с гипнотизирующим взглядом Киришимы, эффективно сломав возникший между ними интимный момент, — лекарство помогает.

Он отодвинул свой стул, встал с него и направился поставить учебник обратно на книжную полку.

— Ну… эм… это же хорошо, да? — воскликнул Киришима за его спиной, — я рад. Если ты в порядке, то остальное не важно!

Кацуки всё ещё не смотрел на него, но практически слышал улыбку, появившуюся на губах парня. Но он не мог понять, искренняя она или нет.

Даже хотя они так близко, даже после слов, что Киришима произнёс, сердце Кацуки нисколько не ускорилось. Не было ни жжения, ни тошноты, ни скручивания, ни чего-то ещё. Только белый шум.

Больше ничего.

Кацуки ничего не чувствовал.

В эту пятницу их класс занимался со Всемогущим. Это уже не первый раз, когда они тренируются с ним после Камино, но всё ещё было странно слышать его знаменитый голос, исходящим из такого маленького тела. Но это не имело значения. Единственное, что имело значение — Всемогущий разрешил Кацуки присоединиться к тренировке.

Вернее, когда он присоединился к разминке, Всемогущий не сказал, что ему нельзя. И когда Кацуки последовал за классом в зал, Всемогущий не всучил ему пачку дополнительной домашки и не потребовал, чтобы он сидел в стороне. Айзавы не было рядом, чтобы поправить его, а сам Кацуки не собирался этого делать.

В любом случае, это последняя пятница месяца, а значит, сегодня будет что-то весёлое, чтобы отпраздновать месяц тяжёлой работы. Обычно это было что-то несложное, просто немного соревнований, чтобы поднять дух класса. Как правило, они были слишком тупыми, чтобы воспринимать их всерьёз. И Кацуки точно с ними справится.

Пока класс ждал указаний Всемогущего, кто-то крепко похлопал Кацуки по спине. Он быстро обернулся — ладони дымятся и готовы взорвать придурка, но это всего лишь Киришима, весь яркий и улыбающийся. Красноволосый закинул руку на плечи Кацуки.

— Рад, что ты вернулся! — засиял он, — я тебя уже заждался!

Неделю назад это бы точно вызвало приступ кашля, но Кацуки чувствовал себя нормально.

Пока всё хорошо.

Пока его одноклассники начали подпрыгивать в предвкушении, задаваясь вопросом, каким будет сегодняшнее упражнение, Кацуки был рад просто находиться здесь. После почти двух недель прозябания за боковой линией одна мысль о том, что он, наконец, может размять мышцы и использовать причуду без грёбаных лепестков… Кацуки чувствовал себя свободным.

После того, как их случайным образом разбили на две команды, Всемогущий положил пенопластовые шарики в центр поля между группами. Остальная часть класса так гудела, что Всемогущему пришлось поднять руки и попросить их успокоиться. Через пару резких «шшш!» ученики, наконец, угомонились, с любопытством наблюдая за блеском в глазах Всемогущего. Затем он сказал четыре коротких слова: «Вышибалы с причудами. Вперёд!»

И класс взорвался в абсолютном хаосе.

И, срань Господня, это точно будет полный беспредел. По крайней мере, это хоть немного радовало Кацуки. Он был абсолютно безжалостен, когда играл в вышибалы. В них только один победитель и Кацуки, честно говоря, сделал бы всё, что угодно, чтобы точно стать им. А если ещё и причуды разрешены…

Первые несколько секунд прошли достаточно спокойно. Ну, так же спокойно, как двадцать подростков с суперсилами, готовых порвать друг другу глотки, играя в вышибалы. Все впустую тратили время, пытаясь понять, как использовать свои причуды, чтобы лучше бросать и уклоняться. А для Кацуки это легкотня. Он может использовать мобильность своей причуды, чтобы увернуться, при этом добавляя огневой мощи к каждому броску. Элементарно. С заранее разработанной стратегией Кацуки использовал колебание противников в свою пользу. Собрав первый набор боеприпасов, он применил взрыв в сторону, чтобы увернуться от приближающегося мяча, и использовал этот же импульс, чтобы достать ближайшего врага. Кацуки взмахнул рукой и выдал взрыв.

— Кода вылетел! Удачи в следующем раунде!

Прошло всего-то двадцать секунд, а он уже заработал первый кил. И, Бог мой, это прекрасно. Наконец. Наконец-то блядь.

Оставшейся части класса потребовалось не так много времени, чтобы улучшить свою игру. В основном Кацуки пытался блокировать всех остальных, фокусируясь только на своих целях, но некоторые из причуд его одноклассников, разумеется, использовались крайне умно.

Например, в команде противников глупо выглядящий парень с виноградом на голове додумался приклеить одну из одноклассниц к полу, чтобы она не могла покинуть поле даже после того, как её выбили, и начал использовать её как щит. В один прекрасный момент кто-то начал делать настоящую пушку, что было пиздец как круто, но девушку выбили прямо перед тем, как она закончила. Очень жаль, часть Кацуки типа хотела увидеть, сработало ли бы.

Но затем Тодороки осознал, что он может кидать подожжённые мячи в противника, и игра полностью поменялась. Он даже не пытался попасть в кого-нибудь, ублюдок просто гонял их, как овец, помогая команде выбивать рассеявшихся врагов одного за другим. Эта стратегия довольно хорошо работала первую половину игры, и Кацуки использовал её преимущество, чтобы выбить ещё трех врагов. Волна адреналина прокатилась по его венам, ощущение, что тело напрягается впервые за столь долгое время… всего лишь тупая игра в вышибалы, но Кацуки чувствовал себя живым.

Но потом огнелёдный тупица ослабил свою защиту, и чёртов Деку как то умудрился попасть ему прямо в лицо. Кацуки рассмеялся бы, если б Тодороки не был в его команде.

После этого всё пошло наперекосяк. Счёт был почти равным, но без дождя из огненных шаров, противники смогли сосредоточиться на атаке вместо защиты. Затем осьминожий парень воспользовался возможностью задействовать все свои руки одновременно и бросил просто тонну мячей, уничтожив почти всю команду Кацуки. Единственная причина, по которой сам Кацуки выжил — невидимая девчонка оказалась прямо перед ним.

Итак, это был Кацуки против Осьминога и нескольких его оставшихся дружков.

Пока обе стороны остановились на секунду перевести дыхание, остальная часть класса подбадривала их из-за боковой линии. Так громко и так раздражающе, что у него начала болеть голова. Кроме того, Кацуки слышал голос Киришимы, желающий ему удачи. Это было пиздец раздражающе. Сейчас он хотел лишь, чтобы игра закончилась, ему нужно отдохнуть. Что было полной хернёй, потому что это всего лишь вышибалы, он не должен чувствовать себя таким измотанным. Но у тебя Ханахаки, чувак. Если бы он только мог выбить осьминожьего парня, который был просто пиздец огромным, так что это должно быть не так уж сложно. Всё, что ему нужно — один мяч. Но ноги Кацуки не слушались, и голова болела.

Союзники Осьминожьего парня были слишком заняты подбиранием каждого мяча, который только могли найти, и вместо того, чтобы потратить несколько в попытке попасть по Кацуки, они передавали их своему товарищу, пока у того не было по одному в каждой руке и, чёрт, пора уклоняться.

Кацуки доверился своему чутью и взлетел в долю секунды: чередующиеся взрывы из рук помогали ему держаться ровно и не касаться земли. Хорошо, что потолок такой высокий — больше места для манёвра. Сначала ему казалось, что это хорошая идея — так он может двигаться быстрее, и в него будет сложнее попасть. И сначала это работало — первые три попытки выбить Кацуки оказались безуспешными. Но так как вопли одноклассников становились всё громче и громче, его голова всё ещё болела. Кроме того, чем больше Кацуки двигался в воздухе, тем сильнее ему казалось, что голова начинает кружиться. Он попытался нацелиться на победу и не обращать на это внимания, задвинуть эту мысль на задворки сознания и сконцентрироваться на уклонении, чтобы продержаться, пока у них не кончатся боеприпасы.

Но четвёртая жёсткая атака неслась прямо на него, и Кацуки выстрелил себя вверх с её пути, переместив руки вниз. Он поднялся так высоко, как только мог, и тут голова Кацуки точно закружилась. Что-то не так. Не так, не так, не так, верх ощущался низом, левое — правым, головокружение, дезориентация — слишком много всего, он не мог понять, где находится, комната вращалась так быстро, что Кацуки почувствовал, что его может стошнить.

Было ощущение полета, затем падения, звуки взволнованных криков откуда-то издалека, становящиеся всё громче и ближе с каждой миллисекундой. Зажмурив глаза, Кацуки мог только закрыть голову руками и подтянуть колени к груди, готовясь к удару, который, он знал, приближается.

Кацуки почувствовал удар, почувствовал, как его тело проволокло по полу. Почувствовал, как его кости хрустят, мышцы дрожат, в голове стучит, и стучит, и стучит.

И мир растворился во тьме.

Chapter Text

Примечания автора:

Вау, ребята. Глава, наконец, наконец-то вышла, и последние несколько недель я была потрясена до глубины души вашей любовью и поддержкой этого фика! И ещё больше прекрасного фанарта! Пожалуйста, посмотрите и поддержите этих трудолюбивых, талантливых художников! Большое всем спасибо! Если хотите связаться со мной или отправить мне ссылку на фанарт, пожалуйста напишите мне на BNHA tumblr, Unbreakable-Red-Riot! Также хочу обратить ваше внимание, что tumblr жрёт некоторые посты, которые отмечены моим URL, поэтому если вы отметили меня где-нибудь, но я не реблогнула, пожалуйста, дайте мне знать!

Но сначала небольшое предупреждение:

Бакуго делает кое-что ну просто колоссально глупое в этой главе. Не будьте как Бакуго.

Наслаждайтесь!

Болело всё. Грудь ныла, в голове шумело, пульсировало, мысли смешивались с болью. Но прежде всего Кацуки чувствовал ужасную усталость.

Постепенно чувства возвращались к нему, и Кацуки начал различать голоса. Они были далеко-далеко, словно он пытался расслышать их из-под воды, слова было трудно ухватить, они не имели никакого смысла. Но их тон был крайне обеспокоенным, и чем сильнее Кацуки сосредотачивался на них, тем громче и яснее они казались, постепенно возвращая его к реальности.

— …да, я знал о его состоянии и, если бы я знал о серьёзности побочных эффектов, то с самого начала не позволил бы ему участвовать.

Голос низкий, мягкий и почти незнакомый. Но в то же время это точно был Всемогущий.

Кто-то другой вздохнул.

— Честно говоря, ты и не мог знать.

Этот голос тоже принадлежал кому-то знакомому. Женщине.

— Я искренне извиняюсь, Исцеляющая Девочка. И перед тобой тоже, Айзава.

— Не передо мной ты должен извиняться, — пробормотал третий голос, уставший и мрачный, — смотрите, он, наконец, очнулся.

Как только к Кацуки вернулась способность двигаться, он не смог сдержать стон. Кацуки, наконец, открыл глаза, щурясь от яркого света. Конечно же, он лежал в кабинете медсестры, белом и чистом, озарённом оранжевым светом снаружи. Три пары глаз сошлись на нём. Кацуки не мог поднять взгляд, не мог заставить себя видеть жалость в их глазах.

Из трёх взрослых в комнате, Исцеляющая Девочка заговорила первой.

— Мальчик мой, можешь ли ты сказать, почему ты здесь?

— Я… — Кацуки замолчал, сглотнув, и попытался выжать ответы из мозга.

Ощущения, образы вспыхивали в его голове один за другим, пока память возвращалась к нему. Вышибалы. Головокружение. Падение. Что ж, это объясняет чёртову невыносимую головную боль. Он опять зажмурил глаза и поморщился.

— Я упал.

— Хорошо. А теперь твоё имя, возраст и школу.

— Бакуго Кацуки. Пятнадцать. ЮЭй.

— Теперь подними обе руки перед собой, пожалуйста.

Он поднял.

— Теперь опусти их. Теперь поморгай для меня.

Он поморгал.

— Хорошо.

Исцеляющая Девочка повернулась к компьютеру и начала печатать.

— Должно быть, ты сильно ударился головой. У тебя был сломан нос, вывихнуто плечо и разбит один локоть. Синяки и переломы на ребрах тоже выглядели не очень хорошо, — она неодобрительно покачала головой, — Всемогущий описал, как ты врезался в землю… Я видела случаи намного хуже, но тебе повезло, что ты быстро потерял сознание. Так ты смог избежать большей части боли.

— Хм, — Кацуки поморгал, пытаясь осознать это всё, но слова ускользали от него.

Когда он, наконец, смог понять их, то посмотрел на плечи. Подвигал ими немного. Они ощущались нормально. Так же как нос, локти и торс. Боль по-прежнему была везде, и Кацуки был совершенно измотан, но он мог двигаться.

— Кажется, любые черепно-мозговые травмы, которые ты мог получить, уже зажили, — продолжила она, — но если ты заметишь что-то странное с твоей памятью в течение следующих дней, обязательно зайди, и я подлечу тебя опять. В остальном, ты полностью восстановился.

— А цветы? — Кацуки не успел остановить вылетевшие изо рта слова.

Исцеляющая Девочка наклонила голову в сторону.

— Что с ними?

— Ты вылечила их? Они прошли?

Она откинулась на спинку стула, сложив руки на коленях, с любопытствующим выражением на лице. Её голос стал тише.

— Ханахаки не просто физическая болезнь, но и психологическая тоже. Моя причуда может помочь твоему телу справиться с любым сопутствующим повреждением, например, с внутренним кровотечением, если цветы совсем выйдут из-под контроля, но я не могу вылечить тебя, — Исцеляющая Девочка покачала головой, — но не беспокойся! Кажется, цветы впали в спячку, так что твоё лекарство работает просто отлично.

— Хорошо.

Кацуки медленно сел в кровати и опустил ноги на пол. Он не смог сдержать ещё один долгий стон, подняв руку к виску. Чёрт, его голова опять кружилась.

Исцеляющая Девочка добавила несколько последних штрихов к отчёту и повернула стул, чтобы быть лицом к лицу с учителями.

— Я полагаю, это показывает, что даже весёлое упражнение может пойти не так, — она смиренно вздохнула, — теперь, Всемогущий, что ты скажешь в свое оправдание?

Всемогущий сделал шаг вперёд, его голос звучал кротко.

— Я сожалею о том, что произошло сегодня, юный Бакуго. Я не был полностью осведомлён о том, как лечение влияло на тебя. С моей стороны было халатностью позволять тебе идти на тренировку в таком состоянии.

Кацуки продолжал смотреть прямо перед собой, выпятив подбородок, его сжатые в кулаки руки лежали на коленях. Он ничего не сказал.

Именно тогда Айзава прочистил горло.

— Вот почему я до сих пор был осторожен. Удерживать тебя от тренировок выглядело самым рациональным вариантом, по крайней мере, пока мы не узнаем обо всех побочных эффектах твоего лекарства.

— И какие побочные эффекты? — Кацуки, наконец, смог процедить сквозь стиснутые зубы, — что там со мной случилось?

— Вертиго, — произнесла из-за стола Исцеляющая Девочка твёрдым и спокойным голосом, — твоё лекарство влияет на консистенцию жидкости внутреннего уха, что и является причиной дезориентации. Это очень распространенный побочный эффект для лекарств такого типа. Пока твой мозг не привыкнет, тебе лучше воздержаться от использования твоей причуды для передвижения. Также следует избегать более напряженных упражнений на случай, если у тебя закружится голова.

— Другими словами, ты не скоро вернёшься к тренировкам, — пробормотал Айзава через шарф, — не раньше через несколько недель как минимум.

Эти слова крутились у него в голове снова и снова, словно вбивая последний гвоздь в его гроб. Кацуки опустил взгляд. После всего этого он всё ещё не может тренироваться. Кацуки чувствовал, как недовольство бурлит под его кожей, ярость и обида рычат как монстр, готовый пробудиться в любой момент.

Но всё это было подавленное. Приглушённое. Омертвевшее.

Мёртвое, мёртвое, мёртвое.

— Ты должен быть уже в порядке, но ты устал от моей причуды, так что полегче остаток дня, — напомнила ему Исцеляющая Девочка, — одноклассник предложил проводить тебя до общежития.

Отлично, Кацуки теперь не может даже ходить без присмотра? С самого начала было чересчур, а сейчас ещё и это? Чёрт. Кацуки почувствовал, как его ногти впиваются в ладони. Он не мог заставить себя ответить Исцеляющей Девочке или кому-нибудь из учителей. Кацуки продолжал пялиться в пустоту.

Мёртво.

Исцеляющая Девочка кивнула, и Айзава открыл дверь в коридор, позволяя новой фигуре войти в комнату.

— Эй, чувак.

Кацуки испуганно вскинул голову, застыв, как олень в свете фар. Алые глаза улыбались ему в ответ. Заострённые зубы, угловатые волосы.

Вселенная определённо издевалась над ним.

— Давайте, вы двое, — сказал Айзава, продолжая держать дверь открытой, — уже поздно. У нас, учителей, ещё есть что обсудить, не говоря уже о том, что нужно уведомить твоих родителей.

Кацуки взглянул в окно позади него. Солнце висело низко на небе — уже вечер. Как долго он был без сознания? И как долго Киришима ждал его?

Но, кажется, кашель действительно полностью под контролем. И как бы сильно не в настроении он был, чтобы видеть Киришиму, у него не было особого выбора. Так, кинув последний, полный тревоги, взгляд в сторону красноволосого, Кацуки поднялся на ноги и побрёл к выходу.

Как только они вышли в коридор, дверь закрылась, оставив их в полнейшем одиночестве.

— Эй, я забрал твой рюкзак! — начал Киришима, не позволяя тишине воцариться ни на секунду.

Он взял сумку Кацуки с одного из стульев для ожидающих в коридоре. Протянув его, Киришима улыбнулся, но за его улыбкой было какое-то напряжение, что-то меняло выражение его лица. Киришима выглядел… уставшим.

Не говоря ни слова, Кацуки взял рюкзак за лямку и закинул его на плечо. Он двинулся вперёд по коридору, оставив Киришиму позади. Может быть, если Кацуки создаст достаточную дистанцию между ними, парень поймёт намёк и оставит его одного.

Не повезло. Не задумываясь о причине роста расстояния между ними, Киришима подбежал к нему.

— У тебя есть чистая форма в общаге? — спросил красноволосый, когда они поравнялись.

Кацуки раздражённо выдохнул струю горячего воздуха через нос.

— Да, а что?

— Не знаю, заметил ли ты, но ты всё ещё в спортивках. Я не собирался шариться в твоём шкафчике, так что сегодняшняя школьная форма всё ещё там.

Когда они подошли к лестнице, Киришима протянул ему руку, видимо ожидая, что Кацуки обопрётся на неё. Блондин проигнорировал предложение и начал спускаться.

Киришима не отставал. Он никогда не отставал. И его голос такой же весёлый и невыносимый, как и всегда.

— Раз у тебя есть запасная, мы можем пойти прямо в общагу. Просто заберёшь её потом.

Кацуки что-то проворчал, выходя с лестницы, и направился к шкафчикам, чтобы переобуться в уличную обувь. С него сняли кеды, и ходить в одних носках было странно. Покопавшись в своём шкафчике, Кацуки сел на скамейку и начал расшнуровывать вторую пару.

— Что я пропустил? — наконец пробурчал он в ответ.

— Да ничего, — Киришима сел рядом с ним со своей обувью в руках, — Всемогущий рано закончил тренировку. Он решился трансформироваться, чтобы самому доставить тебя к Исцеляющей Девочке. Я думаю, Всемогущий переживал, что не поймал тебя.

— Значит, я был без сознания…

— Где-то два часа, да.

В этот раз, пока они переобувались, Киришима позволил молчанию повиснуть между ними. Парень волновался, это было очень заметно, и поэтому тишина стала такой душной. От этого Кацуки было неуютно и тревожно. Единственное, чего ему хотелось, — уйти.

К его удивлению, Киришима первым поднялся со скамьи и направился к двери. У Кацуки не осталось выбора, кроме как следовать за ним.

Они шли к общежитию через кампус. Воздух между ними наполнила бессмысленная болтовня Киришимы о том, о сём, его пружинистая походка задавала темп ходьбы. На первый взгляд, всё как и в любой другой день после тренировки. Но Кацуки видел, что что-то не так. Шаги Киришимы были неровными, слишком много неловких пауз в его болтовне. Это была лишь видимость. Киришима пытался отвлечь себя от беспокойства. И это не работало.

И Кацуки хотел бы разозлиться и на это тоже. У Киришимы нет причин беспокоиться о нём или вести себя рядом с ним по-другому. Это какой-то бред. Но по большому счёту Кацуки было просто всё равно.

Как только они вошли в гостиную общежития, в комнате стало тихо, и все глаза обратились к ним. Повернулись к Кацуки, сосредоточились на нём, сверлили его взглядом. Любопытство. Беспокойство. Жалость. Он наклонил голову и направился к лестнице, но Киришима схватил его за предплечье.

— Давай сегодня на лифте, — он говорил достаточно тихо, чтобы никто другой не услышал, — Айзава сказал мне, чтобы ты не напрягался.

Кацуки вздохнул. Иисус долбанный Христос, теперь ему нельзя даже подняться по долбанной лестнице. Такими темпами на следующей неделе ему не разрешат дойти до туалета. Но в то же время внутри Кацуки осталось немного огня. Так что когда Киришима повёл его к лифту, он просто подчинился. Что ещё Кацуки мог сделать?

Но как только за ними закрылись двери, Киришима повернулся к нему.

— Эй… — его голос был мягким. Неуверенным.

А вот этого Кацуки должен был ждать — Киришима, опять использующий то, что они только вдвоём, чтобы завести разговор. Разговор, которого Кацуки предпочел бы избежать. Так что он уставился перед собой в одну точку, надеясь отгородиться от всего. Надеясь, что если игнорировать проблему, то она просто исчезнет.

Но тут на плечо Кацуки легла рука, возвращая его к реальности.

— Бакуго, ты уверен, что ты норм?

Он стряхнул руку.

— Я в порядке.

— Не неси эту «я в порядке» херню передо мной. Я знаю, что ты ни хрена не в порядке.

Резко повернув голову, Кацуки уставился на Киришиму чуть расширившимися глазами. Другие люди обычно не понимали его эмоции. Дьявол, обычно Кацуки сам не понимал своих эмоций. Но он быстро отвернулся, глядя на номера этажей, пока они с Киришимой поднимались, желая, чтобы лифт или даже само время ускорились, чтобы Кацуки мог сбежать подальше от всего этого.

Но сбежать из лифта не значило сбежать от того факта, что Киришима был прав. Кацуки не в порядке. Конечно он не в порядке, он только что упал с высоты в долбанных 20 футов (чуть больше шести метров — прим. переводчика). Кацуки не чувствовал, как раньше, отупляющий белый шум в голове не давал ему. У него чёртова болезнь, которая похерила его тело, заставляя Кацуки кашлять цветами. И он загнан в угол — ни с ханахаки, ни с долбаными лекарствами Кацуки не может драться. Не может тренироваться, что бы он ни делал. Всё проёбано во всех смыслах, как Кацуки может быть в порядке? Что он вообще может сделать, чтобы исправить всё это?

Кроме всего прочего, люди заботятся о нём, и Кацуки совершенно к этому не привык. Ему было некомфортно. Лифт затормозил, и, как только двери открылись, Кацуки рванул вон из него, прочь от всего этого. Но прежде чем он смог оказаться в безопасности уединения своей комнаты, его позвал Киришима.

— Ты не в порядке, — его слова пронеслись над плечом Кацуки, заставив его остановиться, — и это нормально.

— Киришима… — прорычал Кацуки.

Предупреждение.

— Не в том смысле, что страдать это хорошо или типа того! Я хотел сказать, это нормально, когда ты не в порядке, ну типа…

— Киришима… — Кацуки попытался опять, его голос стал угрожающе низким.

— Я хотел сказать, что… что тебе не нужно притворяться, что ты в порядке, когда это не так. Особенно рядом со мной.

И воздух застыл, как будто каждый из них затаил дыхание, ожидая чего-то. Чего угодно. Напряжение между ними стало слишком сильным.

Наконец, с губ Кацуки сорвался дрожащий вздох.

— Просто перестань.

Позади него раздались мягкие шаги.

— Бакуго…

— Я серьёзно. Перестань.

— Нет.

И снова твёрдая ладонь на его плече, с достаточной силой, чтобы Кацуки удивлённо развернулся. А потом руки, обхватившие его, и подбородок Киришимы на его плече. Настоящие объятья. Кацуки застыл: руки готовы оттолкнуть, но мозгу сначала нужно понять, что происходит.

— Киришима…

— Ты напугал меня сегодня, ясно? — прервал его Киришима, плечо Кацуки заглушило его слова.

Он теснее обвил блондина руками, прежде чем тот смог оттолкнуть его.

— Ты пугал меня всю неделю и до сих пор пугаешь, вот прямо сейчас.

Это объятье, такое нежное: локоны Киришимы у его носа, крепкие руки вокруг его талии и голос, дрожащий от эмоций… это должно быть потрясающе.

— И я знаю, что ты не хочешь об этом говорить, и это нормально.

Это должно было заставить Кацуки чувствовать столько всего.

— Но я беспокоюсь, что ты всё держишь в себе и не бережёшь себя.

Он должен был чувствовать смущение. Он должен был чувствовать ярость. Он должен был чувствовать растерянность, тепло, удовлетворение. Благодарность. И даже больше.

— Если тебе тяжело, ты не обязан справляться с этим в одиночку.

Кацуки должен был чувствовать столько всего. Столько, блядь, всего.

— Хорошо? — Киришима поднял голову, чтобы встретиться с ним глазами, его брови беспокойно сдвинулись, — хорошо, Бакуго?

Блондин опустил взгляд. Он искал в себе что-нибудь, что угодно. Но всё перекрывал белый шум.

С рычанием он оттолкнул Киришиму. Кацуки открыл свою дверь, позволив ей захлопнуться за ним.

Он ничего не чувствовал.

— Кацуки?? — голос мамы практически заорал из телефона.

Кацуки вздрогнул от резкого звука и отодвинул телефон подальше от уха.

— Да?

— Боже мой, ты правда взял трубку, не могу поверить.

Он фыркнул. Серьёзно, чего, блядь, такого удивительного? Кацуки скинул рюкзак с плеча на кровать и сел рядом с ним.

— Чего тебе надо?

— Звонили из школы и всё рассказали, — она звучала… очень напряжённо, как минимум, — они сказали, что тебя исцелили, и сейчас ты в порядке, но я хотела услышать от тебя лично. Так ты в порядке, малыш?

Кацуки рылся в сумке, пытаясь найти кое-что, и это отвлекало его от ответа. Наконец, он выдал короткое:

— В порядке.

— Ты стопроцентно звучишь, как не в порядке.

Долбаный ад, только не это. Кацуки застонал.

— Именно так я обычно и звучу?

— Может быть, в этом-то и проблема, — он чётко услышал громкий мамин вздох, — ты уверен, что у тебя всё хорошо? Кажется, ты немного… хм, хотя как медсестра описывала твои травмы: так упасть — не шутка.

Кацуки закатил глаза.

— И-и-и-именно. Я вешаю трубку.

— Что? Нет! Блин, Кацуки! Клянусь, Богом, я приду прямо туда…

— Ладно, ладно, ладно, забей, я не буду! Боже.

Кацуки потряс головой и повернулся обратно к рюкзаку, где в боковом кармане, наконец, нашёл пузырёк с таблетками.

Мама опять вздохнула. Она слишком много вздыхает в последнее время.

— Мы мало что слышали от тебя, как дела со всем остальным? Как лепестки?

Кацуки поднялся с кровати и потянулся.

— Они, нахрен, в порядке.

— …Правда?

— Ага. Уже прошли, — он направился к туалету.

— Это… на самом деле очень приятно слышать, — в этот раз вздох был скорее облегчения, чем чего-то ещё, — засранец, мог бы и раньше сказать. Само собой, мы не сидим тут, затаив дыхание, но всё же.

— Да, да, — Кацуки осторожно закрыл дверь туалета за собой.

— Так, хорошие новости — доктор сказал, что тебе не нужно идти к нему на приём, раз медсестра в ЮЭй всё уладила.

Он остановился, чтобы изучить этикетку на флаконе с таблетками, пробежался глазами по побочным эффектам и пробормотал безучастное:

— Звучит неплохо.

― И… подожди, твой отец зовёт.

― Мммм.

Кацуки слегка потряс пузырёк перед свободным ухом.

— Я напишу тебе или типа того. Тебе лучше ответить, понял?

— Угмн, ага, — он открутил крышку флакона, всматриваясь в содержимое, — конечно.

— Пока.

— Хм, пока, — Кацуки повесил трубку, поставил телефон на тумбочку и поднял флакон перед собой.

И высыпал всё до последней пилюли в унитаз.

Сначала ничего не изменилось.

Ни в пятницу вечером, ни в субботу утром. Даже в субботу вечером после целого дня без лекарств. С другой стороны, раз вещество всё ещё в его теле, возможно ещё слишком рано, чтобы эффект проявился. Но сон непривычно долго не шёл к Кацуки. Может это отходняк или типа того? Или лекарство тут ни при чём, и это просто одна из тех ночей, в которые почти невозможно уснуть. Но завтра выходной. Небольшой недостаток сна — меньшая из его проблем. По крайней мере, лепестки всё ещё под замком.

Хотя этой ночью в голове Кацуки пару раз появилась мысль, что возможно то, что он сделал, было не лучшей идеей. Проигнорировав инструкции врача, просто бросить приём лекарства, о котором Кацуки ничего не знал, и которое должно было излечить его от болезни, о которой он тоже ничего не знал… Это была точно не самая умная вещь.

К чёрту. Кацуки повёл себя как настоящий долбоёб.

Но ок, что сделано, то сделано. Сейчас Кацуки ничего не мог с этим поделать и надеялся уснуть. И рано утром ему, наконец, удалось задремать.

Кацуки проснулся поздним воскресным утром от яркого света, бьющего ему в глаза, и у него в мозгу словно щёлкнул переключатель. Как будто запас энергии, его энергии, был заморожен, и Кацуки даже не осознавал этого. И теперь эта энергия, наконец, начала оттаивать.

И к концу дня Кацуки прямо таки купался в ней.

Это заставляло его сердце биться чуть-чуть быстрее. Кацуки беспокойно болтал ногами, пока пытался сделать домашнюю работу. Это было потрясающе, вся энергия, что была у него раньше, вернулась одним махом. Но вместе с энергией пришла злость. Обида. Это отвлекало. Ему нужно приструнить их до приемлемого уровня.

Поэтому остаток воскресенья Кацуки провел в тренировках. Приседания, выпады, отжимания, бег на месте, прыжки с хлопком над головой, — любые упражнения, которые он только мог выполнить в тесноте своей комнаты, доводя мускулы до изнеможения, пока пот не закапал с его лица. Всё, что могло дать выход его внезапной неугомонности. Отвлечь Кацуки от всепоглощающего отчаяния, которое через столько времени снова начало просачивалось в его сознание.

Но этого было недостаточно. Разминки мало, чтобы догнать других учеников. Кацуки нужно больше.

Разумеется, Айзава не позволил ему. В понедельник после обеда Кацуки снова был вынужден сидеть за линией, работая над дополнительными заданиями, пока одноклассники тренировались. Плюсом было то, что оценки Кацуки никогда не были лучше. А они всегда были пиздец как хороши. Всё время, что Кацуки потратил на изучение материала и домашние задания в последние недели, окупилось, хотя и незначительно.

Тем не менее, это означало, что он не может делать то, зачем он собственно поступил в ЮЭй. Если бы Кацуки хотел быть обычным учеником с обычными уроками, обычными заданиями и обычными оценками, он бы поступил на ёбаный факультет общего образования или типа того. Но, дьявол, Кацуки уверен, что он не обычный ученик. Кацуки, нахер, должен быть на геройском курсе. Но сейчас ему совершенно нечем доказать это.

Но классный руководитель Кацуки ничего не сказал о том, что он должен делать вне класса. А Кацуки должен что-то делать, иначе такими темпами никакие уступки, что школа сделала ему и его состоянию, не помогут.

И вот как тем же вечером Кацуки обнаружил себя стучащим в дверь Киришимы.

Блондин не часто обращался к людям за помощью. Но в последнее время, если бы Кацуки вообще принял к рассмотрению эту идею, Киришима бы первым пришёл в голову.

— Иду, иду…

Дверь распахнулась, открывая Киришиму в поту с повязкой на лбу. Этот вид не произвел никакого эффекта на Кацуки. Никаких признаков лепестков.

Лицо Киришимы тут же засияло.

— Бакуго? Привет, мужик, чё как?

— Хошь спарринг?

— Хм, — Киришима надул губы в лёгком замешательстве, — что?

— Ты, я. Спарринг. Сейчас.

Сначала Киришима просто поморгал. Но потом его лицо немного вытянулось.

— Бакуго, тебе нельзя.

Кацуки раздраженно выдохнул.

— Мне нужно тренироваться.

Виновато глядя в сторону, Киришима прикусил нижнюю губу.

— Ты должен быть полегче с собой.

— Ох, точно, но «полегче» и «не делать ни хера» не одно же, и ты знаешь это.

― Тогда, может, я пойду с тобой в зал, подстрахую тебя, пока ты качаешься или типа того?

― Это разминка, а не тренировка. Киришима, давай.

Не говоря уже о том, что Кацуки пытался воспользоваться залом вчера, но, видимо, его пропуск больше не работает в той части кампуса. Просто, блядь, представь.

— …Точно. Хм… — Киришима чуть пожал плечами, явно думая о других вариантах, — у меня есть боксёрский мешок. Я знаю, что это не то же самое, что настоящий рукопашный бой, но думаю, тебе пригодится. Поможет выпустить пар.

Кацуки не смог сдержать цыканье. Нет в нём никакого пара. Дьявол, да даже если бы и был, какой-то тупой мешок не поможет.

— Эй, — резко выдохнул Киришима в ответ на недовольное лицо Кацуки, — это мой мешок. Я не обязан его тебе давать. Ты хочешь потренироваться с ним или как?

Кацуки на секунду задумался, рассматривая свои варианты. Либо тренироваться одному в своей комнате, либо бить что-то. А один в своей комнате он уже тренировался.

— Ладно, — проворчал Кацуки, оттеснив Киришиму в сторону, и шагнул в дверь.

Не тратя времени впустую, как только блондин добрался до мешка, он тут же встал в стойку и поднял кулак.

— Воу, воу, воу, воу, подожди, стой.

Киришима метнулся через комнату к столу. Красноволосый порылся в ящике и протянул Кацуки пару боксёрских перчаток.

— Тебе нужны эти. Боже, — пробормотал Киришима, — ты определённо… полон энтузиазма сегодня.

Кацуки только взглянул на перчатки и с отвращением поднял верхнюю губу.

— Это запасные. Я не пользовался ими, они чистые, — Киришима пихнул их ему опять, сильнее в этот раз, — боксёрские бинты гелевые, качественные. Пожалуйста, не взрывай их слишком сильно.

С ещё одним раздражённым вздохом, Кацуки выхватил у него перчатки и натянул их. Он обернул липучку вокруг запястий и немного повращал ими, проверяя, хорошо ли они зафиксированы.

— …Спасибо, — пробурчал Кацуки, как будто, если говорить достаточно тихо, то слова потеряют свой смысл.

— Без проблем, мужик! — с улыбкой Киришима забрался обратно на кровать, где валялись его учебник и конспекты, — не обращай на меня внимания, я — учить слова по английскому.

Кацуки кивнул в направлении Киришимы и вернул своё внимание боксёрскому мешку.

Он на самом деле не понимал смысла боксёрских мешков. Да, Кацуки знал технику, отличал джеб от хука, но не видел удовольствия в избиении объекта, который не может дать сдачи. Смысл? Это не казалось ему тренировкой, и это точно не было тем, чем он планировал заниматься после обеда. Но когда Кацуки дал мешку пару экспериментальных джебов, потом апперкот, потом короткий правый хук, он понял, что, может быть, Киришима был прав. Это определённо лучше, чем ничего.

Удовлетворенно хмыкнув, Кацуки начал. Держа локоть расслабленным и близко к телу, левую ногу выставив вперёд, а правую ногу отставив назад и высоко подняв кулаки, он врезал мешку настоящим джебом. Затем несколько хуков, длинных и коротких, и несколько ударов в центр.

И Кацуки думал. Думал о своём состоянии. Думал о своём лекарстве, о родителях и учителях, тренировке, о том, как сильно он отстал. О том, как высоко бы Кацуки поднялся, если бы всё это испарилось. Он представил, как с каждым ударом эти унылые мысли оставляют его, перенося всю тяжесть с его плеч на мешок. Когда Кацуки почувствовал, что его раздражение поднялось до опасного уровня, он выдал кросс дальней рукой и поднял правую, помогая движению, чтобы дополнительный импульс увеличил воздействие. Мощно. Когда его гнев становился слишком сильным, Кацуки переключался, отпрыгнув назад и тестируя кики. Но в последнее время он не был поклонником пинков, поэтому в основном придерживался ударов руками.

Кацуки не потребовалось много времени, чтобы войти в ритм, чтобы найти последовательность ударов, которая подходит естественным движениям его тела. Джеб, кросс, хук, апперкот. Снова и снова. В конце концов, Кацуки обнаружил себя подскакивающим с одной ноги на другую, его сердце ускорилось, щёки покраснели, а лоб покрылся потом, и всё начало отходить на второй план. На мгновение всё стало улетучиваться. На мгновение Кацуки почувствовал себя немного свободнее.

Черт побери, это реально катарсис.

Но ему всё ещё мало. Прошло совсем немного времени, и отчаяние снова обрушилось на Кацуки, словно прилив океана, утягивающий его мысли обратно в свои глубины. Не важно, как сильно Кацуки плыл против течения, не важно, сколько ударов он нанёс, его разум снова и снова возвращался к тому, что он загнан в угол. Что всё просрано. И каким пиздецом всё обернулось. Ему нужно отвлечься сильнее, тренироваться жёстче, Кацуки не может остаться позади. Не опять. Эти мысли пожирали его разум, он должен был сделать что-то ещё, что-то большее.

С рычанием Кацуки ударил мешок открытой ладонью, и звук взрыва наполнил комнату так неожиданно, что блондин слегка подпрыгнул, удивлённый. Когда дым немного рассеялся, Кацуки опустил руки, тяжело дыша, позволяя знакомому, успокаивающему запаху горелого наполнить его лёгкие.

— Ты… эм… Ты в порядке? — раздался голос позади него.

Чёрт, он почти забыл, что Киришима тоже здесь.

— В полном, — фыркнул Кацуки в ответ.

— Точно? — в голосе Киришимы появилась надежда.

Кацуки повернулся к нему, губы блондина изогнулись в дьявольской ухмылке.

— Ахренеть как точно.

Сначала Киришима просто смотрел на него, подняв брови, и моргал. Но потом он так широко улыбнулся, что Кацуки чуть не ослеп.

— Рад, что ты вернулся.

На мгновенье блондин застыл. Эти же слова Киришима сказал ему перед началом матча в вышибалы, когда Кацуки разрешили тренироваться. Но в этот раз, у него возникло ощущение, что Киришима говорит не про тренировку.

Кацуки кивнул, скорее самому себе, чем красноволосому, продолжая улыбаться.

Да уж. Он тоже рад, что вернулся.

В течение нескольких дней избиение мешка стало обычной и весьма привлекательной частью его расписания. Каждый день после занятий, пока Киришима работал над домашкой, Кацуки выполнял несколько упражнений. Во вторник вечером красноволосый даже показал ему несколько движений, которым не так давно его научил инструктор. Они включали больше работы ногами, больше перемещений и работали с более широким диапазоном групп мышц. Ещё в копилку к способам, которыми можно потратить его внезапно возросшие запасы энергии.

Потому что это как две стороны одной медали. Вместе с энергией вернулась и ярость. И не просто чуть рычащая под кожей. Сейчас она выросла в зверя, свирепого и необузданного. Она охватила Кацуки, пытаясь поглотить его полностью. И вместе с ней пришли и остальные его эмоции. По крайней мере, Кацуки мог выплеснуть все их на мешок.

Но, хей. Цветы всё ещё не вернулись. Кацуки не был так наивен, чтобы думать, что полностью излечился, но даже так, маленькая часть его мозга хотела надеяться, что может быть, всё закончилось. Ему нужно уже вернуться к тренировкам. Настоящим тренировкам.

— Ты уверен?

Кацуки нетерпеливо цыкнул.

— Конечно, Дерьмоволосый.

— Просто… Мм, я не очень уверен, что нам следует это делать.

— Ну, давай, ты единственный, кто ныл об этом ёбаную вечность.

— Я такой, — на лице Киришимы появилась маленькая самодовольная ухмылка, — хорошо, тогда…

Он немного покрутил плечами, разминая суставы. Кацуки сделал то же самое.

— Начнем потихоньку. Просто чтобы вернуть тебя в тему.

Кацуки вздохнул.

— Хорошо.

— Пока без причуд. И без контакта тоже. Просто… — Киришима с трудом выдохнул.

Кажется, он волновался куда больше, чем пытался показать.

— Просто пройдёмся по движениям в замедленном темпе, чтобы посмотреть, не закружится ли у тебя голова, хорошо? А потом, может быть, сможем перейти к чему-то большему. Но если я подумаю, что тебе нужен перерыв, я скажу «перерыв».

— Не нужно нянчиться со мной, — огрызнулся Кацуки, — я буду в порядке.

— Да, но мне что-то не хочется снова ждать в коридоре больницы два часа. Не говоря уже, что твой пропуск больше не работает на спортзалах, да? Я нужен тебе, чтобы быть здесь, так что… — Киришима пожал плечами, — я могу всегда типа взять свое предложение назад...

Чёрт, Киришима был прав. Вот же ж мудак, Кацуки сжал челюсти и отвёл взгляд.

— Так что… принимаешь условия? — прощебетал Киришима — потихоньку, в замедленном темпе, без контакта, без причуд, ага? Хотя бы вначале.

— Да пофигу, давай уже.

Киришима хлопнул в ладоши.

— Ладненько. Погнали.

Он встал напротив Кацуки, чуть меньше чем в метре от него, и приготовился к бою. Стойка Киришимы была низкой, колени согнуты, он слегка подпрыгивал, перемещая вес с ноги на ногу. Киришима наклонил голову и поднял кулаки к лицу и груди, как боксёр. Кацуки тут же повторил его позу.

Теперь Киришима направил кулак вперёд, целясь блондину в лицо. Быстро, да, но вообще не близко к его обычной скорости — Кацуки легко уклонился, всего лишь повернув голову. В ответ он нацелил хук в челюсть Киришимы так же медленно и без особой силы. Красноволосый поднял руку, заблокировав удар предплечьем.

Их «бой» проходил по системе «зов-отклик». Движения слишком медленные, чтобы попасть в цель, словно они исполняются какой-то странный танец, где Киришима ведёт. Один атакует, другой защищается и так по очереди.

За их джебами не было искры, не было намерения поранить или даже вступить в контакт. Каждый удар Киришимы останавливался недалеко от цели, каждое движение так предсказуемо, что у Кацуки не было никаких проблем увернуться и отомстить, и у него не было выбора, кроме как следовать этому почти невыносимому темпу.

Но после примерно минуты мучений, Киришима выдал апперкот чуть сильнее. Кацуки сразу заметил это и отпрыгнул назад, чтобы увернуться. Кажется, они переходят на уровень выше, и блондину не терпелось воспользоваться новой скоростью.

В таком темпе удары стали быстрее и более целенаправленными. Время между атаками тоже уменьшилось, поэтому было гораздо проще положиться на инстинкты, чем обдумывать каждое движение. Прямо как нравилось Кацуки. Но Киришима всё ещё ужасно сдерживался. Даже с такими изменениями он по-прежнему не собирался бить. Когда Кацуки блокировал или уклонялся, он видел, что удар останавливался очень быстро. Если бы Кацуки предпочёл оставаться совершенно неподвижным, отказываясь уйти с дороги, джеб Киришимы, скорее всего, не попал бы по нему.

Это было почти оскорбительно и бесило его неимоверно. От этой халтуры не будет никакого толку, Кацуки нужен настоящий бой. Ему нужно по-настоящему тренироваться, потому что он, чёрт возьми, уверен, что не позволит себе отстать ещё больше. Ему нужно чувствовать, как напрягаются его мускулы, ощущать пот на лбу. Ярость и досада рычали внутри него впервые за много дней, и Кацуки нужно выпустить их на волю, выбороть их. Он готов к этому.

С рыком Кацуки позволил своему следующему удару коснуться плеча Киришимы. Не слишком сильно, но достаточно, чтобы застать парня врасплох и заставить его немного споткнуться.

— Оу, — пробормотал Киришима, инстинктивно потянувшись рукой к месту удара.

Он немного повращал плечом и повернулся к Кацуки с опасной улыбкой и блеском в глазах. Напряжение стало почти ощутимым.

— Хорошо, тогда, если ты хочешь больше...

Киришима шагнул вперёд, и его следующий удар был быстрым, почти в полную силу, джеб, нацеленный прямо в лицо Кацуки, и блондин был уверен, что если бы он не отпрыгнул в сторону, то точно бы получил раскровавленный нос.

Вот так больше похоже.

В новой позиции со смещённым центром основная рука Кацуки была в идеальной позиции, чтобы врезать Киришиме в торс. Так что он выдал удар в туловище, целясь в нижнюю часть рёбер. Киришима повернулся, чтобы уклониться, и сила собственного удара заставила Кацуки потерять равновесие и пошатнуться вперёд. Внезапно появилась острая боль в шее. Он зарычал, сделав ещё пару неровных шагов, и потёр затылок. Ублюдок, должно быть, вдарил ему локтем туда, где болит.

— Перерыв, — пропыхтел Киришима, тяжело дыша, ― ох, чувак, мне так не хватало этого. Кстати, это было очень хорошо для того, кто так долго не тренировался, хотя, думаю, я и не ожидал ничего другого от тебя…

— В смысле перерыв? — прорычал Кацуки.

Он повернулся к Киришиме, брови нахмурены, на губах — ухмылка.

— Не когда я только размялся! Не недооценивай меня, мудила!

Киришима остановился на мгновенье, оглядел Кацуки с ног до головы, по-видимому, рассматривая свои варианты. Наконец, он пожал плечами.

— Ну, давай тогда. Покажи мне, из чего ты сделан.

И то, как Киришима игриво поднял бровь, словно бросая ему вызов… тут же тлеющие угли в Кацуки взорвались мощным пламенем. Это и был вызов, тот самый, который он точно встретит лицом к лицу всем, что у него есть.

В мгновение ока, Кацуки бросился к нему, пытаясь вывести Киришиму из равновесия. Тот приготовился, шире расставив ноги и крепко упёршись в землю, чтобы противостоять атаке. Он даже умудрился попасть в процессе прямо в живот Кацуки почти в полную силу, когда тот приблизился, и как только его кулак ударил, боль расцвела внутри Кацуки. Блондин отступил назад. Больно, но бывало куда хуже. Кацуки сделал глубокий вдох, успокаиваясь, и остановился на секунду, чтобы прийти в себя перед атакой, которая наверняка последует.

Разумеется, в этот раз Киришима бросился на него, подняв кулак и готовый нанести удар, его отсутствие скрытности дало Кацуки возможность предвидеть, куда тот направлен — в его плечо. Кацуки рванул в сторону. Одной рукой он схватил бьющую руку Киришиму за запястье, а другой ударил внутреннюю часть локтя, заставив его руку согнуться. Затем, продолжая крепко держаться за Киришиму, Кацуки толкнул всё своё тело вперёд. В мгновенье ока красноволосого оттолкнуло назад, его рука согнута между ними, их тела так близко друг к другу, что никто из них не может атаковать с существенной силой.

Теперь они в патовой ситуации, как два оленя сцепившиеся рогами, и напряжение стало ещё сильнее. Их тяжелое дыхание наполнило комнату, пока они боролись за преимущество, пытаясь оттолкнуть друг друга. И Кацуки почувствовал бисеринки пота на лбу, и как адреналин течёт по венам. Ощущения, которых ему так не хватало. Эмоции, которые были заглушены белым шумом так долго, наконец, достигли поверхности. Это опьяняло.

Но Кацуки всё ещё мало. Ему нужно больше, ему нужно чувствовать, что он выкладывается на все сто, полностью раскрывая весь свой потенциал, как он не мог сделать в течение последних недель. Ему нужно чувствовать силу в своих руках, чувствовать, как огонь в его венах зажигается между пальцами.

— Причуды, — Кацуки смог прорычать сквозь сжатые зубы.

 Киришима посмотрел на него широко раскрытыми глазами. Его хватка немного ослабла, когда он выдохнул:

— Точно?

— Причуды, — снова пробормотал Кацуки, — и даже не думай сдерживаться.

— Хех, как скажешь…

Внезапно кожа под его пальцами стала твёрдой, крепкой бронёй, острой и блестящей как обсидиан. Кацуки выдал взрыв в укреплённую кожу, искры дали ему небольшой толчок, которого не хватало, чтобы одержать верх. Кацуки оттолкнул Киришиму, направив взрыв ему в лицо.

Зал ярко осветился с громким бум.

— Ха, тебе нужно что-то посерьёзнее, чтобы справиться со мной! — рассмеялся Киришима, когда вокруг него рассеялся дым.

Верх его рубашки был опалён, и с кончиков волос поднимались маленькие клубы дыма, но в остальном он выглядел отлично.

— Я стал сильнее со спортивного фестиваля, знаешь ли!

— Да-а? — Кацуки опасно ухмыльнулся в ответ. — Тогда покажи мне.

С рёвом Киришима рванул к нему и выдал очередь ударов, которая заставила блондина перейти в оборону. Шаг за шагом, красноволосый продвигался вперёд, и у Кацуки не оставалось другого выбора, кроме как отступить на время.

— Я научился контролю, — Киришима тяжело дышал между ударами. — Я научился эффективности.

Он ударил ещё раз.

— Как сосредоточить мою причуду в одном месте, — удар, — так что она активируется только там, где нужна мне больше всего.

Атаки продолжались. Такими темпами, Кацуки скоро будет прижат к стене. Ему нужно найти выход и быстро. Киришима открылся всего на секунду, и Кацуки тут же выдал взрыв в его бок.

Даже если это не нанесло урона, силы было достаточно, чтобы оттолкнуть Киришиму, и Кацуки воспользовался возможность создать некоторую дистанцию между ними.

Красноволосый только посмотрел на него с озорным блеском в глазах.

— Я говорил, со мной это не сработает.

— Ага, но что если локализация не важна? — Кацуки вытянул обе руки перед собой ладонями вперёд, — смари, взрывы хороши тем, что они не особо разборчивы в целях.

Без предупреждения он зажёг свою причуду так сильно, как только мог, громко и ярко, горячие волны сорвались с кончиков его пальцев, и, боже, это чувство великолепно. Кацуки коротко засмеялся, и ему было совершенно поебать, что он звучит как конченный псих.

Но из-за этого появился дым, гуще, чем был от небольших взрывов, и медленно рассеивающийся в таком маленьком, непроветриваемом пространстве. Сквозь завесу он слышал, как впереди Киришима, кашляя, поднялся на ноги. А потом наступила жуткая тишина. Кацуки опустил руки, внимательно прислушиваясь к любым признакам движения.

Внезапно слева от него послышались шаги, топот, бег, и Киришима с криком вырвался из дыма и врезался в Кацуки, сбив его с ног.

И в следующую же секунду его затылок ударился о землю, и его руки не могут двигаться, всё его тело не может двигаться. Когда Кацуки открыл глаза, то увидел, что над ним навис Киришима, оседлав его торс и пригвоздив его запястья к полу.

 Воздух наполнился их тяжёлым дыханием, горячими вдохами, что смешивались друг с другом, и запахом пота, что каплями стекал по их лицам. Кацуки нужна вода — у него во рту пересохло. И они были так близко. Так близко.

— Перерыв, — наконец, прохрипел Киришима.

Кацуки не смог найти в себе желания возражать.

Вздохнув, Киришима отпустил запястья блондина и вытер предплечьем пот со лба. Другой рукой он взялся за край футболки и помахал им, охлаждая грудь. Тем временем Кацуки удалось подняться на локтях, ещё сильнее сократив расстояние между ними. Он низко опустил голову, так что подбородок оказался у ключицы, и позволил себе просто дышать.

— Хех, видишь? — выдохнул Киришима, улыбка осветила его лицо, — я стал лучше. Ты в порядке?

 — Я… — Кацуки замолчал, всё ещё пытаясь отдышаться. Тяжесть в груди совсем не помогала, больше того — хотя бой закончился, напряжение между ними так и не рассеялось. Даже стало сильнее.

— Ага, — единственное подтверждение, которое он смог прохрипеть.

Киришима посмотрел на него сверху вниз, его тёплая улыбка теперь сияла от уха до уха.

— Не могу поверить, — сказал он радостно. Киришима откинул голову назад и ещё раз глубоко вдохнул, глядя в потолок, — хах! Я выиграл! Наконец-то!

Он выкрикнул слабое вуухуу, победно вскинул кулак вверх и тут же уронил его на пол позади. Киришима засмеялся и поднял голову, чтобы посмотреть на Кацуки. Пряди его нелепых волос прилипли к блестящему от пота лбу. Уголки глаз с морщинками, видимо от лет улыбок и смеха, доброты, радости. Его щёки румяные и блестящие, кончики острых зубов выглядывают между губами, губами, которые всё ещё подняты в гордой улыбке, такие розовые, мягкие.

Кацуки мельком взглянул на него, всего на секунду. Какая-то его часть хотела знать, как эти губы будут ощущаться на его губах.

А затем глаза Кацуки расширились, когда осознание обрушилось на него.

Потому что прямо сейчас он хотел поцеловать. Он хотел быть поцелованным. Кацуки хотел почувствовать эти тупые красные локоны между пальцев, горячее дыхание на своих губах, и то, как острые зубы врезаются в его собственные. Впервые в жизни он хотел всего этого.

Они были близко. Так близко.

Кацуки метнул взгляд вверх, чтобы снова встретиться глазами с Киришимой.

Тот всё ещё смотрел на него сверху вниз. Его улыбка чуть померкла, лицо приняло любопытствующее выражение: голова слегка наклонена в сторону, глаза широко открыты, как будто он в некоторого рода сомневающемся трансе. Киришима опустил взгляд и закрыл трепещущие веки.

Воздух вокруг них застыл, и сердце в груди Кацуки забилось быстрее. И может быть это всего лишь его воображение, но казалось, что дистанция между ними медленно сокращается. И было бы так легко наклониться вперёд, всего чуть-чуть, чтобы приблизиться вплотную и соединить их губы.

Они так близко. Так, чёрт возьми, близко.

Его сердцебиение становилось всё громче и громче, оглушительно стучало в ушах.

Это было бы так просто, и это так, чёрт возьми, глупо.

Его вдохи всё короче и короче, его лёгкие горят.

Потому что нет, просто нахер невозможно, чтобы Киришима тоже этого хотел.

Затем был аромат в его лёгких и в горле, в носу, подавляющий, безошибочный.

Розы.

Кровь застыла в жилах у Кацуки, его дыхание задрожало у губ Киришимы.

— Свали.

— Что? — Киришима моргнул, открывая глаза.

― Свали, — прорычал Кацуки, скидывая Киришиму с себя.

Слишком тяжело в груди, его лёгкие и сердце кричат, это плохо, чёрт, чёрт. Кацуки кое-как поднялся на ноги.

— Нахуй, держись подальше от меня, — рявкнул он, рванув к двери.

— Но… Бакуго, стой, я не…

Дверь захлопнулась за ним, заглушив возглас Киришимы. Кацуки рванул с места и помчался по коридору, так что его заносило на поворотах, пока не оказался в туалете. Распахнув дверь кабинки, он упал на колени над унитазом как раз к началу кашля.

И когда кашель начался, он уже не останавливался.

И он был хуже, намного хуже, чем раньше. Как будто цветы пробудились и полны решимости беспощадно мстить. Кацуки кашлял и давился, и блевал в унитаз, его желудок выворачивало наизнанку, лёгкие сжимались без воздуха, и это было пиздец как больно. Так больно, что мышцы напряглись до судорог, руки и ноги дрожали, лоб покрылся липким потом, на глазах навернулись слёзы, и всё тело кричало от недостатка кислорода.

У Кацуки был всего один способ реально остановить лепестки, и в один миг, в одно тупое, необдуманное мгновенье он смыл его в унитаз.

Кацуки вцепился руками в сиденье так, что костяшки побелели; когда вышло ещё больше лепестков, их запах стал более резким и тошнотворным, чем когда-либо. Он продолжал хватать воздух ртом, каждую волну надеясь, что она будет последней. Но как только ему казалось, что всё закончилось, приходила новая в бесконечном цикле, отказываясь останавливаться. Почему они не останавливаются?

 Это лекарство было его единственным шансом. У него был один шанс, и Кацуки упустил его.

Слёзы появились в уголках его глаз, только одна мысль повторялась в его голове бесчисленное множество раз: перестань. Перестань, перестань, пожалуйста, просто перестань.

— Э-э-э... Бакуго?

В одно мгновение Кацуки резко повернул голову, охваченный паникой, и лицом к лицу столкнулся с леденцовыми* волосами и парой обеспокоенных разноцветных глаз.

Примечания переводчика: леденцовыми* ― конкретно имеется ввиду карамельная трость.

Chapter Text

Основная идея того, чтобы сидеть, в общем и целом неприлично сгорбившись над унитазом в какой-нибудь кабинке, кашляя сраными лепестками, в том, что это должно быть довольно личным делом. Это выматывает. Сбивает с толку. Это прямо таки унизительно. Не то, что бы стоило показывать всему миру. И уж точно не то, что можно прерывать.

Но похоже Половинчатый нихера не в курсе. Вот ублюдок.

Он стоял, обливаясь потом, видимо, после тренировки и просто… пялился. Выражение его лица настолько лишено эмоций, что оно было просто жутким, глаза, не двигаясь, смотрели на Кацуки, как будто парень пытался его прочитать. И Кацуки застыл на месте, и несколько мгновений мог только в ужасе смотреть на него широко раскрытыми глазами. У блондина упало сердце.

— Уйди, — наконец, сумел прокаркать Кацуки.

Тодороки наклонил голову. Он сделал шаг вперёд.

— Бакуго…?

— ...Уйди, — голос Кацуки сорвался на рык, и на секунду он попытался подняться, его ноги дрожали, ладони уже начали дымиться, хотя он всё ещё опирался ими на сиденье унитаза, — убирайся, ублюдок! Я…

Но прежде чем некое подобие угрозы сорвалось с его губ, прежде чем причуда смогла вспыхнуть в его ладонях, новая волна кашля охватила Кацуки. Он рухнул обратно на колени и поднёс пальцы к губам лишь секундой позже, чем нужно, не в силах остановить вылетевшие между ними лепестки. Они порхнули перед ним, один за другим, — ярко алая горка на кафельном полу.

Тодороки с любопытством смотрел на их падение, удивлённо приподняв брови, и Кацуки хотелось кричать. Ему хотелось орать, во весь голос проклинать мир, но розы не давали ему. Они душили его слова, связывали его, и он никак не мог это остановить. Резко повернув голову, он ринулся обратно к туалету, и ещё больше лепестков вырвалось наружу.

Тело Кацуки продолжало бороться с цветами во всю силу, от чего его руки дрожали, грудь тяжело вздымалась, голова кружилась. Никогда ещё так плохо не было. Он проебался. Его тело хотело просто отключиться, сдаться. Вместе с запахом цветов появился новый вкус, пощипывающий заднюю часть языка — острый, металлический. Кровь.

Пиздец.

Он серьёзно проебался.

Его веки были так плотно закрыты, что за ними начали плясать завитки белого, и он лишь смутно различал фигуру — чёртов Тодороки, напомнил он себе с горечью — которая приблизилась к нему и опустилась рядом, рука неумело погладила его по спине, как будто это могло хоть чем-то, блядь, помочь. И Кацуки не хотел ничего, кроме как возмутиться, кроме как, чтобы его оставили в покое, чтобы самому со всем разобраться. Но его тело так сильно дрожало, делая его таким слабым, что он нихера не мог сделать.

После нескольких быстрых вдохов, лепестки, наконец, сошли на нет. Кацуки смотрел, как нить слюны тянется от его рта, красное смешивается с прозрачным, сильный вкус крови всё ещё оставался у него на языке. Кацуки вдохнул так глубоко, как только мог, симулируя потерю сознания, и опустился на пятки. Но даже это потребовало слишком много усилий, и, в конце концов, он сел на пол, прислонившись спиной к стене кабинки, закрыл глаза и просто дышал, позволяя тишине окутать их.

И теперь Кацуки хотелось смеяться. Потому что любопытный ублюдок всё ещё был здесь, на коленях рядом с ним, наверное, всё ещё смотрит на него как какой-то ебанутый урод. Ему мерзко? Или он просто растерялся? Это уже одна из самых хреновых ситуаций во всей его жизни, но, по крайней мере, одну вещь он ждал с нетерпением. Выражение обычно каменного лица Тодороки должно быть просто неебически бесценным.

Когда парень, наконец, начал говорить, его голос был на удивление спокоен.

— У тебя есть лекарства?

Он звучал слишком близко. Кацуки предупреждающе зарычал. Держись подальше.

— Бакуго, — Тодороки попытался опять, едва заметное раздражение окрасило его обычно монотонный голос, — я уверен, ты принимаешь лекарства, где они?

Честно говоря, среди всех вопросов, которые Кацуки ожидал от него услышать, этого определённо не было. Но Тодороки вообще не разбрасывался словами. Может, несмотря на отвращение и растерянность, ему всё же удалось подобрать самые адекватные из них.

Но когда Кацуки открыл глаза, оказавшись лицом к лицу со стоящим на коленях Тодороки, парень не смотрел на него с омерзением. Не выглядел растерянным. Его глаза не вылезали из орбит. Не было открытого, как у рыбы на воздухе, рта, и его верхняя губа не была поднята в отвращении. Тодороки даже не выглядел особенно удивлённым. В его глазах было только беспокойство. И это охренеть как разочаровывало: что, блядь, не так с этим парнем?

— У меня их нет, — проворчал Кацуки, отводя взгляд.

— Почему?

— Выбросил.

Когда никакого ответа не последовало, Кацуки украдкой взглянул в сторону Тодороки. Тот снова просто смотрел на него, как будто это единственная вещь, на которую он годится.

— …Да ты идиот что ли? — наконец, монотонно пробормотал Тодороки со вздохом, как единственным признаком того, что должно было быть раздражением.

И вот от этого кровь Кацуки должна была просто вскипеть. И, да, так оно и было, совсем чуть-чуть, но то, что он сделал было нереально тупо, и Кацуки знал это. Так что он просто фыркнул и опять закрыл глаза, прислонившись головой к стенке кабинки.

Кацуки ни перед кем не обязан отчитываться, а уж тем более перед этим любопытным огнелёдным засранцем.

Его голова всё ещё кружилась, в висках стучало.

— Таблетки ебали мне мозги, — сказал Кацуки, прочистив горло, — из-за них у меня закружилась голова, из-за них я упал. Так что я спустил всё в унитаз. Я не могу тренироваться, пока сижу на этом дерьме.

— От этого станет только хуже, ты ведь знаешь.

— Иди к чёрту.

На мгновение их снова окружила тишина. Затем, вздохнув, Тодороки начал двигаться, и Кацуки понял, что тот поднимается. Он… он действительно уходит? Лепестки смыло в унитаз, но, несмотря на шум воды, Кацуки чувствовал, что Тодороки никуда не собирается.

— Давай, — наконец, произнёс он, — пошли к Исцеляющей Девочке.

Кацуки с трудом открыл глаза, сфокусировавшись на протянутой к нему руке. Как будто он примет её или типа того.

Кацуки оттолкнул руку.

Почти сразу же сильная, холодная хватка на его бицепсе попыталась поднять Кацуки на ноги.

— Не упрямься, вставай.

— Хватит, чёрт возьми, тащить.

— Отпущу, когда встанешь. Я не оставлю тебя на полу в туалете.

Кацуки нахмурился. Это было унизительно, потому что, Тодороки, блядь, силён. Но, насколько бы ему не хотелось браться за эту руку, всего пару минут назад он кашлял кровью. Да, у Кацуки была гордость, но он не был тупым, — ему нужно к медсестре. Честно говоря, Кацуки не был уверен, что даже с помощью сможет стоять, чтобы ноги не подкосились. Он не был в состоянии сражаться, и Кацуки знал это. Итак, он сдался.

Как только Кацуки перестал сопротивляться, хватка Тодороки немного ослабла. Он потянул блондина за руку, а сам Кацуки другой рукой оттолкнулся от кафеля. Блондин опёрся спиной на стенку кабинки и, используя её в качестве дополнительной поддержки, встал на шаткие ноги. У Кацуки кружилась голова, лёгкие жгло от недостатка кислорода, но он стоял.

Тодороки закинул руку Кацуки себе на плечи, и вдвоём они медленно вышли из кабинки. Тодороки подвёл их к раковинам и повернул кран. Он ничего не сказал, но Кацуки понял. Блондин зачерпнул горсть воды свободной рукой, поднёс её к губам, прополоскал рот и выплюнул. Вода была светло-розовой, яркой на фоне фарфора. Металлический привкус во рту слегка ослаб. Кацуки взял ещё полную горсть воды и проглотил её, успокоив несчастное горло. Не обращая внимания на воду, капающую с подбородка на рубашку, Кацуки закрыл кран и слегка кивнул. Он готов идти.

Они вышли из туалета, и пошли по коридору плечом к плечу. Тодороки на несколько сантиметров выше его, что делало их позу ещё более неудобной, и рука, врезавшаяся в талию Кацуки, чтобы держать его в вертикальном положении, определённо его не радовала. Это был медленный процесс, медленнее, чем нужно, но, кажется, Тодороки не хотел рисковать. И, честно говоря, Кацуки тоже. Последнее, чего бы он хотел — упасть в обморок.

Когда они проходили мимо спортзалов, Кацуки не мог не заглянуть в окна. Киришима уже ушёл. Наверное, это к лучшему. Киришиме ни к чему видеть его таким.

Они продолжили путь от тренировочных помещений через двор прямо к учебному зданию, которое находилось всего в паре ярдов. Кацуки быстро осмотрел местность, проследив взглядом за несколькими учениками вдалеке. Уроки уже закончились, но время ужина ещё не подошло, так что снаружи было мало школьников, но главное — никого из знакомых. Никто не застукает его в этом беспомощном, жалком состоянии. Они вошли в учебный корпус без происшествий.

Кацуки по-прежнему не мог отрицать унизительность своего положения, но какую бы ненависть не вызывала у него необходимость полагаться на этого парня, словно Кацуки какой-то слабак, по крайней мере, Тодороки молчал. Тодороки не задавал вопросов. Этого, пожалуй, нельзя сказать про большинство его одноклассников. И Кацуки не мог не чувствовать пусть и небольшую, но… благодарность.

К тому времени, как они с Тодороки достигли лифта, Кацуки смог отцепить себя от его плеч, вместо этого крепко взяв парня за бицепс для поддержки. Тодороки никак это не прокомментировал. Поездка в лифте была молчаливой и неуютной, — Кацуки был слишком занят тем, что дулся, одновременно пытаясь сдержать ярость, бурлящую внутри, а Тодороки был слишком занят уходом в себя. Кто знает, о чём он вообще думает?

Ещё один коридор, и они, наконец, достигли кабинета медсестры. Тодороки поднёс руку к двери и твёрдо постучал.

— Входите, — раздался голос Исцеляющей Девочки.

Тодороки открыл дверь как раз, когда она начала поворачиваться в кресле.

— Чем я могу помочь?.. — она замолкла, взглянув на Кацуки, — о, Боже.

— Он кашлял лепестками и кровью.

Голос Тодороки был взволнованным, но твёрдым. Гораздо спокойнее, чем он имел право быть в такой ситуации.

Исцеляющая Девочка издала долгий, терпеливый вздох.

— Я боялась, что подобное произойдёт. Ты забыл принять лекарства сегодня утром?

Прежде чем Кацуки успел открыть рот, Тодороки перебил его.

— Он сказал, что выбросил их.

Исцеляющая Девочка подняла брови и неодобрительно цыкнула.

— Усади его на койку. И не уходи. Возможно, ты мне понадобишься.

Тодороки кивнул, маневрируя их обоих, как мог, через комнату, уронил Кацуки на край матраца и занял своё место в кресле для посетителей.

Надев резиновые перчатки, Исцеляющая Девочка подкатила своё вращающееся кресло, вставила стетоскоп в уши и указала Кацуки повернуться. Он повернулся, как мог, сидя под углом, чтобы его спина большей частью была обращена к ней. Исцеляющая Девочка сунула руку ему под рубашку, и холодный круг стетоскопа послал дрожь вдоль его позвоночника.

— Дыши глубоко.

Он сделал, как она сказала.

— Хорошо, — Исцеляющая Девочка передвинула стетоскоп на несколько дюймов вправо, — ещё раз…

Между вдохами она перемещала стетоскоп ещё несколько раз. Кацуки чувствовал, каким дрожащим и напряжённым было его дыхание. Поверхностным. Исцеляющая Девочка, без сомнения, это заметила. После ещё нескольких движений она опустила его рубашку. Кацуки снова повернулся лицом к Исцеляющей Девочке.

— Что ты делал, когда это началось?

Нет смысла лгать.

— Спарринговал.

— С кем?

Кацуки вздрогнул. Пришло воспоминание — красные волосы, сияющее лицо, нависшее над ним, воображение вышло из-под контроля, прикосновение губ к его губам, губ, которые были так близко, и в одном мгновение у Кацуки перехватило дыхание. Грудь снова сжало, тошнотворный запах защекотал его горло. Кацуки согнулся, чуть ли не пополам, кашляя в локоть. Вышли лепестки, алый испорченный алым, рот наполнился вкусом роз с оттенком крови.

Исцеляющая Девочка внимательно наблюдала за ним. Было какое-то понимание в её глазах.

— Тодороки, не мог бы ты передать Бакуго коробку с салфетками с моего стола?

Парень тут же подчинился. Кацуки свирепо посмотрел на него, когда Тодороки подошёл. Блондин выхватил коробку у него из рук и проследил взглядом, что Тодороки вернулся на свое место, прежде чем убрать лепестки.

― Проще говоря, кровь не является хорошим признаком, — начала объяснять Исцеляющая Девочка, — возможно, просто кашель поранил горло, а может быть… внутренние повреждения от шипов роз. И, послушав, как ты дышишь, я думаю, что последнее. Они вышли из-под контроля.

Исцеляющая Девочка спрыгнула со своего места и подошла к койке.

— Сиди смирно, дай мне исцелить тебя.

Кацуки сделал, как она сказала — смирно сидел, пока она не чмокнула его в лоб. Не важно, насколько это было унизительно, он не мог отрицать, что у неё потрясающая причуда. Кацуки действительно почувствовал, как в груди появилось какое-то скрытое жжение. Вскоре его накрыла волна усталости.

— Чувствуешь себя лучше?

Кацуки отвёл взгляд и кивнул.

— Хорошо, — она вернулась в кресло, — а теперь, почему ты выбросил лекарства?

— Они мешают моим тренировкам.

— Ханахаки мешает твоим тренировкам, — решительно поправила его Исцеляющая Девочка.

Она повернулась к компьютеру и начала печатать, видимо заполняя отчёт.

— Сегодня первый день, когда лепестки вернулись?

— Угу.

 Она кивнула.

— Когда ты последний раз принимал что-нибудь?

— Примерно неделю назад.

Стук клавиш резко прервался. Через мгновенье она медленно повернулась к нему.

— Ты неделю не принимаешь лекарства.

Она произнесла слова медленно. Взвешенно. Это не прозвучало, как вопрос, но казалось, что она ждёт ответа.

Так что Кацуки просто опустил плечи и слегка пожал ими.

— Угу.

Губы Исцеляющей Девочки сжались в тонкую линию.

— Никогда так не делай. Лекарства — химические вещества, которые влияют на твоё тело, и если прекратить приём… это может нанести серьёзный вред.

Кацуки смотрел в пол, сжатые кулаки лежат на коленях. Он знал, что это капец тупо. Он знал это, чёрт побери.

Исцеляющая Девочка снова тяжело вздохнула.

— Не могу сказать, что я сильно удивлена. Только тем, что ты не пришёл ко мне раньше.

Она допечатала ещё несколько предложений и потянулась, чтобы взять в руку телефон.

— Я позвоню твоим родителям и доктору, чтобы они были в курсе ситуации. Только им решать, что делать с твоим лечением.

О чём бы они ни собирались разговаривать, Исцеляющая Девочка точно не хотела, чтобы Кацуки их слышал, поэтому она в считанные секунды встала с кресла, пересекла комнату, открыла дверь и задвинула её за собой. Тодороки и Кацуки остались в полном одиночестве.

Окружавшая их тишина в одно мгновение стала неуютной. Она забралась Кацуки под кожу, раздражая его, вызывая желание драться или убегать. Он посмотрел на свои руки, лежащие на коленях, и сжал кулаки так, что ногти оставили маленькие отпечатки полумесяцев на ладонях.

Пытаясь отвлечься от всего этого, Кацуки сполз на больничную койку, опираясь спиной на стену и глядя буквально куда угодно, кроме как на половинчатого ублюдка. В конце концов, это его вина, что Кацуки тут оказался, настаивала ворчащая часть его мозга. Но блондин знал, что это неправда. Это его чёртов косяк. Конечно, его, он был бы полным идиотом, думай иначе. Но это не значило, что Кацуки должен быть рад, что и Тодороки тут.

Они сидели в абсолютной тишине, наверное, уже несколько минут; в комнату доносился слабый звук телефонного разговора Исцеляющей Девочки.

― Какого хрена ты до сих пор здесь? — наконец, сказал Кацуки.

Напряжение было почти физически ощутимым.

Какое-то время прошло без ответа. Краем глаза Кацуки только видел неподвижную позу Тодороки, который пристально смотрел прямо на него. Наблюдая. Обдумывая. Почему он не отвечает? Почему он всегда так, чёрт побери, тих? С одной стороны, это ёбаный дар божий, было бы куда хуже, если бы парень любил поболтать. Но в этот раз Кацуки бы предпочёл одним махом разобраться со всеми вопросами, которые без сомнения кружатся в его голове, чем сидеть в немом, мучительном ожидании.

Наконец, Тодороки пошевелился на стуле. Проглотил ком в горле.

— Это ведь Киришима?

Глаза Кацуки расширились. Он пошатнулся вперёд, поднеся руку ко рту, и не важно, как сильно он пытался справиться с этим, вскоре опять выкашливал лепестки из лёгких.

— Какого хрена, Тодороки? — прохрипел Кацуки между приступами.

— Извини. Я не должен был упоминать его.

По крайней мере, в этот раз не было крови. Когда кашель, наконец, прошёл, Кацуки уткнулся лбом в ладони и позволил себе просто дышать несколько минут. Когда он почувствовал, что воздух достаточно вернулся к нему, Кацуки выдернул пару салфеток из пачки и убрал разлетевшиеся лепестки. Одним прицельным броском он закинул салфетки в корзину для мусора у стола Исцеляющей Девочки, и снова опёрся на металлическое изголовье.

Вот это точно вина Тодороки. Что за мудак. Кацуки стиснул зубы, скрестил руки на груди и уставился в окно. Пока он смотрел, как солнце опускается всё ниже и ниже в небе с каждой минутой, их снова окружила тишина. И он думал.

И чем больше Кацуки думал, тем больше появлялось вопросов, на которые ему нужны ответы. Это началось с лёгкого зуда любопытства, но расцвело во что-то невыносимое. Кацуки закрыл глаза, глубоко вздохнул и позволил своему хриплому голосу зазвучать в комнате.

— Откуда ты знаешь?

Сначала единственным звуком в комнате был приглушённый голос Исцеляющей Девочки, доносившийся из-за двери. Может быть, Тодороки удивился, что он вообще заговорил. Но потом раздался скрип кресла, за которым последовал отчётливый голос.

— Вы двое через многое прошли вместе. Кто ещё это может быть…

— …Нет, — Кацуки повернулся к Тодороки, его взгляд твёрд, его глаза обжигают, — откуда ты знаешь?

На долю секунды глаза Тодороки расширились. Его обычное выражение быстро вернулось обратно, и он уставился в ответ с непроницаемым лицом. Но Кацуки видел, как тот был застигнут врасплох. Он заметил, как Тодороки выпрямился, сидя на стуле, как проглотил комок в горле. Парень выдал себя — он нервничал.

Долгое время они твёрдо смотрели в глаза друг другу, словно находясь в какого-то рода противостоянии. Наконец, Тодороки открыл рот, словно собираясь ответить.

В это же мгновенье дверь скользнула в сторону, и напряжение отпустило их. Тодороки прервал зрительный контакт, переведя взгляд на Исцеляющую Девочку, идущую к её креслу.

— Твой отец скоро приедет, и пока всё не разрешится, ты останешься дома.

Она села и повернулась к Тодороки.

— Спасибо, что привёл его и присмотрел за ним. Теперь я этим займусь. Ты можешь вернуться в общежитие.

Тодороки быстро встал — слишком быстро — и коротко кивнул ей, прежде чем направиться к двери. Кацуки не мог не смотреть ему вслед, в голове блондина крутился вихрь из смятения, шока и раздражения, что так много вопросов осталось без ответа.

Исцеляющая Девочка вздохнула, наблюдая, как закрылась дверь.

— Тебе очень повезло, что Тодороки нашёл тебя, — её слова были медленными, обдуманными, — иначе тебе бы пришлось объяснять куда больше.

 — …Он знает, что это.

Это не было вопросом.

Исцеляющая Девочка подкатила к столу, воздержавшись от ответа.

Кацуки резко взглянул на неё, нахмурив брови.

— Как? — потребовал он. — Я думал, это должно быть редкостью.

Словно демонстративно игнорируя его, Исцеляющая Девочка снова начала печатать. И это ощущение, что его держат в неведении, так раздражало. Кацуки перевёл взгляд обратно на свои колени. Он просто хотел понять.

Через секунду щелчки клавиатуры прекратились, и голос Исцеляющей Девочки тяжело прорезался сквозь тишину.

— У двух людей, находящихся в непосредственной близости друг от друга, развивается одно и то же редкое заболевание… это кажется статистически маловероятным. И так бы оно и было, если бы болезни развивались случайно. Но обычно есть факторы, которые увеличивают предрасположенность. Следовательно, некоторые группы имеют больший риск развития определённых болезней. Ханахаки не исключение. И любовь — не единственная причина.

То, как Исцеляющая Девочка это произнесла, — с серьёзным, равнодушным видом, заставляло думать, что это всё, что она могла сказать по этому поводу. Но Кацуки нужно знать кое-что ещё. Кое в чём ему нужна определённость.

— Что ещё? — попытался он опять, с трудом сдерживая отчаяние в голосе. — Что Вы пытаетесь мне сказать?

— Я боюсь, что небрежность ЮЭй подвергает наших учеников большому риску.

Последовавшая тишина долбила его барабанные перепонки, мозги Кацуки закипели в попытке переварить новую информацию. Он всё ещё не понимал, что всё это значило, но у Кацуки появилось смутное подозрение, от которого его сердце упало, и какая-то часть блондина почувствовала, что он начинает понимать о своём огнелёдном однокласснике куда больше, чем Кацуки когда-либо хотел. Но у другой его части осталось больше вопросов, чем ответов, и это чувство безысходности из-за всей этой неопределённости продолжало пожирать его изнутри.

Исцеляющая Девочка снова заговорила, вытаскивая Кацуки из транса.

— Я полагаю, твоё состояние вызвано кем-то из одноклассников?

Она замолчала, глядя на него так, словно ждала подтверждения. Но Кацуки не мог произнести это, не мог даже кивнуть. Подтверждение бы стало принятием, и он не мог признаться в этом даже себе. Ещё нет. Так что Кацуки просто продолжил смотреть прямо перед собой.

— Это немного усложняет ситуацию, — продолжила она, видимо принимая его молчание за согласие.

Кацуки вздохнул и позволил своим векам сомкнуться.

— Так что сейчас?

— Ты спрашиваешь про лечение?

Он кивнул.

— Что ж, в конечном итоге тебе и родителям решать это с врачом. В долгосрочной перспективе лучшим вариантом будет операция по удалению цветов, но пациентов было так мало, что про побочные эффекты почти ничего не известно. Это рискованно и непредсказуемо. Эта идея не особо понравилась ни твоим родителям, ни доктору, когда я говорила с ними по телефону, и, честно говоря, я от неё тоже не в восторге.

— Что ещё? — Кацуки не смог сдержаться и не стиснуть челюсти. Он процедил через зубы, — должно быть что-то ещё.

— Я предложила снизить дозировку предыдущих лекарств. Побочные эффекты будут не такими сильными, но и само средство будет не так действенно. Лепестки ослабнут, но не пропадут до конца.

— Значит, я просто должен жить с лепестками?

— Это всё, что ты можешь сделать. Единственный другой вариант — удалить причину, — Исцеляющая Девочка откинулась на спинку кресла, — даже если ты снова начнёшь принимать лекарство, вполне вероятно, что твой врач или руководство ЮЭй решат, что лучший выход из этой ситуации — перевести тебя в класс 1-Б.

Слова засели в его голове, эхом отражаясь снова и снова, пока не перестали казаться реальными.

Класс 1-Б.

Кацуки опустил голову, его сердце совершенно упало. Он зажмурил глаза, словно надеясь, что тогда всё это исчезнет.

— Твой отец будет здесь в течение часа. До этого тебе лучше отдохнуть.

Дорога домой была ужасно тихой.

Вообще его отец был не из тех парней, что позволяют повиснуть неловкой тишине, он скорее будет болтать ни о чём, просто чтобы его голос заполнил пустоту. Так что было пиздец как жутко не услышать от него ни слова, но как ни странно, он продолжал держать рот на замке. И, на самом деле, так даже лучше. Всё равно слишком многое нужно обдумать.

Живописный пейзаж пролетел мимо, растворившись вдали. Осталось только смутное ощущение, что местность становится всё более и более знакомой, чем ближе они к дому.

Дом.

И дома тоже лучше, в некотором роде. Нет Киришимы, который понятия не имеет, что сделал с Кацуки. Нет Тодороки, который знает слишком много. Но с другой стороны, он отстаёт всё больше и больше, не так ли? Кацуки должен быть в школе. Должен тренироваться. Он хотел быть героем, и Кацуки бы никогда не сдался, но с пит-стопами каждую неделю или две это будет гораздо сложнее. Как долго ему придётся пробыть дома? День? Месяц?

А что ждёт его по возвращении? Другой геройский класс. Это не должно быть важно, реально не должно. Класс 1-Б такая же часть Геройского Курса ЮЭй, как класс 1-А. И не то, чтобы Кацуки знал всех своих одноклассников в любом случае. Ему нужно просто сменить общежитие и взять расписание. Ничего особенного.

Сердце Кацуки сжалось, и его охватило отчаяние, он полностью упал духом, ему хотелось кричать, возмущаться, сделать всё, что угодно, лишь бы этого не произошло.

Это было важно. Очень важно.

Слабый голос в его голове удивился: «Почему?» Но Кацуки знал почему.

Наконец, они въехали на подъездную аллею, и до него стало доходить, что сейчас произойдёт. Поездка была просто затишьем перед бурей. Перед очень большой, очень рассерженной бурей.

И точно, только Кацуки снял обувь и прошёл через гэнкан, буря разразилась над его головой.

— Кацуки!

Мать только подняла на них взгляд и тут же вскочила из-за кухонного стола, рванув к ним через комнату. На мгновенье её широко открытые глаза казались потерянными. Они обшарили лицо Кацуки, как будто пытаясь удостовериться, что он цел и невредим. Кацуки видел её такой только дважды, как будто она просто хотела обнять его и вся эта сопливая фигня. Это не было похоже на неё.

Но потом брови мамы сдвинулись, и беспокойство сменилось яростью.

— И что за херню ты пытался сотворить?

Кацуки оттолкнул её, продолжая смотреть в пол, и растянул губы в оскале.

— Оставь меня в покое.

— Сначала ты мне всё расскажешь! — она крикнула в ответ, едва не наступая ему на пятки, — не могу поверить, что ты сделал что-то настолько безответственное, настолько беспечное. Это было опасно; когда нам позвонила медсестра, я чуть с ума не сошла от беспокойства. О чём ты, нахрен, думал?

Кацуки попытался закрыться от её брюзжания, но она такая, чёрт возьми, громкая, и его кровь уже кипит. Если он не может отгородиться от неё мысленно, нужно просто попробовать что-то другое. Как-то отвлечься. Если это разозлит её, то так даже лучше. Поэтому вместо того, чтобы закрыться в своей комнате, Кацуки направился прямо в гостиную, раздраженно схватил пульт, включил новости и плюхнулся на диван. Мать застонала позади.

— Мицуки, — он услышал голос папы, слабо различимый на фоне диктора, — может быть, нам стоит дать ему немного побыть одному…

— Сначала он должен понести долбаную ответственность! Объясниться, как минимум!

Кацуки закатил глаза. Прибавил громкость.

Это ничем не помогло остановить его мать. Она прошествовала в комнату и встала между ним и ТВ.

— Почему ты вообще перестал принимать лекарство? Где оно сейчас?

— В канализации, — процедил Кацуки сквозь стиснутые зубы, — где этому мусору самое место.

— Что? — его мать практически завизжала.

Кацуки всё прибавлял громкость, пока не начал чувствовать, как басы грохочут в его груди.

— Ну уж нет, даже не думай, мы поговорим об этом прямо сейчас. Выключай.

Она рванула к телевизору и нажала кнопку питания, потом повернулась к нему, нахмурив брови в ярости и сомнении. Кацуки моргнул, взглянув на неё.

Через мгновенье она положила руку на бедро и вздохнула.

— Кацуки, какого хрена ты выкинул лекарства? Ты же знаешь, что они сделаны, чтобы помочь тебе, да?

— Конечно, нахер, — он надул губы и откинулся на спинку дивана, словно пытаясь раствориться в подушках, — я не идиот.

— Видишь, ты же знал, но всё равно перестал их принимать, — она поднесла пальцы к виску и потерла его, слово у неё заболела голова, — это… я не знаю, одна из тех я-не-признаю-авторитетов проблем? Подростковый бунт? Способ заставить себя избавиться от иллюзии, что болезнь полностью под твоим контролем? Типа того?

Он фыркнул, отрицательно покачав головой. Кацуки ненавидел, когда мать пыталась анализировать его.

С ещё одним стоном она разочарованно взмахнула руками.

— Тогда я просто не понимаю, почему ты мог сделать что-то такое. Должна же быть причина, да? Да?

Мама с отчаянием смотрела куда-то позади Кацуки, — наверное, там сидел папа, — словно прося о помощи. Он услышал, как папа кашлянул.

— Ты умный мальчик, Кацуки, — он медленно шагнул на линию взгляда мальчика, — я знаю, я говорю тебе это всё время.

Голос отца был спокойным, но тело напряжено. Зажато. Совсем не в его духе.

— И твоя мать права. Делать что-то такое без серьёзной на то причины звучит просто не похоже на тебя, — он сел рядом с Кацуки на диван и издал долгий, смиренный вздох, — мы просто хотим понять.

Кацуки не признался ему. Никому из них, даже если они ждали ответа. Он не мог, не сейчас. Не когда Кацуки наконец-то нашёл немного мира и тишины. Он просто смотрел вперёд, сжав челюсти и болтая ногой. Так лучше. Кацуки не хотел видеть разочарование на их лицах.

Наконец, он медленно выдохнул.

— Из-за него у меня закружилась голова, — пробормотал Кацуки.

Папа заговорил первым.

— Закружилась голова?

Кацуки кивнул.

— Что-то с внутренним ухом. Когда я упал, это случилось из-за лекарств. Они не дают мне тренироваться.

Это не всё. Конечно, это не всё, но он не хотел говорить. Краем глаза Кацуки увидел, как папа кивнул, довольный ответом, и это было облегчением.

Но мама лишь поднесла руку к подбородку в глубокой задумчивости. Она мерила шагами пол, она всегда это делала, когда не могла с чем-то разобраться.

— Для меня это всё ещё не имеет смысла, — медленно начала мама, и Кацуки издал тихий рык, потому что конечно, этого недостаточно для неё.

Мама слишком хорошо, чёрт побери, понимала его.

— Если побочные эффекты так сильно беспокоили тебя, то ты должен был поговорить с доктором Ямакава. Взять и бросить принимать лекарства опасно, я знаю, что ты это знаешь.

— Конечно, знаю, — Кацуки закатил глаза и выпятил подбородок.

Он не собирался позволять ей разговаривать с ним как с идиотом. Кацуки собрал всё раздражение, всё высокомерие, всю наглость, что только мог.

— Что, если я просто не хочу принимать это лекарство?

Мама перенесла вес на одну ногу и скрестила руки. Изогнула бровь.

— Ммм? Почему это?

— О, это просто. Специально хотел тебя выбесить.

— Хорошая попытка, умник.

С тяжёлым стоном Кацуки поднялся, лицом к ней.

— Я тупой, неблагодарный засранец, который всё воспринимает, как должное.

— Да только я знаю, что ты не такой! Должно быть что-то ещё, что-то, что ты не говоришь нам, почему ещё ты бы…

— О, блин, не знаю, может я, блядь, Богом клянусь, просто не хочу принимать его! Давай, нахер, вали всё на меня.

— Но почему? В чём смысл?

— Я же сказал, карга старая, я не могу тренироваться на этом дерьме!

— Ну, ты точно не можешь тренироваться и без этого дерьма, так, что в этом нет никакого смысла…

— …Потому что я ничего не чувствовал!

В одно мгновение напряжённость между ними рассеялась, оставив только тишину. Там они стояли, глядя в глаза друг другу, грудь поднималась и опускалась с каждым вдохом и выходом.

Гнев исчез с лица матери. Осталось только недоумение.

— …Что?

Кацуки не мог смотреть на неё. Он крепко закрыл глаза, его дыхание задрожало.

— Я вообще не мог чувствовать, — полные отчаяния слова упали с его губ, такие же неконтролируемые, как лепестки, обнажая всё, — не чувствовал ничего ни из-за чего, ни к нему, я…

Его трясло. Он не хотел говорить.

— Кацуки…

Голос мамы был мягким. Терпеливым. Обычно она так не звучала. Кацуки услышал, как она шагнула к нему.

— Что не так?

— Я, — он потряс головой, слёзы защипали в уголках глаз.

Кацуки не мог сказать это вслух.

Нежная рука на его плече.

— Что не так, Кацуки?

— Я… — его подбородок дрожал, надтреснутый голос застрял в горле.

Кацуки чуть приоткрыл глаза, поднимая голову, пока не встретился с мамой взглядом.

Он не мог сказать это вслух. Не мог признать. Но ему и не нужно было. Она уже знала.

— …Мам…

И, наконец, полились слёзы.

Руки обвились вокруг него, прижимая его ближе, но он не чувствовал их. Был шёпот, мягкие слова утешения в его ушах, но Кацуки не слышал их. Был запах в носу, сжимающиеся лёгкие, лепестки, падающие вокруг, но он не мог заставить себя обратить на это внимание. Они не причиняли боли. По сравнению с тем, каким безнадёжным Кацуки себя чувствовал.

Потому что, это было безнадёжно. Он знал это, знал всё время, с самого начала. Доктор выразился совершенно ясно.

«Человек, склонный к развитию болезни ханахаки, это тот, кто испытывает глубокую, безответную любовь»

Безответную.

И с чего бы Киришиме любить такого, как он?

Chapter Text

Примечания переводчика: этот заголовок рождался долго и мучительно, в оригинале это «Everything's coming up roses», если у кого-нибудь есть другие варианты — я с радостью рассмотрю их!

Примечания автора:

Эй, ребята, извиняюсь, что главы не было так долго, но наконец-то она здесь, во всём своём 25-страничном великолепии! Но прежде чем мы начнём, спасибо за ещё больше прекрасного фанарта! И как всегда, если вы нарисовала фанарт к какой-нибудь из моих работ, пожалуйста, напишите мне в тамблере, Unbreakable-Red-Riot! Я буду очень рада увидеть его!

Кроме того, это действительно должно быть само собой разумеющимся, но недавно я обнаружила репосты моих работ на других сайтах. Я загружаю мои работы только на AO3, fanfiction.net, и wattpad, под одним ником. Я не даю разрешения репостить мои работы где-либо ещё, кроме перевода. Если вы репостите мою работу (указывая авторство или нет), это не льстит. Это просто плагиат, и я буду относиться к нему именно так. Спасибо за ваше понимание и за вашу постоянную поддержку!

Без лишних слов... Наслаждайтесь! :D

Какое-то время была только боль.

Она дрожала внутри него, такая же неудержимая, как лепестки, что падали с его губ. Её было так много, она поглотила его, словно набежавшая волна, вся его ярость и всё отчаяние, весь страх, и даже когда казалось, что волна отступает, каждый болезненный вздох служил горьким напоминанием о ней. Кацуки больше ничего не сдерживало. Так что он плакал. И было не важно, насколько беззащитным или пристыженным он чувствовал себя из-за этого, потому что, по какой-то причине, ему было хорошо.

Где-то вдалеке были голоса, их тихое «всё хорошо, Кацуки, всё хорошо» повторялось снова и снова, как старая пластинка, но всё равно немного успокаивало. Убаюкивающие объятья матери, её успокаивающие пальцы в его волосах, твёрдая ладонь отца на его спине заставили всё это потихоньку уйти. Слёзы, эмоции, даже лепестки отступили, как будто закончились. Как будто всё унёс отлив. Словно наводнение оставило от него пустую оболочку, вызвав новый вид онемения. Но только в этот раз оно не было вызвано лекарствами. Кацуки просто выбился из сил.

Его руки обмякли вокруг матери, веки потяжелели, когда он наклонился к ней, его лёгкие едва-едва делали слабые вдохи. Кацуки всё ещё чувствовал диван под собой, руки вокруг себя, успокаивающие голоса в ушах, и только эти вещи привязывали его к реальности.

— Мы так и не научили тебя, да? Как понимать свои эмоции, — новые слова привлекли его внимание, это был папа, — что делать с ними.

Кацуки потряс головой. Ему это не нравилось.

— Прости, Кацуки, — мама заговорила следом за ним, — я не должна была на тебя так давить, не когда ты так изранен.

Ему не нужны их извинения, чёрт возьми. Кацуки просто хотел, чтобы всё это закончилось.

— Прости нас, — папа похлопал его по спине, снова извиняясь, и Кацуки ненавидел это, — мы не знали, что лекарство так сильно повлияет на твои эмоции.

— Но как, — наконец, прохрипел он грубым от кашля голосом.

С новой силой его кулаки сжали рубашку на спине мамы.

— Почему я не мог…

— Это действие лекарства, Кацуки, — выдохнула мама, — только лекарство и всё.

— Дерьмо собачье, — пробормотал он ей в плечо.

— Я знаю, Кацуки, я знаю.

Кацуки едва обратил внимание, что отец взял салфетки со стола и начал вытирать лепестки, которые разлетелись повсюду.

— Полная херня, — пробурчал он опять, скорее себе, чем окружающим, опасный раздражённый тон прорезался в его голосе, — что за долбанная херня?..

― …Я, эм, пойду принесу воды, — вклинился папа, быстро вскочив на ноги.

— Какого хрена они вообще могли дать мне такую херню?

Кацуки, наконец, отодвинулся и со вздохом погрузился в мягкость дивана.

— Без любви цветы не вырастут, верно? — предложила мама, — но не то чтобы у лекарства были мозги, оно не может отличить эмоции друг от друга, так что…

Кацуки со вздохом закрыл глаза.

— Так что оно просто убрало всё.

— Да.

В этом был смысл. Он откинул голову назад и уставился в потолок. Изучал его. Что угодно, лишь бы не столкнуться лицом к лицу с реальностью.

Какое-то время они молчали. Даже когда папа вернулся с бутылкой воды, Кацуки только молча пил из неё, варясь в своих мыслях, пока родители ждали.

Наконец, он решился заговорить.

— Что мне делать?

Кацуки звучал намного испуганнее, чем ему хотелось бы.

Мама выдала задумчивое «хммм…».

— Вот что нам нужно сделать дальше — у тебя завтра назначен приём у врача.

― Блядь, я не могу отстать, — он провёл рукой по лицу, — хватит уже.

— Мы попросим ЮЭй послать репетитора.

— А тренировки?

― Мы можем посмотреть, как дополнить твоё расписание, когда вернёшься в школу.

Будет ли этого достаточно? Будет ли хоть чего-то из этого достаточно, чтобы нагнать всё впустую потраченное время? Кацуки уже столько пропустил, что не мог побороть пожирающие его сомнения. Но какой у него выбор?

— Что мы говорили тебе, Кацуки? — папа положил руку ему на плечо, — с самого начала?

Кацуки пожал плечами.

— Ты справишься, — ответила мама.

Когда Кацуки посмотрел в её глаза, они были тёплыми.

— Мы с тобой, чтобы не случилось. И мы очень, очень любим тебя. Ты ведь знаешь это, да?

Его чувства снова становились слишком сильными. Кацуки вздохнул и закрыл глаза, как будто это могло запечатать его сердце.

Кацуки кивнул.

Вчера был приём у врача. После изучения рентгена и оценки состояния Кацуки, доктор предложил то же, что и Исцеляющая Девочка — то же самое лекарство, но в меньшей дозировке, чтобы держать под контролем и лепестки, и побочные эффекты. Кацуки не нашёл в себе ни желания, ни причин возражать. Его родители тоже согласились, рецепт был выписан, и лекарство заказано. Теперь остаётся только ждать.

Примерно таким же образом Кацуки ждал в своей постели в тот же вечер. ЮЭй была более чем счастлива предоставить ученика в качестве репетитора, если его посещение будет сопровождаться учителем. Это означало, что они приедут после того, как у класса закончатся сегодняшние тренировки. И Кацуки ждал, затворившись в своей комнате, с самого утра, и это было пиздец как скучно. Сейчас его даже не беспокоило, что репетитором будет кто-то неприятный, ему просто нужно хоть чем-то заняться.

Он услышал, как за окном захлопнулась дверь автомобиля. Кацуки сел на кровати и посмотрел сквозь жалюзи на блестящую чёрную машину, которая припарковалась напротив его дома. С одной стороны лицом к нему сидел мистер Айзава всё ещё в геройском костюме после школьного дня. Около машины мелькнуло красное. Потом белое.

 «Вы, нахрен, серьёзно?» — пробурчал Кацуки себе под нос.

Честно говоря, он должен был подумать об этом. Это было логично, чёртов половинчатый — один из лучших учеников класса, не говоря уже о том, что он видел ханахаки и, казалось, уже знал, что это такое. Но это не делало его менее раздражающим.

— Кацуки! — громкий и чистый голос мамы вдруг донёсся с первого этажа, — они здесь!

— Иду, — крикнул он в ответ, перекинул ноги через край кровати, поднялся и поплёлся к двери спальни.

Прозвучал дверной звонок, и как только Кацуки прошёл половину пути по лестнице, мама открыла входную дверь, пока папа в фартуке (он готовил ужин) терпеливо стоял рядом.

— Добрый вечер! Добро пожаловать! Входите, входите, — мама весело помахала паре гостей, приглашая их внутрь.

Кацуки смотрел поверх перил, как за ними закрылась дверь. Айзава поблагодарил его мать и кратко представил Тодороки, прежде чем скинуть обувь. Всё это время Кацуки приходилось душить свой смех, потому что Тодороки огромными глазами таращился на его маму, и на мгновенье что-то вроде страха появилось в его чертах. Кацуки знал это выражение. Он очень хорошо его знал. Это было «чёрт-возьми-неестественное-сходство» лицо.

Но папа испортил момент, спросив, может ли он повесить школьный пиджак Тодороки. Парень подчинился, поставил рюкзак на пол и разделся. Когда Тодороки вышел из гэнкана и огляделся вокруг, его взгляд остановился на Кацуки. Он коротко кивнул.

Кацуки цыкнул и отвернулся, прислонившись к стене у лестницы.

— Большое спасибо вам обоим, что нашли для этого время, — несмотря на то, что его мать небрежно выражала свою благодарность, ей всегда как-то удавалось звучать искренне.

— Мы не можем полностью выразить нашу благодарность, хотя, может быть ужин в этом поможет, — вклинился папа, указывая Айзаве следовать за ним на кухню, — он скоро будет готов, мы можем и приготовить и чай тоже.

— Тодороки, просто следуй за Кацуки в его комнату, — мама ласково улыбнулась гостю, — я принесу вам двоим ужин.

Её голос стал громче и резче, когда она повернулась к лестнице.

— Ты слышал, Кацуки?

— Да слышал я тя, — Кацуки закатил глаза, нетерпеливо пиная стену, и выпрямился, — эй, огнелёд, пошевеливайся.

Не дожидаясь Тодороки, он медленно затопал по лестнице.

Прошло не так много времени, прежде чем он услышал торопливые шаги позади. Ещё меньше времени им потребовалось, чтобы пойти нога в ногу. Они проделали весь путь наверх в тишине.

— Она выглядит в точности как ты, — наконец, заговорил Тодороки.

В этот раз Кацуки рассмеялся. Он повернул к своей комнате в конце коридора. Кацуки искоса посмотрел на Тодороки, чтобы убедиться, что тот следует за ним, и заметил, что парень разглядывает украшенные фотографиями стены вокруг.

— Ты был милым ребёнком.

— Слушай, ты хоть раз можешь не быть жутким? Боже, — Кацуки засунул руки в карманы треников, — светская беседа тебе не идёт.

Тем не менее, он не мог сдержаться и не посмотреть на фото. Бабушка и дедушка, тётя, дядя, случайный кузен. Профессиональные фото, которые они с родителями сделали предыдущей весной. Перед ними — пятнадцатая годовщина родителей. А ещё раньше, когда он был в младшей школе, какие-то кадры из Токийского Диснейленда.

— Мой старик — сентиментальный засранец, — обнаружил он себя объясняющим, — не хочет снимать эти тупые фото.

Почему-то в этот момент Кацуки вспомнил разговор, который он подслушал между Тодороки и Деку на спортивном фестивале. Тот, что о его домашней жизни. Он не мог не задаться вопросом, насколько всё это было чуждо Тодороки.

Кацуки потянулся открыть дверь.

— Что, нахрен, ты от этого всего получишь? — громко спросил он.

Тодороки посмотрел на него. Пожал плечами.

— Ничего, но мне всё равно нужно делать домашнюю работу.

Кацуки вздохнул. Справедливо.

Они перешагнули порог в его спальню, и, хотя Кацуки был бы последним, кто бы признал это, он не мог избавиться от беспокойства, которое начало сверлить его живот. Их занятие должно было продлиться около двух часов. Два часа наедине с засранцем, который знал куда больше о его жизни, чем бы ему хотелось. Напряжение, любопытство, вопросы, которые, без сомнения, мучили разум Тодороки, обосновались в комнате, как чёртов слон.

И внезапно собственное любопытство Кацуки и вопросы к Тодороки, которые мучили его в течение чёртовых дней, перестали иметь значение. Последнее, чего он хотел, — случайно дать повод к собственному допросу.

Вдвоём они уселись на пол, прислонившись к кровати, и положили книги и тетради на низкий стол перед ними. Тодороки сказал ему открыть учебник по алгебре, и, без дальнейших церемоний, они принялись за работу.

Всего через пятнадцать минут мать принесла им еду. Но вместо того, чтобы отложить домашнюю работу и поесть и пообщаться, эти двое неуклонно шли вперёд. Сначала через алгебру, которая была весьма простой, просто дополнение к тому, что они проходили на предыдущей неделе. Потом папа Кацуки пришёл забрать их вылизанные до блеска тарелки, и они занялись английским, чьи предлоги были такими же капец тупыми как и всегда, но задание оказалось вполне обычным. Затем, когда прошёл первый час, они перешли к химии. Тодороки объяснял основные принципы для каждого предмета, потом они разделялись для выполнения заданий и работали по большей части в одиночестве и абсолютной тишине.

Огнелёдный ублюдок, конечно, был тих. Когда они работали независимо, он говорил только по необходимости, что само по себе было редкостью. Парень был среди лучших в классе, в конце концов, так что они с лёгкостью работали с одинаковой скоростью без обсуждений.

Это действовало Кацуки на нервы. Чего-то не хватало, какой-то пикировки между ними, какого-то товарищества. Где все эти долбанные тупые шутки, которые он всегда слышал? Разочарованные вздохи, которые Киришима издавал каждый раз, когда он не мог что-то понять? То, как Киришима бормотал себе под нос, когда пытался подобрать нужные слова, то, как Киришима радовался, когда у него что-то получалось, Киришима, Киришима, Киришима—

А потом его грудь сжалась, щекотание, чёртов запах, и Кацуки зашёл слишком далеко, чтобы сдержать розы. Он зажмурил глаза и согнулся, кашляя в сгиб локтя.

Чёрт побери.

Невозможно было узнать, как много вышло, но как только они закончились, уголок чего-то ткнулся ему в плечо. Кацуки резко обернулся, и увидел Тодороки, сующего ему пачку бумажных носовых платков. Цыкнув, Кацуки взял её и начал приводить себя в порядок, выбрасывая использованные в мусорное ведро.

И после всей этой пытки… они просто вернулись к работе. Как будто ничего не случилось. Не было ни вопросов, ни комментариев, ничего. Всего лишь несколько долгих, обеспокоенных взглядов в его сторону. Как раз достаточно, чтобы Кацуки точно знал, о чём именно думает Тодороки.

Кажется, для половинчатого долбаный слон в комнате тоже был последней вещью, о которой хотелось бы поболтать. Кацуки не мог решить, стали ли он чувствовать себя лучше из-за тишины, или, наоборот, ещё сильнее на грани. Но чем больше времени протекало в неловком молчании, чем больше Кацуки грызли собственные вопросы, и тем сильнее он склонялся ко второму. Честно говоря, ему было просто пиздец как не по себе.

Наконец, когда Тодороки заканчивал объяснять Кацуки задания по классическому японскому, до них донёсся голос матери блондина, такой же громкий и резкий, как обычно.

— Эй, вы двое! Сворачивайтесь!

— Сейчас!

Кацуки захлопнул тетрадь, вскочил на ноги и пересёк комнату в два шага, Тодороки следом за ним.

Но у двери Кацуки остановился, его рука замерла на дверной ручке. Сейчас он не знал, сколько дней продлится вся эта репетиторская фигня. Кацуки повторял себе, что ему не обязательно говорить о… об этом, и он не планировал, по крайней мере, не всерьёз. Но тревога не проходила, только росла. Пока ещё есть возможность, Кацуки нужно узнать одну вещь, чтобы сохранить свой рассудок.

Он уставился перед собой и набрал воздуха в грудь.

— Ты никому не говорил?

Был короткий момент без ответа. А потом очень уверенное:

— Нет.

Кацуки повернул голову и бросил через плечо:

— И ты никому не скажешь, да?

— Конечно, не скажу.

Кацуки украдкой взглянул на Тодороки, и его глаза… в них было понимание. И в этот момент Кацуки почувствовал к Тодороки… нет, не доверие, но что-то похожее. Может быть, солидарность.

Кацуки коротко кивнул. Он распахнул дверь и повёл Тодороки вниз по лестнице, обратно к входной двери, обратно к свободе, которая была так далека от него.

И на этом всё.

Мать поставила стакан воды на кухонный стол перед Кацуки. Рядом со стаканом — маленькая белая капсула.

— Пожалуйста, пожалуйста, прими её.

Кацуки смотрел на таблетку. Когда они ходили забрать рецепт у доктора ранее этим же днём, им сказали, что это уменьшенная доза, но он сомневался. Внешне она нисколько не отличалась. Такого же размера и так далее. Наверное, менее концентрированная.

И всё равно Кацуки не мог сдержаться — его верхняя губа скривилась так, что это можно было назвать только оскалом.

— Где флакон?

— Нам сказали держать его у себя и следить, чтобы ты принимал таблетку каждое утро, по крайней мере, пока, — папа разомкнул сложенные на груди руки и оттолкнулся от столешницы, — ты ведь понимаешь, да?

Кацуки поджал губы. Он не мелкий сопляк, но после того, как его отнесли к медсестре три дня назад, заставили отдыхать дома, прислали репетитора, а сейчас ещё и таблетки приходится принимать под присмотром, он действительно начинал чувствовать себя маленьким ребёнком. И ему это не нравилось. Ярость забурлила внутри него, и единственное, чего ему хотелось — что-нибудь ударить.

В долю секунды его мысли повело, и через какую-то запутанную игру словесных ассоциаций его мозг прошёл от «ударить» к «мешок для бокса», потом к мешку для бокса Киришимы, к Киришиме, к красным волосам, острым зубам, мягким губам, которые на мгновенье ему так захотелось поцеловать.

Глаза Кацуки округлились, когда что-то в его груди болезненно сжалось.

Он засунул таблетку в рот, быстро выпил воду и грохнул стаканом по столу.

С горячим ужином в животе, Кацуки был способен сосредоточиться на второй части занятий. Его карандаш царапал по бумаге, пока он работал над черновиком эссе по истории геройства. Кацуки казалось, что он может работать практически на автопилоте, его разум без проблем мог немного отвлечься, пока он писал.

Кацуки принимал лекарство один день и… не чувствовал особых изменений. Но в первый раз тоже прошло какое-то время, прежде чем лекарство подействовало, так что, видимо, нужно просто подождать. И, хотя ему было любопытно, что за дела со всем этим у Тодороки, чем больше они занимались вместе, тем проще Кацуки удавалось подавлять свои мысли. Это не его дело. Часть Кацуки даже не хотела знать правду в любом случае.

Всё ещё глубоко задумавшись, блондин нажал на ластик карандаша, чтобы вышло ещё стержня. Ничего не произошло. Кацуки яростно щёлкнул ластиком. Опять ничего.

Закончился.

Кацуки тихо выругался себе под нос и повернулся к красноволосому, что сидел рядом с ним.

— Эй, Киришима, у тебя есть запасной стержень, в моём ёбаном карандаше…

Кацуки поднял взгляд туда, где сидел красноволосый и застыл. Потому что это был не Киришима. Конечно, это был не он, это была красная левая сторона Тодороки, и теперь парень смотрел на него, моргая, как будто Кацуки заговорил на чёртовом греческом или типа того.

Должно быть, румянец окрасил его щёки, потому что они стали очень горячими. Сама собой, рука Кацуки взметнулась к груди, где неприятно извивались цветы. А потом, словно по сигналу, начался кашель.

И пока он кашлял, Тодороки подавал ему салфетки. Что за два их занятия стало довольно обычным делом. Кацуки даже не удосужился почувствовать смущение, когда это происходило. И, как бы сильно он не отрицал идею, что начал доверять Тодороки… возможно, в этом была доля правды.

Когда всё закончилось, и Кацуки отдышался, он собрал использованные салфетки, которые валялись вокруг него и, отодвинув тетрадь, поднялся.

— Бакуго, куда ты…

— Пить хочу, — прохрипел он, кинул ком из салфеток в мусорное ведро и, почти спотыкаясь, вышел в коридор.

Он начал спускаться по лестнице, когда снизу донеслись голоса.

— …Да, но Вы как классный руководитель… Вы действительно считаете это необходимым?

Это была мама. Кацуки застыл на лестничной площадке. В прошлый раз, когда он не смог справиться с любопытством, Кацуки горько пожалел об этом. Но он просто не мог ничего с собой поделать. По какой-то причине Кацуки даже не пришло в голову, что у родителей и Айзавы будет о чем поговорить, пока они с Тодороки занимаются. И Кацуки хотел знать, о чём именно они говорили.

— Честно говоря, я недостаточно знаю о его заболевании, — начал отвечать Айзава, — в прошлом, когда у нас были ученики с ханахаки, их лечение проходило без перевода в другой класс.

На мгновение, Кацуки задумался, не был ли Тодороки среди этих учеников.

Айзава продолжил.

— Но, как проинформировал вас директор Незу, когда вашему сыну только поставили диагноз, ЮЭй участвует в этом лечении исключительно на индивидуальной основе. Когда я в последний раз разговаривал с Исцеляющей Девочкой, она выразила свою обеспокоенность по поводу тяжести его состояния, а также его склонности ставить под угрозу план лечения. Кажется, у неё сложилось впечатление, что эти меры являются наиболее рациональным решением.

— Да, и наш доктор тоже согласился, — папин голос был намного серьёзнее, чем Кацуки привык слышать, — мы понимаем, что это может быть лучшим решением и не сомневаемся, что мистер Влад будет придерживаться с Кацуки того же стандарта, что и Вы, мистер Айзава.

Так они говорят о его переводе в 1-Б. Кацуки пожал губы.

— Конечно, я тоже так думаю, — добавила мама, — я больше волнуюсь о том, как он это воспримет…

Как он это воспримет? Ответ: хреново. Кацуки тихо зарычал и затопал вниз по лестнице, извещая о своём присутствии. Разговор сразу же прекратился.

Он промаршировал на кухню, где родители и Айзава пили чай. Когда Кацуки проходил мимо них, чтобы взять стакан из сушилки, он чувствовал, как их глаза следят за ним. Кацуки налил себе воды из крана и сделал несколько больших глотков, затем наполнил стакан опять. Сурово взглянув на родителей, он тяжело зашагал обратно к лестнице.

И пока Кацуки поднимался, до него снова донёсся голос Айзавы, гораздо тише в этот раз.

— Ещё есть время рассмотреть все варианты, но важно помнить, что его здоровье в приоритете. Последнее, чего мы хотим — сделать его состояние ещё хуже…

Шаги Кацуки снова замерли всего на мгновение.

— …Итак, ЮЭй хотела бы узнать ваше решение как можно скорее.

— Конечно.

Кацуки опустил голову. Будь он проклят, если родители думают, что могут принять это решение без него. Кацуки закончил путь вверх по лестнице в свою комнату и снова занял место рядом с Тодороки. И задумался.

Был некоторый уют в секретах. В том, что люди не лезут не в своё дело. И между ним и Тодороки… Как будто из-за отсутствия желания разговаривать друг с другом, они невольно достигли какого-то взаимопонимания. Соглашения о тишине.

Но такими темпами Кацуки переведут в 1-Б. И с каждой минутой, этот зуд, эта жажда узнать, откуда одноклассник знает обо всём…

Всё ещё оставался вопрос, как они оба смогли заболеть. Статистически, это было невозможно, но если у Тодороки была ханахаки, и если он сумел взять симптомы под контроль, то Кацуки нужно знать, как это сделать. Как можно скорее. И если это означало нарушить их негласное соглашение — прервать тишину, — то так он и сделает.

Кацуки снова взял тетрадь, карандаш яростно заскрипел по бумаге.

Он прочистил горло.

— Итак. Что ты принимаешь?

Тодороки перестал писать.

— …Что?

Кацуки не сводил глаз с бумаги.

— Какую бы ты херню не принимал, она работает, — пробормотал он равнодушно, — и пиздец как хорошо.

Долю секунды Тодороки молчал, и Кацуки мог только представлять, как парень смотрит на него. Это должен быть пустой, стоический взгляд, может быть, несколько смущенных морганий, как он всегда делал, когда что-то заставало его врасплох.

— …Что ты имеешь в виду?

Он произнёс это медленно. Непонимающе. Не может быть, чтобы эта наивность была искренней. Кацуки видел страх в глазах Тодороки в комнате Исцеляющей Девочки. Они обменялись чёртовыми взглядами солидарности, так что, какой бы невинный фасад этот ублюдок не пытался натянуть, это было притворством. Верно?

Не может быть, чтобы Кацуки ошибался в этом.

— Давай, не прикидывайся простачком, — отрезал он, — у тебя ведь тоже она есть, да?

— Нет.

Карандаш Кацуки остановился.

Бессмыслица. Кацуки почувствовал, как усилилось его замешательство. И как его уши загорелись от смущения. Он стиснул челюсти, заталкивая любопытство в дальний угол сознания. Нет смысла задавать больше вопросов, Кацуки уже выставил себя полным дураком.

В этом он тоже уверен.

Пока тишина не затянулась слишком надолго, Кацуки вернулся обратно к работе — его карандаш снова заскрипел. Может быть, так они смогут притвориться, что этого небольшого недопонимания не было. Тодороки потребовалось даже больше времени, чем ему, чтобы вернуться к занятиям. Долгое время они не разговаривали. Только работали бок о бок, позволяя тишине окутать их.

С лестницы раздался резкий голос: «Мальчики, им пора уходить!», — и Тодороки вскочил, собирая свои вещи, прежде чем Кацуки успел убрать хотя бы карандаш. И когда ледоогневой засранец согнулся, аккуратно складывая свои принадлежности в рюкзак, он замер, всего на мгновенье. Было сложно не заметить, как его взгляд метнулся в сторону Кацуки, и тот увидел, как лицо Тодороки приняло выражение, а потом снова стало закрытым, как обычно.

И это бесило неимоверно. Если этому ублюдку есть что сказать, он должен взять и сказать, чёрт возьми.

— Я…, — Тодороки вздохнул.

— У меня нет её сейчас, — сказал он, наконец, уставившись в пол, — но… была.

Вместе с этими словами глубоко внутри Кацуки возникло неприятное чувство. Это было неправильно, это было слишком. Внезапно Кацуки оказался посвящён в знание, которым не должен был обладать, и он не понимал, что с ним делать, его мозг закоротило, глаза широко распахнулись.

Дрожащий вздох выскользнул из губ Кацуки и разрушил тишину.

— Ты?..

Тодороки отвернулся, совсем немного.

— Да.

Издав невнятный звук, парень поднял рюкзак на плечо и повернулся к двери спальни. Тодороки сделал шаг вперёд, потом ещё один, его рука потянулась к дверной ручке. Кацуки не мог просто так его отпустить. Ему нужны ответы, чёрт возьми.

— Что случилось? — громко спросил Кацуки ему в спину.

— Операция.

Тодороки открыл дверь, оставив Кацуки таращиться ему вслед с открытым ртом, слишком ошеломлённого, чтобы сказать что-то ещё.

— …я имела ввиду, это было немного грубо — не проводить Айзаву и Тодороки, — донёсся до Кацуки ворчливый голос матери с дивана.

Блондин только пробурчал что-то невнятное в ответ, опускаясь глубже в кресло. Прошёл всего лишь час или два с тех пор, как они ушли, но в мозгу Кацуки всё ещё крутился вихрь мыслей, так что её слова влетели в одно ухо и тут же вылетели из другого. Вечерние новости создавали фоновый шум, в котором он так нуждался.

Кацуки был прав. Долбаный Господь, он был прав, но осталось ещё так много вопросов, которые требуют ответов, и какофония в его голове становилась настолько громкой, что на мгновенье Кацуки пожалел, что всё это узнал, потому что оно не останавливалось, и Кацуки начинал чувствовать себя перегруженным.

Но сейчас у него новая цель. Что-то, на чём можно сосредоточиться. Кацуки не мог прыгнуть выше головы.*

Видимо папу беспокоила тишина, поэтому он заговорил.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Ничего не чувствую.

— Обычное «ничего» или?..

Кацуки пожал плечами. Сейчас всё было не так плохо, по крайней мере, пока. Но ему было сложно сосредоточиться. А сейчас Кацуки очень нужны все его способности, потому что Бог знает, как они отреагируют.

Кацуки устроил локоть на подлокотнике кресла и напряженно смотрел в телевизор, слегка покусывая кончик мизинца.

— Я хочу операцию, — уронил он невзначай.

Боковым зрением мальчик заметил, как его родители обменялись взглядами. Кацуки уже понимал, что ему не нравится, куда всё это идёт.

Первым заговорил папа, неуверенно заёрзав на месте.

— Почему ты хочешь операцию?

— Это же насовсем, да?

— Не факт, — вмешалась мама, — слишком мало людей сделали операцию, так что на самом деле мы не знаем, насколько она действует и действует ли вообще.

— Она же избавляет от лепестков или типа того, да? — Кацуки чувствовал, как раздражение недовольно рокочет глубоко внутри него, — я должен вернуться к тренировкам.

— Мы не знаем, как отреагирует твоё тело…

— …Но это может сработать, — прошипел Кацуки сквозь стиснутые зубы, — да? мне кажется, эта херня того стоит.

Его решимость должна оставаться непоколебимой, чтобы родители знали, насколько он серьёзен. Потому что Кацуки действительно был серьёзен. Вся эта цветочная херня должна нахуй прекратиться.

Но несколько секунд родители ничего не говорили, и так как он был уверен, что теперь мяч на их половине поля, Кацуки тоже молчал.

Затем папа заговорил, его голос прорезал тишину.

— Мы просто не хотим, чтобы ты рисковал…

— Что ж, хорошо, что это, блядь, мне решать, — прорычал Кацуки.

Мама коротко рассмеялась.

— Ага, только оно не так работает, пацан. Мы — твои родители, и, в отличие от тебя, мы действительно слушаем доктора, когда херь, которую он несёт, важна.

Неудержимая ярость бурлила внутри Кацуки, кулаки сжались так сильно, что он весь дрожал. И тот факт, что Кацуки мог чувствовать так много, принимая лекарство, показывал, насколько всё по-другому в этот раз, да только легче от этого не становилось. Предки смотрели на него свысока, и это так раздражало потому, что, чёрт возьми, в словах мамы был смысл. Кацуки не слушал, вот почему ёбанная ханахаки вернулась в первую очередь. И у него было ощущение, что чем больше он будет спорить, тем меньше его будут слушать.

Так что Кацуки сжал челюсти и молчал, надеясь, что сможет собраться, прежде чем услышит их следующий аргумент.

Как он и ожидал, мама восприняла его молчание за приглашение продолжить.

— Извини, я просто не могу этого разрешить. Ты хоть знаешь, как выглядит операция?

Ответ прост и понятен — нет, Кацуки не знает. Он не слушал, не удосужился даже посмотреть или спросить. Кацуки опустил глаза и надул губы. Часть него, глубоко внутри, чувствовала стыд.

Наконец, Кацуки неуклюже пожал плечами и выдал единственный ответ, который имел для него значение:

— Удаляет розы.

— Агаааа, всё гораздо сложнее, и если бы ты слушал доктора Ямакаву, то знал бы это. Так что пока ты не разберёшься во всём и не найдёшь способ убедить нас, ты меняешь класс. Мы уже обговорили это с ЮЭй. Сейчас всё утверждается.

Кацуки моргнул, пытаясь остановить лёгкое жжение в глазах. Его подбородок дрожал, даже воздух, что он выдохнул, дрожал, и отчаяние, что он чувствовал, всё нарастало, потому что Кацуки не мог возразить ничему, что она сказала. Он знал, что она права, чёрт возьми, Кацуки знал это.

Но если он и Киришима больше не будут одноклассниками, кто знает, как это изменит их отношения? Неизвестность… ужасала. Было так много вопросов, требующих ответов, ответов, которые мог дать только Тодороки. И в этот раз Кацуки не волновало, если он подтолкнёт парня задать собственные вопросы. Его не волновала слабость. Его нихуя не волновало, если это сделает его сердце более открытым, чем Кацуки когда либо хотел. Он не может себе позволить беспокоиться об этом, не когда решения принимались за него. Не когда Кацуки на волосок от потери их близости с Киришимой. Не когда каждый новый вариант заставляет его чувствовать себя ещё более опустошённым.

Прошла неделя с тех пор, как Тодороки нашёл Кацуки кашляющим в туалете. Неделя с того, как его отвели к Исцеляющей Девочке. Неделя с того, как он вернулся домой. И снова неловкость тяжело легла между Кацуки и Тодороки, когда они сели за третье занятие.

Несмотря на то, что не так много было сказано между ними двумя об этом, всё казалось немного яснее. Но знание, что Кацуки не был единственным, что он мог найти кого-то близкого в половинчатом из всех людей было… не успокаивающе, конечно, но что бы это за чувство ни было, оно точно было недалеко.

И с этим новым знанием и постоянными мыслями о своей миссии, Кацуки не мог перестать искоса наблюдать за Тодороки. И каждый раз Кацуки не мог не думать о том, что знает. И что хочет узнать.

Они занимались около полутора часов и только начали пытаться работать над эссе по истории геройства, когда карандаш Тодороки внезапно застыл. Кацуки увидел, как парень смотрит на него краем глаза.

Тодороки закрыл книгу и вздохнул.

— Если хочешь что-то спросить — спрашивай, давай уже покончим с этим.

Кацуки отвёл взгляд. Кажется, его поймали с поличным.

— Я просто хочу знать больше.

— О чём?

— Не прикидывайся дураком, — Кацуки рассерженно застонал, — ты сказал «была», в прошедшем времени.

— Я сказал тебе, у меня была, а потом я сделал операцию. Что ещё тут знать?

— Может быть, когда? — Кацуки щёлкнул карандашом, чтобы получить больше стержня, — мы не такие уж старые.

Тодороки пожал плечами.

— Несколько месяцев назад. И не так уж долго, потому что…

Точно.

— Операция, — Кацуки закончил за него.

Тодороки кивнул. Он опустил взгляд. Было что-то в его лице, что-то похожее на страдание, но Тодороки быстро скрыл это.

— Когда началось? — Кацуки попробовал опять.

Ему всё ещё нужно знать больше о том, как разрешилась вся эта ситуация, в конце концов. И зная, что Кацуки знал о Тодороки, парень имел склонность вываливать на собеседника всё, когда у него оказывалась возможность.

Конечно же, Тодороки не мог устоять. Может быть, ему просто хотелось понимания.

— Это началось ближе к концу стажировки, — начал он, — первый раз был, когда я патрулировал с моим дорогим стариком.

На мгновение, горечь в его голосе выбила Кацуки из колеи. Обычно Тодороки был так пиздец осторожен, что слышать его слова, сочащиеся такой ненавистью, казалось просто неправильным. Но когда он вспомнил разговор, который услышал на спортивном фестивале… Дьявол, Кацуки не мог винить парня за его старые обиды. Старатель тот ещё кусок дерьма.

Но… здесь было что-то ещё. Это не только старые обиды. Рана, из которой сочилась ненависть, была свежей. И этого точно было недостаточно, чтобы удовлетворить любопытство Кацуки.

— Что случилось потом? — спросил он.

— По всей видимости, среди героев это не редкость, так что Папа знал, что это такое. Он отвёз меня в больницу для срочной операции. Не то, чтобы я долго страдал, но… это мерзкое ощущение, когда откашливаешь эту хрень как комок шерсти. Я никогда этого не забуду.

Кацуки издал долгий стон.

— Даже, блядь, не напоминай мне. Видишь, вот почему я хочу сделать операцию. Потому что это полный пиздец, и я мучаюсь с этим недели. Можешь себе представить? Этому нет конца. Так что, если бы я мог просто не беспокоиться о кашле с этими блядскими розами каждый день моей жизни, это было бы пиздец как здорово. Не пропускать уроки, я бы мог тренироваться как ты. Но мои хреновы родители не хотят даже слушать меня, когда я поднимаю эту тему.

— Говорю тебе, — слова Тодороки были отрывистыми и жёсткими, — ты не хочешь операцию.

Застигнутый врасплох, Кацуки взглянул на него.

— И с хрена ли нет? На тебе пиздец как хорошо сработало.

— Это не серебряная пуля, понял? Не думай так о ней.

Кацуки положил карандаш и скрестил руки.

— Ну, хорошо. Ты ходишь в школу и тренируешься и делаешь всё то дерьмо, что я не могу, так что извини меня, что нахожу это пиздец как привлекательным.

— А я говорю тебе, — повысился его голос, — если бы ты знал, о чём болтаешь, ты бы так не думал.

Их глаза встретились, и взгляд Тодороки был так напряжён, окрашенным тем, что можно было описать только как... горе. И Кацуки не мог заставить себя перестать смотреть в пронизывающие разноцветные глаза.

— Это открытая операция на сердце и лёгких, — отчеканил Тодороки каждый слог, — опасная и изматывающая процедура и всего лишь временная. Если чувства вернутся, это не конец. Цветы могут вырасти снова, это может никогда не закончиться, и тебе придётся делать операцию снова и снова. И снова. И снова, и каждый раз ты будешь надеяться, желать и молиться, чтобы в этот раз цветы наконец-то сдались навсегда.

Кацуки отвёл от него взгляд и не смог сдержать горький смех. Он начал понимать, куда всё идёт.

— Ты пытаешься меня отговорить?

— Послушай, — убеждал его Тодороки, в его голосе было больше эмоций, чем Кацуки мог когда-либо себе представить, — даже с причудой Исцеляющей Девочки, восстановление займёт дни. Каждый раз её причуда оставляла меня таким измотанным, что она поклялась никогда больше этого не делать. Если болезнь вернётся, мне придётся восстанавливаться без неё. Она не сделает исключение для тебя.

— Ты говоришь, как будто Исцеляющая Девочка — единственный человек с лечащей причудой. Сюрприз, это не так, тупица, — прошипел Кацуки, злость разгоралась у него под кожей, — должен быть другой способ. Ты просто хочешь обскакать меня, да?

Кулаки Тодороки опасно сжались, так что костяшки побелели.

— Вынь голову из задницы. Идиот. Ты думаешь, я этого хотел? Думаешь, я по своему желанию прошёл через это?

Тон в его голосе был… опасным, как будто что-то внутри него сломалось. Когда Тодороки заговорил опять, его голос дрожал от настоящей ярости.

— Отец заставляет меня делать операции. В первый раз, он даже не сказал мне, что происходит, просто довёз и высадил, не сказав ни слова никому, кроме медсестёр, всё было кончено до того, как я узнал, что со мной не так, до того, как я даже узнал кого…

Внезапно, словно он только что овладел своим, потерявшим было контроль ртом, Тодороки оборвал себя. После этой вспышки его дыхание стало неровным, и минуту он просто дышал. Потом выпрямил спину и потряс головой, словно пытаясь прояснить её. Сглотнув, Тодороки уставился обратно в учебник, будто говоря, что разговор окончен.

Кацуки просто таращился на него, шокированный.

— Ты не знаешь, кто это.

Это не было вопросом.

Плечи Тодороки напряглись ещё больше.

— Возвращайся к работе, — сказал он.

— Нет, какого хрена ты не знаешь, кто это?

Тодороки зажмурил глаза, его губы сжались в тонкую линию, как будто он испытывал физическую боль, и на мгновение Кацуки не был уверен, что тот вообще может ответить.

— Операция, — наконец, раздался голос Тодороки, напряженный так сильно, будто он может сорваться в любой момент, — она глушит чувства. А я и так никогда не был в них хорош. Так что как только я кашляну, он хватает меня и тащит в больницу, и я просыпаюсь в операционной и пытаюсь, изо всех сил пытаюсь почувствовать опять, чтобы узнать, и просто… не могу.

Тодороки перевёл дыхание, и после выдоха его лицо исказилось всей болью мира.

— Каждый день меня преследует мысль, что я могу провести остаток своей жизни, зная, что был влюблён, но, никогда не узнав, в кого.

Тишина казалось живой. Она ознобом пронеслась по позвоночнику Кацуки, укрывая их.

Затем, наклонив голову и сдвинув брови, Кацуки заговорил.

— Это… поэтому ты обычно такой?..

— Я такой что?

Кацуки просто смотрел на него.

— …Безэмоциональный?

Тодороки моргнул.

— Операция влияет только на чувство любви. Остальные эмоции остаются прежними.

— Точно.

Значит, он действительно просто Такой.

И Тодороки, он на самом деле хмыкнул, и это прозвучало почти как саркастичная шутка.

— Может быть, я проецирую на тебя, — сказал он, его слова были гораздо более сдержанными, больше похожими на его привычное Кацуки «я», — но ты не хочешь операцию. Это ад. Кроме того, тебе повезло. Несмотря на то, что ты думаешь, у тебя есть шанс, что куда больше, чем когда-либо будет у меня. Не отказывайся от него.

Кацуки не верил этому, не мог поверить, и его бесило, что Тодороки мог вообще назвать его везучим. Но какая-то его часть не смогла сдержать растущую в нём жалость, жалость, которая велела ему держать язык за зубами, прежде чем он скажет что-то, о чём пожалеет. Кацуки ещё раз попытался использовать домашку, чтобы отвлечься. Тодороки, похоже, понял намёк, потому что последовал его примеру.

— Ну, в любом случае, это не важно, — наконец, пассивно пробормотал Кацуки, — я перевожусь в другой класс на следующей неделе.

Рядом с ним раздался резкий вдох.

— …Что?

Значит, Айзава ещё ничего не сказал.

— Да. Я перехожу в класс 1-Б.

Кацуки чувствовал на себе взгляд Тодороки. Блондин нервно поёрзал на месте, продолжая писать дальше.

Тодороки несколько раз постучал карандашом по бумаге.

— Кто поменяется с тобой местами?

— Без понятия.

— Ну, это… хреново.

— Даже, блядь, не говори.

— Ты в порядке?

Была ли это… забота?

Кацуки вяло поднял и опустил плечи.

— Нормально.

— Он беспокоится о тебе, — Тодороки сглотнул и опять вернулся к домашке, — всё спрашивает меня, как ты.

Кацуки застыл. На мгновение его грудь сдавило, а горло защекотало. Он глубоко кашлянул, изо всех сил стараясь держать лепестки в узде.

Тодороки продолжил.

— У тебя всё ещё есть чувства к нему, да?

В этот раз вышло несколько лепестков, и Кацуки задыхался, откашливая их, пока они, наконец, не прекратились. Как будто это было обычным делом, Тодороки подал ему коробку с салфетками, даже не поднимая глаз от бумаг.

— Ёбанный… Чёрт возьми, Тодороки, лекарство не так уж хорошо работает. Вот почему я, нахрен, перевожусь в первую очередь. Блядь.

— Извини.

— Ты ведь специально это сделал, да? Уёбок.

— Клянусь, нет.

— Ладно, — Кацуки цыкнул.

Снова он целится комком использованных салфеток в мусорную корзину. Тот отскочил от стены и упал ровно в центр. Зачёт.

— С чего он вообще беспокоится обо мне? — пробормотал Кацуки, — эт не его дело.

— Он твой лучший друг.

— Не вешай на нас ярлыки, уёба.

— Хорошо.

Но это было не совсем так, и Кацуки знал это. В конце концов, он издал слабый вздох. Его голос был невероятно тихим.

— …Хотя ты прав. Он — мой лучший друг. И я… — Кацуки закрыл глаза, — я не могу потерять его. А из-за смены классов так и будет.

— Ну, когда ты говорил, что хочешь операцию, это звучало, как будто ты пытаешься сдаться. Найти лёгкий путь, даже если от этого больше вреда, чем пользы.

Кацуки застыл.

— Лёгкий путь?

— Ну, это же просто? Не хотеть чувствовать что-то, если это причиняет боль. Но боль — часть жизни. Смирись с ней.

Кацуки отвёл взгляд, предупреждающий рык застрял в его горле.

— Мне не важно, как я себя чувствую, — он пробормотал, его голос звучал обречённо, — не если я потеряю его в итоге.

Комната стало тихой, всего на мгновенье, и эта тишина была тяжёлой. Её вес словно давил на них обоих, и Кацуки нужно что-то, чтобы отвлечься. Он снова открыл учебник и принялся за работу.

— Ты всё ещё в ЮЭй, да? Так разве это важно, если ты перейдёшь в другой класс? Ты всё равно будешь видеть его. А он заботится о тебе. У тебя всё ещё есть шанс, так что не выбирай лёгкий путь.

При этих словах Кацуки невольно посмотрел вверх, встретившись глазами с взглядом Тодороки, который осмелился проникнуть сквозь его фасад, прямо в самое нутро. И в этот момент Кацуки тоже увидел за фасадом Тодороки больше, чем он когда-либо хотел.

Тодороки заговорил.

— Не отказывайся от него.

Кацуки хотел злиться на Тодороки. Кем он себя возомнил, давая ему этот хренов совет или что это вообще? Даже если это и забота, она непрошеная и вообще, блядь, не к месту.

Но что-то в этом простом предложении зацепило его. Может быть, дело в командном тоне, который заставил слова звучать в его ушах даже спустя несколько секунд после того, как их произнесли. Может быть, это невыносимое чувство сожаления, которое он нашёл скрытым глубоко в чертах Тодороки. Чем бы оно ни было, это очень задело его.

Операция — лёгкий выход? Кацуки просто думал об этом как о единственном разумном варианте, не каком-то нахрен лёгком выходе. Но когда он попытался вернуться к занятиям, что-то в словах Тодороки начало подрывать его уверенность.

Это дало ему надежду. Если лекарство хоть немного работает, тогда смена класса будет концом их дружбы, только если Кацуки сам это позволит. И те чувства, которые всё ещё у него есть, те, которые Тодороки считает благословением… неужели у него действительно есть шанс превратить их во что-то большее? С ханахаки такое вообще возможно?

Кацуки больше не знал, чему верить. Но в первый раз за долгое время он знал, что нужно сделать.

Это ночью папа закрыл входную дверь за их гостями, когда они ушли.

— Они придут ещё раз, — сказал он, — а потом ты вернёшься в ЮЭй.

— Удивлён, что вам, ребята, всё ещё есть о чём поговорить с Айзавой, — пробурчал Кацуки, направляясь в гостиную.

Родители по пятам следовали за ним.

— С мистером Айзавой.

— Да, да.

Папа имел привычку напоминать Кацуки о таких вещах, и обычно это пиздец как действовало ему на нервы. Но сегодня вечером Кацуки был спокоен. Как если бы он вверил себя судьбе. Так что он плюхнулся на диван, не сказав ни слова, и рассеянно уставился перед собой.

Мама наблюдала за ним, пристально смотря на него недремлющим взглядом, как будто она следила за каждым его движением и вздохом. Через секунду она плюхнулась рядом с ним и вздохнула.

— Окей, пацан, что не так?

— Я разобрался, — начал он.

— Ох, уже? — мама откинулась на спинку дивана, скрестив руки, — и что ты узнал?

— Независимо от того, что я узнал, вы не должны были принимать такого рода решения без меня.

— Кацуки…

— Дай мне договорить.

Это прозвучало требовательно, но не жёстко. Как раз достаточно, чтобы родители заткнулись и хоть раз послушали его.

Как только он был уверен, что привлек их внимание, Кацуки продолжил.

— ЮЭй знает, что это он?

Взгляд, которым обменялись его родители, был полон удивления. Они ничего не сказали, и это молчание указало на то, чего Кацуки боялся больше всего. Видимо, он опоздал. Как будто что-то ледяное схватило его сердце и потянуло глубоко в грудь. Кацуки дышал, пытаясь успокоить живот, который скрутило совсем не как от роз.

Он должен продолжить, прежде чем их молчание полностью изничтожит его.

— Потому что я соглашусь сменить класс, — сказал Кацуки просто, пожав плечами, — ни споров, ни возражений, при одном условии. Киришима, он… Он единственный человек, с которым я когда-либо смог поладить. Мой единственный друг, единственный человек, которому я нравлюсь такой, какой я есть. Я не могу это потерять.

То, как сформировались его слова, раскрывая все чувства без его согласия, в открытую, ясно, как день его родителям… это было слишком, всё должно было пойти не так.

— Слушайте, — Кацуки попытался опять, ещё больше отчаяния проникло в его голос, — я согласен на спонтанные лепестки. И даже если я вообще не смогу тренироваться, я пойду на более стрёмные лекарства. Подожду, пока моё тело привыкнет к ним. Но если они узнают, что это он, они могут больше никогда не дать мне его увидеть.

Кацуки дрожал, но, сколько бы он ни боролся, Кацуки не мог это остановить. Он ненавидел это, он так сильно это ненавидел.

— Поэтому, пожалуйста, — выдохнул Кацуки, страшась ответа, — пожалуйста, скажите, что они не знают.

Когда он закончил, родители просто смотрели на него.

Наконец, мама потянулась погладить спину Кацуки. Её слова были торопливыми, в них слышалось облегчение.

— Мы не сказали ничего, кроме того, что это одноклассник.

— И вы не скажете?

— Мы обещаем, — папа положил руку ему на плечо, заземляя** Кацуки, — мы решили, что это твоё дело.

Мальчик закрыл глаза. Казалось, что он отказывается от части своей жизни. Но теперь Кацуки понял — это лучшее, что он может сделать.

Так что, к большому облегчению родителей, он кивнул.

— Ладно. Как бы то ни было, всё решено. Я согласен.

Завтра важный день. Великое возвращение Бакуго Кацуки в ЮЭй.

Кацуки знал, что должен чувствовать себя более взволнованным. Каждый день внутри него должно было зудеть желание скорее вернуться к учёбе и тренировкам, но вместо этого он просто много спал. Отсчёт времени до его возвращения вызывал всё более сильное чувство… равнодушия.

Честно говоря, Кацуки не мог сказать, было ли это результатом действия нового лекарства, или нет.

Он услышал дверной звонок внизу. Кацуки повернулся на бок и уставился в стену, не желая ничего, кроме как снова уснуть.

— Он наверху в своей комнате, — услышал он голос матери.

— Ужин почти готов, — услышал он голос отца.

Шаги Тодороки по лестнице казались более медленными, чем обычно, как обратный отсчёт, словно каждый из них делал его ещё на шаг ближе к ЮЭй. К 1-Б классу.

Когда дверь со скрипом открылась, Кацуки застонал.

— Пиздец ты долго, Огнелёд, — он заставил себя сесть, поворачиваясь, чтобы перебросить ноги через край кровати, — звук был, как будто ты маршируешь на похоронной процессии или типа…

У Кацуки перехватило дыхание. Он пялился.

Киришима стоял в дверях.

Выражение его лица было добрым. Искаженным болью.

— Привет, мужик, — он попытался улыбнуться.

Первой мыслью Кацуки было, что это какая-то злая шутка. Тогда, кто бы ни был в это вовлечён, он заплатит за попытку справить его любовную жизнь. Вероятно, это мать. Сердце бешено колотилось в груди Кацуки, желудок дико дрожал. Розы шевелились внутри, не желая ничего, кроме как вырваться наружу, их тошнотворный запах уже наполнил дыхательные пути. Потребовалась вся его воля, чтобы сдержать их. Казалось, что Кацуки борется с ними целую вечность, как будто время не течёт, а ползёт, но, наконец, впервые за всё время, они разжали свою хватку, и он почувствовал, что снова может дышать.

Кацуки моргнул, возвращаясь к реальности.

— Какого хрена ты здесь?

— Ну, — Киришима нервно засмеялся, потирая затылок рукой, — я подумал, что раз ты так много занимался со мной, пришло время мне отдать долг, и вот я здесь!

Он оглядел комнату.

— Можно войти?

И это была одна из худших идей, что Кацуки слышал в своей жизни. Ужаснейшая, не иначе.

«Не отказывайся от него».

Слова Тодороки зазвенели в его голове, и Кацуки не мог отделаться от них, как бы сильно не пытался. Киришима здесь. Возможность доказать себе, что Кацуки может это сделать. Что, несмотря ни на что, он может быть другом Киришимы.

Кацуки кивнул.

— Спасибо! — лучезарно улыбнулся Киришима, и казалось, будто тяжесть свалилась с его плеч.

Он рысью промчался к постели, в мгновение ока скинул рюкзак и сел на пол, прислонившись к кровати, как они уже делали много раз.

Кацуки колебался. Он ничего не мог с этим поделать, не так этот день должен был пройти, и у него есть все основания полагать, что теперь всё закончится катастрофой. Но лепестки непривычно спокойны. Никакой катастрофы на горизонте. Может быть… может быть дело в надежде, что ему дал Тодороки? Так что Кацуки сдался и быстро скользнул вниз, чтобы занять место рядом с Киришимой.

— Ладненько! Погнали! — красноволосый порылся у себя в рюкзаке, высунув язык, как полный придурок, — хмм… с чего бы начать… — он вытащил тетрадь, — ага! Алгебра!

Окей, возможно всё реально закончится катастрофой. Киришима сосёт в математике.

Хорошо, может парень стал лучше, Кацуки не собирался ставить на нём крест. Он взял свою тетрадь, и они быстро принялись за работу.

И упс. Киришима всё ещё сосал в математике.

Серьёзно, это Кацуки не было в классе почти полторы недели, но к тому времени, как его мать постучалась в дверь с ужином в руках, каким-то образом он оказался обучающим Киришиму. Но стоило запаху карри коснулся их носов, как они быстро отложили работу.

— Спасибо, миссис Бакуго, — красноволосый опять расплылся в улыбке, забирая тарелку из её вытянутой руки, — пахнет восхитительно.

— Ты очень добр, Киришима, — её голос был просто медовым, — а это тебе, Кацуки, — она подала тарелку.

Блондин попытался испепелить её взглядом. Тарелку не взял.

Мама чуть потрясла ей. Возьми.

Фыркнув, — чтобы она знала, что ему это не нравится, — Кацуки взял еду.

— Нет, нет, не поймите неправильно, молодой человек, — мама подняла брови, быстро указав на не обращающего на них внимания Киришиму, — это не я, кстати… ты в порядке?

У него не было терпения для её подколок, так что Кацуки только пробормотал кислое:

— Просто свали.

— Ладно! Вы двое, хорошо поработайте! — уходя, сказала она через плечо, и закрыла за собой дверь.

Киришима повернулся к нему, набив щёки рисом, словно бурундук.

— О чём это она?

Кацуки взял свои палочки.

— Забей, — пробурчал он и набросился на еду.

Киришима просто пожал плечами — его беспокойство тут же сменилось мыслями о еде. Двое быстро поели и вернулись к алгебре.

И всё, что Киришима делал, — от его расстроенного тихого бормотания до криков радости служило напоминанием, как сильно Кацуки любил это… и как сильно он будет скучать по этому, когда они будут в разных классах. Вскоре они перешли к следующему предмету, который Киришиме посчастливилось вытащить из рюкзака — английский. В котором парень, на самом деле, был не так уж и плох. Они работали над заданием вместе — короткий параграф с использованием нескольких условных предложений и как минимум шести предлогов. Затем, в их второй час, — классический японский. Десять лет обучения в школе, а они, похоже, всё ещё прочли недостаточно хайку.

Они говорили и о классе 1-А. Вернее, Киришима говорил и говорил, и говорил, и говорил, а Кацуки делал вид, что не слушает. Тодороки не упоминал о таких вещах, да и Кацуки было не важно, если бы парень интересовался ими. Но сейчас это Киришима говорил с ним, сплетничая как обычно. С одной стороны, Кацуки мог притвориться, что всё в порядке. Но с другой — слышать о жизни одноклассников было болезненным напоминанием, что они больше не будут учиться вместе. Поэтому сегодня Кацуки слушал.

И слишком быстро подошло к концу их время вместе. Секунды утекали, и Кацуки не мог избавиться от горько-сладкого привкуса во рту. Их последний раз, когда они занимаются вместе как одноклассники, почти закончился.

И то, как Киришима вёл себя, хмурился, когда думал, что Кацуки его не видит, почти запаниковал, когда посмотрел время на телефоне… словно он тоже это знал. Может быть, Айзава, наконец, рассказал классу.

Скорее всего, их дружба продолжится. Она не обязана обрываться сегодня. Но часть Кацуки хотела надеяться. Часть его хотела поверить, что из этого может получиться что-то большее. Даже сейчас становилось больно. Может быть, этой надежде нужно умереть, чтобы сохранить их дружбу.

В их разговорах наступило затишье, каждый надеялся закончить последнее уравнение по химии до того, как истечёт время, когда Киришима глубоко вздохнул.

— Эй, Бакуго?

То, как он это сказал, заставило живот Кацуки похолодеть. Он повернулся к Киришиме. Это напомнило ему все те разы, что они вот так сидели рядом друг с другом, и это было больно.

— Да?

— Сегодня было здорово, — Киришима улыбнулся, но что-то было не так, — реально круто опять увидеть тебя, и, кажется, ты тоже рад меня видеть, но я это, хочу быть уверен. Мы… — он умолк, неловко заёрзав, — мы в порядке, да? Между нам всё хорошо?

Кацуки смотрел вперёд. Невозможно, чтобы этот хренов разговор происходил. Не сейчас.

— Почему нет? — попытался он пассивно.

― Ну… типа… когда я в последний раз тебя видел, когда мы тренировались и потом, ну, ты знаешь… — Киришима запинался, у него не получалось полностью сформировать предложения, — и я не ничего не слышал от тебя с тех пор, даже смс, и мы…

Киришима безвольно пожал плечами. Безжизненно.

— Мы ведь друзья, да?

…Всё это время Киришима переживал из-за этого?

Пока колотящееся сердце не заглушило его мысли, Кацуки коротко кивнул.

— Конечно. Друзья.

У него во рту пересохло, слова были вязкими, словно патока. Кацуки проглотил ком в горле, чувствуя, как сжимается и дрожит его живот.

— Просто друзья.

— Просто друзья… — согласился Киришима.

Кацуки опустил взгляд, со всей силы сражаясь с лепестками. Потеряв голос, его рот сам сформировал слова, словно напоминание:

— Просто друзья.

Кацуки закрыл глаза.

Кашель. Затем опять. Снова и снова, тяжёлый, хриплый, надсадный, пока на землю не порхнул единственный влажный лепесток розы.

Но это был не Кацуки.

Примечания переводчика: Он не может прыгнуть выше головы.* — В оригинале «He couldn’t get ahead of himself». Фраза переводится именно так, но я не понимаю, что имелось ввиду автором. Мне кажется, что это предложение тут совсем не к месту, поэтому буду рада, если предложите альтернативный вариант в личку/публичную бету/твиттер.

заземляя** — гуглим «психология заземление» или «заземление при интенсивных эмоциях»

Chapter Text

Примечания переводчика: название этой главы тоже рождено в муках. В оригинале это «The last petal to pluck», поэтому, опять же, если у кого-то есть другие варианты — пишите в твиттер, я буду очень рада!

Примечания автора: Всем привет! Сначала я хочу извиниться за внезапную задержку, но главное, что она, наконец, закончилась! Прежде чем мы начнём, я просто хочу поблагодарить всех людей, которые оставили комментарии и которые нарисовали фанарт. Потому что, срань господня, ребята.

Было нарисовано так много прекрасного фанарта! Если я не добавила ссылку на вашу работу (она говорит про ао3), или если вы что-нибудь нарисуете для этого фика в будущем, или если вы просто хотите зайти и сказать «привет», пожалуйста, не стесняйтесь, присылайте мне сообщения на Tumblr, Unbreakable-Red-Riot!

Наконец, наконец-то эта глава здесь. И она потрясающая, все 24 страницы! Так что теперь, без дальнейших церемоний, позвольте мне представить последнюю главу «Розы красные и на вкус как дерьмо». Надеюсь, вам понравится!

Кашель. Затем опять. Снова и снова, тяжёлый, хриплый, надсадный, пока на землю не порхнул единственный влажный лепесток розы.

Но это был не Кацуки.

Кацуки поморгал. Несколько мгновений это была единственная вещь, которую он мог сделать, ибо его мозг был слишком занят мыслями «Какого Хуя», чтобы делать что-то ещё.

Комнату наполнил звук затруднённого дыхания — вдохи Киришимы, долгие и тяжёлые. Его плечи содрогались с каждым вдохом и выдохом, рука отчаянно сжимала грудь, словно надеясь снять дискомфорт, боль. Со временем, медленно, дыхание Киришимы выровнялось до более управляемого пыхтения. Он потянулся вытереть струйку слюны, стекающую изо рта. Киришима смотрел широко раскрытыми глазами на лепесток, который лежал у него на коленях.

После короткой паузы он прочистил горло.

— О-кеей?..

Звук его голоса вернул всё в фокус. Мысль «Какого Хуя», что крутилась в голове Кацуки ослабла, но на её место быстро пришла новая: «Никто не говорил мне, что эта херня заразна».

Брови Киришимы сдвинулись. Чем дольше он изучал лепесток — потыкал его, поднял до уровня глаз, чтобы рассмотреть получше, — тем беспокойнее становилось выражение его лица.

— Что за?.. — пробормотал он.

Любопытствующе, Киришима посмотрел лепесток на просвет, словно кассир, проверяющий купюру на подлинность. Потом уронил его, как будто испугался. Как будто как только реальность вступила в свои права, началась паника.

— Я-я не… — Киришима запнулся, слова застряли у него в горле, — это… я никогда… извини, но что это, чёрт возьми?

 — Ханахаки, — тупо констатировал Кацуки.

У него во рту пересохло.

— Болезнь Ханахаки, это… редкость, — добавил он, потому что да, это редкое заболевание, поэтому всё это просто невозможно.

Киришима поднял голову, смотря на него большими, кроткими глазами лани.

— Цветко… харкание? — напряжённый смех вырвался меж его губ, — ладно, его определённо назвали как есть, но что?.. — он прервался, паника снова прокралась в его голос, — я-я всё равно не понимаю.

Как и Кацуки. Никто не понимает. Но даже так, Киришима заслуживает лучшее объяснение, что Кацуки может дать. Но шок всё ещё туманил его разум. Эта болезнь мучила его, делая бесполезным в течение недель… Как он мог хотя бы начать объяснять что-то подобное?

Кацуки открыл рот. Закрыл его.

— Давай, Бакуго, ты заставляешь меня нервничать, — Киришима почесал затылок, — Ты ведь знаешь, что это, да?

Он определённо знал, что это, это было его персональным адом в течение последнего месяца. Кацуки знал это слишком хорошо. И он знал, что эта херня не заразна. Что значило…

Кацуки моргнул.

— Ты любишь меня?

Щёки Киришимы побледнели.

— Ч… Что?? — пискнул он.

Упёршись ладонью в пол, Кацуки повернулся на одном колене лицом к лицу с красноволосым.

— Киришима…

Кацуки удивлённо выдохнул, потому что туман в его голове наконец-то рассеялся, и всё начинало вставать на свои места, и это было просто смешно. В этом не было никакого смысла, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, но вот он, алый лепесток, написал всё чётко и ясно. И может быть, Кацуки слишком наглый. Может быть, это немного нечестно. Но он должен быть уверен.

— Ты любишь меня?

В это же мгновение мир вокруг них застыл, как будто задержал дыхание вместе с ними. Череда выражений сменилась на лице Киришимы. Сначала широко открытые глаза, колеблющиеся, не верящие. Потом его взор отклонился, затуманенный и расфокусированный, как будто Киришима искал в себе ответ, в существовании которого он даже не был уверен. И наконец, его глаза снова встретились с глазами Кацуки.

— Да, — выдохнул Киришима, — да, люблю.

Что-то в груди Кацуки начало раскрываться, и он хотел кричать или смеяться или плакать или всё сразу, потому что наконец-то. Но Кацуки не мог позволить себе чувствовать облегчение. Ещё нет. Не когда Киришима отвернулся, смущённый, не в силах встретиться с ним взглядом. Не когда Киришима всё ещё не понял, как он много значит для Кацуки.

Нет, сначала ему нужно кое-что сделать.

Словно в трансе Кацуки медленно потянулся вперёд, пока его ладонь не накрыла руку Киришимы, лежавшую у него на коленях. Кацуки ободряюще сжал её. Киришима сел, заворожённый тем, как встретились их руки. Медленно он открыл свой кулак, наблюдая, как переплелись их пальцы.

— Эй, — заговорил Кацуки.

Киришима взглянул на него, испуганный, растерянный и полный надежды, и сердце блондина забилось быстрее. Кацуки чувствовал, как поднялись уголки его губ, совсем чуть-чуть, как смягчились его глаза.

Наконец он может признать то, в чём должен был признаться себе вечность назад. Наконец Кацуки может принять это целиком и полностью. Наконец, наконец-то он может сказать это вслух человеку, который заслуживает услышать это больше чем кто-либо в целом мире.

— Я тоже люблю тебя, Киришима Эйджиро.

У красноволосого перехватило дыхание. Его рука до боли сжала пальцы Кацуки. В одно мгновение Киришима снова задыхается, дрожа всем телом.

Глаза Кацуки резко закрылись, когда волна знакомых ощущений нахлынула на него. Должно быть, то же чувствовал Киришима в первый раз. Стебли извивались в его груди, и её сжимало всё сильнее и сильнее, и Кацуки уже приготовился к тому, что, как он знал, скоро должно последовать.

Но вместо запаха роз, вместо кашля, который Кацуки ждал… ничего. В один момент просто прекратилось.

Не может быть, чтобы всё было так просто. Не может быть.

— Что… — прохрипел Киришима между дрожащими вдохами, — что это было?

Должно случиться что-то ещё. Не может быть, чтобы с лепестками было так легко разделаться, и всё же… Кацуки глубоко вдохнул. И… он мог дышать. Кацуки будто даже не осознавал, как неглубоко он дышал раньше. Кацуки вдохнул опять. Выдохнул. И снова, наслаждаясь нестеснённым ощущением.

Наконец, голос вернулся к нему.

— Я думаю, ты вылечился.

— Вылечился? — Киришима поднял на него взгляд. — Как?

Единственные слова, которые пришли ему на ум — те, что произнёс его доктор. Медленно Кацуки повторил их, дословно: «Человек, который подвержен развитию расстройства ханахаки, — это тот, кто испытывает глубокую любовь, которая безответна».

— Она существует? — глаза Киришимы расширились.

Он продолжил медленно, осторожно.

— И потому что… я чувствовал это к тебе, я…?

Киришима опустил взгляд на их всё ещё объединённые руки. Потом перевёл его на лепесток на коленях.

— Как оно вообще нафиг работает?

Кацуки пожал плечами. Чёрт, если бы он знал.

Киришима посмотрел вверх, прямо в глаза Кацуки, и быстро отвёл взгляд.

— Извини, извини, — он суматошно помахал свободной рукой перед лицом, как будто это могло отвлечь Кацуки от его алых щёк, — мне нужно время, чтобы переварить всё, откуда ты вообще про это знаешь?

Раз это было взаимно, блондин не должен бы чувствовать себя так смущённо, как он сейчас себя чувствовал. Кацуки знал это. И он не хотел, чтобы Киришима видел его реакцию и думал, что ему тоже должно быть стыдно.

Но Кацуки так долго скрывал этот секрет. Ещё до того, как он принял природу своих чувств. По этой причине признание его состояния заставляло его чувствовать себя куда более уязвимым, чем признание в любви. Это было капец как глупо и бессмысленно. Но даже так это был его секрет. Раскрыть его было нелегко. Но это не имело значения. Киришима имеет право знать.

Кацуки закрыл глаза. Сделал глубокий вдох.

— Потому что думаю, я тоже только что вылечился.

Воздух замер, тяжело надавив на них. Кацуки мог слышать биение собственного сердца в ушах.

— Бакуго, — наконец, пробормотал Киришима тёплым голосом, — ты имеешь ввиду..?

Всё его тело застыло, неспособное ответить.

Кажется, Киришима понял. Он нежно сжал его руку.

— Все знали, что что-то не так. Но мы не хотели обсуждать тебя за спиной, так что старались игнорировать это. Но мне было так тяжело, я так волновался. И всё это время ты вёл себя, как будто не был собой… Сидел на скамейке на тренировках. А потом ты упал. И тебя отправили домой. Вот почему?

Кацуки кивнул.

— Из-за того, что ты чувствуешь ко мне.

— В основном это косяк хре́нового лекарства, — объяснил Кацуки, потому что Киришима был из тех людей, что сразу бы начали бы винить себя из-за таких вещей, — оно похерило мне чувство равновесия и вообще. На, — он протянул коробку с салфетками.

Как будто всё ещё в оцепенении Киришима вытерся и выбросил салфетки.

— Но ты… Ты любишь меня.

Киришима как будто зациклился на этом. Как будто это не укладывалось у него в голове, как бы сильно он не пытался.

Кацуки закрыл глаза. Кивнул.

Воздух вокруг них точно стоял на краю того, что являлось удушающей тишиной. Но прежде чем он стал ею, Киришима хрипло засмеялся.

— Чувак. Чуваааак, я думал ты меня ненавидишь.

— Что? — глаза Кацуки распахнулись.

Он ожидал любой реакции, кроме этой.

— Ты шутишь? С хрена ли мне тебя ненавидеть?

— В смысле, я знаю, что мы друзья, просто… — Киришима пожал плечами, — ну, знаешь, из-за того что случилось на прошлой неделе, когда мы тренировались. Было так здорово снова видеть тебя в своей стихии, ты был так счастлив, и это делало меня тоже таким счастливым, и, думаю, я немного завёлся. И потом я попытался поцеловать тебя, и ты оттолкнул меня, так что я… я типа просто подумал…

— Ты… — в это мгновенье у Кацуки упала челюсть. — Ты, нахрен, что?

Киришима моргнул.

— Ты ведь поэтому оттолкнул меня, да? Потому что не хотел…

— …Я оттолкнул тебя, потому что мне нужно было выплюнуть розовые лепестки в чёртов унитаз. Не потому что я не хотел… — Кацуки захлопнул рот.

Он сильно покраснел. За чем последовало почти неразличимое бормотание.

— Думаю, мы были на одной долбанной волне.

— Боже мой. Боже мой, я понятия не имел. Я думал, я тебя неправильно понял. А когда мистер Айзава сказал, что ты переводишься в 1-Б, я подумал, что ты хочешь быть подальше от меня. Что та тренировка была последней каплей, и ты считаешь, что я отвлекаю тебя. Или мешаю. Я знал, что не могу позволить этому случиться, не попытавшись прояснить всё сначала.

— Так вот почему ты здесь?

— Ага, — улыбка Киришимы была тёплой, немного застенчивой, — я так боялся, что мои глупые чувства окончательно испортили нашу дружбу, и мне было так плохо от этого. Серьёзно, чувак. Я влюблён в тебя уже месяцы. И я не знал, что с этим делать.

И Кацуки не особо понимал, что делать с этой информацией. Он отвёл взгляд, молясь богу, что не выглядит робким или типа того.

— …Честно?

Киришима сжал его руку.

— Честно-честно.

И может быть, именно так всё и происходит. Но, блядь, столько всего на него свалилось, и Кацуки всё ещё ничего не понимает. Но это не значит, что всё не по-настоящему. Кацуки взглянул на их соединённые руки. Издал дрожащий вздох.

Киришима обеспокоенно смотрел на него.

— Бакуго?..

— Блядь, это так тупо, — простонал Кацуки, — просто эта хрень мучила меня так долго…

— Эй, всё хорошо, — голос Киришимы заставил его успокоиться, — всё закончилось.

Блондин кивнул.

— Я так сильно люблю тебя, Кацуки, — продолжил Киришима, — ты даже не представляешь.

Это было, нахуй, бессмыслицей, но красноволосый продолжал повторять, что любит его, и показывать это… своей улыбкой, и нежно выписывал большим пальцем круги на руке Кацуки… а, значит, это правда.

— Теперь мы оба в порядке, — каждое сказанное Киришимой слово посылало волну тепла сквозь Кацуки. — Это не безответно, мы просто так думали.

А вот это даже не приходило Кацуки в голову. Раньше не имело значения, чувствовал ли Киришима то же самое или нет. Единственное, что имело значение — он убедил себя, что не может быть, чтобы он был важен для Киришимы так же, как Киришима важен для него.

Последовавшая тишина успокаивала. На мгновение им не было нужды говорить. Просто сидеть рядом, переплетя пальцы, было достаточно.

Именно тогда мама позвала их снизу лестницы:

— Мальчики! Пора собираться!

Потому что, конечно, ей нужно всё нахрен испортить.

Они застыли при её голосе. Кацуки не хотел, чтобы их время закончилось. Не так скоро, не когда им так много нужно обсудить. И, кажется, Киришима тоже этого не хотел. На его лице была паника.

— Тебе всё равно придётся переходить в Б класс? — прошептал он.

— Я не знаю…

— Мальчики?

— Дай нам минуту! — проорал ей Кацуки.

Он снова обратил своё внимание на Киришиму.

— Нет, если я смогу этому помешать.

Паника Киришимы сменилась чуть стеснительной улыбкой.

— Ладно.

Потом он погрустнел, совсем чуть-чуть.

— Кажется, мне пора.

Какая-то подсознательная часть разума Кацуки заставила его крепче сжать руку Киришимы.

— Мы можем переписываться? — в голосе красноволосого была надежда.

Кацуки равнодушно пожал плечами. Но его хватка усилилась. От этого Киришима засмеялся.

— Давай, Бакуго, тебе всё равно придётся отпустить мою руку…

— …Кацуки.

Киришима поднял голову, широко раскрыв глаза.

— Что?

— Моё имя — Кацуки.

— Ой. Точно. Кацуки, — когда имя сорвалось с его губ, Киришима радостно покачнулся, — тогда Эйджиро. Если хочешь.

Эйджиро.

Что-то в мысли о возможности тихо формировать это имя губами, было таким облегчением. Ничего не могло остановить мягкую улыбку, которая осветила лицо Кацуки. Наконец, он отпустил руку Киришимы, нет, руку Эйджиро, чтобы не мешать тому убирать школьные принадлежности.

— Тебе нужно провериться у врача или типа того, — вслух подумал Кацуки, наблюдая, как Эйджиро заполняет рюкзак тетрадями, — хотя бы у Исцеляющей Девочки. На всякий случай.

— Ага, хорошая идея.

— И можешь не говорить об этом, пока не окажешься в машине с Айзавой? Мои родители устроят ёбаную сцену и опозорят нас всех.

Смех Эйджиро практически искрился в воздухе.

— Конечно.

Он встал, закинул рюкзак на плечо и протянул руку. Кацуки взялся за его ладонь, позволяя сильной хватке помочь ему подняться. Даже когда Кацуки твёрдо встал на ноги, никто из них не разорвал контакт. Они вышли в коридор, плечом к плечу, отпустив руки, только когда достигли лестницы. Киришима сбежал вниз, — Кацуки у него на хвосте, — и присоединился к Айзаве в гэнкане, чтобы обуться.

Блондин засунул руки в карманы спортивных штанов и прислонился к стене, пытаясь притвориться равнодушным, пока его родители парились с формальностями. Что угодно, чтобы скрыть, как сильно он расстроен уходом Эйджиро.

— Хорошо, что план успешно сработал, но будет лучше для вашего сына вернуться в ЮЭй, — пробормотал Айзава.

— Конечно, — мама поклонилась, — и мы не можем полностью выразить благодарность за вашу готовность помочь нашему сыну. Вам обоим.

— Да без проблем! — ярко улыбнулся ей Эйджиро, — я был рад просто снова увидеть его.

Она дружелюбно улыбнулась Эйджиро, но её улыбка не достигла глаз. Потом она бросила быстрый взгляд на Кацуки, и на мгновение выражение её лица изменилось. Это… разочарование?

Часть Кацуки хотела смеяться. Маму ждал сюрприз века. Но этому придётся подождать.

Отец распахнул входную дверь, провожая гостей через порог и в воздух позднего вечера. Семейство Бакуго наблюдало от входа, как Эйджиро и Айзава пересекли лужайку к глянцевой чёрной машине, которая припаркована у бордюра.

Каждый шаг красноволосого отдалял его от Кацуки. Даже если блондину всё же удастся вернуться в А класс, это не останавливало боль от растущего между ними расстояния ни на грамм. Кацуки не привык скучать по кому-то.

Завтра, блондин мысленно упрекнул себя. Завтра он опять увидит Эйджиро. И они будут переписываться до этого. Не нужно быть таким пиздец жалким из-за этого.

Но на полпути к машине, Эйджиро застыл. Он повернулся на каблуках и рванул обратно по тротуару, обратно к дому, обратно к Кацуки. И прежде чем блондин понял, что происходит, руки обхватил его талию, крепко обнимая.

Его родители ахнули, и на мгновение Кацуки мог только стоять, ошеломлённый. Он не привык к такого рода вещам. Но это был просто Киришима. Просто Эйджиро. Кацуки со вздохом закрыл глаза и вернул объятья, впитывая все ощущения, что только мог.

— Киришима… — позвал Айзава.

Руки обняли его ещё крепче.

— Мне пора, — прошептал Эйджиро блондину в ухо.

Он подался назад и прижал губы к щеке Кацуки. И потом руки вокруг него исчезли, и Киришима рванул обратно.

Когда красноволосый подбежал к машине, он повернулся и помахал Кацуки:

— Увидимся в школе!

Кацуки смотрел ему вслед, в ступоре моргая широко открытыми глазами.

— Увидимся, — ответил он, слишком тихо, чтобы его услышал кто-то, кроме него самого.

И когда дверь машины захлопнулась, его мать пронзительно вскрикнула. Папа взлохматил ему волосы. Но это нисколько не беспокоило Кацуки. Он только поднял руку к щеке, где губы Киришимы прижались к нему всего несколько мгновений назад. Кацуки глупо улыбнулся.

Мама восприняла новости ровно так несносно, как он и ожидал. Было много визга. И объятий от обоих его родителей. Много вопросов: «С чего всё началось, а?», «В смысле у него тоже?», «Окей, панк, давай сначала, расскажи мне всё». И это было пиздец невыносимо. В глубине души Кацуки знал, что это просто потому, что мама очень беспокоится о нём. Ещё глубже он не мог не удивиться, почему. Так что Кацуки отвечал так сухо, как только она позволяла.

Затем были телефонные звонки. Много телефонных звонков.

Как оказалось, вернуться в ЮЭй было не так просто, как Кацуки надеялся. Школа предпочла, что он сначала проверился у доктора, и было сложно записаться на приём в такой короткий срок. Так что Кацуки, очевидно, не вернётся в ЮЭй до следующего вечера.

Всё ещё были встречи, которые нужно запланировать и хозяйственные вопросы*, которые нужно проработать. Скучная хрень, которая может растянуться на всю ночь. Папа был лучшим в такого рода вещах, так что он взялся за эту работу. Его голос слабо доносился до гостиной из кухни. К сожалению, это оставляло Кацуки наедине с матерью, что наверняка вызовет ещё больше вопросов.

— Держись, пацан, — мама широко улыбнулась, но в остальном была неожиданно спокойной.

Она прислонилась к подлокотнику дивана рядом с ним и взъерошила ему волосы.

— Всё устаканится, ты даже и не заметишь как.

— Перестань, — Кацуки оттолкнул мамину руку и погрузился глубже в подушки.

Через мгновение он фыркнул.

— Давно, нахрен, пора уже. Пораньше-то нельзя было.

— Эй, терпение — это, блядь, добродетель, — мама всё ещё улыбалась.

— Тебе легко говорить, старая ведьма. Это не ты кашляла этой херней недели напролёт.

— Думаю, с этим мне не поспорить, хах.

У Кацуки зажужжал телефон.

Это был Киришима. Эйджиро, мысленно напомнил он себе. Теперь он может звать его Эйджиро.

Медосмотр красноволосого прошёл очень хорошо. По его словам, Исцеляющая Девочка сказала, что у болезни не было времени нанести заметный урон. Но, тем не менее, Эйджиро жаловался, что ему запретили тренироваться на следующий день. Кажется, ЮЭй хватило блюющих цветами учеников, наносящих себе дополнительный вред. И школа больше не рвалась рисковать.

Кацуки быстро ответил и убрал телефон в карман, пока мама не стала любопытствовать.

Конечно же, она улыбалась ему с понимающим блеском в глазах. Медленно мама опустилась на подушки рядом с ним. Хотя Кацуки не сводил глаз с экрана телевизора, рассеянно поглощая вечерние новости, он чувствовал, как она сверлит его взглядом.

Через какое-то время мама заговорила:

— Я рада, что ты кого-то нашёл, Кацуки.

Мальчик моргнул. Его первым побуждением было возмутиться, потому что серьёзно? Слышать сопливое дерьмо от его матери из всех людей было пиздец как странно. Но потом ему в голову пришла другая мысль, быстро оборвав его резкий ответ. Что вообще могло заставить её сказать что-то подобное в первую очередь?

А потом до него дошло — наверное, мама не думала, что это возможно. Он вспыльчивый и временами пиздец какой неприятный, и Кацуки знал это. Так что, может быть, какая-то её часть смирилась с тем, что этого никогда не случится. Что Кацуки проживёт всю свою жизнь не найдя никого, кого бы он полюбил. Никого, кто будет любить его в ответ.

Кацуки не мог полностью винить её в этом. Не когда он убедил себя в том же самом.

Окружившее их молчание было скорее комфортным, чем нет: белый шум разговора отца с кухни и ТВ на низкой громкости приглушённо гудели на фоне. Бездумно они смотрел прогноз погоды на неделю.

— Почему? — спросил Кацуки, не обращаясь ни к кому конкретному, — почему он?

— Ну, он кажется славным малым.

— Это чёртово преуменьшенье века, — пробормотал Кацуки, часть его имела наглость быть удивлённой этим, — он такой пиздец хороший. Слишком, блядь, хороший со всеми, со мной, и это заставляет меня чувствовать себя странно.

— М? — мама с любопытством приподняла бровь, — как именно?

И, блядь, Кацуки знал, что она делает. И будь он проклят, если мама заставит его начать монолог о сентиментальном дерьме типа чувств.

— Не лезь, нахер, не в своё дело.

Кацуки лает, но не кусает. Надувшись, он пожал плечами.

— Я ваще не хотел чувствовать всю эту хрень. Было бы куда лучше без неё.

Когда мама посмотрела на него, её брови были нахмурены, и в глазах было что-то похожее на грусть.

— Ты ведь так не думаешь на самом деле, да?

Кацуки сам не знал, что он думал на самом деле. Так что блондин просто снова пожал плечами.

— Кацуки, — мама вздохнула, — то, что ты чувствуешь к этому мальчику, и что он чувствует к тебе — это прекрасно.

Иисусе, неужели она собралась взять и устроить чёртов парад сантиментов. Его щёки сразу же загорелись. Блондин фыркнул и отвернулся, оставаясь демонстративно молчаливым.

— Любовь — это прекрасно, Кацуки, правда, — она восприняла его молчание как приглашение продолжить. Её рука погладила плечо сына, — и я беспокоилась, что после всего этого ты будешь отказываться от этих чувств. Отталкивать их ещё больше, чем раньше.

— Стала бы обвинять меня, если б я так и сделал? — произнёс Кацуки едва ли громче шёпота.

Боже, он ненавидел, как его голос надломился на этих словах.

Сначала мама ничего не сказала. Она просто внимательно смотрела на него, и Кацуки заёрзал под её взглядом. Через мгновение её губы сжались в мучительной улыбке.

— Нет, — призналась она, — я бы не стала тебя винить, но, надеюсь, ты понимаешь, что это не любовь заставила тебя болеть. Кацуки, ты… ты ведь знаешь это, да?

Знал ли он? Голос матери был полон надежды, её глаза — терпеливыми, предлагая ему время по-настоящему обдумать вопрос. Кацуки надулся. Медленно он позволил себе погрузиться в свои чувства, слиться с ними. Он представил улыбку Эйджиро. Каждый раз, когда Кацуки её видел, его сердце хотело вырваться у него из груди. Одно воспоминание о смехе Эйджиро заставляло его губы изогнуться в мягкой улыбке. И доброта Эйджиро к нему из всех людей заставляла его мир сиять немного ярче.

Что-то вызвало розы. Но это не могла быть любовь. Глубоко внутри он знал это. Невозможно, чтобы что-то настолько прекрасное, как любовь, было причиной такой огромной боли.

Кацуки подтянул колено к груди.

— Да, — его собственный голос загрохотал у него в барабанных перепонках; с дрожащим вздохом он добавил, — да, я знаю.

Мама с облегчением улыбнулась шире. Она слегка сжала его плечо.

— Я горжусь тобой, Кацуки. И Киришимой тоже, конечно. Вами обоими, что вы разобрались со всем этим.

Окей, это уже чересчур. Он не успел заметить, как мама собиралась нести ещё более сопливую чушь типа «ох, посмотрите, как вырос мой малыш». Или, что ещё хуже, будет издеваться. Рука, сжимающая сердце: «Ах, юная любовь». Ущипнёт его щёку: «Когда свадьба?». Кацуки представил всё это. Он вздрогнул.

— Пофигу, — наконец, проворчал он, желая исчезнуть в подушках, — просто не тащи его на семейные обеды и прочую такую херню.

Мама хохотнула.

— Но Кацуки! Как ещё нам побольше видеть его?

— Э? Я — тот, кто должен больше видеть его, не вы, старые пердуны.

— Ну, ты увидишь его раньше, чем думал, — тёплый голос отца внезапно раздался в комнате.

Он лениво бросил телефон на журнальный столик и присоединился к ним на диване, сев справа от Кацуки.

— Я только что говорил с директором Незу. Он сказал, что договоренности легко пересмотреть, и для тебя не будет проблемой остаться в А классе.

Кацуки посмотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Правда?

— Правда. И твои учителя рады предложить дополнительные тренировки, чтобы ты догнал одноклассников. Всё налаживается, — папа похлопал его по спине, — ты в хороших руках, Кацуки.

И тогда до него дошло.

Всего несколько недель назад всё в его жизни перевернулось вверх дном, и, что ещё хуже, он привык к этому. Кацуки настолько смирился с этой хреновой реальностью, что всё, что бросало ей вызов, казалось сном. Даже то, что Эйджиро кашляет цветами, выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но теперь, с каждым изменением к лучшему, то, что казалось сном, стало ощущаться всё более и более похожим на реальность. Эйджиро любит его. Кацуки не меняет класс. Он скоро начнёт тренироваться. Он догонит. Всё благодаря людям, с которыми его связала жизнь, которые поддерживали его, и Кацуки не понимал почему. И, тем не менее, всё на самом деле. Всё это.

Обычно Кацуки плакал, потому что был зол, расстроен или в отчаянии. Но когда бесконечное облегчение ворвалось в его реальность и проникло в его кожу и сердце, он почувствовал, как его глаза увлажнились.

— Ох, Кацуки, — мамина рука легла ему на плечо, — о чём же тут плакать?

— Я, нахрен, не плачу.

— Это нормально, — сказала она, — это нормально — плакать.

Кацуки пытался сдержаться, пытался сказать себе, что он счастлив, поэтому глупо плакать, но острая боль омрачила радость. Почему они так беспокоятся? Кацуки не заслужил этого.

— Я просто… — его тело дрожало, — я никак не вникну, что это происходит. Что всё закончилось. Что кто-то, что Эйджиро, что он правда… И вы тоже, я нахрен не понимаю, почему…

Его голос был хриплым, прерывистым, конец фразы застрял у него в горле. Кацуки застонал и сгорбился, положив локти на колени и спрятав лицо в ладонях. Потребовались все его силы, чтобы остановить дрожь. Он не заслуживает ничего из этого.

Почему они не ненавидят его так же сильно, как Кацуки сам ненавидит себя?

Мама нежно обвила его талию руками и положила подбородок ему на плечо.

— Кацуки…

— Иди сюда, — проворчал папа, сев на диван на колени, и медленно притянул Кацуки к груди, — мы любим тебя, так сильно. Мы рядом. Но ты всегда отдаляешься. Почему?

— Я не знаю, — выдавил из себя мальчик.

— Думаю, я знаю, — голос мамы был тяжёлым, — я знаю, почему, и это разбивает мне сердце. Позволь спросить тебя кое-что.

Руки вокруг его талии обняли его ещё крепче. Мама вздохнула.

— Кацуки… Почему ты решил, что недостоин любви?

По возвращении в школу Кацуки немедленно отправили к Исцеляющей Девочке. Она внимательно послушала его дыхание и сердцебиение; холодный металл стетоскопа посылал дрожь вдоль его позвоночника. Какая-то часть Кацуки почти ждала, что что-то пойдёт не так. Почти ожидала, что она скажет, что произошла какая-то ошибка. Что ещё не конец.

Но, конечно, Исцеляющая Девочка не сказала ничего подобного.

После обеда ему, наконец, разрешили вернуться в класс. Родители заверили Кацуки, что Айзава расскажет классу о его возвращении, но не о деталях его состояния. Одноклассники зашептались, когда Кацуки вошёл в класс. Затем Эйджиро выкрикнул его имя и рванул к нему. Он взял руки Кацуки в свои и поприветствовал его радостной улыбкой.

Несмотря на то, что блондин мысленно готовился к этому, сохранять спокойствие было почти невозможно. В любом случае, он не сопротивлялся, потому что это Эйджиро.

Чего Кацуки не ожидал, так это что другие ученики присоединятся.

Не весь класс, и было бы ещё более странно, если бы был весь. Но некоторые из них окружили его и говорили, перебивая друг друга, как здорово, что он вернулся.

Енотоглазая, — Ашидо, напомнил себе Кацуки, — сказала, что она рада, что он чувствует себя лучше. Тот с пирожными, — как там его зовут? Сато? — предложил Кацуки что-то вроде миниатюрного домашнего острого хлеба. Серо крепко похлопал его по спине. Каминари закинул руку ему на плечи и пошутил так, что все засмеялись. Даже Кацуки.

Он даже не осознавал, что класс практически стал для него семьёй.

Затем открылась дверь, и Айзава вошёл в класс, его волосы взлетели вверх, глаза вспыхнули алым, и все быстро вернулись на свои места.

И когда Кацуки шёл к своей парте, он кинул взгляд в конец класса и столкнулся с разноцветными глазами. Тодороки коротко кивнул ему. Кацуки кивнул в ответ. Он занял своё место.

Айзава коротко подтвердил его возвращение, и урок начался. И постепенно, с каждым проходящим днём всё возвращалось в норму.

Ну. Почти всё.

Несколько ночей спустя Кацуки и Эйджиро боролись с домашкой по алгебре в общаге, когда…

— Нам нужно как-нибудь сходить на свидание, — сбросил Эйджиро бомбу.

Кацуки подавился водой, которую пил, едва не заплевав ей весь стол.

— Какого хрена.

— Извини! — смех Эйджиро был взрывным, из самого его нутра, — просто, ну… мы... встречаемся, да? Или, блин, я зря надумал себе такое.

— Ты… хочешь встречаться? — Кацуки начал медленно, как если бы боялся, что внезапный громкий звук всё разрушит.

— А то! — а Эйджиро не сдерживался, — в смысле я не заставляю, но если ты хочешь, то…

— Как хочешь, — пробормотал Кацуки, — мы уже знаем о чувствах друг друга.

— Ну, да, но признания это только половина всего, остальное-то серая зона! Встречаться — это больше. Типа гулять. Целоваться. И… ну… — Киришима умолк.

Киришима пожал плечами.

— Да, Кацуки?

Когда Эйджиро произносил его имя вот так… это заставляло Кацуки чувствовать себя действительно счастливым. Не то, чтобы он это признавал. Кацуки отвернулся, чтобы скрыть, что покраснел. Боже, он так не привык ко всему этому.

— Но, это, думаю, я понимаю, — улыбка Эйджиро была тёплой. Он положил свою руку поверх руки Кацуки, — за прошлую неделю столько всего случилось, да? С нами обоими, но особенно с тобой. Просто куча вещей, с которыми надо разобраться. Я не знаю, что делаю. И я знаю, что ты тоже не знаешь. Так что говори, если я делаю что-то не так, хорошо?

— Хорошо.

— Как ты и сказал, мы знаем, что чувствуем друг к другу, так что некуда торопиться. Хорошо?

— Хорошо.

— Так что пока может быть серой зоны и хватит.

Кацуки выводил медленно большим пальцем круги на руке Эйджиро.

— Да.

— Чувак… Не могу перестать думать, что это судьба или типа того, — продолжил Эйджиро с оттенком радости в голосе, — я много чего нашёл про ханахаки вчера вечером, ну, я должен знать, что происходит, понимаешь? И ты знаешь, насколько странный у нас случай? Показатель заболеваемости в мире типа тысячная доля процента! И всё же мы оба заболели. Какова вероятность? — он щёлкнул ручкой, — судьба. Больше никак.

— Да, без шуток, — пробормотал Кацуки, но, честно говоря, он не был убеждён.

Исцеляющая Девочка сама призналась, что болезнь не развивается случайно. Были факторы, увеличивающие вероятность. И был Тодороки. Третий человек в очень, очень маленькой выборке. Эти кусочки паззла хотели соединиться друг с другом, но Кацуки не знал, как их повернуть, чтобы они подошли. И пока он не разберётся с ними, всё казалось бессмыслицей.

Видимо Эйджиро заметил беспокойство на его лице, потому что он пробормотал:

— Эй, всё хорошо?

— Нет, то есть да, всё заебись, — Кацуки вздохнул, — просто… реально пиздец как сложно понять всё это.

— Я знаю, что ты имеешь ввиду, я сам всё ещё в шоке. Я думал, невозможно, чтобы мои чувства были взаимны.

Кацуки переживал совсем не из-за этого, Эйджиро совершенно точно не мог знать, что было в его голове, но, может быть, смена темы отвлечёт его, так что Кацуки подыграл.

— В смысле, мне пришлось развить долбанную любовную болезнь, чтобы понять, что я чувствую, — фыркнул он, — и даже после этого я отпирался недели. Но наступил момент, когда я уже не мог.

— Для меня это было Камино.

Кацуки удивлённо посмотрел на Эйджиро.

— Так рано?

Киришима тихо хмыкнул, его улыбка изогнулась в смущении.

— Ну, то есть, я знал, что ты важен для меня и раньше, но я думал, что это просто влюблённость, — его губы улыбались, но в глазах была боль, — а потом ты пропал, и я был в панике. Я должен был пойти за тобой, вернуть тебя, иначе никогда бы не смог простить себе, что дал тебе исчезнуть. И тогда я понял, что это не может быть просто увлечением. Но я не знал, как тебе сказать.

— Я думаю, мы просто прокляты пиздец какой хреновой коммуникацией.

В этот раз фыркнул Эйджиро.

— Значит теперь это наш главный приоритет. Реально, если бы не Тодороки, ничего бы не было.

— Тодороки.

— Да! Айзава сказал нам, что ты переходишь в другой класс, и ну… — Эйджиро потёр затылок, что, как Кацуки начал понимать, было признаком, что он слегка смущён, — я не лучшим образом это воспринял. И думаю, он заметил, поэтому и попросил меня заменить его в качестве твоего репетитора. Благодаря этому толчку мы здесь.

На мгновенье голос Тодороки эхом отозвался в голове Кацуки.

У тебя есть шанс, не отказывайся от него.

Так что, в конце концов, это не мама попросила ЮЭй отправить Киришиму вместо Тодороки. Это был…

Кацуки цыкнул.

— Вот засранец, — пробормотал он себе под нос.

— Ты что-то сказал?

— Ничего.

Но на самом деле это не было ничего. Потому что чем больше Кацуки думал о Тодороки и его истории, тем яснее всё становилось. Кусочек паззла встал на место. И Кацуки чувствовал, что ещё несколько на подходе.

Несколько дней спустя рука Кацуки замерла перед дверью кабинета Исцеляющей Девочки. Что-то внутри него заставляло его колебаться. Он потряс головой и взялся за ручку.

— Входите, входите.

Он открыл дверь. Красные волосы и улыбающееся лицо ласково засияли ему в ответ. Ну конечно.

— Эй, Бакуго! — Киришима помахал ему с койки, — не ожидал тебя здесь увидеть!

Кацуки застыл, и на мгновение он почувствовал, что лицо выдало его удивление. Кацуки быстро взял себя в руки и, слабо улыбнувшись, сказал «привет» и отвернулся. Боже, он просто ужасен в таких вещах.

Исцеляющая Девочка села на стул перед Киришимой и прижала стетоскоп к его полностью обнаженной груди.

— Минуту, Бакуго, я сейчас займусь тобой.

Она несколько раз подвигала головкой стетоскопа, вытащила оливы** из ушей и откатила своё кресло обратно.

— Очень хорошо, Киришима, кажется всё тип-топ. Я думаю, сегодня последний медосмотр, который тебе нужен.

— Вуху! — Эйджиро вскочил на ноги и натянул на себя футболку, — думаю, всё прошло раньше, чем я даже заметил, что заболел.

Он широко улыбнулся Кацуки.

— И всё благодаря тебе, знаешь ли!

Кацуки подавился собственной слюной. Его рука поднялась, чтобы прикрыть рот.

— Заткнись, болван, — пробормотал он между пальцами, — ты не можешь просто блядь…

В этот момент казалось, что Эйджиро физически не способен остановить себя от улыбки. Тем не менее, он отвёл взгляд и поднял руку, чтобы потереть затылок, румянец чуть окрасил его щёки.

— Да ладно тебе, двойняшка-ханахаки, нет нужды быть таким! — он закинул руку на плечи Кацуки и одарил его тёплой улыбкой, — это немного странно, но я реально должен поблагодарить тебя. И Исцеляющую Девочку, конечно!

Он повернулся к ней и слегка поклонился.

— Большое спасибо, что позаботились обо мне, мэм!

— Ох, не за что, — отмахнулась она, — я просто делаю свою работу.

— А если бы Вы не делали свою работу так хорошо, нам с Бакуго было бы куда хуже!

— Да, да, хорошо, достаточно, молодой человек, — в её голосе было лёгкое раздражение, но Кацуки чувствовал, что в глубине души она любит Эйджиро.

Честно говоря, он начинал думать, что невозможно кому-то не любить этого парня.

— Не ты ли говорил мне про эссе, которое даже не начал?

— Ох, точно, — Эйджиро щёлкнул пальцами, — о нём нельзя забывать, я, э-э… — он взглянул на Кацуки и снова широко улыбнулся, — думаю, увидимся позже!

— Ага, — пробурчал он.

Боже, да что не так с его голосом?

— Увидимся.

Блондин спокойно наблюдал, как Эйджиро размашисто шагает к двери, надеясь, что его лицо не выглядит слишком тоскующим, когда дверь закрылась.

— Двойняшки-ханахаки…, — эхом повторил Кацуки себе под нос, раздражённый, потому что как вообще Эйджиро додумался до такой херни? Но улыбка всё равно появилась на его губах.

Эти слова оставили неприятное чувство внутри. Двойняшки.

Кацуки повернулся к Исцеляющей Девочке, сидящей за своим столом.

— Он не знает про Тодороки.

Сначала Исцеляющая Девочка не призналась ему. Просто продолжала печатать, заполняя какой-то там отчёт.

Наконец, она вздохнула.

— Итак. Он сказал тебе, да?

Кацуки опустился на койку и хмыкнул, соглашаясь.

— Этот мальчик…

Исцеляющая Девочка неодобрительно сжала губы.

— Это чудовищно, через что отец заставил его пройти с операцией и остальным. Просто чудовищно. Но ты не слышал этого от меня, — она повернулась к нему на стуле, — Тодороки всё ещё болен, и он всё ещё хотел бы держать это в секрете, понимаешь?

Кацуки хмуро кивнул.

— Надеюсь, он может полностью выздороветь, как ты и Киришима.

При любых других условиях её слова не звучали бы так странно. Но из-за природы болезни в её словах был скрытый смысл. Она надеялась, что Тодороки исцелится. Что он найдёт любовь. И вообще говоря, Кацуки было насрать на Тодороки. Но он был болен ханахаки достаточно долго, чтобы никогда не пожелать её своим самым грозным соперникам. И необъяснимым образом какая-то его скрытая часть оказалась согласна с ней.

— Что у тебя, Бакуго? — она вернула своё внимание компьютеру и вытащила новый бланк, — прошла неделя с того, как ты вернулся в ЮЭй. Ты прекрасно выздоравливаешь и точно на пути к полному исцелению. Так что привело тебя сюда?

— Медосмотр.

Последний раз Кацуки вызывали в её офис для проверки в понедельник. Сегодня среда, и он пришёл по собственному желанию. Если Исцеляющая Девочка и посчитала это странным, она не показала виду. Только кивнула и подкатила свой стул к нему.

Кацуки поднял рубашку, чтобы она могла прижать стетоскоп к коже. По её указу он вдыхал и выдыхал, прекрасно зная, что воздух не застревает в его лёгких.

Исцеляющая Девочка убрала стетоскоп и заговорила.

— Что-то ещё у тебя на уме, не так ли?

Она всегда была наблюдательной женщиной. Кацуки поправил рубашку, собираясь с мыслями.

— Я думаю, я кое-что понял, — наконец, ответил он, — про ханахаки.

Исцеляющая Девочка наклонила голову.

— И что же?

— Каким-то образом она развилась у троих в одном классе — и это полная бессмыслица. Но прежде Вы упомянули, что существуют факторы, которые могут сделать людей более восприимчивыми к ней. Вы даже признались, что безответственность ЮЭй повысила риск для учеников.

Кацуки внимательно смотрел на Исцеляющую Девочку, но выражение её лица оставалось нечитаемым, так что он продолжил.

— Потом, когда мы занимались, Тодороки сказал мне кое-что, что не казалось мне странным до недавнего времени. Он сказал, что Старатель знал пару про героев в таком же состоянии. В таком же редком состоянии. Так что я подумал обо всём этом и о том, через что прошёл наш класс, что отличает нас от всех остальных. И думаю, я догадался.

— На самом деле, нам мало что известно об этой болезни, — Исцеляющая Девочка глубоко вздохнула, — но мы знаем, когда она впервые появилась. Давным-давно была война, и когда солдаты вернулись домой, у многих были диагностированы серьёзные психические расстройства. Общее тревожное расстройство. Острое паническое расстройство. ПТСР. И у некоторых развилась ханахаки. Сейчас она развивается чаще у жертв несчастных случаев, выживших после стихийных бедствий и у про героев. Есть, конечно, отдельные исключения, но все статистические анализы указывают на одно и то же.

— Травма, — закончил за неё Кацуки.

Исцеляющая Девочка кивнула, холодно сжав губы.

— Ханахаки — не просто болезнь безответной любви. Похоже, она как-то связана с реакцией человека на стресс, развиваясь у тех, кто перенёс ужасную травму. Опасную для жизни травму. Если случилось влюбиться в человека, который разделил эти переживания с тобой, особенно, если он был тем, кто помог тебе преодолеть это, то тогда… — она замолчала, позволяя Кацуки закончить мысль за неё.

Исцеляющая Девочка неодобрительно цыкнула и продолжила:

— Эта школа портит вас, учеников, и оставляет такими уязвимыми с минимальным профилактическими мерами. Это просто позор.

Она немного выпрямилась в своём кресле, как будто осознав неуместный характер своей тирады.

— Несмотря на это, расстройство ханахаки не гарантировано. Механизмы психологической адаптации или устойчивость отдельных лиц могут остановить развитие. Это всё ещё редкость, в конце концов. Но при совпадении всех условий, вероятность возрастает в десять раз. Как видишь, это не совсем то, что герои хотели бы сделать достоянием общественности. Я же только хочу, чтобы ЮЭй делало что-нибудь, чтобы лучше подготовить своих учеников к будущему.

Было приятно слышать, что его подозрения подтвердились. Кацуки вспомнил о USJ. О путешествии на Ай-Остров. О своём спасении. Одна атака злодеев за другой.

Только один человек оставался рядом с ним на пути через всё это.

— В этом… есть смысл, — признал он.

Они вдвоём действительно так много пережили. Как и сказал Тодороки.

Тодороки. В мгновение его мысли пошли по кругу. Он подумал об истории Тодороки. Его детстве, его опыте в ЮЭй. Должен быть какой-то общий знаменатель. Если все эти вещи о травме были правдой, то для Тодороки это означает…

Кацуки резко поднялся на ноги.

— Думаю, я только что понял кое-что ещё.

Кацуки ненавидел быть в долгу. И, согласно Эйджиро, он должен Тодороки. Причем нехило так. Но Кацуки не понадобилось его искать. Тодороки нашёл его первым.

Кацуки собирался зависать с Эйджиро и ещё несколькими в гостиной. Он мог сказать, что самые близкие им люди, типа Ашидо, Каминари, Серо и даже Джиро заметили изменения между ними двумя. Кацуки был не против, что они знали, и, что более важно, они тоже были не против. Эйджиро даже сказал ему, что весь класс кажется гораздо счастливее, когда он вернулся. Кацуки не был уверен, что верит этому, но он видел, что Эйджиро верит всем сердцем.

Прошло всего несколько минут как они собрались на диванах, а остальные уже подняли гвалт. И, может быть, Кацуки тоже было весело, совсем немного. Но тут на другом конце комнаты мелькнуло красное и белое. Кацуки поднял глаза, и когда они двое пресеклись взглядами, Тодороки качнул головой. Идём со мной.

Это была настолько хорошая возможность, насколько возможно. Кацуки поднялся почти мгновенно.

— Бакуго..? — прошептал Эйджиро.

Кацуки нравилось, когда он называл его по имени, но когда вокруг были учителя и одноклассники, они оба были немного осторожнее.

— Дай мне минуту, — он спокойно ответил, смотря, как Тодороки повернул за угол.

Эйджиро проследил его взгляд, и успел заметить красно-белые волосы прежде, чем они исчезли. Его рот превратился в «о», а потом в улыбку, и он кивнул Кацуки. Киришима понял. Одной проблемой меньше.

Кацуки засунул руки в карманы штанов, пока шёл. Впереди был коридор, который вёл к прачечной парней. В это время суток это была единственная комната, которая, скорее всего, пустовала.

Конечно же, как только Кацуки вошёл в прачечную, Тодороки заговорил.

— Я не сказал этого раньше, но с возвращением.

Его голос был таким же ровным, как и обычно, но когда Кацуки встретился с ним глазами, он увидел, насколько напряжённым взглядом Тодороки рассматривает его.

— Ага.

— В А класс.

Кацуки смотрел в пол. Ковырял носком тапочка линолеум. В конце концов, он коротко кивнул.

— Значит, я был прав. Киришима…

— …Это не твоё дело.

— Конечно, не моё.

Было что-то недовольное в тоне Тодороки. Что-то разочарованное.

Кацуки прислонился спиной к одной из стиральных машинок и скрестил руки. Добрую минуту никто из них не произнёс ни слова. И пока секунды текли одна за другой Кацуки начал осознавать, что он должен быть тем, кто заговорит следующим. Иначе между ними просто ничего не будет сказано.

Кацуки не знал, что огнелёдный засранец ответит на «спасибо». Скажет ли он «пожалуйста»? Или попытается отмахнуться, как будто это не важно? Или сделает вид, что он вообще не понимает, за что его благодарят?

В любом случае, Кацуки собирался это выяснить.

— Думаю, мне следует поблагодарить тебя или типа того, — пробормотал он.

Кацуки мог сказать больше. Он мог сказать «спасибо» Тодороки за то, что тот понял, что Эйджиро чувствует то же самое, когда сам Кацуки не смог. Он мог сказать «спасибо» за то, что тот предоставил им возможность всё уладить. Но ему не нужно было. Тодороки знал, что сделал.

Кацуки чувствовал на себе его взгляд. Через мгновенье краем глаза он увидел, как Тодороки слегка кивнул в подтверждение. Реакция в пределах того, что Кацуки ожидал от него.

Следующие слова были такими мягкими, что блондин едва уловил их.

— На что это похоже?

Удивлённый, он посмотрел на Тодороки. Глаза парня были опущены и выглядели потерянными. И Кацуки должно было быть всё равно. Но почему-то это было совсем не так.

— Ты знаешь.

Слова вылетели у Кацуки изо рта прежде, чем он успел подумать, но это ничего. Он должен это сделать. Ему нужно вернуть долг.

— Нет.

— Ты можешь распознать это в других, а? Так почему не в себе?

Тодороки открыл рот, — чтобы возразить? — но живёхонько захлопнул его. Кацуки принял его молчание за приглашение продолжить.

— Слушай, — практически прорычал он, — ты знаешь, кто это. Глубоко внутри, ты знаешь. Кто-то, кто прошёл ад вместе с тобой, кто был на твоей стороне всё это время, но ты слишком, нахрен, боишься признаться в этом себе.

Кацуки оттолкнулся от машинки и потянулся к дверной ручке.

— У тебя есть шанс.

Он распахнул дверь.

— Бакуго…

— Даже не думай отказываться от него.

Дверь захлопнулась за его спиной.

Остаток недели прошёл без особых событий. Оба, он и Эйджиро, получили разрешение тренироваться, плюс у Кацуки появились дополнительные занятия по понедельникам, средам и субботам после обеда. Словно долбаная гора с плеч. Если судить по упражнениям за субботу, он наверняка быстро наверстает упущенное. Чёрт возьми, к концу семестра он точно всех обгонит!

Хотя уроки совершенно вымотали Кацуки, вечером он в одиночестве делал домашку в своей комнате в общежитии. Он как раз закончил задание по Серебряному Веку героев, когда раздался стук в дверь.

Кацуки отложил работу и пошёл открывать дверь. Его брови взлетели практически к линии роста волос.

Это был Эйджиро, разодетый в пух и прах: в брюках и рубашке. Ансамбль дополнял галстук с богомерзким узором.

Он напряжённо улыбнулся. Нервно.

— Привет, Бакуго.

— Кацуки, — коротко поправил себя красноволосый, и, возможно, это звучало бы немного пугающе, если бы только его рот перестал улыбаться, — что делаешь? Да. Кацуки. Просто… Ох, чувак, я знаю, это сопли. И я знаю, что вся эта сопливая фигня не про тебя. Но Тодороки был такой мужественный сегодня, и это реально вдохновило меня сделать так же, так что…

— Воу, воу, стой, подожди нахрен, — Кацуки помахал рукой, и Эйджиро остановился, — …Тодороки?

— Ой. Ты не слышал?

— …Не слышал что?

— Он предложил Мидории встречаться!

И Кацуки честно пытался скрыть свой шок. Не потому что это был чёртов Деку, у него были подозрения с самого разговора с Исцеляющей Девочкой. И даже не потому, что до Тодороки дошло. Нет, больше всего его удивило, что парень взял и сделал что-то.

— Я слышал от Урараки, она сидела рядом с ними, когда это случилось. Ни с того ни с сего прямо посреди обеда, как будто первое официальное свидание в классе — это ничего особенного. Она даже думает, что Мидория не сразу понял, что произошло, в одно мгновение он был в порядке, а в следующее — красный, как свёкла, представляешь? А потом он сказал Мидории что-то про нежелание упустить свой шанс, и я вспомнил, что Алый Бунтарь говорил о жизни без сожалений. И это заставило меня понять кое-что, — Эйджиро перевёл дыхание, — о нас.

Кацуки моргнул.

— А?.. О нас?

— Я знаю, что мы поговорили и вроде как согласились плыть по течению. Но мне кажется, что ханахаки лишила нас тех вещей, которые подростки ждут с нетерпением. И я не хочу, чтобы мы принимали наши чувства, как должное, и застряли в какой-то стрёмной серой зоне. Я хочу сделать всё правильно.

— О чём ты? — Кацуки выпрямился, впервые по-настоящему заметив, как Эйджиро был одет. Что он выглядит, как будто прячет что-то за спиной, — подожди, что у тебя…

— Бакуго, — Эйджиро поклонился, протянув спрятанный подарок перед собой, чтобы Кацуки, наконец, увидел его, — я так сильно люблю тебя, пожалуйста, встречайся со мной!

И, боже, это заставляло его чувствовать столько всего, как он может отказать? «Да почему бы нахер и нет» почти скатилось с его губ, когда Кацуки увидел подарок.

Одна красная роза.

Словно подчиняясь инстинкту, его рука взлетела, чтобы закрыть дыхательные пути. Его ладонь заглушила резкое «блядь, нет».

Плечи Эйджиро напряглись. Он медленно поднял голову.

— …Что?...

— Ёбаный ад, Эйджиро, роза? Серьёзно?

— …О, господи.

— Меня реально может вырвать.

— Пресвятое ёбаное дерьмо. Я болван.

— Не то, чтобы я не оценил сам жест, — Кацуки почти театрально взмахнул рукой, — но тебе лучше не приносить это на наше свидание сегодня вечером.

На это Эйджиро посмотрел на него с надеждой в глазах. Затем его губы растянулись в широкой улыбке.

— Не принесу, Кацуки, клянусь!

— Хорошо, — блондин не мог не улыбнуться в ответ. Это просто ёбаный абсурд. — У тебя десять минут, чтобы убрать это из моей зоны досягаемости. Если я учую хотя бы каплю этого запаха, когда соберусь, я найду и взорву этот цветок сам!

Эйджиро показал ему большой палец вверх.

— Можешь положиться на меня!

— Хорошо если так! — с этим Кацуки захлопнул дверь.

… И спрятал пылающие щёки в ладонях.

Боже. Блядь. Ёбаный ад, Эйджиро такой пиздец нелепый, и это делает такие пиздец нелепые вещи с его головой и сердцем и вообще всём, и он хочет, чтобы Эйджиро никогда не останавливался. Он хочет, чтобы Эйджиро был нелепым. Всё долбанное время.

Честно говоря, за прошедшую неделю он пришёл к мысли, что свидание с Эйджиро звучит не так уж и плохо. С другой стороны, ежу понятно, что им не разрешат покинуть кампус. Но, блядь, если Эйджиро хочет разодеться, просто чтобы поесть пицца-роллов и подрывать друг друга в долбанном Марио Карт, значит так они нахер и сделают.

Но цветок должен исчезнуть.

Кацуки реально, блядь, тошнило от запаха цветов.

Примечания переводчика:

хозяйственные вопросы* — в оригинале «logistics», я не совсем поняла, что здесь имелось в виду, но этот вариант показался мне подходящим;

оливы** — так называются части стетоскопа, которые вставляются в уши.